Иванова Юлия. Дремучие двери

Если они пребывают в хорошем состоянии, соответственно каждому из них, то
все зависящие от них дела находятся в благоустроенном виде и подчиненные
благоденствуют. Но если они захотят предпочитать превратную стезю и по ней
тот час же начнут ходить, то все придет в нестроение и как бы в опьянении
устремится к погибели. Как во время боли, поражающей телесную голову,
необходимо ей сочувствуют и соболезнуют остальные члены, так и когда
начальники уклонились ко злу со склонностью к порокам, подчиненные
необходимо развращаются вместе с ними"...
- Постой, тут что-то про масонов. Это уже по твоей части...Локк,
Вольтер, Дидро, Монтескье, Жан-Жак Руссо...Здесь утверждается, что
"Декларация прав человека" 1776 года составлена масонами Джеферсоном и
Франклином, а лозунг "Свобода, равенство и братство"...
- А что с лозунгом? Прекрасный лозунг!
- Не мне тебе говорить, сын тьмы, что здесь речь идет о свободе
внешней, которая в "лежащем во зле мире" именуется "отвязанностью", когда
все решает право сильного - безразлично, верхов или толпы. Следовательно,
никакое равенство невозможно, не говоря уже о братстве...
А масонство толкует именно о "Всемирном братстве". Соединенные Штаты
Европы, потом Соединенные Штаты Мира...Вот твой свидетель, брат Франклин,
сказал на 1-м интернациональном Конгрессе масонов в Париже в 1889 году:
"Настанет день, когда народы, не имевшие ни 18 века, ни 1789 года,
сбросят узы монархии и церкви. Этот день уже недалек, день, которого мы
ожидаем. Этот день принесет всеобщее масонское братство народов и стран.
Это идеал будущего. Наше дело ускорит рассвет этого всеобщего мирового
братства."
- Очень красиво! Что тебя не устраивает? Всемирная революция, всеобщее
братство - разве это не христианская идея?
- Такая идея уже была, когда Вавилонскую башню строили. Всякая
дерзновенная коллективная попытка во грехе забраться на Небо - утопия,
противоречащая Замыслу. Никакого "всеобщего братства" на земле быть не
может в силу человеческой самости и греховности. Жатва Господня - это
чистая пшеница, а не сорняки:
И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что
начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать.
Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи
другого.
И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить
город. /Быт.11,5-8/.
Таким образом, каждая нация, каждый народ несет в замысле свою особую
функцию, идею, у нее свой язык и свой путь к Небу.
А в день Пятидесятницы, после Вознесения Спасителя, "все они были
ЕДИНОДУШНО вместе". /Речь идет об учениках Христовых. Подчеркиваю
"единодушно вместе", а не "тела вместе", "умы вместе" или "страсти вместе",
как чаще всего бывает на земле/
И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному
на каждом из них.
И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как
Дух давал им провещевать.
Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение; ибо
каждый слышал их говорящим его наречием." /Деян.2;1,3,4,6/
Язык Духа и Святости - вот единый язык Неба.
- А Иосиф? - Разве он не строил это самое "Всеобщее братство"?
- Иосиф-то? Ха-ха-ха! - как бы он сказал. Иосиф строил Антивампирию и
ничего больше. "Одна, но пламенная страсть".
"Носители государственной власти - враги масонства, так называемая
государственная власть более страшный тиран, нежели церковь", - написано в
масонском журнале.
- Да, это не Иосиф, - согласился АГ.
"Только благодаря союзу левых, главной ячейкой которого будет ложь,
мы восторжествуем. Мы должны сгруппировать всех республиканцев, радикал-
социалистов, коллективистов и даже в союзе с коммунистами выработать
программу" /Брат Дельпаш, речь на конвенте Великого Востока/
- Ваши делишки, АГ? А раскол православной церкви? Император Павел
Первый и Лефорт были в Голландии приняты в Тамплиеры, начались гонения на
православие со стороны масонов-протестантов. И, наконец, отмена
ПАТРИАРШЕСТВА.
Которое, между прочим, восстановил Иосиф.
"Унижая церковь в глазах народа, Петр рубил один из самых глубинных и
питательных корней , на котором стояло, росло и развивалось дерево
самодержавия"./ Лев Тихомиров "Монархическая государственность"/.
- При Екатерине Второй Фармазоны захватили науку в России. Лишь после
обличений архимандрита Фотия ложи были закрыты.
И первая волна увлечения революцией:

"Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор -
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела - Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.

Иосиф очень любил эти стихи. За сто лет до революции написаны, между
прочим. А вы - "Иосиф, Иосиф"...
Ну и крестьянские волнения, декабристы...
- Почему же ты не напел Иосифу, что идея монархии - часть Замысла?
- Потому что это вовсе не так, - заявил АХ.
Даже Иоанна в тесном своем убежище дернулась от удивления, АГ пустил
такой клуб серного дыма, что закашлялся, и Яна снова оказалась в осени
сорок пятого года.


* * *


Двойка в тетрадке, жирная, красная, встала на дыбы, как взбесившийся
червяк, и я, дрожа от омерзения, срисовываю с нее ряды двойников. Десятки
лиловых червяков с завязанными хвостами. Когда я завязываю им хвосты, из-
под пера брызжут липкие жирные кляксы - на тетрадку, на пальцы, на платье -
они везде, мерзкие лиловые следы раздавленных червяков.
Бросаю ручку. Лиловые слезы капают на тетрадь.
- Дур-ра!.. раздраженно кривится Люська, - Ме-е... Дур-рында! Во,
видала?
Люськины двойки тонкие и изящные. Горделиво плывут они друг за другом
по строчкам, выгнув грациозные фиолетовые шеи, и это, конечно, волшебство,
как и все, связанное с Люськой.
А волшебство - всего лишь новенькое дефицитное перышко "уточка",
которое забрала у меня Люська, подсунув взамен свое, с разинутым, как у
прожорливого птенца, клювом.
- Слышь сюда, - Люськины глаза сверкают, горячий шепот обжигает, будто
пар из чайника, - Развалины у вокзала знаешь?
- Это куда бомба попала?
- Ну!.. Там на стройке немцы работают. Взаправдышные.
- Врешь!
- Во! - блатной люськин жест: грязным ногтем большого пальца чиркнуть
по зубам и шее означает самую страшную клятву. Мгновенно высыхают слезы.
Немцы... Ужасные человекоподобные существа с окровавленной пастью, клыками
и ножом за поясом, созданные грабить, жечь, убивать. Мистические носители
зла, вроде Кащея, бабы Яги или Бармалея. Такие, как в книгах, плакатах,
карикатурах. Живые немцы... Ой-ей!..
- Сбегаем поглядим?
- Да-а, хитренькая...
- Вот дурында, мы же их победили, чего бояться-то? Они же пленные!
- Они что, привязанные?
- Да ничего они нам не сделают, у них же все ружья отобрали, дур-
рында. Ну?
Уж эти Люськины глаза!
Мы крадемся вдоль сплошного дощатого забора стройки, замирая от
страха, слышим редкие отрывистые звуки чужой речи. Должна же где-то быть
щель! Одна из аксиом, которой мы научились в недолгой своей жизни - заборов
без дыр не бывает. Хоть одна-единственная...
И когда мы находим эту одну-единственную, из-за угла появляется
часовой. Это наш часовой, в пилотке и с ружьем. Он не смотрит на нас с
Люськой. Он смотрит на женщину в короткой юбке. Та, чувствуя его взгляд,
неспешно проходит мимо, покачивая бедрами. В руке у нее авоська с морковью.
- Тю-у!
- Чего тю-то? - весело оборачивается она к солдату.
- Угостила б морковочкой...
- Морковочки ему, много вас таких, - а сама уже остановилась, смеется,
и часовой смеется, тянет к себе авоську.
- Лезь! - приказывает Люська.
- Да-а, почему я?
- Дур-рында, я ж тебе, как подруге, чтоб все поглядела... Я караулить
буду, - шипит Люська и запихивает меня, упирающуюся, в дыру. Задвигает
доской.
Дергаю доску - безрезультатно. Люська навалилась с той стороны.
- Ш-шш, часовой...
Первое желание - плюхнуться на землю и так лежать в по-осеннему редком
кустарнике у забора, пока Люська не выпустит. А может, зареветь во весь
голос этому самому часовому с ружьем? Он хоть и с ружьем, зато наш, а
эти...
Я сижу на корточках, одной рукой судорожно сжимая портфельчик, другой
прикрывая глаза. Я трусиха, страус. Меня не видно, потому что я сама себя
не вижу.
От земли пахнет грибами.
Они где-то неподалеку, переговариваются. Все же любопытство
пересилило. Глянула. Сперва одним глазом, потом двумя.
Вот те на! Там, у разрушенного здания, двигались обыкновенные люди. И
не как немцы в кино - истерически визжащие, с искаженными лицами,
беспорядочно дергающиеся, как марионетки. Эти двигались размеренно и в то
же время быстро. Одни что-то размешивали в огромном корыте, другие таскали
ведра и носилки, третьи обколачивали цемент со старых кирпичей - и все это
деловито, даже весело, подчиняясь старшему с черной повязкой на глазу.
Какие же это немцы, это и не немцы вовсе! Наврала Люська. Обычные
люди. Мало ли кто говорит не по-нашему? Украинцы, например, грузины. Цыгане
тоже не по-нашему говорят...
Тот, с черной повязкой, поглядев на часы, что-то крикнул, они
расселись мигом вокруг костра, над которым дымился котелок. Мгновенно у
каждого оказалось по миске с ложкой, бойко застучали ложки по мискам.
Строители перебрасывались словами, пересмеивались...
И наш часовой тут же с миской и ложкой, отложил ружье, расположился на
травке вместе с этими. И они ружье не хватают, чтоб его убить. Вот он им
что-то сказал, они разом загоготали, и наш посмеивался, грызя отвоеванную-
таки морковку.
- Ну?..
Сунулась в щель Люськина физиономия с косящими от любопытства хищными
глазками. И я отомстила. Зашипев на Люську, задвинула доску, сама
навалилась спиной.
Нет, конечно, никакие это не немцы. Даже обидно. Надо придумать, что
бы такое рассказать Люське...
И тут я увидела, что к забору, к кустам, прямо на меня идет человек.
Один из этих. Долговязый, костистый, в хлюпающих сапогах со слишком
широкими голенищами.
Цепенею от ужаса и в ту же секунду понимаю, что он меня не видит. Что
он идет к забору по своим вполне определенным естественным надобностям.
Остается лишь зажмуриться, я - страус воспитанный. Томительно ползут
секунды, ползут по голым ногам и кусаются злые осенние мухи. Терплю.
Наконец, слышу его удаляющиеся шаги. Но тут проклятая Люська дергает сзади
доску, доска скрипит, с треском ломается где-то совсем рядом сухая ветка
и...
Кто кого больше испугался? Его лицо и шею заливает краска, и я
понимаю, что он рыжий, хотя волосы, торчащие из-под смешной, как у гнома,
шапки, не рыжие. Зато веснушки рыжие. Потом он улыбается совсем не как
немец.
Я тоже отвечаю улыбкой.
Он спрашивает: - Ты что здесь делаешь?
Я догадываюсь, о чем он спросил, хотя не поняла ни слова. Просто
именно это спросил бы любой другой на его месте. И ответила: "Просто так".
Еще он спросил, кивнув на портфель: - Из школы?
И опять я поняла - что ж тут было не понять?
Тогда он садится рядом, вытянув ноги в стоптанных сапогах , а потом,
спохватившись, спрашивает, можно ли сесть.
Я разрешаю. Он достает кисет и просит разрешения закурить. Я опять
разрешаю.
Удивительно, что я все понимаю, не понимая ни слова! Потом он стучит
себя по груди и сообщает, что его зовут Курт. А я говорю, что меня зовут
Яна.
Он оживляется, что-то мне втолковывает - не понимаю. Тогда он просит у
меня портфель и рисует на промокашке девушку на коне. Рисует он здорово. И
пишет: "Jana."
Пишет он не по-нашему. И я спрашиваю: Вы вправду немец?
- Я, - говорит он.
- Ты, - киваю я, - Ты разве немец?
Да, - отвечает он по-русски, - Я есть немец.
Наверное, что-то меняется у меня в лице, потому что он поспешно лезет
в карман линялой гимнастерки и достает фотографию женщины с очень красивыми
белыми локонами до плеч. Женщина сидит в плетеном кресле под деревом, рядом
- конопатая девчонка с мячом, и конечно же она - дочь этого Курта и женщины
с красивыми локонами. Девчонка как девчонка, немного похожа на Капустину из
второго "Б".
Я хочу сказать немцу, что его дочь похожа на Капустину, но пока
соображаю, как же будет по-немецки "Капустина", он протягивает мне жестяную
коробочку. В коробке белеет кусок сахара. Поколебавшись, беру и говорю
"спасибо". Такого куска, если его поколоть, на пять стаканов хватит. Вот
так немец!
А он рассовывает по карманам кисет, жестянку, фотографию, руки у него
дрожат и дрожит голос, когда рассказывает, что дочь его такая же, как я, и
дрожат губы, и тут тот, с черной повязкой, что-то кричит, и мой немец
мгновенно вскакивает, вытягивается - руки по швам, а потом, так же
мгновенно опять присев (слышу, как коленки хрустнули) судорожно прижимает к
груди мою голову. Этот запах. Пота, табака, и еще чего-то полузабытого,
имеющего отношение к довоенному нашему миру, отцовскому ящику с помазками и
лезвиями, куда мне не разрешалось лазить.
Лицо немца, впечатанное в серую оправу осеннего неба. Дрожащие губы,
дрожащие на побледневших скулах конопатинки, глаза, наполненные влагой,
напряженные, немигаюшие, - и вот они тонут, как лодки, захлестывает влага
покрасневшие веки-борта...
Немец бежит к тому, с черной повязкой, хлюпают на ногах слишком
большие сапоги.
За забором часовой свистит и орет на Люську. Слышу, как она удирает.
Через полчаса, много лет тому назад, не найдя сбежавшей Люськи, я
помчусь домой, чтобы сообщить свое потрясающее открытие.
Немцы - тоже люди.
Они умеют любить и даже плакать, у них тоже есть дети, и они скучают
по своим детям.
Я лечу как на крыльях, сжимая в кулаке великое доказательство - кусок
сахара. Баба Яга обернулась феей, зло - добром. И это добро подарю миру я,
Синегина Яна.
Коричневая дверь с ромбами, стон расшатанных ступенек, скользят кулаки
по дерматину. Испуганное мамино лицо. Выпаливаю ей про немца и вижу, вижу,
что с каждой секундой мы все больше не понимаем друг друга, и не знаю,
почему - ведь все так хорошо и ясно! Разжимаю, наконец, кулак с "великим
доказательством". Мама смотрит в каком-то оцепенении на волшебный кристалл,
сияющий белизной в полутьме передней, и вдруг лицо ее искажается, ребро
ладони гильотиной обрушивается на "доказательство". Яростно, исступленно
топчут его каблуки, превращая в грязное крошево.
Вечером, когда стихнет, наконец, мой отчаянный рев, и мы с мамой
помиримся и засядем за уроки, я, снова закручивая хвосты двойкам, буду
мучительно размышлять - как же совместить мамино ненавидящее: "Они убили
твоего отца! А бабушку с дедушкой : Там, в оккупации:" - как совместить это
с девчонкой, похожей на Капустину, с его дрожащим голосом, дрожащими
губами, с конопатинами на побледневших скулах, с тонущими лодками-
глазами?..
Ведь и то, и другое не было ложью - это я чувствовала безошибочной
детской интуицией. Как же совместить эти две несовместимые правоты?
Смертельная недоуменная обида на саму эту несовместимость, нарушившую
гармонию моего тогдашнего мира, в котором зло было злом, добро - добром, и
уж если оборачивалось зло добром, то взаправду и насовсем, чтобы все были
счастливы, а не топтали это добро каблуками.
Воспоминание о крушащих маминых каблуках долго будет мучить, ныть во
мне, как заноза, пока однажды не исцелит меня сон, странно чудесный,
который я никому не расскажу - ни маме, ни Люське, но который запомню
навсегда. В этом детском моем сне все дивным образом переплетется, все
станет всем. Там я буду сидеть на коленях отца, на том залитом солнцем
довоенном берегу Клязьмы, куда отец однажды возил нас с мамой на мотоцикле
с коляской. Но я буду не только мною, но и конопатой девчонкой, похожей на
Капустину, и самой Капустиной, а у мамы будут локоны до плеч, потому что
она станет и той блондинкой с фотографии, а обнимающий меня отец будет
одновременно Куртом, этим моим немцем, и в руке у меня окажется мяч, и тот
наш довоенный день станет тем их днем, когда остановилось мгновенье.
И дерево, и плетеное кресло, и берег Клязьмы, и жужжащие пчелы будут и
теми, и этими. И небо, и облака. И мы все будем радоваться, что все так
просто, чудесно разрешилось, и что так будет всегда, и июнь сорок первого
никогда не наступит.
И запущенный отцом воздушный змей белой печатью скрепит остановившееся
время.

ПРЕДДВЕРИЕ 7

- Как это "монархии нет в Замысле"? - спросил изумленный АГ,
прокашлявшись.
- Свидетельствует Первая Книга Царств, глава 10. Внимай, сын тьмы:
"И созвал Самуил народ к Господу в Массифу
И сказал сынам Израилевым: так говорит Господь, Бог Израилев: Я вывел
Израиля из Египта, и избавил вас от руки Египтян и от руки всех царств,
угнетавших вас.
А вы теперь отвергли Бога вашего, Который спасает вас от всех бедствий
ваших и скорбей ваших, и сказали Ему: царя поставь над нами./10, 18-19/
Но я воззову Господа, и пошлет Он гром и дождь, и вы узнаете и
увидите, КАК ВЕЛИК ГРЕХ, который вы сделали пред очами Господа, прося себе
царя.
И воззвал Самуил к Господу, и Господь послал гром и дождь в тот день;
и пришел весь народ в большой страх от Господа и Самуила.
И сказал весь народ Самуилу: помолись о рабах твоих пред Господом,
Богом твоим, чтобы не умереть нам; ибо ко всем грехам нашим мы прибавили
еще грех, когда просили себе царя. /12, 17/
И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они
говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не
царствовал над ними.
Как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до
сего дня, оставляли Меня и служили иным богам: так поступают они и с тобою.
И пересказал Самуил все слова Господа народу, просящему у него царя,
И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над
вами: сыновей ваших он возьмет, и приставит к колесницам своим, и сделает
всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его.
И поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они
возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и
колесничный прибор его. И дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти,
варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши виноградные и масличные сады ваши
лучшие возьмет и отдаст слугам своим. И от посевов ваших и из виноградных
садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим. От
мелкого скота вашего возьмет десятую часть; и сами вы БУДЕТЕ ЕМУ РАБАМИ и
восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет
Господь отвечать вам тогда. /8, 11-18/
- Так что лучший вид правления по Замыслу, как понял Иосиф, - прямое
подчинение Богу. О чем мы просим в молитве: "Да будет воля Твоя на земле,
как на Небе". Но народ грешен и боится Света, чтобы не обличились злые дела
его, и потому предпочитает быть рабом у такого же грешного царя - вампира.
И еще запомнил Иосиф:
"Если же вы будете делать зло, то и вы и царь ваш погибнете". /12, 25/
Богу угоден лишь царь, служащий Замыслу - умножению жатвы Господней, а
не заставляющий подданных служить СЕБЕ и своим вассалам.
Свидетель Чацкий по этому поводу сказал: "Служить бы рад.
Прислуживаться тошно!"
- Ладно, кончай митинговать, - проворчал АГ, дымя серой. - Давай моих
свидетелей, а то у тебя что-то все революционеры с нимбами...
- Погоди, я по порядку. Надо же разобраться.
Свидетель В.А.Жуковский: "Реформация разрушила духовный, доселе
нетронутый, авторитет самой церкви, она взбунтовала против ее неподсудности
демократический ум; дав проверять откровение, она поколебала веру, а с
верой и все святое".
- По этому поводу лишь одно уточнение. "Проверять откровение" -
кощунство и грех великий, на этом Толстой и споткнулся. Но свидетель
Бердяев вполне справедливо замечает:
"Когда церковь, как объективация и СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ, признается
святой и социально непогрешимой, то начинается идолотворение и работворение
человека".
Потому что в этом случае все грехи и несправедливости
священнослужителей в сознании прихожан как бы связываются с Богом. А в
"такого Бога" они перестают верить.
Свидетель Константин Леонтьев:
"Вместо христианских загробных верований и аскетизма явился земной
гуманный утилитаризм, заботы о всеобщем практическом благе. Христианство же
настоящее представляется уже не божественным, в одно и то же время отрадным
и страшным учением, а детским лепетом, аллегорией, моральной басней,
детальное истолкование которой есть экономический и моральный утилитаризм".
"Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам". /Мф.11,25/
Вот уж воистину, - вздохнул АХ, - Кончай дымить, сын тьмы, твои
пошли... Тут материалы по Первому Интернационалу.
Свидетель Маркс Карл: "Принимая во внимание, что для социалиста вся
так называемая история мира означает не что другое, как творчество
человека, созидание его рукой, и развитие природы для человека, он, тем,
самым, обладает бесспорным доказательством того что и родился он сам из
себя..."
- Круто! - захлопал в ладоши АГ, - Значит всякий, кто построил дом и
посадил вокруг смородину, может считать, что сам себя родил...
Замечательно. А дальше-то, дальше:
"Человек является высшим существом для человека"...
"Коммунисты не проповедуют морали..." "Вследствие мировой войны
исчезнут не только реакционные классы и династии, но также и реакционные
народы будут стерты с лица земли. И это будет большой прогресс. Они
навсегда будут забыты".
- Вот тебе и Замысел, - хихикнул АГ, - был народ и нету. На помойку
его, реакционного!
- А реакционный - это какой?
- Да в Бога верующий, а не в "человекобога". Как свидетель Достоевский
сказал в "Бесах":
"Будет богом человек и переменится физически. И мир переменится, и
дела переменятся, и мысли, и все чувства. Мир заполнит тот, кому имя
человекобог". - "Богочеловек?" - переспрашивает Ставрогин. - "Человекобог,
- отвечает Кириллов, - В этом разница".
- А в чем, собственно, разница? - пожал плечиками АГ.
- Как между слившейся с Океаном каплей, тоже ставшей Океаном, и каплей
дождя на шляпе, которая кричит, что она океан.
Свидетель Михаил Бакунин:
"Дьявол - это сатанинский бунт против Бога, авторитета, бунт, в
котором мы видим благородный зачаток всей человеческой эмансипации -
революции. Социалисты узнают друг друга по словам: "во имя того, кому
причинили несправедливость". Дьявол - первый вольнодумец и спаситель мира:
он освобождает Адама и ставит печать человечности и свободы на его челе,
сделав его непослушным."
- Ну, что скажешь, Позитив?
- Тоже печальный результат неверной социальной политики церкви плюс
дремучее невежество в вопросах христианства. Так что не совсем прав товарищ
Бакунин, - вдруг заговорил почему-то АХ голосом одной дамы из Госкино. - И
прочие сатанисты не совсем правы. Свобода была дарована запретным древом в
раю, которое насадил Сам Творец и предупредил: "Не ешь, смертию умрешь"...
Полная свобода, выбирай. А хозяин твой, Князь тьмы, просто солгал:
"Съешь, не умрешь, но будешь, как Бог". Мол, не прыгай с десятого
этажа, разобьешься, - экий деспот! А другой, душка-либерал - "Прыгай, ты
свободен, полетишь!.." Ну и всмятку.
С тех пор большинство товарищей так и понимает свободу - есть
запретный плод, полагая, что он не ядовит. Ну и всмятку. И на кладбище.
- Все там будут, - вставил АГ, - Летай иль ползай. У нас стопроцентная
смертность.
- Не придуривайся, сын тьмы. Я о смерти второй и вечной. Я о плевелах.
- Ладно, поправка принята. Тут еще свидетель Михаил:
"В этой революции нам придется разбудить дьявола в людях, чтобы
возбудить самые низкие страсти. Наша миссия состоит в том, чтобы разрушать,
а не строить. Страсть разрушения - это творческая страсть."
- "А он, мятежный, просит бури...", "Буря бы грянула, что ли, чаша с
краями полна...", "Пусть сильнее грянет буря!" Сговорились они, что ли? В
затхлом болоте всеобщей духовной погибели это естественная реакция
внутреннего компаса - смахнуть разом со стола всю шахматную доску, только
не продолжать эту кромешную гибельную игру... Вот и Иоанна наша мечтала о
землетрясении, чтоб вся эта "перестройка"...
Иоанна съежилась у себя меж стульев, затаила дыхание. А АХ продолжал,
как ни в чем не бывало:
- Будет еще буря, ребята, все будет. Только одни катарсиса хотят,
очищения, другие - справедливости, чтоб жить посытней, третьи - золота,
крови и баб... А дьявола что будить, товарищ Бакунин - он вообще не спит
никогда. Верно, АГ?
- Погоди, тут "наш человек" в чистом виде. Крупный социальный
мыслитель Прудон. Между прочим, друг Маркса. Тот самый, который весьма
справедливо сказал, что "Всякая собственность - кража". Но в труде "О
правосудии и революции в церкви" товарищ Прудон призывает Сатану, то есть
хозяина моего, якобы "оклеветанного низкими царями", "править на земле
бал". Будто здесь кто-то другой этот бал правит! Вот уж воистину кто-то
умный сказал, что величайшее достижение сатаны в том, что он заставил нас
забыть о своем существовании! Даже я, щадя чувства оппонента, не дерзну
приводить цитату полностью, скажу лишь, что мыслитель этот упрекает Творца
в "лицемерии, фальши, тирании, нищете. Борьбе против культуры, свободы,
человека. В безумии и трусости". Мыслитель договаривается до того, что
"Вопреки Ему мы овладеваем знанием, достигаем благополучия и союзов. Каждый
шаг - это победа над Божеством".
"Человечество, слуга царя и священников, будет проклято везде, где
человек склонится перед алтарем".
- Да, неплохо поработало ваше ведомство, - вздохнул АХ, - Надо же так
перевернуть с ног на голову! Я уж не знаю, что за порядки были в церкви, к
которой принадлежал мыслитель Прудон, какие бы они ни были, но похоже, что
бунтарь вообще ни разу не открывал Писание. Человек плох, слов нет, потому
что подчинился твоему хозяину и преступил все заповеди, а Прудон
призывает сатану же его исправлять!
- Вот именно! - довольно хихикнул АГ, - Таковы они, ваши
революционеры.
- Нет уж, разбираться так разбираться... Такая дикая богохульная