Кристоф Агота. Толстая тетрадь

   Петер и Клаус ночуют в гостинице Большого Города. Утром они отправляются на поезде в город поменьше, расположенный между озером и лесом. Молодежное общежитие расположено на наклонной улице, посреди сада, недалеко от центра города.
   Их встречает пара — директор и директриса общежития. Они отводят Клауса в его комнату. Окно выходит в сад.
   Клаус спрашивает:
   — Кто занимается садом?
   Директриса отвечает:
   — Я сама, но дети очень мне помогают.
   Клаус говорит:
   — Я тоже буду вам помогать. У вас очень красивые цветы.
   Директриса говорит:
   — Спасибо, Клаус. Здесь ты будешь совершенно свободен, но надо будет возвращаться по вечерам не позже одиннадцати часов. Комнату ты будешь убирать сам. Можешь попросить пылесос у привратника.
   Директор говорит:
   — Если у тебя возникнут проблемы, обращайся ко мне.
   Петер говорит:
   — Правда, вам здесь будет хорошо, Клаус?
   Еще Клаусу показывают столовую, душевые и
   общий зал. Его знакомят с находящимися там девушками и юношами.
   Потом Петер показывает Клаусу город и отводит его к себе домой.
   — Вы можете найти меня здесь, если я вам понадоблюсь. Вот моя жена Клара.
   Они обедают вместе, втроем, потом во второй половине дня ходят по магазинам, чтобы купить одежду и обувь.
   Клаус говорит:
   — У меня за всю мою жизнь не было столько одежды и обуви.
   Петер улыбается:
   — Можете выбросить ваше пальто и сапоги. Каждый месяц вам будут выдавать определенную сумму на школьные принадлежности и карманные расходы. Если вам понадобится что-нибудь сверх того, скажите мне. Естественно, за ваше проживание, питание и учебу заплачено.
   Клаус спрашивает:
   — Кто дает мне все эти деньги? Вы?
   — Нет, я просто ваш опекун. Деньги дает государство. У вас нет родителей, государство должно заботиться о вас до тех пор, пока вы сами не сможете зарабатывать на жизнь.
   Клаус говорит:
   — Надеюсь, это будет очень скоро.
   — Через год вы решите, будете ли вы продолжать учебу или поступите учеником на производство.
   — Мне не хочется учиться.
   — Посмотрим, посмотрим. Неужели у вас совершенно нет честолюбия, Клаус?
   — Честолюбия? Не знаю. Я просто хочу, чтобы я мог спокойно писать.
   — Писать? Что? Вы хотите стать писателем?
   — Да. Чтобы стать писателем, не нужно учиться. Просто нужно уметь писать, не делая слишком много ошибок. Я с удовольствием научусь правильно писать на вашем языке, но этого мне достаточно.
   Петер говорит:
   — Писательским трудом на жизнь не заработаешь.
   Клаус говорит:
   — Да, я знаю. Но я мог бы работать днем и спокойно писать ночью. Так я делал, когда жил с Бабушкой.
   — Как? Вы уже писали?
   — Да. Я заполнил много тетрадей. Они завернуты в мое старое пальто. Когда я выучусь писать на вашем языке, я переведу их и покажу вам.
   Они находятся в комнате молодежного общежития. Клаус развязывает веревку, которой перевязано его старое пальто. Он выкладывает на стол пять школьных тетрадей. Петер одну за другой открывает их:
   — Мне очень любопытно узнать, что написано в этих тетрадях. Это что-то вроде дневника?
   Клаус говорит:
   — Нет, это ложь.
   — Ложь?
   — Да. Выдумки. Истории, которые не произошли, но могли случиться.
   Петер говорит:
   — Скорее учитесь писать на нашем языке, Клаус.
 

* * *

 
   Мы приезжаем в столицу около семи часов вечера. Погода испортилась, холодно и капли дождя превратились в снежинки.
   Здание посольства окружено большим садом. Меня ведут в хорошо натопленную комнату, с двуспальной кроватью и ванной комнатой. Она похожа на номер в гостинице высшего класса.
   Официант приносит мне ужин. Я ем немного. Этот ужин непохож на то, к чему я привык в Маленьком Городе. Я ставлю поднос возле двери. В нескольких метрах от меня в коридоре сидит человек.
   Я принимаю душ, чищу зубы новой зубной щеткой, которая лежит в ванной. Я нахожу там еще халат, а на кровати пижаму. Я ложусь спать.
   Воли возникают снова. Я немного жду, но боль становится невыносимой. Я встаю, роюсь в чемодане, нахожу свои лекарства, принимаю две таблетки и снова ложусь в кровать. Вместо того чтобы стать меньше, боль усиливается. Я доползаю до двери, открываю ее, человек по-прежнему сидит на своем месте. Я говорю ему:
   — Пожалуйста, врача. Я болен. Сердце.
   Он снимает трубку висящего рядом с ним на стене телефона. Дальше я ничего не помню, я теряю сознание. Я просыпаюсь на больничной койке.
   Я провожу в больнице три дня. Мне делают всякого рода обследования. Наконец ко мне приходит кардиолог:
   — Вы можете встать и одеться. Вас отвезут назад в посольство.
   Я спрашиваю:
   — Вы не будете меня оперировать?
   — В операции нет нужды. Ваше сердце в прекрасном состоянии. Эти боли были вызваны состоянием тревоги, беспокойством, глубокой депрессией. Не принимайте больше тринитрина, только принимайте то сильное успокаивающее средство, которое я вам прописал. Он протягивает мне руку:
   — Не бойтесь, вы можете прожить еще долго.
   — Я не хочу жить долго.
   — Как только вы вылечитесь от депрессии, вы передумаете.
   Машина отвозит меня в посольство. Улыбающийся молодой человек с кудрявыми волосами предлагает мне сесть в кожаное кресло.
   — Садитесь. Я рад, что в больнице все прошло хорошо. Но я вас вызвал не за этим. Вы ищете родственников, и в частности брата, не правда ли?
   — Да, брата-близнеца. Но без особой надежды. Неужели вы что-нибудь обнаружили? Мне сказали, что архивы утрачены.
   — Мне не понадобились архивы. Я просто открыл телефонный справочник. В этом городе живет человек, у которого та же фамилия, что и у вас. Та же фамилия, но и то же имя.
   — Клаус?
   — Да. Клаусс Т., с двумя «с». Очевидно, что речь не может идти о вашем брате. Но все же, может быть, он состоит в родстве с вашей семьей, и возможно, даст нам какие-нибудь сведения. Вот его адрес и номер телефона на случай, если вы захотите с ним связаться.
   Я беру адрес и говорю:
   — Не знаю. Я хотел бы сначала посмотреть на улицу и на дом, в котором он живет.
   — Я понимаю вас. Мы можем заехать туда посмотреть около семнадцати часов. Я отвезу вас. Вы не можете выходить на улицу один без документов.
   Мы проезжаем город. Уже почти темно. В машине кудрявый человек говорит мне:
   — Я навел справки о вашем однофамильце. Это один из ведущих поэтов этой страны.
   Я говорю:
   — Хозяйка книжного магазина, у которой я снимал квартиру, никогда мне о нем не говорила. А ведь она должна была его знать.
   — Не обязательно. Клаусс Т. пишет под псевдонимом. Он публикуется под именем Клаусс Лукас. Говорят, он нелюдим. Его никогда не видят на людях, о его личной жизни ничего неизвестно.
   Машина останавливается на узкой улице с двумя рядами одноэтажных домов, окруженных садами.
   Кудрявый человек говорит:
   — Вот. Дом номер восемнадцать. Это здесь. Это один из лучших районов города. Самый тихий, правда, и самый дорогой.
   Я ничего не отвечаю. Я смотрю на дом. Он немного в глубине. Из сада к входной двери ведут несколько ступенек. На четырех выходящих на улицу окнах еще не закрыты ставни. На кухне горит свет, вскоре оба окна гостиной зажигаются голубым светом. Кабинет пока остается неосвещенным. Другая часть дома, та, что выходит во двор, отсюда не видна. Там еще три комнаты. Спальня родителей, детская и комната для гостей, в которой чаще всего Мама занималась рукоделием.
   Во дворе было что-то вроде сарая для дров, велосипедов и громоздких игрушек. Я помню красные трехколесные велосипеды и деревянные самокаты. Еще я помню обручи, которые мы прутиком гоняли по улице. К одной из стен был прислонен огромный воздушный змей. Еще во дворе были качели с двумя сиденьями, подвешенными рядом. Мама толкала нас, и мы взлетали до веток орешника, который, может быть, еще растет за домом.
   Человек из посольства спрашивает меня:
   — Все это вам о чем-нибудь напоминает? Я говорю:
   — Нет, ни о чем. В то время мне было всего четыре года.
   — Вы хотите войти внутрь сейчас?
   — Нет. Я позвоню сегодня вечером.
   — Да, так будет лучше. Это такой человек, к которому попасть нелегко. Может быть, вам не удастся его увидеть.
   Мы возвращаемся в посольство. Я поднимаюсь к себе в комнату. Кладу бумажку с номером рядом с телефоном. Я беру успокаивающее средство, открываю окно. Идет снег. Хлопья влажно падают на желтую траву сада, на черную землю. Я ложусь на кровать.
 
   Я иду по улицам незнакомого города. Идет снег, становится все темнее и темнее. Улицы, по которым я иду, освещены все хуже и хуже. Дом, в котором мы раньше жили, находится на самой последней улице. За ним город кончается. Ночь без единого огня. Напротив дома — бистро. Я вхожу в него, заказываю бутылку вина. Я — единственный посетитель.
   Окна дома зажигаются все одновременно. Я вижу, как за занавесками двигаются тени. Я допиваю бутылку, выхожу из бистро, пересекаю улицу и звоню у калитки. Никто не отвечает, звонок не работает. Я открываю чугунную дверь ограды, она не закрыта на ключ. Я поднимаюсь по пяти ступенькам, ведущим на веранду. Снова звоню. Два, три раза. Из-за двери мужской голос спрашивает:
   — Что такое? Что вам нужно? Кто вы такой? Я говорю:
   — Это я, Клаусс.
   — Клаусс, какой Клаусс?
   — У вас ведь есть сын по имени Клаусс?
   — Наш сын здесь, в доме. С нами. Уходите. Мужчина отходит от двери. Я снова звоню, потом стучу, я кричу:
   — Отец, Отец, впустите меня. Я ошибся. Мое имя Лукас. Я ваш сын, Лукас.
   Женский голос произносит:
   — Впусти его.
   Дверь открывается. Старик говорит мне:
   — Ну, входите.
   Он идет впереди меня в гостиную, садится в кресло. Очень старая женщина сидит в другом кресле.
   Она говорит мне:
   — Так вы утверждаете, что вы — наш сын Лукас? Где вы были до сих пор?
   — Заграницей. Мой отец говорит:
   — Вот именно, за границей. А почему ты теперь вернулся?
   — Чтобы увидеть вас, Отец. Вас обоих, и еще Клауса.
   Моя мать говорит:
   — Клаус от нас не уезжал.
   Отец говорит:
   — Мы искали тебя долгие годы.
   Мать продолжает:
   — Потом мы тебя забыли. Не надо было тебе возвращаться. Ты всем мешаешь, мы живем спокойно, мы не хотим, чтоб нам мешали.
   Я спрашиваю:
   — Где Клаус? Я хочу увидеть его.
   Мать говорит:
   — Он у себя в комнате. Как всегда. Он спит. Не надо его будить. Ему всего четыре года, ему нужно спать.
   Отец говорит:
   — Ничто не доказывает, что вы Лукас. Уходите.
   Я их больше не слушаю, выхожу из гостиной, открываю дверь детской, зажигаю верхний свет. Маленький мальчик, сидящий на кроватке, смотрит на меня и начинает плакать. Прибегают мои родители. Мать берет мальчика на руки, укачивает его.
   — Не надо бояться, малыш.
   Отец хватает меня за руку, тащит меня через гостиную и веранду, открывает дверь и сталкивает меня с лестницы.
   — Ты его разбудил, грубиян, чудовище. Вон отсюда!
   Я падаю, стукаюсь головой о ступеньку, льется кровь, я остаюсь лежать на снегу.
 

* * *

 
   Я просыпаюсь от холода. Ветер и снег врываются в мою комнату, пол перед окном мокрый.
   Я закрываю окно, иду в ванную за полотенцем, вытираю лужу. Я дрожу, у меня стучат зубы. В ванной тепло, я сажусь на край ванны, принимаю еще одну таблетку транквилизатора, жду, пока стихнет дрожь.
   Семь часов вечера. Мне приносят ужин. Я спрашиваю официанта, могу ли я получить бутылку вина.
   Он говорит мне:
   — Я узнаю.
   Через несколько минут он приносит бутылку. Я говорю:
   — Вы можете унести поднос.
   Я пью. Шагаю по комнате. От окна к двери, от двери к окну.
   В восемь часов я сажусь на кровать и набираю номер моего брата.

Часть вторая

   В восемь часов вечера раздается телефонный звонок. Мама уже в кровати. Я смотрю по телевизору детектив, как всегда по вечерам.
   Я выплевываю в бумажную салфетку недожеванное печенье. Можно будет потом дожевать.
   Снимаю телефонную трубку. Я не называю своего имени, просто говорю:
   — Алло, я слушаю.
   Мужской голос на другом конце провода произносит:
   — Это Лукас Т. Я хотел бы поговорить со своим братом Клауссом X
   Я молчу. По спине у меня течет пот. Наконец
   я говорю:
   — Это ошибка. У меня нет братьев.
   Голос произносит:
   — Есть. Брат-близнец. Лукас.
   — Мой брат давно умер.
   — Нет, я не умер. Я жив, Клаусс, и хотел бы с тобой увидеться.
   — Где вы? Откуда вы приехали?
   — Я долго жил за границей. В настоящий момент я нахожусь здесь, в столице, в посольстве Д.
   Я делаю глубокий вдох и выпаливаю:
   — Не думаю, что вы мой брат. Я никого не принимаю, я не хочу, чтобы меня беспокоили.
   Он настаивает:
   — Пять минут, Клаусс. Я прошу у тебя только пять минут. Через два дня я уеду из страны и никогда больше не приеду.
   — Приходите завтра. Но не раньше восьми вечера.
   Он говорит:
   — Спасибо. Я буду дома, то есть у тебя, в полдевятого.
   Он вешает трубку.
   Я вытираю лоб. Возвращаюсь к телевизору. Я не могу понять, о чем фильм. Сейчас я выкину остаток печенья в помойку. Я не хочу больше есть. «Дома». Да, раньше это был наш дом, но это было давно. Теперь это мой дом, все здесь только мое.
   Я неслышно открываю дверь в комнату Матери. Она спит. Она такая маленькая, словно ребенок. Я убираю с ее лица седые волосы, целую в лоб, глажу сморщенные руки, лежащие поверх одеяла. Она улыбается во сне, сжимает мне руку, шепчет:
   — Мальчик мой. Это ты.
   Потом она добавляет имя моего брата:
   — Лукас, мальчик мой, Лукас.
   Я выхожу из комнаты, беру бутылку крепкого вина на кухне, и, как каждую ночь, сажусь к столу работать, писать. Этот письменный стол принадлежал отцу, я все сохранил: и старую пишущую машинку, и неудобное деревянное кресло, и лампу, и подставку для карандашей. Я пытаюсь писать, но я могу только плакать, думая об «этом», о том, что испортило нам всем жизнь.
   Завтра придет Лукас. Я знаю, что это он. Как только раздался телефонный звонок, я понял, что это он. Мой телефон почти никогда не звонит. Я установил его для Матери, на случай необходимости, или чтобы заказать продукты по телефону, когда у меня нет сил дойти до универсама, или в те дни, когда состояние Матери не позволяет мне выйти на улицу.
   Завтра придет Лукас. Как сделать так, чтобы Мать об этом не узнала? Чтоб она не проснулась во время посещения Лукаса? Увезти ее? Скрыться? Где? Как? Как объяснить это Матери? Мы никогда отсюда не уезжали. Мать не хочет отсюда уезжать. Она думает, что это единственное место, где Лукас сможет найти нас, когда вернется.
   И действительно, он нас нашел здесь.
   Если это он.
   Это точно он.
   Мне не нужно никаких доказательств, чтобы убедиться в этом. Я знаю. Я знал, я всегда знал, что он не умер, что он вернется.
   Но почему теперь? Почему так поздно? Почему после пятидесяти лет отсутствия?
   Мне надо защищаться. Я должен защитить Мать. Я не хочу, чтобы Лукас разрушил наше спокойствие, привычки, счастье. Я не хочу потрясений в нашей жизни. Ни Мать, ни я не потерпим, чтоб Лукас рылся в прошлом, ворошил воспоминания, задавал Матери вопросы.
   Я должен любой ценой устранить Лукаса, не дать ему открыть ужасную рану.
 
   Стоит зима. Мне нужно экономить уголь. Я немного обогреваю комнату Матери электрическим радиатором, который я включаю за час до того, как она ляжет, и выключаю, когда она заснет, потом я снова включаю его за час до того, как она встанет.
   Мне же самому хватает тепла от кухонной плиты и угольной печки в гостиной. Я встаю рано, чтобы сначала развести огонь в плите, а когда достаточно углей, я переношу часть их в печь гостиной. Я добавляю несколько брикетов и через полчаса там тоже становится тепло.
   Поздно вечером, когда Мать уже спит, я открываю дверь кабинета, и туда сразу же начинает идти тепло из гостиной. Это маленькая комната, она согревается очень быстро. Там я переодеваюсь в пижаму и халат и начинаю писать. Поэтому, закончив, я могу прямо идти к себе в комнату и ложиться спать.
   Сегодня вечером я слоняюсь по квартире. Я несколько раз захожу на кухню и останавливаюсь. Потом иду в детскую. Смотрю в сад. Голые ветки орехового дерева касаются стекла. Мелкий снег ложится на ветки, на землю тонким ледяным покровом.
   Я брожу из одной комнаты в другую. Я уже открыл дверь в кабинет, я приму своего брата там. Как только брат придет, я закрою дверь, ничего, что будет холодно, я не хочу, чтобы Мать нас услышала или чтобы наш разговор разбудил ее.
   Что я скажу, если это случится?
   Скажу:
   — Ложись в кровать, Мама, это просто журналист.
   А что я скажу ему, брату?
   — Это просто Антония, моя теща, мать жены. Она живет с нами уже несколько лет, с тех пор как овдовела. У нее не все в порядке с головой. Она все путает, все забывает. Иногда она воображает, что она моя настоящая мать, просто оттого что она меня воспитала.
   Мне надо помешать им увидеться, иначе они узнают друг друга. А если Лукас не узнает мать, она узнает его и скажет:
   — Лукас, сынок!
   Я не хочу слышать это «Лукас, сынок!» Теперь уже не хочу. Так было бы слишком просто.
 
   Сегодня, когда Мать спала после обеда, я перевел наручные и настенные часы в доме на час вперед. К счастью, в это время года солнце садится рано, около пяти часов дня уже совсем темно.
   Я готовлю Матери ужин на час раньше. Морковное пюре, несколько картофелин, тушеное мясо, и на третье — карамельный крем.
   Я накрываю стол на кухне, иду за Матерью к ней в комнату. Она входит в кухню и говорит:
   — Я еще не проголодалась. Я говорю:
   — Ты никогда не голодна, Мама. Нужно есть. Она говорит:
   — Я поем потом. Я говорю:
   — Потом все остынет. Она говорит:
   — Возьмешь и погреешь. Или я вообще есть не буду.
   Я говорю:
   — Я приготовил тебе отвар для возбуждения аппетита.
   В отвар я бросил пакетик того снотворного, которое она обычно принимает. Рядом с чашкой я положил еще одну порцию.
   Через десять минут Мать засыпает, сидя перед телевизором. Я беру ее на руки, уношу в ее комнату, раздеваю, укладываю в постель.
   Я возвращаюсь в гостиную. Я убавляю звук телевизора, оставляю меньше света. Я переставляю стрелки на час назад только на будильнике в кухне и на настенных часах гостиной.
   До прихода брата я еще успеваю поесть. Я съедаю на кухне немного морковного пюре и тушеного мяса. Мать плохо пережевывает пищу, хотя я и заказал ей недавно новую искусственную челюсть. Еще у нее не очень хорошо с пищеварением.
   Закончив есть, я мою посуду, убираю оставшуюся еду в холодильник, хватит как раз завтра на обед.
   Я перехожу в салон. Я ставлю на столик возле кресла две рюмки и бутылку водки. Я пью и жду. Ровно в восемь я захожу посмотреть в комнату Матери. Она крепко спит. Начинается детектив, я пытаюсь смотреть его. Около восьми двадцати я отказываюсь от мысли смотреть фильм и встаю у окна кухни. Здесь свет не горит, и невозможно увидеть меня снаружи.
   Ровно в двадцать тридцать к дому подъезжает большая черная машина, останавливается на тротуаре. Из нее выходит человек, подходит к ограде, звонит.
   Я возвращаюсь в салон, говорю в переговорное устройство:
   — Входите. Дверь открыта.
   Я зажигаю лампу веранды, снова сажусь в свое кресло, входит мой брат. Он худ и бледен, он идет мне навстречу хромая, под мышкой у него папка. На глазах у меня наворачиваются слезы, я встаю, протягиваю ему руку:
   — Добро пожаловать. Он говорит:
   — Я не отниму у тебя много времени. Меня ждет машина.
   Я говорю:
   — Пройдите в мой кабинет. Там нам будет спокойнее.
   Я оставляю звук телевизора. Если Мать проснется, она, как всегда, услышит звук детектива.
   Брат спрашивает:
   — Ты не выключаешь телевизор?
   — Нет. А что? Из кабинета мы его не услышим.
   Я беру бутылку и две рюмки, сажусь за письменный стол, показываю ему на противоположное кресло:
   — Садитесь.
   Я поднимаю бутылку:
   — Налить?
   — Да.
   Мы пьем. Брат говорит:
   — Это кабинет нашего отца. Ничего не изменилось. Я помню эту лампу, пишущую машинку, шкаф, стулья.
   Я улыбаюсь:
   — Что еще вы вспомнили?
   — Все. Веранду и гостиную. Я знаю, где находятся кухня, детская и спальня родителей.
   Я говорю:
   — Это нетрудно. Тут все дома построены по одному образцу.
   Он продолжает:
   — Перед окном детской рос орех. Его ветки касались стекла, и к ним были привязаны качели. С двумя сиденьями. В глубине двора, под навесом, мы складывали самокаты и трехколесные велосипеды.
   Я говорю:
   — Под навесом и сейчас лежат игрушки, только другие. Это игрушки моих внуков.
   Мы молчим. Я снова наполняю рюмки. Поставив рюмку на место, Лукас говорит:
   — Скажи, Клаусc, где наши родители?
   — Мои родители умерли. Что с вашими — я не знаю.
   — Почему ты не говоришь мне «ты», Клаусс? Я — твой брат Лукас. Почему ты не хочешь мне поверить?
   — Потому что мой брат умер. Я с удовольствием взглянул бы на ваши документы, если вы не возражаете.
   Мой брат достает из кармана иностранный паспорт, протягивает мне. Он говорит:
   — Не слишком на него полагайтесь. В нем есть ряд ошибок.
   Я рассматриваю паспорт:
   — Значит, ваше имя Клаус, с одним «с». Ваша дата рождения отличается от моей, а ведь мы с Лукасом близнецы. Вы на три года старше меня.
   Я возвращаю ему паспорт. У брата дрожат руки, дрожит голос:
   — Когда я перешел границу, мне было пятнадцать. Я сказал неправильную дату рождения, чтобы казаться старше, то есть совершеннолетним. Я не хотел, чтобы надо мной установили опеку.
   — А имя? Почему вы изменили имя?
   — Из-за тебя, Клаусc. Когда я заполнял анкету в кабинете у пограничников, я думал о тебе, о твоем имени, об имени, которое было со мной рядом все детство. И тогда вместо Лукаса я написал Клаус. Ты сделал то же, печатая свои стихи под именем Клаусса Лукаса. Почему Лукас? В память обо мне?
   Я говорю:
   — Действительно, в память о моем брате. Но откуда вы знаете, что я печатаю стихи?
   — Я тоже пишу, только не стихи.
   Он открывает портфель, вытаскивает оттуда толстую школьную тетрадь и кладет на стол.
   — Вот моя последняя рукопись. Она не закончена. Я не успею ее дописать. Я оставляю ее тебе, ты ее допишешь. Нужно, чтоб ты ее дописал.
   Я открываю тетрадь, но он жестом останавливает меня:
   — Нет, не сейчас. Когда я уйду. Я хочу узнать одну важную вещь. Как я был ранен?
   — Ранен?
   — Шрам рядом с позвоночником. След от пули. Откуда он?
   — Откуда мне знать? У моего брата Лукаса шрама не было. У него была детская болезнь. Кажется, полиомиелит. Мне было всего четыре или пять лет, когда он умер, я не могу с точностью это помнить. Я знаю только то, что мне рассказали потом.
   Он говорит:
   — Да, так оно и есть. Я тоже долго думал, что в детстве перенес какую-то болезнь. Так мне говорили. Но позже я узнал, что в меня попала пуля. Где? Как? Война тогда только началась.
   Я молчу, пожимаю плечами, Лукас продолжает:
   — Если твой брат умер, должна существовать могила. Его могила. Где она? Ты можешь мне ее показать?
   — Нет, не могу. Мой брат похоронен в общей могиле в городе С.
   — Вот как? А могила Отца, могила Матери? Ты можешь мне их показать?
   — Нет, тоже не могу. Отец не вернулся с войны, а Мать похоронена вместе с братом Лукасом в городе С.
   Он спрашивает:
   — Значит, я не умер от полиомиелита?
   — Мой брат — нет. Он умер во время воздушного налета. Моя Мать отвезла его в город С где его должны были лечить в Восстановительном Центре. Центр был разбомблен, и ни мой брат, ни Мать не вернулись домой.
   Лукас говорит:
   — Если тебе так сказали, то солгали. Мать не поехала со мной в город С. и никогда меня там не навещала. Я несколько лет прожил в Центре с моей будто бы детской болезнью, пока его не разбомбили. И я не умер во время той бомбардировки, я выжил.
   Я опять пожимаю плечами:
   — Вы — да. Мой брат — нет. И моя Мать тоже. Мы смотрим друг другу прямо в глаза, я выдерживаю его взгляд:
   — Речь идет, как вы видите, о двух разных судьбах. Вам нужно продолжать поиски в другом направлении.
   Он качает головой:
   — Нет, Клаусс, ты это прекрасно знаешь. Ты ведь знаешь, что я твой брат Лукас, но отрицаешь это. Чего ты боишься? Скажи мне, Клаусс, чего?
   Я отвечаю:
   — Ничего. Чего мне бояться? Если бы я был убежден, что вы мой брат, я был бы счастливейшим из людей, оттого что наглел вас.
   Он спрашивает:
   — Если бы я не был твоим братом, чего ради я бы к тебе пришел?
   — Понятия не имею. И потом, ваша внешность.
   — Внешность?
   — Взгляните на меня и взгляните на вас: есть ли между нами хоть малейшее физическое сходство? Мы с Лукасом были настоящими близнецами, мы были совершенно неразличимы. Вы ниже меня на голову и на тридцать килограммов легче.
   Лукас говорит:
   — Ты забыл про мою болезнь, про увечье. Чудо, что я снова научился ходить.
   Я говорю:
   — Оставим это. Расскажите, что стало с вами после бомбардировки.
   Он говорит:
   — Поскольку родители меня не разыскивали, меня поместили жить к старой крестьянке в город К. Я жил и работал у нее до ухода за границу.
   — А за границей чем вы занимались?
   — Самыми разными делами, писал книги. А ты, Клаусс, как жил после смерти Матери и Отца? Судя по твоему рассказу, ты осиротел в очень раннем возрасте?
   — Да, в очень раннем. Но мне повезло. Я провел в приюте только несколько месяцев. Меня взяла к себе семья друзей. В этой семье я был очень счастлив. Это была большая семья, четверо детей, потом я женился на их старшей дочери, Саре. У нас родилось двое детей, девочка и мальчик. Теперь я дедушка, счастливый дедушка.