Ларионова Ольга. Евангелие от Крэга (Симфония похорон - I)

   Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
   - Ай, жаркий мой?..
   Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, - уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
   - А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился...
   Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
   - От тебя, жаркий мой?
   С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика - накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
   Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу - вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
   - Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный... Ты ведь мне еще ничего не подарил!
   Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
   - Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
   Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком - странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда - обязательное снаряжение певца - в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
   Она между тем безошибочно угадала его мысли:
   - Наниматься, что ли, завтра надумал?
   Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
   - Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
   Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
   - Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел...
   И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
   - Ты пеки да вари, - проговорил он наставительно. - Я твоей стряпни отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
   Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы - грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому - что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица - сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
   Да, кстати, о звезде.
   Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
   - На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей - для нечисти ледяной.
   - Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
   - То есть как - возгорелась? - невольно вырвалось у Харра, хотя он и старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а время от времени кидать небрежные замечания.
   - Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
   - А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...
   - Неведомо, господин. Когда речь зашла о вещах возвышенных, она снова оробела. - То ли мор грядет, то ли дожди несусветные, то ли в людишках брожение. Недаром наш стенной амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.
   - Да уж, набрал он сволочи, - вздохнул по-Харрада, вспомнив страшную находку на лесной тропе. - Так что лучше бы этой лампаде поднебесной притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.
   - Да кто б не рад! - закивала Махида, утирая ладошкой нос - тоже, поди, Гатиту-покойницу вспомнила. - Только звезды-то далеко, руками не дотянешься; вот и нету на них аманта.
   - А ежели б был? - снова не удержался от вопроса Харр.
   - У-у-у! Был бы звездный амант - он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На худой конец - припрятал бы за тучку-облачко.
   Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно в носу перед чихом. Амант. У простого люда он его не слыхивал. Но вот где... И тут память подсказала: так именовали своих полюбовников стоялые караванницы.
   Но тогда как понять: "стенной амант"? Прямо на стене городской он, что ли?..
   - Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку, швырнула на землю. - Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече... Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
   Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер - уж оч-чень радужная открывалась перед ним перспектива.
   - Сговорились, значит, - он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку - помогать себе, если что на дне останется. - Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
   Она так и подскочила, всплеснув руками - хорошо, котелок успела возле очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий створ - не подслушивает ли кто? Ид соседних хижин доносились неразличимые голоса, тоненько верещал младенец, где-то цокали деревянные колотушки. Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
   - Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
   Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом - видно, отразился зеленый луч:
   - Ну тебя-то я никому не отдам ни добром, ни по-худому, - уверенно возразила она. - Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием господарским - грех. Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном сельбище, три аманта - у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть не может.
   - А не у вас?
   - В Межозерном стане - сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в Серогорском - ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта состою, он у нас наиглавнейший, - добавила она с гордостью.
   Странно все это было слушать - аж голова кругом шла.
   - А с чего это ты меня никому не отдашь? - игриво проговорил он, чтобы перевести разговор на понятное.
   - Так ты ж мне еще ничего не подарил!
   Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
   - Сказано - завтра!
   - Да чем завтра-то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь, нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
   Он задумчиво почесал правую бровь - вот тебе и свобода! От его движения роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
   - Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
   Махида криво усмехнулась:
   - Зато ты ж лучше всех будешь!
   Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи-стрекозы, выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым мерцанием.
   - Не трожь мою пирлипель! - заверещала Махида. - Она же счастье приносит!
   - Это я тебе теперь буду счастье приносить, - заверил ее Харр по-Харрада, тихрианский странствующий менестрель.
   II. Сам себе рыцарь
   Город - если это можно было назвать городом - разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары, кое-где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивающие. Он невольно задержал шаг. Бряканье прекратилось, и в дверном проеме показалась подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и это сойдет.
   - На что, старая, сменяешь свое сокровище? - спросил он, наклоняясь к ее уху.
   Бабка довольно долго стояла, вперив остекленелый взгляд в пряжку на его штанах, потом медленно поднесла ко рту указательный палец и принялась выразительно его жевать.
   - Ага, - сказал Харр, - понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как что-нибудь добуду, так вернусь.
   Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги - хорошо, пыль да палая листва лежали толстым слоем, ничего не разбилось - и юркнула обратно в хибару.
   - Я сказал - вернусь, долг отдам, - заверил Харр, пригибаясь к черной дыре входа.
   Оттуда донесся тоненький вой.
   Вот бестолковая хрычовка, всю округу на ноги подымет!
   И точно, подняла. Два охламона с зеленоватыми тарелками, которые они прижимали к животам, выросли у него на пути. Рыжеватые волосы, спускавшиеся до самого переносья, и бегающие глазки цвета стоячей гнилой воды напомнили ему мордочки горных обезьянок. Против таких и меч обнажать невместно, да и начинать пребывание в городе с драки совсем не хотелось.
   - А ну, брысь! - лениво проговорил он и выставил вперед кулак.
   Первый кинулся охотно и доверчиво, Харр крутанул кулаком, делая обманное движение, а левой приложил недотепу в ухо - тот безмолвно сунулся мордой в пыль. Другой оказался серьезнее и выхватил было нож, но это не прошло Харр, расставив ноги, перехватил его запястье и изо всех сил дернул на себя и вниз, так что нападавший головой вперед влетел ему точно между колен. Харр стиснул его, так что заскрипели голенища высоких белых сапог, и обеими руками врезал по тощему заду - надо сказать, мяса на гузне совсем не было, аж руки об кость отбил. Отпихнул горемыку и пошел прочь, не оглядываясь понимая, что эти не только не нападут, но и не пикнут.
   Наконец добрался он до городской стены и, петляя и спотыкаясь на кореньях и пнях, пошел вдоль нее, похлопывая ладонью по чуточку влажной, старательно отполированной поверхности. Такой камень попадался и на Тихри, говорили, что берут его в неведомо где расположенных Медных Горах; раза два Харр видал вырезанные из него нагрудные знаки, один раз - чашу, но чтобы стены из него класть - о таком и мечтать было немыслимо. Но - вот она, стена, да еще и без единой трещинки, и узор прожилистый, витиеватый, точно нарисованный. Дивно.
   Так, дивясь, и добрался он до ворот. Видно, никогда они не запирались даже створки не были навешаны - а представляли собой две прямоугольные прорези в стене, первая, узкая и высокая, была увенчана золотой короной, сопряженной из тонких обручей со звездою на тоненьком шпиле, вторая была пошире, и над нею в таком же широком окне безмолвно застыл громадный колокол. Два золотых рога с широкими четырехугольными основаниями и загнутыми в разные стороны концами поразили его еще вчера, когда он разглядывал все это сверху.
   Харр покрутил головой, не переставая изумляться обилию золота и бесценного камня, потом поддернул перевязь с мечом и шагнул в проем под сверкающей короной.
   И тут же дорогу ему заступили двое. Он сразу понял, что эти - не чета прежним неумехам, а люди служивые и обученные, что видно по одинаковым прямоугольным щитам, зеленым кольчугам и плетеным круглым шапкам. Да и щиты-то были сплетены... Тут у него аж челюсть отвисла: и кольчуги, и голенища сапог - все было сплетено из узких полос того же зелено-узорчатого камня. Только двигались стражники так легко, словно камень был невесом, точно лист древесный. Ворожбой, что ли, камень мягчили?..
   Пока он прикрывал рот и старался согнать с лица глуповато-восторженную ухмылку - в том-то ведь и радость странствий, чтобы поболее чудес повидать на коротком веку! - один из стражников бесцеремонно ткнул его в живот рукоятью короткого меча, как бы веля отступить; другой, не тратя лишних слов, большим пальцем указал на соседний вход. Харр только руками развел не знал обычая, так что не обижаюсь, да и вы за обиду не сочтите. Сам же, отступая влево, откинул полу кафтана, где за поясом был припрятан джасперянский нож. Если придется биться с двумя противниками, то неплохо, чтобы обе руки были оборужены, спасибо, Флейж научил. А что драться придется, он не сомневался - пока он шаг влево делал, те оба, как пить дать, мечи свои куцеклювые изготовили...
   А ничего подобного. Когда он ступил в подколокольные врата, оба воина стояли, обернувшись к нему спиною, и вполголоса перебрасывались шуточками еще с тремя товарищами, почти неотличимыми от них в своих плетеных доспехах. Те и совсем небрежно службу правили: сидели на земле, прислонясь к нагретой солнцем стене.
   - Эй, ты, закоптелый, - дружелюбно бросил один из сидевших, и Харр понял, что обращаются к нему. - Где щит-то потерял?
   Он повернул голову - небрежно, но не заносчиво:
   - Пропил! - и лучезарно улыбнулся.
   Все пятеро с готовностью заржали - сразу видно, служба была тягомотная, радовались любому поводу.
   - Ты поглядывай, - посоветовал тот, что стоял ближе, - а то тебя любой встречный с ног сшибет!
   - А ты попробуй, - предложил Харр.
   - Хо! - возликовал потенциальный противник, передавая свой щит товарищу.
   Какой-то миг Харр еще сомневался - а не включить ли, как его учили, волшебные кнопки на голенищах, отчего его роскошные серебристо-белые сапоги намертво припаялись бы к земле. Но, внимательно приглядевшись к стражнику, передумал, да, здешние жидковаты будут на удар, вот на мечах - дело спорное, там может сказаться и увертливость, и скорость ударов. А на кулаках - нет, слабаки. Он расставил ноги, слегка ослабил колени. Стражник на тонких, как у журавля, ногах приплясывал, разогревая себя для удара.
   - Давай, давай, - подманивая его пальцем, проговорил Харр.
   Стражник извернулся и с коротким, хрипловатым выдохом шмякнул своего противника чуть пониже левого плеча. Плохой был удар, и слабый, и не туда.
   Харр с сомнением скосился на свой кафтан - ткань выдержала, но нитки вышивки кое-где полопались, и шелковинки стали дыбом, как шерсть у рассерженного кота.
   - Хочешь еще? - спросил он, приглаживая шелковистые лохмы.
   Страж ворот отступил на пару шагов, упрямо мотнул головой и бросился на противника с разбега. Ударил под дых - то есть это он думал, что под дых; но под просторным, с чужого плеча одеянием не было заметно, что ноги у тихрианина все-таки длиннее, а туловище - чуть короче, чем у здешних; кулак врезался в пряжку от пояса, так что Харр досадливо скривился, а стражник взвыл от боли.
   - Ну как, еще? - Менестрель решил идти до конца.
   - Э-э, будет! - крикнул один из тех, что так и сидели, не отрывая задниц от утоптанной земли. - Теперь ты его.
   Понятно. Развлекаться за чужой счет, так по полной программе.
   Горе-вояка стал напротив Харра, тоже расставив ноги и чуть приседая.
   - Щит-то возьми, - посоветовал Харр. - Прикройся.
   Он даже не целился - резким движением выбросил вперед громадную тяжелую ногу в литом сапоге, щит гулко кракнул, но ни треска, ни звона не последовало. Страж, отлетевший к стене, прямо на руки сидевших товарищей, очумело тряс головой. Харр почесал бровь, прикидывая, не придется ли драться уже по-настоящему. Но нет, на него глядели с уважением, но без злобы.
   - Щиты у вас добрые, - проговорил он примирительно.
   - А как же! Только ты без своего-то нашему аманту на глаза не попадайся, - дружески посоветовали ему вслед.
   Да уж, придется постараться.
   Он шел по городу, отыскивая базар. Другому, может, без единой монетки против торговых рядов и делать было бы нечего, но Харр ухитрялся так заговаривать зубы торгашам, что давали ему даром. Однако он обходил дом за домом, а ничего похожего на рынок не встречалось. Да и сами дома - название одно! Стены - не стены, решеточки резные, столбики, прорези; все тянется ввысь, а есть ли крыша - Не понять. А за этим золоченым дырчатым фасадом сплошная зелень, словно строили это не для житья людей, а для сбережения густолиственных кустов. Наружу, впрочем, ни одной веточки не высовывалось подстрижено было гладко, вровень со стеной. И только углядев неширокий лаз ему самому бы пришлось чуть не вдвое сгибаться, - Харр понял, что истинное жилище - там, за лиственной завесой, недоступное постороннему взгляду.
   Между тем становилось жарко. Город, расположенный в безветренной низине, был переполнен испарениями душистой листвы, питаемой, несомненно, обильными подземными источниками. Харр изнывал от жажды в плотном джасперянском одеянии, но на пути его не попадалось ни колодца, ни источника, а узкие извилистые проходы между домами, казалось, были залиты теплым, невидимым глазу киселем. Поэтому, когда ноги вынесли его на открытую площадь, менестрель обрадовался уже хотя бы тому, что удалось вздохнуть полной грудью.
   Но то, что он увидел, заставило его тут же забыть о зное и жажде. И прежде всего был звук - глухой храп, который мог вырываться только из стиснутой пасти неведомого чудовища. А оно, похоже, обитало в круглой загородке - невысокой, но весьма прочной, так как была сооружена из вкопанных в землю бревен, соединенных все теми же зеленокаменными перилами. Четыре стражника томились возле загородки, нерешительно переступая с ноги на ногу, и еще сколько-то полуголых рабов в травяных лапотках сидели тут же на корточках, кто с ведром, кто с лоханью. Все были, похоже, при деле, а вот зрителей праздных не наблюдалось - значит, здесь не происходило ничего из ряда вон выходящего. Но Харр, с неудержимой силой влекомый ко всему, еще не виданному, естественно, направился прямо к загородке, рассудив, что ежели перила так низки - всего по пояс - то, стало быть, зверь там или пленен и прикован цепью, либо ползуч, но не прыгуч.
   Но посередине зеленой - естественно, узорчато-каменной - площадки виднелся только дырявый шатер, прикрывавший яму с водой. Из воды торчал кончик бурого пупырчатого хвоста. Хвост нервно дергался то вправо, то влево - так рассерженные горбатые коты хлещут себя по бокам перед тем, как прыгнуть. И только тут Харр заметил по ту сторону шатра еще одного человека. Прямо на голое тело была надета плетеная безрукавка, по не сплошная, а с дырьями; сапоги высоченные, аж до самого паха, короткими ремешками пристегивались к поясу, а на руки тоже было что-то надето - вроде чулок. Трудно было сказать, воин это или слуга при зверинце, но уж если полез к зверю неведомому, но страшному, то значит, человек подневольный.
   Из глубины шатра снова донесся храп - похоже, тот, в безрукавке, дразнил чудовище палкой. Хвост задергался с удвоенной силой, клок ткани с треском отлетел в сторону, и стала видна пара коротких чешуйчатых лап, топтавшихся в мелкой воде. Хвост вдруг изогнулся, напрягся и замер.
   - Эй, осторожно! - крикнул Харр. - Сейчас кинется!..
   Но кинулись, как ни странно, на него. Два стража, прыгнув, повисли на его плечах, пригибая книзу и оттаскивая от перил. Видно, тот, кто находился внутри загородки, был обречен, и помогать ему не следовало. Харр даже не успел разглядеть его лицо, но по ловким движениям мог предположить, что тот еще не стар, скор на удар и бесстрашен. Чтоб такой да зазря погиб - на это у странствующего рыцаря глаза не глядят!
   Он развернулся, пытаясь стряхнуть с себя нападающих, но те были злобны и цепки; у того, что справа, уже со взвизгом вылетел из ножен куцый меч. Харр резко присел, запрокидываясь на спину, и в стремительном кувырке успел приложить тяжеленным сапогом одного, а затем его же собственным щитом притиснуть другого так, что у того хрустнуло плечо. С этими было покончено. Он подхватил выпавший из рук стражника меч и, размахнувшись, швырнул его рукояткой вперед - "Держи!" - одновременно перемахивая через перила, благо длинные ноги позволяли сделать это без малейшего затруднения. И вовремя: чудище, метавшееся по загону, мчалось прямо на него, набирая скорость. Харр отпрыгнул - зверюга не обратил на него ни малейшего внимания, но перед самой оградой вдруг развернулся, и массивный хвост с невероятной силой хлестнул по столбикам, подпиравшим перила. Раздался хруст, и Харр понял, что сейчас страшилище попытается протиснуться в образовавшийся пролом.
   Он даже не успел по-настоящему испугаться; в сущности, он и разглядеть-то это чудо-юдо не смог как следует - в глаза бросилась длинная бугристая спина, мощные, развернутые в стороны передние лапы и еще несколько пар маленьких ножек, стремительно семенящих под тяжелым хвостом; под узкой, приподнятой кверху мордой висел, как мешок, переполненный зоб. Мгновенно сориентировавшись, он понял, что морда зверя вклинилась между частыми бревнами, и развернуться, чтобы достать его зубами, страшилищу не удастся. И тогда он прыгнул на шишковатую спину и всей тяжестью своего тела придавил зверя к земле. Шкура, между прочим, оказалась плотной и упругой, как поверхность шляпки гриба. Да, но что же дальше-то?..
   Тот, кого он с таким проворством спасал, между тем не торопился. Четко впечатывая шаги в каменный настил, подошел и стал рядом. Харр повернул голову - на него глядело властное смуглое лицо в черной окаемке волос; мало того что они росли гладеньким треугольничком вверх от горбинки на середине носа - усы, точно таким же зеркальным мыском спускавшиеся к бородке и почти скрывавшие тонкий надменный рот, плавно переливались в опушку вокруг щек и, пряча уши, оставляли с каждой стороны лица лишь по овальному светлому пятну; поглядеть бы издали - точно два боба рядышком. Но не смешно. Диковато.
   - Держишь? - гулким, как удар по щиту, голосом произнес подошедший. Ну-ну, держи.
   Он швырнул меч за перила (как показалось Харру, чуть ли не гадливо) и, перегнувшись, через них, поднял с земли что-то причудливое, бело-золотое. Менестрель с удивлением понял, что это маленький рокотан, у которого золоченые рога торчали не вверх, а изящно заканчивались округлыми завитками. Диковинный музыкант приладил рокотан на плече и тронул струны.
   Харр обомлел: никогда в жизни он не слышал ничего подобного. Рокотан издавал нежные, воркующие звуки, которые сливались в жалобное пение - так плачут разлученные, так поминают умерших младенцев, так стонут проданные молодые рабыни... Харр почувствовал, как по спине зверя прошла волна дрожи, и чудище осело брюхом на землю, точно растекаясь в блаженной истоме. Харр и сам был готов прижаться щекой к бугристой, шкуре, но легкий удар сапогом в бок заставил его поднять голову: лицо музыканта было напряженным, безжалостным, что никак не вязалось с мурлыкающими сладкими звуками, выпархивающими из-под его пальцев. Короткое, повелительное движение подбородком снизу вверх - это понятно: "Вставай!" Харр поднялся. "Оттаскивай за хвост", - раздался едва различимый свистящий шепот. Харр безропотно выполнил приказ, и чудище, оберегая собственное брюхо, как-то безотчетно засеменило крошечными подхвостными лапками; передние, издавая скрежещущий звук, бессильно тащились по камню, не оставляя, впрочем, на нем никаких царапин. Харр, немилосердно потея от натуги, дотащил зверя до самого шатра-навеса и глянул на музыканта - не хватит ли? Тот кивнул, опять же еле слышно прошипел: "Вали отсюда!"
   Вторичного приглашения не потребовалось - Харр птицей перемахнул через перила. Дыра, пробитая хвостом чудища, уже была надежно загорожена щитами, и сейчас рабы в постукивающих каменных лапотках заводили зверю под морду широкую бадью, подвешенную на тонком шесте. Музыка зазвучала еще громче; рокотанщик, приблизившись к самой морде, исторгал из нехитрого инструмента звуки столь жалостливые и надрывные, что даже чудище не выдержало - задрало голову кверху, и из глаз его покатились крупные желтоватые слезы. Быстрым движением ноги хозяин зверя подпихнул бадью прямо ему под пульсирующий зоб; потом резко оборвал мелодию и, наклонившись туда, где могли быть ушные отверстия, дурным голосом заорал: