Ларионова Ольга. Евангелие от Крэга (Симфония похорон - I)

   Ничего похожего. Трава была суховатой и колкой, шелестела зло, точно предостерегая его от того, чтобы ступить на нее. Кое-где из этой травы выступали белые, точно высохшая кость, столпообразные камни, порой достигавшие изрядной высоты и тем наводившие на мысль о собственной рукотворности. Не были бы они такими здоровенными - казались бы просто указующими вешками. Но не великаны же их обтесали да торчмя поставили!
   Как и всякая нелепость, это было тревожным знаком. Да еще отчетливый запах падали. Харр закрутил головой, пытаясь определить его источник, и вдруг прямо перед собой увидел бесшумно появившегося человечка, доходившего ему разве что до груди, щуплого, в одной грязной тряпице вокруг бедер.
   - Что продаешь, прохожий-перехожий? - прощебетал он, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
   Делал это он тоже как-то по-птичьи, высоко подтягивая колено и скрючивая пальцы с выступающими косточками.
   - А я что, похож на менялу купецкого? - изумился Харр.
   - Все продают, когда в Предвестную Долину вступают.
   - Что-то не предвещает мне она, что я тебе свое добро отдавать должен, покачал головой Харр.
   - Ничего ты мне не должен, прохожий-перехожий, а не продашь - м'сэймы долинные и так отберут.
   - Хм, - проговорил Харр с интонациями, не сулившими долинным м'сэймам ничего радужного.
   - Вон меч у тебя не свой, не иначе как грабленый - у м'сэймов оружие-то под запретом; сапоги обратно не свои, фартовые - у них-то все попросту, в шлепалках да ряднишке. Плащ махорчатый... Отымут.
   - Что-то по тебе не видно, что и ты можешь это добро задорого купить, усомнился Харр.
   - Я бесценное дам, - с достоинством произнес карлик. - Гляди!
   Харр вытянул шею, заглядывая за камень - не иначе как этот недомерок сейчас попытается всучить ему захудалый амулетишко; но за камнем притулилась земляная хижина, сложенная из кусков дерна, и такая же тщедушная бабка, скрючившись, выносила из нее длинную флягу, а если приглядеться повнимательнее, то просто шкуру крупной змеи, наполненную водой. С обоих концов этот кожаный чулок был завязан узлами, от одного к другому тянулась бечевка - сделано не без ума, запаса влаги дня на три хватит, а нести можно и за плечом.
   - Сколько просишь? - деловито осведомился путешественник.
   - А хотя бы твой меч!
   - Ну, этого ты не дождешься. Зелененую монету дам.
   - Без моего благословения ты долго не прошагаешь, в траве так и поляжешь, я тебя по запаху найду да и приберу твои кругляши.
   - Что ж тогда меч просишь? Ты б и его прибрал.
   - Тяжко тащить будет.
   Харр развеселился. Это убогое существо - и джасперянский меч, сияющий самоцветами на рукояти!
   - Ладно, хрен с тобой, дам я тебе три монетки на твою нищету, но только к воде благословение приложишь!
   Бабка опустила тяжелую флягу на землю и тихонечко теребила своего напарника за ягодицу - уговаривала соглашаться.
   Харр отсчитал три монеты, швырнул на землю. Карлик, не нагибаясь, перехватывал их пальцами почерневшей от грязи ноги, подкидывал и ловил ладонью, как мух. Здорово получалось, мог бы на пирах гостей веселить. Хотя - какие здесь пиры... Харр взял змеиную побулькивающую шкуру, потребовал:
   - А благословение?
   - Благословение мое будет такое; иди вперед и не оглядывайся!
   - Ах ты, сморчок поганый! Другой на моем месте пришиб бы тебя, так что помни мою доброту...
   Плюнул и зашагал вперед, не оглядываясь, как было сказано. Но не прошел и тридцати шагов, как услыхал за спиной звонкий девичий голос:
   - Стой, но головой не крути!
   Остановился.
   - Руку вперед протяни... Два взгорочка видишь? За второй зайдешь, справа наискось белый столб приметишь. Заночуй под ним. Наутро, как солнце взойдет краешком, иди от столба на солнце. Роса на траве высохнет, тогда источник найдешь. А эту воду береги. Ступай.
   Выходит, не обманул недомерок с благословением-то!
   - Ну коли так, благослови и тебя солнышко ясное! - крикнул Харр прямо в небо и зашагал, стараясь не повернуть головы. И все-таки не утерпел, наклонился вроде сапог поправить и глянул назад из-под локтя: карлика уже не было, а старуха, скорчившись, шарила руками в траве, искала что-то. Он уже открыл было рот, чтобы отпустить ей комплимент насчет несоответствия юного голоса и обольстительной внешности, но тут из травы выскочила разъяренная пирль и весьма ощутимо щелкнула его по носу - мол, не подглядывай, не велено! "Ладно, ладно", - проворчал он примирительно и двинулся в указанном направлении, благо солнышко уже перевалило за полдень, а вышеупомянутые взгорки виднелись на той самой черте, где желтовато-зеленая степь переливалась в голубовато-зеленое небо.
   Когда он миновал второй "взгорок", на деле оказавшийся крутым каменистым холмом, на небе проступили первые звезды. Чуть правее отчетливо виден был белый столбик грубо обтесанного камня, но Харр подумал-подумал и ночевать к нему не подался, а выбрал себе поближе к вершине холма уютную выбоинку, не поленился натаскать туда сухой травы и, завернувшись в плащ, устроился на ночь даже комфортабельнее, чем всегда. Вездесущие светляки пристроились на цепких колючках, торчащих из трещин, но менестрель, опытный путешественник, и без их непрошенного караула был спокоен: ни зверь, ни птица не могут подобраться абсолютно бесшумно. Даже он сам этого не смог бы.
   Обнаженный меч под рукой - гарантия надежная.
   - Разбудите до свету, - шепнул он светлякам, и они согласно замигали в знак понимания.
   Но разбудили его не пирли - безошибочный нюх на опасность. Еще не открывая глаз, он сжал рукоять меча, потом медленно, словно опасаясь кого-то спугнуть, приподнял веки.
   Терпкая кисея предрассветного тумана, настоянного на дурманных ночных запахах, висела над степью, только кое-где открывая взгляду темные пятна намокшей травы. Легкий далекий топот он скорее ощутил, чем услыхал, какие-то некрупные твари, не выше ягнят, ополоумевшей от страха стайкой крутились в траве, а сверху над ними нависало совершенно непонятное нечто, вроде туманного облачка, которое то разрасталось, то снова сжималось в комок. Стайка канула в туман, потом снова порскнула из него, и сероватая нечисть над ними растянулась вширь не менее чем на два размаха рук, став прозрачной чуть ли не до невидимости; потом круто пала вниз - и все пропало. А может, это попросту пчелиный рой? Отчего б им не быть ночными, если они не цветочную сладость собирают, а теплую кровушку пьют? Логично. Еще не додумав эту мысль до конца, он уже нашарил под плащом траву, по счастью оставшуюся сухой, и принялся скручивать здоровый жгут. Против роя летучих кровопийц меч-то бессилен...
   Пирли прянули со своих колючек разом и засветились, тревожно жужжа. И сразу же возле стоячего камня, где ему велено было заночевать, трава шевельнулась, и оттуда вымахнул свечкой еще один пепельный ком, завис над камнем, и начал медленно размываться, становясь все шире и прозрачнее, точно капля масла растекалась по луже. Тонкий сероватый блин повисел над белым торчком, слегка колеблясь, потом тронулся с места и принялся описывать круги, неуклонно приближаясь к холму, на склоне которого Харр вжимался в камень, всеми силами стараясь казаться незаметным. Но, видно, это ему не удалось: плоское облачко на миг замерло в неподвижности, словно пыталось разглядеть его получше, а затем двинулось к холму с целеустремленностью, не оставлявшей сомнений в его хищных намерениях. Харр выхватил огниво, поджег соломенный жгут, придерживая его пока под полой плаща; облако раздулось вширь, размылось - и Харр с безмерным изумлением понял, что это - живая сеть, растянувшаяся уже настолько, что смогла бы накрыть добрый пяток рогатов, с неровными пульсирующими ячеями, в каждую из которых свободно могла бы пройти его голова.
   Она надвигалась неотвратимо, чуть колеблясь и уже загибая внутрь бахромчатые края, и было ясно, что один взмах меча - второго уже не получится - рассечет всего лишь несколько ячеек, а остальная сеть навалится и опутает до полной недвижности; что потом, лучше и не думать. Поэтому Харр замер, не шевелясь и мысленно осаживая себя: погодь... еще немножечко... еще...
   Он вскочил и пламенем, взметнувшимся от резкого движения, стегнул нависшее над ним чудовище. Вонючая жижа, вскипая, закапала вниз, раздался пронзительный свист, закладывающий уши, и сеть, стремительно сжимаясь в корчах, покатилась по склону холма, оставляя липкий след, и достигла травы у подножия, уже окончательно съежившись до размеров некрупного ежа. Еще миг и она исчезла в траве.
   - Смотрите-ка, отбились, - проговорил он, обращаясь к пирлям, облепившим его сапоги. - А на вас поглядишь, так вы и не сомневались?
   Он скрутил еще два сухих жгута, положил рядышком и, достав собственную флягу с водой, принялся завтракать как ни в чем не бывало, поглядывая на горизонт, откуда вот-вот должно было появиться солнце. Тусклая зеленоватая горбушка показалась над быстро тающим туманом.
   - Есть такое дело! - весело проговорил Харр, стряхивая крошки. Пойдем-ка по воду, а то я что-то не слишком доверяю этой змеиной посудине!
   Но кожаную флягу, карликово творение, он все-таки за плечо закинул - не напиться, так умыться. Хотел было спускаться вниз, как вдали, в высокой траве, означились две человеческие фигуры.
   Харр снова залег в своей ложбинке и приготовился к встрече.
   Пока они подошли, он даже малость продрог - солнышко еще не грело, а лежать неподвижно во сне почему-то теплее, чем наяву. Наконец он смог разглядеть их постные, точно пожизненно удрученные лики, посконные балахоны, перепоясанные травяными плетешками, отсутствие всякого оружия. Ну вот и встретились. М'сэймы. Наконец-то стало интересно.
   Он проворно отполз назад, так чтоб его не было видно, закатал в плащ свой меч, сапоги и суму с разноцветными денежками, нашарил глубокую трещину; затолкав все это поглубже, засыпал мелкими камешками. Кинжал оставил при себе - не поверят, что по чужим местам совсем безоружный шатался, начнут еще шарить... На прежнее лежбище заполз так же незаметно, притаился. Двое уже приблизились к белому камню, оглядывались недоуменно. Потом один из них засвистел - не так пронзительно, как птица-сеть, но уши все-таки заложило. Харр нисколько не сомневался, что ищут его бренные останки.
   Он выпрямился во весь рост, потягиваясь, точно только что проснулся.
   - Эй, странники ночные, - крикнул он, - далече ль до ближнего стана? Померз я на камне-то...
   Они круто повернулись к нему, и он даже испугался: а ну как бросятся в бега, ищи потом ветра в поле! Но они быстро направились к нему, высокий размашистым шагом, низенький - чуть поболее вчерашнего карлы - семенящим бегом с прискоками.
   Подошли к подножию холма, остановились, подозрительно оглядывая мирно потягивающегося менестреля.
   - Здесь нет станов, человече, - проговорил наконец высокий, и Харр разглядел у него на шее узкий несъемный ошейник. - Ты пришел не туда.
   - А куда я пришел?
   - К истоку веры.
   X. Всем-то неугодник
   Харр присел на корточки, глядя широко раскрытыми невинными глазами прямо в лицо беглому телесу:
   - А ты-то почем знаешь, что я истинной веры не ищу?
   М'сэймы растерянно переглянулись. Было очевидно, что посылали их вовсе не за тем, чтобы проводить диспуты.
   - Смутен ты, - угрюмо проговорил бывший телес. - А кто смутен, тот и других смутит.
   - А ты бы не мудрствовал, человече, - как можно мягче проговорил Харр. Встретил - веди к своим.
   "Свои" поджидали у следующего холма. Впрочем, нет, не ждали. На Харра воззрились с безмерным удивлением, даже работу побросали. Работа, между прочим, была диковатая - отощавшие, смуглые от загара молчаливые мужики голыми руками вскапывали землю вокруг отвесно вздымавшегося скалистого холма. Основание его было грубо обтесано примерно на высоту человеческого роста: ниже шла канава, в которой самые ретивые землекопы стояли уже по пояс. Одеты были небогато: кое-кто в одинаковых бесцветных балахонах, остальные - в своем, по уж очень драном.
   К Харру, шлепая сандалиями по собственным пяткам, подошел еще один с постным ликом и тремя причудливыми узлами на перепояске.
   - Чтишь ли ты Единого Неявленного, человече?
   Харр пожал плечами:
   - Я ничего о нем не знаю, как же я могу его чтить?
   - Ответил честно, - с легким удивлением констатировал постнолицый. - Но есть же у тебя собственный бог? Каков он?
   - Да солнце ясное, кто ж выше его.
   - Выше его - Неявленный, - законно отозвался вопрошавший и не удержался почесал в затылке. - А как это ты выбрал бога, до которого и дотянуться-то нельзя?
   - Я не выбирал, солнцу красному весь мой народ кланяется.
   Челюсть клацнула, отвисая.
   - Одному?
   - Одному, человече.
   Озадаченный м'сэйм топтался на месте, явно не зная, как поступить с этим свалившимся ему на голову пришельцем.
   - Ну и чего ты к нам подался? - спросил он с тихой ненавистью, как видно, уже предчувствуя, что теперь мороки не оберешься.
   - Душа истины алчет! - торжественно возгласил Харр. - А вы что, разве не всех принимаете?
   Это вернуло допросчика к его прямым обязанностям.
   - Всех, всех. Железа на себе имеешь?
   Харр с сожалением вытащил из-за пояса кинжал.
   - Брось!
   Пришлось разжать руку. Добрый клинок, обиженно брякнув, зарылся в пыль. М'сэйм выпростал ногу из сандалии, нагреб еще немного землицы и затоптал кинжал, не прикасаясь к нему руками.
   - Копай со всеми, - приказал он Харру. - А надумаешь вернуться, ступай спиной к солнцу. Мы никого не держим.
   И пошел прочь. М-да, не больно много удалось узнать. Ну да там посмотрим, ведь сказали - не держат. А огниво-то, слава Незакатному, отобрать не догадались.
   Он без излишнего энтузиазма подошел к груде камней, образовавшейся после обтесывания скалы, выбрал острый и длинный осколок. Спрыгнул в канаву, огляделся. Ни одно из лиц симпатии не вызывало, но один ошейный телес с рубцом на подбородке - видно, тщился ошейник расколоть - показался ему хотя бы не таким грязным, как все.
   - Я землю рыхлить буду, а ты выгребай, - сказал он телесу, пристраиваясь рядышком.
   Телес испуганно шарахнулся.
   - Это ж камень, богом сотворенный, - не железо поганое, - громко и назидательно изрек Харр.
   Его спокойная уверенность подействовала - работа пошла на двоих, поначалу даже стало весело. Потом, естественно, прискучило: новизны впечатлений от землеройного труда хватило разве что на пару часов. Напарник работал старательно, но губы при этом сжимал до синевы; верно, болтать здесь считалось за грех. А этому было чего бояться - с его-то ошейником если выгонят отсюда, то одна дорога: в лес, к подкоряжникам. Солнце уже клонилось к закату, и молчаливые труженики все чаще и чаще на него поглядывали. Харр тоже помалкивал, верный своему правилу ни о чем поначалу не спрашивать, а подмечать то, что само на глаза да на слух попадается.
   Наконец солнце коснулось своим тусклым задиком края земли, тотчас раздался знакомый пронзительный свист. Все разом выпрямились, бросив работу, и двинулись вдоль основания холма, обтекая его кто слева, кто справа. Харр припрятал свою ладную мотыжку, чтобы назавтра никто ее не перехватил, и пошел следом за всеми.
   С другой, солнечной стороны холма канава была вырыта в ширину человеческого роста, устлана сухой травой и прикрыта сверху наискось прислоненными к стенке стволиками молодых деревьев; ветви их на одном краю были уже часто переплетены толстыми травяными стеблями. Однако разглядывать это нехитрое жилище, в котором ему совершенно очевидно предстояло провести не одну ночь, было недосужно: все м'сэймы, числом около тридцати, столпились возле широкого чана с водой, торопливо смывая грязь с запыленных лиц и почерневших рук. Харр скривился, увидав бурую взбаламученную воду - опоздал, теперь в нее и палец-то окунуть противно. Однако пришлось все-таки сполоснуться, и, пока он обтирал руки о собственные штаны, на лице его отразилась такая брезгливость, что давешний напарник над ним сжалился:
   - Не печалуйся, - губы едва шевелились, но шепот был отчетлив. - Завтра омываться поведут...
   Как-то сами собой все разделились на три кружка, опустившись прямо на утоптанную траву. Харр совсем заскучал - похоже, что кормили всухомятку. Но тут он ошибся: проворные вьюноши в чистеньких балахончиках поставили в каждый кружок по громадной мисе распаренных зерен, а на колени каждому едоку кинули по знакомому травяному листу с кусочком свежего сыра. По рукам пошел бурдючок с прохладной водой. Ели молча, и дружное чавканье напоминало кормежку свиней. Внезапно один из сотрапезников отложил свой лист с недоеденной кашей, поднялся и вышел на середину. Чавканье как по команде прекратилось - все продолжали жевать, по уже совершенно бесшумно. М'сэйм заговорил, и Харр тут же про себя отметил, что речь его так же неопрятна, как и его вид. Посапывая, причмокивая и повторяя одну и ту же фразу по три-четыре раза, он начал сетовать на то, что пища их - от земли, а не от бога, ибо земля уже существует, а бог единый еще не явился. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, когда он перешел ко второй половине своего выступления: как уходит солнце, так уйдут и многие из сидящих здесь, не дождавшись прихода Неявленного. Но им воздается за ожидание праведное, ибо благодать будет дарована им и после смерти.
   Это обещание также многократно повторялось, пока последний солнечный луч не утоп в вечернем тумане. Тогда оратор вернулся на свое место, к недоеденной каше, а участники трапезы наконец-то разом заговорили, точно с них сняли заклятие. Некоторые вставали, отряхиваясь, и отправлялись поодаль, где росла особенно высокая трава. Харра поразила какая-то неестественная смесь свободы и подчиненности, царствовавшая в этом полумонашеском мирке: вот сейчас каждый волен делать что угодно, можно даже повернуться и двинуться восвояси; но назавтра всех снова погонят на каторжный труд от восхода до заката, и они будут работать, не проронив ни слова.
   И все - за какую-то обещанную благодать?
   Он оглядел темные фигуры на фоне быстро тускнеющего неба - сейчас бы каждому из них по ядреной девке, и никакой божественной благодати не надо. И тем не менее приперлись они в эту степь, и жрут свою крупянку, и боятся заикнуться о чем-то своем, и живут надеждой, выуженной из сказочки косноязычного болтуна, у которого пять узлов на кушаке и патлы аж до самого причинного места. И что самое смешное, с ними и он сам, странствующий рыцарь Харр по-Харрада, веселый менестрель, он же недоносок Поск, Поскребыш, которому больше не видать родимой Тихри, как своих ушей. А зачем? Да просто все остальное на этой паскудной земле ему уже обрыдло, а так наберется баек этих дурацких, будет потом что другим пересказывать...
   - Не ври! - оборвал он себя. - Кому это - другим? Других ты видал в гробу, пополам распиленном. Все ради девки, что тебя выставила. Ей одной рассказать - авось про м'сэймов послушает, в диковинку ей это будет. К тому времени, когда он вернется, она уже и опростается, тут он ее и заговорит...
   Он покружил еще немного вокруг холма, набрел на какие-то аккуратные грядки, на которые несколько доброхотов таскали воду из умывального чана сразу видно было, что делалось это без принуждения, в охотку. Понемногу все потянулись на покой; Харр намеренно замешкался, чтобы дать остальным улечься, - нужно было пристроиться с краю, чтобы не набраться от подкоряжников лесной живности. Напарник вроде бы ждал его - сидел на корточках, оберегая два крайних места. Харр благодарно похлопал его по плечу, улегся; подождал немного - не заговорит ли? Нет, молчал. Видно, и говорить-то бедняге было не о чем. Харр глазом не успел моргнуть, как тот уже храпел.
   - Э-э, - растолкал его странствующий рыцарь, в своих одиноких ночевках привыкший к благодатной ночной тишине. - Знаешь, какая разница между тобой и козлом?
   - Ну?
   - Козел, когда храпит, двумя бородами трясет, а ты - одной.
   Напарник некоторое время молчал, недоуменно почесывая голый подбородок, потом наконец до него дошло, и он по-детски, радостно заржал - тоненько, точно жеребенок; хохотнули - сдержанно, в кулак, соседи; шепоток полетел все дальше и дальше, и где-то не удержались - грянул громовой хохот, покатившийся обратно, к Харру; теперь гоготали все до единого, даже те, кто проснулся и не знал, отчего родилось веселье, - слишком туго натянулась струна, сдерживавшая этих натужно-молчаливых людей, и теперь она лопнула, и ее звон отдавался в повизгивании, до которого дошел кто-то, уже пребывающий на грани истерики. Смеялись вдосталь, как пьют воду после дневного перехода через сухую пустошь. Понемногу стихло. Кое-кто, переступая через лежащих, пробрался к выходу и сиганул в траву, сберегая единственные порты; Харр прикусил язык, твердо наказав себе больше в роли весельчака-рассказчика не выступать. Чай, не на пиру.
   А ведь впервые на этой земле людей повеселил...
   С этой мыслью, невольно ласкающей его самолюбие, он и отошел ко сну, уже не понимая, грезится ему - или действительно как из-под земли выросла там, за редкими стволиками, слабо озаренная фигура в венце из голубых пирлей; она остановилась напротив него и долго еще стояла, словно могла разглядеть его в полной темноте.
   Наутро, за сытными бобами с бодрящей травкой, он ощутил на себе доброжелательные взгляды - так на пирах после удачной песни на него поглядывали с благодарностью и ожиданием - а ну-ка еще... Харр понимал, сейчас - не время. Молчал, как все. Но подошел косноязычный с узелковой перепояской, ласково проговорил:
   - Ты силен, человече; не возьмешься ли воды натаскать, чтобы слабых не утруждать?
   - Отчего же нет, дело нехитрое, - так же благодушно отозвался Харр, про себя ухмыльнувшись: мягко стелешь ты, братец, а как сейчас остальных на рытье погонишь?
   Но, к его удивлению, никто на работы никого не гнал и не принуждал. Все поднялись неспешно, но уже молчаливо, потягиваясь, напивались впрок студеной водой, сохранившей ночную свежесть; кое-кто даже подался в травы - пощипать каких-то красноватых листиков, показавшихся Харру чересчур сладкими. А кто-то уже работал.
   К Харру подошел сутулый подкоряжник - во всяком случае, Харр так решил, поглядев на его босые ноги, явно не знавшие обуви уже много лет.
   - Пошли по воду, что ли?
   Они подхватили коромысла с топкими сетками, плетенными из какого-то волоса, в которых помещались круглодонные бадейки, изнутри мазанные молочно-белым окаменьем. По тому, что трещины замазывались уже серым и голубым, Харр понял, что здесь своего собственного зверя-блёва не держали, а окаменьем разживались за счет того, что приносили беглые. Они двинулись по едва заметной тропе - сразу видно, что осваивать этот холм начали совсем недавно. Трава становилась все выше и выше, пока не скрыла идущих с головой, несмотря на изрядный рост обоих. Харр заскучал - идти-то оказалось далековато, а на обратном пути не отдохнешь: на круглое донышко бадейку не поставить. Он принялся считать шаги, несколько раз доходил до сотни, сбивался... Когда появилось желание начать ругаться вслух, впереди послышались голоса. Тропа стала шире, потом резко кончилась, и они вышли на обширную пустошь, посреди которой возвышалась небольшая грудка камней, из которых и бил источник.
   Воду здесь берегли - зелененые желоба отводили ее в чаны, колоды и врытые в землю кувшины; внимательный молодой м'сэйм в одной набедренной повязке бродил, высоко задирая ноги и осторожно переступая через желоба, отворял и закрывал заслонки, пускающие воду то в одну, то в другую емкость. Слева полукругом - располагались густо зеленеющие грядки, над которыми возились рослые мужики, не иначе как по отбору; справа две загородки образовывали проход, по которому подводили на водопой тех мелких безрогих скотинок, которых Харр приметил в степи еще вчера.
   Харр со своим спутником присели на землю, отдыхая и поглядывая, когда же им укажут, откуда воду брать. Наконец указали, и опять же никто не подгонял, можно было бы просидеть и еще сколь угодно. Но подкоряжник направился в обратный путь, чуть покачивая полными бадейками, и Харр двинулся следом, успев прихватить по дороге две приглянувшиеся ему рогульки. Путь обратно, как он и ожидал, оказался не таким приятным, и Харр, пройдя примерно его половину, окликнул своего проводника:
   - Эй, погоди-ка малость! - Тот послушно остановился. - Подержи мое коромысло.
   Он освободился от своей ноши, чуть отступя от тропы, глубоко вбил в землю прихваченные колья с разветвлениями на концах.
   - Давай коромысла сюда, отдохнем.
   Подкоряжник с удивлением воззрился на Харрову затею - видно было, что здесь никто не проявлял никакой выдумки, просто делали свою работу от зари до зари, и вся недолга.
   - Однако ты взял, не спросясь, - укоризненно проговорил Харров сотоварищ по трудам праведным, - неладно это.
   - Я ж голос подать не решился! - возразил Харр. - У вас тут все молча делается...
   - Человецы молчат, потому как говорить не об чем, - отрезал подкоряжник. - О суетном за работой болтать грех, а о божественном только навершие ведают.
   - Наверший - это который за вечерней трапезой блекотал?
   - Ты в грех меня вводишь, - сурово констатировал подкоряжник. - По уставу нашему нельзя гневаться на ближнего.
   - А смеяться над ближним можно?
   - Тоже грех.
   - Однако вчерась ты ржал, как жеребчик, да и другие запрету на себя не клали...
   - Общий грех.
   Не понравился Харру его тон - переборщил водонос со своей суровостью, от нее так и несло лицемерием.
   - Слышь-ка, босоногий человече, а ты сам часом в навершие не метишь?
   - Наверший - это кто много лет в Предвестной Долине провел, по каждому году - узел на опояске. Однако засиделись мы. Нам еще одну ходку делать, с бурдюками для питья.