Ларионова Ольга. Евангелие от Крэга (Симфония похорон - I)

   - Кажись, минуло нас лихолетье, - задумчиво проговорил Харр, глядя вверх.
   - А у нас никто и не сомневался, - отозвался Дяхон. - Звезда-то была зеленая, нашенская. Своих не обидела. А правду бают, что это ты ее пригасил?
   - Врут, - уверенно сказал Харр, разламывая надвое пирог и протягивая меньшую долю старому воину. - Сама погасла. А что, у вас всякое лихолетье со звезды-страшилки начинается?
   Харр предвидел, что рано или поздно ему зададут такой вопрос, и ответ был у него наготове: негоже, когда рядовые ратники полагают своего военачальника магом и кудесником - в решительный момент разинут рты, мечи опустят и будут ждать от него чуда. А так - чести меньше, зато в бою вернее. Да и самому по ночам языком трепать не очень-то любо, лучше других послушать. Дяхон же, как многие бывалые воины, любил поделиться своими познаниями:
   - Когда золотые столбы с неба в землю уперлись и на своде голубом четыре солнышка затеплилось, все зерно и у нас, и на нижнем уступе погорело... птицы на лету от голода мерли. Вот тогда орда подкоряжная вроде на Двоеручье двинулась, ан нет, стены-то были златоблестищем крыты, вот беда мимо и пронеслась, на Серостанье перекинулась. Зато когда над озером великим черный смерч гулял, Чернорылье спокойно спало, и точно - в Двоеручье всех начисто порешили, и отстраивать некому. Да и что говорить: зверя-блёва в том стане кормить хлопотно, солнцелик-цветок недолго цветет по весне, а наготовить его впрок надо на целый год, вот и выходит весь люд на поля с мешками. Подкоряжные их там и подстерегли...
   - Выходит, каким цветом вашего зверя кормить, такова и отдача с него будет?
   - А то!
   - И что, каждый день его амант доит?
   - Кабы каждый день, так он давно бы с голоду подох. Ему жив себя принять надобно. А менять цвет нельзя, каким с вылупления кормлен, таким весь его век потчевать.
   - С вылупления... Значит, эта сука блёвучая многолапчатая еще и яйца несет? То-то амант меня пытал, не за тем ли я в его город пожаловал!
   - Не. Кобель у нас. Да и у всех остальных. А яйцо можно добыть только на Хляби Беспредельной, и не одну жизнь за то положить придется. Тайно притом, чтоб соседи не проведали, похитчиков не заслали.
   - Тайно! - фыркнул Харр. - То-то и ты про него ведаешь, да и подкоряжники, похоже, не просто так сюда пожаловали.
   Дяхон слегка отодвинулся, пробормотал:
   - А я ничего тебе, лихолетец пришлый, и не говорил.
   Голос монотонный, а слова сухие, точно деревянные чурки. Напугался, служивый, а показать страх фанаберия не позволяет. Сказал бы попросту: не выдавай, мол, браток.
   - Подкоряжных, ясно дело, навел кто-то из тутошних, становых, проговорил Харр примирительно. - А что касаемо меня, то запомни; я не лихолетец, аманту служить не нанимался и здесь по доброй воле.
   - За дурака держишь? По воле...
   Харр вздохнул и вытащил свой меч - даже при свете звезд был виден золотой чеканный змей, дивным образом протянутый посередке лезвия, и самоцвет на рукояти сыпал холодными ночными искрами.
   - Видал ты такое у лихолетцев?
   Дяхон шумно потянул в себя влажный воздух:
   - Да ежели по чести сказать, то и у аманта не видал... - Харр уловил дребезжащую трещинку в голосе - так настоящий рубака говорит о добром оружии, которое ему не по карману, или законченный бабник - о девице, коя ему не по зубам.
   Бродячий рыцарь не чужд был ни первому, ни второму.
   - Так кто ж ты тогда? - тоскливо вопросил Дяхон - простая душа, он никак не мог потерпеть рядом с собой чего-то неопределенного.
   - Не поймешь ты, - отмахнулся Харр, уставший объяснять каждому встречному-поперечному, что такое "рыцарь". - Так что зови меня попросту Гарпогаром. И вот еще что объясни ты мне: а на что подкоряжным яйцо-то? Им что, так уж надобен в лесу их замшелом этот зверь-блёв?
   - Им-то? - изумился Дяхон непонятливости собеседника. - Им самим он на хрен не нужен. А вот ежели они его продали бы в тот стан, где собственный зверь уже в летах, то получили бы столько, что вся их орда цельный год кормилась бы. А по нонешним временам, может, и два.
   - А что, корма подешевели?
   - Яйца подорожали. Хлябь Беспредельную затопило, и надолго - разве не слыхал? Подкоряжники-то это мигом сообразили.
   Неясная догадка мелькнула в голове менестреля:
   - Слышь-ка, а ты сам часом не из этих... лесовичков?
   Дяхон степенно стряхнул крошки пирога с подола рубахи, торчащей из-под кольчужки, на корявую ладонь и приманил пирлей - те почуяли сразу, слетелись едва видимой в полумраке стайкой.
   - Ишь, души безгрешные, есть не едят, а тепло доброе от пищи людской понимают... Чужой человек ты тут, Гарпогар, а то бы знал, что аманты в дом к себе только собственных окольных принимают, и токмо в отрочестве. Так что в стражи тебе не попасть, а в лихолетцы - это очень даже недурственно.
   - Слыхал, Щитовых на один пропой, а потом что?
   - Кто этими ночами расстарался, тот долго сыт будет - ножевые-то полной мерой платят. Потом у вдовушки какой-нибудь подкормишься, в оружейном двору подсуетишься, так все лихолетье перекукуешь. А там птица ты вольная, хоть в пригородье вживайся, хоть в странники подавайся. Дойдешь до того стана, где новое лихолетье объявлено, - опять тебе служба.
   - А тебе кто мешает?
   - На мне ж клеймо, ни один амант к себе не пустит...
   Так, значит. Не ошейник, так клеймо, как на скотине. Нет, эта земля ему положительно нравилась все меньше и меньше.
   - Показал бы клеймо-то, - по неистребимой привычке не пропускать ничего диковинного поинтересовался он.
   Дяхон засопел. Обиделся, что ли? Тогда непонятно почему, ведь, по его же словам, попасть в дом к аманту - удача и честь немалая.
   - С какой это такой радости я перед каждым встречным посеред ночи портки спускать должен? - пробурчал он наконец.
   - Так у вас что, клейма на заднице ставят? - Харр с трудом удержался, чтобы не фыркнуть и вконец не разобидеть старого вояку.
   - А то! И кольчужкой прикрыто, и в бою не под ударом. И притом, когда не видишь, то забываешь быстрее...
   - Сидеть-то не мешает? - не удержался Харр.
   - Оно повыше того. Так что ежели и помру где-нибудь в караванном дозоре враз установят, что был я из Зелогривья.
   - По знаку?
   - По цвету.
   - Постой, постой, мне ж говорили, что нельзя на живое тело зеленище класть - прорастет?
   - А то! Потому, прежде чем клеймо рисовать, это место слизью гада-стрекишиика мертвят. Так-то. Не-ет, был бы у меня сын, ни в жисть не отдал бы его в стражи. Живешь - вроде бы и сыт, и под крышей; только жизнь-то быстро пролетает! А как немощь одолеет, даст амант горстку зеленушек на обзаведение, и вали со двора. С дружками попрощаться - половина долой, тут не то что хибары - деревца одинокого не купишь, чтоб повеситься. И помолиться больше некому...
   Он покачал головой, отмахиваясь от нахлынувших на него горестных мыслей, глянул на посветлевшее небо и, достав из-за пазухи оселок, принялся вострить неуклюжий свой меч.
   - Молиться всегда можно, - ханжеским тоном заметил Харр, только чтобы как-то утешить старика.
   - Не скажи. Бог у меня солдатский, простой; да и сам посуди, велик ли выбор у нашего брата? Пока я в стражах, он мой меч блюдет - стало быть, и жизнь мою охраняет. А как отдам я меч свой обратно аманту, на что мне мой бог?
   - Постой-ка, что-то я не пойму, о чем речь.
   - Да вот он мой бог, в руках держу - Оселок-Направник. Не, плохого о нем ничего не скажешь, для служивого человека он в самый раз, у нас многие его выбирают... Только вот уж здоровья у него не попросишь, и ни девки сговорчивой, ни достатку, к старости припасенного... Эх, нет такого бога, чтоб был на все про все!
   Харр с изумлением поглядел на своего собеседника - ишь ты, сам додумался до единого бога! Вот только край неба уже совсем зазеленел, скоро и солнышко выкатится травяной оладьей. Наслушался он сегодня вдосталь, а рассказывать про тихрианские обычаи - вопросов не оберешься. Хотя и не грех бы просветить старого служаку про то, какому такому единому богу поклоняться, кого чтить с рождения и до смертного часа.
   Пусть своим умом доходит.
   - Будет, - хлопнул он себя по колену. - Отсидели мы свой дозор.
   - А и отсидели, - без особого энтузиазма отозвался Дяхон.
   Продравши глаза пополудни, Харр ощутил себя в скверном расположении духа. Вроде и чужой ему Дяхон, а все-таки жаль. Делиться дарами амантовыми ему, разумеется, и в голову не приходило (одна Махидушка сколько выклянчит!), но хотя бы дать добрый совет... С другой стороны, давно положил он себе за правило в законы-порядки чужих дорог не вмешиваться, а поскольку все дороги на белом свете были ему, по правде говоря, чужими, то и странствовал он по ним, не оставляя ни малейших следов в умах встречавшихся ему на пути людей. И вот только здесь его что-то потянуло на мудреные речи: или староват стал, или не к месту пришлась на его стезе Мади-разумница.
   На пороге зашелестело - ох, накликал. Явилась. Дом ей тут родной, что ли?
   - Ты не занедужил, господин мой Гарпогар? - а голосок трепетный, будто и впрямь ее чужое здоровье заботит.
   - Да чую, что не с той ноги встану... - сел на постели, почесал подмышки. - Ночь тоскливая выдалась.
   - В околье пашем троих, говорят, поймали, но это с прошлой ночи, в кустах отсиживались. А то тихо, как в мирные дни. Или замерз ты без теплого плаща? В степях твоих отеческих, говорят, много теплее...
   Вот привязалась! И про неоглядные просторы тихрианские напрасно напомнила, еще тоскливее на душе стало.
   - А, страж тут один весь дозор о своей пищей старости прогоревал. И впрямь жалко старинушку, одиноко и голодно жизнь кончит.
   - Ага, жалей его, жалей, - живо откликнулась со двора Махида, - небось про грошики убогие тебе толковал, про то, что крыши над головой не присудится... Так?
   - А что, не так?
   Махида злобно хохотнула:
   - А про заначку потаенную, что у каждого стража где-нибудь под стеной закопана, он тебе не говорил? А сколько он за свою службу из дома амантова накрал, не рассказывал? Ты поинтересуйся, утешение ты мое утрешнее, пропадун ночной, кто богаче - я или он?
   - Да что ему красть-то?
   Махида бросила стряпню, стала на пороге, уперев руки в крутые бока:
   - Как в дозор по нашему околью их нарядят, каждый обязательно что-нибудь у аманта стянет - кто чашку, кто полотенишко. Так. В хибарах на жратву поменяют, самих-то сытно кормят, чтоб силу не потеряли, а вот телесов, особливо ошейных, - тех едва-едва. Значит, несут добытое обратно телесам, что с зеленищем возятся, те им в лохани зверевой со дна зеленище соскребут, в посудину поганую накладут - и водицы сверху, так долго можно сохранять. А это уже на живую деньгу продают, в загашник свой. А кто иной и за будущую хибару платит, ему деревца в кружок посадят и ростят-лелеют, ветви в шатер связывают. Через десять-пятнадцать зим глядишь - только корой оплести, и хоть трех жен приводи. А ты говоришь - крыша над головой...
   Харр спустил ноги с постели, махнул Мади, чтоб отвернулась, и, угрюмо посапывая, принялся натягивать штаны и дневной кафтан из рядна, что в самый раз по тутошней влажной жаре.
   - На что ты обиделся, господин мой Гарпогар? - Мади сидела на корточках спиной к нему и все-таки почувствовала, что на душе у него хреново.
   - Да не обида это! Вам, девкам, не понять, как это бывает, когда почуешь чем-то, локтем, что ли: живой рядом человек, брат - не брат, по свой, и беды все его понятны, и душа толкает помочь... А потом послушаешь про него ворюга продувной, да еще и слезу из тебя, дурака, давил... Мерзко. Голодал бывало, а чужим всегда брезговал. Грех это, и не любо солнцу ясному на такое глядеть.
   - Дай мои кружала, Махида, - еле слышный шепот, а точно шило в зад.
   Опять за свои каракули примется, умница-заумница, будто в первый раз слышит, что воровать негоже. Надоело. Он рывком подхватил перевязь с мечом, кивнул Махиде:
   - У аманта пополудничаю! - и двинулся в город. Пора в караван напрашиваться, поглядеть, так ли уж тоскливо в соседних становищах. А то ни пиров, ни базаров - живут, точно им мозги обручем зелененым стиснули. Можно бы, конечно, и в одиночку рвануть, но лучше все-таки за спиной оставлять дом, куда можно вернуться без опаски. А то, строфион их задери, в соседних-то местечках, может, и еще хуже.
   Так, голодный и раздосадованный, ввалился к аманту; сразу послышалась перекличка рабов, докладывающих хозяевам о госте, и откуда-то сверху слетел Завл, восторженный, уже с мечом в руке.
   - А отец что, в отлучке?
   - В загоне, блёва дрочит, господин-пестун.
   - Прикажи еду подать, не завтракал я нонче.
   Мальчик вежливо поклонился, хлопнул в ладоши, что-то скороговоркой велел набежавшим телесам - видно было, что не впервой принимать кого-то за старшего. Повел Харра наверх, да не в покои с потолочными окнами, где обычно батюшка трапезничал, а прямо на крышу - на огороженной от ветров площадке был расстелен ковер с подушками, расставлены блюда с дымящейся едой. Вина, правда, видно не было. Он собственноручно накинул на гостя застольное полотенце с прорезью для головы, сам уселся напротив и принялся жадно глядеть Харру прямо в рот - видно, с нетерпением ждал, пока тот насытится. Когда Харр откусывал особо лакомый кусок, невольно глотал слюнки.
   - Чего сам-то постишься? - не выдержал рыцарь.
   - Тяжко будет с мечом прыгать, господин-пестун.
   - И то верно.
   Откуда-то снизу, видно, из проема оружейного двора, слышались короткие вскрики и звон мечей. Как-то очень уж скромно и степенно явилась Завулонь, поклонившись, высыпала из подола на ковер фрукты, присела за спиной брата, положив ему подбородок на плечо. Вид у обоих был какой-то заговорщический. Харру почему-то сразу припомнилось вчерашнее маленькое происшествие на лестнице.
   - Ты вроде меня о чем-то спросить хотел, или нет?
   Мальчик слегка повернул голову, скосив глаза на сестру, чей носик посапывал ему прямо в ухо, и решился:
   - А правда ли, господин-пестун, что у твоего народа один бог?
   - Я ж сказал - значит, правда. Ежели я тебе пестун, то переспрашивать меня негоже.
   Мальчик зарделся.
   - А с чего это ты моими обычаями интересуешься, а, Завл, амантов сын?
   Мальчик еще раз стрельнул рысьим глазом на сестренку и, хватанув ртом воздуху, точно перед нырком, скороговоркой выпалил:
   - А скажи, господин-пестун, справедливо это, что наш отец, воин могучий и мудрый, против себя еще двух амантов терпеть должен, а лесовой еще над ним и верх держит? Почему не быть ему единоправителем, да и бог чтоб был один, что всем ведает, от лесного орешка до острия меча амантова? Мы бы с Завкой ему подмогли, и лес, и ручей как-никак обиходили-полюбили... Почему - нет?
   И эти туда же!
   - Да не за богом дело стало, - Харр постарался говорить как можно серьезнее, точно со взрослыми, - не ровен час, натворят что-нибудь амантовы рысята, жалко будет - Не отдадут даром свою власть ручьевый да лесовой, особливо последний.
   - У нас войско!
   - Извести вашего батюшку, да и вас в придачу, для самого захудалого колдуна - плевое дело. Или телеса ошейного подкупить, чтобы отравы в блюда подсыпал. Это у вас тишь да гладь до тех пор, пока кто-то первый распрю не начал, а уж если дело заварится - уноси ноги! Видал я на наших дорогах, как один род всех других под корень изводил, да и от самого рожки да ножки оставались. Так что с лету ничего не затевайте, да и бога вы себе единого еще не придумали, чтоб в него, кроме вас, и остальные поверили.
   Ребята разом погрустнели. Только Завл продолжал глядеть неотрывно на свой меч, отдыхающий тут же на ковре, и глаза его недобро поблескивали даже при ярком дневном свете.
   - А с лесовым амантом и ваш батюшка, ежели нужда придет, сам разберется, - поспешил добавить Харр. - Я лесовика, правда, еще не видел...
   - Хряк, - со знанием дела изрекла малышка.
   Было видно, что меж братом и сестрой уже ох как много переговорено. И повезло отроку, что не только мечом владеть научить его придется. Но, с другой стороны, не любо ему было это дело - ребятню пестовать. Даром, что ли, он от собственных бегал!
   Вот и закинул он удочку насчет караванного дозора, когда после урока с наследником амант Иддс позвал его уже к собственному столу.
   Против ожидания, возражений почти не последовало.
   - Ты погоди только чуток, сейчас подкоряжные Медостав Ярый осадили, взять его они, конечно, возьмут, да и поутихнут. А вот не пожаловали бы еще и дальние... Лихолетье - оно надолго. Но с купецкими менялами я поговорю, кто там из них монет подкопил да товару редкого в кубышку сбил.
   - На первый раз можно б и не больно редкого...
   - Горбаням в гору переть, много на них не навьючишь, так что в Межозерный стан возим только диковинки. Зато можно будет рыбьими яйцами разжиться, если, разумеется, не все там половодьем разнесло...
   Но Харру почему-то показалось, что не только пополнением запасов лакомой икры озабочен амант.
   - Купецкие менялы торговать едут, а меня ты только в обережниках держать собираешься? Или какой другой наказ от тебя будет?
   Амант тихонечко вздохнул, махнул прислуживающим телесам, чтоб убрались:
   - Уж больно догадлив ты, певчий рыцарь. Да сейчас мне это на руку. Завулонь моя заневестилась (строфион тебя в зад, да ей же и восьми годочков нет!), так вот поручу я меняле купецкому к тамошним амантам приглядеться не подумывают ли о жене молодой? А если подумывают, то крепок ли дом, полон ли подвал. И всякое такое.
   - А я тогда там на что?
   - Ты как раз и будешь все высматривать да за менялой следить, знаю я ихнего брата - на лапу возьмут и наврут с три короба.
   - А ежели я возьму?
   - Не жаден ты, я уж углядел. Да и от меня поболее получишь.
   У Харра щека дрогнула - эх, ребятишки, лихие были у вас задумки, да только все псу под хвост. И Завку востренькую жалко, ребенок еще, а повадки уже что у кошки лесной, из такой баба образуется - столб огненный, похлеще, чем в Адовых Горах. Он припомнил свою привычную классификацию женщин и невольно передернул плечами - такая не только одежку не сложит стопочкой, а сама на себе в клочки порвет. А амант-батюшка за кого угодно отдать норовит, только чтоб побогаче...
   Тот словно подслушал его мысли:
   - Сейчас девку не выдам, только сговорю да приданое наперед вышлю богатое оно у меня, яйцо зверя-блёва. Ведь не ровен час, нападут два войска с разных сторон; или украдут, хоть и в тайнике; обратно и задохнуться оно может, бывало так. Останется тогда моя Завушка бесприданницей...
   Эк повернул - вроде он и прав.
   Ночью, пошлепывая Махиду по гулкой спине (чтоб не уснула раньше времени), поделился с любушкой новостью. Та встрепенулась птичкой весенней, еще бы такой случай подвернулся, все монетки зелененые можно будет на синеные поменять, а те втрое дороже...
   Кто о чем, словом.
   Спозаранку на урок пошел, нарочно Завлу при батюшке наказал; вот так да эдак упражняйся, когда с караваном уйду. А когда амант пошел наверх, шепнул на ухо: "Завку сватать едем". По всему следовало бы ему помолчать, но он представил себе глаза мальчишки, если узнает о том позже всех, - ведь на него, пестуна, горьким оком уставится: предал, мол, а я тебе доверился... Нет, подале надо держаться от всех этих сложностей. Тем более что в отрока точно демон-джаяхуудла вселился: прутья на лету рубил, мешок с глиной располосовал, на Харра кинулся, прижал его в угол, прошипел: "Помешай. Награжу невиданно, когда сам амантом стану..."
   Что-то не встречал он на своем веку таких мальцов. И позавидовал аманту: от такого сына и сам бы не отказался.
   А с другой стороны, может, и у него самого где-нибудь точно такой же уже растет?
   И почувствовал: царапнуло по душе, да так, что уже до смерти не заживет...
   VI. Явление солнечного стража
   Вот чего не любил нежнобрюхий Шоео, так это ссор. Даже если они были безмолвными. Предосенняя жара - последний знойный вздох лета - переполняла Бирюзовый Дол стоячей золотой сонью, и все его обитатели, разомлев, мечтали об одном: влезть в перегретое море по горлышко (а еще лучше - с головой) и отложить все сборы на ночь. Мона Сэниа так и сделала: забрала малышей и удалилась на солнечный берег, заблаговременно затененный громадным полупрозрачным тентом, прибывшим с Земли вместе с последним грузом дарственных офитов.
   С супругом она демонстративно не разговаривала. Уговор дороже денег, как говаривал сам Юрг, и если уж они постановили, что летать теперь будут по очереди, то слово надо держать. А то слетал на одну из звезд знаменитой теперь Сорочьей Свадьбы, выбрал наиболее подходящую для разведки планету, покружил над ней, составил приблизительную карту двух материков и главное убедился, что мир этот давно и безнадежно мертв и, следовательно, абсолютно безопасен.
   Теперь, стало быть, ее черед.
   Как они решили заранее, в тех случаях, когда в межзвездный полет будет отправляться она, для большей безопасности малышей стоит переправлять в сказочно-игрушечный дворец короля Алэла под защиту всех пяти подвластных ему стихий. Алэл всегда рад был своим гостям, да и на дочек можно было положиться. Но накануне утром они с мужем отправились к островному королю и с первых же шагов почувствовали необычную праздничность и без того радостного дома. Свежая роспись стен завораживала бархатистыми узорами персиковых тонов, плавные дуги замыкались, как ладони, хранящие чуть ли не трепещущие язычки едва различимых лампадных огней; невиданные и, по-видимому, нигде не существующие лазоревые птицы простирали над окошками невесомые крылья, и жемчужные луны прятались под земляничными листьями, от которых шел настоящий лесной аромат. На порог выпорхнула сияющая Ушинь и, не дослушав приветствия, сообщила торжественным тоном: обе старшие дочери одновременно признались, что ждут появления на свет королевских наследников.
   Поздравления, восклицания, писк малышни.
   Выплыла Радамфань, необыкновенно похорошевшая, кивнула царственно и чуточку высокомерно - впрочем, эта "чуточка" на сей раз была едва уловима.
   Бочком выскользнула из двери Шамшиень - смущенная, с подрагивающими губами, с половины лица стерт непременный рисунок - плакала.
   Надутый, как гусак, явил свою невзрачную особу принц-кон-сорт, то бишь Подковный эрл.
   На миг показалась Ардиень - вспыхнула, задохнулась, исчезла.
   И король. Белый от плохо скрываемого бешенства.
   Все это вкупе зародило такую тревогу в душе обитателей Бирюзового Дола, что они, переглянувшись, заторопились обратно, ссылаясь на скорый отлет (кто должен лететь - было укрыто под естественной маской супружеской нежности и единодушия). Ушинь сыпала бесконечные "милые вы мои", Радамфань величественно, но искренне приглашала к столу, Алэл, овладев собой, традиционно предлагал покровительство.
   Пришлось срочно испаряться.
   Под сводом большого корабельного шатра грянул гром: Юрг заявил, что ввиду непредвиденных и не зависящих от него обстоятельств мона Сэниа должна остаться с детьми. Командорский тон возражений не допускал. В жилах принцессы мгновенно всколыхнулось врожденное своенравие, отметающее беспрекословное повиновение. С детьми неотлучно будут находиться старшие дружинники - Сорк, Эрм и Дуз. Пожалуйста, пожалуйста, она оставит и Борба. При малейших признаках опасности они перенесут на Алэлов остров не только малышей, но и самого Юрга. А если станет необходимо, то и куда угодно - хоть на Землю, хоть... Мало ли планет, пригодных для двух крепеньких ползунков.
   Командор поступил, как настоящий мужчина: он сказал "нет" и, стиснув зубы, молчал на протяжении четырех или пяти часов. Все доводы, просьбы и угрозы моны Сэниа разбивались о такую неодолимую преграду, как отсутствие возражений.
   Своего он добился - мона Сэниа выдохлась и замолчала.
   - Ких, Пы и Борб, готовьте два кораблика, - будничным тоном распорядился командор. - Ваше высочество, прошу к карте.
   Картой этот схематический рисунок можно было назвать только условно - в разведывательном полете он набросал очертания двух материков исследуемой планеты и обозначил наиболее крупные города - вернее, их развалины - в экваториальном поясе.
   - Учитывая печальный опыт нашего пребывания на Трижды Распятом, заранее определяю точки высадки: здесь, здесь... и, пожалуй, для контроля на крайнем севере - вот тут. Искать нас только в том случае, если от меня не будет поступать сообщений в течение пяти дней. Что маловероятно. Вопросы есть?
   Туповатое и почти четырехугольное лицо Пыметсу никогда не способно было скрыть его мысли - вот и сейчас стало очевидно, что вопрос у него имеется.
   - Я беру с собой Шоео, поскольку предположительно - это его родина. Остальные... м-м-м... члены нашей семьи не должны покидать Бирюзовый Дол, строго проговорил командор, опережая этот вопрос.
   Пы пошевелил губами и опустил голову.
   - Все свободны, - заключил Юрг.
   Когда дружинники удалились, принцесса величественно повернулась, чтобы вслед за ними безмолвно - хватит, наговорилась! - покинуть помещение, но голос мужа, ставший вдруг неуверенным и просительным, заставил ее помедлить:
   - Сэнни, я... Я не могу вот так улететь.
   Подбородок ее дрогнул - ну, разумеется. И сейчас она добьется от него...
   - Сэнни, за мной долг. Я все время думал об этом и в предыдущем полете. Я ведь дал слово!
   Древние боги, о чем это он? Она-то настроилась совсем на другой лад и сейчас просто растерялась.
   - Как ты помнишь, я обещал нашему менестрелю свой меч в уплату за его службу. Скажи, что делать, чтобы я мог с ним расплатиться?
   Дипломатический прием возымел действие: мысли принцессы переключились на чернокожего волокиту.
   - Я же говорила тебе, что перебросила его обратно на Тихри. Сейчас он, по-видимому, уже выбрался из этого болота...