Ларионова Ольга. Евангелие от Крэга (Симфония похорон - I)

   Мади обвела широко раскрытыми глазами потемневший двор, почему-то едва слышно прошептала:
   - Крамольные речи держишь ты, господин мой Гарпогар, а пирлипели почему-то не гневаются, светом не наливаются...
   - Должно, дождь собирается, - предположила Махида, запрокидывая голову, чтобы оглядеть небо. - Вот они и жмутся ко мне под крышу, привыкли, что ее и градом не пробивает.
   Она демонстративно зевнула - как показалось Харру, намекая подружке на то, что ей пора бы и честь знать.
   Упоминание о дожде навело менестреля, против воли что-то чересчур разговорившегося, на более практические мысли:
   - Коли дождь-косохлест намечается, не худо бы подумать, чем согреться. Не разживешься ли; Махидушка, кувшинчиком чего покрепче, чем твоя ушица? Да к бабке загляни, голову рыбью снеси! А меня пока твоя подруженька развлечет...
   Махида презрительно выпятила нижнюю губу, отчего не стала привлекательнее, а Мади спокойно заметила:
   - Развлечь тебя я, господин мой, не сумею. На то у тебя Махида. Но если позволишь, спрошу тебя еще кое о чем.
   - Красивая ты девка, ну прямо как писаная. А вот что настырная, так учти, мужики тебя за то любить не будут.
   - Мне этого не надобно, господин мой.
   И опять в ее голосе было столько неподдельной кротости, что Харр, кобель неисправимый, искренне ее пожалел - с таким нравом и в девках остаться недолго, скорбной нетелью весь свой век прокуковать.
   - Да ладно уж, спрашивай, пока Махида нам кувшинчик промышлять будет.
   - Ну-ну, чешите языки, - высокомерно обронила та, исчезая за дверной циновкой.
   Харр взял себе на зарубку, что она слишком часто теряет почтение к нему, благородному рыцарю по-Харраде, и начинает обращаться с ним, как со своими завсегдатаями.
   Мади приманила на руку слетевшую было рыжую пирль, и Харр, никогда не любивший насекомых тварей, весьма досаждавших ему на степных дорогах, невольно залюбовался переливами солнечно-рыжих крылышек, не перестававших меленько трепетать даже тогда, когда эта букаха опускалась на твердую поверхность. Ему никак не удавалось сосчитать, сколько же у нее крыльев: два или четыре. Просто дрожал маленький незлобивый огонек, и глядеть на него было и забавно, и чуточку тревожно.
   - Скажи, господин мой, много странствовавший, всегда ли на твоей земле был только один бог? - спросила Мади тихо, по так серьезно, словно это не было праздным любопытством.
   Харр задумчиво почесал волосатую грудь, так что тихохонько брякнули стеклянные бусы:
   - Вообще-то про это надо бы сибиллу какого-нибудь попытать, они, дармоеды, долгонько живут... Но вроде поклонялись на разных дорогах где птицам, где зверью, где хлебу. Вон анделисовы пустыни, что для вещих птиц понастроены, с давних времен возле каждого города стоят. На Оцмаровой дороге ежели съедят какую-нибудь дичинку, тут же колобок глиняный катают и втыкают в него косточки - жертва богу охоты и добычи. Светильники в прощальных воротах зажигают, стараются, чтоб ни один огонек не дрогнул - тогда ветряной бог до следующего стойбища ни смерча, ни урагана не нашлет. А вот на Лилилиеровой дороге еще недавно, говорят, на деревьях струны натягивали, чтобы листья, за них задевая, услаждали небо звуками причудливыми; за то и прозвали Лиля Князем Нежных Небес. Но только все равно выше солнца нет ничего на свете, оно - и бог, и причина, и сила всего сущего.
   - Крепко ты веришь, господин мой...
   - Та вера крепка, которой разум сопутствует, но это, обратно же, не женского ума дело.
   Мади помолчала, потом проговорила - тихо, но убежденно:
   - Я так не думаю, господин мой Гарпогар.
   Харр глянул на нее с изумлением и вдруг почувствовал, что кого-то она ему напоминает. Но слишком много женских лиц теснилось в его многогрешной памяти, чтобы вот так, с лета, припомнить - кого.
   - Сколько дорог переходил, что вдоль, что поперек, - нигде не видывал, чтобы бабы с богами якшались. Дело женское - мужика привечать-ублажать да себя холить, обратно же ему на погляд. Вон Махиду хоть возьми: с лица, я б сказал... ну да не о том, а то еще наябедничаешь ей по бабьему вашему обычаю. Но ты сочти: на каждой руке у нее по пятку запястий, да на ногах по два, да вокруг ушей обвязки бисерные, на каждой косице шарик смоляной благовонный. Теперь на себя глянь: сирота непривеченная. Или дед твой скуп?
   - Иофф не скуп, бережлив он и меня ни к чему не приневоливает. Только не любит, когда я к Махиде захаживаю.
   - Ну, ясное дело - ты у нее женскому обряду научиться можешь. И поторапливайся, девонька, потому как хоть и глядеть на тебя любо-дорого, а ведь всякий мужик из вас двоих Махиду выберет. Помрет твой дед, и останешься ты одна, как перст.
   Про нетель он уж промолчал, но она и без того вдруг понурилась и сжалась в комочек. Совсем как эта... как ее... младшенькая дочка островного королька-ведуна. Тоже бессчастная.
   Острая жалость резанула его по сердцу. Он пригнул голову и стащил с себя ожерелье хрустальное, которое вдруг оказалось столь тесным, что едва-едва голова прошла - не хотело расставаться с хозяином, что ли?
   - На-ка, горемычная, - он протянул ей позванивающую нитку, сверкнувшую холодным изумрудным блеском в первом луче злой звезды, только что взошедшей над вечерним городом. - Носи, не кручинься.
   Она глядела на него, широко раскрыв ясные свои глаза, как будто не понимала, о чем он говорит. Он покачал головой - ох и бестолковая! - и попытался сам надеть ей бусы на шею. Она замахала маленькими ручками и закурлыкала, как маленький журавлик-подлетыш - "урли-юрли, аорли-маорли..." На другом языке заговорила, что ли?
   - Да не кобенься ты! - с досадой проговорил он, уже сожалея о своем благом порыве и опасаясь, что сейчас ворвется разъяренная Махида и перехватит подарок - с нее станется.
   Ожерелье упало на смуглые плечики, засветилось по-княжески - все цвета радуги; рыженькая пирль, шарахнувшаяся было прочь от его рук, мгновенно присоседилась на крупной бусине и так яростно заработала крылышками, что по всей хижине шорох пошел. Широко раскрытые глаза Мади стали совсем круглыми, кровь бросилась ей в лицо, отчего оно стало сразу пунцовым; она отчаянно затрясла головой, закусив губы, точно повторяла про себя беззвучное "нет, нет, нет!". А потом вскочила на ноги и резким движением сбросила с себя пирлипель, вошь свою летучую ненаглядную, отчего та мгновенно налилась жгучим светом; все остальные пирли, до того мирно приютившиеся по стенам да углам, из соединства с обиженным родичем тоже разом снялись со своих мест и превратились в маленькие мерцающие облачка, внутри каждого из которых холодно сияло живое ядрышко. Но Мади, не обращая внимания на это светлячковое сонмище, с исказившимся, как от боли, лицом рвала с себя ожерелье, но оно, вместо того чтобы рассыпаться по бусинам, вдруг разомкнулось, скользнуло вниз - не тяжко, как подобало бы звонкому стеклу, а покачиваясь в воздухе, как падает лист осенний отживший; коснувшись земли, оно - колокольцем вперед, точно змеиной головкой - по-сороконожьи побежало по утоптанному полу и, ткнувшись Харру в ноги, замерло, свернувшись кольцом. Пока Харр наклонялся к нему, Мади вылетела вон, сопровождаемая полчищем летучих огней.
   - Ну дела, - пробормотал он, пробуя на разрыв замкнувшееся ожерелье нет, держалось прочно, руками было не разъять. Покрутил головой, надел. За годы странствий он научился принимать чудеса как должное и не ломать себе голову над тем, что просто существует, и вся недолга.
   Влетела Махида - с большим кувшином и разной снедью в подоле:
   - Ты что это с моей Мадинькой сделал, охальник?
   - Да ничего. Судьбу я ей предсказал незавидную, так она чуть свою пирлю-мырлю рыжую не прибила.
   - Мади?! Быть не может.
   - С вами, девками скаженными, все может статься. Она ревниво оглядела постель - не было ли блуда? Успокоилась.
   - А то я гляжу - мчится опрометью, меня не примечая, а за ней пирлипели встревоженные заревым облаком... Погоди лапать-то, надо снедь в дом занести да очаг прикрыть, а то все небо тучами обложено, особливо с заката.
   Он подождал, пока она соорудит над огнем двускатный шалашик, потом поймал за косы, намотал их на руку и притянул к себе:
   - Ты, девка, вот что: любиться любись, а почтения не теряй. А то я тебе напомню, что над тобою нынче не шваль пригородная да лихолетная, а рыцарь именитый. И при любой погоде, учти.
   - Ой, да господин мой щедрый, это ж я тебя для раззадору подкусываю...
   Проснулись уже по свету. Мелкий нечастый дождик сыпался на толщу листвы над головой без дробного стука, а словно оглаживая зеленый купол мягким речным песочком. Харр прислушался; здесь, внутри, ничего не капало
   - Не протечет? - на всякий случай спросил он потягивающуюся Махиду.
   - Не-а, - беззаботно откликнулась она. - На загородные дома какие ни попадя деревья не сажают, а только липки. У них, как дождь наклюнется, листья сразу набухают и слипаются - хоть из ведра лей, все нипочем. Лучше навеса зелененого.
   - Мелкий... на весь день зарядил, - заметил он.
   - Дак и не на один!
   - А чего ты радуешься? На двор к очагу тебе вылезать.
   - То и радуюсь, что в такую морось ты от меня никуда не намылишься.
   Харр прикрыл глаза и прислушался к внутреннему своему голосу: зуд странствий, гнавший его с одной дороги на другую, спал непробудно.
   - Я вроде и не собирался.
   Она плеснулась, как рыбина на перекате речном, неловко влепилась пухлыми жаркими губами куда-то между ухом и бровью:
   - Ой и ладушки, мил-сердечный мой, уж и обихожу я тебя, уж и расстараюсь... Не вставай, сейчас угли раздую, горяченького сюда принесу. Она нашарила на полу свою пеструю хламидку, принялась натягивать. - Вот видишь, всем ненастье в убыток, а нам с тобою - в долю сладкую...
   К обеду "сладкая доля" встала поперек горла. Дым от очага, прибитый к земле дождем, стлался понизу и заползал в хижину. В горле першило, но вина тоже не хотелось - дерьмовенькое было винцо, даром что кувшин ведерный. Харр лежал, тупо глядя в тяжелолиственный потолок, и невольно ловил застенные шорохи. Где-то совсем близко, похоже, в соседней хибаре, с плеском черпали воду, однообразно ругаясь, - видно, соседей заливало.
   - Ты вот Мадиньке судьбу предсказал давеча, - ластясь, пробормотала Махида, - а мне не сподобишься?
   - А что тебе предсказывать? Деньжонок прикопишь, в город переберешься...
   - Как же, пустят меня, безродную!
   - Ну, здесь обустроишься. Полы зеленухой зальешь, чтобы гладкими были, соседнюю хибару прикупишь, переход в нее крытый наведешь, там спальню-детскую наладишь, а тут - гостевой покой, с очагом на такую вот погоду; ремесло свое бросишь, потому как с богатым домом тебя любой замуж возьмет. Сына родишь голосистого да крепконогого. Примерной женой будешь.
   - Это почему ж ты так думаешь? - игриво поинтересовалась она.
   - А потому, что вы, девки гулящие, более ни на что негожи.
   Она притихла, соображая, обидел он ее или нет. Но тут в осточертевший гул дождя вплелось легкое "шлеп-шлеп" - пришла-таки.
   - Махида, кинь рухлядишку - ноги обтереть!
   Он подперся рукой и, так и не вылезая из-под теплой шкуры, принялся беззастенчиво глядеть, как она, сидя на порожке, старательно вытирает крошечные свои ступни. Да, с такими ногами ей на дорогах Тихри делать было бы нечего. Не возить же ее весь век на телегах! А в знатные караванницы ей никак не пробиться - лицом хоть и приглядна, да характером не вышла, тут лахудрой остервенелой надо быть, вроде Махиды.
   - А мне господин мой радость посулил! - крикнула Махида, уже успевшая заползти под островерхий навес, составленный из двух щитков над очагом. Обещался соседнюю хибару прикупить да полы зелененые наладить! А ты что так спозаранку?
   Харр только бровь приподнял: ну, Махидушка, блудня ненасытная, не ошибся я в тебе!
   - Иофф пополудничал да и уснул. Он всегда под дождь засыпает, скороговоркой, точно оправдываясь, проговорила Мади; на хвастливое признание подружки она никак не отозвалась - видно, знала ему цену.
   - Ты лапотки-то свои не надевай, - велел Харр, видя, что Мади достала из узелка новенькие сандалии со змеиными ремешками. - Садись на постелю, ноги под шкуру схорони, чтоб согрелись. А то не ровен час - заболеешь...
   Он чуть было не брякнул: и не придешь. Но удивился собственной мысли и вовремя прикусил язык. Сдалась она ему! Да и Махида разъярится.
   - Нет, господин мой Гарпогар, я отсюда тебя слушать буду, - тихо, но твердо проговорила она.
   Так вот оно что! За сказками даровыми явилась. Дедок спит, а она младшего братика одного бросила.
   - Ты б еще младшенького с собой притащила! Чай, не княжий пир - байки слушать, - проворчал он.
   - Кого, кого? - вырвалось у обеих подружек разом.
   - А ты что вчера - не с братишкой к аманту ходила?
   - Как ты мог подумать такое, господин? На нем же был ошейник несъемный! у Мади даже голос задрожал.
   - Ты вот от меня баек ждешь, а мне ведь самому ваши обычаи любопытны. Отколь же знать, что тот ошейник означает?
   - И с какой это ты такой земли явился? - фыркнула Махида, выставляя перед ним прямо на постели миски с едой. - На-ка, колобки с рыбой вчерашней... Коли ошейник несъемный на телесе, значит, он или строптив не в меру, или к работе непригоден.
   - Какая работа? Он от горшка-то два вершка.
   - Этого телеса малого Иофф в уплату получил за рокотан. Его да еще кучу добра в придачу, - пояснила Мади, справившаяся с невольной обидой. - Он с рождения нем и глух, вот на него и надели ошейник, чтоб сразу было видно: кормить его не досыта. Иофф велел его аманту нашему лесовому свести, это подать богатая, мы теперь до осеннего желтолистья ничего платить не будем.
   - А аманту он зачем, если к работе непригоден?
   - На жертву, зачем же еще, - равнодушно подала голос Махида. - Вот ежели дождь не уймется, ручьевой амант его у лесного выкупит да ручью и подарит.
   Харр почувствовал, как по спине у него прошелся холодок, словно меч плашмя приложили. Когда-то его самого вот так же продавали, да не кто-нибудь - родной отец. Хорошо, никому в голову не пришло по злой погоде в ручье, как котенка, топить!
   - А того ты не подумала, чтобы взять да и отпустить мальца подобру-поздорову?
   - За что ему мука такая, господин мой? - удивилась Мади. - Если бы он с голоду не помер, то ошейник уже впритык, еще немного, и придушил бы. Только медленно. Его ж так заковали, чтоб недолго жил.
   - Ох и не по нраву мне законы ваши!
   - А разве твоему богу единому не приносят жертвы? ~ недоверчиво спросила Мади.
   - Это с какой такой радости?
   - Ну... вот если он надолго за тучу прячется, выглядывать не желает... мало ли еще горести, боги ведь не только милостивы. А поля-леса жечь начнет злобной засухой?
   - Солнце ясное - добрый бог, и любви его неизбывной на всю землю хватает. А на человечью смерть ему глядеть - не утеха.
   Мади, сидевшая на корточках возле самого порога, недоверчиво покачала головой, потом обернулась к хозяйке дома и просительно проговорила:
   - Махида, ну пожалуйста, дай мои окружья...
   - При чужих-то!
   - Господин никому не скажет.
   - Не доведет тебя до добра забава эта!
   - Ну часто ли я прошу тебя?
   Махида, бормоча что-то под нос, отодвинула ящик с посудой, и Харр увидел под ним гладкую зелененую крышку сундука, врытого в пол. Кося на гостя пронзительным оком, она приоткрыла сундук и выкинула оттуда полотняный мешочек. Видно, не было в нем ничего бьющегося, потому что упал он к ногам Мади с глуховатым стуком.
   - Не пали светильню, мне и так света хватает, - извиняющимся тоном проговорила Мади, торопливо доставая из мешочка зеленое кольцо - как раз такое, чтоб человечий лик в нем помещался. Харр не успел угадать его предназначения, как Мади уже разъяла его на два, которые были вложены одно в другое. Выхватив из-под навеса большой травяной лист, которым Махида пользовалась то как скатертью, а то и полотенцем или прикрытием от дождевых брызг, девушка наложила его на малое кольцо и, натянув, надела сверху то, что побелее. Получилось вроде тугого барабанчика. Харр все еще недоумевал, к чему бы это, а она уже достала тонкую костяную палочку и принялась что-то царапать вдоль ободка. Харр вытянул шею, приглядываясь: сок, выступавший на месте царапин, застывал причудливой коричневой вязью, вроде узоров на клинке его меча.
   - Не пойму я, - признался Харр, - как чудно это ты рукодельничаешь?
   - Это не рукоделье, господин мой. Я записываю словеса твои, изумляющие меня безмерно.
   Безмерно изумился на этот раз он сам. Вот уж не думал, не гадал, что кто-нибудь его байки записывать будет! На Тихри мастерство такое доступно было лишь солнцезаконникам да князьям - и то не каждому. А тут - девка простая...
   - Ну и что ты сейчас записала? - поинтересовался он.
   - Я записала: не убивай.
   - Хм-м-м!.. - озадаченно протянул он. - И всего-то?
   - Но ты ведь только начал рассказывать, господин мой. Мы вечор остановились на том, что в земле твоей родной было много богов, а потом стал один. А в чужих землях как?
   Ну, положим, вчера они остановились не на этом, но она разумно поступила, что не припомнила при Махиде, что он чуть было не отдал ей чужеземные стекляшки.
   - Широка вода на последней земле, где мне быть довелось, - напевным речитативом завел он, чтобы не дать возможность Мади вернуться к воспоминаниям о злосчастном ожерелье, - и плавает в той воде остров великий, на котором уместились и горы, и болота, и замки-дворцы высоты невиданной, и король там правит могучий и сыновьями богатый, да еще и в придачу у него дочь непокорная...
   Махида насыпала перед ним горку сушеных ягод и пристроилась на краешке постели, вполуха прислушиваясь к неутихающему шороху дождя; Мади же, опустив на колени ободок с натянутым листом, так и замерла, приоткрыв по-детски еще припухлые губы. Нецелованные, поди. А его понесло по всегдашнему обычаю, и он, поплевывая мелкие косточки в кулак, принялся красочно описывать (впрочем, не очень и привирая) и Величайший-Из-Островов, и затерянные в морской дали, тянущиеся друг за другом, как утята, мелкие островки с разрисованным корольком-колдуном, и о древних пяти богах, на великом острове уже позабытых ради единого, страшного бога, имя которому было Крэг. Странный это был бог, иначе почему же королевская дочь Сэниа ненавидела его люто и беспощадно; эта ненависть и мешала ему расспросить о злом боге поподробнее. По обрывкам разговоров он только понял, что бог-Крэг летуч, всеведущ и мстителен.
   Между тем незаметно подкрался вечер, дождевые сумерки заползли в хижину, и только красноватые пятна углей рдели во дворе под навесом.
   - И что за дурни на том острову обитали, - проговорила Махида, подымаясь и похрустывая косточками. - Были у них боги как боги, так нет же - променяли на одного злыдня. И зачем?
   - То мне неведомо, - нахмурился Харр, не любивший, чтобы его припирали к стенке. - Может, это судьба любой земли - чтобы рано или поздно всех своих богов оптом на одного-единого поменять.
   И снова острая косточка заскользила по натянутому листу, но теперь Харр безошибочно мог бы сказать, что там записала малышка Мади. Впрочем, это его, нисколько не волновало - он твердо знал, что: ни единой бабе, ни в какой земле, и ми в коем разе ни на малую толику не изменить существующего мира.
   - Кончала бы ты писульки разводить да топала домой, - проворчала Махида, - а то скоро и лихая звезда взойдет.
   - Ой, и вправду...
   Но Харру такая бесцеремонность пришлась не по душе.
   - Брось, посиди еще! Или ты вправду звезды далекой боишься? А еще разумница. Плюнь ты на нее!
   Мади поглядела на него совершенно серьезно:
   - Так ведь не долетит...
   Он прыснул в кулак - поверила, дуреха.
   - А вот гляди! - он привстал на постели (во сладкая жизнь - так и провалялся весь день без порток!) и, почти не целясь, смачно плюнул в дверной проем. В хорошую погоду посовестился бы, а сейчас все равно было дождь смоет.
   Но Мади уже захлопотала, складывая письменные принадлежности в мешочек, благодарно поклонилась и выпорхнула под дождь, зябко вздрогнув на пороге.
   - Что там в кувшине? - спросил Харр, чутко прислушиваясь к себе: рад или нет, что теперь они с Махидой только вдвоем?
   - Половина! - отозвалась Махида, встряхивая кувшин.
   Тогда ничего. Жить можно.
   И все-таки ночью, промеж утех, спросил как бы невзначай:
   - Ну а что там, куда ручей ваш течет?
   - А то же самое, - сонно отозвалась разомлевшая лапушка. - Низовой стан там, совсем как у нас, только стены лиловые да трава вокруг в человечий рост.
   - А подале?
   - Трава там сухая. Да холмы. Зверь там падальник водится. М'сэймы обитают. Тоскливо там.
   - А еще дальше?
   - Чего ж еще? Новое многоступенье, вверх. Станы малые, как у нас. Спать давай, притомил ты меня, жаркий мой.
   Вот обратного сказать было нельзя, и Харр маялся бессонно, глядя вверх, в ночную темень. Дождь не утихал, но и не убаюкивал. Он поднял руку с растопыренными пальцами и ни с того ни с сего загадал, что ежели усядется на палец пирль, то будет ему удача нежданная. И тут же ощутил мизинцем легкое, щекотливое прикосновение.
   - Посветила бы, - шепнул он более в шутку, чем всерьез.
   Голубой огонек затеплился и, попыхивая, стал разгораться все сильнее, как всегда, одеваясь туманным мерцающим облачком. Он даже испугался - увидит Махида, еще невесть что подумает. Но лапушка, всласть ублаженная, только всхрапывала, как добрый рогат в упряжке.
   - А ну, еще трое сюда, и всем святить, - шепнул он, и тут же все четыре пальца его поднятой руки оказались увенчанными разноцветными светляками.
   - Ну, будет вам, отдыхайте, - велел он так, словно это были и не муракиши летучие, а послушные смерды. А они и послушались, угасли и неощутимо исчезли в темноте.
   Утром, еще не открывая глаз и впадая в тоску от неугомонного дождичка, он твердо решил, что это ему только приснилось.
   Полдня он точил меч, придирчиво оглядывал сапоги и одежу - не случилось ли порухи. Нет, к сапогам вообще не липло ни грязинки (и где это Мади пятнышко зелени приметила?), а точило у Махиды было хуже некуда, так что затею с мечом пришлось бросить. Ему не давали покоя слова стенового аманта, велевшего приходить на другой день. Он, естественно, не пошел, и вовсе не из-за дождя, а чтобы не получилось, что ему свистнули - он и побежал. Чай, не смерд. И не этот... как тут у них... в ошейничке. Надо было переждать день-другой, а потом заявиться гуляючи, с сытым форсом. Но в дождь гулять это уж точно иметь глупый вид.
   Не складывалось.
   Так что когда прибежала Мадинька, как всегда, босичком - дед, видно, крепко приучил обувку беречь, - то даже не обрадовался, а скривился:
   - Что, опять будешь тянуть из меня жилы или сама что-нибудь веселенькое расскажешь?
   Она уселась на привычное место на порожке и, обтирая розовые ступни ветошкой, торопливо заговорила:
   - А казни-то не было! Под дождем ничто нельзя зеленить, вода смоет. Вот и порешили аманты наши его в Двоеручный стан сплавить.
   - Зачем? - уныло поинтересовался Харр, хотя ему, в общем-то, было все равно.
   - То есть как - зачем? - поразилась Мади. - В прорву его сбросят.
   - Обратно же - зачем?
   - Затем, что он убивец! - рассвирепела Махида, не уловившая, что он над ними потешается. - Или твой бог такой жалостливый, что и выродка-насильника казнить не разрешает?
   - Ох, девки, девки! Я же просил - расскажите веселенькое. И так этот дождь тоску навел, дальше некуда.
   Сам же про себя решил, что в байке про доброго бога у него что-то не свелось, концы с концами не сошлись. Додумать надо будет в дороге; когда отсюда тронется: когда шагаешь, мысли так друг за дружкою и текут, иногда сам удивляешься, мудрее, чем у сибиллы.
   - Прости, господин мой. - Мади искренне опечалилась. - Неуместны были слова мои. Только что в такой ливень-дождь может быть веселого?
   - Это еще не ливень... - задумчиво протянул Харр, припоминая дикие бури, какие, бывало, заставали его вдали от жилья. - Так себе дождичек, морось слякотная.
   - Это по нашу сторону от верхнего леса, - возразила Мади. - А вот над озером, говорят, третий день льет как из ведра, все берега затопило. В заозерном лесу, что Лишайным прозывается, корни деревьев подмывает, они валятся и люд лесной давят. Зверье из нор повылезало, опять же людей задирает.
   - А что, в лесах тоже люди живут?
   - Да не люди это, - опять вмешалась Махида, - сволочь-беглая. Так им и надо. От работы бегут, ленятся.
   - От податей, - робко поправила ее Мади.
   - Все едино! Мы, значит, вертись целый день, исходи седьмым потом, а они грибочки да ягодки собирают!
   - Ладно тебе, труженица, - примирительно проговорил Харр. - Ты-то тоже не днями вертишься...
   - Днем-то все легше, - со знанием дела возразила Махида.
   Он хотел было легонечко дать ей по шее, чтобы не очень распространялась при маленьких, но было лень. К тому же ему вдруг пришла на ум странная мысль: ведь он сам - тот же беглый. Только умело притворяющийся знатным рыцарем. Впрочем, на этой земле с его притворства мало проку, потому как здесь о рыцарях слыхом не слыхали. И добро еще, что эти девчонки от него не шарахаются.
   - А что, эти людишки лесные не шастают в город, не озоруют?
   - Бывало и такое, что подкоряжные в орду собьются и какой-нибудь стан дочиста разграбят, - вздохнула Махида, вспомнившая, что ее хибара расположена не внутри городских стен. - Только вряд ли они к нам пожалуют и поближе к ним становища имеются, и дорога с верхнего уступа длинна стражи заметят. Да и стеновой амант уже успел лихолетцев набрать в помощь страже своей. Выдал им щиты да деньги кормовые, а ежели до дела дойдет каждый по храбрости еще и ножевые получит.