Левшин В.. Искатели необычайных автографов

   - Ну и пусть в шестнадцатом, - горячится Асмодей, - а все-таки время теории вероятностей наступило не тогда. Науки, знаете ли, похожи на цветы: каждая цветет в свою пору. Этой суждено было расцвести именно в семнадцатом столетии!
   - Закономерная случайность? - острит Фило.
   Но Асмодей и не улыбнется! По его мнению, наука о вероятностях - и впрямь дитя закономерности и случая. Закономерность, говорит он, обусловлена новым способом познания, который напрочь перевернул прежние представления о мире. Да, да, истины, почерпнутые из перевранных сочинений Аристотеля43 и писаний так называемых "отцов церкви", нынче - то бишь в семнадцатом веке - мало кого устраивают. Во всяком случае, люди мыслящие больше не принимают их на веру. И если в средние века говорили: "Бери и читай!", то теперь говорят "Бери и смотри!". Выражаясь в духе мсье Фило, бог современной науки - опыт, опыт и в третий раз опыт! А в царстве опыта царю небесному, само собой, делать нечего...
   - Уж конечно, - поддакивает Фило. - Но что там делает теория вероятностей?
   Бес многозначительно усмехается. Ну, у нее-то работы по горло! Ведь она, как уже было сказано, изучает закономерности случайных событий, а их, если вдуматься, куда больше, чем предусмотренных... Жизнь непрерывно накапливает для нее горы статистических сведений, которые, по внимательном изучении, позволяют предугадать явления совершенно, казалось бы, неожиданные. Легко понять, какие бесценные услуги может оказать теория вероятностей бурно растущей промышленности, торговле, мореплаванию, не говоря уже о новой экспериментальной науке! Ибо научные опыты сплошь да рядом чреваты всевозможными случайностями и ошибками.
   - Хорошо, хорошо, сдаюсь, - смеясь, перебивает Фило. - Считайте, что закономерность возникновения теории вероятностей в семнадцатом веке вы уже доказали. Но хорошо бы узнать, какую роль играет здесь случай?
   Асмодей делает загадочное лицо. О, случай вышел на сцену в элегантном дорожном костюме, держа в одной руке непочатую карточную колоду, а в другой - игральные кости! Но об этом как-нибудь в другой раз... А теперь - не пора ли им перейти от слов к делу?
   - И то правда, - неохотно соглашается Фило, любопытство которого изрядно раззадорено. - Как говорят у нас на Руси, языком капусты не шинкуют.
   Асмодей даже пальцами прищелкивает от удовольствия. Вот это пословица! Позвольте, как там сказано? Языком капусты... О, шарман, шарман! Очаровательно! Он бы охотно записал ее, если, конечно, мсье не возражают...
   Но мсье возражают. По крайней мере Мате.
   - Пословицами, - говорит он, - займетесь в неслужебное время. А сейчас... Приготовьтесь к полету, милейший!
   Черт почтительно наклоняет голову. Как угодно! Полы его накидки всецело в их распоряжении... Впрочем, минуточку! Перед тем как приступить к работе, не мешает поставить точки над i.
   - Это я насчет вознаграждения, мсье, - поясняет он, выразительно поглядывая туда, где мирно дремлют два рюкзака, туго набитые книгами. Надеюсь, вы о нем не забудете?
   - Вот оно, бесовское БЕСкорыстие, - ядовито вздыхает Мате. - Ну да ладно, за нами не пропадет! Как сказал бы мой друг Фило, уговор дороже денег, долг платежом красен, и так далее и тому подобное...
   - В таком случае, бон вояж! - радостно взвизгивает бес. - Счастливого нам пути!
   Пепельно-огненные крылья его плаща с шелестом расправляются, наполняются ветром (кажется, дымом и пламенем заволокло тесную каморку!). Замирая от сладкого ужаса, Фило и Мате вцепляются в них - каждый со своей стороны, - и, ухарски гикнув, бес выносит их в необозримую, чисто промытую синеву.
   В это время стоял у окна своей мансарды одинокий парижский мечтатель. Он только что вернулся домой и поливал цветы из глиняного кувшина. Вдруг что-то промелькнуло перед ним в воздухе. Он поднял глаза и увидел, как легко набрало высоту и заскользило по небу пепельное облачко, подбитое закатом.
   АСМОДЕЙ АСМОДЕЙСТВУЕТ
   Они летят в постепенно густеющих сумерках. Под ними медленно проплывают бесчисленные шпили и башни Парижа, искрится звездная россыпь освещенных окон.
   - Как вы себя чувствуете, мсье? - осведомляется черт с изысканной светской любезностью.
   - Превосходно, - в тон ему отзывается Фило. - Вы летаете, как настоящий ас.
   В ответ раздается самодовольный смешок: ко-ко! Ас Асмодей - звучит, не правда ли? Но Мате не поклонник светских церемоний. Он напрямик заявляет, что в двадцатом веке таким полетом не удивишь и грудного младенца. Где скорость? Где высота? А главное, куда их все-таки черт несет?
   Благодушие Асмодея мгновенно сменяется ледяной вежливостью. Мсье напрасно беспокоится! Будет ему и скорость, будет и высота. Что же касается вопроса о маршруте, то задавать его черту такой квалификации по меньшей мере БЕСпардонно. Надо надеяться, дон Клеофас Леандро-Перес Самбульо испанский студент, к которому он, Асмодей, приставлен, - такого себе никогда не позволит. - Ибо хороший экскурсовод - тот же режиссер. А режиссер не оповещает зрителей в начале спектакля, чем собирается удивить их в конце!
   Отбрив дерзкого математика и обеспечив себе таким образом свободу действий, бес некоторое время летит молча. Но вот он вытягивается в струнку, принимает вертикальное положение, а потом как рванется вверх... И давай ввинчиваться в небо! Да с такой быстротой, что у филоматиков перехватывает дыхание. От неожиданности оба зажмуриваются и едва не выпускают полы спасительного плаща. В ушах у них свиристят и безумствуют сатанинские вихри...
   К счастью, длится это недолго, и спустя минуту им уже докладывают, что они перенеслись в первую четверть семнадцатого столетия, с тем чтобы постепенно возвращаться ко времени своего старта.
   Тут только Фило и Мате замечают, что Парижа под ними уже нет. Вместо того где-то далеко внизу, весь в зловещих багровых отблесках, медленно вращается земной шар. Он совсем маленький, не больше школьного глобуса, и все-таки друзья отчетливо видят и слышат все, что на нем происходит. Со всех сторон обтекают его драконьи мускулы многочисленных, ощетиненных копьями армий. Ветер полощет знамена и перья. Блистает на солнце боевое снаряжение. Там и тут, будто лопающиеся коробочки хлопка, расцветают белые облачка дыма, и гулкое эхо удваивает грозные раскаты пушечного грома. Толпы вооруженных всадников сталкиваются, опрокидывают друг друга, и воздух оглашается металлическим лязгом клинков, стонами поверженных и тоскливым ржанием гибнущих лошадей.
   - Что это? - с тяжелым чувством спрашивает Мате.
   - Война, мсье. Война, которую несколько позже назовут Тридцатилетней. Она началась в 1618 году и постепенно охватит чуть ли не все государства Европы.
   - Как же, как же, - сейчас же встревает Фило (он порядком намолчался во время беседы о теории вероятностей и жаждет теперь наверстать упущенное), - Тридцатилетняя война продолжила серию религиозных войн, которые бушевали еще в шестнадцатом веке.
   Асмодей корчит недовольную мину. Раз уж мсье так образован, значит, наверняка знает, что нередко подобные войны принимают характер гражданских...
   - Ну разумеется, - тараторит Фило. - Во Франции это междоусобная война между гугенотами и католиками, вершиной которой стала печально знаменитая резня 1572 года.
   - Варфоломеевская ночь, - сейчас же вспоминает Мате, у которого, как известно, особая память на числа. - Страшное событие! Страшное и бессмысленное. Резать друг друга только потому, что католики понимают учение Христа так-то, а лютеране44 - так-то... Какая дикость!
   Бес деликатно покашливает: кха, кха! Он конечно, очень сожалеет, но гугеноты - не лютеране. Так называют во Франции кальвинистов, приверженцев швейцарского проповедника Жана Кальвина.
   - Благодарю за справку, - бурчит Мате, - но дела религиозные, знаете ли, не в моем вкусе.
   - Помилуйте, мсье, кому вы это говорите? - оскорбляется бес. - Я, как вы догадываетесь, тоже не религиозного десятка. Вспомните, однако, где мы находимся! Мы же с вами в семнадцатом веке, где все, решительно все, творится именем Бога! Милостью Божьей венчаются на царства самодержцы и Папы. И той же, кстати сказать, милостью Божьей английские повстанцы во главе с Оливером Кромвелем45 казнят короля Карла Стюарта. "С нами Бог!" говорят государи, начиная неправые и губительные для народа войны. Во славу Господню корчатся на кострах инквизиции несчастные, обвиненные в богоотступничестве и колдовстве, и обращаются в пепел плоды гениальной человеческой мысли... В общем, изъясняясь образно, семнадцатый век живописное полотно, рамой которому служит идея Бога. В восемнадцатом веке картина изменится, а вместе с ней и рама тоже. Великие просветители начнут подготавливать человечество не только к низвержению тронов, но и к низложению религий. Однако пока что до этого далеко. Несмотря на бурный расцвет науки, Бог все еще неизбежная приправа к любому, даже самому безбожному кушанью.
   - Краснобайствуете? - морщится Мате. - А я, между прочим, жду, когда вы наконец вернетесь к лютеранам и кальвинистам.
   - Уже! Уже вернулся, мсье. Потому что протестантское движение, или, как его называют по-другому, Реформация, - это тоже всего лишь рама, а лучше сказать - форма борьбы против католической церкви. Борьбы, в которой участвуют самые разные сословия. Интересы и цели у них, само собой, далеко не однородны, зато враг - общий и, что греха таить, сильный. Ненасытная алчность и дьявольская предприимчивость давно уже превратили католическую церковь в крупнейшего феодала. В руках ее сосредоточены громадные земельные, да и не только земельные богатства. Ну, а где богатство, там и власть (недаром к концу шестнадцатого столетия католическая религия официально признана господствующей). Между тем, выражаясь языком учебников истории, феодализм как общественная формация - кха, кха - отживает свой век. Он все меньше отвечает запросам современного общества, которое постепенно переходит на капиталистические рельсы и ощущает настоятельную потребность в иных взаимоотношениях, в иных формах производства. Вполне естественно, что церковь стала поперек горла буквально всем. Народу, изнемогающему от бесправия, нищеты, жестокой эксплуатации; буржуазии, которая рвется к власти (свидетельство тому буржуазные революции в Нидерландах и в Англии), и даже - да, да, не удивляйтесь! - даже королевско-княжеской верхушке, которой не терпится оттяпать у святых отцов их несметные земли, их золото... Словом, Реформация ожесточенно сражается за место под солнцем и, надо сказать, не всегда безуспешно. В некоторых странах протестантская церковь оттеснила католическую и превратилась в главенствующую. Это прежде всего Англия, затем Шотландия, Швейцария, Скандинавия, частично Германия, которая, как вам, вероятно известно, стала оплотом лютеранства...
   - Позвольте, - не выдерживает Фило, - помнится, лютеранские церкви я и в России видывал.
   - Вполне возможно, мсье! Религиозные доктрины легко преодолевают границы. Дания и Швеция, к примеру, кишат кальвинистами, во Франции полно янсенистов...
   - Янсенисты? В первый раз слышу. Это кто же такие? - любопытствует Фило.
   - Последователи голландского епископа Янсения.
   - И все? Ха-ха! Не больно много.
   - Ммм... Очень уж трудный вопрос, мсье! С одной стороны, янсенизм суровая религия, которая предписывает полное самоуничижение перед Богом и отказ от всех земных радостей. С другой...
   - Да что вы жметесь? - взрывается Фило. - С одной стороны, с другой стороны... Нельзя ли выражаться определеннее?
   Асмодей пренебрежительно фыркает. Можно подумать, определеннее значит правильнее... К сожалению, мсье отстал от жизни. Это ведь только схоласты считают, что ответ должен быть строго определенным: да - да, нет нет... Настоящие ученые, в особенности ученые двадцатого века, придерживаются иного мнения. Слишком много в мире такого, чего однозначно не объяснишь. Вот, например, свет. Что это такое? Световые волны? Да. Корпускулы? Тоже да. Стало быть, и то и другое вместе. Ограничиться одним определением - значит неминуемо впасть в упрощение...
   - Ближе к делу, - перебивает Мате. - Вас, кажется, не о природе света спрашивают, а про янсенистов.
   - Я вижу, вы во что бы то ни стало хотите ЯНСНОСТИ, мсье, - каламбурит Асмодей. - Так имейте в виду, что янсенизм как религиозное учение, на мой взгляд, ничем не лучше всякого другого. Тут я целиком на стороне мсье Вольтера46: когда-нибудь со свойственным ему беспощадным сарказмом он скажет, что неплохо бы удавить последнего иезуита кишкой последнего янсениста. Но янсенизм как общественное движение, янсенизм - стойкий противник королевского произвола и растленной, продажной католической церкви, не может не вызвать уважения и даже, если хотите, симпатии. Не случайно к лагерю янсенистов примыкают многие выдающиеся люди Франции, отнюдь не страдающие особой религиозностью. И опять-таки не случайно янсенистов так ненавидят и притесняют светские и духовные власти. Видимо, в них усматривают опасную мятежную силу. И тут уж я вполне согласен с мсье Бальзаком, который в свое время назовет янсенизм революционным бунтом, начатым в области религиозных идей.
   - Сложная характеристика, - задумчиво гундосит Мате.
   - Не более сложная, чем сам семнадцатый век, - возражает черт. Поистине перед нами время глубочайших противоречий и ужасающих крайностей. Просвещенность и невежество, вольнодумство и мрачный религиозный мистицизм, блестящая аналитическая мысль и дикие суеверия - все это переплелось здесь самым причудливым образом и нередко противоборствует даже в одном человеке...
   Тут он внезапно умолкает (будто убоялся сболтнуть лишнее), стремительно пикирует, и не успевают филоматики глазом моргнуть, как маленький земной шарик разрастается, приближается к ним почти вплотную - и вот они опять над Францией!
   Теперь они летят над потоптанными войной полями и угрюмыми малолюдными селами. Асмодей произносит чуть слышное заклинание - крыши домов исчезают, и путешественникам открываются страшные картины бедствий и нищеты.
   В одном доме на куче тряпья лежит мертвый ребенок, а обезумевшая от горя мать мечется из угла в угол: то под лавку заглянет, то в пустой холодный очаг...
   - Что она ищет? - недоумевает Мате.
   - Хоть что-нибудь, чем можно бы заплатить за отпевание, мсье.
   Потом они слышат топот и видят вооруженную вилами и топорами толпу, которая гонится за человеком в коричневой рясе. Асмодей говорит, что это деревенский священник. Только что он произнес проповедь, призывая прихожан исправно платить налоги, а поплатиться-то придется ему самому: через несколько минут его забьют до смерти.
   - До какой же крайности дошли эти богобоязненные овцы, если отважились поднять руку на своего пастыря! - сокрушается Фило.
   - Скажите другое, - возражает Мате. - Как низко пал этот, с позволения сказать, пастырь, бесстыдно предающий интересы своей паствы!
   - Смотрите, пожар! - Фило указывает на мечущиеся вдали тревожные сполохи.
   Приблизясь, филоматики слышат выстрелы вперемешку с человеческими воплями и разноголосым ревом перепуганных животных. Клубы густого черного дыма скрывают от них происходящее, но бес полагает, что оно и к лучшему: жестокое зрелище разбоя и насилия вряд ли доставит им удовольствие.
   - Разбой, - повторяет Мате, - это как же понимать?
   - Обыкновенно, мсье. На деревню напали бандиты. Кого перебили, кого связали, побросали в мешки все, что подвернулось под руку, а теперь вот уходят, подпалив дома и уводя скот, а заодно - последнюю надежду поселян дотянуть до нового урожая.
   - Негодяи! - возмущается Фило. - И откуда только такие берутся?!
   Асмодей, по обыкновению, отвечает коротким смешком. Ко-ко! Откуда? Да из таких же вот обнищалых крестьян. Когда не можешь прокормиться честным путем, долго ли свернуть на дурную дорожку? И вот кочуют по стране полчища грабителей, и сами ограбленные непосильными поборами. А на кого, между прочим, вину валят? Первым делом на черта! Чуть человек споткнулся, сейчас говорят: нечистый его попутал... Что, разве не так?
   ...Неподалеку вспыхивает веселая музыка. После только что виденного она до того неуместна, до того оскорбительна, что Мате не в силах сдержать раздражение. Хотел бы он знать, кому это так весело, когда рядом мрут с голода!
   Бес философски пожимает плечами. Дело житейское! Одни подыхают, другие предаются забавам и чревоугодию.
   При слове "чревоугодие" в глазах у Фило появляется нездоровый блеск.
   - Мм... - мычит он неуверенно, - может быть, все-таки взглянем, что там едят? Просто так, из чисто исторического интереса.
   И вот уже филоматики парят над великолепным замком, где застольничает сборище знатных бездельников.
   Их здесь не менее пятидесяти - кавалеров и дам, напудренных, осыпанных драгоценностями. Они неторопливо жуют и негромко переговариваются, чопорно восседая на стульях с высокими резными спинками, а кругом кипит бесшумная суета слуг и звенит бесконечная музыка незримых музыкантов...
   - Нда-с! - говорит Мате после некоторого молчания. - Готов поклясться решетом Эратосфена, что необходимость платить налоги ЗДЕСЬ никого не угнетает.
   - Безусловно, мсье! Хотя бы уже потому, что дворяне вообще налогами не облагаются. Ну да у этих господ свои заботы! Всесильный кардинал Pишeльe47 - не только правая, но и левая рука его величества Людовика Тринадцатого неустанно крепит власть своего обожаемого монарха, а заодно свою собственную. Ему не по душе своевольные замашки мятежных французских феодалов. Эти спесивцы, еще недавно управлявшие страной наравне с государем, никак не желают примириться с тем, что при дворе в их советах более не нуждаются, и премудрый министр никогда не упускает случая поставить их на место. По его милости они уже лишились многих своих исконных привилегий.
   - Ну, судя по всему, до нищеты им далеко, - не без юмора замечает Мате.
   - Что не мешает им скрежетать зубами, поминая доброе старое время и проклиная ненавистного кардинала, мсье.
   - Прошу прощения, - нетерпеливо вклинивается Фило, - насколько я понимаю, к столу только что подали любимое блюдо Генриха Второго - паштет из дичи с шампиньонами, и я должен... нет, я положительно обязан его попробовать!
   - Разумеется, из чисто исторического интереса, - иронизирует Мате.
   Впрочем, тощий математик тут же признается, что съязвил по привычке. На самом деле он и сам порядком проголодался и ничего не имеет против личного знакомства с королевским паштетом. Только вот как к нему подобраться?
   Но Асмодей доказывает, что получает жалованье не зря: в ту же секунду к хозяину замка подбегает человек в зеленой охотничьей куртке и докладывает, что дикий кабан, которого упустили во время вчерашней охоты, снова рыщет неподалеку. Известие встречено радостными возгласами. Гости мигом вспархивают со своих мест и устремляются к ожидающим во дворе запряженным экипажам и оседланным лошадям. Оставшаяся в замке челядь уходит на кухню, чтобы попировать там на свой лад, и через несколько минут доступ к любимому кушанью Генриха Второго открыт совершенно.
   В ПОИСКАХ ЗАБЫТОГО РЕЦЕПТА
   - Да, то был паштет! - с уважением говорит Фило, отвалившись наконец от стола и утирая губы салфеткой. - Грандиозно, грандиозно и в третий раз грандиозно!
   - По-моему, вы здесь и многое другое перепробовали, - подкалывает Мате.
   Лакомка ублаготворенно похлопывает себя по круглому животу. Что делать, не единым паштетом жив человек! Кроме того, древняя мудрость недаром гласит: все познается в сравнении. Теперь по крайней мере ясно, чему следует отдать предпочтение на этом столе и какой рецепт он, Фило, должен раздобыть для своей коллекции.
   Мате неприятно изумлен. Здравствуйте! Так Фило, оказывается, не только автографы собирает, но и кулинарные рецепты?
   Тот обидчиво поджимает губы. Что ж тут дурного? Его находки даже в "Вечерней Москве" печатают. В разделе "Забытые блюда".
   - Браво, браво, мсье! Это мне нравится! Услада немногих избранных становится достоянием всего человечества.
   - Не становится, а станет, - уточняет Фило. - Станет в том случае, если я разузнаю способ ее приготовления. Но как это сделать?
   Мате пренебрежительно передергивает плечами. Подумаешь, сложность! Пойти да спросить у повара.
   - Так он вам и скажет!
   - Уж конечно, не скажет, мсье. Во-первых, потому что не захочет болтаться на виселице. А во-вторых, потому что мертвецки пьян.
   -Тем проще завладеть заветной тетрадью, куда он вписывает свои секреты.
   Вписывает?! Асмодей хохочет так, что бокалы на столе звенят. А мсье-то, оказывается, шутник! Чтобы вписывать, надо по меньшей мере уметь писать... Но шутки побоку! Пора им узнать, что владелец этого замка не кто иной, как потомок знаменитой Дианы де Пуатье, возлюбленной Генриха Второго. Злые языки утверждают, что исключительное влияние на этого государя прекрасная Диана обрела не столько благодаря своей красоте, сколько по милости изысканной кухни. Нетрудно понять, как ревниво оберегает нынешний граф кулинарные секреты своей прародительницы! Единственный экземпляр уникального рецепта передается из поколения в поколение как фамильная драгоценность и хранится за семью замками и печатями.
   Фило присвистывает. Плохо дело! Теперь и ребенку ясно, что вероятность заполучить эту реликвию не ахти как велика... Но Асмодей спешит его обнадежить: когда вероятность невелика, надо ее немного повысить.
   - Да разве это возможно? - сомневается Фило.
   - Запросто! - уверяет бес, усердно обгладывая увесистую гусиную ножку. - Для этого следует только искать не в одном месте, а в нескольких. Пошарить на всякий случай в библиотечном тайнике, потом заглянуть в секретер, который стоит в графской спальне, а в случае неудачи - порыться в шкатулке с бриллиантами... Таким образом, общая вероятность успеха неизбежно повысится, ибо она складывается из отдельных, или, как говорят, частных вероятностей...
   Мате звонко шлепает себя по колену. Отличное объяснение! У этого Асмодея чертовский педагогический талант. Как искусно подвел он Фило к так называемой теореме сложения вероятностей... Теперь, как положено, надо лишь представить ее в общем виде.
   В общем так в общем! Асмодей не возражает. Однако считает своим долгом заметить, что буквенные обозначения и семнадцатом веке решительно не в моде. Если кто здесь ими и пользуется, так только мсье Декарт48. Остальные излагают математические выражения словами...
   -...отчего много теряют, - заканчивает Мате. - Так что не будем им подражать и раз навсегда запомним, что общая вероятность р равна сумме частных, обозначенных через р с индексами.
   - Ко всему этому не мешает добавить, что р - первая буква французского слова "пробабилите" - "вероятность", - как бы невзначай ввертывает Асмодей.
   - Благодарю, благодарю и в третий раз благодарю! - на все стороны раскланивается Фило. - Теперь-то я нипочем не забуду, что р всегда равно p1 + р2 + р3 + ... + pn.
   Трах! Асмодей с досадой швырнул на тарелку недоеденную гусиную ножку. Как легко, оказывается, все испортить одним словом! Ну зачем, зачем этот легкомысленный филолог сказал "всегда"? Ведь общая вероятность равна сумме частных только в таких обстоятельствах, как сейчас, когда каждое из вероятных событий исключает возможность другого. Единственный экземпляр рецепта не может одновременно находиться и в библиотеке, и в секретере, и в шкатулке с бриллиантами. Так ведь? Если же события совместимы, то их вероятности вычисляются другим, более сложным способом... Одним словом, мсье сам видит, что сболтнул не то, а потому - с него выкуп!
   Фило понимающе вздергивает брови. Так он и знал: сейчас у него потребуют в качестве выкупа душу. Но странное дело: черт о душе и не заикается. Вместо этого он предлагает сыграть с ним в одну забавную игру. Тут уж Фило настораживается по-настоящему: игра с чертом, говорят, до добра не доводит.
   - Так ведь смотря какая игра, - возражает Асмодей, ловко подбрасывая на ладони какие-то шарики. - Вот смотрите, мсье: это - орехи. Наши, подземные. Ровно шесть штук. С виду все они одинаковы. Зато внутри у них разное число ядрышек. В двух - по одному, в двух - по два и в двух - по три. Три ореха - все с разным числом ядрышек - кладу в левый карман, три в правый. Вам предлагается...
   - Знаю, знаю, - забегает вперед Фило. - Мне предлагается вытащить один орешек и прикинуть, какова вероятность, что в нем окажутся, допустим, два зернышка.
   -Ну-у-у, - разочарованно тянет Асмодей, - это уж для дошкольников! Мое условие куда интереснее. Слушайте меня внимательно, притом оба, потому что вам, мсье Мате, разрешается помогать своему напарнику. Как видите, я бес не БЕСсердечный... Так вот, пусть один из вас вытащит орех из правого кармана, а другой - из левого. А потом прикиньте, какова пробабилите... пардон, какова вероятность, что сумма ядрышек в этих орехах больше четырех.
   Круглая физиономия Фило вытягивается. Нечего сказать, крепкий им достался орешек! На таком зубы сломаешь. Впрочем, как удачно выразился Асмодей, ноблесс оближ - положение обязывает... Что ж, начнем размышлять.
   - Отставить! - командует Мате. - Прежде всего изобразим это графически. Так будет проще.