Страница:
— В нашей семье все крупные, — гудит Чарли-Долорес. — Моя мамочка моего роста, а папа даже больше. У нас немецкая, вагнеровская кровь…
— Вам, я думаю, больше, бы подошло имя Брунгильда, — нахально вставляет карликовый Яцек, как бы вызывая гиганта Чарли-Долорес на поединок.
— А вам… Маленький Мук, — ехидно отвечает Чарли, поглядывая вниз на мистера Гутора…
Наташка хохочет, Оскар знает, что ей доставляют необыкновенное удовольствие всякие происшествия, от словесных пикировок и ссор — до драк с пролитием крови.
— Извините нас, мне нужно кое-что сказать Габриэл, — объявляет Оскар. — Габриэл, можно отвлечь твое внимание на пару минут?
Габриэл кивает, и Оскар, обняв за шелк-шифоновую талию, уводит ее в толпу.
— Фу-уф! — Оскар шумно выпускает воздух и отдувается, как после тяжелой физической работы. — Увы, кажется, сюда проникло какое-то количество людей совсем не нашего круга.
Сказав это, Оскар сразу же чувствует, что фраза прозвучала как извинение, и уже сожалеет о сказанном.
— Но они очень все милые, Оскар… — Габриэл смотрит на него насмешливо. — Не будь снобом. Даже Панайотис любил время от времени ходить в дешевые греческие рестораны и смешиваться с простыми людьми. Он говорил, что это его оживляет… А этот «Долорес» — транссэкшуал? — спрашивает она с неподдельным любопытством.
— Трансвестай.
— Знаешь, что сказал мне твой маленький поляк? — Габриэл смеется. — Он спросил меня, могу ли я поцеловать таракана…
Оскар качает головой:
— Как видно, он совсем свихнулся. Я не видел его лет пять, по меньшей мере. Яцек всегда был склонен к… — Оскар задумался на мгновение, — …к натуральному философствованию, но таких вопросиков он не задавал. Бедный парень…
— Ты думаешь, он сумасшедший?
— Не знаю, — пожимает плечами Оскар. — Ты провела с ним больше времени, чем я. Я думаю, мозги у него, да, набекрень, от одиночества, от полного отсутствия секса, от старых польских книг, которые он постоянно читает. Когда-то мне пришлось прожить с ним пару недель. При мне он штудировал «Историю китайской философии», том за томом… Какой нормальный человек в наше время будет изучать Конфуция или Лао-цзы по-польски, в Нью-Йорке?
— Ты знаешь, Оскар, — Габриэл задумалась, — я думаю, он может иметь успех.
— Что? Я тебя не понимаю… — Оскар поглядел на Габриэл с недоумением.
— Я думаю, он может иметь успех в нашем обществе. Он настолько отличается от нормальных людей, что производит впечатление святого, расхаживающего среди нас, чтобы судить нас и учить…
Оскар остолбенело посмотрел на Габриэл и ничего не сказал.
— Да-да, Оскар. Он сказал мне: «Вы все погрязли в грехе. Вы, как свиньи, купаетесь в похоти…» — Лицо Габриэл сделалось серьезным.
Оскар пожал плечами.
— Святой? Мы всегда смеялись над ним, наша компания… Он боялся женщин как огня и, очевидно, всю жизнь промастурбировал. Однажды, напившись, мы хотели насильно заставить его выебать проститутку. Привели девочку, заплатили ей… Но Яцек вырвался и убежал. Сомневаюсь, чтобы он даже один раз в жизни выебал женщину…
— Вот-вот, так себя и должен вести святой, — убежденно сказала Габриэл. — Именно так.
Парти постепенно набирало скорость. Уже появились первые пьяные. Оскар было испугался двух-трех слегка пошатывающихся джентльменов в токсидо, но вспомнил, что- это не польское парти, и успокоился.
Про новорожденного, как всегда в таких случаях, начинали забывать. Оскар бродил в толпе, время от времени останавливаясь для того, чтобы перекинуться парой фраз с наиболее близкими ему гостями.
Гостей, как это всегда бывает на парти, после десяти вечера увлекали уже личные цели. Рассеянно нащупывая на подносах, вновь и вновь предлагаемых безостановочно курсирующими по салону официантами, сэндвичи с икрой, женщины и мужчины изощрялись в словесном флирте. Кое-кто просто так, чтобы не потерять форму, кое-кто серьезно.
Наташку Оскар нашел стоящей вместе с Кати Стюарт. Они заинтересованно слушали Яцека Гутора. Издали Оскар оглядел Наташку внимательно. Волосы Наташки были вновь завиты в мелкие-мелкие кудряшки, и эта неожиданно простая прическа не подходила Наташке, подумалось Оскару. Платье на Наташке также было не лучшим в ее гардеробе — висящие тремя секциями нейлоновые кружева… Видно было, что Наташка собиралась на бал к Оскару впопыхах. «И кого она хотела собой представить? — попытался определить Оскар. — Панк-девушку? Китчевую девицу конца пятидесятых годов, живущую в американской провинции?»
Подойдя поближе, Оскар подкрался осторожно за спины девушек, показав увидавшему, его натуральному философу, чтобы он молчал. Для этого Оскар приложил палец к губам. Подкравшись совсем близко, он свистящим шепотом произнес над ухом у Наташки: «А ты можешь поцеловать таракана, Наташа?»
— Дурак, — вздрогнула Наташка. — Испугал. Твой друг говорит интересные вещи…
«И эта туда же, — подумал Оскар с недоумением… — Она-то что?» Наташка была далека, от буддийских заветов неубиения насекомых, как ни одна другая знакомая Оскару женщина. Каждый день вновь и вновь Наташка убивала и насекомых, и души человеческие, если могла. Ее первый муж покончил с собой.
— А ты можешь поцеловать таракана, Оскар? — спросил упрямо, очевидно, решивший, что Оскар его вышучивает, натуральный философ.
— Могу, если надо. Честно говоря, я и целую тараканов почти каждый день. Такова моя профессия.
Кати Стюарт тонко улыбнулась. Она знала, каких тараканов целует Оскар, и отдала должное его остроумию. В благодарность за эту улыбку Оскар нежно предположил, что, может быть, Кати и не такая глупая, как ему всегда казалось…
В зеркальной стене, когда Оскару удавалось туда взглядывать, отражался бледный черноволосый мужчина, элегантный и красивый темной ночной красотой — Оскар на вершине, может быть, своего могущества.
За свой стол номер тринадцать Оскар, конечно же, собрал наиболее близких ему людей. Габриэл, Мендельсонов, Стива Барона, Женевьев, Соню Бетти, Кати Стюарт, Сюзен Вудъярд. Оскар некоторое время размышлял над тем, посадить ли ему за свой стол Наташку и Чарли, но затем со злостью отверг эту идею. И когда Габриэл предложила ему взять за их стол десятым Яцека Гутора, нахохленно глядящего за всеми передвижениями и представлениями, Оскар облегченно согласился. Из двух людей из прошлого, против воли Оскара попавших в его настоящее, Яцек был все-таки более выносимым.
Наливая гостям «Шато-Лафит» 1961 года (Роджер Мендельсон любовно взял свой бокал и стал нежно рассматривать вино на свет), Оскар весело подумал, что из шести женщин за столом через его руки не прошла только одна — Жюльет Мендельсон. Поглядев на белую, слегка залоснившуюся за вечер маску лица Жюльет, Оскар решил, что Жюльет, без сомнения, знает теперь, кто такой Оскар и чем он занимается, — языки в Нью-Йорке работают энергично. Однако, несмотря на это, встречая Оскара на нью-йоркских парти, Жюльет всякий раз упрямо спрашивает его о том, как продвигается работа над книгой. Интересно, как бы вела себя Жюльет, попади она вдруг в Оскарову рабочую комнату, как бы вела себя продюсер, лежа с резиновым членом в попке, прикованная к новому замечательному креслу Оскара, включив мотор которого и член, и кресло, и жертву возможно привести в движение. В какой-нибудь десяток минут у жертвы наступает оргазм. И какой! Не только оргазм пизды, весело и грубо заулыбался своим мыслям Оскар, но и оргазм ушей, возможно… Он оглядел стол.
— Как себя чувствуешь, Яцек? — окликнул он длинноносика по-польски через сидящую между ними Габриэл.
— Спасибо. Хорошо, — коротко ответил Маленький Мук. Он пил «Перье» и ел какую-то зеленую гадость, салат, что ли, или шпинат, принесенную сумасшедшему уродцу Марией с кухни, все остальные имели выбор из четырех блюд, не считая закуски и десерта. Оскар с удовольствием съел любимый им саймон-стэйк и съел бы еще один, но почему-то постеснялся попросить еще один с кухни.
— Как тебе нравится парти? — не успокоился Оскар. Ему хотелось установить для себя, притворяется ли носатик или действительно за эти пять лет в добавление к тихопомешанному характеру он приобрел еще и черты святости.
— Пир во время чумы, — презрительно выдавил Яцек.
— Ну почему же так строго, — пожал плечами Оскар. — Мой день рождения.
Длинноносик, подумал он, быстро оправился от робости и теперь судит общество, собравшееся у Оскара, как грозный судия, «Ну что же, я тебя больше не приглашу. Маленький Мук. Гадкий и неблагодарный Маленький Мук, Будешь сидеть в своей конуре в Бруклине и вспоминать, как однажды побывал на парти у Оскара Могущественного».
Слева от Оскара сидела Сюзен Вудъярд, посему, поняв, что важничающего длинноносика ему не вовлечь в светскую беседу и ничего, кроме грубостей, он от Яцека не услышит, Оскар обратился к ней:
— Ты имеешь хорошее время, Сюзен?
— Без сомнения, Оскар. — Сюзен понизила голос и поглядела искоса через плечо Оскара на Габриэл. — Всегда, когда я нахожусь с тобой, я имею восхитительное время.
Оскар заметил, что он очень полюбил стандартные американские идиомы и выражения. Что может быть стандартнее и слаще вопроса «Имеете ли вы хорошее время?» и ответа Сюзен, что она «имеет хорошее время», однако важна интонация вопроса и ответа. А интонация ответа Сюзен была мягкой, слизистой, мокро-горячей, какой, наверное, сейчас была и пизда Сюзен под безвкусным сооружением Сони Бетти и под белыми коттоновыми, довольно крупными трусиками, какие — знает Оскар — неизменно носит Сюзен…
— Внимание! Внимание! — Стив Барон застучал ножом по своему бокалу.
Шум, создаваемый обедающими ста двадцатью пятью гостями, резко уменьшился, еще с полминуты продержался на уровне определенного количества децибел, наконец в последний раз резко взвизгнули два-три запоздалых вскрика, чья-то не ко времени фраза полоснула воздух… и все стихло.
— Я хочу поднять бокал, — объявил Стив Барон, поднимаясь, — за нашего красивого и молодого новорожденного, за Оскара!
Гости зааплодировали и зашумели, но Стив опять застучал ножом по бокалу:
— Я не закончил тост, прошу прощения… Появившись среди нас совсем недавно, Оскар Худзински стал незаменимым членом нашего общества, друзья, и это неоспоримо. Оскар принес в нашу жизнь свежесть, очарование, элегантность и загадочность своей необыкновенной личности. Все мы любим тебя, Оскар, особенно наши женщины, — весело подчеркнул Стив, — и желаем тебе всегда быть таким же молодым, красивым и блистательным, каким ты сейчас сидишь среди нас. За Оскара!
Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.
— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!
— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.
— Что? — переспросил Оскар.
Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.
— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…
— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…
— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.
Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.
— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…
Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.
— Жозеф! — позвал Оскар, отвернувшись от ожидающего продолжения ссоры Яцека. — Принесите всем еще шампанского, пожалуйста!..
Тридцать семь свечей одним дыханием он не задул. Торт на сто двадцать пять гостей был таким обширным, что равномерно размещенные на его территории свечи одним выдыханием не охватывались. «Кто, интересно, втыкал свечи в торт? — подумал Оскар раздраженно. — Мария? Анжелика? Не догадались, дурьи головы, что свечи следует разместить только в центре пирога и более часто, плотнее друг к другу». То, что он не смог задуть все свечи, показалось ему дурной приметой.
В двенадцать часов ночи прибыла поющая телеграмма. Девушка в красном форменном костюмчике — мундирчик и короткая юбочка — пропела Оскару поздравительную песенку и попыталась протанцевать вместе с ним что-то похожее на комический танец. Холодно-вежливый, но уже очень злой на мир, в том числе и на приславших ему телеграмму Жоржа и Люси, которых он абсолютно не мог вспомнить, Оскар так сильно сжал руку поющей телеграммы, что «телеграмма» испуганно остановилась, отказавшись от намерения провести Оскара по залу в кикапу. Очевидно, девушка не привыкла к таким злобным новорожденным, потому что она спешно ретировалась в толпу… Когда же Оскар захотел исправить свою ошибку и хотя бы предложить «телеграмме» бокал шампанского, «телеграммы» он не нашел, она исчезла.
Далее таинство дня рождения, деньрожденческие мистерии предстали перед Оскаром благодаря «канабис индика» в четко ограниченных, рваных эпизодах.
Пронесся мимо верзила Чарли, так и не снявший ужасного на нем парика и только сбросивший для удобства туфли. На плечах у Чарли сидела растрепанная Анжелика и что-то кричала… Во всяком случае, губы у нее были открыты.
Оскар побродил немного по залу, ища Габриэл, желая узнать, как она реагировала на это непозволительное смешение слуг и гостей. Он нашел ее с большим трудом. Габриэл и Женевьев сидели на белом кожаном диванчике в дальнем углу зала, у самой двери в запертую сейчас рабочую комнату, и внимательно слушали Гутора. «Разглагольствует!» — определил Оскар неприязненно и разозлился на себя за то, что он ищет поощрения или порицания происходящему от Габриэл. «Как слуга, — прошептал он со злостью. — Это мой день рождения. Мой лофт. И моя жизнь. Палач не ищет поощрений, и плевать он хотел на порицания…»
Время от времени уже уходящие гости подходили к Оскару прощаться, и он, оказывается, имел достаточно сил вежливо обменяться рукопожатиями с мужчинами и скользкими пьяными поцелуями с женщинами.
Несколько тут же образовавшихся компаний собирались идти в диско, потанцевать. Неизвестная ему женщина в мехах позвала Оскара в «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и долго благодарила его за то, что он существует, водя губами по губам Оскара и мягким пахучим телом по его телу.
— Извини, — прошептал ей Оскар, — но я новорожденный и не могу бросить своих гостей…
— Как скучно, — разочарованно оторвалась от Оскара дама в мехах. Оскар никак не мог вспомнить ее имени… — А где страсть? — спросила дама растерянно.
Оскар не мог в своем состоянии объяснить ей, где страсть, и дама в ее состоянии все равно бы не поняла, где страсть. Дама была пьяна, Оскар отупел от «канабис», посему он только прошептал, бесцеремонно притянув ее за ушко: «Позвони завтра, поговорим».
— А еще лучше — поедем с нами в «Рокси», Оскар, — предложил парень в бороде и очках. Оскар знал, что его зовут Луис. Луис был не то адвокат, не то дантист, однажды Оскару пришлось побывать у него дома… А может, это был офис, Оскар не уверен. Оскар запомнил двух голых до пояса моделей, подлинник Пикассо на стене и хрустальную вазочку с кокаином…
— Не могу, люди… — взмолился Оскар. — Гости! — И для пущей убедительности указал рукою на зал, где все еще бродили, сидели и даже лежали на трех, белой кожи, оскаровских диванах самые поздние гости. Шел четвертый час ночи…
Половые органы и колени трупа находились в струе бледного света одной из ламп, голова же помещалась в молочной полутени. Щеки и губы трупа были искусно покрашены и припудрены, ступни прикрывала гирлянда белых и лиловых цветов неизвестного Оскару вида. Чуть сложены в коленях ноги, чуть выпячен зад. Вокруг по всему пространству рабочей комнаты были расставлены черной кожи диванчики и пуфы, Оскару не принадлежащие. Некоторые пыточные сооружения были обнажены и вынуты из обычно скрывающих их чехлов, другие исчезли из рабочей комнаты, как будто их и не было.
Оскар, Габриэл и Луис, так и не ушедший в «Рокси», открыв дверь из спальни в рабочую комнату, замерли в дверях, не решаясь войти.
— У него есть имя? — почему-то прошептал Луис.
— Его зовут Артур, — так же шепотом ответила Габриэл и положила одну руку на талию Оскара, другую — на талию Луиса. — Мне страшно, — призналась она, поеживаясь. — И холодно… Тебе нравится, милый? Тебя это возбуждает? — прошептала она Оскару.
Оскар еще раз посмотрел «сюрприз», заметив себе, что тело трупа обильно поросло темными волосами. Может быть, труп при жизни был латиноамериканцем или итальянцем…
Очевидно, нанятые Габриэл люди доставили труп и совершили все необходимые перестановки, проникнув в рабочую комнату с черного хода. Замаскированная под кирпичную кладку дверь ведет на почти не употребляемую Оскаром черную лестницу. «Нравится ли ему?» Оскару любопытно, и, так как действие «канабис» еще не прошло, у происходящего есть глубина.
— Давайте выпьем и позовем остальных…
Оскар осторожно снял руку Габриэл с талии и через спальню и кабинет вернулся в салон, где бродили особо избранные, предназначенные участвовать в оргии гости. Слуг, шофера и телохранителя Габриэл отпустила за полчаса до этого.
Сюзен, Кати, Стив, все еще гогочущий Чарли-Долорес, настоявший на том, чтобы ему оставили до бессознания пьяную Анжелику… А где Наташка? — встревожился Оскар. Он знал, что она не уходила, он сам предупредил ее об оргии… Где Наташка?
Наташку он нашел в кухне, она нюхала кокаин в компании тех самых юношей, с которыми Оскар выкурил джойнт. Наташка сидела на коленях одного из юношей, в то время как другой, стоя, держал перед ней зеркало с насыпанными на нем несколькими линиями белого порошка. Нейлоновое платье Наташки, рассыпавшееся по коленям юноши, было подозрительно взбито, и Оскар подумал было, не находится ли член юноши в сидящей на нем Наташке.
— А, вот и новорожденный! — воскликнула Наташка. — Миленький новорожденный, позвольте вас поцеловать… — Наташка легко вскочила с колен юноши и обняла Оскара. Ухватив Оскара за щеки, Наташка поцеловала его и вкрадчиво прибавила: — …Миленький!
При этом от Наташки пахнуло алкоголем.
— Ты познакомился с ребятами? — спросила Наташка. — Мои самые близкие друзья. Питер — фотограф. Алея — журналист.
Оскар кивнул «самым близким друзьям», заметив с облегчением, что у журналиста, с которого встала Наташка, брюки оказались застегнутыми. И фотограф, и журналист, скорее всего оба, имели по богатому папочке, и если изредка и щелкали «Найконом» и садились за «Оливетти», то делали это для того, чтобы утешить свое самолюбие. Нью-йоркские приемы и парти на 75 процентов состояли из таких персонажей. Профессия фотографа — самая распространенная нью-йоркская профессия.
— Нас ждет некто Артур, люди, — сказал вежливый Оскар. — Пойдемте к Артуру.
— Какой Артур? — пьяненько улыбаясь, спросила Наташка.
— Тот, который круглого стола?
— Идите, увидите… — Оскар подтолкнул Наташку, для этого взяв ее осторожно за бедра в нейлоне, в сторону комнаты пыток. Сквозь открытые двери кабинета, ванной и спальни северным сиянием мерцал в рабочей комнате мертвый свет.
Кончив в стоящую перед ним на коленях Кати — колени на пуфе, руки и грудь на медицинской постели, в ногах Артура, почти касаясь его странно волосатых ног, запутанных в цветы, — Оскар огляделся вокруг…
Начавшаяся несмело оргия, благодаря полдюжике джойнтов, алкоголю и кокаину, теперь шумно дышала и шевелилась всеми одиннадцатью телами вокруг двенадцатого — мертвого — Артура.
Бородатый и статный Луис с массивной золотой цепью у горла, упершись ногами в пол, ритмично и глубоко ебал задравшую ему ноги на плечи Габриэл, лежащую на двухступенчатом диванчике. Оскар равнодушно проскользил по ним взглядом и нашел Чарли в съехавшем на одну сторону парике, с растекшимся мейкапом старой бляди, сидящим, откинувшись, в кресле. На нем, лицом к Оскару, сидела, бессмысленно улыбаясь, толстоногая девочка Анжелика. Чарли, подергиваясь, тряс девочку на члене. Тряслись странно старые, с синими сосками, груди девочки. Живот ее был в свежих мелких царапинах. Из своей позиции Оскар мог видеть темные яйца и часть члена Чарли, окаймленную вывернутой на Оскара красной девочкиной щелью и ее белыми, расшлепанными на ногах Чарли, ляжками… На Анжелике все еще были надеты белые носочки от Вулворта… От одного взгляда на совсем детски закушенные в удовольствии губы Анжелики у Оскара опять зашевелился член… Он встал и, подойдя к двухголовой фигуре, взял девочку рукой за грудь и поцеловал ее в нечистые, слюнявые и алкогольные губы.
— Хочешь, возьми ее, — сказал Чарли, останавливаясь. И, не дожидаясь ответа, снял Анжелику с колен. — Она ничего не соображает, — добавил Чарли, ухмыляясь, — можешь делать с ней все, что ты хочешь…
Рыхлое тело Анжелики, мягкое и пухлое, тотчас согнулось в коленях, собираясь свалиться на пол… Оскар поймал девчонку за попку и посадил ее в кресло. Чарли в кресле уже не было…
— Вам, я думаю, больше, бы подошло имя Брунгильда, — нахально вставляет карликовый Яцек, как бы вызывая гиганта Чарли-Долорес на поединок.
— А вам… Маленький Мук, — ехидно отвечает Чарли, поглядывая вниз на мистера Гутора…
Наташка хохочет, Оскар знает, что ей доставляют необыкновенное удовольствие всякие происшествия, от словесных пикировок и ссор — до драк с пролитием крови.
— Извините нас, мне нужно кое-что сказать Габриэл, — объявляет Оскар. — Габриэл, можно отвлечь твое внимание на пару минут?
Габриэл кивает, и Оскар, обняв за шелк-шифоновую талию, уводит ее в толпу.
— Фу-уф! — Оскар шумно выпускает воздух и отдувается, как после тяжелой физической работы. — Увы, кажется, сюда проникло какое-то количество людей совсем не нашего круга.
Сказав это, Оскар сразу же чувствует, что фраза прозвучала как извинение, и уже сожалеет о сказанном.
— Но они очень все милые, Оскар… — Габриэл смотрит на него насмешливо. — Не будь снобом. Даже Панайотис любил время от времени ходить в дешевые греческие рестораны и смешиваться с простыми людьми. Он говорил, что это его оживляет… А этот «Долорес» — транссэкшуал? — спрашивает она с неподдельным любопытством.
— Трансвестай.
— Знаешь, что сказал мне твой маленький поляк? — Габриэл смеется. — Он спросил меня, могу ли я поцеловать таракана…
Оскар качает головой:
— Как видно, он совсем свихнулся. Я не видел его лет пять, по меньшей мере. Яцек всегда был склонен к… — Оскар задумался на мгновение, — …к натуральному философствованию, но таких вопросиков он не задавал. Бедный парень…
— Ты думаешь, он сумасшедший?
— Не знаю, — пожимает плечами Оскар. — Ты провела с ним больше времени, чем я. Я думаю, мозги у него, да, набекрень, от одиночества, от полного отсутствия секса, от старых польских книг, которые он постоянно читает. Когда-то мне пришлось прожить с ним пару недель. При мне он штудировал «Историю китайской философии», том за томом… Какой нормальный человек в наше время будет изучать Конфуция или Лао-цзы по-польски, в Нью-Йорке?
— Ты знаешь, Оскар, — Габриэл задумалась, — я думаю, он может иметь успех.
— Что? Я тебя не понимаю… — Оскар поглядел на Габриэл с недоумением.
— Я думаю, он может иметь успех в нашем обществе. Он настолько отличается от нормальных людей, что производит впечатление святого, расхаживающего среди нас, чтобы судить нас и учить…
Оскар остолбенело посмотрел на Габриэл и ничего не сказал.
— Да-да, Оскар. Он сказал мне: «Вы все погрязли в грехе. Вы, как свиньи, купаетесь в похоти…» — Лицо Габриэл сделалось серьезным.
Оскар пожал плечами.
— Святой? Мы всегда смеялись над ним, наша компания… Он боялся женщин как огня и, очевидно, всю жизнь промастурбировал. Однажды, напившись, мы хотели насильно заставить его выебать проститутку. Привели девочку, заплатили ей… Но Яцек вырвался и убежал. Сомневаюсь, чтобы он даже один раз в жизни выебал женщину…
— Вот-вот, так себя и должен вести святой, — убежденно сказала Габриэл. — Именно так.
8
Оскар был счастлив, что появление Женевьев и Сони Бетти прервало их начинающий становиться безумным разговор. Он подумал только, что там, где он видит обычное помешательство неудачника на почве одинокой жизни, отсутствия денег и секса, Габриэл видит святость! Габриэл с ее практическим умом и хваткой бизнес-женщины. Циничная Габриэл! Странно… Однако, вспомнив Габриэл в кое-какие интимные моменты, Оскар подумал, что выражение ее совсем звериного лица в такие отрезки времени также не очень соответствует образу бизнес-миллиардерши. «Бизнес-женщина Габриэл, сексуальный маньяк-мазохист, склонная к мистицизму», — была самая последняя характеристика Габриэл, пришедшая в голову Оскару. На ней он и остановился.Парти постепенно набирало скорость. Уже появились первые пьяные. Оскар было испугался двух-трех слегка пошатывающихся джентльменов в токсидо, но вспомнил, что- это не польское парти, и успокоился.
Про новорожденного, как всегда в таких случаях, начинали забывать. Оскар бродил в толпе, время от времени останавливаясь для того, чтобы перекинуться парой фраз с наиболее близкими ему гостями.
Гостей, как это всегда бывает на парти, после десяти вечера увлекали уже личные цели. Рассеянно нащупывая на подносах, вновь и вновь предлагаемых безостановочно курсирующими по салону официантами, сэндвичи с икрой, женщины и мужчины изощрялись в словесном флирте. Кое-кто просто так, чтобы не потерять форму, кое-кто серьезно.
Наташку Оскар нашел стоящей вместе с Кати Стюарт. Они заинтересованно слушали Яцека Гутора. Издали Оскар оглядел Наташку внимательно. Волосы Наташки были вновь завиты в мелкие-мелкие кудряшки, и эта неожиданно простая прическа не подходила Наташке, подумалось Оскару. Платье на Наташке также было не лучшим в ее гардеробе — висящие тремя секциями нейлоновые кружева… Видно было, что Наташка собиралась на бал к Оскару впопыхах. «И кого она хотела собой представить? — попытался определить Оскар. — Панк-девушку? Китчевую девицу конца пятидесятых годов, живущую в американской провинции?»
Подойдя поближе, Оскар подкрался осторожно за спины девушек, показав увидавшему, его натуральному философу, чтобы он молчал. Для этого Оскар приложил палец к губам. Подкравшись совсем близко, он свистящим шепотом произнес над ухом у Наташки: «А ты можешь поцеловать таракана, Наташа?»
— Дурак, — вздрогнула Наташка. — Испугал. Твой друг говорит интересные вещи…
«И эта туда же, — подумал Оскар с недоумением… — Она-то что?» Наташка была далека, от буддийских заветов неубиения насекомых, как ни одна другая знакомая Оскару женщина. Каждый день вновь и вновь Наташка убивала и насекомых, и души человеческие, если могла. Ее первый муж покончил с собой.
— А ты можешь поцеловать таракана, Оскар? — спросил упрямо, очевидно, решивший, что Оскар его вышучивает, натуральный философ.
— Могу, если надо. Честно говоря, я и целую тараканов почти каждый день. Такова моя профессия.
Кати Стюарт тонко улыбнулась. Она знала, каких тараканов целует Оскар, и отдала должное его остроумию. В благодарность за эту улыбку Оскар нежно предположил, что, может быть, Кати и не такая глупая, как ему всегда казалось…
9
Далее был обед. Поздний, как и запланировали. Слуги быстро, но без суматохи, расставили у зеркальной стены столы. Оскар знал, что столов тринадцать. Вокруг каждого должны были сесть десять человек. Еще более значительный, чем обычно, и даже суровый Жозеф, вооруженный списком, выкликал фамилии гостей, а Оскар, дабы быть вежливым и внимательным хозяином, время от времени даже провожал особо близких ему гостей к столу. Так делали хозяева на всех парти нью-йоркского большого света, так поступал сейчас и Оскар. Про себя он отметил, что привычки к хорошей и богатой жизни приобретаются человеком очень быстро и без напряжения. А вот к жизни бедной невозможно привыкнуть.В зеркальной стене, когда Оскару удавалось туда взглядывать, отражался бледный черноволосый мужчина, элегантный и красивый темной ночной красотой — Оскар на вершине, может быть, своего могущества.
За свой стол номер тринадцать Оскар, конечно же, собрал наиболее близких ему людей. Габриэл, Мендельсонов, Стива Барона, Женевьев, Соню Бетти, Кати Стюарт, Сюзен Вудъярд. Оскар некоторое время размышлял над тем, посадить ли ему за свой стол Наташку и Чарли, но затем со злостью отверг эту идею. И когда Габриэл предложила ему взять за их стол десятым Яцека Гутора, нахохленно глядящего за всеми передвижениями и представлениями, Оскар облегченно согласился. Из двух людей из прошлого, против воли Оскара попавших в его настоящее, Яцек был все-таки более выносимым.
Наливая гостям «Шато-Лафит» 1961 года (Роджер Мендельсон любовно взял свой бокал и стал нежно рассматривать вино на свет), Оскар весело подумал, что из шести женщин за столом через его руки не прошла только одна — Жюльет Мендельсон. Поглядев на белую, слегка залоснившуюся за вечер маску лица Жюльет, Оскар решил, что Жюльет, без сомнения, знает теперь, кто такой Оскар и чем он занимается, — языки в Нью-Йорке работают энергично. Однако, несмотря на это, встречая Оскара на нью-йоркских парти, Жюльет всякий раз упрямо спрашивает его о том, как продвигается работа над книгой. Интересно, как бы вела себя Жюльет, попади она вдруг в Оскарову рабочую комнату, как бы вела себя продюсер, лежа с резиновым членом в попке, прикованная к новому замечательному креслу Оскара, включив мотор которого и член, и кресло, и жертву возможно привести в движение. В какой-нибудь десяток минут у жертвы наступает оргазм. И какой! Не только оргазм пизды, весело и грубо заулыбался своим мыслям Оскар, но и оргазм ушей, возможно… Он оглядел стол.
— Как себя чувствуешь, Яцек? — окликнул он длинноносика по-польски через сидящую между ними Габриэл.
— Спасибо. Хорошо, — коротко ответил Маленький Мук. Он пил «Перье» и ел какую-то зеленую гадость, салат, что ли, или шпинат, принесенную сумасшедшему уродцу Марией с кухни, все остальные имели выбор из четырех блюд, не считая закуски и десерта. Оскар с удовольствием съел любимый им саймон-стэйк и съел бы еще один, но почему-то постеснялся попросить еще один с кухни.
— Как тебе нравится парти? — не успокоился Оскар. Ему хотелось установить для себя, притворяется ли носатик или действительно за эти пять лет в добавление к тихопомешанному характеру он приобрел еще и черты святости.
— Пир во время чумы, — презрительно выдавил Яцек.
— Ну почему же так строго, — пожал плечами Оскар. — Мой день рождения.
Длинноносик, подумал он, быстро оправился от робости и теперь судит общество, собравшееся у Оскара, как грозный судия, «Ну что же, я тебя больше не приглашу. Маленький Мук. Гадкий и неблагодарный Маленький Мук, Будешь сидеть в своей конуре в Бруклине и вспоминать, как однажды побывал на парти у Оскара Могущественного».
Слева от Оскара сидела Сюзен Вудъярд, посему, поняв, что важничающего длинноносика ему не вовлечь в светскую беседу и ничего, кроме грубостей, он от Яцека не услышит, Оскар обратился к ней:
— Ты имеешь хорошее время, Сюзен?
— Без сомнения, Оскар. — Сюзен понизила голос и поглядела искоса через плечо Оскара на Габриэл. — Всегда, когда я нахожусь с тобой, я имею восхитительное время.
Оскар заметил, что он очень полюбил стандартные американские идиомы и выражения. Что может быть стандартнее и слаще вопроса «Имеете ли вы хорошее время?» и ответа Сюзен, что она «имеет хорошее время», однако важна интонация вопроса и ответа. А интонация ответа Сюзен была мягкой, слизистой, мокро-горячей, какой, наверное, сейчас была и пизда Сюзен под безвкусным сооружением Сони Бетти и под белыми коттоновыми, довольно крупными трусиками, какие — знает Оскар — неизменно носит Сюзен…
— Внимание! Внимание! — Стив Барон застучал ножом по своему бокалу.
Шум, создаваемый обедающими ста двадцатью пятью гостями, резко уменьшился, еще с полминуты продержался на уровне определенного количества децибел, наконец в последний раз резко взвизгнули два-три запоздалых вскрика, чья-то не ко времени фраза полоснула воздух… и все стихло.
— Я хочу поднять бокал, — объявил Стив Барон, поднимаясь, — за нашего красивого и молодого новорожденного, за Оскара!
Гости зааплодировали и зашумели, но Стив опять застучал ножом по бокалу:
— Я не закончил тост, прошу прощения… Появившись среди нас совсем недавно, Оскар Худзински стал незаменимым членом нашего общества, друзья, и это неоспоримо. Оскар принес в нашу жизнь свежесть, очарование, элегантность и загадочность своей необыкновенной личности. Все мы любим тебя, Оскар, особенно наши женщины, — весело подчеркнул Стив, — и желаем тебе всегда быть таким же молодым, красивым и блистательным, каким ты сейчас сидишь среди нас. За Оскара!
Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.
— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!
— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.
— Что? — переспросил Оскар.
Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.
— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…
— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…
— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.
Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.
— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…
Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.
— Жозеф! — позвал Оскар, отвернувшись от ожидающего продолжения ссоры Яцека. — Принесите всем еще шампанского, пожалуйста!..
10
Затем Оскар совершил небольшую глупость. Он покурил травы с двумя элегантными, одетыми в постпанковские тряпочки юношами и красивой девушкой Ребеккой, которых Оскар не приглашал на день рождения, но они каким-то образом все же оказались на его парти. Покурив же травы, Оскар сделался еще более чувствительным, что совершенно было ему противопоказано в деньрожденческую ночь. Ведь кроме того, что он получал удовольствие от всеобщего внимания, он еще и работал хозяином.Тридцать семь свечей одним дыханием он не задул. Торт на сто двадцать пять гостей был таким обширным, что равномерно размещенные на его территории свечи одним выдыханием не охватывались. «Кто, интересно, втыкал свечи в торт? — подумал Оскар раздраженно. — Мария? Анжелика? Не догадались, дурьи головы, что свечи следует разместить только в центре пирога и более часто, плотнее друг к другу». То, что он не смог задуть все свечи, показалось ему дурной приметой.
В двенадцать часов ночи прибыла поющая телеграмма. Девушка в красном форменном костюмчике — мундирчик и короткая юбочка — пропела Оскару поздравительную песенку и попыталась протанцевать вместе с ним что-то похожее на комический танец. Холодно-вежливый, но уже очень злой на мир, в том числе и на приславших ему телеграмму Жоржа и Люси, которых он абсолютно не мог вспомнить, Оскар так сильно сжал руку поющей телеграммы, что «телеграмма» испуганно остановилась, отказавшись от намерения провести Оскара по залу в кикапу. Очевидно, девушка не привыкла к таким злобным новорожденным, потому что она спешно ретировалась в толпу… Когда же Оскар захотел исправить свою ошибку и хотя бы предложить «телеграмме» бокал шампанского, «телеграммы» он не нашел, она исчезла.
Далее таинство дня рождения, деньрожденческие мистерии предстали перед Оскаром благодаря «канабис индика» в четко ограниченных, рваных эпизодах.
Пронесся мимо верзила Чарли, так и не снявший ужасного на нем парика и только сбросивший для удобства туфли. На плечах у Чарли сидела растрепанная Анжелика и что-то кричала… Во всяком случае, губы у нее были открыты.
Оскар побродил немного по залу, ища Габриэл, желая узнать, как она реагировала на это непозволительное смешение слуг и гостей. Он нашел ее с большим трудом. Габриэл и Женевьев сидели на белом кожаном диванчике в дальнем углу зала, у самой двери в запертую сейчас рабочую комнату, и внимательно слушали Гутора. «Разглагольствует!» — определил Оскар неприязненно и разозлился на себя за то, что он ищет поощрения или порицания происходящему от Габриэл. «Как слуга, — прошептал он со злостью. — Это мой день рождения. Мой лофт. И моя жизнь. Палач не ищет поощрений, и плевать он хотел на порицания…»
Время от времени уже уходящие гости подходили к Оскару прощаться, и он, оказывается, имел достаточно сил вежливо обменяться рукопожатиями с мужчинами и скользкими пьяными поцелуями с женщинами.
Несколько тут же образовавшихся компаний собирались идти в диско, потанцевать. Неизвестная ему женщина в мехах позвала Оскара в «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и долго благодарила его за то, что он существует, водя губами по губам Оскара и мягким пахучим телом по его телу.
— Извини, — прошептал ей Оскар, — но я новорожденный и не могу бросить своих гостей…
— Как скучно, — разочарованно оторвалась от Оскара дама в мехах. Оскар никак не мог вспомнить ее имени… — А где страсть? — спросила дама растерянно.
Оскар не мог в своем состоянии объяснить ей, где страсть, и дама в ее состоянии все равно бы не поняла, где страсть. Дама была пьяна, Оскар отупел от «канабис», посему он только прошептал, бесцеремонно притянув ее за ушко: «Позвони завтра, поговорим».
— А еще лучше — поедем с нами в «Рокси», Оскар, — предложил парень в бороде и очках. Оскар знал, что его зовут Луис. Луис был не то адвокат, не то дантист, однажды Оскару пришлось побывать у него дома… А может, это был офис, Оскар не уверен. Оскар запомнил двух голых до пояса моделей, подлинник Пикассо на стене и хрустальную вазочку с кокаином…
— Не могу, люди… — взмолился Оскар. — Гости! — И для пущей убедительности указал рукою на зал, где все еще бродили, сидели и даже лежали на трех, белой кожи, оскаровских диванах самые поздние гости. Шел четвертый час ночи…
11
Сюрпризом Габриэл Крониадис оказался… Артур. Бледный свет сочился из нескольких ламп, которые чья-то искусная профессиональная рука расположила на полу и скрыла в зарослях белых азалий, так же неизвестно откуда появившихся в рабочей комнате Оскара. Посередине комнаты, на раздвижной, черной кожи, медицинской постели, которую Оскар использовал как пыточное ложе, лежал на боку, обложенный подушками, труп молодого человека…Половые органы и колени трупа находились в струе бледного света одной из ламп, голова же помещалась в молочной полутени. Щеки и губы трупа были искусно покрашены и припудрены, ступни прикрывала гирлянда белых и лиловых цветов неизвестного Оскару вида. Чуть сложены в коленях ноги, чуть выпячен зад. Вокруг по всему пространству рабочей комнаты были расставлены черной кожи диванчики и пуфы, Оскару не принадлежащие. Некоторые пыточные сооружения были обнажены и вынуты из обычно скрывающих их чехлов, другие исчезли из рабочей комнаты, как будто их и не было.
Оскар, Габриэл и Луис, так и не ушедший в «Рокси», открыв дверь из спальни в рабочую комнату, замерли в дверях, не решаясь войти.
— У него есть имя? — почему-то прошептал Луис.
— Его зовут Артур, — так же шепотом ответила Габриэл и положила одну руку на талию Оскара, другую — на талию Луиса. — Мне страшно, — призналась она, поеживаясь. — И холодно… Тебе нравится, милый? Тебя это возбуждает? — прошептала она Оскару.
Оскар еще раз посмотрел «сюрприз», заметив себе, что тело трупа обильно поросло темными волосами. Может быть, труп при жизни был латиноамериканцем или итальянцем…
Очевидно, нанятые Габриэл люди доставили труп и совершили все необходимые перестановки, проникнув в рабочую комнату с черного хода. Замаскированная под кирпичную кладку дверь ведет на почти не употребляемую Оскаром черную лестницу. «Нравится ли ему?» Оскару любопытно, и, так как действие «канабис» еще не прошло, у происходящего есть глубина.
— Давайте выпьем и позовем остальных…
Оскар осторожно снял руку Габриэл с талии и через спальню и кабинет вернулся в салон, где бродили особо избранные, предназначенные участвовать в оргии гости. Слуг, шофера и телохранителя Габриэл отпустила за полчаса до этого.
Сюзен, Кати, Стив, все еще гогочущий Чарли-Долорес, настоявший на том, чтобы ему оставили до бессознания пьяную Анжелику… А где Наташка? — встревожился Оскар. Он знал, что она не уходила, он сам предупредил ее об оргии… Где Наташка?
Наташку он нашел в кухне, она нюхала кокаин в компании тех самых юношей, с которыми Оскар выкурил джойнт. Наташка сидела на коленях одного из юношей, в то время как другой, стоя, держал перед ней зеркало с насыпанными на нем несколькими линиями белого порошка. Нейлоновое платье Наташки, рассыпавшееся по коленям юноши, было подозрительно взбито, и Оскар подумал было, не находится ли член юноши в сидящей на нем Наташке.
— А, вот и новорожденный! — воскликнула Наташка. — Миленький новорожденный, позвольте вас поцеловать… — Наташка легко вскочила с колен юноши и обняла Оскара. Ухватив Оскара за щеки, Наташка поцеловала его и вкрадчиво прибавила: — …Миленький!
При этом от Наташки пахнуло алкоголем.
— Ты познакомился с ребятами? — спросила Наташка. — Мои самые близкие друзья. Питер — фотограф. Алея — журналист.
Оскар кивнул «самым близким друзьям», заметив с облегчением, что у журналиста, с которого встала Наташка, брюки оказались застегнутыми. И фотограф, и журналист, скорее всего оба, имели по богатому папочке, и если изредка и щелкали «Найконом» и садились за «Оливетти», то делали это для того, чтобы утешить свое самолюбие. Нью-йоркские приемы и парти на 75 процентов состояли из таких персонажей. Профессия фотографа — самая распространенная нью-йоркская профессия.
— Нас ждет некто Артур, люди, — сказал вежливый Оскар. — Пойдемте к Артуру.
— Какой Артур? — пьяненько улыбаясь, спросила Наташка.
— Тот, который круглого стола?
— Идите, увидите… — Оскар подтолкнул Наташку, для этого взяв ее осторожно за бедра в нейлоне, в сторону комнаты пыток. Сквозь открытые двери кабинета, ванной и спальни северным сиянием мерцал в рабочей комнате мертвый свет.
12
— Еби меня, еби, мы тоже будем мертвыми… — простонала мисс Стюарт.Кончив в стоящую перед ним на коленях Кати — колени на пуфе, руки и грудь на медицинской постели, в ногах Артура, почти касаясь его странно волосатых ног, запутанных в цветы, — Оскар огляделся вокруг…
Начавшаяся несмело оргия, благодаря полдюжике джойнтов, алкоголю и кокаину, теперь шумно дышала и шевелилась всеми одиннадцатью телами вокруг двенадцатого — мертвого — Артура.
Бородатый и статный Луис с массивной золотой цепью у горла, упершись ногами в пол, ритмично и глубоко ебал задравшую ему ноги на плечи Габриэл, лежащую на двухступенчатом диванчике. Оскар равнодушно проскользил по ним взглядом и нашел Чарли в съехавшем на одну сторону парике, с растекшимся мейкапом старой бляди, сидящим, откинувшись, в кресле. На нем, лицом к Оскару, сидела, бессмысленно улыбаясь, толстоногая девочка Анжелика. Чарли, подергиваясь, тряс девочку на члене. Тряслись странно старые, с синими сосками, груди девочки. Живот ее был в свежих мелких царапинах. Из своей позиции Оскар мог видеть темные яйца и часть члена Чарли, окаймленную вывернутой на Оскара красной девочкиной щелью и ее белыми, расшлепанными на ногах Чарли, ляжками… На Анжелике все еще были надеты белые носочки от Вулворта… От одного взгляда на совсем детски закушенные в удовольствии губы Анжелики у Оскара опять зашевелился член… Он встал и, подойдя к двухголовой фигуре, взял девочку рукой за грудь и поцеловал ее в нечистые, слюнявые и алкогольные губы.
— Хочешь, возьми ее, — сказал Чарли, останавливаясь. И, не дожидаясь ответа, снял Анжелику с колен. — Она ничего не соображает, — добавил Чарли, ухмыляясь, — можешь делать с ней все, что ты хочешь…
Рыхлое тело Анжелики, мягкое и пухлое, тотчас согнулось в коленях, собираясь свалиться на пол… Оскар поймал девчонку за попку и посадил ее в кресло. Чарли в кресле уже не было…