Страница:
Лежа на спине и цоглаживая благодарно волосы Оскара — он в это время, раздвинув руками ее щель, с любопытством разглядывал устройство пизды мадам де Брео, — Женевьев спросила:
— А ты? Ты кончаешь когда-нибудь?
— Мне нужно куда больше времени, — ответил Оскар, обводя пальцем очертания ее полового отверстия. У дамы-дизайнера был крупный клитор и крупно и просто устроенная пизда. Оскар верил, что с пиздой нужно работать. Целовать ее, чувствуя, ебать, понимая. Пизда — существо особое, любящее ласки и удовольствия, как дети любят конфеты и шоколад. Оскар всегда подходил к пизде с этой точки зрения, а не как к дыре в стене. В этом отличие Оскара от большинства мужчин. Даже Наташка признает, что Оскар по-настоящему любит пизду…
— Ох, это было так хорошо, — мечтательным, помутневшим голосом промычала Женевьев… — Очень хорошо… Я себя чувствую волшебно…
Судя по количеству судорог, которыми сопровождался оргазм Женевьев, это был, может быть, ее единственный половой акт с мужчиной за по крайней мере месяц, подумал Оскар, продолжая водить пальцем по поросшим темными волосами окрестностям пизды мадам. Волосы на голове мадам были цвета красного дерева — единственное, что как-то не согласовывалось с остальным ее вполне элегантным обликом дамы-дизайнера.
— Ох, так хорошо… — стонала Женевьев. — Ох…
Очевидно, желая отблагодарить Оскара за оргазм, мадам де Брео вдруг приподнялась и потянулась к его члену. Оскар позволил ей согнуться вдвое, переползти по проваливающемуся отельному ложу в ноги и взять член в мягкий и широкий рот. Он не стал разочаровывать мадам, не сказал ей, что, хотя он и получает определенное удовольствие от этого вида любви, тем не менее очень редко может кончить таким образом. Этот способ любведелания лишает Оскара инициативы и удовольствия подчинить себе женщину. Его привычка шокировать молодых девушек, неуважительно вспрыгивая им на грудь и еще более неуважительно втискивая им член в рот, относится скорее к области силы, подчинения, а не преследует своей целью получение удовольствия именно от членососания. Подавить жертву этим похабным наглым актом стремится Оскар. Ошеломить, сделать ее жертвой. Лежать же маленьким мальчиком, беззащитно предлагая самую уязвимую и нежную часть своего тела власти другого человека, Оскару не очень нравилось. Часто, особенно если партнер был неискусен, Оскар терял в процессе членососания эрекцию. Его, оскаровское, возбуждение происходило от борьбы, от победы, и это в обессилевшего, слабо разбросавшего члены врага втыкал он свое орудие. От сознания слабости жертвы наливался его член кровью.
Женевьев старалась очень. Она облизывала оскаровский член с головки до его уходивших, прятавшихся в крепкий кустарник корней. Но от облизывания она неосторожно перешла к заглатыванию, и тут Оскар понял, что полупьяная мадам де Брео не выдержит марафона. Когда она, во второй уже раз, едва не задохнувшись собственной слюной, вынула Оскаров член из горла, чтобы передохнуть, он остановил ее ласковым:
— Хватит, Джей, мне очень трудно кончить таким образом.
— Большинство мужчин любит это, — сказала, отведя волосы с лица, Женевьев и облизала губы. — Ты хорошо пахнешь, и ты вкусный…
— Но я не большинство мужчин, Женевьев, я меньшинство…
— Что это у тебя? — спросила Женевьев, указывая вверх. На стене, в изголовье кровати, свисали с гвоздя кожаный ошейник с шипами и плеть. Семихвостая черная кожаная плеть. Части специального гардероба, которые — только две — он позволил себе повесить на стену, показать миру. Больше показать он не хотел — комнату редко, но посещали горничные, хотя и нечасто, меняли белье, Оскару не хотелось бы прослыть среди персонала отеля и его обитателей уродом или извращенцем. Хотя некоторые из обитателей отеля и были уродами и извращенцами.
— Эс энд Эм, — объяснил Оскар приветливо, но почти равнодушно.
Женевьев усмехнулась, еще раз взглянула на плеть и ошейник, взяла со столика у кровати свой бокал со скотчем (в скотч они налили воды — ни льда, ни соды у Оскара, разумеется, не было), отхлебнула большой глоток и осторожно спросила:
— А ты что же, в Эс энд Эм?
— Ах, — сказал Оскар, — даже и не знаю… До какой-то степени, да. Я практикую кое-что для усиления сексуального удовольствия… Но это совсем безобидные вещи, ничего серьезного.
— Мне пора. — Женевьев, приподнявшись на локте, поцеловала Оскара. На Оскара пахнуло запахом его члена, и все морщины Женевьев разом приблизились к его лицу.
«Наверное, ей все же за пятьдесят, — подумал Оскар, — Уж очень глубокие надрезы, еще и усугубленные загаром, спускаются от носа Женевьев к углам ее рта».
Вслух же Оскар произнес насмешливо:
— Что, испугалась, Женевьев?
— Нет, что ты… — Женевьев уже встала и начала одеваться. — Мне действительно пора. Иначе я завтра не встану. А у меня завтра комитет.
— Комитет? — переспросил Оскар.
— Да. Я фэшен-координатор у Этель Ксавьер. Завтра мы принимаем в производство новые модели. Я должна быть в офисе в девять. Обычно я не появляюсь там раньше одиннадцати.
Женевьев погладила Оскара по лицу и, по-видимому, хотела нежно улыбнуться ему, но вышла гримаса. «Хуево быть старой, — подумал Оскар. — Очень хуево. Даже с такой фигурой, как у Женевьев».
— Я хочу встретиться с тобой еще. Ты очень милый. — Женевьев опять скорчила нежную гримасу. — Ты можешь мне подарить двадцать четыре часа в следующую пятницу?
— Безусловно. Я буду очень рад, — сказал Оскар и заставил себя, взяв мадам де Бреоза одну из больших круглых трудей, прильнуть к ее мокрому рту, пахнущему его членом.
Они выпили шампанского, Оскар выкурил джойнт, от которого Женевьев отказалась, самокритично объявив, что ей достаточно алкоголя, и, раздевшись — каждый разделся сам, — легли в постель.
«Гавайская трава — самая лучшая в мире!» — вспомнил Оскар граффити, недавно появившееся в холле отеля «Эпикур» среди других клинописных памятников, оставленных великим множеством варварских племен, населяющих «Эпикур». Да, гавайская — лучшая в мире. В гавайском тумане Женевьев пятидесятилетняя превратилась мгновенно в Женевьев двадцатилетнюю, а потом почему-то, даже поразительно, и в десятилетнюю. Раздвинув пухлые ножки Женевьев десятилетней, Оскар Совратитель поддел наглым грязным пальцем странно вспухшую плоть в ее отверстии… Женевьев десятилетняя, испуганно кусая губы и постанывая, отвернула лицо от страшного Оскара. И тогда…
Оскар практически насиловал Женевьев, позволяя себе все. Он жадно и больно разгребал и сжимал ее обширные груди, заламывал ей руки, при этом как можно грубее и неопрятнее ебал мадам де Брео, ударяя в нее животом, время от времени рукою вытаскивая из ее пизды слизистую субстанцию, выделяемую мадам в ответ на его хуй, и размазывал субстанцию по лицу и животу мадам…
Потом они лежали, и Женевьев смотрела преданным взглядом на Оскара-самца, втягивающего в легкие содержимое очередного джойнта. Оскару опять стала видеться Женевьев пятидесятилетняя, и он захотел изменить ее облик, очистить Женевьев хотя бы до возраста тридцати лет.
Гавайская трава чудесно выполнила чистку. Эрозия времени, наросты, морщины, дефекты снимались гавайским чудесным зельем в несколько минут, и очищенная от времени молоденькая мадам де Брео существовала достаточно долго для того, чтобы Оскар успел выполнить очередной этап своей работы.
«Я работаю. Это моя работа», — говорил себе Оскар, наклоняясь между ног мадам и трогая онемевшим языком ярко-красную щель мадам в самой верхней ее части. «Это моя работа, — опять и опять убеждал он себя. — Одни работают на кухнях, другие работают с мусором, я же работаю с пиздой…»
— Да-да, делай, как сейчас. Еще, пожалуйста… Еще делай, как сейчас, — стонала мадам. — Да, там, именно там… там… Еще, еще… еще…
— Я боюсь, боюсь, — пробормотала мадам де Брео нерешительно, но, увидев, что Оскар нахмурился, согласилась: — Хорошо, но, пожалуйста, не сделай мне больно…
— Скажи мне тотчас, если тебе будет больно, я остановлюсь, — прошептал Оскар и стал смазывать член кокосовым кремом.
Измучившись от долгого периода пустоты и незаполненности, пизда пятидесятилетней женщины теперь наслаждалась и благодарно вспухала вокруг розовой, тяжелой, в пупырышках, резины искусственного зверя. Сжимая член в кулаке, Оскар думал обо всех этих миллионах двуногих самцов, глупо обольщающихся относительно способности женщины к наслаждению, самодовольно думающих, что кратковременные сеансы толкательных движений членом в пизде жены или любовницы способны удовлетворить настоящую сексуальную жажду. Если бы они могли увидеть эту белую пену, выступающую из пизды и кольцом обнимающую розовое тело сумасшедшего искусственного любовника, вновь и вновь направляемого Оскаром в глубь мадам де Брео. Если бы они могли ощутить хоть на миг физическую усталость набрякших мышц Оскара, напряжение всего его организма, пытающегося заставить Женевьев вновь увидеть огненный столп и, напрягши мышцы живота, с нечеловеческим воем заорать: «А-аааааа-ааааааа!» и зарычать, о, тогда бы они поняли ничтожность и жалкость обычной любви.
Они уснули только тогда, когда Оскар уже не мог прикоснуться к пизде мадам без того, чтобы она не дергалась в нервном истощении и со слезами на глазам не кричала: «Нет! Я больше не могу! Оскар, милый, не надо! Не надо! Прекрати! Я умру! Нет!» Оскар оставил ее в покое.
Только на второе утро, после того как за Женевьев закрылась дверь номера 903 в отеле «Эпикур», эта же дверь перед нею открылась, и Женевьев, заметно осунувшаяся, осторожно вышла в коридор. Она поцеловала Оскара в дверях и слабым преданным собачьим взглядом нащупала его глаза. Нащупав их, долго, отступая задом, пятилась по коридору. Наконец исчезла в колене коридора, ведущем к элевейтору.
Оскар вернулся в комнату, свалился в постель и уснул. Последним его чувством была удовлетворенность собой и тем, что он прекрасно справился с первой своей работой. «Хорошо сделано».
глава третья
— Это ее фэшен-дом Бетти, да? — осведомился Оскар.
— Да-да, — торопится Женевьев. — А о Сюзен Вудъярд ты тоже, наверное, слышал — она писательница… ОК, я с тобой прощаюсь. Меня ждут на показе. Будь хорошим.
На Мэдисон Женевьев положила трубку. Оскар положил трубку на своем конце города, в Вилледже, и заглянул в зеркало, висящее над фальшивым камином. Из зеркала на него задумчиво-рассеянно посмотрел черноволосый и бледнолицый мужчина. «Интересно, кем я кажусь людям с первого взгляда?» — подумал Оскар. Женевьев представляет его своим друзьям как философа, который очень скоро осчастливит мир своей новой книгой, книгой века. «Нет, на философа я не похож, — с сомнением решил Оскар. — Скорее на человека свободной профессии или на карточного игрока. Да-да, на карточного игрока. И еще, может быть, на того, кем я и являюсь: на истязателя, на палача».
Уже второй месяц истязает плоть Женевьев Оскар. Женевьев его пытки удивительно идут на пользу. Она стала меньше пить и выглядит намного свежее. Удовлетворенный секс придал лицу счастливое выражение, и, хотя она, разумеется, не помолодела, все без исключения ее знакомые удивляются происшедшей в ней перемене.
Женевьев переселила Оскара в вилледжскую квартиру на Мортон-стрит. Деликатная Женевьев сообщила Оскару, что это квартира ее друзей, которые на год уехали в Англию, но Оскар абсолютно уверен, что она сняла квартиру специально для него.
Квартира небольшая — ливинг-рум и спальня, — но от отеля «Эпикур» буржуазную Мортон-стрит отделяет путь длиною в целую жизнь. Оскар же преодолел этот путь в месяц. «Браво, Худзински!» — сказал себе Оскар и стал собираться на свидание к Наташке. Оскар пригласил Наташку на обед в любимый ею ресторан «Знак Голубя», что на Третьей авеню у 64-й улицы. Оскар не видел Наташку с того самого памятного дня, когда ему впервые пришла в голову мысль стать палачом. Оскару очень хотелось ее увидеть, и он мог бы встретиться с Наташкой куда раньше, и не раз, но Оскару хотелось поразить Наташку новыми тряпками, которые купила ему Женевьев, — элегантным костюмом, белым пальто, — и он все оттягивал встречу, ему все казалось, что у него нет еще достаточного комплекта вещей, способных поразить русскую девушку. Но теперь настало время.
Приняв душ, высушив феном волосы так, что они аккуратно и высоко забегали назад, как у раннего, еще не разжиревшего Элвиса Пресли, Оскар надушился, надел белую рубашку, узкий галстук красно-черной расцветки, светло-коричневый в синюю и белую полоску костюм, черные, в узорах тисненых дырочек, туфли и довольно прошелся по квартире. За всю его жизнь у него никогда еще не было такого количества новой одежды. «Может быть, надеть черный костюм?» — задумался Оскар и пошел было к шкафу, но, решив, что черный костюм среди бела дня — было время ланча — будет выглядеть неуместно, натянул белое итальянское пальто стиля «мафиози», бросил на шею шарф и, сжав, не надевая их, в одной руке перчатки, вышел из квартиры.
В «Знаке Голубя» было многолюдно. Спустившись по ступенькам в заставленный цветами обеденный зал, Оскар гордо прошел к указанному ему метрдотелем столу и сел под куст каких-то розовых крупных цветов, названия которых Оскар, будучи городским жителем всю свою жизнь, не знал. Цветы выливались из деревянной кадки и почти соприкасались с его головой. Напротив Оскара, за стулом, на который сядет, когда придет, Наташа, находилась кадка с голубыми цветами. «Наташка со своими голубыми глазами будет как раз в цвет и в масть», — решил Оскар и, подозвав официанта, заказал аперитив, деликатности которого удивился сам: «Перно».
Его все равно всегда принимали за иностранца. Даже закажи Оскар бурбон со льдом, к концу вечера официант обычно позволял спросить его: «Протите, мистер, вы француз?» Иногда Оскар позволял себе, ответить «да».
Только когда Оскар вливал воду во второе перно, он наконец услышал гул многочисленных шепотков и сдержанных («Знак Голубя» — дорогой ресторан) возгласов восхищения и удивления. Волна шумного оживления приближалась к Оскару, и, даже не поднимая глаз от перно, Оскар мог с уверенностью сказать, что через зал идет Наташка. Ее передвижения в этой жизни всегда сопровождались всеобщим оживлением.
— Bay! — сказала Наташка. — Какой ты до невозможности роскощный, О! Что случилось, ты обворовал банк?
Оскар встал, пододвинулся к голубому облаку, к платью Наташки и ее горящим сейчас в восхищении глазам и поцеловал розовые маленькие Наташкины губы, зная, что сейчас весь зал: все бизнесмены, кокаин-дилеры и старые леди в буклях — смотрит только на них. Наташка и он всегда составляли прекрасную пару, только Оскар обычно был очень обтрепанный. «Пусть знают!» — мстительно подумал Оскар и еще более интимно притянул к себе Наташку и поцеловал ее второй раз более длительно.
— Хочешь шампанского для начала? — спросил Оскар, когда они сели.
— Хочу, — сказала Наташка, — только не забывай, что здесь очень дорого, у тебя хватит денег?
— Я бы тебя, наверное, не приглашал сюда, если бы у меня не было денег, — обиделся Оскар и заказал бутылку шампанского. «Дом Периньон». Назло Наташке. Он был в «Знаке Голубя» с Женевьев пару раз. Конечно, ресторан очень дорогой, но в кармане у Оскара, вернее в бумажнике — он первый раз в жизни завел себе бумажник, — лежало 600 долларов.
— Ну, рассказывай, — попросила Наташка, закурив свою обычную длинную женскую сигарету и нежно поглядывая на Оскара, чуть наклонив голову набок. Нежность во взгляде Наташки означала обычно, что предмет или личность, на которую она смотрит в данный момент, ей нравится. К сожалению, не существовало предмета или личности, которые бы нравились Наташке сколько-нибудь длительное время.
— Я знаю, — сказала Наташка. — Ты получил наследетво, да? От польского дедушки в Детройте. Акции автомобильной компании. Большой пакет акций. И теперь будешь жить на проценты с огромного банковского счета. Дедушка покинул родную Польшу в 1914 году, спасаясь от призыва в армию… Угадала?
— Нет, — засмеялся Оскар. — Совсем не то.
— Значит, ограбил банк… Bay! — воскликнула Наташка, увидав, что официант принес серебряное ведро со льдом и бутылку «Дом Периньон», которую он, перед тем как открыть, показал Оскару. — «Дом Периньон»? Гуляем! Явно ограбил банк и, судя по шампанскому, ограбил не на окраине. Какой, скажи мне, О, я очень любопытная… «Чейз Манхэттен»?
— Нет, — сказал Оскар, — не банк, опять мимо… За самую прекрасную женщину в мире, за тебя, Натали! — И Оскар приподнял свой бокал с шампанским и добавил: — Я очень тебя люблю!
Глаза Наташки сделались теплыми-теплыми, и она благодарно обвела ими Оскара: «Все-таки ты прелесть, О, когда не грубишь и не капризничаешь. Я тоже тебя очень и очень люблю!»
Они соприкоснулись бокалами и выпили.
— Хорошо, — сказала Наташа, поставив бокал, который подскочивший официант тотчас же наполнил шампанским. Если ресторан и был дорогим, то у них хотя бы был отличный сервис. — Хорошо, — повторила Наташа, — ты же не хочешь мне сказать, что ты эти деньги заработал, О, миленький?
— Вот именно, заработал. — Оскар торжествующе улыбнулся.
— Пе-ре-стань! — протянула Наташа. — Только твой костюм стоит долларов пятьсот, и обед, которым, я полагаю, ты собираешься меня накормить, будет тебе стоить сотню долларов. Да одна эта бутылка шампанского…
— И на все это я, да, заработал деньги, — перебил ее Оскар, сделав ударение на слове «заработал». Наташка смотрела на него разочарованно.
— И где же ты работаешь? — уже без особого интереса спросила она. — Надеюсь, не официантом?
— Нет, — сказал Оскар. — Я — палач.
— Кто? — переспросила Наташка недоуменно.
— Палач, — спокойно подтвердил Оскар. — Очень редкая профессия, я один из немногих ее представителей. Вряд ли единственный, но, во всяком случае, я никогда не слышал еще о других профессиональных палачах.
— Ты имеешь в виду, — нерешительно начала Наташа, — что… что ты пытаешь людей?
— Да, — подтвердил Оскар. — Я пытаю исключительно женщин. И за это получаю довольно приличные деньги. Точнее, я сейчас пытаю только одну женщину, но надеюсь получить работу и с еще несколькими женщинами…
Оскар решил загадочно улыбнуться, потому что лицо у Наташки было чуть-чуть испуганное.
— Палач… — повторила Наташка. — Ну и нуууу! — протянула она с уважением. — И где же ты их пытаешь, О, в тюрьме?
— Нет, — сказал Оскар лениво, — в своем апартменте в Гринвич-Вилледж, на Мортон-стрит…
— Bay! — сдалась Наташка. — Я ничего не могу понять. О, объясни мне, ради бога, кого ты пытаешь и за что?
— Я пытаю Женевьев де Брео, приковываю ее наручниками к постели, бью ее набором ремешков и плеток, колю ее иной раз иглой, застегиваю на ней тугие ошейники, ебу ее искусственными членами и членом неискусственным, изображаю насилие. Делаю все, что придет мне в голову, фантазия у меня обширная. Мой арсенал всевозможных орудий издевательств над мадам де Брео постоянно растет, я постоянно покупаю готовые приспособления в Эс энд Эм магазинах у Хадсон-ривер…
— Палач, палач! — повторяла она с восторгом. Остановившись наконец, она нежно поглядела на Оскара. На сей раз нежность означала одобрение. — Я всегда была уверена, что ты сексуальный маньяк.
— Я пришел в эту профессию через твою постель, между прочим, — невозмутимо сообщил Оскар. — Разве не ты научила меня первым приемам?! Вот теперь я палач…
— Если ты попадешь когда-нибудь в тюрьму благодаря твоей новой восхитительной профессии, не упоминай, пожалуйста, мое имя на суде и не говори, что это я тебя развратила, — засмеялась Наташка.
Она пришла в прекрасное состояние духа, небольшая светлая прядка волос отделилась от заколотой в небрежный шиньон массы и упала на Наташкин лоб. У Наташки был вид лукавой и смешливой хулиганки, девочки-подростка. Оскар протянул руку и погладил Наташкины губы, подбородок и шею.
— Ты все-таки гений, Оскар, — опять заговорила Наташка. — Додуматься до такого простого способа зарабатывать деньги! К тому же ты не меньше, чем я, любишь ебаться… — Наташка как-то стыдливо фыркнула.
— Ебать Женевьев де Брео не такое уж большое удовольствие, — возразил Оскар. — Ей пятьдесят.
— Ну и что, — пожала плечами Наташка. — Мне тоже когда-нибудь будет пятьдесят.
— Ты — другое дело. Тебя я смогу ебать и в пятьдесят.
— Спасибо, — склонила голову благодарная Наташка. — В пятьдесят лет я уже уйду из секса. Как боксеры уходят с ринга. Нужно уйти непобежденной…
— Да уж тебя победишь, как же! — засмеялся Оскар и, вглядевшись сквозь голубое облако в Наташкин холмик груди — Наташка любовно называла свои грудки курносенькими, — протянул к нему руку… Наташка дремотно и томно смежила глаза, чтобы зал не мешал ей прислушиваться к тому, как рука Оскара ласкает ее грудку…
— А вот слабо тебе выебать меня здесь, в ресторане? — вдруг быстро спросила Наташка, как бы не уверенная в Оскаре, и задвигала под столом ногами. Сбросив туфли, вытянула ноги и потерлась ступнями о лодыжки Оскара. По ногам Оскара, вверх к его паху, побежали мурашки… — Слабо? — опять тихо и серьезно спросила Наташа.
— Наталья… — начал Оскар. Он всегда, когда смущался и терялся, называл Наташку Наталья или Натали, взывая к ее серьезности через это официальное наименование лисьеподобного существа…
— Слабо… боишься, — хитро и соблазнительно улыбалась Наташка, и в сузившихся ее глазах сияли во все стороны разбитые вдребезги голубые хрусталики. — Трус, а еще палач…
— Что ты будешь есть, Натали? — спрятав лицо в меню, постарался отвлечь ее Оскар.
— Трус! — убежденно и весело констатировала Наташка. — Закажи мне саймон-стэйк… Я пойду в туалет, хочу пи-пи. Саймон-стэйк и салат из помидоров.
Наташка встала, весь зал опять смотрел на них, потому что невозможно было не смотреть на Наташку. От Наташки народ всегда чего-то ждал, у нее на лице было написано, что она вот-вот сейчас что-нибудь необыкновенное вытворит.
Задвигая обратно свой стул, Наташка насмешливо взглянула на сидящего с меню в руке Оскара и вдруг быстро почти прошептала: «Наберешься храбрости — постучи три раза в ледис-рум», — и ушла, колыхая попкой под голубым шелком на длинных ногах. Все без исключения мужчины в ресторане поглядели на Наташкину скрытую шелком попку, зная, что попка эта удивительной формы, прекрасна, и два эллипса, начинаясь у самой талии, спускаются вниз самой прекрасной на свете плотью, и тот, кто попробовал эту попку, подержал ее в руках, никогда уже попки этой не забудет.
«Какое все-таки Наташка элегантное существо», — подумал Оскар с восхищением. И он имел в виду не то, как Наташка одевается, нет, Наташка родилась элегантнейшим существом. Тоньше ее запястий Оскар не видел…
— Не надо, миленький, — возбужденно заговорила Наташка, — не надо, я пошутила. Кто-нибудь войдет…
Руки Оскара, однако, уже хватали Наташкины голые бедра под платьем, миновали лоскутик трусиков, прошлись по системе резинок, поддерживающих чулки, и впились в мякоть попки.
— Что ты делаешь, О, что ты делаешь… Не…
Наташка запнулась, так как именно в этот момент Оскар рывком повернул ее попкой к себе и силой согнул Наташку так, что ей пришлось ухватиться руками за умывальную раковину. Затем он задрал Наташкино голубое платье, и все великолепие прекрасного белого крупа, нежных половинок предстало ему, Оскару, и заставило его член налиться волной набежавшей крови. Одной рукой Оскар проник под Наташкину попку, нащупал там самую горячую и влажную точку, указывающую безошибочно на вход в самую прекрасную в мире пизду, сдвинул чуть в сторону мягкий нейлон трусиков и единым движением всего тела вдвинул в Наташку хуй.
— А ты? Ты кончаешь когда-нибудь?
— Мне нужно куда больше времени, — ответил Оскар, обводя пальцем очертания ее полового отверстия. У дамы-дизайнера был крупный клитор и крупно и просто устроенная пизда. Оскар верил, что с пиздой нужно работать. Целовать ее, чувствуя, ебать, понимая. Пизда — существо особое, любящее ласки и удовольствия, как дети любят конфеты и шоколад. Оскар всегда подходил к пизде с этой точки зрения, а не как к дыре в стене. В этом отличие Оскара от большинства мужчин. Даже Наташка признает, что Оскар по-настоящему любит пизду…
— Ох, это было так хорошо, — мечтательным, помутневшим голосом промычала Женевьев… — Очень хорошо… Я себя чувствую волшебно…
Судя по количеству судорог, которыми сопровождался оргазм Женевьев, это был, может быть, ее единственный половой акт с мужчиной за по крайней мере месяц, подумал Оскар, продолжая водить пальцем по поросшим темными волосами окрестностям пизды мадам. Волосы на голове мадам были цвета красного дерева — единственное, что как-то не согласовывалось с остальным ее вполне элегантным обликом дамы-дизайнера.
— Ох, так хорошо… — стонала Женевьев. — Ох…
Очевидно, желая отблагодарить Оскара за оргазм, мадам де Брео вдруг приподнялась и потянулась к его члену. Оскар позволил ей согнуться вдвое, переползти по проваливающемуся отельному ложу в ноги и взять член в мягкий и широкий рот. Он не стал разочаровывать мадам, не сказал ей, что, хотя он и получает определенное удовольствие от этого вида любви, тем не менее очень редко может кончить таким образом. Этот способ любведелания лишает Оскара инициативы и удовольствия подчинить себе женщину. Его привычка шокировать молодых девушек, неуважительно вспрыгивая им на грудь и еще более неуважительно втискивая им член в рот, относится скорее к области силы, подчинения, а не преследует своей целью получение удовольствия именно от членососания. Подавить жертву этим похабным наглым актом стремится Оскар. Ошеломить, сделать ее жертвой. Лежать же маленьким мальчиком, беззащитно предлагая самую уязвимую и нежную часть своего тела власти другого человека, Оскару не очень нравилось. Часто, особенно если партнер был неискусен, Оскар терял в процессе членососания эрекцию. Его, оскаровское, возбуждение происходило от борьбы, от победы, и это в обессилевшего, слабо разбросавшего члены врага втыкал он свое орудие. От сознания слабости жертвы наливался его член кровью.
Женевьев старалась очень. Она облизывала оскаровский член с головки до его уходивших, прятавшихся в крепкий кустарник корней. Но от облизывания она неосторожно перешла к заглатыванию, и тут Оскар понял, что полупьяная мадам де Брео не выдержит марафона. Когда она, во второй уже раз, едва не задохнувшись собственной слюной, вынула Оскаров член из горла, чтобы передохнуть, он остановил ее ласковым:
— Хватит, Джей, мне очень трудно кончить таким образом.
— Большинство мужчин любит это, — сказала, отведя волосы с лица, Женевьев и облизала губы. — Ты хорошо пахнешь, и ты вкусный…
— Но я не большинство мужчин, Женевьев, я меньшинство…
— Что это у тебя? — спросила Женевьев, указывая вверх. На стене, в изголовье кровати, свисали с гвоздя кожаный ошейник с шипами и плеть. Семихвостая черная кожаная плеть. Части специального гардероба, которые — только две — он позволил себе повесить на стену, показать миру. Больше показать он не хотел — комнату редко, но посещали горничные, хотя и нечасто, меняли белье, Оскару не хотелось бы прослыть среди персонала отеля и его обитателей уродом или извращенцем. Хотя некоторые из обитателей отеля и были уродами и извращенцами.
— Эс энд Эм, — объяснил Оскар приветливо, но почти равнодушно.
Женевьев усмехнулась, еще раз взглянула на плеть и ошейник, взяла со столика у кровати свой бокал со скотчем (в скотч они налили воды — ни льда, ни соды у Оскара, разумеется, не было), отхлебнула большой глоток и осторожно спросила:
— А ты что же, в Эс энд Эм?
— Ах, — сказал Оскар, — даже и не знаю… До какой-то степени, да. Я практикую кое-что для усиления сексуального удовольствия… Но это совсем безобидные вещи, ничего серьезного.
— Мне пора. — Женевьев, приподнявшись на локте, поцеловала Оскара. На Оскара пахнуло запахом его члена, и все морщины Женевьев разом приблизились к его лицу.
«Наверное, ей все же за пятьдесят, — подумал Оскар, — Уж очень глубокие надрезы, еще и усугубленные загаром, спускаются от носа Женевьев к углам ее рта».
Вслух же Оскар произнес насмешливо:
— Что, испугалась, Женевьев?
— Нет, что ты… — Женевьев уже встала и начала одеваться. — Мне действительно пора. Иначе я завтра не встану. А у меня завтра комитет.
— Комитет? — переспросил Оскар.
— Да. Я фэшен-координатор у Этель Ксавьер. Завтра мы принимаем в производство новые модели. Я должна быть в офисе в девять. Обычно я не появляюсь там раньше одиннадцати.
Женевьев погладила Оскара по лицу и, по-видимому, хотела нежно улыбнуться ему, но вышла гримаса. «Хуево быть старой, — подумал Оскар. — Очень хуево. Даже с такой фигурой, как у Женевьев».
— Я хочу встретиться с тобой еще. Ты очень милый. — Женевьев опять скорчила нежную гримасу. — Ты можешь мне подарить двадцать четыре часа в следующую пятницу?
— Безусловно. Я буду очень рад, — сказал Оскар и заставил себя, взяв мадам де Бреоза одну из больших круглых трудей, прильнуть к ее мокрому рту, пахнущему его членом.
11
В следующую пятницу Женевьев явилась к Оскару в отель с двумя бутылками шампанского. Вокруг одной из бутылок был повязан черный кашемировый мягкий шарф с золотыми нитками вытканной этикеткой «Этель Ксавьер». Шарф Женевьев сняла с бутылки и повязала Оскару на шею. «Скромный подарок», — сказала Женевьев.Они выпили шампанского, Оскар выкурил джойнт, от которого Женевьев отказалась, самокритично объявив, что ей достаточно алкоголя, и, раздевшись — каждый разделся сам, — легли в постель.
«Гавайская трава — самая лучшая в мире!» — вспомнил Оскар граффити, недавно появившееся в холле отеля «Эпикур» среди других клинописных памятников, оставленных великим множеством варварских племен, населяющих «Эпикур». Да, гавайская — лучшая в мире. В гавайском тумане Женевьев пятидесятилетняя превратилась мгновенно в Женевьев двадцатилетнюю, а потом почему-то, даже поразительно, и в десятилетнюю. Раздвинув пухлые ножки Женевьев десятилетней, Оскар Совратитель поддел наглым грязным пальцем странно вспухшую плоть в ее отверстии… Женевьев десятилетняя, испуганно кусая губы и постанывая, отвернула лицо от страшного Оскара. И тогда…
Оскар практически насиловал Женевьев, позволяя себе все. Он жадно и больно разгребал и сжимал ее обширные груди, заламывал ей руки, при этом как можно грубее и неопрятнее ебал мадам де Брео, ударяя в нее животом, время от времени рукою вытаскивая из ее пизды слизистую субстанцию, выделяемую мадам в ответ на его хуй, и размазывал субстанцию по лицу и животу мадам…
Потом они лежали, и Женевьев смотрела преданным взглядом на Оскара-самца, втягивающего в легкие содержимое очередного джойнта. Оскару опять стала видеться Женевьев пятидесятилетняя, и он захотел изменить ее облик, очистить Женевьев хотя бы до возраста тридцати лет.
Гавайская трава чудесно выполнила чистку. Эрозия времени, наросты, морщины, дефекты снимались гавайским чудесным зельем в несколько минут, и очищенная от времени молоденькая мадам де Брео существовала достаточно долго для того, чтобы Оскар успел выполнить очередной этап своей работы.
«Я работаю. Это моя работа», — говорил себе Оскар, наклоняясь между ног мадам и трогая онемевшим языком ярко-красную щель мадам в самой верхней ее части. «Это моя работа, — опять и опять убеждал он себя. — Одни работают на кухнях, другие работают с мусором, я же работаю с пиздой…»
— Да-да, делай, как сейчас. Еще, пожалуйста… Еще делай, как сейчас, — стонала мадам. — Да, там, именно там… там… Еще, еще… еще…
12
Оскару не хотелось испугать Женевьев, и потому в эти 24 часа, растянувшиеся в двадцать восемь, он не проделал с ней всего комплекса сексуальных мероприятий, которые он проделывал с Наташкой и которым он частично от Наташки и научился. Но он все же выебал Женевьев искусственным членом самого маленького размера, предварительно пробормотав сдавленным голосом: «Я хочу увидеть тебя опять в оргазме!» Наташку он уже давно ебал членом большого размера.— Я боюсь, боюсь, — пробормотала мадам де Брео нерешительно, но, увидев, что Оскар нахмурился, согласилась: — Хорошо, но, пожалуйста, не сделай мне больно…
— Скажи мне тотчас, если тебе будет больно, я остановлюсь, — прошептал Оскар и стал смазывать член кокосовым кремом.
Измучившись от долгого периода пустоты и незаполненности, пизда пятидесятилетней женщины теперь наслаждалась и благодарно вспухала вокруг розовой, тяжелой, в пупырышках, резины искусственного зверя. Сжимая член в кулаке, Оскар думал обо всех этих миллионах двуногих самцов, глупо обольщающихся относительно способности женщины к наслаждению, самодовольно думающих, что кратковременные сеансы толкательных движений членом в пизде жены или любовницы способны удовлетворить настоящую сексуальную жажду. Если бы они могли увидеть эту белую пену, выступающую из пизды и кольцом обнимающую розовое тело сумасшедшего искусственного любовника, вновь и вновь направляемого Оскаром в глубь мадам де Брео. Если бы они могли ощутить хоть на миг физическую усталость набрякших мышц Оскара, напряжение всего его организма, пытающегося заставить Женевьев вновь увидеть огненный столп и, напрягши мышцы живота, с нечеловеческим воем заорать: «А-аааааа-ааааааа!» и зарычать, о, тогда бы они поняли ничтожность и жалкость обычной любви.
Они уснули только тогда, когда Оскар уже не мог прикоснуться к пизде мадам без того, чтобы она не дергалась в нервном истощении и со слезами на глазам не кричала: «Нет! Я больше не могу! Оскар, милый, не надо! Не надо! Прекрати! Я умру! Нет!» Оскар оставил ее в покое.
Только на второе утро, после того как за Женевьев закрылась дверь номера 903 в отеле «Эпикур», эта же дверь перед нею открылась, и Женевьев, заметно осунувшаяся, осторожно вышла в коридор. Она поцеловала Оскара в дверях и слабым преданным собачьим взглядом нащупала его глаза. Нащупав их, долго, отступая задом, пятилась по коридору. Наконец исчезла в колене коридора, ведущем к элевейтору.
Оскар вернулся в комнату, свалился в постель и уснул. Последним его чувством была удовлетворенность собой и тем, что он прекрасно справился с первой своей работой. «Хорошо сделано».
* * *
Когда же, проспав до позднего вечера, Оскар встал и начал убирать всклокоченную после столь длительной операции комнату, под одной из шампанских бутылок он обнаружил стодолларовую бумажку, сложенную вдвое. Повертев банкнот в руках, Оскар улыбнулся, натянул брюки и отправился вниз заплатить менеджеру отеля причитающийся с него долг.
глава третья
1
— Хай, Оскар, это Женевьев. Будь, пожалуйста, дома с восьми до половины девятого. Я за тобой заеду. Надеюсь, ты не забыл, что сегодня мы отправляемся на обед к Сюзен Вудъярд. Будет ее бой-френд Боб Картер — журналист из «Нью-Йорк таймс», моя подруга Соня Бетти, ты, конечно, слышал о ней, и мы. Все свои.— Это ее фэшен-дом Бетти, да? — осведомился Оскар.
— Да-да, — торопится Женевьев. — А о Сюзен Вудъярд ты тоже, наверное, слышал — она писательница… ОК, я с тобой прощаюсь. Меня ждут на показе. Будь хорошим.
На Мэдисон Женевьев положила трубку. Оскар положил трубку на своем конце города, в Вилледже, и заглянул в зеркало, висящее над фальшивым камином. Из зеркала на него задумчиво-рассеянно посмотрел черноволосый и бледнолицый мужчина. «Интересно, кем я кажусь людям с первого взгляда?» — подумал Оскар. Женевьев представляет его своим друзьям как философа, который очень скоро осчастливит мир своей новой книгой, книгой века. «Нет, на философа я не похож, — с сомнением решил Оскар. — Скорее на человека свободной профессии или на карточного игрока. Да-да, на карточного игрока. И еще, может быть, на того, кем я и являюсь: на истязателя, на палача».
Уже второй месяц истязает плоть Женевьев Оскар. Женевьев его пытки удивительно идут на пользу. Она стала меньше пить и выглядит намного свежее. Удовлетворенный секс придал лицу счастливое выражение, и, хотя она, разумеется, не помолодела, все без исключения ее знакомые удивляются происшедшей в ней перемене.
Женевьев переселила Оскара в вилледжскую квартиру на Мортон-стрит. Деликатная Женевьев сообщила Оскару, что это квартира ее друзей, которые на год уехали в Англию, но Оскар абсолютно уверен, что она сняла квартиру специально для него.
Квартира небольшая — ливинг-рум и спальня, — но от отеля «Эпикур» буржуазную Мортон-стрит отделяет путь длиною в целую жизнь. Оскар же преодолел этот путь в месяц. «Браво, Худзински!» — сказал себе Оскар и стал собираться на свидание к Наташке. Оскар пригласил Наташку на обед в любимый ею ресторан «Знак Голубя», что на Третьей авеню у 64-й улицы. Оскар не видел Наташку с того самого памятного дня, когда ему впервые пришла в голову мысль стать палачом. Оскару очень хотелось ее увидеть, и он мог бы встретиться с Наташкой куда раньше, и не раз, но Оскару хотелось поразить Наташку новыми тряпками, которые купила ему Женевьев, — элегантным костюмом, белым пальто, — и он все оттягивал встречу, ему все казалось, что у него нет еще достаточного комплекта вещей, способных поразить русскую девушку. Но теперь настало время.
Приняв душ, высушив феном волосы так, что они аккуратно и высоко забегали назад, как у раннего, еще не разжиревшего Элвиса Пресли, Оскар надушился, надел белую рубашку, узкий галстук красно-черной расцветки, светло-коричневый в синюю и белую полоску костюм, черные, в узорах тисненых дырочек, туфли и довольно прошелся по квартире. За всю его жизнь у него никогда еще не было такого количества новой одежды. «Может быть, надеть черный костюм?» — задумался Оскар и пошел было к шкафу, но, решив, что черный костюм среди бела дня — было время ланча — будет выглядеть неуместно, натянул белое итальянское пальто стиля «мафиози», бросил на шею шарф и, сжав, не надевая их, в одной руке перчатки, вышел из квартиры.
2
У ресторана стояло несколько лимузинов, и рядом лениво бродили шоферы, ожидающие ланчующих боссов.В «Знаке Голубя» было многолюдно. Спустившись по ступенькам в заставленный цветами обеденный зал, Оскар гордо прошел к указанному ему метрдотелем столу и сел под куст каких-то розовых крупных цветов, названия которых Оскар, будучи городским жителем всю свою жизнь, не знал. Цветы выливались из деревянной кадки и почти соприкасались с его головой. Напротив Оскара, за стулом, на который сядет, когда придет, Наташа, находилась кадка с голубыми цветами. «Наташка со своими голубыми глазами будет как раз в цвет и в масть», — решил Оскар и, подозвав официанта, заказал аперитив, деликатности которого удивился сам: «Перно».
Его все равно всегда принимали за иностранца. Даже закажи Оскар бурбон со льдом, к концу вечера официант обычно позволял спросить его: «Протите, мистер, вы француз?» Иногда Оскар позволял себе, ответить «да».
Только когда Оскар вливал воду во второе перно, он наконец услышал гул многочисленных шепотков и сдержанных («Знак Голубя» — дорогой ресторан) возгласов восхищения и удивления. Волна шумного оживления приближалась к Оскару, и, даже не поднимая глаз от перно, Оскар мог с уверенностью сказать, что через зал идет Наташка. Ее передвижения в этой жизни всегда сопровождались всеобщим оживлением.
— Bay! — сказала Наташка. — Какой ты до невозможности роскощный, О! Что случилось, ты обворовал банк?
Оскар встал, пододвинулся к голубому облаку, к платью Наташки и ее горящим сейчас в восхищении глазам и поцеловал розовые маленькие Наташкины губы, зная, что сейчас весь зал: все бизнесмены, кокаин-дилеры и старые леди в буклях — смотрит только на них. Наташка и он всегда составляли прекрасную пару, только Оскар обычно был очень обтрепанный. «Пусть знают!» — мстительно подумал Оскар и еще более интимно притянул к себе Наташку и поцеловал ее второй раз более длительно.
— Хочешь шампанского для начала? — спросил Оскар, когда они сели.
— Хочу, — сказала Наташка, — только не забывай, что здесь очень дорого, у тебя хватит денег?
— Я бы тебя, наверное, не приглашал сюда, если бы у меня не было денег, — обиделся Оскар и заказал бутылку шампанского. «Дом Периньон». Назло Наташке. Он был в «Знаке Голубя» с Женевьев пару раз. Конечно, ресторан очень дорогой, но в кармане у Оскара, вернее в бумажнике — он первый раз в жизни завел себе бумажник, — лежало 600 долларов.
— Ну, рассказывай, — попросила Наташка, закурив свою обычную длинную женскую сигарету и нежно поглядывая на Оскара, чуть наклонив голову набок. Нежность во взгляде Наташки означала обычно, что предмет или личность, на которую она смотрит в данный момент, ей нравится. К сожалению, не существовало предмета или личности, которые бы нравились Наташке сколько-нибудь длительное время.
— Я знаю, — сказала Наташка. — Ты получил наследетво, да? От польского дедушки в Детройте. Акции автомобильной компании. Большой пакет акций. И теперь будешь жить на проценты с огромного банковского счета. Дедушка покинул родную Польшу в 1914 году, спасаясь от призыва в армию… Угадала?
— Нет, — засмеялся Оскар. — Совсем не то.
— Значит, ограбил банк… Bay! — воскликнула Наташка, увидав, что официант принес серебряное ведро со льдом и бутылку «Дом Периньон», которую он, перед тем как открыть, показал Оскару. — «Дом Периньон»? Гуляем! Явно ограбил банк и, судя по шампанскому, ограбил не на окраине. Какой, скажи мне, О, я очень любопытная… «Чейз Манхэттен»?
— Нет, — сказал Оскар, — не банк, опять мимо… За самую прекрасную женщину в мире, за тебя, Натали! — И Оскар приподнял свой бокал с шампанским и добавил: — Я очень тебя люблю!
Глаза Наташки сделались теплыми-теплыми, и она благодарно обвела ими Оскара: «Все-таки ты прелесть, О, когда не грубишь и не капризничаешь. Я тоже тебя очень и очень люблю!»
Они соприкоснулись бокалами и выпили.
— Хорошо, — сказала Наташа, поставив бокал, который подскочивший официант тотчас же наполнил шампанским. Если ресторан и был дорогим, то у них хотя бы был отличный сервис. — Хорошо, — повторила Наташа, — ты же не хочешь мне сказать, что ты эти деньги заработал, О, миленький?
— Вот именно, заработал. — Оскар торжествующе улыбнулся.
— Пе-ре-стань! — протянула Наташа. — Только твой костюм стоит долларов пятьсот, и обед, которым, я полагаю, ты собираешься меня накормить, будет тебе стоить сотню долларов. Да одна эта бутылка шампанского…
— И на все это я, да, заработал деньги, — перебил ее Оскар, сделав ударение на слове «заработал». Наташка смотрела на него разочарованно.
— И где же ты работаешь? — уже без особого интереса спросила она. — Надеюсь, не официантом?
— Нет, — сказал Оскар. — Я — палач.
— Кто? — переспросила Наташка недоуменно.
— Палач, — спокойно подтвердил Оскар. — Очень редкая профессия, я один из немногих ее представителей. Вряд ли единственный, но, во всяком случае, я никогда не слышал еще о других профессиональных палачах.
— Ты имеешь в виду, — нерешительно начала Наташа, — что… что ты пытаешь людей?
— Да, — подтвердил Оскар. — Я пытаю исключительно женщин. И за это получаю довольно приличные деньги. Точнее, я сейчас пытаю только одну женщину, но надеюсь получить работу и с еще несколькими женщинами…
Оскар решил загадочно улыбнуться, потому что лицо у Наташки было чуть-чуть испуганное.
— Палач… — повторила Наташка. — Ну и нуууу! — протянула она с уважением. — И где же ты их пытаешь, О, в тюрьме?
— Нет, — сказал Оскар лениво, — в своем апартменте в Гринвич-Вилледж, на Мортон-стрит…
— Bay! — сдалась Наташка. — Я ничего не могу понять. О, объясни мне, ради бога, кого ты пытаешь и за что?
— Я пытаю Женевьев де Брео, приковываю ее наручниками к постели, бью ее набором ремешков и плеток, колю ее иной раз иглой, застегиваю на ней тугие ошейники, ебу ее искусственными членами и членом неискусственным, изображаю насилие. Делаю все, что придет мне в голову, фантазия у меня обширная. Мой арсенал всевозможных орудий издевательств над мадам де Брео постоянно растет, я постоянно покупаю готовые приспособления в Эс энд Эм магазинах у Хадсон-ривер…
3
Наташка хохотала долго и даже в конце концов закашлялась.— Палач, палач! — повторяла она с восторгом. Остановившись наконец, она нежно поглядела на Оскара. На сей раз нежность означала одобрение. — Я всегда была уверена, что ты сексуальный маньяк.
— Я пришел в эту профессию через твою постель, между прочим, — невозмутимо сообщил Оскар. — Разве не ты научила меня первым приемам?! Вот теперь я палач…
— Если ты попадешь когда-нибудь в тюрьму благодаря твоей новой восхитительной профессии, не упоминай, пожалуйста, мое имя на суде и не говори, что это я тебя развратила, — засмеялась Наташка.
Она пришла в прекрасное состояние духа, небольшая светлая прядка волос отделилась от заколотой в небрежный шиньон массы и упала на Наташкин лоб. У Наташки был вид лукавой и смешливой хулиганки, девочки-подростка. Оскар протянул руку и погладил Наташкины губы, подбородок и шею.
— Ты все-таки гений, Оскар, — опять заговорила Наташка. — Додуматься до такого простого способа зарабатывать деньги! К тому же ты не меньше, чем я, любишь ебаться… — Наташка как-то стыдливо фыркнула.
— Ебать Женевьев де Брео не такое уж большое удовольствие, — возразил Оскар. — Ей пятьдесят.
— Ну и что, — пожала плечами Наташка. — Мне тоже когда-нибудь будет пятьдесят.
— Ты — другое дело. Тебя я смогу ебать и в пятьдесят.
— Спасибо, — склонила голову благодарная Наташка. — В пятьдесят лет я уже уйду из секса. Как боксеры уходят с ринга. Нужно уйти непобежденной…
— Да уж тебя победишь, как же! — засмеялся Оскар и, вглядевшись сквозь голубое облако в Наташкин холмик груди — Наташка любовно называла свои грудки курносенькими, — протянул к нему руку… Наташка дремотно и томно смежила глаза, чтобы зал не мешал ей прислушиваться к тому, как рука Оскара ласкает ее грудку…
— А вот слабо тебе выебать меня здесь, в ресторане? — вдруг быстро спросила Наташка, как бы не уверенная в Оскаре, и задвигала под столом ногами. Сбросив туфли, вытянула ноги и потерлась ступнями о лодыжки Оскара. По ногам Оскара, вверх к его паху, побежали мурашки… — Слабо? — опять тихо и серьезно спросила Наташа.
— Наталья… — начал Оскар. Он всегда, когда смущался и терялся, называл Наташку Наталья или Натали, взывая к ее серьезности через это официальное наименование лисьеподобного существа…
— Слабо… боишься, — хитро и соблазнительно улыбалась Наташка, и в сузившихся ее глазах сияли во все стороны разбитые вдребезги голубые хрусталики. — Трус, а еще палач…
— Что ты будешь есть, Натали? — спрятав лицо в меню, постарался отвлечь ее Оскар.
— Трус! — убежденно и весело констатировала Наташка. — Закажи мне саймон-стэйк… Я пойду в туалет, хочу пи-пи. Саймон-стэйк и салат из помидоров.
Наташка встала, весь зал опять смотрел на них, потому что невозможно было не смотреть на Наташку. От Наташки народ всегда чего-то ждал, у нее на лице было написано, что она вот-вот сейчас что-нибудь необыкновенное вытворит.
Задвигая обратно свой стул, Наташка насмешливо взглянула на сидящего с меню в руке Оскара и вдруг быстро почти прошептала: «Наберешься храбрости — постучи три раза в ледис-рум», — и ушла, колыхая попкой под голубым шелком на длинных ногах. Все без исключения мужчины в ресторане поглядели на Наташкину скрытую шелком попку, зная, что попка эта удивительной формы, прекрасна, и два эллипса, начинаясь у самой талии, спускаются вниз самой прекрасной на свете плотью, и тот, кто попробовал эту попку, подержал ее в руках, никогда уже попки этой не забудет.
«Какое все-таки Наташка элегантное существо», — подумал Оскар с восхищением. И он имел в виду не то, как Наташка одевается, нет, Наташка родилась элегантнейшим существом. Тоньше ее запястий Оскар не видел…
4
Когда через несколько минут Оскар постучал в массивную дверь ледис-рум, ему открыла испуганно улыбающаяся Наташка. В одной руке у нее был цилиндрик помады. Оскар, не говоря ни слова, вошел, оттесняя Наташку в тесное кафельное, залитое синим дневным светом помещение, поцеловал Наташкины недокрашенные губы и руками полез в теплые Наташкины тряпки.— Не надо, миленький, — возбужденно заговорила Наташка, — не надо, я пошутила. Кто-нибудь войдет…
Руки Оскара, однако, уже хватали Наташкины голые бедра под платьем, миновали лоскутик трусиков, прошлись по системе резинок, поддерживающих чулки, и впились в мякоть попки.
— Что ты делаешь, О, что ты делаешь… Не…
Наташка запнулась, так как именно в этот момент Оскар рывком повернул ее попкой к себе и силой согнул Наташку так, что ей пришлось ухватиться руками за умывальную раковину. Затем он задрал Наташкино голубое платье, и все великолепие прекрасного белого крупа, нежных половинок предстало ему, Оскару, и заставило его член налиться волной набежавшей крови. Одной рукой Оскар проник под Наташкину попку, нащупал там самую горячую и влажную точку, указывающую безошибочно на вход в самую прекрасную в мире пизду, сдвинул чуть в сторону мягкий нейлон трусиков и единым движением всего тела вдвинул в Наташку хуй.