Страница:
повернул, а затем и вовсе стих, и мы шли на веслах со скоростью черепахи.
Поневоле можно было пасть духом: я что было мочи налегал на весла, но шлюпка
почти не двигалась с места из-за тяжелого груза за кормой.
Night began to fall, and to make matters worse, the wind sprang up
ahead. Not only did all forward motion cease, but we began to drift back and
out to sea. I struggled at the oars till I was played out. Poor Maud, whom I
could never prevent from working to the limit of her strength, lay weakly
back in the stern-sheets. I could row no more. My bruised and swollen hands
could no longer close on the oar handles. My wrists and arms ached
intolerably, and though I had eaten heartily of a twelve-o'clock lunch, I
had worked so hard that I was faint from hunger.
Спускалась ночь, и, в довершение всех бед, подул ветер с берега. Мы уже
не только не продвигались вперед, но нас стало сносить в открытое море. Я
греб из последних сил, пока не выдохся. Бедняжка Мод, которая тоже
выбивалась из сил, стараясь мне помочь и не слушая моих уговоров, в
изнеможении прилегла на корму. Я больше не мог грести. Натруженные,
распухшие руки уже не держали весла. Плечи ломило, и, хотя в полдень я
основательно поел, после такой работы у меня голова кружилась от голода.
I pulled in the oars and bent forward to the line which held the tow.
But Maud's hand leaped out restrainingly to mine.
Я убрал весла и нагнулся над буксирным тросом. Но Мод схватила меня за
руку.
"What are you going to do?" she asked in a strained, tense voice.
-- Что вы задумали? -- спросила она с тревогой.
"Cast it off," I answered, slipping a turn of the rope.
-- Отдать буксир, -- ответил я, отвязывая трос.
But her fingers closed on mine.
Ее пальцы сжали мою руку.
"Please don't," she begged.
-- Нет, нет, не надо! -- воскликнула она.
"It is useless," I answered. "Here is night and the wind blowing us off
the land."
-- Да ведь мы все равно ничего не можем сделать! -- сказал я. -- Уже
ночь, и нас относит от берега.
"But think, Humphrey. If we cannot sail away on the Ghost, we may
remain for years on the island - for life even. If it has never been
discovered all these years, it may never be discovered."
-- Но подумайте, Хэмфри! Если мы не уплывем на "Призраке", нам на
долгие годы, быть может, на всю жизнь, придется остаться на этом острове.
Раз его до сих пор не открыли, значит, может быть, никогда и не откроют.
"You forget the boat we found on the beach," I reminded her.
-- Вы забыли о лодке, которую мы нашли на берегу, -- напомнил я.
"It was a seal-hunting boat," she replied, "and you know perfectly well
that if the men had escaped they would have been back to make their fortunes
from the rookery. You know they never escaped."
-- Это промысловая шлюпка, -- отвечала она, -- и вы, конечно,
понимаете, Хэмфри, что если б люди с нее спаслись, они вернулись бы, чтобы
составить себе состояние на этом лежбище. Они погибли, вы сами это знаете.
I remained silent, undecided.
Я молчал, все еще колеблясь.
"Besides," she added haltingly, "it's your idea, and I want to see you
succeed."
-- А кроме того, -- запинаясь, добавила она, -- это был ваш план, и я
хочу, чтобы вам удалось его осуществить.
Now I could harden my heart. As soon as she put it on a flattering
personal basis, generosity compelled me to deny her.
Это придало мне решимости. То, что она сказала, было очень лестно для
меня, но из великодушия я все еще упрямился.
"Better years on the island than to die to-night, or to-morrow, or the
next day, in the open boat. We are not prepared to brave the sea. We have no
food, no water, no blankets, nothing. Why, you'd not survive the night
without blankets: I know how strong you are. You are shivering now."
-- Лучше уж прожить несколько лет на этом острове, чем погибнуть в
океане этой ночью или завтра, -- сказал я. -- Мы не подготовлены к плаванию
в открытом море. У нас нет ни пищи, ни воды, ни одеял -- ничего! Да вы и
одной ночи не выдержите без одеяла. Я знаю ваши силы. Вы и так уже дрожите.
"It is only nervousness," she answered. "I am afraid you will cast off
the masts in spite of me."
-- Это нервы, -- ответила она. -- Я боюсь, что вы не послушаетесь меня
и отвяжете мачты.
"Oh, please, please, Humphrey, don't!" she burst out, a moment later.
-- О, пожалуйста, прошу вас, Хэмфри, не надо! -- взмолилась она через
минуту.
And so it ended, with the phrase she knew had all power over me. We
shivered miserably throughout the night. Now and again I fitfully slept, but
the pain of the cold always aroused me. How Maud could stand it was beyond
me. I was too tired to thrash my arms about and warm myself, but I found
strength time and again to chafe her hands and feet to restore the
circulation. And still she pleaded with me not to cast off the masts. About
three in the morning she was caught by a cold cramp, and after I had rubbed
her out of that she became quite numb. I was frightened. I got out the oars
and made her row, though she was so weak I thought she would faint at every
stroke.
Это решило дело. Она знала, какую власть имеют надо мной эти слова. Мы
мучительно дрогли всю ночь. Порой я начинал дремать, но холод был так
жесток, что я тут же просыпался. Как Мод могла это вынести, было выше моего
понимания. Я так устал, что у меня уже не хватало сил двигаться, чтобы хоть
немного согреться, но все же время от времени я растирал Мод руки и ноги,
стараясь восстановить в них кровообращение. Под утро у нее начались судороги
от холода. Я снова принялся растирать ей руки и ноги; судороги прошли, но я
увидел, что она совсем окоченела. Я испугался. Посадив ее на весла, я
заставил ее грести, но она так ослабела, что после каждого взмаха веслами
едва не теряла сознание.
Morning broke, and we looked long in the growing light for our island.
At last it showed, small and black, on the horizon, fully fifteen miles
away. I scanned the sea with my glasses. Far away in the south-west I could
see a dark line on the water, which grew even as I looked at it.
Забрезжило, и в предрассветной дымке мы долго искали глазами наш
остров. Наконец, мы увидели его -- крошечное темное пятнышко, милях в
пятнадцати от нас, на самом горизонте. Я осмотрел море в бинокль. Вдали, на
юго-западе, я заметил на воде темную полосу, она явно придвигалась к нам.
"Fair wind!" I cried in a husky voice I did not recognize as my own.
-- Попутный ветер! -- закричал я хрипло, и мой голос показался мне
чужим.
Maud tried to reply, but could not speak. Her lips were blue with cold,
and she was hollow-eyed - but oh, how bravely her brown eyes looked at me!
How piteously brave!
Мод хотела что-то сказать и не могла вымолвить ни слова. Губы ее
посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно смотрели на меня эти
ясные карие глаза! Как жалобно и все же мужественно!
Again I fell to chafing her hands and to moving her arms up and down
and about until she could thrash them herself. Then I compelled her to stand
up, and though she would have fallen had I not supported her, I forced her
to walk back and forth the several steps between the thwart and the
stern-sheets, and finally to spring up and down.
Снова принялся я растирать ей руки, поднимать и опускать их, пока она
не почувствовала, что может двигать ими. Потом я заставил ее встать и
сделать несколько шагов между средней банкой и кормой, хотя она, верно,
упала бы, если бы я не поддерживал ее. Я заставил ее даже попрыгать.
"Oh, you brave, brave woman," I said, when I saw the life coming back
into her face. "Did you know that you were brave?"
-- Ах вы, храбрая маленькая женщина! -- сказал я, увидев, что лицо ее
снова оживает. -- Знаете ли вы, какая вы храбрая?
"I never used to be," she answered. "I was never brave till I knew you.
It is you who have made me brave."
-- Никогда я не была храброй, -- промолвила она, -- пока не узнала вас.
Это вы сделали меня храброй!
"Nor I, until I knew you," I answered.
-- Ну, и я не был храбр, пока не узнал вас, -- сказал я.
She gave me a quick look, and again I caught that dancing, tremulous
light and something more in her eyes. But it was only for the moment. Then
she smiled.
Она бросила на меня быстрый "взгляд, и я снова уловил этот теплый
трепетный огонек Б ее глазах... и еще что-то. Но это длилось всего одно
мгновение. Мод улыбнулась.
"It must have been the conditions," she said; but I knew she was wrong,
and I wondered if she likewise knew. Then the wind came, fair and fresh, and
the boat was soon labouring through a heavy sea toward the island. At
half-past three in the afternoon we passed the south-western promontory. Not
only were we hungry, but we were now suffering from thirst. Our lips were
dry and cracked, nor could we longer moisten them with our tongues. Then the
wind slowly died down. By night it was dead calm and I was toiling once more
at the oars - but weakly, most weakly. At two in the morning the boat's bow
touched the beach of our own inner cove and I staggered out to make the
painter fast. Maud could not stand, nor had I strength to carry her. I fell
in the sand with her, and, when I had recovered, contented myself with
putting my hands under her shoulders and dragging her up the beach to the
hut.
-- Вас-то просто обстоятельства изменили, -- сказала она. Но я знал,
что это не так, и, быть может, она сама это понимала. Тут налетел ветер,
попутный и свежий, и скоро шлюпка уже прокладывала себе дорогу по высокой
волне прямо к острову. После полудня мы миновали юго-западный мыс. Теперь
уже не только голод мучил нас -- мы изнемогали от жажды. Губы у нас
пересохли и потрескались, и мы тщетно пытались смочить их языком. А затем
ветер начал спадать и к ночи стих совсем. Я снова сел на весла, но едва мог
грести. В два часа утра нос шлюпки врезался в прибрежный песок нашей
маленькой бухточки, и я, шатаясь, выбрался на берег и привязал шлюпку. Мод
не стояла на ногах от усталости. Я хотел понести ее, но у меня не хватило
сил. Я упал вместе с нею на песок, а когда отдышался, взял ее под мышки и
волоком потащил к хижине.
The next day we did no work. In fact, we slept till three in the
afternoon, or at least I did, for I awoke to find Maud cooking dinner. Her
power of recuperation was wonderful. There was something tenacious about
that lily-frail body of hers, a clutch on existence which one could not
reconcile with its patent weakness.
На следующий день мы не работали. Мы проспали до трех часов дня, по
крайней мере я. Когда я проснулся, Мод уже стряпала обед. Ее способность
быстро восстанавливать силы была поразительна. Это хрупкое, как стебелек
цветка, тело обладало изумительной выносливостью. Как ни мало было у нее
сил, она цепко держалась за жизнь.
"You know I was travelling to Japan for my health," she said, as we
lingered at the fire after dinner and delighted in the movelessness of
loafing. "I was not very strong. I never was. The doctors recommended a sea
voyage, and I chose the longest."
-- Вы ведь знаете, что я предприняла путешествие в Японию для
укрепления здоровья, -- сказала она, когда мы, пообедав, сидели у костра,
наслаждаясь покоем. -- Я никогда не отличалась крепким здоровьем. Врачи
рекомендовали мне путешествие по морю, ну я и выбрала самое продолжительное.
"You little knew what you were choosing," I laughed.
-- Не знали вы, что выбирали! -- рассмеялся я.
"But I shall be a different women for the experience, as well as a
stronger woman," she answered; "and, I hope a better woman. At least I shall
understand a great deal more life."
-- Что ж, это очень изменило меня и, надеюсь, -- к лучшему, -- заметила
она. -- Я теперь стала крепче, сильнее. И, во всяком случае, больше знаю
жизнь.
Then, as the short day waned, we fell to discussing Wolf Larsen's
blindness. It was inexplicable. And that it was grave, I instanced his
statement that he intended to stay and die on Endeavour Island. When he,
strong man that he was, loving life as he did, accepted his death, it was
plain that he was troubled by something more than mere blindness. There had
been his terrific headaches, and we were agreed that it was some sort of
brain break- down, and that in his attacks he endured pain beyond our
comprehension.
Короткий осенний день быстро шел на убыль. Мы разговорились о страшной,
необъяснимой слепоте, поразившей Волка Ларсена. Я сказал, что, видимо, дело
его плохо, если он заявил, что хочет остаться и умереть на Острове Усилий.
Когда такой сильный, так любящий жизнь человек готовится к смерти, ясно, что
тут кроется нечто большее, чем слепота. А эти ужасные головные
болиПотолковав, мы решили, что он, очевидно, страдает какой-то болезнью
мозговых сосудов и во время приступов испытывает нечеловеческую боль.
I noticed as we talked over his condition, that Maud's sympathy went
out to him more and more; yet I could not but love her for it, so sweetly
womanly was it. Besides, there was no false sentiment about her feeling. She
was agreed that the most rigorous treatment was necessary if we were to
escape, though she recoiled at the suggestion that I might some time be
compelled to take his life to save my own - "our own," she put it.
Я заметил, что, чем больше говорили мы о тяжелом состоянии Волка
Ларсена, тем сильнее прорывалось у Мод сострадание к нему, но это было так
трогательно и так по-женски, что лишь сильнее привлекало меня к ней. К тому
же всякая фальшивая сентиментальность была ей совершенно чужда. Мод вполне
соглашалась со мной, что нам необходимо применить к Волку Ларсену самые
суровые меры, если мы хотим уплыть с этого острова, и только мысль о том,
что я могу оказаться вынужденным лишить его жизни, чтобы спасти свою (она
сказала "нашу") жизнь, пугала ее.
In the morning we had breakfast and were at work by daylight. I found a
light kedge anchor in the fore-hold, where such things were kept; and with a
deal of exertion got it on deck and into the boat. With a long running-line
coiled down in the stem, I rowed well out into our little cove and dropped
the anchor into the water. There was no wind, the tide was high, and the
schooner floated. Casting off the shore-lines, I kedged her out by main
strength (the windlass being broken), till she rode nearly up and down to
the small anchor - too small to hold her in any breeze. So I lowered the big
starboard anchor, giving plenty of slack; and by afternoon I was at work on
the windlass.
На следующий день мы позавтракали на рассвете и сразу же принялись за
работу. В носовом трюме, где хранился судовой инвентарь, я нашел верп и
ценой больших усилий вытащил его на палубу и спустил в шлюпку. Сложив бухтой
на корме шлюпки длинный трос, я завез якорь подальше от берега и бросил его.
Ветра не было, стоял высокий прилив, и шхуна была на плаву. Отдав швартовы,
я начал верповать вручную, так как брашпиль был испорчен. Скоро шхуна
подошла почти к самому верпу. Он, конечно, был слишком мал, чтобы удержать
судно даже при легком бризе, поэтому я отдал большой якорь правого борта,
дав побольше слабины. После обеда я взялся восстанавливать брашпиль.
Three days I worked on that windlass. Least of all things was I a
mechanic, and in that time I accomplished what an ordinary machinist would
have done in as many hours. I had to learn my tools to begin with, and every
simple mechanical principle which such a man would have at his finger ends I
had likewise to learn. And at the end of three days I had a windlass which
worked clumsily. It never gave the satisfaction the old windlass had given,
but it worked and made my work possible.
Целых три дня провозился я с этим брашпилем, хотя любой механик,
вероятно, исправил бы его за три часа. Но я в этом ровно ничего не смыслил,
и мне приходилось овладевать знаниями, которые являются азбукой для
специалиста; да к тому же я должен был еще учиться пользоваться
инструментами. Однако к концу третьего дня брашпиль с грехом пополам начал
действовать. Он работал далеко не так хорошо, как до поломки, но все же
делал свое дело, без него моя задача была бы невыполнима.
In half a day I got the two topmasts aboard and the shears rigged and
guyed as before. And that night I slept on board and on deck beside my work.
Maud, who refused to stay alone ashore, slept in the forecastle. Wolf Larsen
had sat about, listening to my repairing the windlass and talking with Maud
and me upon indifferent subjects. No reference was made on either side to
the destruction of the shears; nor did he say anything further about my
leaving his ship alone. But still I had feared him, blind and helpless and
listening, always listening, and I never let his strong arms get within
reach of me while I worked.
Полдня ушло у меня на то, чтобы поднять на борт обе стеньги, поставить
стрелу и закрепить ее оттяжками, как и в первый раз. В эту ночь я улегся
спать прямо на палубе около стрелы. Мод отказалась ночевать одна на берегу и
устроилась в матросском кубрике. Днем Волк Ларсен опять сидел на палубе,
прислушиваясь к тому, что мы делаем, и беседовал с нами на посторонние темы.
Никто из нас ни словом не обмолвился о произведенных им разрушениях, и он
больше не требовал, чтобы я оставил его шхуну в покое. Но я по-прежнему
боялся его -- слепого, беспомощного и все время настороженно
прислушивающегося. Работая, я старался держаться подальше, чтобы он не мог
вцепиться в меня своей мертвой хваткой.
On this night, sleeping under my beloved shears, I was aroused by his
footsteps on the deck. It was a starlight night, and I could see the bulk of
him dimly as he moved about. I rolled out of my blankets and crept
noiselessly after him in my stocking feet. He had armed himself with a
draw-knife from the tool-locker, and with this he prepared to cut across the
throat-halyards I had again rigged to the shears. He felt the halyards with
his hands and discovered that I had not made them fast. This would not do
for a draw-knife, so he laid hold of the running part, hove taut, and made
fast. Then he prepared to saw across with the draw-knife.
В эту ночь, заснув возле нашей драгоценной стрелы, я очнулся от звука
шагов. Была звездная ночь, и я увидел темную фигуру Волка Ларсена,
движущуюся по палубе. Я вылез из-под одеяла и неслышно подкрался к нему.
Вооружившись плотничьим скобелем, взятым из ящика с инструментами, он
собирался перерезать им гафельгардели, которыми я снова оснастил стрелу.
Нащупав веревки, он убедился, что я оставил их ненатянутыми. Тут скобелем
ничего нельзя было сделать, и он натянул гафель-гардели и закрепил их. Он
уже готов был перепилить их скобелем, когда я произнес негромко:
"I wouldn't, if I were you," I said quietly.
-- На вашем месте я бы не стал этого делать.
He heard the click of my pistol and laughed.
Он услышал, как я взвел курок револьвера, и засмеялся.
"Hello, Hump," he said. "I knew you were here all the time. You can't
fool my ears."
-- Хэлло, Хэмп! -- сказал он. -- Я ведь все время знал, что вы здесь.
Моих ушей вы не обманете.
"That's a lie, Wolf Larsen," I said, just as quietly as before.
"However, I am aching for a chance to kill you, so go ahead and cut."
-- Лжете, Волк Ларсен, -- сказал я, не повышая голоса. -- Но у меня
руки чешутся пристрелить вас, так что делайте свое дело, режьте.
"You have the chance always," he sneered.
-- У вас всегда есть эта возможность, -- насмешливо сказал он.
"Go ahead and cut," I threatened ominously.
-- Делайте свое дело! -- угрожающе повторил я.
"I'd rather disappoint you," he laughed, and turned on his heel and
went aft.
-- Предпочитаю доставить вам разочарование, -- со смехом пробормотал
он, повернулся на каблуках и ушел на корму.
"Something must be done, Humphrey," Maud said, next morning, when I had
told her of the night's occurrence. "If he has liberty, he may do anything.
He may sink the vessel, or set fire to it. There is no telling what he may
do. We must make him a prisoner."
Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:
-- Что-то нужно предпринять, ХэмфриОставаясь на свободе, он может
сделать все что угодно. Он способен затопить шхуну, поджечь ее. Неизвестно,
что он выкинет. Его нужно посадить под замок.
"But how?" I asked, with a helpless shrug. "I dare not come within
reach of his arms, and he knows that so long as his resistance is passive I
cannot shoot him."
-- Но как? -- спросил я, беспомощно пожав плечами. -- Подойти к нему
близко я не решаюсь и в то же время не могу заставить себя выстрелить в
него, пока его сопротивление остается пассивным. И он это знает.
"There must be some way," she contended. "Let me think."
-- Должен же быть какой-то способ, -- возразила Мод. -- Дайте мне
подумать.
"There is one way," I said grimly.
-- Способ есть, -- мрачно заявил я.
She waited.
Она с надеждой поглядела на меня.
I picked up a seal-club.
Я поднял охотничью дубинку.
"It won't kill him," I said. "And before he could recover I'd have him
bound hard and fast."
-- Убить его она не убьет, -- сказал я, -- а прежде чем он придет в
себя, я успею связать его по рукам и ногам.
She shook her head with a shudder. "No, not that. There must be some
less brutal way. Let us wait."
Но Мод с содроганием покачала головой.
-- Нет, только не это! Нужно найти какой-нибудь менее зверский способ.
Подождем еще.
But we did not have to wait long, and the problem solved itself. In the
morning, after several trials, I found the point of balance in the foremast
and attached my hoisting tackle a few feet above it. Maud held the turn on
the windlass and coiled down while I heaved. Had the windlass been in order
it would not have been so difficult; as it was, I was compelled to apply all
my weight and strength to every inch of the heaving. I had to rest
frequently. In truth, my spells of resting were longer than those of
working. Maud even contrived, at times when all my efforts could not budge
the windlass, to hold the turn with one hand and with the other to throw the
weight of her slim body to my assistance.
Ждать нам пришлось недолго -- дело решилось само собой. Утром после
нескольких неудачных попыток я наконец определил центр тяжести фок-мачты и
закрепил несколько выше его подъемные тали. Мод направляла трос на брашпиле
и складывала в бухту сбегавший конец. Будь брашпиль в исправности, наша
задача была бы несложной, а так мне приходилось со всей силой налегать на
рукоятку, чтобы поднять мачту хотя бы на один дюйм. То и дело я присаживался
отдохнуть. По правде говоря, я больше отдыхал, чем работал. Когда, невзирая
на все мои усилия, рукоятка не подавалась, Мод, держа конец одной рукой,
ухитрялась еще помогать мне, налегая на рукоятку своим хрупким телом.
At the end of an hour the single and double blocks came together at the
top of the shears. I could hoist no more. And yet the mast was not swung
entirely inboard. The butt rested against the outside of the port rail,
while the top of the mast overhung the water far beyond the starboard rail.
My shears were too short. All my work had been for nothing. But I no longer
despaired in the old way. I was acquiring more confidence in myself and more
confidence in the possibilities of windlasses, shears, and hoisting tackles.
There was a way in which it could be done, and it remained for me to find
that way.
Через час оба блока сошлись у вершины стрелы. Дальше поднимать было
некуда, а мачта все еще не перевалилась через борт. Основанием своим она
легла на планшир левого борта, в то время как верхушка ее нависала над водой
далеко за правым бортом. Стрела оказалась коротка, и вся моя работа свелась
к нулю. Но я уже не приходил в отчаяние, как прежде. Я начинал обретать все
большую веру в себя и в потенциальную силу брашпилей, стрел и подъемных
талей. Способ поднять мачту, несомненно, существовал, и мне оставалось
только найти его.
While I was considering the problem, Wolf Larsen came on deck. We
noticed something strange about him at once. The indecisiveness, or
feebleness, of his movements was more pronounced. His walk was actually
tottery as he came down the port side of the cabin. At the break of the poop
he reeled, raised one hand to his eyes with the familiar brushing gesture,
and fell down the steps - still on his feet - to the main deck, across which
he staggered, falling and flinging out his arms for support. He regained his
balance by the steerage companion-way and stood there dizzily for a space,
when he suddenly crumpled up and collapsed, his legs bending under him as he
sank to the deck.
Пока я размышлял над этой задачей, на ют вышел Волк Ларсен. Нам сразу
бросилось в глаза, что с ним творится что-то неладное. Во всех его движениях
еще сильнее чувствовалась какая-то нерешительность, расслабленность. Проходя
вдоль рубки, он несколько раз споткнулся, а поравнявшись с краем юта, сильно
пошатнулся, поднял руку уже знакомым мне жестом, -- словно смахивая паутину
с лица, -- и вдруг загремел по ступенькам вниз. Широко расставив руки в
поисках опоры, он, шатаясь, пошел по палубе и остановился, покачиваясь из
стороны в сторону, у люка кубрика охотников. Потом ноги у него подкосились,
и он рухнул на палубу.
"One of his attacks," I whispered to Maud.
-- Припадок! -- шепнул я Мод.
She nodded her head; and I could see sympathy warm in eyes.
Она кивнула мне, и я снова прочел сострадание в ее взгляде.
We went up to him, but he seemed unconscious, breathing spasmodically.
She took charge of him, lifting his head to keep the blood out of it and
despatching me to the cabin for a pillow. I also brought blankets, and we
made him comfortable. I took his pulse. It beat steadily and strong, and was
quite normal. This puzzled me. I became suspicious.
Мы подошли к Волку Ларсену. Он, казалось, был без памяти и дышал
судорожно, прерывисто. Мод сейчас же взялась за дело -- приподняла ему
голову, чтобы предотвратить прилив крови, и послала меня в каюту за
подушкой. Я прихватил и одеяла, и мы постарались устроить больного
поудобнее. Я нащупал его пульс. Он бился ровно -- не часто и не слишком
слабо, словом, совершенно нормально. Это удивило меня и показалось мне
подозрительным.
"What if he should be feigning this?" I asked, still holding his wrist.
-- А что, если он притворяется? -- спросил я, не выпуская его руки.
Maud shook her head, and there was reproof in her eyes. But just then
the wrist I held leaped from my hand, and the hand clasped like a steel trap
about my wrist. I cried aloud in awful fear, a wild inarticulate cry; and I
caught one glimpse of his face, malignant and triumphant, as his other hand
compassed my body and I was drawn down to him in a terrible grip.
Мод покачала головой и посмотрела на меня с упреком. И в ту же секунду
рука Волка Ларсена выскользнула из-под моих пальцев и словно в стальных
тисках сдавила мое запястье. Я дико вскрикнул от неожиданности и испуга.
Злорадная гримаса исказила его лицо, и больше я уже ничего не видел, --
другой рукой он обхватил меня и притянул к себе.
My wrist was released, but his other arm, passed around my back, held
both my arms so that I could not move. His free hand went to my throat, and
in that moment I knew the bitterest foretaste of death earned by one's own
idiocy. Why had I trusted myself within reach of those terrible arms? I
could feel other hands at my throat. They were Maud's hands, striving vainly
to tear loose the hand that was throttling me. She gave it up, and I heard
her scream in a way that cut me to the soul, for it was a woman's scream of
fear and heart-breaking despair. I had heard it before, during the sinking
of the Martinez.
Он отпустил мое запястье, но при этом так сдавил меня, обхватив за
спину, что я не мог шевельнуться. Свободной рукой он схватил меня за горло,
и в это мгновение я испытал весь ужас и всю горечь ожидания смерти -- смерти
по собственной вине. Как мог я подойти так близко к его страшным ручищам?
Вдруг я ощутил прикосновение других рук -- Мод тщетно пыталась оторвать от
моего горла душившую меня лапу. Поняв, что это бесполезно, она отчаянно
закричала, и у меня похолодело сердце. Мне был знаком этот душераздирающий
вопль, полный ужаса и отчаяния. Так кричали женщины, когда шел ко дну
"Мартинес".
My face was against his chest and I could not see, but I heard Maud
turn and run swiftly away along the deck. Everything was happening quickly.
I had not yet had a glimmering of unconsciousness, and it seemed that an
interminable period of time was lapsing before I heard her feet flying back.
And just then I felt the whole man sink under me. The breath was leaving his
lungs and his chest was collapsing under my weight. Whether it was merely
the expelled breath, or his consciousness of his growing impotence, I know
not, but his throat vibrated with a deep groan. The hand at my throat
relaxed. I breathed. It fluttered and tightened again. But even his
tremendous will could not overcome the dissolution that assailed it. That
will of his was breaking down. He was fainting.
Лицо мое было прижато к груди Волка Ларсена, и я ничего не мог видеть,
но слышал, как Мод побежала куда-то по палубе. Все произошло с молниеносной
быстротой, но мне показалось, что протекла вечность. Сознание мое еще не
успело померкнуть, когда я услышал, что Мод бегом возвращается обратно, и в
то же мгновение почувствовал, как тело Волка Ларсена подалось назад и
обмякло. Дыхание с шумом вырывалось из его груди, на которую я налегал всей
своей тяжестью. Раздался сдавленный стон; был ли то возглас бессилия, или
его просто исторгло удушье -- не знаю, но пальцы его, вцепившиеся мне в
горло, разжались. Я глотнул воздух. Пальцы дрогнули и снова сдавили мне
горло. Но даже его чудовищная сила воли уже не могла преодолеть упадка сил.
Воля сдавала. Ларсен терял сознание.
Maud's footsteps were very near as his hand fluttered for the last time
and my throat was released. I rolled off and over to the deck on my back,
gasping and blinking in the sunshine. Maud was pale but composed, - my eyes
had gone instantly to her face, - and she was looking at me with mingled
alarm and relief. A heavy seal-club in her hand caught my eyes, and at that
moment she followed my gaze down to it. The club dropped from her hand as
though it had suddenly stung her, and at the same moment my heart surged
with a great joy. Truly she was my woman, my mate-woman, fighting with me
and for me as the mate of a caveman would have fought, all the primitive in
her aroused, forgetful of her culture, hard under the softening civilization
of the only life she had ever known.
Шаги Мод звучали у меня над самым ухом. Пальцы Ларсена в последний раз
стиснули мое горло и разжались совсем. Я откатился в сторону. Лежа на спине,
я хватал воздух ртом и моргал от солнечного света, бившего мне прямо в лицо.
Я отыскал глазами Мод; она была бледна, но внешне спокойна и смотрела на
меня со смешанным выражением тревоги и облегчения. Я увидел у нее в руке
тяжелую охотничью дубинку. Заметив мой взгляд. Мод выронила дубинку, словно
она жгла ей руку, у меня же сердце исполнилось ликованием. Вот она -- моя
подруга, готовая биться вместе со мной и за меня, как бились бок о бок со
своими мужчинами женщины каменного века! Условности, которым она подчинялась
всю жизнь, были забыты, и голос инстинкта, не заглушенный до конца
изнеживающим влиянием цивилизации, властно заговорил в ней.
"Dear woman!" I cried, scrambling to my feet.
-- Родная моя! -- воскликнул я, с трудом поднимаясь на ноги.
The next moment she was in my arms, weeping convulsively on my shoulder
while I clasped her close. I looked down at the brown glory of her hair,
glinting gems in the sunshine far more precious to me than those in the
treasure-chests of kings. And I bent my head and kissed her hair softly, so
softly that she did not know.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала,
припав к моему плечу. Прижимая ее к себе, я смотрел на ее пышные каштановые
волосы; они сверкали на солнце, словно драгоценные камни, и затмевали в моих
Поневоле можно было пасть духом: я что было мочи налегал на весла, но шлюпка
почти не двигалась с места из-за тяжелого груза за кормой.
Night began to fall, and to make matters worse, the wind sprang up
ahead. Not only did all forward motion cease, but we began to drift back and
out to sea. I struggled at the oars till I was played out. Poor Maud, whom I
could never prevent from working to the limit of her strength, lay weakly
back in the stern-sheets. I could row no more. My bruised and swollen hands
could no longer close on the oar handles. My wrists and arms ached
intolerably, and though I had eaten heartily of a twelve-o'clock lunch, I
had worked so hard that I was faint from hunger.
Спускалась ночь, и, в довершение всех бед, подул ветер с берега. Мы уже
не только не продвигались вперед, но нас стало сносить в открытое море. Я
греб из последних сил, пока не выдохся. Бедняжка Мод, которая тоже
выбивалась из сил, стараясь мне помочь и не слушая моих уговоров, в
изнеможении прилегла на корму. Я больше не мог грести. Натруженные,
распухшие руки уже не держали весла. Плечи ломило, и, хотя в полдень я
основательно поел, после такой работы у меня голова кружилась от голода.
I pulled in the oars and bent forward to the line which held the tow.
But Maud's hand leaped out restrainingly to mine.
Я убрал весла и нагнулся над буксирным тросом. Но Мод схватила меня за
руку.
"What are you going to do?" she asked in a strained, tense voice.
-- Что вы задумали? -- спросила она с тревогой.
"Cast it off," I answered, slipping a turn of the rope.
-- Отдать буксир, -- ответил я, отвязывая трос.
But her fingers closed on mine.
Ее пальцы сжали мою руку.
"Please don't," she begged.
-- Нет, нет, не надо! -- воскликнула она.
"It is useless," I answered. "Here is night and the wind blowing us off
the land."
-- Да ведь мы все равно ничего не можем сделать! -- сказал я. -- Уже
ночь, и нас относит от берега.
"But think, Humphrey. If we cannot sail away on the Ghost, we may
remain for years on the island - for life even. If it has never been
discovered all these years, it may never be discovered."
-- Но подумайте, Хэмфри! Если мы не уплывем на "Призраке", нам на
долгие годы, быть может, на всю жизнь, придется остаться на этом острове.
Раз его до сих пор не открыли, значит, может быть, никогда и не откроют.
"You forget the boat we found on the beach," I reminded her.
-- Вы забыли о лодке, которую мы нашли на берегу, -- напомнил я.
"It was a seal-hunting boat," she replied, "and you know perfectly well
that if the men had escaped they would have been back to make their fortunes
from the rookery. You know they never escaped."
-- Это промысловая шлюпка, -- отвечала она, -- и вы, конечно,
понимаете, Хэмфри, что если б люди с нее спаслись, они вернулись бы, чтобы
составить себе состояние на этом лежбище. Они погибли, вы сами это знаете.
I remained silent, undecided.
Я молчал, все еще колеблясь.
"Besides," she added haltingly, "it's your idea, and I want to see you
succeed."
-- А кроме того, -- запинаясь, добавила она, -- это был ваш план, и я
хочу, чтобы вам удалось его осуществить.
Now I could harden my heart. As soon as she put it on a flattering
personal basis, generosity compelled me to deny her.
Это придало мне решимости. То, что она сказала, было очень лестно для
меня, но из великодушия я все еще упрямился.
"Better years on the island than to die to-night, or to-morrow, or the
next day, in the open boat. We are not prepared to brave the sea. We have no
food, no water, no blankets, nothing. Why, you'd not survive the night
without blankets: I know how strong you are. You are shivering now."
-- Лучше уж прожить несколько лет на этом острове, чем погибнуть в
океане этой ночью или завтра, -- сказал я. -- Мы не подготовлены к плаванию
в открытом море. У нас нет ни пищи, ни воды, ни одеял -- ничего! Да вы и
одной ночи не выдержите без одеяла. Я знаю ваши силы. Вы и так уже дрожите.
"It is only nervousness," she answered. "I am afraid you will cast off
the masts in spite of me."
-- Это нервы, -- ответила она. -- Я боюсь, что вы не послушаетесь меня
и отвяжете мачты.
"Oh, please, please, Humphrey, don't!" she burst out, a moment later.
-- О, пожалуйста, прошу вас, Хэмфри, не надо! -- взмолилась она через
минуту.
And so it ended, with the phrase she knew had all power over me. We
shivered miserably throughout the night. Now and again I fitfully slept, but
the pain of the cold always aroused me. How Maud could stand it was beyond
me. I was too tired to thrash my arms about and warm myself, but I found
strength time and again to chafe her hands and feet to restore the
circulation. And still she pleaded with me not to cast off the masts. About
three in the morning she was caught by a cold cramp, and after I had rubbed
her out of that she became quite numb. I was frightened. I got out the oars
and made her row, though she was so weak I thought she would faint at every
stroke.
Это решило дело. Она знала, какую власть имеют надо мной эти слова. Мы
мучительно дрогли всю ночь. Порой я начинал дремать, но холод был так
жесток, что я тут же просыпался. Как Мод могла это вынести, было выше моего
понимания. Я так устал, что у меня уже не хватало сил двигаться, чтобы хоть
немного согреться, но все же время от времени я растирал Мод руки и ноги,
стараясь восстановить в них кровообращение. Под утро у нее начались судороги
от холода. Я снова принялся растирать ей руки и ноги; судороги прошли, но я
увидел, что она совсем окоченела. Я испугался. Посадив ее на весла, я
заставил ее грести, но она так ослабела, что после каждого взмаха веслами
едва не теряла сознание.
Morning broke, and we looked long in the growing light for our island.
At last it showed, small and black, on the horizon, fully fifteen miles
away. I scanned the sea with my glasses. Far away in the south-west I could
see a dark line on the water, which grew even as I looked at it.
Забрезжило, и в предрассветной дымке мы долго искали глазами наш
остров. Наконец, мы увидели его -- крошечное темное пятнышко, милях в
пятнадцати от нас, на самом горизонте. Я осмотрел море в бинокль. Вдали, на
юго-западе, я заметил на воде темную полосу, она явно придвигалась к нам.
"Fair wind!" I cried in a husky voice I did not recognize as my own.
-- Попутный ветер! -- закричал я хрипло, и мой голос показался мне
чужим.
Maud tried to reply, but could not speak. Her lips were blue with cold,
and she was hollow-eyed - but oh, how bravely her brown eyes looked at me!
How piteously brave!
Мод хотела что-то сказать и не могла вымолвить ни слова. Губы ее
посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно смотрели на меня эти
ясные карие глаза! Как жалобно и все же мужественно!
Again I fell to chafing her hands and to moving her arms up and down
and about until she could thrash them herself. Then I compelled her to stand
up, and though she would have fallen had I not supported her, I forced her
to walk back and forth the several steps between the thwart and the
stern-sheets, and finally to spring up and down.
Снова принялся я растирать ей руки, поднимать и опускать их, пока она
не почувствовала, что может двигать ими. Потом я заставил ее встать и
сделать несколько шагов между средней банкой и кормой, хотя она, верно,
упала бы, если бы я не поддерживал ее. Я заставил ее даже попрыгать.
"Oh, you brave, brave woman," I said, when I saw the life coming back
into her face. "Did you know that you were brave?"
-- Ах вы, храбрая маленькая женщина! -- сказал я, увидев, что лицо ее
снова оживает. -- Знаете ли вы, какая вы храбрая?
"I never used to be," she answered. "I was never brave till I knew you.
It is you who have made me brave."
-- Никогда я не была храброй, -- промолвила она, -- пока не узнала вас.
Это вы сделали меня храброй!
"Nor I, until I knew you," I answered.
-- Ну, и я не был храбр, пока не узнал вас, -- сказал я.
She gave me a quick look, and again I caught that dancing, tremulous
light and something more in her eyes. But it was only for the moment. Then
she smiled.
Она бросила на меня быстрый "взгляд, и я снова уловил этот теплый
трепетный огонек Б ее глазах... и еще что-то. Но это длилось всего одно
мгновение. Мод улыбнулась.
"It must have been the conditions," she said; but I knew she was wrong,
and I wondered if she likewise knew. Then the wind came, fair and fresh, and
the boat was soon labouring through a heavy sea toward the island. At
half-past three in the afternoon we passed the south-western promontory. Not
only were we hungry, but we were now suffering from thirst. Our lips were
dry and cracked, nor could we longer moisten them with our tongues. Then the
wind slowly died down. By night it was dead calm and I was toiling once more
at the oars - but weakly, most weakly. At two in the morning the boat's bow
touched the beach of our own inner cove and I staggered out to make the
painter fast. Maud could not stand, nor had I strength to carry her. I fell
in the sand with her, and, when I had recovered, contented myself with
putting my hands under her shoulders and dragging her up the beach to the
hut.
-- Вас-то просто обстоятельства изменили, -- сказала она. Но я знал,
что это не так, и, быть может, она сама это понимала. Тут налетел ветер,
попутный и свежий, и скоро шлюпка уже прокладывала себе дорогу по высокой
волне прямо к острову. После полудня мы миновали юго-западный мыс. Теперь
уже не только голод мучил нас -- мы изнемогали от жажды. Губы у нас
пересохли и потрескались, и мы тщетно пытались смочить их языком. А затем
ветер начал спадать и к ночи стих совсем. Я снова сел на весла, но едва мог
грести. В два часа утра нос шлюпки врезался в прибрежный песок нашей
маленькой бухточки, и я, шатаясь, выбрался на берег и привязал шлюпку. Мод
не стояла на ногах от усталости. Я хотел понести ее, но у меня не хватило
сил. Я упал вместе с нею на песок, а когда отдышался, взял ее под мышки и
волоком потащил к хижине.
The next day we did no work. In fact, we slept till three in the
afternoon, or at least I did, for I awoke to find Maud cooking dinner. Her
power of recuperation was wonderful. There was something tenacious about
that lily-frail body of hers, a clutch on existence which one could not
reconcile with its patent weakness.
На следующий день мы не работали. Мы проспали до трех часов дня, по
крайней мере я. Когда я проснулся, Мод уже стряпала обед. Ее способность
быстро восстанавливать силы была поразительна. Это хрупкое, как стебелек
цветка, тело обладало изумительной выносливостью. Как ни мало было у нее
сил, она цепко держалась за жизнь.
"You know I was travelling to Japan for my health," she said, as we
lingered at the fire after dinner and delighted in the movelessness of
loafing. "I was not very strong. I never was. The doctors recommended a sea
voyage, and I chose the longest."
-- Вы ведь знаете, что я предприняла путешествие в Японию для
укрепления здоровья, -- сказала она, когда мы, пообедав, сидели у костра,
наслаждаясь покоем. -- Я никогда не отличалась крепким здоровьем. Врачи
рекомендовали мне путешествие по морю, ну я и выбрала самое продолжительное.
"You little knew what you were choosing," I laughed.
-- Не знали вы, что выбирали! -- рассмеялся я.
"But I shall be a different women for the experience, as well as a
stronger woman," she answered; "and, I hope a better woman. At least I shall
understand a great deal more life."
-- Что ж, это очень изменило меня и, надеюсь, -- к лучшему, -- заметила
она. -- Я теперь стала крепче, сильнее. И, во всяком случае, больше знаю
жизнь.
Then, as the short day waned, we fell to discussing Wolf Larsen's
blindness. It was inexplicable. And that it was grave, I instanced his
statement that he intended to stay and die on Endeavour Island. When he,
strong man that he was, loving life as he did, accepted his death, it was
plain that he was troubled by something more than mere blindness. There had
been his terrific headaches, and we were agreed that it was some sort of
brain break- down, and that in his attacks he endured pain beyond our
comprehension.
Короткий осенний день быстро шел на убыль. Мы разговорились о страшной,
необъяснимой слепоте, поразившей Волка Ларсена. Я сказал, что, видимо, дело
его плохо, если он заявил, что хочет остаться и умереть на Острове Усилий.
Когда такой сильный, так любящий жизнь человек готовится к смерти, ясно, что
тут кроется нечто большее, чем слепота. А эти ужасные головные
болиПотолковав, мы решили, что он, очевидно, страдает какой-то болезнью
мозговых сосудов и во время приступов испытывает нечеловеческую боль.
I noticed as we talked over his condition, that Maud's sympathy went
out to him more and more; yet I could not but love her for it, so sweetly
womanly was it. Besides, there was no false sentiment about her feeling. She
was agreed that the most rigorous treatment was necessary if we were to
escape, though she recoiled at the suggestion that I might some time be
compelled to take his life to save my own - "our own," she put it.
Я заметил, что, чем больше говорили мы о тяжелом состоянии Волка
Ларсена, тем сильнее прорывалось у Мод сострадание к нему, но это было так
трогательно и так по-женски, что лишь сильнее привлекало меня к ней. К тому
же всякая фальшивая сентиментальность была ей совершенно чужда. Мод вполне
соглашалась со мной, что нам необходимо применить к Волку Ларсену самые
суровые меры, если мы хотим уплыть с этого острова, и только мысль о том,
что я могу оказаться вынужденным лишить его жизни, чтобы спасти свою (она
сказала "нашу") жизнь, пугала ее.
In the morning we had breakfast and were at work by daylight. I found a
light kedge anchor in the fore-hold, where such things were kept; and with a
deal of exertion got it on deck and into the boat. With a long running-line
coiled down in the stem, I rowed well out into our little cove and dropped
the anchor into the water. There was no wind, the tide was high, and the
schooner floated. Casting off the shore-lines, I kedged her out by main
strength (the windlass being broken), till she rode nearly up and down to
the small anchor - too small to hold her in any breeze. So I lowered the big
starboard anchor, giving plenty of slack; and by afternoon I was at work on
the windlass.
На следующий день мы позавтракали на рассвете и сразу же принялись за
работу. В носовом трюме, где хранился судовой инвентарь, я нашел верп и
ценой больших усилий вытащил его на палубу и спустил в шлюпку. Сложив бухтой
на корме шлюпки длинный трос, я завез якорь подальше от берега и бросил его.
Ветра не было, стоял высокий прилив, и шхуна была на плаву. Отдав швартовы,
я начал верповать вручную, так как брашпиль был испорчен. Скоро шхуна
подошла почти к самому верпу. Он, конечно, был слишком мал, чтобы удержать
судно даже при легком бризе, поэтому я отдал большой якорь правого борта,
дав побольше слабины. После обеда я взялся восстанавливать брашпиль.
Three days I worked on that windlass. Least of all things was I a
mechanic, and in that time I accomplished what an ordinary machinist would
have done in as many hours. I had to learn my tools to begin with, and every
simple mechanical principle which such a man would have at his finger ends I
had likewise to learn. And at the end of three days I had a windlass which
worked clumsily. It never gave the satisfaction the old windlass had given,
but it worked and made my work possible.
Целых три дня провозился я с этим брашпилем, хотя любой механик,
вероятно, исправил бы его за три часа. Но я в этом ровно ничего не смыслил,
и мне приходилось овладевать знаниями, которые являются азбукой для
специалиста; да к тому же я должен был еще учиться пользоваться
инструментами. Однако к концу третьего дня брашпиль с грехом пополам начал
действовать. Он работал далеко не так хорошо, как до поломки, но все же
делал свое дело, без него моя задача была бы невыполнима.
In half a day I got the two topmasts aboard and the shears rigged and
guyed as before. And that night I slept on board and on deck beside my work.
Maud, who refused to stay alone ashore, slept in the forecastle. Wolf Larsen
had sat about, listening to my repairing the windlass and talking with Maud
and me upon indifferent subjects. No reference was made on either side to
the destruction of the shears; nor did he say anything further about my
leaving his ship alone. But still I had feared him, blind and helpless and
listening, always listening, and I never let his strong arms get within
reach of me while I worked.
Полдня ушло у меня на то, чтобы поднять на борт обе стеньги, поставить
стрелу и закрепить ее оттяжками, как и в первый раз. В эту ночь я улегся
спать прямо на палубе около стрелы. Мод отказалась ночевать одна на берегу и
устроилась в матросском кубрике. Днем Волк Ларсен опять сидел на палубе,
прислушиваясь к тому, что мы делаем, и беседовал с нами на посторонние темы.
Никто из нас ни словом не обмолвился о произведенных им разрушениях, и он
больше не требовал, чтобы я оставил его шхуну в покое. Но я по-прежнему
боялся его -- слепого, беспомощного и все время настороженно
прислушивающегося. Работая, я старался держаться подальше, чтобы он не мог
вцепиться в меня своей мертвой хваткой.
On this night, sleeping under my beloved shears, I was aroused by his
footsteps on the deck. It was a starlight night, and I could see the bulk of
him dimly as he moved about. I rolled out of my blankets and crept
noiselessly after him in my stocking feet. He had armed himself with a
draw-knife from the tool-locker, and with this he prepared to cut across the
throat-halyards I had again rigged to the shears. He felt the halyards with
his hands and discovered that I had not made them fast. This would not do
for a draw-knife, so he laid hold of the running part, hove taut, and made
fast. Then he prepared to saw across with the draw-knife.
В эту ночь, заснув возле нашей драгоценной стрелы, я очнулся от звука
шагов. Была звездная ночь, и я увидел темную фигуру Волка Ларсена,
движущуюся по палубе. Я вылез из-под одеяла и неслышно подкрался к нему.
Вооружившись плотничьим скобелем, взятым из ящика с инструментами, он
собирался перерезать им гафельгардели, которыми я снова оснастил стрелу.
Нащупав веревки, он убедился, что я оставил их ненатянутыми. Тут скобелем
ничего нельзя было сделать, и он натянул гафель-гардели и закрепил их. Он
уже готов был перепилить их скобелем, когда я произнес негромко:
"I wouldn't, if I were you," I said quietly.
-- На вашем месте я бы не стал этого делать.
He heard the click of my pistol and laughed.
Он услышал, как я взвел курок револьвера, и засмеялся.
"Hello, Hump," he said. "I knew you were here all the time. You can't
fool my ears."
-- Хэлло, Хэмп! -- сказал он. -- Я ведь все время знал, что вы здесь.
Моих ушей вы не обманете.
"That's a lie, Wolf Larsen," I said, just as quietly as before.
"However, I am aching for a chance to kill you, so go ahead and cut."
-- Лжете, Волк Ларсен, -- сказал я, не повышая голоса. -- Но у меня
руки чешутся пристрелить вас, так что делайте свое дело, режьте.
"You have the chance always," he sneered.
-- У вас всегда есть эта возможность, -- насмешливо сказал он.
"Go ahead and cut," I threatened ominously.
-- Делайте свое дело! -- угрожающе повторил я.
"I'd rather disappoint you," he laughed, and turned on his heel and
went aft.
-- Предпочитаю доставить вам разочарование, -- со смехом пробормотал
он, повернулся на каблуках и ушел на корму.
"Something must be done, Humphrey," Maud said, next morning, when I had
told her of the night's occurrence. "If he has liberty, he may do anything.
He may sink the vessel, or set fire to it. There is no telling what he may
do. We must make him a prisoner."
Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:
-- Что-то нужно предпринять, ХэмфриОставаясь на свободе, он может
сделать все что угодно. Он способен затопить шхуну, поджечь ее. Неизвестно,
что он выкинет. Его нужно посадить под замок.
"But how?" I asked, with a helpless shrug. "I dare not come within
reach of his arms, and he knows that so long as his resistance is passive I
cannot shoot him."
-- Но как? -- спросил я, беспомощно пожав плечами. -- Подойти к нему
близко я не решаюсь и в то же время не могу заставить себя выстрелить в
него, пока его сопротивление остается пассивным. И он это знает.
"There must be some way," she contended. "Let me think."
-- Должен же быть какой-то способ, -- возразила Мод. -- Дайте мне
подумать.
"There is one way," I said grimly.
-- Способ есть, -- мрачно заявил я.
She waited.
Она с надеждой поглядела на меня.
I picked up a seal-club.
Я поднял охотничью дубинку.
"It won't kill him," I said. "And before he could recover I'd have him
bound hard and fast."
-- Убить его она не убьет, -- сказал я, -- а прежде чем он придет в
себя, я успею связать его по рукам и ногам.
She shook her head with a shudder. "No, not that. There must be some
less brutal way. Let us wait."
Но Мод с содроганием покачала головой.
-- Нет, только не это! Нужно найти какой-нибудь менее зверский способ.
Подождем еще.
But we did not have to wait long, and the problem solved itself. In the
morning, after several trials, I found the point of balance in the foremast
and attached my hoisting tackle a few feet above it. Maud held the turn on
the windlass and coiled down while I heaved. Had the windlass been in order
it would not have been so difficult; as it was, I was compelled to apply all
my weight and strength to every inch of the heaving. I had to rest
frequently. In truth, my spells of resting were longer than those of
working. Maud even contrived, at times when all my efforts could not budge
the windlass, to hold the turn with one hand and with the other to throw the
weight of her slim body to my assistance.
Ждать нам пришлось недолго -- дело решилось само собой. Утром после
нескольких неудачных попыток я наконец определил центр тяжести фок-мачты и
закрепил несколько выше его подъемные тали. Мод направляла трос на брашпиле
и складывала в бухту сбегавший конец. Будь брашпиль в исправности, наша
задача была бы несложной, а так мне приходилось со всей силой налегать на
рукоятку, чтобы поднять мачту хотя бы на один дюйм. То и дело я присаживался
отдохнуть. По правде говоря, я больше отдыхал, чем работал. Когда, невзирая
на все мои усилия, рукоятка не подавалась, Мод, держа конец одной рукой,
ухитрялась еще помогать мне, налегая на рукоятку своим хрупким телом.
At the end of an hour the single and double blocks came together at the
top of the shears. I could hoist no more. And yet the mast was not swung
entirely inboard. The butt rested against the outside of the port rail,
while the top of the mast overhung the water far beyond the starboard rail.
My shears were too short. All my work had been for nothing. But I no longer
despaired in the old way. I was acquiring more confidence in myself and more
confidence in the possibilities of windlasses, shears, and hoisting tackles.
There was a way in which it could be done, and it remained for me to find
that way.
Через час оба блока сошлись у вершины стрелы. Дальше поднимать было
некуда, а мачта все еще не перевалилась через борт. Основанием своим она
легла на планшир левого борта, в то время как верхушка ее нависала над водой
далеко за правым бортом. Стрела оказалась коротка, и вся моя работа свелась
к нулю. Но я уже не приходил в отчаяние, как прежде. Я начинал обретать все
большую веру в себя и в потенциальную силу брашпилей, стрел и подъемных
талей. Способ поднять мачту, несомненно, существовал, и мне оставалось
только найти его.
While I was considering the problem, Wolf Larsen came on deck. We
noticed something strange about him at once. The indecisiveness, or
feebleness, of his movements was more pronounced. His walk was actually
tottery as he came down the port side of the cabin. At the break of the poop
he reeled, raised one hand to his eyes with the familiar brushing gesture,
and fell down the steps - still on his feet - to the main deck, across which
he staggered, falling and flinging out his arms for support. He regained his
balance by the steerage companion-way and stood there dizzily for a space,
when he suddenly crumpled up and collapsed, his legs bending under him as he
sank to the deck.
Пока я размышлял над этой задачей, на ют вышел Волк Ларсен. Нам сразу
бросилось в глаза, что с ним творится что-то неладное. Во всех его движениях
еще сильнее чувствовалась какая-то нерешительность, расслабленность. Проходя
вдоль рубки, он несколько раз споткнулся, а поравнявшись с краем юта, сильно
пошатнулся, поднял руку уже знакомым мне жестом, -- словно смахивая паутину
с лица, -- и вдруг загремел по ступенькам вниз. Широко расставив руки в
поисках опоры, он, шатаясь, пошел по палубе и остановился, покачиваясь из
стороны в сторону, у люка кубрика охотников. Потом ноги у него подкосились,
и он рухнул на палубу.
"One of his attacks," I whispered to Maud.
-- Припадок! -- шепнул я Мод.
She nodded her head; and I could see sympathy warm in eyes.
Она кивнула мне, и я снова прочел сострадание в ее взгляде.
We went up to him, but he seemed unconscious, breathing spasmodically.
She took charge of him, lifting his head to keep the blood out of it and
despatching me to the cabin for a pillow. I also brought blankets, and we
made him comfortable. I took his pulse. It beat steadily and strong, and was
quite normal. This puzzled me. I became suspicious.
Мы подошли к Волку Ларсену. Он, казалось, был без памяти и дышал
судорожно, прерывисто. Мод сейчас же взялась за дело -- приподняла ему
голову, чтобы предотвратить прилив крови, и послала меня в каюту за
подушкой. Я прихватил и одеяла, и мы постарались устроить больного
поудобнее. Я нащупал его пульс. Он бился ровно -- не часто и не слишком
слабо, словом, совершенно нормально. Это удивило меня и показалось мне
подозрительным.
"What if he should be feigning this?" I asked, still holding his wrist.
-- А что, если он притворяется? -- спросил я, не выпуская его руки.
Maud shook her head, and there was reproof in her eyes. But just then
the wrist I held leaped from my hand, and the hand clasped like a steel trap
about my wrist. I cried aloud in awful fear, a wild inarticulate cry; and I
caught one glimpse of his face, malignant and triumphant, as his other hand
compassed my body and I was drawn down to him in a terrible grip.
Мод покачала головой и посмотрела на меня с упреком. И в ту же секунду
рука Волка Ларсена выскользнула из-под моих пальцев и словно в стальных
тисках сдавила мое запястье. Я дико вскрикнул от неожиданности и испуга.
Злорадная гримаса исказила его лицо, и больше я уже ничего не видел, --
другой рукой он обхватил меня и притянул к себе.
My wrist was released, but his other arm, passed around my back, held
both my arms so that I could not move. His free hand went to my throat, and
in that moment I knew the bitterest foretaste of death earned by one's own
idiocy. Why had I trusted myself within reach of those terrible arms? I
could feel other hands at my throat. They were Maud's hands, striving vainly
to tear loose the hand that was throttling me. She gave it up, and I heard
her scream in a way that cut me to the soul, for it was a woman's scream of
fear and heart-breaking despair. I had heard it before, during the sinking
of the Martinez.
Он отпустил мое запястье, но при этом так сдавил меня, обхватив за
спину, что я не мог шевельнуться. Свободной рукой он схватил меня за горло,
и в это мгновение я испытал весь ужас и всю горечь ожидания смерти -- смерти
по собственной вине. Как мог я подойти так близко к его страшным ручищам?
Вдруг я ощутил прикосновение других рук -- Мод тщетно пыталась оторвать от
моего горла душившую меня лапу. Поняв, что это бесполезно, она отчаянно
закричала, и у меня похолодело сердце. Мне был знаком этот душераздирающий
вопль, полный ужаса и отчаяния. Так кричали женщины, когда шел ко дну
"Мартинес".
My face was against his chest and I could not see, but I heard Maud
turn and run swiftly away along the deck. Everything was happening quickly.
I had not yet had a glimmering of unconsciousness, and it seemed that an
interminable period of time was lapsing before I heard her feet flying back.
And just then I felt the whole man sink under me. The breath was leaving his
lungs and his chest was collapsing under my weight. Whether it was merely
the expelled breath, or his consciousness of his growing impotence, I know
not, but his throat vibrated with a deep groan. The hand at my throat
relaxed. I breathed. It fluttered and tightened again. But even his
tremendous will could not overcome the dissolution that assailed it. That
will of his was breaking down. He was fainting.
Лицо мое было прижато к груди Волка Ларсена, и я ничего не мог видеть,
но слышал, как Мод побежала куда-то по палубе. Все произошло с молниеносной
быстротой, но мне показалось, что протекла вечность. Сознание мое еще не
успело померкнуть, когда я услышал, что Мод бегом возвращается обратно, и в
то же мгновение почувствовал, как тело Волка Ларсена подалось назад и
обмякло. Дыхание с шумом вырывалось из его груди, на которую я налегал всей
своей тяжестью. Раздался сдавленный стон; был ли то возглас бессилия, или
его просто исторгло удушье -- не знаю, но пальцы его, вцепившиеся мне в
горло, разжались. Я глотнул воздух. Пальцы дрогнули и снова сдавили мне
горло. Но даже его чудовищная сила воли уже не могла преодолеть упадка сил.
Воля сдавала. Ларсен терял сознание.
Maud's footsteps were very near as his hand fluttered for the last time
and my throat was released. I rolled off and over to the deck on my back,
gasping and blinking in the sunshine. Maud was pale but composed, - my eyes
had gone instantly to her face, - and she was looking at me with mingled
alarm and relief. A heavy seal-club in her hand caught my eyes, and at that
moment she followed my gaze down to it. The club dropped from her hand as
though it had suddenly stung her, and at the same moment my heart surged
with a great joy. Truly she was my woman, my mate-woman, fighting with me
and for me as the mate of a caveman would have fought, all the primitive in
her aroused, forgetful of her culture, hard under the softening civilization
of the only life she had ever known.
Шаги Мод звучали у меня над самым ухом. Пальцы Ларсена в последний раз
стиснули мое горло и разжались совсем. Я откатился в сторону. Лежа на спине,
я хватал воздух ртом и моргал от солнечного света, бившего мне прямо в лицо.
Я отыскал глазами Мод; она была бледна, но внешне спокойна и смотрела на
меня со смешанным выражением тревоги и облегчения. Я увидел у нее в руке
тяжелую охотничью дубинку. Заметив мой взгляд. Мод выронила дубинку, словно
она жгла ей руку, у меня же сердце исполнилось ликованием. Вот она -- моя
подруга, готовая биться вместе со мной и за меня, как бились бок о бок со
своими мужчинами женщины каменного века! Условности, которым она подчинялась
всю жизнь, были забыты, и голос инстинкта, не заглушенный до конца
изнеживающим влиянием цивилизации, властно заговорил в ней.
"Dear woman!" I cried, scrambling to my feet.
-- Родная моя! -- воскликнул я, с трудом поднимаясь на ноги.
The next moment she was in my arms, weeping convulsively on my shoulder
while I clasped her close. I looked down at the brown glory of her hair,
glinting gems in the sunshine far more precious to me than those in the
treasure-chests of kings. And I bent my head and kissed her hair softly, so
softly that she did not know.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала,
припав к моему плечу. Прижимая ее к себе, я смотрел на ее пышные каштановые
волосы; они сверкали на солнце, словно драгоценные камни, и затмевали в моих