Страница:
cough and gasp must have a source. I lost my head temporarily and dashed
frantically about the steerage. A collision with the table partially knocked
the wind from my body and brought me to myself. I reasoned that a helpless
man could start a fire only near to where he lay.
В тесном помещении дым стоял плотной стеной, и я мог продвигаться
только ощупью. Образ прежнего Волка Ларсена все еще так действовал на мое
воображение, что я бы, кажется, не удивился, если бы этот беспомощный
великан вдруг схватил меня за горло и начал душить. Желание броситься
обратно вверх по трапу чуть не возобладало во мне, но я тут же вспомнил о
Мод. На мгновение я увидел ее перед собой -- такой, какою только что видел в
трюме при тусклом свете фонаря, -- увидел ее карие глаза, в которых сверкали
слезы радости, и понял, что не могу обратиться в бегство. Задыхаясь от дыма,
я добрался до койки Волка Ларсена и нащупал его руку. Он лежал неподвижно,
но слегка пошевелился, когда я прикоснулся к нему. Я ощупал его одеяло
снаружи и изнутри, но ничего не обнаружил. Откуда же этот дым, который
слепит меня, душит, заставляет кашлять и ловить воздух ртом? На мгновение я
совсем потерял голову и, как безумный, заметался по кубрику. Налетев с
размаху на стол, я пришел в себя и немного успокоился. Я сообразил, что если
парализованный человек и мог устроить пожар, то только в
непосредственной близости от себя.
I returned to Wolf Larsen's bunk. There I encountered Maud. How long
she had been there in that suffocating atmosphere I could not guess.
Я вернулся к койке Волка Ларсена и столкнулся с Мод. Не знаю, сколько
времени она пробыла в этом дыму.
"Go up on deck!" I commanded peremptorily.
-- Ступайте наверх -- решительно приказал я.
"But, Humphrey - " she began to protest in a queer, husky voice.
-- Но, Хэмфри... -- возразила было она каким-то чужим, сиплым голосом.
"Please! please!" I shouted at her harshly.
-- Нет, уж, пожалуйста, прошу вас! -- резко крикнул я.
She drew away obediently, and then I thought, What if she cannot find
the steps? I started after her, to stop at the foot of the companion-way.
Perhaps she had gone up. As I stood there, hesitant, I heard her cry softly:
Она послушно отошла от койки, но тут я испугался: а вдруг она не найдет
выхода. Я бросился за ней -- у трапа ее не было. Может быть, она уже
поднялась? Я стоял в нерешительности и внезапно услышал ее слабый возглас:
"Oh, Humphrey, I am lost." I found her fumbling at the wall of the
after bulkhead, and, half leading her, half carrying her, I took her up the
companion-way. The pure air was like nectar. Maud was only faint and dizzy,
and I left her lying on the deck when I took my second plunge below.
-- О Хэмфри, я заблудиласьЯ нашел Мод у задней переборки, по которой
она беспомощно шарила руками, и вытащил ее наверх. Чистый воздух показался
мне нектаром. Мод была в полуобморочном состоянии, но я оставил ее на
палубе, а сам опять кинулся вниз.
The source of the smoke must be very close to Wolf Larsen - my mind was
made up to this, and I went straight to his bunk. As I felt about among his
blankets, something hot fell on the back of my hand. It burned me, and I
jerked my hand away. Then I understood. Through the cracks in the bottom of
the upper bunk he had set fire to the mattress. He still retained sufficient
use of his left arm to do this. The damp straw of the mattress, fired from
beneath and denied air, had been smouldering all the while.
Источник дыма надо было искать возле Волка Ларсена -- в этом я был
убежден и потому направился прямо к его койке. Когда я снова стал ощупывать
одеяло, что-то горячее упало сверху мне на руку и обожгло ее. Я быстро
отдернул руку, и мне все стало ясно. Сквозь щель в досках верхней койки Волк
Ларсен поджег лежавший на ней тюфяк, -- для этого он еще достаточно владел
левой рукой. Подожженная снизу и лишенная доступа воздуха, волглая солома
матраца медленно тлела.
As I dragged the mattress out of the bunk it seemed to disintegrate in
mid-air, at the same time bursting into flames. I beat out the burning
remnants of straw in the bunk, then made a dash for the deck for fresh air.
Я стал стаскивать матрац с койки, и он распался у меня в руках на
куски. Солома вспыхнула ярким пламенем. Я затушил остатки соломы, тлевшие на
койке, и бросился на палубу глотнуть свежего воздуха.
Several buckets of water sufficed to put out the burning mattress in
the middle of the steerage floor; and ten minutes later, when the smoke had
fairly cleared, I allowed Maud to come below. Wolf Larsen was unconscious,
but it was a matter of minutes for the fresh air to restore him. We were
working over him, however, when he signed for paper and pencil.
Притащив несколько ведер воды, я загасил тюфяк, горевший на полу
кубрика. Минут через десять дым почти рассеялся, и я позволил Мод сойти
вниз. Волк Ларсен лежал без сознания, но свежий воздух быстро привел его в
чувство. Мы все еще хлопотали возле него, как вдруг он знаком попросил дать
ему карандаш и бумагу.
"Pray do not interrupt me," he wrote. "I am smiling."
"Прошу не мешать мне, -- написал он. -- Я улыбаюсь".
"I am still a bit of the ferment, you see," he wrote a little later.
"Как видите, я все еще кусок закваски!" -- приписал он немного погодя.
"I am glad you are as small a bit as you are," I said.
-- Могу только радоваться, что кусок этот не слишком велик, -- сказал я
вслух.
"Thank you," he wrote. "But just think of how much smaller I shall be
before I die."
"Благодарю, -- написал он. -- Но вы подумали о том, что, прежде чем
исчезнуть совсем, он должен еще значительно уменьшиться?"
"And yet I am all here, Hump," he wrote with a final flourish. "I can
think more clearly than ever in my life before. Nothing to disturb me.
Concentration is perfect. I am all here and more than here."
"А я еще здесь, Хэмп, -- написал он в заключение. -- И мысли у меня
работают так ясно, как никогда. Ничто не отвлекает их. Полная
сосредоточенность. Я весь здесь, даже мало сказать -- здесь..."
It was like a message from the night of the grave; for this man's body
had become his mausoleum. And there, in so strange sepulchre, his spirit
fluttered and lived. It would flutter and live till the last line of
communication was broken, and after that who was to say how much longer it
might continue to flutter and live?
Слова эти показались мне вестью из могильного мрака, ибо тело этого
человека стало его усыпальницей. И где-то в этом страшном склепе все еще
трепетал и жил его дух. И так предстояло ему жить и трепетать, пока не
оборвется последняя нить, связывающая его с внешним миром. А там, кто знает,
как долго суждено ему было еще жить и трепетать?
"I think my left side is going," Wolf Larsen wrote, the morning after
his attempt to fire the ship. "The numbness is growing. I can hardly move my
hand. You will have to speak louder. The last lines are going down."
Кажется, левая сторона тоже отнимается, -- написал Волк Ларсен на
другое утро после своей попытки поджечь корабль. -- Онемение усиливается.
Едва шевелю рукой. И говорите теперь погромче. Отдаю последние концы".
"Are you in pain?" I asked.
-- Вы чувствуете боль? -- спросил я.
I was compelled to repeat my question loudly before he answered:
Мне пришлось повторить вопрос более громко, и только тогда он ответил:
"Not all the time."
"Временами".
The left hand stumbled slowly and painfully across the paper, and it
was with extreme difficulty that we deciphered the scrawl. It was like a
"spirit message," such as are delivered at seances of spiritualists for a
dollar admission.
Его левая рука медленно, с трудом царапала по бумаге, и разобрать его
каракули было нелегко. Они напоминали ответы духов, которые преподносят вам
на спиритических сеансах, где вы платите доллар за вход.
"But I am still here, all here," the hand scrawled more slowly and
painfully than ever.
"Но я еще здесь, я еще весь здесь", -- все медленнее и неразборчивее
выводила его рука.
The pencil dropped, and we had to replace it in the hand.
Карандаш выпал у него из пальцев, и пришлось вложить его снова.
"When there is no pain I have perfect peace and quiet. I have never
thought so clearly. I can ponder life and death like a Hindoo sage."
"Когда боли нет, я наслаждаюсь тишиной и покоем. Никогда еще мои мысли
не были так ясны. Я могу размышлять о жизни и смерти, как йог".
"And immortality?" Maud queried loudly in the ear.
-- И о бессмертии? -- громко спросила Мод, наклоняясь к его уху.
Three times the hand essayed to write but fumbled hopelessly. The
pencil fell. In vain we tried to replace it. The fingers could not close on
it. Then Maud pressed and held the fingers about the pencil with her own
hand and the hand wrote, in large letters, and so slowly that the minutes
ticked off to each letter: "B-O-S-H."
Три раза он безуспешно пытался нацарапать что-то, но карандаш
вываливался из его руки. Напрасно пробовали мы вложить его обратно, --
пальцы уже не могли удержать карандаша. Тогда Мод сама прижала его пальцы к
карандашу и держала так, пока его рука медленно, столь медленно, что на
каждую букву уходила минута, вывела крупными буквами: "Ч-У-Ш-Ь".
It was Wolf Larsen's last word, "bosh," sceptical and invincible to the
end. The arm and hand relaxed. The trunk of the body moved slightly. Then
there was no movement. Maud released the hand. The fingers spread slightly,
falling apart of their own weight, and the pencil rolled away.
Это было последнее слово Волка Ларсена, оставшегося неисправимым
скептиком до конца дней своих. "Чушь!" Пальцы перестали двигаться. Тело чуть
дрогнуло и замерло. Мод выпустила его руку, отчего пальцы его слегка
разжались и карандаш выпал.
"Do you still hear?" I shouted, holding the fingers and waiting for the
single pressure which would signify "Yes." There was no response. The hand
was dead.
-- Вы слышите меня? -- крикнул я, взяв его за руку и ожидая
утвердительного нажима пальцев. Но они не двигались. Рука была мертва.
"I noticed the lips slightly move," Maud said.
-- Он пошевелил губами, -- сказала Мод.
I repeated the question. The lips moved. She placed the tips of her
fingers on them. Again I repeated the question. "Yes," Maud announced. We
looked at each other expectantly.
Я повторил вопрос. Губы шевельнулись снова. Мод коснулась их кончиками
пальцев, и я еще раз повторил вопрос. -- "Да", -- объявила Мод. Мы
вопросительно посмотрели друг на друга.
"What good is it?" I asked. "What can we say now?"
-- Какая от этого польза? -- пробормотал я. -- Что мы можем сказать
ему?
"Oh, ask him - "
-- О, спросите его...
She hesitated.
Она остановилась в нерешительности.
"Ask him something that requires no for an answer," I suggested. "Then
we will know for certainty."
-- Спросите его о чем-нибудь, на что он должен ответить "нет", --
подсказал я. -- Тогда мы будем знать наверняка.
"Are you hungry?" she cried.
-- Вы хотите есть? -- крикнула она.
The lips moved under her fingers, and she answered, "Yes."
Губы шевельнулись, и Мод объявила:
-- "Да".
"Will you have some beef?" was her next query.
-- Хотите мяса? -- спросила она затем.
"No," she announced.
-- "Нет", -- прочла она по его губам.
"Beef-tea?"
-- А бульона?
"Yes, he will have some beef-tea," she said, quietly, looking up at me.
"Until his hearing goes we shall be able to communicate with him. And after
that - "
-- Да, он хочет бульона, -- тихо сказала она, подняв на меня глаза. --
Пока у него сохраняется слух, мы можем общаться с ним. А потом...
She looked at me queerly. I saw her lips trembling and the tears
swimming up in her eyes. She swayed toward me and I caught her in my arms.
Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом. Губы у нее
задрожали, и на глазах навернулись слезы. Она вдруг покачнулась, и я едва
успел подхватить ее.
"Oh, Humphrey," she sobbed, "when will it all end? I am so tired, so
tired."
-- О Хэмфри! -- воскликнула она. -- Когда все это кончится? Я так
измучена, так измучена!
She buried her head on my shoulder, her frail form shaken with a storm
of weeping. She was like a feather in my arms, so slender, so ethereal. "She
has broken down at last," I thought. "What can I do without her help?"
Она уткнулась лицом мне в плечо, рыдания сотрясали ее тело. Она была
как перышко в моих объятиях, такая тоненькая, хрупкая. "Нервы не выдержали,
-- подумал я. -- А что я буду делать без ее помощи?"
But I soothed and comforted her, till she pulled herself bravely
together and recuperated mentally as quickly as she was wont to do
physically.
Но я успокаивал и ободрял ее, пока она мужественным усилием воли не
взяла себя в руки; крепость ее духа была под стать ее физической
выносливости.
"I ought to be ashamed of myself," she said. Then added, with the
whimsical smile I adored, "but I am only one, small woman."
-- Как мне только не совестно! -- сказала она. И через минуту добавила
с лукавой улыбкой, которую я так обожал: -- Но я ведь всего-навсего малышка!
That phrase, the "one small woman," startled me like an electric shock.
It was my own phrase, my pet, secret phrase, my love phrase for her.
Услышав это слово, я вздрогнул, как от электрического тока. Ведь это
было то дорогое мне, заветное слово, которым выражал я втайне мою нежность и
любовь к ней.
"Where did you get that phrase?" I demanded, with an abruptness that in
turn startled her.
-- Почему вы назвали себя так? -- взволнованно вырвалось у меня. Она
взглянула на меня с удивлением.
"What phrase?" she asked.
-- Как "так"? -- спросила она.
"One small woman."
-- "Малышка".
"Is it yours?" she asked.
-- А вы не называли меня так?
"Yes," I answered. "Mine. I made it."
-- Да, -- ответил я. -- Называл про себя. Это мое собственное словечко.
"Then you must have talked in your sleep," she smiled.
-- Значит, вы разговаривали во сне, -- улыбнулась она.
The dancing, tremulous light was in her eyes. Mine, I knew, were
speaking beyond the will of my speech. I leaned toward her. Without volition
I leaned toward her, as a tree is swayed by the wind. Ah, we were very close
together in that moment. But she shook her head, as one might shake off
sleep or a dream, saying:
И снова я уловил в ее глазах этот теплый, трепетный огонек. О, знаю,
что мои глаза говорили в эту минуту красноречивее всяких слов. Меня
неудержимо влекло к ней. Помимо воли я склонился к ней, как дерево под
ветром. Как близки были мы в эту минуту! Но она тряхнула головой, словно
отгоняя какую-то мысль или грезу, и сказала:
"I have known it all my life. It was my father's name for my mother."
-- Я помню это слово с тех пор, как помню себя. Так мой отец называл
мою маму.
"It is my phrase too," I said stubbornly.
-- Все равно оно мое, -- упрямо повторил я.
"For your mother?"
-- Вы, может быть, тоже называли так свою маму?
"No," I answered, and she questioned no further, though I could have
sworn her eyes retained for some time a mocking, teasing expression.
-- Нет, -- сказал я; и больше она не задавала вопросов, но я готов был
поклясться, что в ее глазах, когда она смотрела на меня, вспыхивали
насмешливые и задорные искорки.
With the foremast in, the work now went on apace. Almost before I knew
it, and without one serious hitch, I had the mainmast stepped. A
derrick-boom, rigged to the foremast, had accomplished this; and several
days more found all stays and shrouds in place, and everything set up taut.
Topsails would be a nuisance and a danger for a crew of two, so I heaved the
topmasts on deck and lashed them fast.
После того как фок-мачта стала на свое место, работа наша быстро пошла
на лад. Я сам удивился тому, как легко и просто удалось нам установить
грот-мачту в степс. Мы сделали это при помощи подъемной стрелы, укрепленной
на фок-мачте. Еще через несколько дней все штаги и ванты были на месте и
обтянуты. Для команды из двух человек топселя представляют только лишнюю
обузу и даже опасность, и поэтому я уложил стеньги на палубу и крепко
принайтовил их.
Several more days were consumed in finishing the sails and putting them
on. There were only three - the jib, foresail, and mainsail; and, patched,
shortened, and distorted, they were a ridiculously ill-fitting suit for so
trim a craft as the Ghost.
Еще два дня провозились мы с парусами. Их было всего три: кливер, фок и
грот. Залатанные, укороченные, неправильной формы, они казались уродливым
убранством на такой стройной шхуне, как "Призрак".
"But they'll work!" Maud cried jubilantly. "We'll make them work, and
trust our lives to them!"
-- Но они будут служить! -- радостно воскликнула Мод. -- Мы заставим их
служить нам и доверим им свою жизнь!
Certainly, among my many new trades, I shone least as a sail-maker. I
could sail them better than make them, and I had no doubt of my power to
bring the schooner to some northern port of Japan. In fact, I had crammed
navigation from text-books aboard; and besides, there was Wolf Larsen's
star-scale, so simple a device that a child could work it.
Прямо скажу: из всех новых профессий, которыми я понемногу овладевал,
меньше всего удалось мне блеснуть в роли парусника. Управлять парусами,
казалось, было мне куда легче, нежели сшивать их, -- во всяком случае, я не
сомневался, что сумею привести шхуну в какой-нибудь из северных портов
Японии. Я уже давно начал изучать кораблевождение с помощью учебников,
которые отыскались на шхуне, а кроме того, в моем распоряжении был звездный
планшет Волка Ларсена, -- а ведь, по его словам, им мог пользоваться даже
ребенок.
As for its inventor, beyond an increasing deafness and the movement of
the lips growing fainter and fainter, there had been little change in his
condition for a week. But on the day we finished bending the schooner's
sails, he heard his last, and the last movement of his lips died away - but
not before I had asked him, "Are you all there?" and the lips had answered,
"Yes."
Что касается самого изобретателя планшета, то состояние его всю эту
неделю оставалось почти без перемен, только глухота усилилась да еще слабее
стали движения губ. Но в тот день, когда мачты "Призрака" оделись в паруса,
Ларсен последний раз уловил какой-то звук извне и в последний раз пошевелил
губами. Я спросил его: "Вы еще здесь?" -- и губы его ответили: "Да".
The last line was down. Somewhere within that tomb of the flesh still
dwelt the soul of the man. Walled by the living clay, that fierce
intelligence we had known burned on; but it burned on in silence and
darkness. And it was disembodied. To that intelligence there could be no
objective knowledge of a body. It knew no body. The very world was not. It
knew only itself and the vastness and profundity of the quiet and the dark.
Порвалась последняя нить. Его плоть стала для него могилой, ибо в этом
полумертвом теле все еще обитала душа. Да, этот свирепый дух, который мы
успели так хорошо узнать, продолжал гореть среди окружающего его безмолвия и
мрака. Его плоть уже не принадлежала ему -- он не мог ее ощущать. Его
телесная оболочка уже не существовала для него, как не существовал для него
и внешний мир. Он сознавал теперь лишь себя и бездонную глубину покоя и
мрака.
The day came for our departure. There was no longer anything to detain
us on Endeavour Island. The Ghost's stumpy masts were in place, her crazy
sails bent. All my handiwork was strong, none of it beautiful; but I knew
that it would work, and I felt myself a man of power as I looked at it.
Настал день отплытия. Больше ничто не задерживало нас на Острове
Усилий. Куцые мачты "Призрака" стояли на местах, неся на себе уродливые
паруса. Все, что выходило из моих рук, не отличалось красотой, но держалось
крепко. Я знал, что эти мачты и паруса еще послужат нам, и поглядывал на них
с безотчетным сознанием своей силы.
"I did it! I did it! With my own hands I did it!" I wanted to cry
aloud.
"Я сам сделал этоСам! Своими руками!" -- хотелось крикнуть мне.
But Maud and I had a way of voicing each other's thoughts, and she
said, as we prepared to hoist the mainsail:
Не раз уже случалось, что Мод высказывала вслух мои мысли или я
угадывал, о чем думает она; на этот раз, когда мы готовились поднять грот,
она сказала:
"To think, Humphrey, you did it all with your own hands?"
-- Подумать только, Хэмфри, что все это сделали вы, своими руками!
"But there were two other hands," I answered. "Two small hands, and
don't say that was a phrase, also, of your father."
-- Здесь, мне кажется, потрудилась еще пара рук, -- ответил я. -- Две
крошечные ручки. Только не говорите, пожалуйста, что это выражение вашего
отца!
She laughed and shook her head, and held her hands up for inspection.
Она рассмеялась, покачала головой и принялась разглядывать свои руки.
"I can never get them clean again," she wailed, "nor soften the
weather-beat."
-- Мне ни за что не отмыть их теперь, -- жалобно проговорила она. -- И
кожа так обветрилась и загрубела -- уже, должно -- быть, навеки.
"Then dirt and weather-beat shall be your guerdon of honour," I said,
holding them in mine; and, spite of my resolutions, I would have kissed the
two dear hands had she not swiftly withdrawn them.
-- В таком случае эта обветренная кожа и въевшаяся во все поры грязь
всегда будут делать вам честь, -- сказал я, взяв ее руки в свои. Я, верно,
не удержался бы и, несмотря на все мои торжественные решения, расцеловал эти
дорогие руки, если бы она поспешно не отняла их.
Our comradeship was becoming tremulous, I had mastered my love long and
well, but now it was mastering me. Wilfully had it disobeyed and won my eyes
to speech, and now it was winning my tongue - ay, and my lips, for they were
mad this moment to kiss the two small hands which had toiled so faithfully
and hard. And I, too, was mad. There was a cry in my being like bugles
calling me to her. And there was a wind blowing upon me which I could not
resist, swaying the very body of me till I leaned toward her, all
unconscious that I leaned. And she knew it. She could not but know it as she
swiftly drew away her hands, and yet, could not forbear one quick searching
look before she turned away her eyes.
Наши товарищеские отношения теперь все чаще находились под угрозой. Я
долго и успешно смирял свою любовь, но она начинала брать надо мной верх.
Она сломила мою волю и своенравно подчинила себе мои глаза и отчасти мой
язык и даже губы, ибо в эту самую минуту мне неудержимо хотелось расцеловать
эти маленькие ручки, которые трудились вместе со мной так преданно и упорно.
Я терял голову. Все мое существо рвалось к Мод, и все во мне громко кричало
о моей любви. Любовь налетела, подобно урагану, и я уже не в силах был ей
противиться. И Мод видела это. Она не могла не видеть этого, потому так
поспешно и выдернула она свои руки из моих. И все же что-то заставило ее --
прежде чем она отвела глаза -- бросить на меня быстрый, пытливый взгляд...
By means of deck-tackles I had arranged to carry the halyards forward
to the windlass; and now I hoisted the mainsail, peak and throat, at the
same time. It was a clumsy way, but it did not take long, and soon the
foresail as well was up and fluttering.
При помощи хват-талей я взял гардель и дирик-фал на брашпиль и теперь
мог одновременно поднять передний и задний углы грота. Парус полз вверх
довольно неуклюже, но быстро, а вскоре и фок расправился и затрепетал на
ветру.
"We can never get that anchor up in this narrow place, once it has left
the bottom," I said. "We should be on the rocks first."
-- В такой маленькой бухточке мы ни за что не успеем поднять якорь, --
сказал я. -- Прежде чем нам это удастся, шхуну разобьет о скалы.
"What can you do?" she asked.
-- Что же делать? -- спросила Мод.
"Slip it," was my answer. "And when I do, you must do your first work
on the windlass. I shall have to run at once to the wheel, and at the same
time you must be hoisting the jib."
-- Вытравить цепь совсем, -- отвечал я. -- Пока я буду травить, вам
придется стать к брашпилю. А как только я покончу с якорем, так побегу к
штурвалу, а вы поднимете кливер.
This manoeuvre of getting under way I had studied and worked out a
score of times; and, with the jib-halyard to the windlass, I knew Maud was
capable of hoisting that most necessary sail. A brisk wind was blowing into
the cove, and though the water was calm, rapid work was required to get us
safely out.
Десятки раз я изучал и подробно разрабатывал этот маневр снятия с
якоря. Я знал, что при помощи брашпиля Мод сумеет поднять кливер -- самый
необходимый сейчас парус. Свежий ветер задувал в бухту, и, хотя волнение еще
не поднялось, нужно было действовать быстро, чтобы благополучно вывести
шхуну в море.
When I knocked the shackle-bolt loose, the chain roared out through the
hawse-hole and into the sea. I raced aft, putting the wheel up. The Ghost
seemed to start into life as she heeled to the first fill of her sails. The
jib was rising. As it filled, the Ghost's bow swung off and I had to put the
wheel down a few spokes and steady her.
Я выбил болт из скобы, и якорная цепь загрохотала в клюзе, падая в
воду. Я бросился на ют и положил руль под ветер. Паруса затрепетали,
наполнились ветром, шхуна накренилась и ожила. Кливер пополз вверх. Когда и
он забрал ветер, нос "Призрака" стало сносить, и мне пришлось еще положить
руля, чтобы удержаться на курсе.
I had devised an automatic jib-sheet which passed the jib across of
itself, so there was no need for Maud to attend to that; but she was still
hoisting the jib when I put the wheel hard down. It was a moment of anxiety,
for the Ghost was rushing directly upon the beach, a stone's throw distant.
But she swung obediently on her heel into the wind. There was a great
fluttering and flapping of canvas and reef-points, most welcome to my ears,
then she filled away on the other tack.
Я придумал особый автоматический кливер-шкот, который сам переносил
кливер, когда это требовалось, так что Мод не надо было заботиться об этом.
Но я уже положил руль круто на ветер, прежде чем Мод закончила поднимать
кливер. Момент был напряженный: шхуну несло прямо к берегу, который
находился от нас на расстоянии броска камня. Но, сильно накренившись,
"Призрак" повернул и послушно привелся к ветру Я услышал столь приятное для
моего слуха громкое хлопанье и трепетанье парусов и риф-штертов, и шхуна
забрала ветер уже на другом галсе.
Maud had finished her task and come aft, where she stood beside me, a
small cap perched on her wind-blown hair, her cheeks flushed from exertion,
her eyes wide and bright with the excitement, her nostrils quivering to the
rush and bite of the fresh salt air. Her brown eyes were like a startled
deer's. There was a wild, keen look in them I had never seen before, and her
lips parted and her breath suspended as the Ghost, charging upon the wall of
rock at the entrance to the inner cove, swept into the wind and filled away
into safe water.
Мод закончила свое дело и, поднявшись на ют, стала рядом со мной. Щеки
ее разрумянились от работы, ветер развевал светло-каштановые волосы,
выбившиеся изпод зюйдвестки, широко раскрытые глаза горели от волнения, а
ноздри вздрагивали, жадно вбирая рвавшийся нам навстречу соленый морской
ветер. Ее карие глаза были как у испуганной лани. Затаив дыхание, она
встревожено и зорко смотрела вперед. Губы ее приоткрылись. "Призрак" несся
прямо на отвесную скалу у выхода из внутренней бухты, но в последнюю минуту
привелся к ветру и вышел на безопасное место.
My first mate's berth on the sealing grounds stood me in good stead,
and I cleared the inner cove and laid a long tack along the shore of the
outer cove. Once again about, and the Ghost headed out to open sea. She had
now caught the bosom-breathing of the ocean, and was herself a-breath with
the rhythm of it as she smoothly mounted and slipped down each broad-backed
wave. The day had been dull and overcast, but the sun now burst through the
clouds, a welcome omen, and shone upon the curving beach where together we
had dared the lords of the harem and slain the holluschickie. All Endeavour
Island brightened under the sun. Even the grim south-western promontory
showed less grim, and here and there, where the sea-spray wet its surface,
high lights flashed and dazzled in the sun.
Моя работа старшим помощником во время промыслового плавания пошла мне
впрок. Я благополучно обогнул мыс первой бухты и направил шхуну вдоль берега
второй. Еще один поворот на другой галс, и "Призрак" взял курс в открытое
море. Мощное дыхание океана овеяло шхуну, и она плавно закачалась на высокой
волне. С утра погода была пасмурная и облачная, но тут солнце проглянуло
сквозь тучи, как бы в предзнаменование нашего счастливого плавания, и
осветило изогнутый дугою берег, где мы воевали с владыками гаремов и били
"холостяков". Весь Остров Усилий ярко засиял в лучах солнца. Даже мрачный
югозападный мыс уже не казался таким мрачным; на влажных от прибоя
прибрежных скалах играли солнечные блики.
"I shall always think of it with pride," I said to Maud.
-- Я всегда буду испытывать гордость, вспоминая о нем, -- сказал я Мод.
She threw her head back in a queenly way but said, "Dear, dear
Endeavour Island! I shall always love it."
Она откинула назад голову, -- что-то царственное было в этом движении.
-- Милый, милый Остров Усилий, -- сказала она. -- Я всегда буду любить
его!
"And I," I said quickly.
-- И я тоже, -- быстро проговорил я.
It seemed our eyes must meet in a great understanding, and yet, loath,
they struggled away and did not meet.
Мы читали в душе друг у друга, как в раскрытой книге. Еще миг -- и
взгляды наши должны были встретиться, но, сделав над собой усилие, мы отвели
глаза.
There was a silence I might almost call awkward, till I broke it,
saying:
Наступило неловкое молчание; я первым прервал его:
"See those black clouds to windward. You remember, I told you last
night the barometer was falling."
-- Поглядите, какие тучи собираются на горизонте с наветренной стороны.
Помните, еще вчера вечером я говорил вам, что барометр падает.
"And the sun is gone," she said, her eyes still fixed upon our island,
where we had proved our mastery over matter and attained to the truest
comradeship that may fall to man and woman.
-- И солнце скрылось... -- сказала она. Глаза ее были устремлены на наш
остров, где мы доказали судьбе, что умеем постоять за себя, и где
прекраснейшие узы дружбы и товарищества накрепко связали нас друг с другом.
"And it's slack off the sheets for Japan I cried gaily. "A fair wind
and a flowing sheet, you know, or however it goes."
-- Ну что ж, потравим шкоты, и курс на Японию! -- весело крикнул я. --
Как это: "Попутный ветер, потравленный шкот!.."
Lashing the wheel I ran forward, eased the fore and mainsheets, took in
on the boom-tackles and trimmed everything for the quartering breeze which
was ours. It was a fresh breeze, very fresh, but I resolved to run as long
as I dared. Unfortunately, when running free, it is impossible to lash the
wheel, so I faced an all-night watch. Maud insisted on relieving me, but
proved that she had not the strength to steer in a heavy sea, even if she
could have gained the wisdom on such short notice. She appeared quite
heart-broken over the discovery, but recovered her spirits by coiling down
tackles and halyards and all stray ropes. Then there were meals to be cooked
in the galley, beds to make, Wolf Larsen to be attended upon, and she
finished the day with a grand house- cleaning attack upon the cabin and
steerage.
Закрепив штурвал, я спрыгнул с юта, дал слабину на фока -- и
frantically about the steerage. A collision with the table partially knocked
the wind from my body and brought me to myself. I reasoned that a helpless
man could start a fire only near to where he lay.
В тесном помещении дым стоял плотной стеной, и я мог продвигаться
только ощупью. Образ прежнего Волка Ларсена все еще так действовал на мое
воображение, что я бы, кажется, не удивился, если бы этот беспомощный
великан вдруг схватил меня за горло и начал душить. Желание броситься
обратно вверх по трапу чуть не возобладало во мне, но я тут же вспомнил о
Мод. На мгновение я увидел ее перед собой -- такой, какою только что видел в
трюме при тусклом свете фонаря, -- увидел ее карие глаза, в которых сверкали
слезы радости, и понял, что не могу обратиться в бегство. Задыхаясь от дыма,
я добрался до койки Волка Ларсена и нащупал его руку. Он лежал неподвижно,
но слегка пошевелился, когда я прикоснулся к нему. Я ощупал его одеяло
снаружи и изнутри, но ничего не обнаружил. Откуда же этот дым, который
слепит меня, душит, заставляет кашлять и ловить воздух ртом? На мгновение я
совсем потерял голову и, как безумный, заметался по кубрику. Налетев с
размаху на стол, я пришел в себя и немного успокоился. Я сообразил, что если
парализованный человек и мог устроить пожар, то только в
непосредственной близости от себя.
I returned to Wolf Larsen's bunk. There I encountered Maud. How long
she had been there in that suffocating atmosphere I could not guess.
Я вернулся к койке Волка Ларсена и столкнулся с Мод. Не знаю, сколько
времени она пробыла в этом дыму.
"Go up on deck!" I commanded peremptorily.
-- Ступайте наверх -- решительно приказал я.
"But, Humphrey - " she began to protest in a queer, husky voice.
-- Но, Хэмфри... -- возразила было она каким-то чужим, сиплым голосом.
"Please! please!" I shouted at her harshly.
-- Нет, уж, пожалуйста, прошу вас! -- резко крикнул я.
She drew away obediently, and then I thought, What if she cannot find
the steps? I started after her, to stop at the foot of the companion-way.
Perhaps she had gone up. As I stood there, hesitant, I heard her cry softly:
Она послушно отошла от койки, но тут я испугался: а вдруг она не найдет
выхода. Я бросился за ней -- у трапа ее не было. Может быть, она уже
поднялась? Я стоял в нерешительности и внезапно услышал ее слабый возглас:
"Oh, Humphrey, I am lost." I found her fumbling at the wall of the
after bulkhead, and, half leading her, half carrying her, I took her up the
companion-way. The pure air was like nectar. Maud was only faint and dizzy,
and I left her lying on the deck when I took my second plunge below.
-- О Хэмфри, я заблудиласьЯ нашел Мод у задней переборки, по которой
она беспомощно шарила руками, и вытащил ее наверх. Чистый воздух показался
мне нектаром. Мод была в полуобморочном состоянии, но я оставил ее на
палубе, а сам опять кинулся вниз.
The source of the smoke must be very close to Wolf Larsen - my mind was
made up to this, and I went straight to his bunk. As I felt about among his
blankets, something hot fell on the back of my hand. It burned me, and I
jerked my hand away. Then I understood. Through the cracks in the bottom of
the upper bunk he had set fire to the mattress. He still retained sufficient
use of his left arm to do this. The damp straw of the mattress, fired from
beneath and denied air, had been smouldering all the while.
Источник дыма надо было искать возле Волка Ларсена -- в этом я был
убежден и потому направился прямо к его койке. Когда я снова стал ощупывать
одеяло, что-то горячее упало сверху мне на руку и обожгло ее. Я быстро
отдернул руку, и мне все стало ясно. Сквозь щель в досках верхней койки Волк
Ларсен поджег лежавший на ней тюфяк, -- для этого он еще достаточно владел
левой рукой. Подожженная снизу и лишенная доступа воздуха, волглая солома
матраца медленно тлела.
As I dragged the mattress out of the bunk it seemed to disintegrate in
mid-air, at the same time bursting into flames. I beat out the burning
remnants of straw in the bunk, then made a dash for the deck for fresh air.
Я стал стаскивать матрац с койки, и он распался у меня в руках на
куски. Солома вспыхнула ярким пламенем. Я затушил остатки соломы, тлевшие на
койке, и бросился на палубу глотнуть свежего воздуха.
Several buckets of water sufficed to put out the burning mattress in
the middle of the steerage floor; and ten minutes later, when the smoke had
fairly cleared, I allowed Maud to come below. Wolf Larsen was unconscious,
but it was a matter of minutes for the fresh air to restore him. We were
working over him, however, when he signed for paper and pencil.
Притащив несколько ведер воды, я загасил тюфяк, горевший на полу
кубрика. Минут через десять дым почти рассеялся, и я позволил Мод сойти
вниз. Волк Ларсен лежал без сознания, но свежий воздух быстро привел его в
чувство. Мы все еще хлопотали возле него, как вдруг он знаком попросил дать
ему карандаш и бумагу.
"Pray do not interrupt me," he wrote. "I am smiling."
"Прошу не мешать мне, -- написал он. -- Я улыбаюсь".
"I am still a bit of the ferment, you see," he wrote a little later.
"Как видите, я все еще кусок закваски!" -- приписал он немного погодя.
"I am glad you are as small a bit as you are," I said.
-- Могу только радоваться, что кусок этот не слишком велик, -- сказал я
вслух.
"Thank you," he wrote. "But just think of how much smaller I shall be
before I die."
"Благодарю, -- написал он. -- Но вы подумали о том, что, прежде чем
исчезнуть совсем, он должен еще значительно уменьшиться?"
"And yet I am all here, Hump," he wrote with a final flourish. "I can
think more clearly than ever in my life before. Nothing to disturb me.
Concentration is perfect. I am all here and more than here."
"А я еще здесь, Хэмп, -- написал он в заключение. -- И мысли у меня
работают так ясно, как никогда. Ничто не отвлекает их. Полная
сосредоточенность. Я весь здесь, даже мало сказать -- здесь..."
It was like a message from the night of the grave; for this man's body
had become his mausoleum. And there, in so strange sepulchre, his spirit
fluttered and lived. It would flutter and live till the last line of
communication was broken, and after that who was to say how much longer it
might continue to flutter and live?
Слова эти показались мне вестью из могильного мрака, ибо тело этого
человека стало его усыпальницей. И где-то в этом страшном склепе все еще
трепетал и жил его дух. И так предстояло ему жить и трепетать, пока не
оборвется последняя нить, связывающая его с внешним миром. А там, кто знает,
как долго суждено ему было еще жить и трепетать?
"I think my left side is going," Wolf Larsen wrote, the morning after
his attempt to fire the ship. "The numbness is growing. I can hardly move my
hand. You will have to speak louder. The last lines are going down."
Кажется, левая сторона тоже отнимается, -- написал Волк Ларсен на
другое утро после своей попытки поджечь корабль. -- Онемение усиливается.
Едва шевелю рукой. И говорите теперь погромче. Отдаю последние концы".
"Are you in pain?" I asked.
-- Вы чувствуете боль? -- спросил я.
I was compelled to repeat my question loudly before he answered:
Мне пришлось повторить вопрос более громко, и только тогда он ответил:
"Not all the time."
"Временами".
The left hand stumbled slowly and painfully across the paper, and it
was with extreme difficulty that we deciphered the scrawl. It was like a
"spirit message," such as are delivered at seances of spiritualists for a
dollar admission.
Его левая рука медленно, с трудом царапала по бумаге, и разобрать его
каракули было нелегко. Они напоминали ответы духов, которые преподносят вам
на спиритических сеансах, где вы платите доллар за вход.
"But I am still here, all here," the hand scrawled more slowly and
painfully than ever.
"Но я еще здесь, я еще весь здесь", -- все медленнее и неразборчивее
выводила его рука.
The pencil dropped, and we had to replace it in the hand.
Карандаш выпал у него из пальцев, и пришлось вложить его снова.
"When there is no pain I have perfect peace and quiet. I have never
thought so clearly. I can ponder life and death like a Hindoo sage."
"Когда боли нет, я наслаждаюсь тишиной и покоем. Никогда еще мои мысли
не были так ясны. Я могу размышлять о жизни и смерти, как йог".
"And immortality?" Maud queried loudly in the ear.
-- И о бессмертии? -- громко спросила Мод, наклоняясь к его уху.
Three times the hand essayed to write but fumbled hopelessly. The
pencil fell. In vain we tried to replace it. The fingers could not close on
it. Then Maud pressed and held the fingers about the pencil with her own
hand and the hand wrote, in large letters, and so slowly that the minutes
ticked off to each letter: "B-O-S-H."
Три раза он безуспешно пытался нацарапать что-то, но карандаш
вываливался из его руки. Напрасно пробовали мы вложить его обратно, --
пальцы уже не могли удержать карандаша. Тогда Мод сама прижала его пальцы к
карандашу и держала так, пока его рука медленно, столь медленно, что на
каждую букву уходила минута, вывела крупными буквами: "Ч-У-Ш-Ь".
It was Wolf Larsen's last word, "bosh," sceptical and invincible to the
end. The arm and hand relaxed. The trunk of the body moved slightly. Then
there was no movement. Maud released the hand. The fingers spread slightly,
falling apart of their own weight, and the pencil rolled away.
Это было последнее слово Волка Ларсена, оставшегося неисправимым
скептиком до конца дней своих. "Чушь!" Пальцы перестали двигаться. Тело чуть
дрогнуло и замерло. Мод выпустила его руку, отчего пальцы его слегка
разжались и карандаш выпал.
"Do you still hear?" I shouted, holding the fingers and waiting for the
single pressure which would signify "Yes." There was no response. The hand
was dead.
-- Вы слышите меня? -- крикнул я, взяв его за руку и ожидая
утвердительного нажима пальцев. Но они не двигались. Рука была мертва.
"I noticed the lips slightly move," Maud said.
-- Он пошевелил губами, -- сказала Мод.
I repeated the question. The lips moved. She placed the tips of her
fingers on them. Again I repeated the question. "Yes," Maud announced. We
looked at each other expectantly.
Я повторил вопрос. Губы шевельнулись снова. Мод коснулась их кончиками
пальцев, и я еще раз повторил вопрос. -- "Да", -- объявила Мод. Мы
вопросительно посмотрели друг на друга.
"What good is it?" I asked. "What can we say now?"
-- Какая от этого польза? -- пробормотал я. -- Что мы можем сказать
ему?
"Oh, ask him - "
-- О, спросите его...
She hesitated.
Она остановилась в нерешительности.
"Ask him something that requires no for an answer," I suggested. "Then
we will know for certainty."
-- Спросите его о чем-нибудь, на что он должен ответить "нет", --
подсказал я. -- Тогда мы будем знать наверняка.
"Are you hungry?" she cried.
-- Вы хотите есть? -- крикнула она.
The lips moved under her fingers, and she answered, "Yes."
Губы шевельнулись, и Мод объявила:
-- "Да".
"Will you have some beef?" was her next query.
-- Хотите мяса? -- спросила она затем.
"No," she announced.
-- "Нет", -- прочла она по его губам.
"Beef-tea?"
-- А бульона?
"Yes, he will have some beef-tea," she said, quietly, looking up at me.
"Until his hearing goes we shall be able to communicate with him. And after
that - "
-- Да, он хочет бульона, -- тихо сказала она, подняв на меня глаза. --
Пока у него сохраняется слух, мы можем общаться с ним. А потом...
She looked at me queerly. I saw her lips trembling and the tears
swimming up in her eyes. She swayed toward me and I caught her in my arms.
Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом. Губы у нее
задрожали, и на глазах навернулись слезы. Она вдруг покачнулась, и я едва
успел подхватить ее.
"Oh, Humphrey," she sobbed, "when will it all end? I am so tired, so
tired."
-- О Хэмфри! -- воскликнула она. -- Когда все это кончится? Я так
измучена, так измучена!
She buried her head on my shoulder, her frail form shaken with a storm
of weeping. She was like a feather in my arms, so slender, so ethereal. "She
has broken down at last," I thought. "What can I do without her help?"
Она уткнулась лицом мне в плечо, рыдания сотрясали ее тело. Она была
как перышко в моих объятиях, такая тоненькая, хрупкая. "Нервы не выдержали,
-- подумал я. -- А что я буду делать без ее помощи?"
But I soothed and comforted her, till she pulled herself bravely
together and recuperated mentally as quickly as she was wont to do
physically.
Но я успокаивал и ободрял ее, пока она мужественным усилием воли не
взяла себя в руки; крепость ее духа была под стать ее физической
выносливости.
"I ought to be ashamed of myself," she said. Then added, with the
whimsical smile I adored, "but I am only one, small woman."
-- Как мне только не совестно! -- сказала она. И через минуту добавила
с лукавой улыбкой, которую я так обожал: -- Но я ведь всего-навсего малышка!
That phrase, the "one small woman," startled me like an electric shock.
It was my own phrase, my pet, secret phrase, my love phrase for her.
Услышав это слово, я вздрогнул, как от электрического тока. Ведь это
было то дорогое мне, заветное слово, которым выражал я втайне мою нежность и
любовь к ней.
"Where did you get that phrase?" I demanded, with an abruptness that in
turn startled her.
-- Почему вы назвали себя так? -- взволнованно вырвалось у меня. Она
взглянула на меня с удивлением.
"What phrase?" she asked.
-- Как "так"? -- спросила она.
"One small woman."
-- "Малышка".
"Is it yours?" she asked.
-- А вы не называли меня так?
"Yes," I answered. "Mine. I made it."
-- Да, -- ответил я. -- Называл про себя. Это мое собственное словечко.
"Then you must have talked in your sleep," she smiled.
-- Значит, вы разговаривали во сне, -- улыбнулась она.
The dancing, tremulous light was in her eyes. Mine, I knew, were
speaking beyond the will of my speech. I leaned toward her. Without volition
I leaned toward her, as a tree is swayed by the wind. Ah, we were very close
together in that moment. But she shook her head, as one might shake off
sleep or a dream, saying:
И снова я уловил в ее глазах этот теплый, трепетный огонек. О, знаю,
что мои глаза говорили в эту минуту красноречивее всяких слов. Меня
неудержимо влекло к ней. Помимо воли я склонился к ней, как дерево под
ветром. Как близки были мы в эту минуту! Но она тряхнула головой, словно
отгоняя какую-то мысль или грезу, и сказала:
"I have known it all my life. It was my father's name for my mother."
-- Я помню это слово с тех пор, как помню себя. Так мой отец называл
мою маму.
"It is my phrase too," I said stubbornly.
-- Все равно оно мое, -- упрямо повторил я.
"For your mother?"
-- Вы, может быть, тоже называли так свою маму?
"No," I answered, and she questioned no further, though I could have
sworn her eyes retained for some time a mocking, teasing expression.
-- Нет, -- сказал я; и больше она не задавала вопросов, но я готов был
поклясться, что в ее глазах, когда она смотрела на меня, вспыхивали
насмешливые и задорные искорки.
With the foremast in, the work now went on apace. Almost before I knew
it, and without one serious hitch, I had the mainmast stepped. A
derrick-boom, rigged to the foremast, had accomplished this; and several
days more found all stays and shrouds in place, and everything set up taut.
Topsails would be a nuisance and a danger for a crew of two, so I heaved the
topmasts on deck and lashed them fast.
После того как фок-мачта стала на свое место, работа наша быстро пошла
на лад. Я сам удивился тому, как легко и просто удалось нам установить
грот-мачту в степс. Мы сделали это при помощи подъемной стрелы, укрепленной
на фок-мачте. Еще через несколько дней все штаги и ванты были на месте и
обтянуты. Для команды из двух человек топселя представляют только лишнюю
обузу и даже опасность, и поэтому я уложил стеньги на палубу и крепко
принайтовил их.
Several more days were consumed in finishing the sails and putting them
on. There were only three - the jib, foresail, and mainsail; and, patched,
shortened, and distorted, they were a ridiculously ill-fitting suit for so
trim a craft as the Ghost.
Еще два дня провозились мы с парусами. Их было всего три: кливер, фок и
грот. Залатанные, укороченные, неправильной формы, они казались уродливым
убранством на такой стройной шхуне, как "Призрак".
"But they'll work!" Maud cried jubilantly. "We'll make them work, and
trust our lives to them!"
-- Но они будут служить! -- радостно воскликнула Мод. -- Мы заставим их
служить нам и доверим им свою жизнь!
Certainly, among my many new trades, I shone least as a sail-maker. I
could sail them better than make them, and I had no doubt of my power to
bring the schooner to some northern port of Japan. In fact, I had crammed
navigation from text-books aboard; and besides, there was Wolf Larsen's
star-scale, so simple a device that a child could work it.
Прямо скажу: из всех новых профессий, которыми я понемногу овладевал,
меньше всего удалось мне блеснуть в роли парусника. Управлять парусами,
казалось, было мне куда легче, нежели сшивать их, -- во всяком случае, я не
сомневался, что сумею привести шхуну в какой-нибудь из северных портов
Японии. Я уже давно начал изучать кораблевождение с помощью учебников,
которые отыскались на шхуне, а кроме того, в моем распоряжении был звездный
планшет Волка Ларсена, -- а ведь, по его словам, им мог пользоваться даже
ребенок.
As for its inventor, beyond an increasing deafness and the movement of
the lips growing fainter and fainter, there had been little change in his
condition for a week. But on the day we finished bending the schooner's
sails, he heard his last, and the last movement of his lips died away - but
not before I had asked him, "Are you all there?" and the lips had answered,
"Yes."
Что касается самого изобретателя планшета, то состояние его всю эту
неделю оставалось почти без перемен, только глухота усилилась да еще слабее
стали движения губ. Но в тот день, когда мачты "Призрака" оделись в паруса,
Ларсен последний раз уловил какой-то звук извне и в последний раз пошевелил
губами. Я спросил его: "Вы еще здесь?" -- и губы его ответили: "Да".
The last line was down. Somewhere within that tomb of the flesh still
dwelt the soul of the man. Walled by the living clay, that fierce
intelligence we had known burned on; but it burned on in silence and
darkness. And it was disembodied. To that intelligence there could be no
objective knowledge of a body. It knew no body. The very world was not. It
knew only itself and the vastness and profundity of the quiet and the dark.
Порвалась последняя нить. Его плоть стала для него могилой, ибо в этом
полумертвом теле все еще обитала душа. Да, этот свирепый дух, который мы
успели так хорошо узнать, продолжал гореть среди окружающего его безмолвия и
мрака. Его плоть уже не принадлежала ему -- он не мог ее ощущать. Его
телесная оболочка уже не существовала для него, как не существовал для него
и внешний мир. Он сознавал теперь лишь себя и бездонную глубину покоя и
мрака.
The day came for our departure. There was no longer anything to detain
us on Endeavour Island. The Ghost's stumpy masts were in place, her crazy
sails bent. All my handiwork was strong, none of it beautiful; but I knew
that it would work, and I felt myself a man of power as I looked at it.
Настал день отплытия. Больше ничто не задерживало нас на Острове
Усилий. Куцые мачты "Призрака" стояли на местах, неся на себе уродливые
паруса. Все, что выходило из моих рук, не отличалось красотой, но держалось
крепко. Я знал, что эти мачты и паруса еще послужат нам, и поглядывал на них
с безотчетным сознанием своей силы.
"I did it! I did it! With my own hands I did it!" I wanted to cry
aloud.
"Я сам сделал этоСам! Своими руками!" -- хотелось крикнуть мне.
But Maud and I had a way of voicing each other's thoughts, and she
said, as we prepared to hoist the mainsail:
Не раз уже случалось, что Мод высказывала вслух мои мысли или я
угадывал, о чем думает она; на этот раз, когда мы готовились поднять грот,
она сказала:
"To think, Humphrey, you did it all with your own hands?"
-- Подумать только, Хэмфри, что все это сделали вы, своими руками!
"But there were two other hands," I answered. "Two small hands, and
don't say that was a phrase, also, of your father."
-- Здесь, мне кажется, потрудилась еще пара рук, -- ответил я. -- Две
крошечные ручки. Только не говорите, пожалуйста, что это выражение вашего
отца!
She laughed and shook her head, and held her hands up for inspection.
Она рассмеялась, покачала головой и принялась разглядывать свои руки.
"I can never get them clean again," she wailed, "nor soften the
weather-beat."
-- Мне ни за что не отмыть их теперь, -- жалобно проговорила она. -- И
кожа так обветрилась и загрубела -- уже, должно -- быть, навеки.
"Then dirt and weather-beat shall be your guerdon of honour," I said,
holding them in mine; and, spite of my resolutions, I would have kissed the
two dear hands had she not swiftly withdrawn them.
-- В таком случае эта обветренная кожа и въевшаяся во все поры грязь
всегда будут делать вам честь, -- сказал я, взяв ее руки в свои. Я, верно,
не удержался бы и, несмотря на все мои торжественные решения, расцеловал эти
дорогие руки, если бы она поспешно не отняла их.
Our comradeship was becoming tremulous, I had mastered my love long and
well, but now it was mastering me. Wilfully had it disobeyed and won my eyes
to speech, and now it was winning my tongue - ay, and my lips, for they were
mad this moment to kiss the two small hands which had toiled so faithfully
and hard. And I, too, was mad. There was a cry in my being like bugles
calling me to her. And there was a wind blowing upon me which I could not
resist, swaying the very body of me till I leaned toward her, all
unconscious that I leaned. And she knew it. She could not but know it as she
swiftly drew away her hands, and yet, could not forbear one quick searching
look before she turned away her eyes.
Наши товарищеские отношения теперь все чаще находились под угрозой. Я
долго и успешно смирял свою любовь, но она начинала брать надо мной верх.
Она сломила мою волю и своенравно подчинила себе мои глаза и отчасти мой
язык и даже губы, ибо в эту самую минуту мне неудержимо хотелось расцеловать
эти маленькие ручки, которые трудились вместе со мной так преданно и упорно.
Я терял голову. Все мое существо рвалось к Мод, и все во мне громко кричало
о моей любви. Любовь налетела, подобно урагану, и я уже не в силах был ей
противиться. И Мод видела это. Она не могла не видеть этого, потому так
поспешно и выдернула она свои руки из моих. И все же что-то заставило ее --
прежде чем она отвела глаза -- бросить на меня быстрый, пытливый взгляд...
By means of deck-tackles I had arranged to carry the halyards forward
to the windlass; and now I hoisted the mainsail, peak and throat, at the
same time. It was a clumsy way, but it did not take long, and soon the
foresail as well was up and fluttering.
При помощи хват-талей я взял гардель и дирик-фал на брашпиль и теперь
мог одновременно поднять передний и задний углы грота. Парус полз вверх
довольно неуклюже, но быстро, а вскоре и фок расправился и затрепетал на
ветру.
"We can never get that anchor up in this narrow place, once it has left
the bottom," I said. "We should be on the rocks first."
-- В такой маленькой бухточке мы ни за что не успеем поднять якорь, --
сказал я. -- Прежде чем нам это удастся, шхуну разобьет о скалы.
"What can you do?" she asked.
-- Что же делать? -- спросила Мод.
"Slip it," was my answer. "And when I do, you must do your first work
on the windlass. I shall have to run at once to the wheel, and at the same
time you must be hoisting the jib."
-- Вытравить цепь совсем, -- отвечал я. -- Пока я буду травить, вам
придется стать к брашпилю. А как только я покончу с якорем, так побегу к
штурвалу, а вы поднимете кливер.
This manoeuvre of getting under way I had studied and worked out a
score of times; and, with the jib-halyard to the windlass, I knew Maud was
capable of hoisting that most necessary sail. A brisk wind was blowing into
the cove, and though the water was calm, rapid work was required to get us
safely out.
Десятки раз я изучал и подробно разрабатывал этот маневр снятия с
якоря. Я знал, что при помощи брашпиля Мод сумеет поднять кливер -- самый
необходимый сейчас парус. Свежий ветер задувал в бухту, и, хотя волнение еще
не поднялось, нужно было действовать быстро, чтобы благополучно вывести
шхуну в море.
When I knocked the shackle-bolt loose, the chain roared out through the
hawse-hole and into the sea. I raced aft, putting the wheel up. The Ghost
seemed to start into life as she heeled to the first fill of her sails. The
jib was rising. As it filled, the Ghost's bow swung off and I had to put the
wheel down a few spokes and steady her.
Я выбил болт из скобы, и якорная цепь загрохотала в клюзе, падая в
воду. Я бросился на ют и положил руль под ветер. Паруса затрепетали,
наполнились ветром, шхуна накренилась и ожила. Кливер пополз вверх. Когда и
он забрал ветер, нос "Призрака" стало сносить, и мне пришлось еще положить
руля, чтобы удержаться на курсе.
I had devised an automatic jib-sheet which passed the jib across of
itself, so there was no need for Maud to attend to that; but she was still
hoisting the jib when I put the wheel hard down. It was a moment of anxiety,
for the Ghost was rushing directly upon the beach, a stone's throw distant.
But she swung obediently on her heel into the wind. There was a great
fluttering and flapping of canvas and reef-points, most welcome to my ears,
then she filled away on the other tack.
Я придумал особый автоматический кливер-шкот, который сам переносил
кливер, когда это требовалось, так что Мод не надо было заботиться об этом.
Но я уже положил руль круто на ветер, прежде чем Мод закончила поднимать
кливер. Момент был напряженный: шхуну несло прямо к берегу, который
находился от нас на расстоянии броска камня. Но, сильно накренившись,
"Призрак" повернул и послушно привелся к ветру Я услышал столь приятное для
моего слуха громкое хлопанье и трепетанье парусов и риф-штертов, и шхуна
забрала ветер уже на другом галсе.
Maud had finished her task and come aft, where she stood beside me, a
small cap perched on her wind-blown hair, her cheeks flushed from exertion,
her eyes wide and bright with the excitement, her nostrils quivering to the
rush and bite of the fresh salt air. Her brown eyes were like a startled
deer's. There was a wild, keen look in them I had never seen before, and her
lips parted and her breath suspended as the Ghost, charging upon the wall of
rock at the entrance to the inner cove, swept into the wind and filled away
into safe water.
Мод закончила свое дело и, поднявшись на ют, стала рядом со мной. Щеки
ее разрумянились от работы, ветер развевал светло-каштановые волосы,
выбившиеся изпод зюйдвестки, широко раскрытые глаза горели от волнения, а
ноздри вздрагивали, жадно вбирая рвавшийся нам навстречу соленый морской
ветер. Ее карие глаза были как у испуганной лани. Затаив дыхание, она
встревожено и зорко смотрела вперед. Губы ее приоткрылись. "Призрак" несся
прямо на отвесную скалу у выхода из внутренней бухты, но в последнюю минуту
привелся к ветру и вышел на безопасное место.
My first mate's berth on the sealing grounds stood me in good stead,
and I cleared the inner cove and laid a long tack along the shore of the
outer cove. Once again about, and the Ghost headed out to open sea. She had
now caught the bosom-breathing of the ocean, and was herself a-breath with
the rhythm of it as she smoothly mounted and slipped down each broad-backed
wave. The day had been dull and overcast, but the sun now burst through the
clouds, a welcome omen, and shone upon the curving beach where together we
had dared the lords of the harem and slain the holluschickie. All Endeavour
Island brightened under the sun. Even the grim south-western promontory
showed less grim, and here and there, where the sea-spray wet its surface,
high lights flashed and dazzled in the sun.
Моя работа старшим помощником во время промыслового плавания пошла мне
впрок. Я благополучно обогнул мыс первой бухты и направил шхуну вдоль берега
второй. Еще один поворот на другой галс, и "Призрак" взял курс в открытое
море. Мощное дыхание океана овеяло шхуну, и она плавно закачалась на высокой
волне. С утра погода была пасмурная и облачная, но тут солнце проглянуло
сквозь тучи, как бы в предзнаменование нашего счастливого плавания, и
осветило изогнутый дугою берег, где мы воевали с владыками гаремов и били
"холостяков". Весь Остров Усилий ярко засиял в лучах солнца. Даже мрачный
югозападный мыс уже не казался таким мрачным; на влажных от прибоя
прибрежных скалах играли солнечные блики.
"I shall always think of it with pride," I said to Maud.
-- Я всегда буду испытывать гордость, вспоминая о нем, -- сказал я Мод.
She threw her head back in a queenly way but said, "Dear, dear
Endeavour Island! I shall always love it."
Она откинула назад голову, -- что-то царственное было в этом движении.
-- Милый, милый Остров Усилий, -- сказала она. -- Я всегда буду любить
его!
"And I," I said quickly.
-- И я тоже, -- быстро проговорил я.
It seemed our eyes must meet in a great understanding, and yet, loath,
they struggled away and did not meet.
Мы читали в душе друг у друга, как в раскрытой книге. Еще миг -- и
взгляды наши должны были встретиться, но, сделав над собой усилие, мы отвели
глаза.
There was a silence I might almost call awkward, till I broke it,
saying:
Наступило неловкое молчание; я первым прервал его:
"See those black clouds to windward. You remember, I told you last
night the barometer was falling."
-- Поглядите, какие тучи собираются на горизонте с наветренной стороны.
Помните, еще вчера вечером я говорил вам, что барометр падает.
"And the sun is gone," she said, her eyes still fixed upon our island,
where we had proved our mastery over matter and attained to the truest
comradeship that may fall to man and woman.
-- И солнце скрылось... -- сказала она. Глаза ее были устремлены на наш
остров, где мы доказали судьбе, что умеем постоять за себя, и где
прекраснейшие узы дружбы и товарищества накрепко связали нас друг с другом.
"And it's slack off the sheets for Japan I cried gaily. "A fair wind
and a flowing sheet, you know, or however it goes."
-- Ну что ж, потравим шкоты, и курс на Японию! -- весело крикнул я. --
Как это: "Попутный ветер, потравленный шкот!.."
Lashing the wheel I ran forward, eased the fore and mainsheets, took in
on the boom-tackles and trimmed everything for the quartering breeze which
was ours. It was a fresh breeze, very fresh, but I resolved to run as long
as I dared. Unfortunately, when running free, it is impossible to lash the
wheel, so I faced an all-night watch. Maud insisted on relieving me, but
proved that she had not the strength to steer in a heavy sea, even if she
could have gained the wisdom on such short notice. She appeared quite
heart-broken over the discovery, but recovered her spirits by coiling down
tackles and halyards and all stray ropes. Then there were meals to be cooked
in the galley, beds to make, Wolf Larsen to be attended upon, and she
finished the day with a grand house- cleaning attack upon the cabin and
steerage.
Закрепив штурвал, я спрыгнул с юта, дал слабину на фока -- и