Страница:
Мой отец кивнул в знак согласия, опрокинув очередной бокал портвейна.
– Я тоже волнуюсь за тебя. Папа, если у тебя проблемы со здоровьем, может, не следует так много пить?
Мой отец посмотрел на Подрига, возведя глаза к потолку, словно желая сказать: «Ох уж эти женщины!» Подриг выразительно покрутил головой, то ли соглашаясь с ним, то ли просто из-за выпитого спиртного.
– Так где же в Карибском море ваши родители, дорогая? На каком острове? – продолжила допрос моя мать.
Фай почесала в затылке. Ее щеки залила краска.
– Они, видите ли, уплыли на корабле, а вот на какой остров, я точно не знаю.
– Может, кому-нибудь кофе? – обратилась я к присутствующим.
– Ну хотя бы примерно? – уперлась моя мать, словно ребенок, только что узнавший слово «почему?».
– Тогда, может, чаю кто хочет? – попыталась я снова.
– В общем-то, миссис Армстронг, я сейчас не знаю с точностью, поскольку в последнее время от них не слишком часто приходят новости.
– О, неужели?
– Да, в самом деле, поэтому я… ну я правда не знаю…
Вдруг Подриг привстал в своем кресле, подавшись вперед, выпил до дна содержимое своего высокого стакана, позволив себе сыто рыгнуть, и заявил:
– Фиона, а разве твой папаша не держит бар для стюардесс на Барбадосе? Ну, после того как твоя мамочка сбежала с летчиком с таким жутко произносимым именем и забеременела. Разве не так, Мэри? Помнится, скандал тогда разразился грандиозный, хотя, конечно, тому уже сто лет в обед. А что, если этот кретин пилот объявится снова, а, Мэри?
Молчание в комнате окутало нас тяжелым бархатным плащом. Все уставились на Подрига, который наливал себе очередной стакан какой-то прозрачной жидкости, находясь в блаженном неведении о том, какую бомбу он подложил в этот воскресный вечер. Затем наши головы дружно повернулись в сторону Мэри, похоже, впервые в жизни не нашедшей слов. На ее лице появилось такое выражение, словно она намеревалась запихнуть своего мужа по частям в пустую бутылку и забросить подальше в море.
– Тетушка Мэри, – у Фай задрожал голос, – о чем он говорит? У моей мамы нет ребенка, ведь правда же?
Мэри скорчила гримасу. Ее молчание говорило громче всяких слов.
– Тетушка Мэри? – повторила Фиона. Ее голос зазвучал выше и громче. – Ну скажите же мне, что у моей мамы нет еще одного ребенка. Она же ваша сестра, вы должны знать.
Мэри теребила фартук толстыми короткими руками.
– Она променяла меня, – выдохнула Фай. – Она исчезла и променяла нашего Шона и меня. Так, тетушка Мэри?
Мэри попыталась заставить себя улыбнуться, а потом разразилась искусственным смехом, как в телевизионном шоу.
– Нет, Фиона, дорогая, конечно, нет. Подриг просто что-то напутал.
– Ничего я не напутал, – зашипел Подриг. – Ты думаешь, я совсем того, что ли? Тупой как пень?
– Послушай меня, Подриг… – начала Мэри.
Мы смотрели то на одного, то на другого, вертя головами в разные стороны, и я даже стала опасаться, как бы они не отвинтились от наших шей.
– Нет, не буду я тебя слушать, Мэри Хеггарти. Ты всегда, черт побери, все знаешь, не так ли? Даже не думай выставлять меня полным идиотом! Я точно знаю, что мамаша Фионы сожительствует где-то с этим… ну, как там его? – Он проглотил свой напиток. – Двоемужие это, вот такое безобразие. Поговаривают, будто он чуть ли не состоит в родстве с королевской фамилией, ага. И конечно, у нас где-то наверху валяется открытка с Барбадоса с баром ее папаши и именами всех его проституток. Пойду-ка и принесу ее прямо сейчас.
– Ты этого не сделаешь, Подриг Хеггарти. Теперь усади свою задницу на стул и перестань болтать, понятно? Бедной Фионе сейчас не нужно этого слышать.
Она сложила руки на груди и бросила на мужа убийственный взгляд. Кэтлин от изумления широко разинула рот. Все присутствующие уставились в ковер, за всю свою весьма долгую жизнь никогда еще не получавший столько внимания.
– Тетушка Мэри, – поторопила ее Фай каким-то чужим голосом, – ведь дядя Подриг шутит, правда?
– Да, Фиона, шутит… – начала Мэри, но ее честное открытое лицо выдавало неловкость, которую она ощущала. – В некотором смысле он… Ну, я имею в виду… – Мэри запнулась и прошептала: – Боже правый.
Она закрыла глаза, словно молясь о том, чтобы на нее снизошло вдохновение. Или чтобы нашествие саранчи унесло мужа как можно дальше от ее крепко сжатых кулаков. Она тяжело вздохнула и, когда снова открыла глаза, на ее глазах блестели слезы.
– Боже правый, я больше не могу тебе лгать, дитя мое, – с трудом выговорила она, покачав головой. – В твоей семье было достаточно лжи, на всю твою жизнь хватит, бедная девочка.
Я затаила дыхание, с ужасом ожидая того, что сейчас должно произойти.
– Нет, Фиона, Подриг и не думает шутить. Твой дядя – пьяный мерзавец, распустивший язык, но он говорит правду.
Фай, зажав рот ладонью, раскачивалась на подлокотнике моего кресла. Я обняла ее за талию, уже второй раз за вечер не находя слов. Моя мама покачала головой – то ли в смятении, то ли от отвращения. А отец проглотил еще один бокал портвейна, словно это магическим образом могло вернуть его на несколько минут назад. Веселенькие выходные.
Мэри вытерла руки о фартук и склонилась к Фай, в тишине комнаты слышалось только ее хриплое дыхание.
– Прости, Фиона, я должна была сказать тебе раньше, – вздохнула Мэри, – но не знала как. По телефону сделать это трудно, а так мы с тобой вообще не виделись. А с тех пор как ты приехала сюда, все было так удивительно и подходящего случая не представилось. Конечно, твоя мать сама должна была рассказать тебе, но она испугалась, Фиона. Очень жаль говорить это. Моя сестра плохо обошлась с тобой, но это ее дело, сейчас она слишком далеко, чтобы я могла упрекнуть и отругать ее. Может, она пыталась защитить свою дочь. Или они не хотели, чтобы ты огорчалась из-за их развода.
– Развода! – повторила Фай высоким голосом. – Но сколько времени все это тянется?
– Эх, уже долго, – произнес Подриг. – Они разведены уже добрых пять лет. С рождения ребенка.
– Что? – Пораженная Фай чуть не свалилась с кресла.
– Подриг, ну когда же ты заткнешься? – прошипела Мэри.
– Мои родители разведены вот уже пять лет, пять чертовых лет, а я даже не знала. И в этом мире у меня есть сводный брат или сводная сестра, и ему или ей наверняка даже не сказали о моем существовании. Господи, да что же это такое? А я-то думала, моя семья не может развалиться окончательно. Черт. Они обвиняют меня в смерти Шона, оставляют с этим грузом на душе и страхами, а сами сбегают и начинают все сначала без меня. Почему? Что я сделала? – хрипло кричала Фай. – Иисусе, мой папаша – бармен для проституток, а у моей мамаши есть еще ребенок; черт, просто не могу поверить.
Она закрыла лицо ладонями и разразилась рыданиями.
– Фай, – я прижала ее к себе, – посмотри на меня, Фай.
– Боже милостивый, они сведут меня с ума, как Шона! – воскликнула она. – Я теряю рассудок.
Я обхватила подругу покрепче, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь.
– Нет, Фай. Ты сильнее их. Ты не убежала от своих проблем. И так здорово справляешься с ними, что просто поражаешь меня.
– Какие проблемы? – прошипела моя мать. – Она что, наркоманка?
– Ради Бога, мама, помолчи. Заткнись же, в конце концов!
Кэтлин перестала дышать и так сильно прикусила губу, что на ней выступила кровь. Расстроенная Мэри пересекла комнату, подошла к мужу и шарахнула по его лысеющей макушке.
– Отстань, женщина!
– Ну и дурак же ты.
Она приблизилась к Фионе и начала качать ее, словно мать, убаюкивающая обиженное дитя. На мгновение Фай поддалась, но затем я почувствовала, как каменеет ее тело. Она оттолкнула руки Мэри и, спотыкаясь, направилась к двери. Погасшая и хрупкая, немного похожая на бумажную куклу, нечаянно оставленную под дождем.
– Это было таким позорищем, – попыталась объяснить Мэри. – Знаете, развод и все, что связано с церковью.
– Да плевать я хотела на церковь.
По комнате пронесся вздох. Лицо Фай побледнело и осунулось, а глаза широко распахнулись, как у совы.
– Где была церковь, когда Шон нуждался в помощи? Мне было всего пятнадцать лет. Я сама не могла помочь ему, но он не позволял мне ни с кем говорить об этом. Где были родители, когда мы хотели устроить ему достойные похороны, а они испортили их своим гнусным лицемерием? Заявили: это постыдно, что он покончил с собой. Они позволили запятнать его чистую душу идиотскими условностями, которые разрушили нашу семью. Дурацкие старомодные ценности. – Фай покачала головой. – Лучше забыть свою опозоренную семью и никогда не вспоминать о собственной ответственности. Лучше сбежать на край света, чем признать, что потерпели полный крах. Спрятаться где-нибудь подальше, и развестись, и завести новых детей, чтобы заменить старых. Господи, сейчас ведь двадцать первый век и все кругом разводятся.
– Ты преувеличиваешь, – начала было моя мать, но остановилась, увидев выражение моего лица.
Я потянулась к руке Фай, безвольно свисавшей вдоль тела. Моя подруга зарыдала, поток слез смыл румянец, появившийся на ее щеках за последние несколько недель.
– Хочешь, уйдем отсюда, Фай? Поговорим обо всем этом дома.
Фай кивнула, слабо улыбнувшись мне:
– Да, думаю, мне лучше уйти.
Я встала, чтобы пойти с ней, но она положила руку мне на плечо:
– Нет, Милли, оставайся со своими родными. Мне нужно побыть одной.
– Но, Фай…
Я попыталась протестовать, но поняла: она уже все для себя решила и переубеждать ее не имеет смысла.
– Не позволяй моим проблемам испортить тебе вечер. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с этим самостоятельно. Это просто шок. Я же ничего об этом не знала, мне нужно переварить все это.
Она поморщилась, словно у нее заболела голова.
– Родители… – буркнула она мрачно. – Это их право – ломать детям жизнь.
Фай механически, словно робот, повернулась и вышла из комнаты. Несколько минут, показавшиеся часами, прошли в полном молчании, а затем вновь раздался голос моей матери.
– Мне нравятся твои занавески, Мэри, – произнесла она, прибегнув к извечной английской привычке заметать пыль под ковер. – Это ситец?
Я постаралась побыстрее распрощаться с хозяевами, хотя мне потребовалось немало сил, чтобы оторвать отца от неиссякаемого источника спиртного в доме Хеггарти. После ухода Фай больше никто не пил. Я завезла своих родителей в гостиницу и отправилась домой; к этому времени дождь полил как из ведра. Из очень большого. Противный ливень. Я помчалась по Мейн-стрит, вполне довольная заметно улучшившимся в последнее время уровнем физической подготовки, но проклиная свое решение не надевать непромокаемую куртку. Мать посоветовала мне надеть ее, и потому я, конечно же, категорически отказалась. Очевидная глупость с моей стороны.
Когда я наконец добралась до нашей берлоги, то вполне годилась для участия в конкурсе красоток в мокрых футболках (недоставало разве что лишь роскошных силиконовых титек), а насквозь промокшие джинсы облепили мои ноги как вторая кожа. Все огни в доме были погашены, поэтому я втиснулась в пространство под карнизом черепичной крыши, увы, ничуть не спасавшим от дождя, и попробовала найти ключи. Это заняло не слишком много времени, поскольку ни сумку, ни куртку я не взяла, а в брюках всего четыре маленьких кармана. А потом вспомнила: ключи остались дома на столе, когда я в спешке захлопнула дверь, торопясь забрать родителей из гостиницы. Но все же предприняла еще одну попытку найти их. Безуспешно.
Заглянув в кухонное окно, увидела связку ключей, мирно лежащую рядом с моей уютной непромокаемой курткой и мобильным телефоном. Я протерла окно, пытаясь разглядеть кроссовки Фай, которые непременно должны были валяться где-нибудь посреди комнаты вместе с ее пальто. Однако ничего не обнаружила, кроме воскресных газет, беспорядочно разбросанных по полу, – вполне характерно для Фай. А может, она, вернувшись домой, увидела мои ключи на столе и решила оставить мне другие? В доме царила таинственная тишина, и это порядком удивило меня, поскольку Фай обычно плохо засыпала и вряд ли смогла бы уснуть, пока я не приду домой. Обычно ей требовалось не меньше двух часов, чтобы переключиться на нормальный ритм. И еще час, дабы решить, что ей хочется увидеть во сне. Сегодня, правда, дело обстояло совсем иначе. Видит Бог, уж если я смертельно измучена событиями этого вечера, то Фай должна чувствовать себя во много раз хуже. Я испытывала угрызения совести и жалела, что не ушла с подругой домой. Я должна была находиться рядом. Она нуждалась во мне больше, чем моя непробиваемая мать и разгоряченный винными парами отец. Черт возьми, почему я не ушла вместе с ней? Она стала для меня самым близким человеком в отличие от моих родителей. Я, наверное, плохая подруга.
– Куда же подевался этот чертов ключ?
Под ковриком пусто. Под единственным кирпичом рядом с первой ступенькой тоже. И над дверью нет. Да уж, я большой специалист по очевидным местам, где люди прячут ключи от дома. Борцы с преступностью пришли бы в ужас.
Вздохнув, я легонько постучала в дверь; будить Фай не хотелось, но если я и дальше буду мокнуть под этим дождем, единственной ролью, которую я смогу сыграть, станет больная пневмонией в сериале «Скорая помощь». Не дождавшись ответа, я забарабанила громче: у меня побелели костяшки пальцев, а дверь под моим напором подозрительно затрещала. Но все безрезультатно.
– Фай, – заорала я, – впусти меня!
Ни звука.
– Апчхи!
Я подпрыгивала на месте, чтобы окончательно не околеть. Ну почему так холодно? Ведь май на дворе, боже мой. И тут я вспомнила, что наша спальня находится на другой стороне дома и окна ее выходят на море; может, стоит попытаться привлечь внимание Фионы оттуда?
Молодец, Эйнштейн, да и только.
Я припустила бегом вдоль боковой стены, пытаясь восстановить дыхание. Согреться из-за сильного берегового ветра и мокрой одежды так и не удалось. Если бы только были в моде рясы с капюшоном. Сейчас даже такое облачение пришлось бы как нельзя кстати. Ради Бога, да что со мной? Веду себя как истеричка.
Я перепрыгнула ограждение со стороны стены, обращенной к морю, и мои ботинки залили потоки морской воды, перехлестнувшей через защитные бортики. Волнение на море заметно усилилось со времени моей последней тренировки, а прилив достиг своего пика из-за полнолуния. Я узнала о таких вещах, когда приехала сюда. Я слегка улыбнулась по поводу моих новых познаний, а затем вытянула шею, чтобы заглянуть в окно спальни. Занавески открыты, что показалось мне странным, поскольку Фай не любила, если полная луна светила на нее. Она боялась полнолуния, как оборотни из фильмов, – такие вот у нее заморочки. Я орала, вопила не своим голосом, но дом оставался безмолвным и темным; впрочем, и остальные дома тоже – большинство из них сдавалось внаем на праздники или выходные. Северяне обычно приезжали в пятницу и сейчас уже находились далеко отсюда, на обратном пути в Дерри и Белфаст. Я крикнула в последний раз, а затем решила последовать примеру киношных несчастных влюбленных. Набрав горсть мокрых камешков, принесенных сюда волнами, швырнула их прямо в окно.
Я собиралась легонько бросить, но отчаяние и холод придали мне силы, и это «слегка» обернулось приличным ударом. Один из камешков пробил дыру в окне, и вокруг нее стекло покрылось сеточкой трещин, похожей на карту лондонской подземки. В фильмах такого не бывает. Я быстро сообразила, что если так и буду стоять с раскрытым ртом и не уберусь отсюда побыстрее, осколки разбитого стекла скорее всего посыплются дождем мне на голову, как в одной из жутких сцен фильма «Предзнаменование». Теперь я уже окончательно убедилась: Фай в доме нет, – иначе она наверняка проснулась бы из-за произведенного мной шума. Если только не…
Нет, даже не думай об этом.
Фай не сделала этого… так ведь? Она знает, как тяжело людям, которые остаются. Она не… Ну правда же? Дрожь пробежала по позвоночнику, меня снова затрясло от холода.
– Ее нет дома, – сказала я себе, уклоняясь от брызг набегавших волн.
Задумчиво покусывая губу, я двинулась по аллее вдоль дома. Низко опустив голову, энергично шагала, пытаясь согреться и не обращая внимания на дорожку из капель, стекавших с кончика моего носа.
– Черт возьми, почему же я не взяла мобильник? – выругалась я вслух.
– Вам нужно кому-то позвонить?
Неожиданно прозвучавший мужской голос заставил меня подпрыгнуть так высоко, что я едва не стукнулась о крышу. Я попыталась разглядеть во тьме стоявшего передо мной человека, дрожа от страха и холода. Мои и без того уже заледеневшие конечности застыли еще больше, а сердце стучало в груди так же громко, как и тяжелые капли дождя, падающие на землю.
– Привет, – прошептала я едва слышно. – Привет, кто там?
Не показывай страха, Милли, не дай ему понять, что ты боишься.
– Меня зовут Билли.
Из тени вышел мужчина и протянул мне руку – в ней, как я с удовольствием отметила, топора не было.
– Я охранник, – вежливо произнес он, – я услышал звук разбившегося стекла. Вы ведь имеете какое-то отношение к этому, не правда ли?
Полицейский! Слава Господу, аллилуйя и хвала небесам, что ходила в церковь пару недель назад. Это, должно быть, мне награда. Окинув взглядом униформу Билли, я горячо пожала ему руку. Не будь я на грани слез, наверняка засмеялась от радости и облегчения.
– О, рада видеть вас, мистер… офицер… констебль?..
– Просто Билли.
– Хорошо, Билли. Боже мой, вы видите, я на улице, думала, моя подруга дома, поэтому пыталась привлечь ее внимание и случайно разбила окно. Глупо с моей стороны, извините.
Сначала он подозрительно осмотрел меня с ног до головы, затем на его усталом лице появилось подобие улыбки. Он выдернул свою руку из моей и принялся старательно массировать свою ладонь. Я даже не заметила, что крепко сжимала ее до сих пор.
– О нет, не извиняйтесь передо мной, мисс?..
– Что? А, Армстронг, Милли Армстронг.
– Вы ведь нездешняя, верно?
Он достоин медали. Может, это мой английский акцент выдал меня?
Я кивнула, подтверждая его догадку.
– Хорошо, Милли, следуйте за мной.
Билли повел меня назад по аллее в свою патрульную машину со слегка помятой крышей. Я скользнула на переднее сиденье, быстро взглянув на себя в зеркало заднего вида, стерла расплывшуюся от дождя тушь, дабы уменьшить нанесенный моей физиономии урон, а потом просто решила избегать любых отражающих поверхностей. Ибо, увы, красавицей я не уродилась.
В автомобиле плыл аромат кофе из открытого термоса, стоявшего рядом с ручкой переключения скоростей. Надкушенный пончик с джемом на щитке издавал соблазнительный запах, и только теперь я осознала, насколько промокла и замерзла. Билли устроился на сиденье рядом со мной и вытащил записную книжку в черном кожаном переплете. Открыв чистую страницу, он – я и не знала, что люди действительно так делают, – лизнул кончик карандаша, прежде чем задать первый вопрос.
– Итак, Милли Армстронг, это не ваш дом, так?
– Да, он принадлежит тете и дяде моей подруги Фионы. Мэри и Подригу Хеггарти, – сообщила я.
– Ну конечно, Мэри и Подриг. Мой отец доводится Подригу двоюродным братом. Точнее, доводился, пока не умер.
– О…
– Но, – продолжил Билли небрежно, словно он только что сообщил мне о смерти своего волнистого попугайчика, – ночь жутко мокрая и мрачная, чтобы девушка вроде вас оставалась одна на улице. Милли, хотите, я высажу дверь?
Я бросила взгляд на тощую фигуру полицейского, подумав, что даже у меня, по-видимому, больше шансов вышибить дверь, чем у него. Кроме того, дверь там такая древняя, что вполне может сойти за музейный экспонат. Я покачала головой:
– Нет, все в порядке, честно. Вот если бы вы одолжили телефон, чтобы позвонить Хеггарти.
Он подсознательно накрыл рукой свой радиотелефон, словно стараясь оградить его от покушения гражданских лиц.
– М-м-м, ладно; тогда было бы здорово, если бы вы помогли мне найти мою подругу. Она, наверное, рассердится на меня за то, что я рассказала вам, но я действительно очень волнуюсь за нее. Видите ли, сегодня вечером она получила дурные новости и была очень расстроена. И мне не хочется, чтобы она в одиночестве бродила по улицам.
– Дурные новости, говорите, – кивнул Билли, неторопливо записывая что-то в своем блокноте. – У нее кто-то умер?
– Извините? Нет, никто не умер. Ну, по крайней мере за последнее время.
– Кого-то убили?
– Простите?
– Или тяжело ранили? Может, пытали?
Этот человек просто одержим смертью, Господи. У него явно слишком мало работы в этих местах.
– Кто-нибудь пропал? – добавил Билли с меньшим энтузиазмом.
– Пропал! Да! Моя подруга Фиона пропала, Билли. Сто процентов пропала.
– Великолепно, – расплылся он в улыбке и принялся яростно строчить в своей записной книжке.
Я закашлялась, украдкой рассматривая его. Надеюсь, он настоящий полицейский. Если нет, вынуждена признать, это чертовски хорошая маскировка – автомобиль и все остальное.
– Итак, как выглядит ваша подруга Фиона?
– Я – Милли, она – Фиона.
– Верно.
– Хорошо…
Я как можно подробнее описала Фай, а Билли дотошно все записывал, зажав язык между зубами и напряженно глядя на кончик карандаша. Его явно не учили стенографии, писал он медленно и с трудом, а я просто кожей ощущала уходящее время, которое отсчитывали часы на щитке. И еще долго после того, как я закончила говорить, Билли делал пометки, водя носом за каждым штрихом на бумаге. Я чувствовала, что во мне закипает нетерпение. Если Фиона находится неизвестно где, то разве не следует нам отправиться на ее поиски? Разве бумагомарание не может подождать, пока мы не выполним реальную работу? Я барабаню пальцами по коленям и считаю до… черт возьми, сбилась со счета. Тикают часы, и потрескивает рация. Дождь барабанит по крыше автомобиля, а мне кажется – по моей голове, как в китайской пытке. А он продолжает писать.
«Поспеши! – мне хотелось закричать. – Ну что же ты, заторможенный козел?»
Конечно, я держала свои мысли при себе, но к тому времени, когда полицейский оторвал глаза от своих записей и снова облизнул кончик карандаша, была уже на грани безумия.
– Ну теперь, – вздохнул он, листая страницы и покачивая головой, – я почти уверен, что именно ваша подруга где-то с полчаса назад стояла на краю утеса.
От неожиданности я разинула рот, чуть не стукнув челюстью о мокрые колени.
– Что? Вы видели Фиону, говорите? На верху отвесной скалы?
– Да, видел. Конечно же, я понял, что это она, едва вы начали ее описывать.
Это же было сто лет назад! Господи, да этот мужик сумасшедший.
– Маленькая, хорошенькая, с косичками. Да, это она. Я даже остановился и предложил ее подвезти, но она сказала, будто у нее все отлично.
«Наверное, она думала, это лучше, чем попасть в машину к такому ненормальному типу, как ты».
– Кстати, – он постучал себя по носу, – она плакала. Я догадался, а все благодаря хорошей профессиональной подготовке. Ничто не ускользнет от этих мозгов.
Кроме очевидных фактов и элементарной сообразительности, ты это хочешь сказать?
– Но что она делала, стоя на краю скалы и плача, Билли? – Я выговаривала каждое слово почти по слогам. – Она была в порядке? Она не выглядела так, будто, – я сглотнула, прежде чем продолжить, – собиралась прыгнуть, нет?
Полицейский расхохотался.
– Не будьте глупой, Милли, ничего такого страшного в этих местах не случается.
Клянусь, не будь он полицейским, я бы врезала в эту тупую харю.
Взрывчатая смесь растущего нетерпения, тревоги, недоверия и беспомощности грозила снести мне крышу. Я попыталась было изложить эти чувства подходящими словами, когда рация вдруг ожила, требуя срочно прийти на помощь по поводу смертельного случая. Я застыла в ужасе, выпучив глаза, не в силах ни сказать что-либо, ни дышать, ни даже пошевельнуться. Несмотря на мое молчание, Билли шикнул на меня, поднял руку и медленно начал действовать.
– Эх, Господи, – вздохнул он через мгновение со смешанным выражением волнения, насмешки и отчаяния на бледном лице, – это просто кошмарная новость.
Я почувствовала, что вот-вот задохнусь.
– У нас все-таки труп, – кивнул он, однако ему не удалось скрыть улыбку на губах.
Я тихо всхлипнула, прикрыв рот рукой.
– Правда, это собака, которую на дороге к Слайго задавил какой-то пьяный идиот в фургоне. Готов поспорить, это щенок Дервлы О’Нил, и мне придется счищать его останки с дороги. – Его глаза заискрились при этой мысли. – Черт возьми, Дервла завела псину совсем недавно. Я записывал. Когда же это было?
Билли начал листать свой ужасный блокнот, чтобы восстановить историю жизни собаки Дервлы О’Нил и рассказать мне все в подробностях, но я уже выскользнула из машины прямо под ливень. Теперь я пробежала мимо нашей берлоги вдоль кромки воды к утесу.
Нет у меня времени на дохлую собаку, Билли, я должна найти Фиону. И прямо сейчас.
Полная луна освещала мне дорогу, в ее свете капли дождя казались блестящими хрусталиками. Мои промокшие насквозь ноги вскоре налились свинцовой тяжестью, звук шагов заглушал гремящий оркестр волн, ветра и ливня. Мать-природа может быть чертовски шумной, когда пожелает. Я побежала вдоль кромки воды к началу Мейн-стрит, затем повернула налево к утесу, заставляя уставшие ноги шевелиться активнее. Я запыхалась, но все еще продолжала выкрикивать имя подруги в ночь. Мои попытки, однако, не увенчались успехом, поскольку голос перебивал нарастающий шторм. Я рванула вперед.
– Я тоже волнуюсь за тебя. Папа, если у тебя проблемы со здоровьем, может, не следует так много пить?
Мой отец посмотрел на Подрига, возведя глаза к потолку, словно желая сказать: «Ох уж эти женщины!» Подриг выразительно покрутил головой, то ли соглашаясь с ним, то ли просто из-за выпитого спиртного.
– Так где же в Карибском море ваши родители, дорогая? На каком острове? – продолжила допрос моя мать.
Фай почесала в затылке. Ее щеки залила краска.
– Они, видите ли, уплыли на корабле, а вот на какой остров, я точно не знаю.
– Может, кому-нибудь кофе? – обратилась я к присутствующим.
– Ну хотя бы примерно? – уперлась моя мать, словно ребенок, только что узнавший слово «почему?».
– Тогда, может, чаю кто хочет? – попыталась я снова.
– В общем-то, миссис Армстронг, я сейчас не знаю с точностью, поскольку в последнее время от них не слишком часто приходят новости.
– О, неужели?
– Да, в самом деле, поэтому я… ну я правда не знаю…
Вдруг Подриг привстал в своем кресле, подавшись вперед, выпил до дна содержимое своего высокого стакана, позволив себе сыто рыгнуть, и заявил:
– Фиона, а разве твой папаша не держит бар для стюардесс на Барбадосе? Ну, после того как твоя мамочка сбежала с летчиком с таким жутко произносимым именем и забеременела. Разве не так, Мэри? Помнится, скандал тогда разразился грандиозный, хотя, конечно, тому уже сто лет в обед. А что, если этот кретин пилот объявится снова, а, Мэри?
Молчание в комнате окутало нас тяжелым бархатным плащом. Все уставились на Подрига, который наливал себе очередной стакан какой-то прозрачной жидкости, находясь в блаженном неведении о том, какую бомбу он подложил в этот воскресный вечер. Затем наши головы дружно повернулись в сторону Мэри, похоже, впервые в жизни не нашедшей слов. На ее лице появилось такое выражение, словно она намеревалась запихнуть своего мужа по частям в пустую бутылку и забросить подальше в море.
– Тетушка Мэри, – у Фай задрожал голос, – о чем он говорит? У моей мамы нет ребенка, ведь правда же?
Мэри скорчила гримасу. Ее молчание говорило громче всяких слов.
– Тетушка Мэри? – повторила Фиона. Ее голос зазвучал выше и громче. – Ну скажите же мне, что у моей мамы нет еще одного ребенка. Она же ваша сестра, вы должны знать.
Мэри теребила фартук толстыми короткими руками.
– Она променяла меня, – выдохнула Фай. – Она исчезла и променяла нашего Шона и меня. Так, тетушка Мэри?
Мэри попыталась заставить себя улыбнуться, а потом разразилась искусственным смехом, как в телевизионном шоу.
– Нет, Фиона, дорогая, конечно, нет. Подриг просто что-то напутал.
– Ничего я не напутал, – зашипел Подриг. – Ты думаешь, я совсем того, что ли? Тупой как пень?
– Послушай меня, Подриг… – начала Мэри.
Мы смотрели то на одного, то на другого, вертя головами в разные стороны, и я даже стала опасаться, как бы они не отвинтились от наших шей.
– Нет, не буду я тебя слушать, Мэри Хеггарти. Ты всегда, черт побери, все знаешь, не так ли? Даже не думай выставлять меня полным идиотом! Я точно знаю, что мамаша Фионы сожительствует где-то с этим… ну, как там его? – Он проглотил свой напиток. – Двоемужие это, вот такое безобразие. Поговаривают, будто он чуть ли не состоит в родстве с королевской фамилией, ага. И конечно, у нас где-то наверху валяется открытка с Барбадоса с баром ее папаши и именами всех его проституток. Пойду-ка и принесу ее прямо сейчас.
– Ты этого не сделаешь, Подриг Хеггарти. Теперь усади свою задницу на стул и перестань болтать, понятно? Бедной Фионе сейчас не нужно этого слышать.
Она сложила руки на груди и бросила на мужа убийственный взгляд. Кэтлин от изумления широко разинула рот. Все присутствующие уставились в ковер, за всю свою весьма долгую жизнь никогда еще не получавший столько внимания.
– Тетушка Мэри, – поторопила ее Фай каким-то чужим голосом, – ведь дядя Подриг шутит, правда?
– Да, Фиона, шутит… – начала Мэри, но ее честное открытое лицо выдавало неловкость, которую она ощущала. – В некотором смысле он… Ну, я имею в виду… – Мэри запнулась и прошептала: – Боже правый.
Она закрыла глаза, словно молясь о том, чтобы на нее снизошло вдохновение. Или чтобы нашествие саранчи унесло мужа как можно дальше от ее крепко сжатых кулаков. Она тяжело вздохнула и, когда снова открыла глаза, на ее глазах блестели слезы.
– Боже правый, я больше не могу тебе лгать, дитя мое, – с трудом выговорила она, покачав головой. – В твоей семье было достаточно лжи, на всю твою жизнь хватит, бедная девочка.
Я затаила дыхание, с ужасом ожидая того, что сейчас должно произойти.
– Нет, Фиона, Подриг и не думает шутить. Твой дядя – пьяный мерзавец, распустивший язык, но он говорит правду.
Фай, зажав рот ладонью, раскачивалась на подлокотнике моего кресла. Я обняла ее за талию, уже второй раз за вечер не находя слов. Моя мама покачала головой – то ли в смятении, то ли от отвращения. А отец проглотил еще один бокал портвейна, словно это магическим образом могло вернуть его на несколько минут назад. Веселенькие выходные.
Мэри вытерла руки о фартук и склонилась к Фай, в тишине комнаты слышалось только ее хриплое дыхание.
– Прости, Фиона, я должна была сказать тебе раньше, – вздохнула Мэри, – но не знала как. По телефону сделать это трудно, а так мы с тобой вообще не виделись. А с тех пор как ты приехала сюда, все было так удивительно и подходящего случая не представилось. Конечно, твоя мать сама должна была рассказать тебе, но она испугалась, Фиона. Очень жаль говорить это. Моя сестра плохо обошлась с тобой, но это ее дело, сейчас она слишком далеко, чтобы я могла упрекнуть и отругать ее. Может, она пыталась защитить свою дочь. Или они не хотели, чтобы ты огорчалась из-за их развода.
– Развода! – повторила Фай высоким голосом. – Но сколько времени все это тянется?
– Эх, уже долго, – произнес Подриг. – Они разведены уже добрых пять лет. С рождения ребенка.
– Что? – Пораженная Фай чуть не свалилась с кресла.
– Подриг, ну когда же ты заткнешься? – прошипела Мэри.
– Мои родители разведены вот уже пять лет, пять чертовых лет, а я даже не знала. И в этом мире у меня есть сводный брат или сводная сестра, и ему или ей наверняка даже не сказали о моем существовании. Господи, да что же это такое? А я-то думала, моя семья не может развалиться окончательно. Черт. Они обвиняют меня в смерти Шона, оставляют с этим грузом на душе и страхами, а сами сбегают и начинают все сначала без меня. Почему? Что я сделала? – хрипло кричала Фай. – Иисусе, мой папаша – бармен для проституток, а у моей мамаши есть еще ребенок; черт, просто не могу поверить.
Она закрыла лицо ладонями и разразилась рыданиями.
– Фай, – я прижала ее к себе, – посмотри на меня, Фай.
– Боже милостивый, они сведут меня с ума, как Шона! – воскликнула она. – Я теряю рассудок.
Я обхватила подругу покрепче, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь.
– Нет, Фай. Ты сильнее их. Ты не убежала от своих проблем. И так здорово справляешься с ними, что просто поражаешь меня.
– Какие проблемы? – прошипела моя мать. – Она что, наркоманка?
– Ради Бога, мама, помолчи. Заткнись же, в конце концов!
Кэтлин перестала дышать и так сильно прикусила губу, что на ней выступила кровь. Расстроенная Мэри пересекла комнату, подошла к мужу и шарахнула по его лысеющей макушке.
– Отстань, женщина!
– Ну и дурак же ты.
Она приблизилась к Фионе и начала качать ее, словно мать, убаюкивающая обиженное дитя. На мгновение Фай поддалась, но затем я почувствовала, как каменеет ее тело. Она оттолкнула руки Мэри и, спотыкаясь, направилась к двери. Погасшая и хрупкая, немного похожая на бумажную куклу, нечаянно оставленную под дождем.
– Это было таким позорищем, – попыталась объяснить Мэри. – Знаете, развод и все, что связано с церковью.
– Да плевать я хотела на церковь.
По комнате пронесся вздох. Лицо Фай побледнело и осунулось, а глаза широко распахнулись, как у совы.
– Где была церковь, когда Шон нуждался в помощи? Мне было всего пятнадцать лет. Я сама не могла помочь ему, но он не позволял мне ни с кем говорить об этом. Где были родители, когда мы хотели устроить ему достойные похороны, а они испортили их своим гнусным лицемерием? Заявили: это постыдно, что он покончил с собой. Они позволили запятнать его чистую душу идиотскими условностями, которые разрушили нашу семью. Дурацкие старомодные ценности. – Фай покачала головой. – Лучше забыть свою опозоренную семью и никогда не вспоминать о собственной ответственности. Лучше сбежать на край света, чем признать, что потерпели полный крах. Спрятаться где-нибудь подальше, и развестись, и завести новых детей, чтобы заменить старых. Господи, сейчас ведь двадцать первый век и все кругом разводятся.
– Ты преувеличиваешь, – начала было моя мать, но остановилась, увидев выражение моего лица.
Я потянулась к руке Фай, безвольно свисавшей вдоль тела. Моя подруга зарыдала, поток слез смыл румянец, появившийся на ее щеках за последние несколько недель.
– Хочешь, уйдем отсюда, Фай? Поговорим обо всем этом дома.
Фай кивнула, слабо улыбнувшись мне:
– Да, думаю, мне лучше уйти.
Я встала, чтобы пойти с ней, но она положила руку мне на плечо:
– Нет, Милли, оставайся со своими родными. Мне нужно побыть одной.
– Но, Фай…
Я попыталась протестовать, но поняла: она уже все для себя решила и переубеждать ее не имеет смысла.
– Не позволяй моим проблемам испортить тебе вечер. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с этим самостоятельно. Это просто шок. Я же ничего об этом не знала, мне нужно переварить все это.
Она поморщилась, словно у нее заболела голова.
– Родители… – буркнула она мрачно. – Это их право – ломать детям жизнь.
Фай механически, словно робот, повернулась и вышла из комнаты. Несколько минут, показавшиеся часами, прошли в полном молчании, а затем вновь раздался голос моей матери.
– Мне нравятся твои занавески, Мэри, – произнесла она, прибегнув к извечной английской привычке заметать пыль под ковер. – Это ситец?
Я постаралась побыстрее распрощаться с хозяевами, хотя мне потребовалось немало сил, чтобы оторвать отца от неиссякаемого источника спиртного в доме Хеггарти. После ухода Фай больше никто не пил. Я завезла своих родителей в гостиницу и отправилась домой; к этому времени дождь полил как из ведра. Из очень большого. Противный ливень. Я помчалась по Мейн-стрит, вполне довольная заметно улучшившимся в последнее время уровнем физической подготовки, но проклиная свое решение не надевать непромокаемую куртку. Мать посоветовала мне надеть ее, и потому я, конечно же, категорически отказалась. Очевидная глупость с моей стороны.
Когда я наконец добралась до нашей берлоги, то вполне годилась для участия в конкурсе красоток в мокрых футболках (недоставало разве что лишь роскошных силиконовых титек), а насквозь промокшие джинсы облепили мои ноги как вторая кожа. Все огни в доме были погашены, поэтому я втиснулась в пространство под карнизом черепичной крыши, увы, ничуть не спасавшим от дождя, и попробовала найти ключи. Это заняло не слишком много времени, поскольку ни сумку, ни куртку я не взяла, а в брюках всего четыре маленьких кармана. А потом вспомнила: ключи остались дома на столе, когда я в спешке захлопнула дверь, торопясь забрать родителей из гостиницы. Но все же предприняла еще одну попытку найти их. Безуспешно.
Заглянув в кухонное окно, увидела связку ключей, мирно лежащую рядом с моей уютной непромокаемой курткой и мобильным телефоном. Я протерла окно, пытаясь разглядеть кроссовки Фай, которые непременно должны были валяться где-нибудь посреди комнаты вместе с ее пальто. Однако ничего не обнаружила, кроме воскресных газет, беспорядочно разбросанных по полу, – вполне характерно для Фай. А может, она, вернувшись домой, увидела мои ключи на столе и решила оставить мне другие? В доме царила таинственная тишина, и это порядком удивило меня, поскольку Фай обычно плохо засыпала и вряд ли смогла бы уснуть, пока я не приду домой. Обычно ей требовалось не меньше двух часов, чтобы переключиться на нормальный ритм. И еще час, дабы решить, что ей хочется увидеть во сне. Сегодня, правда, дело обстояло совсем иначе. Видит Бог, уж если я смертельно измучена событиями этого вечера, то Фай должна чувствовать себя во много раз хуже. Я испытывала угрызения совести и жалела, что не ушла с подругой домой. Я должна была находиться рядом. Она нуждалась во мне больше, чем моя непробиваемая мать и разгоряченный винными парами отец. Черт возьми, почему я не ушла вместе с ней? Она стала для меня самым близким человеком в отличие от моих родителей. Я, наверное, плохая подруга.
– Куда же подевался этот чертов ключ?
Под ковриком пусто. Под единственным кирпичом рядом с первой ступенькой тоже. И над дверью нет. Да уж, я большой специалист по очевидным местам, где люди прячут ключи от дома. Борцы с преступностью пришли бы в ужас.
Вздохнув, я легонько постучала в дверь; будить Фай не хотелось, но если я и дальше буду мокнуть под этим дождем, единственной ролью, которую я смогу сыграть, станет больная пневмонией в сериале «Скорая помощь». Не дождавшись ответа, я забарабанила громче: у меня побелели костяшки пальцев, а дверь под моим напором подозрительно затрещала. Но все безрезультатно.
– Фай, – заорала я, – впусти меня!
Ни звука.
– Апчхи!
Я подпрыгивала на месте, чтобы окончательно не околеть. Ну почему так холодно? Ведь май на дворе, боже мой. И тут я вспомнила, что наша спальня находится на другой стороне дома и окна ее выходят на море; может, стоит попытаться привлечь внимание Фионы оттуда?
Молодец, Эйнштейн, да и только.
Я припустила бегом вдоль боковой стены, пытаясь восстановить дыхание. Согреться из-за сильного берегового ветра и мокрой одежды так и не удалось. Если бы только были в моде рясы с капюшоном. Сейчас даже такое облачение пришлось бы как нельзя кстати. Ради Бога, да что со мной? Веду себя как истеричка.
Я перепрыгнула ограждение со стороны стены, обращенной к морю, и мои ботинки залили потоки морской воды, перехлестнувшей через защитные бортики. Волнение на море заметно усилилось со времени моей последней тренировки, а прилив достиг своего пика из-за полнолуния. Я узнала о таких вещах, когда приехала сюда. Я слегка улыбнулась по поводу моих новых познаний, а затем вытянула шею, чтобы заглянуть в окно спальни. Занавески открыты, что показалось мне странным, поскольку Фай не любила, если полная луна светила на нее. Она боялась полнолуния, как оборотни из фильмов, – такие вот у нее заморочки. Я орала, вопила не своим голосом, но дом оставался безмолвным и темным; впрочем, и остальные дома тоже – большинство из них сдавалось внаем на праздники или выходные. Северяне обычно приезжали в пятницу и сейчас уже находились далеко отсюда, на обратном пути в Дерри и Белфаст. Я крикнула в последний раз, а затем решила последовать примеру киношных несчастных влюбленных. Набрав горсть мокрых камешков, принесенных сюда волнами, швырнула их прямо в окно.
Я собиралась легонько бросить, но отчаяние и холод придали мне силы, и это «слегка» обернулось приличным ударом. Один из камешков пробил дыру в окне, и вокруг нее стекло покрылось сеточкой трещин, похожей на карту лондонской подземки. В фильмах такого не бывает. Я быстро сообразила, что если так и буду стоять с раскрытым ртом и не уберусь отсюда побыстрее, осколки разбитого стекла скорее всего посыплются дождем мне на голову, как в одной из жутких сцен фильма «Предзнаменование». Теперь я уже окончательно убедилась: Фай в доме нет, – иначе она наверняка проснулась бы из-за произведенного мной шума. Если только не…
Нет, даже не думай об этом.
Фай не сделала этого… так ведь? Она знает, как тяжело людям, которые остаются. Она не… Ну правда же? Дрожь пробежала по позвоночнику, меня снова затрясло от холода.
– Ее нет дома, – сказала я себе, уклоняясь от брызг набегавших волн.
Задумчиво покусывая губу, я двинулась по аллее вдоль дома. Низко опустив голову, энергично шагала, пытаясь согреться и не обращая внимания на дорожку из капель, стекавших с кончика моего носа.
– Черт возьми, почему же я не взяла мобильник? – выругалась я вслух.
– Вам нужно кому-то позвонить?
Неожиданно прозвучавший мужской голос заставил меня подпрыгнуть так высоко, что я едва не стукнулась о крышу. Я попыталась разглядеть во тьме стоявшего передо мной человека, дрожа от страха и холода. Мои и без того уже заледеневшие конечности застыли еще больше, а сердце стучало в груди так же громко, как и тяжелые капли дождя, падающие на землю.
– Привет, – прошептала я едва слышно. – Привет, кто там?
Не показывай страха, Милли, не дай ему понять, что ты боишься.
– Меня зовут Билли.
Из тени вышел мужчина и протянул мне руку – в ней, как я с удовольствием отметила, топора не было.
– Я охранник, – вежливо произнес он, – я услышал звук разбившегося стекла. Вы ведь имеете какое-то отношение к этому, не правда ли?
Полицейский! Слава Господу, аллилуйя и хвала небесам, что ходила в церковь пару недель назад. Это, должно быть, мне награда. Окинув взглядом униформу Билли, я горячо пожала ему руку. Не будь я на грани слез, наверняка засмеялась от радости и облегчения.
– О, рада видеть вас, мистер… офицер… констебль?..
– Просто Билли.
– Хорошо, Билли. Боже мой, вы видите, я на улице, думала, моя подруга дома, поэтому пыталась привлечь ее внимание и случайно разбила окно. Глупо с моей стороны, извините.
Сначала он подозрительно осмотрел меня с ног до головы, затем на его усталом лице появилось подобие улыбки. Он выдернул свою руку из моей и принялся старательно массировать свою ладонь. Я даже не заметила, что крепко сжимала ее до сих пор.
– О нет, не извиняйтесь передо мной, мисс?..
– Что? А, Армстронг, Милли Армстронг.
– Вы ведь нездешняя, верно?
Он достоин медали. Может, это мой английский акцент выдал меня?
Я кивнула, подтверждая его догадку.
– Хорошо, Милли, следуйте за мной.
Билли повел меня назад по аллее в свою патрульную машину со слегка помятой крышей. Я скользнула на переднее сиденье, быстро взглянув на себя в зеркало заднего вида, стерла расплывшуюся от дождя тушь, дабы уменьшить нанесенный моей физиономии урон, а потом просто решила избегать любых отражающих поверхностей. Ибо, увы, красавицей я не уродилась.
В автомобиле плыл аромат кофе из открытого термоса, стоявшего рядом с ручкой переключения скоростей. Надкушенный пончик с джемом на щитке издавал соблазнительный запах, и только теперь я осознала, насколько промокла и замерзла. Билли устроился на сиденье рядом со мной и вытащил записную книжку в черном кожаном переплете. Открыв чистую страницу, он – я и не знала, что люди действительно так делают, – лизнул кончик карандаша, прежде чем задать первый вопрос.
– Итак, Милли Армстронг, это не ваш дом, так?
– Да, он принадлежит тете и дяде моей подруги Фионы. Мэри и Подригу Хеггарти, – сообщила я.
– Ну конечно, Мэри и Подриг. Мой отец доводится Подригу двоюродным братом. Точнее, доводился, пока не умер.
– О…
– Но, – продолжил Билли небрежно, словно он только что сообщил мне о смерти своего волнистого попугайчика, – ночь жутко мокрая и мрачная, чтобы девушка вроде вас оставалась одна на улице. Милли, хотите, я высажу дверь?
Я бросила взгляд на тощую фигуру полицейского, подумав, что даже у меня, по-видимому, больше шансов вышибить дверь, чем у него. Кроме того, дверь там такая древняя, что вполне может сойти за музейный экспонат. Я покачала головой:
– Нет, все в порядке, честно. Вот если бы вы одолжили телефон, чтобы позвонить Хеггарти.
Он подсознательно накрыл рукой свой радиотелефон, словно стараясь оградить его от покушения гражданских лиц.
– М-м-м, ладно; тогда было бы здорово, если бы вы помогли мне найти мою подругу. Она, наверное, рассердится на меня за то, что я рассказала вам, но я действительно очень волнуюсь за нее. Видите ли, сегодня вечером она получила дурные новости и была очень расстроена. И мне не хочется, чтобы она в одиночестве бродила по улицам.
– Дурные новости, говорите, – кивнул Билли, неторопливо записывая что-то в своем блокноте. – У нее кто-то умер?
– Извините? Нет, никто не умер. Ну, по крайней мере за последнее время.
– Кого-то убили?
– Простите?
– Или тяжело ранили? Может, пытали?
Этот человек просто одержим смертью, Господи. У него явно слишком мало работы в этих местах.
– Кто-нибудь пропал? – добавил Билли с меньшим энтузиазмом.
– Пропал! Да! Моя подруга Фиона пропала, Билли. Сто процентов пропала.
– Великолепно, – расплылся он в улыбке и принялся яростно строчить в своей записной книжке.
Я закашлялась, украдкой рассматривая его. Надеюсь, он настоящий полицейский. Если нет, вынуждена признать, это чертовски хорошая маскировка – автомобиль и все остальное.
– Итак, как выглядит ваша подруга Фиона?
– Я – Милли, она – Фиона.
– Верно.
– Хорошо…
Я как можно подробнее описала Фай, а Билли дотошно все записывал, зажав язык между зубами и напряженно глядя на кончик карандаша. Его явно не учили стенографии, писал он медленно и с трудом, а я просто кожей ощущала уходящее время, которое отсчитывали часы на щитке. И еще долго после того, как я закончила говорить, Билли делал пометки, водя носом за каждым штрихом на бумаге. Я чувствовала, что во мне закипает нетерпение. Если Фиона находится неизвестно где, то разве не следует нам отправиться на ее поиски? Разве бумагомарание не может подождать, пока мы не выполним реальную работу? Я барабаню пальцами по коленям и считаю до… черт возьми, сбилась со счета. Тикают часы, и потрескивает рация. Дождь барабанит по крыше автомобиля, а мне кажется – по моей голове, как в китайской пытке. А он продолжает писать.
«Поспеши! – мне хотелось закричать. – Ну что же ты, заторможенный козел?»
Конечно, я держала свои мысли при себе, но к тому времени, когда полицейский оторвал глаза от своих записей и снова облизнул кончик карандаша, была уже на грани безумия.
– Ну теперь, – вздохнул он, листая страницы и покачивая головой, – я почти уверен, что именно ваша подруга где-то с полчаса назад стояла на краю утеса.
От неожиданности я разинула рот, чуть не стукнув челюстью о мокрые колени.
– Что? Вы видели Фиону, говорите? На верху отвесной скалы?
– Да, видел. Конечно же, я понял, что это она, едва вы начали ее описывать.
Это же было сто лет назад! Господи, да этот мужик сумасшедший.
– Маленькая, хорошенькая, с косичками. Да, это она. Я даже остановился и предложил ее подвезти, но она сказала, будто у нее все отлично.
«Наверное, она думала, это лучше, чем попасть в машину к такому ненормальному типу, как ты».
– Кстати, – он постучал себя по носу, – она плакала. Я догадался, а все благодаря хорошей профессиональной подготовке. Ничто не ускользнет от этих мозгов.
Кроме очевидных фактов и элементарной сообразительности, ты это хочешь сказать?
– Но что она делала, стоя на краю скалы и плача, Билли? – Я выговаривала каждое слово почти по слогам. – Она была в порядке? Она не выглядела так, будто, – я сглотнула, прежде чем продолжить, – собиралась прыгнуть, нет?
Полицейский расхохотался.
– Не будьте глупой, Милли, ничего такого страшного в этих местах не случается.
Клянусь, не будь он полицейским, я бы врезала в эту тупую харю.
Взрывчатая смесь растущего нетерпения, тревоги, недоверия и беспомощности грозила снести мне крышу. Я попыталась было изложить эти чувства подходящими словами, когда рация вдруг ожила, требуя срочно прийти на помощь по поводу смертельного случая. Я застыла в ужасе, выпучив глаза, не в силах ни сказать что-либо, ни дышать, ни даже пошевельнуться. Несмотря на мое молчание, Билли шикнул на меня, поднял руку и медленно начал действовать.
– Эх, Господи, – вздохнул он через мгновение со смешанным выражением волнения, насмешки и отчаяния на бледном лице, – это просто кошмарная новость.
Я почувствовала, что вот-вот задохнусь.
– У нас все-таки труп, – кивнул он, однако ему не удалось скрыть улыбку на губах.
Я тихо всхлипнула, прикрыв рот рукой.
– Правда, это собака, которую на дороге к Слайго задавил какой-то пьяный идиот в фургоне. Готов поспорить, это щенок Дервлы О’Нил, и мне придется счищать его останки с дороги. – Его глаза заискрились при этой мысли. – Черт возьми, Дервла завела псину совсем недавно. Я записывал. Когда же это было?
Билли начал листать свой ужасный блокнот, чтобы восстановить историю жизни собаки Дервлы О’Нил и рассказать мне все в подробностях, но я уже выскользнула из машины прямо под ливень. Теперь я пробежала мимо нашей берлоги вдоль кромки воды к утесу.
Нет у меня времени на дохлую собаку, Билли, я должна найти Фиону. И прямо сейчас.
Полная луна освещала мне дорогу, в ее свете капли дождя казались блестящими хрусталиками. Мои промокшие насквозь ноги вскоре налились свинцовой тяжестью, звук шагов заглушал гремящий оркестр волн, ветра и ливня. Мать-природа может быть чертовски шумной, когда пожелает. Я побежала вдоль кромки воды к началу Мейн-стрит, затем повернула налево к утесу, заставляя уставшие ноги шевелиться активнее. Я запыхалась, но все еще продолжала выкрикивать имя подруги в ночь. Мои попытки, однако, не увенчались успехом, поскольку голос перебивал нарастающий шторм. Я рванула вперед.