Марков Георгий Мокеевич. Строговы

   – Эх, какая она! Лес дремучий! – окидывая взглядом каменные корпуса-громадины и заводские трубы, с восторгом и изумлением воскликнул дед Фишка.
   Матвей приблизился к окну, вытянув шею, смотрел на Москву через плечо Силантия Бакулина. Увидев вдали высокое здание с флагом на круглом куполе, он спросил:
   – Тарас Семеныч, не в том вон доме Ленин работает?
   Беляев прищурил глаза, несколько секунд молчал, потом покачал головой:
   – Нет, Захарыч, отсюда Кремля не видно. – И, положив на плечо Матвея руку, дружески спросил: – Не терпится?
   Сбирая к переносью морщинки, Беляев вскинул на Матвея загоревшиеся молодым блеском умные глаза и заговорил вполголоса:
   – Помню, Захарыч, перед войной еще послали меня за границу по партийным делам. Приехал я в город Краков, вышел с вокзала и чую – нет у меня терпения. Мне надо товарищей искать, а я слоняюсь по улицам, гляжу на народ. Думаю про себя: „Ленин-то, может, тут же где-нибудь ходит“. Вывернется из толпы какой-нибудь большой, представительный человек, и я с него глаз не спускаю: „Не Ленин ли?“ – думаю. Потом, когда Ленина увидел, сам над собой посмеялся в душе. Оказался Ленин хоть и крепким, но невысоким.
   – И мне он большим кажется, этаким вот, как дядя Силантий, – проговорил Матвей.
   – Нет, он росту небольшого, чуть-чуть, пожалуй, повыше Финогена Данилыча, – сказал Беляев.
   Дед Фишка не пропустил этих слов мимо ушей.
   – Они, вишь, Тарас Семеныч, малорослые-то, дюже на работу шустрые. Я ведь и сам, когда помоложе был, страсть как бойко работал. Ей-богу! Матюша не даст соврать, – внушительно сказал он.
   Беляев засмеялся, покашливая от табачного дыма.
   Поезд затормозил, вагон, сжатый с обоих концов, заскрипел и медленно подъехал к платформе вокзала.
   Иззябшие пассажиры, размещавшиеся на верхних полках, соскочили с них и, нагрузившись чемоданами и узлами, заспешили к выходу. Партизаны переждали, пока кончится суета, надели свои заплечные мешки и не торопясь вышли из вагона.
   Беляев ввел партизан в обширный, до отказа набитый разноликой толпой зал, посоветовал располагаться на тяжелых дубовых скамейках.
   – Я во ВЦИК поеду. Надо где-то ночлег получить да насчет встречи с товарищем Лениным узнать, – сказал Беляев, когда мужики кое-как протискались к скамейкам.
   – Ну, с богом, Тарас Семеныч, счастливого тебе пути! – отозвался за всех дед Фишка.
   Беляев вернулся на вокзал в полдень, возбужденный и радостный.
   – Дела, товарищи, налаживаются, – сказал он, обращаясь ко всем, – ВЦИК телеграмму нашу получил, жить будем в гостинице „Европа“.
   – А когда к Ленину? – спросил Матвей.
   – Владимир Ильич обещал денька через три-четыре принять, – ответил Беляев. – А пока Москву посмотрим, в центральных организациях побываем.
   Партизаны оделись, подпоясались, взяли свои мешки и направились вслед за Беляевым.
   В валенках, подшитых кожей, в лохматых собачьих папахах, в красных дубленых полушубках, в домотканых цветных кушаках, они привлекали внимание прохожих, и те с любопытством осматривали их.
   В гостинице им отвели большую светлую комнату, правда холодную, но зато с зыбкими варшавскими кроватями, письменным столом из красного дерева и телефоном. Вскоре Беляев принес откуда-то два больших чайника кипятку. Матвей достал из мешка сухари, сало, и партизаны уселись за стол. Потом они вынули кисеты с самосадом и, усевшись близ окна, в которое хорошо было видно улицу, закурили, разговаривая о Москве, о Ленине, вспоминая свою далекую и родную Сибирь. Вечером они по очереди помылись в ванне и за ночь, впервые за долгую дорогу, хорошо выспались на мягких постелях.
   На другой день утром, когда все собрались идти смотреть Красную площадь и Кремль, протяжно и тонко зазвонил телефон.
   Тарас Семенович торопливо взял трубку с аппарата, и партизаны затаили дыхание.
   – Владимир Ильич ждет нас, товарищи, – сказал Беляев, одергивая на себе короткую тужурку из серого шинельного сукна.
   От неожиданности всего происшедшего никто и слова промолвить не мог. Стали торопливо одеваться. Дед Фишка сбросил с себя полушубок, достал из-под кровати свой мешок, вытащил из него новую холщовую рубаху и поспешно надел ее.
   Всю дорогу спешили. Беляев пробовал что-то рассказывать о Красной площади, о Лобном месте, но его слушали плохо. Все были взволнованы мыслями о предстоящей встрече с Владимиром Ильичем.
   У ворот Кремля военный с винтовкой в руках остановил партизан. Беляев начал с ним объясняться, но откуда-то из-за ворот подоспел другой военный, по-видимому начальник караула.
   – Сибирские партизаны? – спросил он весело.
   – Они самые, – ответил Беляев.
   – Пропустите их, Ксенофонтов, к Владимиру Ильичу идут, – сказал военный, приглядываясь к партизанам и не переставая поблескивать белозубым ртом.
   Когда дед Фишка, шедший предпоследним, поровнялся с этим военным, он все тем же веселым голосом спросил:
   – Неужели, дед, и ты воевал?
   – Нет, милок, кур щупал, – буркнул дед Фишка.
   Военный засмеялся и долго смотрел восторженным взглядом на удаляющихся партизан.

2

   Дверь кабинета Ленина отворилась, и партизаны увидели женщину.
   – Пожалуйста, товарищи, проходите! Владимир Ильич просит вас, – сказала женщина, приветливо улыбаясь и отступая от двери в сторону.
   Партизаны поднялись, переглянулись, выжидая, когда Тарас Семенович войдет в кабинет первым. Теперь, в эту последнюю минуту перед встречей с Лениным, Матвей вдруг почувствовал, что ему становится трудно дышать.
   Владимир Ильич порывисто поднялся из-за стола и легкой, упругой походкой пошел навстречу.
   – Здравствуйте, товарищ Беляев! – громко и радостно сказал он и, окинув партизан быстрым внимательным взглядом, так же громко добавил: – Здравствуйте, товарищи!
   Партизаны ответили смущенно и тихо. Владимир Ильич пожал руку Беляеву и повернулся к партизанам, стоявшим ближе к двери.
   Беляев представил делегатов. Ленин каждому пожимал руку. Когда очередь дошла до деда Фишки, Беляев с улыбкой сказал:
   – А это у нас из мертвых воскресший, Финоген Данилыч Теченин, наш знаменитый партизан и охотник.
   – Как из мертвых воскресший? – закидывая правую руку за спину и круто повертываясь к Беляеву, спросил Владимир Ильич.
   – Расстрелянный я, товарищ Ленин. Раны на мне от белых, – нетвердым от волнения голосом проговорил дед Фишка.
   – Прихватили где-нибудь? – насторожился Владимир Ильич.
   – Прихватили, подлюги, в Сергеве, на постоялом дворе. Ну, да ведь нас сразу от земли, товарищ Ленин, не отдерешь. Выжил вот!
   – Правильно, товарищ Теченин. Контрреволюция хотела бы всех нас отправить на тот свет, но дудки! Нас от земли не отдерешь!
   Ленин проговорил это запальчиво, скороговоркой, чуть склонив голову набок и прищурив быстрые карие глаза. При этом он легко вскинул руку, потом сунул ее в карман пиджака и все так же порывисто прошел за стол.
   – Прошу садиться, товарищи, – сказал он, опускаясь в кресло.
   Дед Фишка успел заметить, что ноги у Ленина крепкие, шаги легкие, как у охотника, исходившего пол-земли. „Ах, какой проворный! А лоб-то! Знать, ума палата“, – думал дед Фишка.
   Матвей смотрел на Ленина не спуская глаз. Ленин оказался совсем не похожим на того, которого рисовало воображение. Он был гораздо проще, человечнее и роднее. Его крепкое рукопожатие вернуло Матвею спокойствие.
   Сообщение Ленину о жизни в Сибири, о таежной войне должен был сделать Беляев. Но Владимир Ильич, задав партизанам несколько беглых вопросов о дороге, о порядках на транспорте, обратился сразу к Матвею:
   – Вот вы, товарищ Строгов, стояли во главе партизанской армии. Вам хорошо известны думы мужика. Как, по-вашему, чего ждет сибирский крестьянин от Советской власти? Какие надежды он связывает с ней теперь, когда наша победа над колчаковщиной окончательно обеспечена?
   Владимир Ильич откинулся на спинку кресла, прищурил глаза. Матвей помедлил, подбирая слова, ответил:
   – Ждет наш мужик теперь от Советской власти подмоги, товарищ Ленин, и желает, чтобы наставила она его на путь-дорогу.
   – Все этого желают, товарищ Ленин. Ради этого и Колчака с иноземцами громили, – пробасил Силантий Бакулин.
   – Гм… Ну, а на какую дорогу, по мнению мужиков, должна наставить их Советская власть? – чуть приподнимаясь, спросил Владимир Ильич.
   – А это уж какую Советская власть укажет, – сказал Матвей.
   – Ну, нет! Мужик по-своему думает. И не всякую дорогу он примет, – горячо возразил Владимир Ильич.
   – А как же! Каждый хозяин о своем планует, – проговорил дед Фишка, давно ждавший момента вставить свое слово.
   – Вот-вот! И Советская власть не может с этим не считаться! – воскликнул Владимир Ильич.
   – Правда! А только мужик знает, что Советская власть плохой дорогой его не поведет. Он сам за Советскую власть воевал, – убежденно заметил Матвей.
   – Значит, верят нам? – строго спросил Владимир Ильич.
   – Как же не верить! Верят, товарищ Ленин, – опять прогудел Силантий Бакулин.
   Эти слова, по-видимому, были приятны Ленину. Глаза его заблестели, и он задумчиво потер ладонью голову.
   Не спрашивая, а скорее подтверждая какую-то свою мысль, Владимир Ильич негромко сказал:
   – Но верят не все.
   – Мужик мужику не ровня, – подхватил Матвей. – К примеру, наши Волчьи Норы. Богатеи – эти и сейчас еще ждут, не рухнет ли Советская власть. Боятся они ее и в то же время присматриваются, нельзя ли как своих людей к управлению поставить, чтоб стороной законы обойти, под новой вывеской старую жизнь продолжать.
   Все, что говорил сейчас Матвей, очень заинтересовало Владимира Ильича. Он взял с тяжелого чернильного прибора карандаш и стал что-то быстро записывать.
   – Ну, а средний мужик как? – увлеченно спросил он.
   – Это Федот, да не тот, – ответил Матвей и продолжал: – Не знаю, как в других краях, а у нас среднему мужику здорово досталось. Колчак его не жаловал. Хлеб – с него, лошадей и фураж – тоже с него. Если взять у нас по волости, редкий остался не выпоротым. Недаром потом середняки к нам в партизаны гуртом валили. А вот Советская власть пришла – и рада бы помочь мужику, да силы нет. Воевать с голодным желудком не станешь, а одним кулацким хлебом не прокормиться. Опять средний мужик дай. Ослаб он, товарищ Ленин, этот мужик.
   – Да и сеять, Захарыч, как допрежь, он больше не желает, – покашливая в кулак, несмело проговорил Мирон Вдовин.
   – Расчету нет, товарищ Ленин, – загудел Силантий Бакулин. – Сколько ни сей – заберут, а дать ничего не дадут. А мужик без поддержки долго не протянет, тощий он стал.
   – Выходит, мужику городские товары нужны? – переглянувшись с Беляевым, спросил Владимир Ильич.
   Партизаны посмотрели друг на друга, и Матвей сказал:
   – Без городской подмоги мужику нету жизни.
   Силантий Бакулин широко развел руками:
   – Она, справа-то, товарищ Ленин, у мужика в дым сносилась, и взять ее, кроме как в городе, негде.
   Ленин склонился над столом и что-то записал на отдельный листок.
   – А земля? – полувопросительно и тихо сказал он.
   – Длиннополосица задавила нас, товарищ Ленин, – торопливо заговорил Матвей. – Крепкий хозяин захватил жирные земли поблизости и сосет их, а бедноте приходится пахать у черта на куличках. У другого и коня нету, ну и мыкается пеший. Вот и выходит: безземелье при земле.
   Силантий, Мирон и дед Фишка одобрительным говорком поддержали Матвея. Беляев, молчавший все время, вздернув сутуловатые плечи, сказал:
   – В Сибири это распространенное явление, Владимир Ильич.
   Ленин бросил на него вопросительный взгляд.
   – Какие меры предлагаете?
   – Земельный передел, – ответил Беляев. – Во всяком случае там, где в этом есть необходимость.
   Ленин взмахнул рукой.
   – Полный и немедленный земельный передел, товарищ Беляев, в интересах бедноты и среднего крестьянства.
   – Ясно, товарищ Ленин.
   Матвею понравилось, что Владимир Ильич не откладывает своих решений, и он сделал еще одно предложение.
   – Общественные земли, товарищ Ленин, надо бы тоже к рукам прибрать.
   – Какие это земли?
   – Общие. К примеру, кедровник в Волчьих Норах. Урожай с него всем селом снимаем, а кулаки уже пытались им завладеть, – пояснил Матвей. – Теперь прибавились еще купеческие земли. По всем нашим таежным волостям было много купеческих пасек. Сколько на них народу поразорилось – счету нет! Крепкий мужик потянется туда, товарищ Ленин, а отдавать ему эти земли никак нельзя.
   – Почему?
   – Народным горбом эти земли возделаны.
   – Уж это так, товарищ Ленин, – заговорил Силантий Бакулин. – Батюшка-то вот Матвея Захарыча со всей семьей, почесть, тридцать лет горб-то гнул на купца Кузьмина. А что от этого получил? Кузьмин же и согнал его с обжитого места.
   – Да один ли Кузьмин?! А на Голованова разве не работали? А на Белина, на братьев Синебрюховых? – продолжал Матвей.
   Владимир Ильич сидел, опершись локтями на стол и подперев щеку ладонью. Изредка взгляд его устремлялся мимо партизан, куда-то вдаль.
   Неожиданно он поднялся, заложил руки в карманы, отступил на шаг от стола и заговорил просто и горячо о том, что пролетарская революция навсегда уничтожила частную собственность на землю, что отныне земля – достояние народа. А кедровник как источник материальных доходов всего общества должен принадлежать обществу и никому более. Всякая попытка отторгнуть его в интересах одного хозяина или группы хозяев есть противозаконное, антигосударственное дело, и это не может быть допущено Советской властью. Что касается купеческих земель, то они также являются собственностью государства, и Советская власть охотно предоставит их сельскохозяйственным коллективам средних крестьян и бедноты, созданным на основе их добровольного соглашения.
   Партизаны переглянулись между собой. Дед Фишка громко вздохнул, и в этом вздохе Ленин, должно быть, почувствовал желание старика высказать что-то свое, сокровенное. Он сел и внимательно посмотрел на деда Фишку. Тот заговорил нестройно и сбивчиво:
   – Ну, а это по праву, товарищ Ленин? Зимовские завладели Юксинской тайгой и никого туда не пускают. Будто бог-то для одних Зимовских лес вырастил да зверя с птицей расплодил! Поначалу Степан Иваныч всех выживал оттуда. Ну, этого самого на тот свет отправили… Теперь его сынок, Егорка, тем же делом вздумал заниматься. Обстреливают охотников – и баста. Андрюху Заслонова оставили без ног… А посуди-ка сам, товарищ Ленин, как охотнику жить без тайги?
   Слушая деда Фишку, Владимир Ильич смотрел на него добродушно и улыбался, а когда тот договорил свое, выпрямился и, став официальным, сказал:
   – Товарищ Беляев! Как Председатель Совета Народных Комиссаров я предписываю вам оградить права охотников от хищников-предпринимателей и бандитов всякого рода…
   – Оградим, товарищ Ленин.
   Дед Фишка вначале не понял всего смысла сказанного Владимиром Ильичем, но, взглянув на Матвея, по просиявшему лицу племянника догадался, что сказано что-то важное. Недоумение старика не осталось незамеченным.
   – Советская власть, товарищ Теченин, – пояснил Владимир Ильич, – передала землю крестьянам. У нее нет оснований обижать охотников. Продолжайте охотиться в любой тайге – никто не имеет права мешать вам.
   Теперь дед Фишка все понял и чуть не прослезился.
   – Товарищ Ленин! – горячо воскликнул он. – Народ этого вовек не забудет, а я до самой смертушки благодарить тебя буду!
   Разговор об Юксинской тайге, поднятый дедом Фишкой, возбудил у Матвея желание высказать Ленину свою самую затаенную думу. С каждой минутой пребывания у Ленина в нем росло чувство не только восторга, – его поразило умение Владимира Ильича глубоко понимать жизнь крестьянина, укреплялось ощущение какой-то непередаваемо большой и сложной близости к этому человеку.
   – Наша Юксинская тайга, товарищ Ленин, золотом славится, – сказал Матвей. – Каменный уголь там находили, по озерам какие-то жирные ключи бьют. Богатые люди это давно унюхали. Пробиралась туда экспедиция следователя Прибыткина и инженера Меншикова. Да не повезло им – в пути утонули. В прошлом году, когда партизанская армия встала у Светлого озера, партизаны нашли в одной речушке золото, а в другом месте, в яру, наткнулись на пласт черного каменного угля. Печки этим углем топили. Совет нашей армии постановил тогда, товарищ Ленин, как только война кончится, просить советское правительство послать в Юксинскую тайгу ученых людей. Желает народ, чтобы у нас на Юксе свои прииски и шахты были.
   Дед Фишка проворно поднялся.
   – Я бы, нычит, за провожатого мог! Я первый туда вот с Матюшей, Матвей Захарычем, – поправился он, – тропы торил.
   Ленин усмехнулся, вновь осматривая щуплую фигуру старика.
   – А не жалко вам, товарищ Теченин, свою тайгу отдавать? – спросил он и наклонил голову, скрывая этим хитроватый прищур своих веселых глаз.
   – Отчего жалко?! Мне этим дьяволам Зимовским жалко, а народу – ни капельки не жалко. Помру – пусть люди добрые помянут, – сказал дед Фишка.
   – Помянут! Обязательно помянут! – Ленин обвел всех смеющимися глазами и шутливо закончил: – Но только хоронить вас, Финоген Данилыч, никто не собирается.
   – В матушку удамся – поживу еще. Матушка на сто четвертом убралась, – вполне серьезно проговорил дед Фишка.
   – Вы переживете матушку. Переживете! – весело сказал Владимир Ильич.
   – Ну и слава богу. Дай бог и тебе долголетья, товарищ Ленин! – в тон Владимиру Ильичу ответил дед Фишка.
   Партизаны рассмеялись.
   Ленин вынул платок из кармана, приложил его ко лбу, к глазам и, спрятав в карман, обратился к Беляеву:
   – Вашему губкому известно о том, что рассказывают товарищи?
   – Известно-то известно, Владимир Ильич. Я об юксинском золоте еще до революции слышал, но подступиться к этому делу мы не знаем как.
   – Я буду ждать от вас, товарищ Беляев, по этому вопросу самый полный и исчерпывающий материал. – И, взглянув на Матвея, Ленин заговорил негромко, проникновенно, увлеченный, видимо, своими мыслями:
   – Правительство и партия окажут вам, товарищи, всяческую поддержку в деле поисков и освоения новых месторождений золота, угля, нефти. Нам предстоит гигантская и благодарная работа – невиданно поднять производительные силы России, изменить ее облик, преобразить ее окраины. Три года прожил я в ссылке в Сибири, дважды пересек ее от Минусинска до Урала. Какие неисчислимые богатства таятся в ее недрах, на ее просторах! Нам первым выпадает честь поднять эти богатства, вдохнуть жизнь в огромные пространства, охваченные спячкой и вековой патриархальщиной. За это надо браться теперь же, не откладывая, не теряя ни одного дня. Изумительное, захватывающее дело ждет вас, товарищи, в Сибири!
   В душе Матвея все ликовало. В радостном возбуждении, порозовевший, с блестящими глазами, он встал.
   – На это дело, товарищ Ленин, подымем всех!
   Поднялись со своих мест и дед Фишка, и Силантий с Мироном. Встал и Тарас Семенович Беляев.
   Ленин вышел из-за стола, приблизился к партизанам и начал говорить о том, какие задачи сейчас стоят перед Советской властью в деревне.
   Когда Владимир Ильич умолк и стало ясно, что беседа кончена, Матвей сказал:
   – Спасибо, товарищ Ленин, за науку. Приедем в Сибирь, расскажем народу, какие большие дела затевает Советская власть.
   Партизаны попрощались с Владимиром Ильичем и, не спеша, то и дело оглядываясь, словно стараясь запомнить облик Ленина на всю жизнь, вышли из кабинета. Владимир Ильич продолжал стоять на прежнем месте, посредине комнаты…
   Разгорался, светлел начавшийся сумрачным утром московский весенний день. Опускалась вниз и тут исчезала сизая дымка, висевшая над городом с самого рассвета. Взамен ее расплывалась по небу светлая нежная синева. Обласканные нежарким лучистым солнцем, с веселым гамом резвились на стрельчатых башнях Кремля, на золоченых куполах церквей, на потускневших от времени резных главах Василия Блаженного чумазые галки.
   Солнечные зайчики, поблескивая, играли на окнах дворцов, на меди и чугуне царь-колокола и царь-пушки, на черных, будто вороненых, оградках палат и церквей.
   Партизаны вышли из Совнаркома, остановились возле здания и, щурясь от яркого солнца, заговорили все сразу о том, о чем молчать не было сил.
   Беляев стоял чуть поодаль. Он слушал разговоры партизан, покачивал головой, щурил глаза.
   – Серьезная работа, Матвей Захарыч, будет у нас в Сибири, – сказал он, шагнув к Матвею.
   – Как подумаю, Тарас Семеныч, аж дух захватывает! – мечтательно проговорил Матвей и окинул взглядом широкий двор Кремля.
   – Пошли, товарищи, дворцы смотреть! – предложил Беляев и направился к Грановитой палате.
   …Через два дня партизаны уехали в Сибирь, а Тарас Семенович Беляев остался в Москве для участия в работе Девятого съезда партии.

3

   Ранение надолго приковало Артема к постели. Рана была неопасной, но заживала медленно и перед переменой погоды изнуряюще ныла.
   Больше месяца Артем не выходил из дому, мучаясь от тоски и безделья.
   За это время много значительных и интересных событий прошумело над Волчьими Норами. Перестала существовать Юксинская партизанская армия – одна часть бойцов и командиров влилась в Красную Армию, другая разошлась по домам. Делегация, избранная еще на съезде революционного крестьянства осенью, уехала в Москву, к Ленину. От тяжелых ран, полученных в рукопашном бою, умер Антон Топилкин. Заехавший по пути инструктор политотдела Красной Армии организовал в Волчьих Норах ячейку Коммунистического союза молодежи. За кедровником, в буераках, появилась белая банда Демьяна Штычкова. Архип Хромков, случайно забредший туда, утверждал, что своими глазами видел там Демьяна, убийцу Маняшки Дубровиной.
   Жизнь не стояла на месте, текла, захватывая в свой бурный водоворот все новых и новых людей. В такие дни мучительно было находиться от всего в стороне, лежать в горнице на кровати и тупо пересчитывать гвозди на потолке.
   Как только раненая нога чуть поджила, Артем, опираясь на березовую палку, вышел на село.
   Надвигалась весна. Всюду еще лежали сугробы снега, и речка была прочно закована льдом, но приближение весны угадывалось по ветру, который был мягче, шаловливее, чем зимой, и приносил какие-то особые запахи, присущие только этому раннему периоду весны.
   Эти-то запахи и обостряли в Артеме ощущение тоски, волновали кровь, возбуждали смутные и томительные желания.
   Прихрамывая на правую ногу, он бесцельно прошелся по улице, посидел возле сельсовета с комсомольцами, рассказал им о походе Красной Армии с Урала в Сибирь, о приезде на фронт соратников Ленина.
   В этот день ему почему-то особенно было тоскливо. Образ Мани Дубровиной по-прежнему владел всем его существом, и он снова и снова вспоминал о невозвратных минутах, проведенных с ней незадолго до ее смерти.
   Поравнявшись с домом Сурковых, Артем замедлил шаги и, оглядывая улицу, подумал: „Вот тут где-то пролила она свою кровь“.
   Ему стало так больно, так горько…
   „Не зайти ли к Дуняшке, она-то поймет, как жить мне“, – шевельнулось в уме.
   Он остановился в раздумье и услышал стук в окно. Дуняшка заметила его и зазывала в дом.
   – Давно ли поднялся-то, Артем Матвеич? – отрываясь от зеркала, спросила его Дуняшка.
   – Только что, Дуня.
   – А я все навестить вас хотела, да постеснялась, по правде сказать. Ну-ка, думаю, не поглянется вам мой приход, – певуче говорила Дуняшка.
   – Ну что ты, Дуня, рад был бы. Полежи-ка пять-то недель в кровати. С тоски пропадешь! – проговорил Артем, осторожно присаживаясь на табурет.
   Дуняшка засуетилась по прихожей с веником в руке – смахнула сор под железную печку, наскоро раздернула половичок у порога, сбившийся в кучку. Проделав все это проворно, легко, она села за стол, спросила:
   – Тоскуешь?
   – Тоскую, Дуня, – признался Артем.
   – А я все во сне ее вижу. Снится она мне в белом платье, с венком из цветов на голове, точь-в-точь такой, как, бывало, на девишнике в троицу…
   Они просидели с полчаса, вспоминая Маню, свою юность, друзей, одни из которых жили тут же, по соседству, а другие, вроде Ромки Горбачева, сложили голову на чужбине.
   Артем ушел от Дуняшки еще более расстроенный, со смутным чувством неудовлетворенности жизнью.
   Проснувшись утром, он горько подумал: „Опять длинный, скучный день наступил“, – но вспомнил о Дуняшке и почувствовал облегчение.
   „Схожу опять к ней, все-таки время пройдет незаметно“, – решил Артем, вставая с постели.
   Дуняшка встретила его, как и вчера, с радостью, от волнения даже слегка зарделась.
   Через день Артем вновь пришел к Дуняшке, а потом зачастил к ней каждодневно, а то и на дню дважды.
   Дуняшка вязала сети для рыбаков, и присутствие Артема нисколько не мешало ей заниматься своим делом. Дочка ее по целым дням находилась у соседей, Пьянковых, где у нее были подружки такого же возраста, и тишина, стоявшая в доме, всегда располагала к беседе.
   Разговоры у Артема с Дуняшкой были все о ней, незабвенной Мане. Охотно уступая просьбам Артема, Дуняшка рассказывала длинно, со всеми подробностями, о том, как жила эти годы его невеста.
   Слушая Дуняшкин певучий говорок, Артем живо представлял себе всю жизнь Мани Дубровиной: ее уход от родителей, работу по найму на эстонских хуторах, вступление в партизанскую армию в то время, когда партизаны стояли еще в Юксинской тайге, у Светлого озера, участие в боях и тоску, тоску по нему, Артему…