Освещение изменилось, ультрафиолетовые лучи исчезли, пространство вокруг пронизывали желтоватые отблески, похожие на лучи скрытого солнца. Мы проходили широким, казавшимся бесконечным коридором. Желтый свет становился интенсивней.
— Эти лучи не совсем рентгеновские, — прервал мои мысли Дрейк. — Надеюсь, они во всех отношениях от них отличаются. Иначе у нас могут быть неприятности.
— Еще неприятности? — слегка саркастически спросил я.
— Рентгеновские лучи обжигают, — пояснил он, — а здесь нет возможностей для лечения — если доживем до него, — мрачно закончил он.
— Мне кажется, мы недолго подвергались их действию… — начал я и замолчал.
Без всякого предупреждения коридор перешел в обширное пространство, яркость которого я не могу описать. Помещение больше десяти главных залов Карнака; обширнее знаменитого зала в ужасном Аменти, где на троне между Искателем Сердец и Пожирателем Душ сидит Осирис и судит души только что умерших.
Это храм в своей грандиозности, но человек никогда не создавал подобный храм. Ни в каких сохранившихся от молодости земли развалинах не ощущал я так ясно чуждости и необычности этого места. Ни в руинах храмов, некогда бывших жилищем богов Древнего Египта, ни в колоннадах святилищ Древней Греции и императорского Рима, ни в какой мечети, соборе, церкви.
Все они были посвящены богам: этих богов создал сам человек, как утверждает науки, или эти боги создали человека, как считают верующие; и во всех них чувствовалось присутствие человека.
Дух, сила, заполнявшая это обширное пространство, не имела никакого отношения к человеку.
Ни одно место? Нет, одно вспомнилось — Стоунхендж. В этом круге монолитов я испытал нечто подобное, нечеловеческое; мрачный неуступчивый чуждый дух, будто не люди, а каменные исполины воздвигли эти большие менгиры.
Мы находились в святилище, сооруженном металлическим племенем.
Все оно было заполнено мягким желтым освещением, напоминающим рассеянный солнечный свет. Снизу поднимались сотни гигантских прямоугольных столбов, с полированной поверхности которых, казалось, струится шафрановый свет.
Колонны уходили вдаль, насколько хватал глаз, они стояли угнетающе правильно, подавляюще математически. От их массивности исходило ощущение силы, загадочной, механической, но живой; что-то священническое, жреческое; они напоминали храмовую стражу.
Я увидел, откуда исходит свет, пронизывающий все это пространство. Высоко над столбами плыли десятки шаров, похожих на бледные замороженные солнца. Большие и маленькие, по всему верху горели эти странные светильники, неподвижные, висящие без всякой опоры. С их сферических поверхностей и исходило светло-золотое освещение, застывшее, неподвижное, какое-то замороженное.
— Похожи на звезды на большой рождественской елке, — прошептал Дрейк.
— Это свет, — ответил я. — Конечно. Не материя, не металл, хочу я сказать…
— В них что-то от огней святого Эльма… конденсатов атмосферного электричества. — Голос Вентнора звучал спокойно. Теперь, когда мы явно приближались к сердцу загадки, он овладел собой, снова стал спокойным хладнокровным наблюдателем-ученым.
Мы продолжали молча смотреть; вообще мы почти не разговаривали с начала этой странной поездки, которая, по-видимому, подходила к концу. Перед все новыми и новыми загадками мозг отказывался от речи, он апатично передоверил зрению и слуху сбор сведений, поиски причин, чего-то такого, что способствовало бы пониманию.
Теперь мы медленно скользили через лес колонн; полет проходил так ровно, без всяких усилий, что мы, казалось, стоим неподвижно, а огромные колонны скользят мимо нас. Голова у меня закружилась от этого призрачного движения. Я закрыл глаза.
— Смотрите! — Дрейк тряс меня. — Смотрите! Что вы об этом скажете?
В полумиле перед нами столбы заканчивались у обширного дрожащего зеленоватого сияния — занавеса. Высоко, выше бледно-золотистых солнц, поднимались его складки.
В его мерцании чувствовались лучи зари, он как будто был сплетен из этих лучей. А вокруг плясали прозрачные тени, образовавшиеся от смешения золотого света шаров с зеленоватым сиянием занавеса.
Куб, несущий Руфь и Норалу, подплыл к основанию занавеса и остановился. Норала спрыгнула с него, помогла спуститься Руфи, потом повернулась и махнула нам рукой.
Платформа под нами дрогнула. Я почувствовал, как удерживающая меня магнитная сила слабеет, уходит. Встал с колен и увидел, как спрыгнул Вентнор и с ружьем в руке подбежал к сестре.
Дрейк наклонился за своим ружьем. Я неуверенно двинулся к краю слившихся кубов. Меня что-то осторожно подталкивало. Рядом со мной стоял Дрейк, держа за повод пони.
Куб наклонился, мягко, игриво, и с легким толчком мы все трое оказались на поверхности; мы с Дрейком в изумлении, а маленькое животное тут же принялось разминать ноги и облегченно ржать.
И тут неожиданно четыре блока, образовавшие нашу платформу, разъединились; к ним подплыл куб, на котором ехали женщины.
Четыре пристроились за ним и все вместе исчезли.
— Руфь! — В голосе Вентнора звучал страх. — Руфь! Что с тобой? Что она с тобой сделала?
Мы подбежали к нему. Он стоял, сжимая ее руки, глядя на сестру. У нее были широко раскрытые мечтательные невидящие глаза. Лицо спокойное и неподвижное — зеркальное отражение неземного спокойствия Норалы.
— Брат! — Милый голос казался отдаленным, доносящимся из спокойного пространства, как отражение золотого голоса Норалы. — Брат, со мной все в порядке. Правда, брат, все хорошо.
Вентнор опустил вялые безжизненные руки сестры, повернулся к женщине, тело его напряглось лицо исказилось смесью гнева и боли.
— Что ты с ней сделала? — спросил он у Норалы на ее языке.
Она спокойно смотрела на него, его гнев ее не испугал, вызвал только легкое удивление.
— Сделала? — медленно повторила она. — Я убрала все, что ее беспокоило, подняла ее выше печалей. Я дала ей мир, и вам дам, если…
— Ты мне ничего не дашь! — яростно прервал он ее; и тут хладнокровие оставило его. — Проклятая ведьма, верни мне сестру!
В гневе он заговорил по-английски, она, конечно, не поняла слов, но гнев и ненависть поняла хорошо. Спокойствие ее дрогнуло, исчезло. В глубине глаз вспыхнули золотые огоньки, как в тот раз, когда она призывала Разрушителя. Не обращая на это внимание, Вентнор грубо схватил ее за обнаженное плечо.
— Верни мне ее, говорю тебе! — крикнул он. — Верни ее!
Глаза женщины стали — ужасны. В расширившихся зрачках сверкнули звезды; лицо стало лицом разгневанной богини. Я ощутил тень крыльев смерти.
— Нет! Нет, Норала! Нет, Мартин! — Покров нечеловеческого спокойствия, окутавший Руфь, разорвался; из-под него проглянула Руфь, какой мы ее знали. Она, протянув руки, бросилась между ними.
— Вентнор! — Дрейк схватил его за руки, крепко сжал. — Так вы ее не спасете!
Вентнор дрожал, чуть не всхлипывая. Никогда раньше я не подозревал, как велика его любовь к Руфи. Женщина тоже поняла это, пусть смутно. Под влиянием человеческой страсти, казалось, совершенно чуждой ей, ее спящая душа — я использую это популярное слово, чтобы обозначить все специфически присущее человечеству, — зашевелилась, просыпаясь.
Гневное выражение покинуло ее лицо; глаза ее, устремленные на девушку, смягчились. Она задумчиво взглянула на Вентнора, в ее взгляде явно сквозил интерес, вопрос.
Улыбка появилась на прекрасном лице, очеловечив его, преобразуя, делая нежным.
И на лице Руфи, как в зеркале, я увидел то же превращение!
— Идемте, — сказала Норала и двинулась к сверкающему занавесу. Она положила руку на шею Руфи, и у нее на плече я увидел следы пальцев Вентнора, оскверняющие чистоту ее кожи, пачкающие ее, как святотатство.
На мгновение я задержался, глядя, как их фигуры становятся туманными; потом торопливо пошел следом. Оказавшись в тумане, я ощутил приятное покалывание, ускорение пульса, ощущение прекрасного самочувствия.
Пытаясь расклассифицировать, привести в порядок свои ощущения, я принялся догонять ушедших вперед. Еще десяток шагов, и мы вышли из занавеса.
— Эти лучи не совсем рентгеновские, — прервал мои мысли Дрейк. — Надеюсь, они во всех отношениях от них отличаются. Иначе у нас могут быть неприятности.
— Еще неприятности? — слегка саркастически спросил я.
— Рентгеновские лучи обжигают, — пояснил он, — а здесь нет возможностей для лечения — если доживем до него, — мрачно закончил он.
— Мне кажется, мы недолго подвергались их действию… — начал я и замолчал.
Без всякого предупреждения коридор перешел в обширное пространство, яркость которого я не могу описать. Помещение больше десяти главных залов Карнака; обширнее знаменитого зала в ужасном Аменти, где на троне между Искателем Сердец и Пожирателем Душ сидит Осирис и судит души только что умерших.
Это храм в своей грандиозности, но человек никогда не создавал подобный храм. Ни в каких сохранившихся от молодости земли развалинах не ощущал я так ясно чуждости и необычности этого места. Ни в руинах храмов, некогда бывших жилищем богов Древнего Египта, ни в колоннадах святилищ Древней Греции и императорского Рима, ни в какой мечети, соборе, церкви.
Все они были посвящены богам: этих богов создал сам человек, как утверждает науки, или эти боги создали человека, как считают верующие; и во всех них чувствовалось присутствие человека.
Дух, сила, заполнявшая это обширное пространство, не имела никакого отношения к человеку.
Ни одно место? Нет, одно вспомнилось — Стоунхендж. В этом круге монолитов я испытал нечто подобное, нечеловеческое; мрачный неуступчивый чуждый дух, будто не люди, а каменные исполины воздвигли эти большие менгиры.
Мы находились в святилище, сооруженном металлическим племенем.
Все оно было заполнено мягким желтым освещением, напоминающим рассеянный солнечный свет. Снизу поднимались сотни гигантских прямоугольных столбов, с полированной поверхности которых, казалось, струится шафрановый свет.
Колонны уходили вдаль, насколько хватал глаз, они стояли угнетающе правильно, подавляюще математически. От их массивности исходило ощущение силы, загадочной, механической, но живой; что-то священническое, жреческое; они напоминали храмовую стражу.
Я увидел, откуда исходит свет, пронизывающий все это пространство. Высоко над столбами плыли десятки шаров, похожих на бледные замороженные солнца. Большие и маленькие, по всему верху горели эти странные светильники, неподвижные, висящие без всякой опоры. С их сферических поверхностей и исходило светло-золотое освещение, застывшее, неподвижное, какое-то замороженное.
— Похожи на звезды на большой рождественской елке, — прошептал Дрейк.
— Это свет, — ответил я. — Конечно. Не материя, не металл, хочу я сказать…
— В них что-то от огней святого Эльма… конденсатов атмосферного электричества. — Голос Вентнора звучал спокойно. Теперь, когда мы явно приближались к сердцу загадки, он овладел собой, снова стал спокойным хладнокровным наблюдателем-ученым.
Мы продолжали молча смотреть; вообще мы почти не разговаривали с начала этой странной поездки, которая, по-видимому, подходила к концу. Перед все новыми и новыми загадками мозг отказывался от речи, он апатично передоверил зрению и слуху сбор сведений, поиски причин, чего-то такого, что способствовало бы пониманию.
Теперь мы медленно скользили через лес колонн; полет проходил так ровно, без всяких усилий, что мы, казалось, стоим неподвижно, а огромные колонны скользят мимо нас. Голова у меня закружилась от этого призрачного движения. Я закрыл глаза.
— Смотрите! — Дрейк тряс меня. — Смотрите! Что вы об этом скажете?
В полумиле перед нами столбы заканчивались у обширного дрожащего зеленоватого сияния — занавеса. Высоко, выше бледно-золотистых солнц, поднимались его складки.
В его мерцании чувствовались лучи зари, он как будто был сплетен из этих лучей. А вокруг плясали прозрачные тени, образовавшиеся от смешения золотого света шаров с зеленоватым сиянием занавеса.
Куб, несущий Руфь и Норалу, подплыл к основанию занавеса и остановился. Норала спрыгнула с него, помогла спуститься Руфи, потом повернулась и махнула нам рукой.
Платформа под нами дрогнула. Я почувствовал, как удерживающая меня магнитная сила слабеет, уходит. Встал с колен и увидел, как спрыгнул Вентнор и с ружьем в руке подбежал к сестре.
Дрейк наклонился за своим ружьем. Я неуверенно двинулся к краю слившихся кубов. Меня что-то осторожно подталкивало. Рядом со мной стоял Дрейк, держа за повод пони.
Куб наклонился, мягко, игриво, и с легким толчком мы все трое оказались на поверхности; мы с Дрейком в изумлении, а маленькое животное тут же принялось разминать ноги и облегченно ржать.
И тут неожиданно четыре блока, образовавшие нашу платформу, разъединились; к ним подплыл куб, на котором ехали женщины.
Четыре пристроились за ним и все вместе исчезли.
— Руфь! — В голосе Вентнора звучал страх. — Руфь! Что с тобой? Что она с тобой сделала?
Мы подбежали к нему. Он стоял, сжимая ее руки, глядя на сестру. У нее были широко раскрытые мечтательные невидящие глаза. Лицо спокойное и неподвижное — зеркальное отражение неземного спокойствия Норалы.
— Брат! — Милый голос казался отдаленным, доносящимся из спокойного пространства, как отражение золотого голоса Норалы. — Брат, со мной все в порядке. Правда, брат, все хорошо.
Вентнор опустил вялые безжизненные руки сестры, повернулся к женщине, тело его напряглось лицо исказилось смесью гнева и боли.
— Что ты с ней сделала? — спросил он у Норалы на ее языке.
Она спокойно смотрела на него, его гнев ее не испугал, вызвал только легкое удивление.
— Сделала? — медленно повторила она. — Я убрала все, что ее беспокоило, подняла ее выше печалей. Я дала ей мир, и вам дам, если…
— Ты мне ничего не дашь! — яростно прервал он ее; и тут хладнокровие оставило его. — Проклятая ведьма, верни мне сестру!
В гневе он заговорил по-английски, она, конечно, не поняла слов, но гнев и ненависть поняла хорошо. Спокойствие ее дрогнуло, исчезло. В глубине глаз вспыхнули золотые огоньки, как в тот раз, когда она призывала Разрушителя. Не обращая на это внимание, Вентнор грубо схватил ее за обнаженное плечо.
— Верни мне ее, говорю тебе! — крикнул он. — Верни ее!
Глаза женщины стали — ужасны. В расширившихся зрачках сверкнули звезды; лицо стало лицом разгневанной богини. Я ощутил тень крыльев смерти.
— Нет! Нет, Норала! Нет, Мартин! — Покров нечеловеческого спокойствия, окутавший Руфь, разорвался; из-под него проглянула Руфь, какой мы ее знали. Она, протянув руки, бросилась между ними.
— Вентнор! — Дрейк схватил его за руки, крепко сжал. — Так вы ее не спасете!
Вентнор дрожал, чуть не всхлипывая. Никогда раньше я не подозревал, как велика его любовь к Руфи. Женщина тоже поняла это, пусть смутно. Под влиянием человеческой страсти, казалось, совершенно чуждой ей, ее спящая душа — я использую это популярное слово, чтобы обозначить все специфически присущее человечеству, — зашевелилась, просыпаясь.
Гневное выражение покинуло ее лицо; глаза ее, устремленные на девушку, смягчились. Она задумчиво взглянула на Вентнора, в ее взгляде явно сквозил интерес, вопрос.
Улыбка появилась на прекрасном лице, очеловечив его, преобразуя, делая нежным.
И на лице Руфи, как в зеркале, я увидел то же превращение!
— Идемте, — сказала Норала и двинулась к сверкающему занавесу. Она положила руку на шею Руфи, и у нее на плече я увидел следы пальцев Вентнора, оскверняющие чистоту ее кожи, пачкающие ее, как святотатство.
На мгновение я задержался, глядя, как их фигуры становятся туманными; потом торопливо пошел следом. Оказавшись в тумане, я ощутил приятное покалывание, ускорение пульса, ощущение прекрасного самочувствия.
Пытаясь расклассифицировать, привести в порядок свои ощущения, я принялся догонять ушедших вперед. Еще десяток шагов, и мы вышли из занавеса.
11. МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТОР
Мы стояли на краю колодца, стены которого из того же зеленого туманного свечения, через какое мы пролетели, только здесь оно плотнее; такое впечатление, будто его частицы прижаты друг к другу. На тысячи футов над нами поднимался туманный цилиндр, и в маленьком на расстоянии круге, который был выходом из него, я увидел звезды; и понял, что колодец находится под открытым небом.
Шахта не менее полумили в диаметре, и по всей ее высоте через равные промежутки проходят широкие аметистовые полосы — как кольца в пустом патроне. Они по цвету точно повторяли те, что я видел при спуске в это удивительное место и на фоне которых вырисовывались очертания удивительного города. Они все время вращались, и быстро.
Лишь один взгляд бросил я на них, потому что мое внимание приковало к себе нечто необыкновенное: сооружение, алтарь, машина — я не мог подобрать слова.
Основание его находилось всего в ста ярдах от нас и было концентрично по отношению к стенам шахты. Стояло оно на толстом круглом пьедестале как будто из непрозрачного горного хрусталя; пьедестал опирался на множество колонн из того же материала.
Над пьедесталом вздымалась некая структура, состоящая из сверкающих конусов и вращающихся дисков; фантастическая, но странно симметричная; причудливая, как угловатый головной убор горных богов яванцев — и в то же время холодно, болезненно математическая. Конусы торчали во всех направлениях, по-видимому, переплетенные полосками металла и света.
Какого они цвета? Мне почему-то пришел в голову тот загадочный элемент, который окрашивает корону Солнца, эту солнечную диадему, видимую только при полном затмении; неизвестный элемент, которому наука дала название короний и который никогда не был найден на Земле; впрочем, возможно, электричество — одна из форм его существования; осязаемое электричество; сила, тесно связанная с массой; энергия, превращенная в материю.
Тысячи конусов торчали во все стороны, заканчиваясь мощным шпилем, доходившим до самого выхода из колодца.
В их расположении мозг улавливал бесконечные расчеты, апофеоз геометрического выражения неизвестных пространственных измерений, уравнения, которыми руководствуются бесчисленные звезды.
Математика космоса.
Слева от хрустального основания вздымался большой шар. Он вдвое выше рослого человека и светлее остальных металлических существ, почти лазурный; и в других, каких-то неясных отношениях он тоже отличался от них.
За ним скользили две пирамиды, их вершины на ярд вздымались над шаром. Пирамиды остановились, рассматривая нас. С противоположной стороны хрустального пьедестала приплыли шесть других шаров, меньших, чем первый, и более темных, синевато-пурпурных.
Они разделились и встали по обе стороны большого шара и чуть впереди пирамид — линия внимательных стражников.
Так они стояли, загадочным рядом, внимательно глядя на нас, под своим богом или машиной из конусов и дисков, внутри колодца со стенами из свечения.
И в этот момент в моем сознании кристаллизовалась сущность того, что произошло до этого, паническое чувство одиночества, будто я оказался в чуждом мире — настолько же чужом человеку, насколько чужим кажется наш мир мыслящему кристаллу.
Норала приветственно подняла белые руки; послышалось ее странное золотое пение. Может быть, это речь, подумал я. Если так, то что это: молитва или приказ?
Большой шар дрогнул и развернулся. Движение это было очень быстрым. Он раскрылся.
На месте лазурного шара блестел великолепный диск, сама душа пламени! Одновременно пирамиды подпрыгнули вверх и назад — на их месте холодным синим огнем горели две гигантские звезды с четырьмя лучами.
Зеленое свечение стен усилилось, по нему пробежали вспышки — как будто сам дух драгоценностей разорвал чары, удерживающие его, и торжествующе заполнил шахту своим великолепием. Песня Норалы смолкла; женщина опустила руку на плечо Руфи.
Мы трое, как один, подбежали к ним. Я ощутил шок, похожий на быстрый короткий удар по всем нервам и мышцам: они беспомощно застыли.
Парализующим был этот краткий незримый контакт, но никакой боли я не ощутил. Напротив, чрезвычайно обострились зрение и слух, невероятно усилились наблюдательные способности, как будто энергия моих двигательных центров переместилась в органы чувств.
Теперь я видел мельчайшие детали этого пламенеющего чуда и его служителей. Между ними скользнули Норала и Руфь, я не заметил никакого движения с их стороны и знал, что они не шли, их перенесла та же сила, что сделала нас неподвижными.
Но тут же я забыл о них, разглядывая диск.
Овальный, высотой в двадцать футов, решил я, двенадцати футов по короткой оси. По периферии его проходила широкая золотая лента, словно из солнечного хризолита.
Внутри этой полосы на математически правильных интервалах располагались девять ярко светящихся овоидов. Они сияли, как гигантские драгоценные камни; цвет их переходил от светло-голубого водянистого через лазурный и пурпурный к призрачному розовато-лиловому, в котором просвечивали алые полутона.
В каждом овоиде горело пламя — сама суть жизненной силы.
Тело — выпуклое, похожее на шишку на щите, мерцающее серовато-розовое и хрустальное. От овоидов отходили светящиеся полоски, радужные и яркие, как ручейки расплавленных драгоценностей; эти полоски вливались в центр диска, состоящий из спиралей, волют, треугольников.
Что сказать об этом центре?
Даже сейчас я могу только высказать догадку. Это, несомненно, мозг, как мы понимаем мозг; но намного, намного превосходящий наш мозг по энергии и силе.
Он напоминал огромную розу. Невероятного размера розу с тысячами сложенных лепестков. Роза цвела мириадами меняющихся оттенков. И все время от овоидов в центр вливались потоки разноцветного пламени, они прибывали и убывали, создавая крещендо и диминуэндо невероятных гармоний, полных экстаза, ужасных.
В сердце розы звездой сиял пламенеющий рубин.
И все это от пламенного алого центра до золотистых вспыхивающих полуоттенков края было проникнуто силой, огромной и сознательной.
С той же полнотой и ясностью воспринимал я и звездообразные фигуры, наполовину скрытые диском. Свечение у них не такое яркое, и нет у них огненного чуда пульсирующих драгоценных камней. Они синие, с необычным оттенком синевы, и от синевато-черных выпуклостей на каждом видном мне луче к центру шли сверкающие синие линии.
Хоть они по форме и цвету отличались от овоидов диска, я понял, что это тоже органы чувств, но неведомых чувств с неизвестными возможностями. Центр звезд мне не был виден.
Женские фигуры подплыли к диску и остановились.
И в тот же момент я почувствовал прилив сил, освобождение от сдерживающей меня силы, как будто лопнули связывавшие меня узы. Вентнор побежал, держа ружье наготове. Мы — за ним; приблизились к светящимся женским фигурам; тяжело дыша, остановились в десяти шагах от них.
Норала взлетела к пламенеющему центру диска, будто поднятая невидимыми руками. На мгновение повисла там. Я увидел ее изумительное тело, просвечивающее сквозь покровы, окутанное мягким розовым сиянием.
Она поднялась еще выше, к правому краю диска. Из краев трех овоидов появилось облако щупалец, тонких, как опаловые паутинки. Они на ярд отошли от диска, касались Норалы, ласкали ее.
Так она висела какое-то время; лицо ее мне не было видно; потом медленно опустилась и стояла, широко разведя руки, медные волосы облачком струились с ее гордой головы.
Мимо нее вверх проплыла Руфь, лицо ее полно блаженства, будто она увидела рай, и в то же время бесконечно спокойное. Ее глаза были прикованы к центру огненной розы, в которой теперь вспышки стали ярче и чаще. Тут она повисла, и вокруг ее головы возник слабый ореол.
Снова вперед устремились паутинки-щупальца, прикасаясь к ней. Пробежали по ее грубой одежде — озадаченно. Свернулись вокруг шеи, взъерошили волосы, погладили брови, груди, обняли за талию.
Все это странно напоминало изучение разумным существом из другого мира какого-то нового образца; это существо поражено сходствами и отличиями с собой и пытается разгадать их сущность. И будто советуясь с другими, это существо переместило Руфь ближе к правой звезде.
В этот момент прогремел выстрел.
Еще один; эти звуки прозвучали как профанация. Вентнор, на которого мы не смотрели, отошел в сторону, откуда смог стрелять в центр диска. Он склонился в нескольких ярдах от нас, бледный, с яростными серыми глазами, тщательно целясь для третьего выстрела.
— Не нужно! Мартин, не стреляйте! — закричал я, подбегая к нему.
— Стойте! Вентнор… — крик Дрейка смешался с моим.
Но еще до этого Норала, как быстрая ласточка, подлетела к нему. Руфь мягко опустилась к основания диска и стояла, слегка раскачиваясь.
Из сине-черного утолщения на конце одной звезды устремился ослепительный луч, молния, такая же реальная, как молнии грозы; она устремилась к Вентнору.
Разрываемый воздух смыкался за ней с треском разбитого стекла.
Молния ударила — в Норалу.
И, казалось, расплескалась по ней, пробежала, как вода. Извивающийся язычок пламени пробежал по ее обнаженному плечу, перепрыгнул на ствол ружья Вентнора. Охватив все ружье, пламя коснулось Вентнора. Ружье вылетело из его рук, полетело вверх и там, высоко над нами, взорвалось. Вентнор конвульсивно вскочил с колен и упал.
Я услышал плач, горький и негромкий. Мимо нас пробежала Руфь, все неземное исчезло с ее лица, которое превратилось в маску человеческого горя и ужаса. Руфь бросилась к брату, потрогала его сердце; поднялась с колен и протянула к диску умоляющие руки.
— Не нужно! Не делайте ему больно! Он не хотел плохого! — жалобно воскликнула она, как ребенок. Схватила Норалу за руку. — Норала, не позволяй им убить его. Не позволяй причинять ему боль. Пожалуйста! — всхлипывала она.
Я услышал проклятие Дрейка.
— Если они тронут ее, я убью эту женщину! Клянусь Господом, убью! — И он подошел к Норале.
— Если хочешь остаться в живых, отзови этих своих дьяволов. — Голос его звучал сдавленно.
Она взглянула на него; на ее спокойном лице, в ясном безмятежном взгляде читалось явное недоумение. Конечно, она не поняла его слов, но не это вызывало у меня тяжелые предчувствия.
Она не понимала причины его слов. Не понимала причины горя Руфи, ее мольбы.
Все с большим и большим удивлением переводила она взгляд от угрожающего Дрейка на умоляющую Руфь, потом на неподвижное тело Вентнора.
— Переведите ей мои слова, Гудвин. Я говорю серьезно.
Я покачал головой. Это не выход. Взглянул на диск, по-прежнему окруженный секстетом шаров, охраняемый пламенными звездами. Они стояли неподвижно, спокойно — наблюдали. Я не чувствовал ни враждебности, ни гнева; как будто они ждут от нас… чего ждут?
Я понял: они равнодушны. Так же равнодушны, как мы к судьбе поденок; и лишь слегка любопытны.
— Норала, — повернулся я к женщине, — она не хочет, чтобы он страдал, не хочет, чтобы он умер. Она его любит.
— Любит? — повторила она, и все ее удивление кристаллизовалось в этом слове. — Любит?
— Она его любит, — повторил я; и потом, повинуясь непонятному импульсу, добавил, указывая на Дрейка: — А он любит ее.
Послышалось негромкое удивленное восклицание Руфи. Норала снова взглянула на нее. Потом с легким недоумевающим жестом повернулась к диску.
Мы напряженно ждали. Они явно общались, обменивались мыслями. Как, не могу даже догадаться.
Но совершенно очевидно, что эти двое: женщина-богиня и абсолютно нечеловеческое сооружение из металла — понимали друг друга.
Потому что Норала повернулась к нам, а тело Вентнора вздрогнуло, встало, постояло с закрытыми глазами, опустив голову на плечо, и поплыло к диску: как человек, которого невидимые вестники смерти, которые, по верованиям арабов, уносят мертвых на суд к Аллаху.
Руфь застонала и прикрыла глаза; Дрейк подошел к ней, взял ее за руки, сжал их.
Тело Вентнора стояло перед диском, потом начало подниматься к его центру. Показались щупальца, коснулись его, потрогали, отогнули воротник рубашки. Тело поднялось выше, подплыло к правой звезде, к тому его утолщению, что вызвало трагедию. Оттуда протянулись другие щупальца, осматривали, ласкали.
Потом тело опустилось, его мягко перенесли по воздуху и осторожно уложили у наших ног.
— Он не — мертв, — сказала Норала рядом со мной. — Он не умрет. Может, даже снова сможет ходить. Они не могут помочь, — в ее голосе прозвучал оттенок извинения. — Они не знают. Они думали, это… — она колебалась, будто не могла подобрать слово, — будто это огненная игра.
— Огненная игра? — переспросил я.
— Да, — она кивнула. — Вы увидите. А теперь я возьму его к себе в дом. Вы в безопасности, не бойтесь. Он отдал вас мне.
— Кто отдал нас тебе, Норала? — как можно спокойнее спросил я.
— Он… — Она кивнула в сторону диска и произнесла титул, которым древние ассирийцы и древние персы наделяли своих королей-завоевателей. Титул этот означал «царь царей, великий царь, хозяин жизни и смерти». Она отобрала у Дрейка руки Руфи, указала на Вентнора.
— Неси его, — приказала она и пошла назад от диска, сквозь стены света.
Когда мы поднимали тело, я просунул руку под рубашку и пощупал сердце. Пульс медленный, но правильный.
Подойдя к мерцающей круглой стене, я оглянулся. Сверкающий диск, гигантские звезды и шесть больших шаров стояли неподвижно под своим геометрическим суперэвклидовым богом, алтарем или машиной из переплетающихся силовых линий и металла. Стояли неподвижно и смотрели на нас.
Мы вышли в пространство с колоннами. Тут нас терпеливо ждал пони. Вид этого послушного слуги вызвал комок у меня в горле. Мое человеческое тщеславие, вероятно, было унижено равнодушием этих существ, для которых мы всего лишь игрушки.
Снова Норала мелодично крикнула. Из пирамиды колонн показались пять кубов. Четыре из них снова соединились, образовав платформы. Мы поднялись на нее, Дрейк первым; потом подняли пони и наконец тело Вентнора.
Я видел, как Норала ведет Руфь к оставшемуся кубу; девушка вырвалась, склонилась рядом со мной, прижала голову брата к груди. Отыскав в медицинской сумке шприц и нужный раствор, я принялся осматривать Вентнора.
Кубы дрогнули, полетели сквозь лес колонн.
Мы присели, не обращая внимание на окружающее, слепые к новым чудесам, стараясь разжечь в Вентноре искорку жизни, почти погасшую.
Шахта не менее полумили в диаметре, и по всей ее высоте через равные промежутки проходят широкие аметистовые полосы — как кольца в пустом патроне. Они по цвету точно повторяли те, что я видел при спуске в это удивительное место и на фоне которых вырисовывались очертания удивительного города. Они все время вращались, и быстро.
Лишь один взгляд бросил я на них, потому что мое внимание приковало к себе нечто необыкновенное: сооружение, алтарь, машина — я не мог подобрать слова.
Основание его находилось всего в ста ярдах от нас и было концентрично по отношению к стенам шахты. Стояло оно на толстом круглом пьедестале как будто из непрозрачного горного хрусталя; пьедестал опирался на множество колонн из того же материала.
Над пьедесталом вздымалась некая структура, состоящая из сверкающих конусов и вращающихся дисков; фантастическая, но странно симметричная; причудливая, как угловатый головной убор горных богов яванцев — и в то же время холодно, болезненно математическая. Конусы торчали во всех направлениях, по-видимому, переплетенные полосками металла и света.
Какого они цвета? Мне почему-то пришел в голову тот загадочный элемент, который окрашивает корону Солнца, эту солнечную диадему, видимую только при полном затмении; неизвестный элемент, которому наука дала название короний и который никогда не был найден на Земле; впрочем, возможно, электричество — одна из форм его существования; осязаемое электричество; сила, тесно связанная с массой; энергия, превращенная в материю.
Тысячи конусов торчали во все стороны, заканчиваясь мощным шпилем, доходившим до самого выхода из колодца.
В их расположении мозг улавливал бесконечные расчеты, апофеоз геометрического выражения неизвестных пространственных измерений, уравнения, которыми руководствуются бесчисленные звезды.
Математика космоса.
Слева от хрустального основания вздымался большой шар. Он вдвое выше рослого человека и светлее остальных металлических существ, почти лазурный; и в других, каких-то неясных отношениях он тоже отличался от них.
За ним скользили две пирамиды, их вершины на ярд вздымались над шаром. Пирамиды остановились, рассматривая нас. С противоположной стороны хрустального пьедестала приплыли шесть других шаров, меньших, чем первый, и более темных, синевато-пурпурных.
Они разделились и встали по обе стороны большого шара и чуть впереди пирамид — линия внимательных стражников.
Так они стояли, загадочным рядом, внимательно глядя на нас, под своим богом или машиной из конусов и дисков, внутри колодца со стенами из свечения.
И в этот момент в моем сознании кристаллизовалась сущность того, что произошло до этого, паническое чувство одиночества, будто я оказался в чуждом мире — настолько же чужом человеку, насколько чужим кажется наш мир мыслящему кристаллу.
Норала приветственно подняла белые руки; послышалось ее странное золотое пение. Может быть, это речь, подумал я. Если так, то что это: молитва или приказ?
Большой шар дрогнул и развернулся. Движение это было очень быстрым. Он раскрылся.
На месте лазурного шара блестел великолепный диск, сама душа пламени! Одновременно пирамиды подпрыгнули вверх и назад — на их месте холодным синим огнем горели две гигантские звезды с четырьмя лучами.
Зеленое свечение стен усилилось, по нему пробежали вспышки — как будто сам дух драгоценностей разорвал чары, удерживающие его, и торжествующе заполнил шахту своим великолепием. Песня Норалы смолкла; женщина опустила руку на плечо Руфи.
Мы трое, как один, подбежали к ним. Я ощутил шок, похожий на быстрый короткий удар по всем нервам и мышцам: они беспомощно застыли.
Парализующим был этот краткий незримый контакт, но никакой боли я не ощутил. Напротив, чрезвычайно обострились зрение и слух, невероятно усилились наблюдательные способности, как будто энергия моих двигательных центров переместилась в органы чувств.
Теперь я видел мельчайшие детали этого пламенеющего чуда и его служителей. Между ними скользнули Норала и Руфь, я не заметил никакого движения с их стороны и знал, что они не шли, их перенесла та же сила, что сделала нас неподвижными.
Но тут же я забыл о них, разглядывая диск.
Овальный, высотой в двадцать футов, решил я, двенадцати футов по короткой оси. По периферии его проходила широкая золотая лента, словно из солнечного хризолита.
Внутри этой полосы на математически правильных интервалах располагались девять ярко светящихся овоидов. Они сияли, как гигантские драгоценные камни; цвет их переходил от светло-голубого водянистого через лазурный и пурпурный к призрачному розовато-лиловому, в котором просвечивали алые полутона.
В каждом овоиде горело пламя — сама суть жизненной силы.
Тело — выпуклое, похожее на шишку на щите, мерцающее серовато-розовое и хрустальное. От овоидов отходили светящиеся полоски, радужные и яркие, как ручейки расплавленных драгоценностей; эти полоски вливались в центр диска, состоящий из спиралей, волют, треугольников.
Что сказать об этом центре?
Даже сейчас я могу только высказать догадку. Это, несомненно, мозг, как мы понимаем мозг; но намного, намного превосходящий наш мозг по энергии и силе.
Он напоминал огромную розу. Невероятного размера розу с тысячами сложенных лепестков. Роза цвела мириадами меняющихся оттенков. И все время от овоидов в центр вливались потоки разноцветного пламени, они прибывали и убывали, создавая крещендо и диминуэндо невероятных гармоний, полных экстаза, ужасных.
В сердце розы звездой сиял пламенеющий рубин.
И все это от пламенного алого центра до золотистых вспыхивающих полуоттенков края было проникнуто силой, огромной и сознательной.
С той же полнотой и ясностью воспринимал я и звездообразные фигуры, наполовину скрытые диском. Свечение у них не такое яркое, и нет у них огненного чуда пульсирующих драгоценных камней. Они синие, с необычным оттенком синевы, и от синевато-черных выпуклостей на каждом видном мне луче к центру шли сверкающие синие линии.
Хоть они по форме и цвету отличались от овоидов диска, я понял, что это тоже органы чувств, но неведомых чувств с неизвестными возможностями. Центр звезд мне не был виден.
Женские фигуры подплыли к диску и остановились.
И в тот же момент я почувствовал прилив сил, освобождение от сдерживающей меня силы, как будто лопнули связывавшие меня узы. Вентнор побежал, держа ружье наготове. Мы — за ним; приблизились к светящимся женским фигурам; тяжело дыша, остановились в десяти шагах от них.
Норала взлетела к пламенеющему центру диска, будто поднятая невидимыми руками. На мгновение повисла там. Я увидел ее изумительное тело, просвечивающее сквозь покровы, окутанное мягким розовым сиянием.
Она поднялась еще выше, к правому краю диска. Из краев трех овоидов появилось облако щупалец, тонких, как опаловые паутинки. Они на ярд отошли от диска, касались Норалы, ласкали ее.
Так она висела какое-то время; лицо ее мне не было видно; потом медленно опустилась и стояла, широко разведя руки, медные волосы облачком струились с ее гордой головы.
Мимо нее вверх проплыла Руфь, лицо ее полно блаженства, будто она увидела рай, и в то же время бесконечно спокойное. Ее глаза были прикованы к центру огненной розы, в которой теперь вспышки стали ярче и чаще. Тут она повисла, и вокруг ее головы возник слабый ореол.
Снова вперед устремились паутинки-щупальца, прикасаясь к ней. Пробежали по ее грубой одежде — озадаченно. Свернулись вокруг шеи, взъерошили волосы, погладили брови, груди, обняли за талию.
Все это странно напоминало изучение разумным существом из другого мира какого-то нового образца; это существо поражено сходствами и отличиями с собой и пытается разгадать их сущность. И будто советуясь с другими, это существо переместило Руфь ближе к правой звезде.
В этот момент прогремел выстрел.
Еще один; эти звуки прозвучали как профанация. Вентнор, на которого мы не смотрели, отошел в сторону, откуда смог стрелять в центр диска. Он склонился в нескольких ярдах от нас, бледный, с яростными серыми глазами, тщательно целясь для третьего выстрела.
— Не нужно! Мартин, не стреляйте! — закричал я, подбегая к нему.
— Стойте! Вентнор… — крик Дрейка смешался с моим.
Но еще до этого Норала, как быстрая ласточка, подлетела к нему. Руфь мягко опустилась к основания диска и стояла, слегка раскачиваясь.
Из сине-черного утолщения на конце одной звезды устремился ослепительный луч, молния, такая же реальная, как молнии грозы; она устремилась к Вентнору.
Разрываемый воздух смыкался за ней с треском разбитого стекла.
Молния ударила — в Норалу.
И, казалось, расплескалась по ней, пробежала, как вода. Извивающийся язычок пламени пробежал по ее обнаженному плечу, перепрыгнул на ствол ружья Вентнора. Охватив все ружье, пламя коснулось Вентнора. Ружье вылетело из его рук, полетело вверх и там, высоко над нами, взорвалось. Вентнор конвульсивно вскочил с колен и упал.
Я услышал плач, горький и негромкий. Мимо нас пробежала Руфь, все неземное исчезло с ее лица, которое превратилось в маску человеческого горя и ужаса. Руфь бросилась к брату, потрогала его сердце; поднялась с колен и протянула к диску умоляющие руки.
— Не нужно! Не делайте ему больно! Он не хотел плохого! — жалобно воскликнула она, как ребенок. Схватила Норалу за руку. — Норала, не позволяй им убить его. Не позволяй причинять ему боль. Пожалуйста! — всхлипывала она.
Я услышал проклятие Дрейка.
— Если они тронут ее, я убью эту женщину! Клянусь Господом, убью! — И он подошел к Норале.
— Если хочешь остаться в живых, отзови этих своих дьяволов. — Голос его звучал сдавленно.
Она взглянула на него; на ее спокойном лице, в ясном безмятежном взгляде читалось явное недоумение. Конечно, она не поняла его слов, но не это вызывало у меня тяжелые предчувствия.
Она не понимала причины его слов. Не понимала причины горя Руфи, ее мольбы.
Все с большим и большим удивлением переводила она взгляд от угрожающего Дрейка на умоляющую Руфь, потом на неподвижное тело Вентнора.
— Переведите ей мои слова, Гудвин. Я говорю серьезно.
Я покачал головой. Это не выход. Взглянул на диск, по-прежнему окруженный секстетом шаров, охраняемый пламенными звездами. Они стояли неподвижно, спокойно — наблюдали. Я не чувствовал ни враждебности, ни гнева; как будто они ждут от нас… чего ждут?
Я понял: они равнодушны. Так же равнодушны, как мы к судьбе поденок; и лишь слегка любопытны.
— Норала, — повернулся я к женщине, — она не хочет, чтобы он страдал, не хочет, чтобы он умер. Она его любит.
— Любит? — повторила она, и все ее удивление кристаллизовалось в этом слове. — Любит?
— Она его любит, — повторил я; и потом, повинуясь непонятному импульсу, добавил, указывая на Дрейка: — А он любит ее.
Послышалось негромкое удивленное восклицание Руфи. Норала снова взглянула на нее. Потом с легким недоумевающим жестом повернулась к диску.
Мы напряженно ждали. Они явно общались, обменивались мыслями. Как, не могу даже догадаться.
Но совершенно очевидно, что эти двое: женщина-богиня и абсолютно нечеловеческое сооружение из металла — понимали друг друга.
Потому что Норала повернулась к нам, а тело Вентнора вздрогнуло, встало, постояло с закрытыми глазами, опустив голову на плечо, и поплыло к диску: как человек, которого невидимые вестники смерти, которые, по верованиям арабов, уносят мертвых на суд к Аллаху.
Руфь застонала и прикрыла глаза; Дрейк подошел к ней, взял ее за руки, сжал их.
Тело Вентнора стояло перед диском, потом начало подниматься к его центру. Показались щупальца, коснулись его, потрогали, отогнули воротник рубашки. Тело поднялось выше, подплыло к правой звезде, к тому его утолщению, что вызвало трагедию. Оттуда протянулись другие щупальца, осматривали, ласкали.
Потом тело опустилось, его мягко перенесли по воздуху и осторожно уложили у наших ног.
— Он не — мертв, — сказала Норала рядом со мной. — Он не умрет. Может, даже снова сможет ходить. Они не могут помочь, — в ее голосе прозвучал оттенок извинения. — Они не знают. Они думали, это… — она колебалась, будто не могла подобрать слово, — будто это огненная игра.
— Огненная игра? — переспросил я.
— Да, — она кивнула. — Вы увидите. А теперь я возьму его к себе в дом. Вы в безопасности, не бойтесь. Он отдал вас мне.
— Кто отдал нас тебе, Норала? — как можно спокойнее спросил я.
— Он… — Она кивнула в сторону диска и произнесла титул, которым древние ассирийцы и древние персы наделяли своих королей-завоевателей. Титул этот означал «царь царей, великий царь, хозяин жизни и смерти». Она отобрала у Дрейка руки Руфи, указала на Вентнора.
— Неси его, — приказала она и пошла назад от диска, сквозь стены света.
Когда мы поднимали тело, я просунул руку под рубашку и пощупал сердце. Пульс медленный, но правильный.
Подойдя к мерцающей круглой стене, я оглянулся. Сверкающий диск, гигантские звезды и шесть больших шаров стояли неподвижно под своим геометрическим суперэвклидовым богом, алтарем или машиной из переплетающихся силовых линий и металла. Стояли неподвижно и смотрели на нас.
Мы вышли в пространство с колоннами. Тут нас терпеливо ждал пони. Вид этого послушного слуги вызвал комок у меня в горле. Мое человеческое тщеславие, вероятно, было унижено равнодушием этих существ, для которых мы всего лишь игрушки.
Снова Норала мелодично крикнула. Из пирамиды колонн показались пять кубов. Четыре из них снова соединились, образовав платформы. Мы поднялись на нее, Дрейк первым; потом подняли пони и наконец тело Вентнора.
Я видел, как Норала ведет Руфь к оставшемуся кубу; девушка вырвалась, склонилась рядом со мной, прижала голову брата к груди. Отыскав в медицинской сумке шприц и нужный раствор, я принялся осматривать Вентнора.
Кубы дрогнули, полетели сквозь лес колонн.
Мы присели, не обращая внимание на окружающее, слепые к новым чудесам, стараясь разжечь в Вентноре искорку жизни, почти погасшую.
12. Я ДАМ ВАМ МИР
Занятые Вентнором, мы не замечали ни времени, ни того, куда направляемся. Раздели его по пояс, Руфь массировала ему голову и шею, а сильные пальцы Дрейка разминали грудь и живот. Я почти до предела истощил свои скромные познания в медицине.
На раны, ни ожога на нем мы не нашли, даже на руках, по которым пробежало жидкое пламя. Слегка пурпурный, синюшный оттенок кожи сменился обычной бледностью; кожа прохладная, давление крови чуть ниже нормального. Пульс участился, стал сильнее; дыхание слабое, но регулярное и не затруднено. Зрачки глаз сократились и стали почти невидимы.
Никакой нервной реакции я не мог вызвать. Я знаком с результатами удара электричеством, знаю, что делать в таких случаях, но у Вентнора проявлялись симптомы, отчасти известные мне, но в то же время и незнакомые, вызывавшие удивление. Странный пассивный автоматизм, окоченелость мышц: руки и ноги, как у куклы, оставались в любом положении, в каком мы их ставили.
Несколько раз во время работы я замечал, что Норала смотрит на нас; но она не пыталась помочь и не разговаривала.
Теперь, слегка успокоившись и расслабившись, я начал обращать внимание на окружающее. В воздухе что-то изменилось, чувствовалось, что электрическое напряжение слабеет; появился благословенный запах зелени и воды.
Свет вокруг прозрачно-жемчужный, примерно, как луна в полнолуние. Оглядываясь назад, туда, откуда мы летели, я видел в полумиле за нами вертикальные острые края двух утесов и щель между ними в милю шириной.
Должно быть, мы пролетели в эту щель, потому что в ней виднелось радужное туманное свечение города; оно пробивалось наружу сквозь этот вход. По обе стороны от нас возвышались вертикальные стены утесов, они постепенно снижались; у их основания виднелась чахлая зелень.
Дрейк негромко удивленно свистнул; я обернулся. Мы медленно подплывали к чему-то, удивительно напоминавшему гигантский пузырь из сапфира и бирюзы, на две трети поднимающийся над поверхностью; остальное скрывалось внизу. Казалось, он притягивает к себе свет и отбрасывает многоцветные отражения.
Маленькие башенки, круглые, пронизанные прямоугольными отверстиями, покрывали его поверхность, как крошечные пузырьки, присевшие передохнуть.
Этот пузырь-купол частично скрывали высокие незнакомые деревья, усеянные розово-белыми цветами, похожими на цвет яблони.
Волшебное место; жилище гоблинов; такой дом мог построить царь джиннов для возлюбленной дочери земли.
Голубой купол достигал пятидесяти футов в высоту, и к его широкому овальному входу вела гладкая блестящая дорога. Кубы пронеслись по ней и остановились.
— Мой дом, — сказала Норала.
На раны, ни ожога на нем мы не нашли, даже на руках, по которым пробежало жидкое пламя. Слегка пурпурный, синюшный оттенок кожи сменился обычной бледностью; кожа прохладная, давление крови чуть ниже нормального. Пульс участился, стал сильнее; дыхание слабое, но регулярное и не затруднено. Зрачки глаз сократились и стали почти невидимы.
Никакой нервной реакции я не мог вызвать. Я знаком с результатами удара электричеством, знаю, что делать в таких случаях, но у Вентнора проявлялись симптомы, отчасти известные мне, но в то же время и незнакомые, вызывавшие удивление. Странный пассивный автоматизм, окоченелость мышц: руки и ноги, как у куклы, оставались в любом положении, в каком мы их ставили.
Несколько раз во время работы я замечал, что Норала смотрит на нас; но она не пыталась помочь и не разговаривала.
Теперь, слегка успокоившись и расслабившись, я начал обращать внимание на окружающее. В воздухе что-то изменилось, чувствовалось, что электрическое напряжение слабеет; появился благословенный запах зелени и воды.
Свет вокруг прозрачно-жемчужный, примерно, как луна в полнолуние. Оглядываясь назад, туда, откуда мы летели, я видел в полумиле за нами вертикальные острые края двух утесов и щель между ними в милю шириной.
Должно быть, мы пролетели в эту щель, потому что в ней виднелось радужное туманное свечение города; оно пробивалось наружу сквозь этот вход. По обе стороны от нас возвышались вертикальные стены утесов, они постепенно снижались; у их основания виднелась чахлая зелень.
Дрейк негромко удивленно свистнул; я обернулся. Мы медленно подплывали к чему-то, удивительно напоминавшему гигантский пузырь из сапфира и бирюзы, на две трети поднимающийся над поверхностью; остальное скрывалось внизу. Казалось, он притягивает к себе свет и отбрасывает многоцветные отражения.
Маленькие башенки, круглые, пронизанные прямоугольными отверстиями, покрывали его поверхность, как крошечные пузырьки, присевшие передохнуть.
Этот пузырь-купол частично скрывали высокие незнакомые деревья, усеянные розово-белыми цветами, похожими на цвет яблони.
Волшебное место; жилище гоблинов; такой дом мог построить царь джиннов для возлюбленной дочери земли.
Голубой купол достигал пятидесяти футов в высоту, и к его широкому овальному входу вела гладкая блестящая дорога. Кубы пронеслись по ней и остановились.
— Мой дом, — сказала Норала.