Неизвестен Автор. История русской литературы в четырех томах (Том 3)

   На этом бесцветном фоне выделялись только Писемский и Лесков, которые все-таки стремились изображать то, что видели воочию. Острая вражда к революционной демократии, не потухавшая в чрезмерно темпераментном Лескове в течение десятилетий, не помешала ему рассмотреть и изобразить нигилистов высшей пробы. Райнер, Лиза Бахарева, майор Форов, нелепые, но трогательные "девицы" Бертольди и Ванскок изображаются им как наивные или трагические жертвы нигилистических заблуждений. Вместе с тем это живые, невыдуманные люди с горячим сердцем, светлой душой и высокими помыслами. Ф. М. Достоевский писал о романе "На ножах": "Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, но зато отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее <...> Это гениально!..". [63] Горький также подчеркивал типичность Ванскок, но уже в другом плане. "Таких Ванскок, - писал он, - русское революционное движение создавало десятками <...> Этот человек - орудие, но это и святой человек, смешной, но прекрасный...". [64] Что касается Райнера, Горький напоминал, что "среди толпы людей жалких и нечестных", выведенных в романе "Некуда", возбудившем "общее негодование", Лесков окружил этого героя "сиянием благородства и почти святости...". [65] Нигилисты-подвижники Лиза Бахарева и в особенности Райнер примечательны еще тем, что являются прообразами целой плеяды лесковских праведников, неутомимых поборников нравственной красоты бытия, которых писатель ищет и находит во всех классах и сословиях русского общества.
   Вся антинигилистическая деятельность Лескова, нашедшая отражение главным образом в романах "Некуда" и "На ножах", была только препятствием на пути трудного, по его собственному определению, идейно-художественного роста. Увидев в романе Толстого "Анна Каренина" картину, исполненную "невыразимой прелести изображения жизни современной", писатель добавлял с горечью: "но не тенденциозной (что так испортило мою руку)". [66] В противоположность подавляющему большинству писателей-антинигилистов Лесков в пору своей творческой зрелости убедился в порочности антинигилистического направления в литературе, понял его историческую бесперспективность...
   Возникает вопрос, можно ли говорить о сколько-нибудь заметном воздействии антинигилистического романа на большую русскую литературу и, в частности, на Тургенева? Категорически отрицательный ответ на этот вопрос, напрашивающийся, казалось бы, сам собою, был бы правомерен лишь в том случае, если бы к числу противников нигилизма не принадлежали в определенный период своей литературной деятельности все те же Писемский и Лесков.
   Как известно, завершению работы над романом "Взбаламученное море" предшествовала поездка Писемского в Лондон (июнь 1862 г.). Пятая и шестая части этого романа, почти целиком посвященные ожесточенным нападкам на революционно-демократическое движение и его руководителей, написаны под свежим впечатлением полемики с Герценом и Огаревым. Подробных сведений о ней не сохранилось, но и без того ясно, что причиной ее было резкое несовпадение во взглядах на крестьянство, прямо противоположное отношение спорящих сторон к проблеме революции в России. Писемскому, реалистически изображавшему в своих очерках забитость крестьянства, указывавшему на классовое расслоение в деревне, должны были казаться по меньшей мере беспочвенными убеждения Герцена и Огарева, считавших крестьянскую общину основой построения социализма. Многочисленные аресты, доследовавшие за провалом Ветошникова, явившимся следствием небрежной конспирации, совсем напугали Писемского (как и его героя Бакланова во "Взбаламученном море") и укрепили его уверенность в том, что все жертвы напрасны, что подавляющему большинству русского народа идеи революции чужды. [67]
   Во всем этом Писемский выглядит литературным предшественником Тургенева в пору его подготовки к написанию романа "Дым". И в своей полемике с Герценом, вспыхнувшей позднее и продолжавшейся с перерывами в течение нескольких лет, Тургенев также обращал внимание на то, что в крестьянской общине зреют зародыши буржуазии в "дубленом тулупе". Что касается надежд на революционный взрыв в России, который ожидался лондонской эмиграцией ж, в частности, Бакуниным в самом недалеком будущем, Тургенев относился к ним крайне скептически. Недаром в конце 1862 г. он писал тому же Герцену: "...предлагаю какое угодно пари: я утверждаю <...> и 1863-й год пройдет преувеличенно тихо". [68] Все это дает основание рассматривать полемику Писемского с Герценом и его роман "Взбаламученное море" в ряду многочисленных общественно-политических и литературных предпосылок, объективно способствовавших формированию и кристаллизации замысла "Дыма".
   К творчеству Писемского Тургенев относился с большим уважением, ценя в нем помимо художественности трезвое знание русской жизни. Можно утверждать, что и Лескова Тургенев выделял из разношерстной массы злопыхательствующих писателей антинигилистического направления, читал его всерьез и по временам использовал отдельные его мотивы в своем позднем творчестве. Давно замечена, например, определенная генетическая связь эпизодов "Нови", в которых рассказывается о Фимушке и Фомушке, с главами хроники "Соборяне", в которых повествуется о плодомасовских карликах. Архаические персонажи Лескова и Тургенева в равной мере противопоставлены новейшей разновидности низменного нигилизма в лице Термосесовых и Голушкиных.
   Черты, в известном смысле предвосхищающие характер основного героя "Нови", можно обнаружить в образе Райнера-Бенни, каким он изображен в романе "Некуда", и в очерке "Загадочный человек", являющемся ценнейшим автокомментарием к этому роману. Бенни-Райнер и Нежданов - типы психологически родственные. Оба - "романтики реализма", наделенные легкоранимой душевной организацией, болезненно повышенной чуткостью на антиэстетические проявления окружающей среды, неспособные как следует взяться за дело ввиду полнейшего незнакомства с действительностью. Нежданов тяготится тем, что, будучи аристократом по рождению и воспитанию, но не по закону, попадает без всякой подготовки в чуждую ему среду. Бенни-Райнер тоже незаконнорожденный - в том смысле, что благодаря стечению обстоятельств оказывается в незавидном положении наивного социалиста-энтузиаста без родины и национальности.
   Наконец, и Бенни и Нежданов "сходятся с народом" в "царевом кабаке". Эти сцены уже сопоставлялись, но только по принципу контраста (Лесков создает свои сцены как художник-бытописатель, Тургенев - как художник-психолог). [69] Между тем, пожалуй, не менее характерны и совпадения. Как у Лескова, так и у Тургенева описания неудачного хождения в народ ироничны, пронизаны подчас чуть ли не по-щедрински "свирепым" юмором. Вместе с тем оба писателя относятся к переживаниям своих героев с явным сочувствием. Бенни и Нежданов показаны одновременно и Дон-Кихотами и Гамлетами раннего народничества.
   ----------------------------------------------------------------------
   [1] Эта и ранее написанная Авенариусом повесть "Современная идиллия" (1865) впоследствии были слиты им в роман под общим названием "Бродящие вилы" (1867). Авенариус В. Поветрие. СПб., 1866, с. 331.
   [2] Авенариус В. Поветрие. СПб., 1866, с. 331.
   [3] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 1, ч. 2. СПб., 1875, с. 52.
   [4] Там же. т. 2, ч. 3. СПб., 1875, с. 91.
   [5] Маркевич Б. М. Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1885, с. 94.
   [6] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 3, ч. 1. СПб., 1875, с. 262-263; Маркевич Б. М. Полн. собр. соч., т. 3, с. 97.
   [7] Обзор действий Министерства внутренних дел по крестьянскомуделу с января 1861 по 19 февраля 1864 г. СПб., 1864, с. 2-9.
   [8] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 87.
   [9] Крестовский В. Кровавый пуф, т 3, ч. 1, с. 247 и др.
   [10] Там же, с. 283.
   [11] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 7. М., 1950, с. 777.
   [12] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 43-44.
   [13] Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т. т. 10. М., 1958, с. 422.
   [14] Там же, т. 11. М., 1458, с. 399.
   [15] Там же, с. 508-509.
   [16] См.: Цейтлин А. Г. Сюжетика антинигилистического романа. Литература и марксизм, 1929, кн. 2, с 59, 67 и др.
   [17] Базанов В. Тургенев и антинигилистический роман. - В кн.: Карелия. Альманах союза советских писателей Карелии, кн. 4. Петрозаводск, 1939, с. 109.
   [18] Там же, с. 167.
   [19] См.: Сорокин Ю. С. Антинигилистический роман. - В кн.: История русского романа в 2-х т., т. 2. М.-Л., 1964, с. 97-120.
   [20] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Соч., т. 14. М.-Л., 1967, с. 105.
   [21] Клюшников В. Марево, ч. 3. М., 1865, с. 15-25.
   [22] Пользуемся жанровым определением миниатюры Григоровича,употребляемым в книге Б. М. Эйхенбаума "Лев Толстой, кн. 1. Пягпеся-1ые годы" (Л., 1928). с. 201, 202.
   [23] См.: Писемский А. Ф. Полн. собр. соч., т. 4. Изд.3-е. СПб., 1910, с. 203-206.
   [24] Там же, с.221.
   [25] Литературное наследство. т. 73, кн. 2. М., 1964. с. 174.
   [26] Лесков Н.С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10. с. 18, 22.
   [27] Там же, с. 19.
   [28] Там же.
   [29] В статье Лескова в одном контексте с Ноздревым упомянут Сквозник-Дмухановский.
   [30] Лесков В. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 2. М., 1956, с. 259, 307-308.
   [31] См.: История русского романа в 2-х т., т. 2, с. 111.
   [32] Лесков И. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10, с. 400.
   [33] Там же, с. 396.
   [34] Михайловский П. К. Собр. соч., т. 1. СПб., 1896, стб. 819.
   [35] Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10, с. 91.
   [36] Лесков Н. С. Полн. собр. соч., т. 23. СПб., 1903, с. 138, 149.
   [37] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 3, ч. 1, с. 246.
   [38] Авсеенко В. Г. Соч., т. 1. СПб., 1904, с. 117.
   [39] Лесков В. С. Полн. собр. соч, т. 23, с. 154.
   [40] Там же, с. 155.
   [41] Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10. с. 297-298.
   [42] Там же, с. 407.
   [43] Там же, т, 11. М., 1958, с. 283.
   [44] Там же, с. 284.
   [45] Эта аналогия отмечена в упоминавшейся выше статье Ю. Сорокина.
   [46] Сведения о многочисленных коммунах, возникших в 60-е гг. под влиянием идей Чернышевского, см. в кн.: Чуковский К. Люди и книги 60-х годов. Изд. 2-е. М., 1960, с. 237-249.
   [47] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 4, ч. 4. СПб., 1875, с. 383, 386.
   [48] Сорокин Ю. С. Антинигилистический роман. с. 108.
   [49] Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10, с. 451.
   [50] Там же, с. 450.
   [51] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 2, ч. 4. СПб., 1875, с. 12.
   [52] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч., т. 5. Л., 1973, с. 59.
   [53] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 2, ч. 4, с. 14.
   [54] Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 14. М., 1958, с, 121.
   [55] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Письма, т. 6. М.-Л., 1963, с. 261.
   [56] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 1, "К читателю". СПб., 1875, с. II, III, IV.
   [57] Тургенев имел в виду лакейское прислужничество Б. Марковича перед Катковым, изменившим заветам людей сороковых годов - Белинского, Герцена и др.
   [58] Маркевич В. М. Полн. собр. соч., т. 3, с. 227.
   [59] Там же, с, 222, 223.
   [60] Там же, с. 227.
   [61] Там же, с. 222.
   [62] Там же, с. 222, 223.
   [63] Достоевский Ф. М. Письма, т. 2. М.-Л., 1930, с. 320.
   [64] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., 1953, с. 231.
   [65] Там же, в. 230.
   [66] Лесков В. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10, с. 389.
   [67] См.: Рошаль А. А. Писемский и революционная демократия. (Лондонская встреча Писемского с Герценом). - Учен. зап. Азербайджанского пед. ин-та языков им. М. Ф. Ахундова, 1067. Сер. XII Язык и литература, № 4, с. 95-96.
   [68] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Письма, т. 5. М.-Л., 1963, с. 52.
   [69] См: Цейтлин А. Г. Сюжетика антинигилистического романа, с. 72.
   Глава восьмая.
   ПОЭЗИЯ 50-60-х ГОДОВ
   Русская поэзия XIX в. пережила в своем развитии по крайней мере три подлинных подъема. Первый, условно говоря, падает на начало века и осенен именем Пушкина. Другой давно признанный поэтический взлет приходится на рубеж двух столетий - девятнадцатого и двадцатого - и связан прежде всего с творчеством Александра Блока, Наконец, третья, по выражению современного исследователя, "поэтическая эпоха" [1] - это середина прошлого века, 60-е гг., хотя именно в поэзии так называемые "шестидесятые годы" хронологически ощутимее сдвигаются к началу 50-х.
   В свое время поэт Бальмонт сказал, что русская поэзия XIX в. знает семь великих имен: Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Баратынского, Некрасова, Фета и Тютчева. Нетрудно видеть, что первые четыре поэта (и отчасти Тютчев) творили до 40-х гг. Нетрудно видеть и другое: расцвет поэзии Некрасова, Фета, Тютчева приходится именно на середину века. Но и в 40-е гг. в русской поэзии имеют место также значимые и принципиально важные явления. Достаточно сказать, что в середине 40-х гг. в общем складывается оригинальное творчество Некрасова, в 40-е гг. начинает Фет. И все же в это десятилетие в целом поэзия отходит на второй план. Это подтверждает и внешняя картина литературной жизни: ограниченное количество выходящих поэтических сборников, более чем скромное место, занимаемое поэзией в журналах. И причины нужно искать не только в произволе издателей или недостатке эстетического чутья у критиков - можно указать, например, на очень сдержанное отношение к поэзии во второй половине 40-х гг. даже у Белинского.
   В самом конце 40-х гг. предпринимаемая таким чутким редактором и издателем, как Некрасов, попытка оживить интерес к поэзии представляется симптоматичной. В "Современнике" замышляется целая серия статей, посвященных поэтическим явлениям эпохи. В рамках этого широко задуманного предприятия написана и известная статья Некрасова "Русские второстепенные поэты".
   Все это было предощущением нового подъема поэзии, признаки которого обнаруживаются уже с начала 50-х гг. и который к середине 50-х гг. обретает необычайную стремительность. Поэзия снова получает права гражданства па страницах журналов, становится полнокровной и самостоятельной участницей литературного процесса, предметом критического анализа и теоретических споров. Лучшие критики снова много и заинтересованно пишут о ней: Чернышевский и Добролюбов, Дружинин и Боткин. Выходят и часто становятся подлинно выдающимися событиями литературной и общественной жизни поэтические сборники. Прежде всего это относится к сборнику Некрасова 1856 г. Можно назвать еще и книги Фета, Никитина, Огарева, Полонского, А. Майкова и др. И конечно, существенна не только количественная сторона дела. Эпоха воззвала именно к поэзии, а не к стихотворству, недостатка в котором не было никогда. Меняется качественно и самый характер поэзии, и просто состав имен. Появляется немало новых поэтов: Случевский, например, или Никитин. Но происходит не просто обычная смена поколений. Процесс становления поэзии выглядит много сложнее. Характерно возрождение к новой жизни поэтов, давно сложившихся, но почти замолчавших в "непоэтические" 40-е гг. Может быть, наиболее характерна в этом смысле судьба такого поэта, как Тютчев, его, так сказать, двойное возрождение: во-первых, внимание к самому его творчеству, уже существовавшему, возрождение его в читательском восприятии, и, во-вторых, сама его необычайная творческая активность. По сути дела можно говорить о своеобразном возрождении даже Некрасова, в конце 40-х гг. переживавшего явный творческий кризис, мало или совсем (на протяжении 1849 года) не писавшего стихов ж прямо заявлявшего, что он теперь стихов не пишет. С другой стороны, такой писатель, как Тургенев, создавший немало стихотворных произведений в "прозаические" 40-е гг., полностью расстается со стихами в "поэтические" 50-е.
   Но русская поэзия после Пушкина уже не покрывалась именем и авторитетом одного человека, даже если человек этот Некрасов. Поэзия оказывалась многоструйной, несущей в себе противоборствующие начала, она выражала возросшую сложность и противоречивость жизни. Отчетливо обозначаясь и поляризуясь, развиваются два направления: демократическое и так называемое "чистое искусство". Вообще, когда мы говорим о двух поэтических лагерях, нужно иметь в виду большую пестроту и сложность отношений как внутри каждого из лагерей, так и в отношениях между ними, особенно если учитывать эволюцию общественной и литературной жизни. "Чистые" поэты писали гражданские стихи от либерально-обличительных (Я. Полонский) до реакционно-охранительных (Ап. Майков). Поэты-демократы испытывали определенное (и положительное тоже) влияние со стороны поэтов "чистого" искусства: Никитин, например, в своей лирике природы. Расцвет сатирической поэзии связан главным образом с демократическим движением. Тем не менее с других исходных позиций "чистое" искусство выдвинуло ряд крупных сатирических дарований: Н. Щербина и особенно А. К. Толстой, написавший немало сатирических произведений - как самостоятельных, так и в рамках коллективного авторства, создавшего знаменитого Козьму Пруткова. И все же в целом между двумя поэтическими движениями проходит достаточно четкий водораздел. В противостоянии и в противоборстве этих двух направлений часто заявляла о себе обострившаяся социальная борьба. Полюсы можно было бы, пожалуй, обозначить двумя именами: Некрасов, и Фет. "Оба поэта начали писать почти одновременно, констатировала критика, - оба пережили одни и те же фазисы общественной жизни, оба сделали себе имя в русской литературе <...> оба, наконец, отличаются далеко не дюжинным талантом, - и при всем том в поэтической деятельности каждого из них нет почти ни одного общего пункта". [2]
   Само развитие двух поэтов, которые стали в конце концов в столь противоположные позиции, как бы подтверждая историческую закономерность, совершалось параллельно. Хронология до удивительных совпадений подчеркнула этот параллелизм и это противостояние. Почти ровесники (Фет родился в 1820, Некрасов - в 1821 г.), они издали в одном и том же 1840 г. свои первые сборники, еще близкие друг другу как неоригинальностью, так и характером этой неоригинальности. Должно быть отмечено пристальное внимание обоих молодых поэтов к Бенедиктову. [3] Характерный штрих: оба автора, как бы компенсируя претенциозность названий своих сборников - "Лирический пантеон" и "Мечты и звуки", - скромно укрылись за инициалами. Новые, уже "свои" поэтические книжки оба выпустили тоже в одном и том же - 1856 г. [4] Предшествовавшие этим книгам поэтические заявления творческих программ также появились одновременно. В 1854 г. каждый из поэтов опубликовал свою "Музу": в "Современнике" (№ 1) - Некрасов, в "Отечественных записках" (№ 6) - Фет. "Музы" эти оказались разными, хотя и восходили к одному источнику - к стихотворению Пушкина 1822 г. "Наперсница волшебной старины...". Оба, и Некрасов и Фет, воспользовались рядом пушкинских образов. Оба последовали пушкинскому размеру, заменяв лишь пятистопный ямб шестистопным, а сложную пушкинскую рифмовку - рифмовкой парной, ж самой этой формальной близостью друг другу еще больше подчеркнули всю разницу двух своих уже определившихся в поэзии путей.
   Образ некрасовской музы отчетливо полемичен по отношению к гармоническому образу музы, девы-любовницы в пушкинском стихотворении (в 1854 г. "Наперсница волшебной старины..." еще не была опубликована и, очевидно, оказалась известна Некрасову в рукописном виде). Образы пушкинского стихотворения Некрасовым привлечены и сразу же отвергнуты: "Ты детскую качала колыбель" - у Пушкина; "Играла бешено моею колыбелью" - у Некрасова; "И меж пелен оставила свирель" - у Пушкина; "В пеленках у меня свирели не забыла" - у Некрасова. В последнем случае уже само слово "пеленки" по отношению к пушкинским "пеленам" звучало как дерзость и вызов.
   Фет к Пушкину здесь ближе. Его муза - тоже дева-любовница, во всяком случае дева-любовь. Но и Некрасов и Фет отчетливо противопоставляют себя некоей традиции, хотя и разным началам в ней. Не случайно оба стихотворения начаты с отрицания, более сдержанного у Фета:
   Не в сумрачный чертог наяды говорливой
   Пришла она пленять мой слух самолюбивый. [5]
   У Некрасова отрицать резче, решительнее, "нет" звучит как обрубающий удар:
   Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
   Не помню над собой я песни сладкогласной! [6]
   Сама эта вроде бы чисто интонационная разница в отрицаниях отчетливо выражает и разницу между поэтами в их отношении к традиции.
   Некрасовская муза совсем новая, необычная. "Неразделимые и Муза и Любовь" разделились. Декларируемый образ некрасовской музы, - а если отвлечься от символа, то некрасовской поэзии, - очень сложен. Здесь он совсем не покрывается образом музы - мятежницы и мстительницы, как на рисунке М. О. Микешина, где муза напоминает, пожалуй, даже Свободу на баррикадах у Делакруа. [7] Это ведь и образ музы, "всечасно жаждущей, униженно просящей, которой золото - единственный кумир". Это муза, в стоне которой смешалось все "в смешении безумном":
   Расчеты мелочной и грязной суеты,
   И юношеских дет прекрасные мечты,
   Погибшая любовь, подавленные слезы,
   Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.
   (I, 82)
   Но и муза Фета тоже заявляет свою, хотя и совсем другую, необычность. И она противостоит традиции привычной высокой поэзии:
   ...под ветвию лавровой,
   С цитарой золотой иль из кости слоновой,
   Ни разу на моем не прилегла плече
   Богиня гордая в расшитой епанче.
   (266)
   Этой музе она противостоит своей "домашностью", простотой, непритязательностью:
   Мне музу молодость иную указала:
   Отягощала прядь душистая волос
   Головку дивную узлом тяжелых кос...
   (266)
   При всей разнице роднит Некрасова с Фетом то, что оба ,не без основания говорят о новизне своих муз, новизне, не вполне ясной еще самим поэтам. Некрасов поведал, сам смятенно вглядываясь в "смешение безумное", о "непонятности" своей музы:
   Так вечно плачущей и непонятной девы
   Лелеяли мой слух суровые напевы.
   (I, 62)
   Фет писал о "несказанном стремлении", о музе, чья речь была полна
   И женской прихоти и серебримых грез,
   Невысказанных мук и непонятных слез.
   (267)
   Оба поэта говорили или готовились сказать о новом, неясном еще им самим, шли к открытиям и совершали их.
   Еще в 1848 г. в статье "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность" Гоголь уверенно указал на то, что пришли для поэтов новые времена, когда нельзя уже повторять Пушкина. "Самая речь их будет другая; она будет ближе и родственней нашей русской душе. Еще в ней слышней выступят наши народные начала. Еще не бьет всей силой кверху тот самородный ключ нашей поэзии, который уже кипел и бил в груди нашей природы тогда, как и самое слово поэзия не было ни на чьих устах <...> Еще доселе загадка этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях, несется куда-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемый желаньем лучшей отчизны, по которой тоскует со дня созданья своего человек". [8]
   Статья эта, как и книга "Выбранные места из переписки с друзьями", в которую она вошла, несет влияние поздних славянофильских иллюзий Гоголя, но эстетические основы новой поэзии Гоголь-художник определил с редким чутьем. Разве не предчувствие здесь некрасовской поэзии, в которой так явственно выступили народные начала, в которой с такой силой забил "самородный ключ" нашей поэзии? Ведь прежде всего и более всего Некрасов явился народным поэтом. Применительно к Некрасову "народный" - не просто уважительный, хотя и не очень точный эпитет, но определение существа некрасовской поэзии, сказавшей новое слово о народе и для народа. Поэзия Некрасова владела умами наряду со статьями Чернышевского и Добролюбова, с романами Толстого и Достоевского, переставала быть только фактом жизни искусства, оказывалась и результатом и источником социального анализа, революционной борьбы, нравственных исканий.
   Было бы неверно, однако, обозначать одно направление только знаком плюс, а другое - знаком минус.
   Подлинность поэзии Фета вряд ли сейчас может быть поставлена под сомнение, даже в сравнении с поэтической подлинностью Некрасова. Теперь-то уже ясно, сколь преходящими оказались оценки критиков Д. Писарева и В. Зайцева, отрицавших поэзию Фета.
   В центре эстетических споров, острой литературной борьбы середины века снова оказалось имя Пушкина. Пушкин оставил богатое наследие, и борьба за право наследования носила живой и злободневный характер. Доказать это право значило доказан всей силой пушкинского авторитета состоятельность своей позиции. Менялись читатели, менялись читательские симпатии и интересы. Критики и теоретики могли спорить об абсолютной и относительной ценности "пушкинского" и "гоголевского" направлений. но для поэтов разных направлений и степени таланта "солнце русской поэзии" было незакатным. Поэты почти все хотели наследовать Пушкину.
   "Пушкина читайте, Пушкина! Ну, а потом Лермонтова, Некрасова, но главным образом читайте и перечитывайте Пушкина <...> в нем все, что нужно", [9] - приводятся слова Л. Н. Трефолева в воспоминаниях о нем. Это слова, может быть, наиболее верного и, в известной мере, ортодоксального некрасовца. Сам Некрасов писал: "...поучайтесь примером великого поэта любить искусство, правду и родину, и если бог дал вам талант, ждите по следам Пушкина..." (IX, 365).
   Сторонники гражданской поэзии смело ссылались па пушкинскую итоговую формулу:
   И долго буду тем любезен я народу,
   Что чувства добрые я лирой пробуждал,
   Что в мой жестокий век восславил я Свободу
   И милость к падшим призывал. [10]
   Деятели "чистого искусства" без устали цитировали:
   Не для житейского волненья,
   Не для корысти, не для битв,
   Мы рождены для вдохновенья,
   Для звуков сладких и молитв. [11]
   Вряд ли случайно Некрасов почти неизменно вспоминает о Пушкине в связи с Фетом: "Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы мы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей более обширной и многосторонней области" (IX, 279).