Неизвестен Автор. История русской литературы в четырех томах (Том 3)

   Ученик поэта и издателя альманахов и журнала "Галатея" С. Е. Раича, Тютчев в ранней юности был им приобщен к литературным интересам и введен в среду писателей. Другой наставник юного поэта, профессор Московского университета А. Ф. Мерзляков, прочел на заседании Общества любителей российской словесности стихотворение Тютчева - подражание Горацию "Вельможа", и четырнадцатилетний автор был почтен избранием в сотрудники Общества.
   Дальнейшая судьба Тютчева сложилась необычно. Уехав в восемнадцатилетнем возрасте за границу, в Баварию, в качестве сотрудника дипломатической миссии в Мюнхене, он более двадцати лет оставался за рубежом, лишь время от времени посещая родину. В Россию он возвратился уже немолодым, сорокалетним человеком. Вместе с тем с конца 20-х гг. Тютчев стал помещать свои стихотворения в русских журналах и альманахах ("Урания", "Северная лира", "Галатея", "Денница" и др.). К середине 30-х гг. в печати появились такие его произведения как "Весенняя гроза", "Летний вечер", "Видение", "Бессонница", "Сны" ("Как океан объемлет шар земной..."), "Цицерон", "Последний катаклизм", "Весенние воды", "Silentium!", "Безумие". Стихотворения эти, опубликованные рядом со слабыми, эпигонскими опытами других вкладчиков изданий, в которых печатался Тютчев, не были но достоинству оценены современниками. Шедевры поэзии Тютчева в альманахах нередко перемежались с его еще очень незрелыми переводами и ранними стихотворениями, что также неспособствовало правильной оценке характера и размеров дарования поэта.
   Лишь в 1836 г., когда по инициативе друга Тютчева, И. С. Гагарина, поэт собрал свои стихотворения и рукопись их была послана в Россию и передана лицам, причастным к изданию "Современника", П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, а затем и А. С. Пушкин серьезно заинтересовались его творчеством. В письме от 12(24) июня 1836 г. Гагарин сообщал Тютчеву об успехе его произведений у Жуковского и Вяземского, о благожелательном отношении к ним Пушкина. Очевидно, именно последнее обстоятельство особенно взволновало Тютчева. В своем ответном письме к Гагарину от 7(19) июля 1836 г., говоря о радости, которую он испытал от новостей, сообщенных ему его корреспондентом, он обращался мыслью к Пушкину и по характеру его ума и художественного творчества ставил его выше всех современных французских поэтов.
   Пушкин собственноручно внес в планы третьего и четвертого томов "Современника" большую подборку стихов Тютчева (в третий том - один печатный лист, в четвертый - половину печатного листа). Вместо пяти-шести стихотворений, как предполагали Вяземский и Жуковский, он напечатал двадцать четыре стихотворения, присланных из Германии. Была предпринята и попытка подготовить отдельное издание стихотворений Тютчева, и друзья поэта надеялись, что Пушкин примет участие в работе над его публикацией. [1] Однако издание сборника не состоялось.
   Современники, непосредственно наблюдавшие Пушкина в 1836 г., сообщают о том интересе и даже энтузиазме, с которыми Пушкин отнесся к поэзии Тютчева. [2] Публикация большой подборки стихотворений Тютчева в пушкинском "Современнике" рядом с произведениями известных поэтов сама по себе была своеобразной рекомендацией их читателям. Однако в "Современнике" этот цикл произведений появился за подписью "Ф. Т.": имя их автора не раскрывалось. Оно оставалось известно лишь узкому кругу литераторов. Вместе с тем лирический образ поэта и литературный контекст его творчества были в пушкинском "Современнике" "приоткрыты" заголовком "Стихотворения, присланные из Германии".
   Не узнав из публикации "Современника" имени поэта, читатель получал своеобразную биографическую и творческую характеристику "Ф. Т.": он был представлен как русский, постоянно живущий в Германии и связанный с немецкой культурой. Такой своеобразный "комментарий" к опубликованным в "Современнике" произведениям соответствовал некоторым существенным мотивам поэзии Тютчева: одно из первых произведений Тютчева, увидевших печать, перевод стихотворения Генриха Гейне "Сосна" ("Ein Fichtenbaum steht einsam...") было опубликовано в "Северной лире" в 1827 г. под заголовком "С чужой стороны", отсутствующим у Гейне, и с пометой после текста "Мюнхен". Так поэт придал стихотворению "характер собственной лирической темы", [3] превратил его в выражение чувств русского, тоскующего на чужбине.
   Немецкая философия и поэзия в конце 20-х и в 30-х гг. возбуждала интерес русского общества. Деятельность молодых русских шеллингианцев-любомудров, объединившихся в "Русском вестнике", привлекла внимание Пушкина. К ним был близок Тютчев. [4] Говоря о поэтах-любомудрах, Пушкин вслед за И. Киреевским называл их поэтами "немецкой школы", к их числу он относил и Тютчева. В своем отзыве на альманах "Денница" в 1830 г. Пушкин признал неоспоримый талант двух поэтов "немецкой школы" - Шевырева и Хомякова, но не решился сказать того же о Тютчеве, творчество которого ему тогда еще было очень мало известно. Иначе, очевидно, он оценил его в 1836 г., когда стихотворения Тютчева показались ему достойными занять столь значительное место в его журнале.
   Однако в годы, последовавшие за смертью Пушкина, активность публикаций произведений Тютчева заметно ослабевает. Возможность занять определенное, соответствующее его дарованию положение в литературе, которая, казалось бы, обозначилась в момент признания его окружением Пушкина - авторитетными поэтами, - в 40-х гг. сошла на нет. Стихи его почти совсем исчезают со страниц журналов. Загадочное явление первоклассного русского поэта, присылающего свои стихотворения из Германии и не подписывающего их полным своим именем, было совершенно забыто. Полнота этого мгновенного забвения была отмечена Валерианом Майковым. В рецензии на переводы А. Н. Плещеева из Гейне, попутно вспоминая о Тютчеве, В. Майков утверждал, что полное забвение за десятилетие поэта, печатавшегося в "Современнике" и обратившего на себя внимание знатоков и ценителей поэзии, свидетельствует о печальном положении русской литературы, о пренебрежении к подлинным талантам, к истинно поэтическим произведениям. Таким образом, приводя Тютчева в качестве примера трагической судьбы одаренного поэта в современном обществе, В. Майков опирался в оценке художественного значения творчества Тютчева на мнение Пушкина и его окружения. [5]
   Сходную тенденцию можно отметить и в статье Н. А. Некрасова "Русские второстепенные поэты" (1850), сыгравшей особую роль в литературной судьбе Тютчева. Статья Некрасова - первый критический очерк о творчестве Тютчева, появившийся в печати, - содержала утверждение, что Тютчев, волею обстоятельств оказавшийся в положении второстепенного поэта, по сути дела является первоклассным художником, уход которого из литературы должен расцениваться как большая потеря. Некрасов заявлял: "Мы решительно относим талант г. Ф. Т-ва к русским первостепенным поэтическим талантам", [6] - и на протяжении своей статьи ставил Тютчева в один ряд с самыми прославленными русскими поэтами вплоть до Пушкина и Лермонтова. Статья заканчивалась напоминанием о публикациях стихотворений Тютчева в пушкинском "Современнике" и в том же журнале непосредственно после смерти Пушкина. Появление в "Современнике" в 1850 г. апологии Тютчева не было случайностью. В статье Некрасова была выражена решимость редакции журнала взять на себя заботу о судьбах поэзии, об изучении и сохранении сокровищ поэзии предшествовавшего периода и о том, чтобы поощрить деятельность поэтов. Сочувственно говоря об отразившейся в стихах Тютчева уязвимости души поэта, на которой оставляют роковые следы враждебные обстоятельства, Некрасов подразумевал трагические судьбы и старшего и своего поколения поэтов. Свою статью он заканчивал утверждением, что стихотворения Тютчева должны быть собраны и изданы отдельной книжкой и что эту книгу "любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения". [7]
   "Возвращая" литературе Тютчева, собирая его произведения и издавая их, писатели, группировавшиеся вокруг редакции некрасовского "Современника", воспринимали свою миссию как продолжение дела, начатого Пушкиным. Тургенев, инициатор издания первого собрания стихотворений Тютчева, выразил эту мысль особенно определенно, охарактеризовав его как "одного из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина". [8]
   Статья Некрасова пробудила интерес читателей и литераторов к творчеству и личности Тютчева. Тайна его инициалов была быстро раскрыта. Сам Тютчев, ощутив внимание и сочувствие к своим произведениям, стал присылать стихотворения, написанные в 40-х гг., в Россию; они появились в журнале университетского приятеля автора - М. П. Погодина - "Москвитянин", в альманахе "Раут", издававшемся мужем сестры Тютчева - Н. В. Сушковым. [9]
   В приложении к мартовской книге "Современника" за 1854 г. (т. 44) было напечатано 92 стихотворения Тютчева, еще 19 его произведений появились в майской книге журнала (т. 45). Через месяц, в июне 1854 г., вышло первое издание стихотворений Тютчева, подготовленное и отредактированное И. С. Тургеневым при участии Н. А. Некрасова. Тургенев предпослал сборнику краткое предисловие. А. А. Фет вспоминал впоследствии, что публикация стихотворений Тютчева была встречена сотрудниками "Современника" "со всем восторгом, которого заслуживало это капитальное явление". [10]
   Когда в журнале "Пантеон" была сделана попытка подвергнуть сомнению художественную ценность большинства опубликованных в "Современнике" произведений Тютчева, Тургенев ответил на этот выпад относительно краткой, но энергичной и содержательной статьей о творчестве Тютчева. Тургенев утверждает, что Тютчев - поэт мысли, неразрывно слитой с страстным, владеющим всем его существом чувством. Среди тонких и проницательных суждений, содержащихся в этой статье Тургенева, следует отметить его мысль о печати поэтической культуры пушкинской эпохи, которая ощутима в поэзии Тютчева, и об элементах более архаического литературного слоя, которые можно в ней обнаружить, о психологической точности и одномоментности лирических движений, изображенных поэтом, об особом значении жанра краткого стихотворения в его творчестве, о страсти как главном мотиве его лирики и об относительно меньшей ценности его политических стихотворений.
   Статья Тургенева как бы подытожила целый ряд появившихся в "Современнике" начале 50-х гг., вслед за статьей Некрасова "Русские второстепенные поэты", положительных отзывов об отдельных стихотворениях Тютчева (отзывы Некрасова, Панаева, самого Тургенева). [11]
   Мнение писателей круга "Современника", кратко и категорично выраженное Тургеневым в письме к Фету: "...о Тютчеве не спорят; кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии", [12] - а также и ряд положений статьи Тургенева о Тютчеве не только предвосхищали отношение к творчеству поэта целых поколений читателей, но и повлияли на восприятие его творчества.
   Однако оценки таланта Тютчева, которые стимулировали его творческую активность, не излечили поэта от привычки небрежно относиться к сохранению и публикации своих произведений, не предотвратили длительных перерывов в его поэтическом творчестве.
   Удивлявшая даже близких людей способность Тютчева, который признавался, что одинаково любит "отечество и поэзию", [13] терять рукописи, сжигать свои творения "как мусор", коренилась в самой природе его отношения к литературному труду. Для Тютчева искусство было прежде всего средством самовыражения. Общение с читателем имело для него несравненно меньшее значение.
   К. В. Пигарев в своей монографии на основании материалов собственного собрания рукописей и писем Тютчева, хранящихся в Гос. библиотеке СССР им. В. И. Ленина, рассказывает характерный эпизод из жизни поэта. Весной 1851 г., в момент увлечения Е. А. Денисьевой, Тютчев пишет адресованные жене покаянные стихи "Не знаю я, коснется ль благодать...", сопровождая их текст пометой на французском языке "Pour vous a dechiffrer toute seule" - т. е. "Для вас, чтобы прочесть наедине". Листок со стихотворением поэт вложил в гербарий Э. Ф. Тютчевой и больше ни разу не упоминал о нем вплоть до своей смерти. Лишь спустя двадцать пять лет, в 1875г., через два года после его смерти, вдова Тютчева случайно нашла это стихотворение в своем старом альбоме. [14] И. Аксаков обратил внимание на то обстоятельство, что, посвящая жене стихотворение и прося ее разобрать его наедине, Тютчев не мог рассчитывать на полное понимание. Эрнестина Федоровна в то время еще очень плохо владела русским языком.
   Тютчев, эстетические взгляды и поэтические принципы которого складывались в 20-х-начале 30-х гг., конечно, не был противником публикации литературных произведений, но главную их функцию видел в самосознании и самовыражении личности.
   Именно этой особенностью творчества Тютчева может быть объяснен тот факт, что его консервативно славянофильские политические воззрения, изложенные им в специальных статьях (наиболее значительная из них - "Россия и революция", 1848) и наложившие отпечаток на его дипломатическую деятельность, почти совсем не отразились в его философской и интимной лирике. Тютчев представляет редкое в русской литературе явление поэта, в творчестве которого стихотворения, содержащие непосредственное выражение политических идей поэта, имеют второстепенное значение. Стихотворения, обращенные к читателю и излагающие готовые положения, не были для пего воплощением его эстетического кредо, рассматривались им самим как произведения прикладного значения, "стихи на случай". Его поэзия была менее всего декларативна. Она отражала живое бытие познающего разума, его искания, порывы, страсти и страдания, а не предлагала готовые решения.
   Характерно, что тема поэта, художника, занимавшая такое большое место в философской лирике второй половины 20-х гг., а также в 30-х гг., в стихотворениях Тютчева трактуется не в форме отвлеченных деклараций, а в непосредственной связи с осмыслением образов поэтов и содержания их произведений - будь то Шиллер, Гете, Байрон или Пушкин. Личность Пушкина, его судьба и творчество были для Тютчева предметом постоянных размышлений.
   Особенности своих произведений сам Тютчев осознавал, соотнося их с поэзией Пушкина. Творческий диалог с Пушкиным, реакция на идеи и образы его лирики могут быть отмечены в стихотворениях Тютчева разных лет. Два из них Тютчев специально посвящает Пушкину. На заре своей деятельности семнадцатилетний Тютчев, обращаясь к юному Пушкину - автору оды "Вольность", приветствует его как воплощение поэта, как гения, наделенного даром вещать святые истины, освобождать умы и произносить высокие уроки "тиранам закоснелым". Вместе с тем Тютчев полемизирует с Пушкиным. Он не приемлет пафоса непримиримого отрицания, "ювеналовского" сатирического начала, прозвучавшего в "Вольности" Пушкина, может быть, не без влияния одноименной оды Радищева. Тютчев хотел бы дополнить Пушкина "божественным" Шиллером и сделать русского поэта своеобразным маркизом Позой, смягчающим сердца и нравы высотой своего нравственного чувства и поэтической гармонией его выражения. К. В. Пигарев высказал обоснованное предположение, что стихотворение Тютчева, обращенное к автору "Вольности", вскоре стало известно Пушкину. [15]
   В стихотворении, посвященном гибели Пушкина, "29-е января 1837" Тютчев дает итоговую оценку деятельности и личности поэта. Пушкин - первая любовь России, подлинный царь ее лучших умов. Дантес - цареубийца. Жребий Пушкина велик и свят, и источником народной любви к нему являются, по мнению Тютчева, и поэтический гений первого писателя России, и реальные черты его личности.
   Пушкин назвал Гете "великаном романтической поэзии". [16] Гете оказал огромное влияние не только на развитие европейской литературы, но на естественные науки и философскую мысль своего времени и последующей эпохи. Провозгласив мыслящую и познающую мир личность средоточием вселенной, он утвердил право гениальной творческой натуры представлять человечество и создал специфическую этику, определяющую поведение подобной личности. Представление об особых правах избранной творческой личности, органа познания, было выработано Гете в борьбе с немецким убожеством, с жесткой феодальной шкалой ценностей и градацией прав людей в обществе. Аристократизму происхождения он противопоставил аристократизм духа.
   Немецкие романтики - наследники и во многом антиподы Гете, - усвоив его идею особой этики для избранных творческих натур, утеряли "объективность", которая составляла суть этой теории у Гете. Для Гете право гениальной натуры на самовыражение и самоутверждение определяется тем, что она несет и представляет объективный процесс познания и прогресса, для романтиков - тем, что в ней проявляется стихийное, бессознательное приобщение к непознаваемым тайнам вселенной. Гегель восстановил идею объективного значения гениальной личности, выдвинутую Гете. Творчество Тютчева несомненно связано с философским периодом развития европейской поэзии. В России это философское направление поэзии нашло свое выражение в творчестве Е. А. Баратынского, в стихотворениях Пушкина 30-х гг., в произведениях любомудров. Тютчева по праву следует считать одним из наиболее ярких представителей этого направления поэзии.
   "Самая сущная его суть, le fin du fin <...> сродни Гете <...> Милый, умный, как день умный, Федор Иванович", - писал о Тютчеве Тургенев. [17] Общность в характерах Тютчева и Гете усматривал и Ю. Самарин. [18]
   Некрасов отмечал, что тонкая ирония в некоторых произведениях Тютчева напоминает Гейне, и при этом противопоставлял Тютчева как самобытного поэта русским подражателям Гейне. [19]
   Тютчев, безусловно, никогда не подражал Гейне, но хорошо знал и ценил творчество замечательного представителя последнего поколения немецких романтиков. В 1828 г. он познакомился с Гейне, между ними завязались близкие, дружеские отношения, и эти умнейшие люди Европы вели длительные беседы, обсуждая политические обстоятельства современности, вопросы литературы и философии. Беседы Тютчева ценил и Шеллинг, с которым поэт также познакомился в 1828 г. в Мюнхене.
   С Гейне Тютчева роднило не существо их идей и не художественный стиль их творчества, а выраженная в их поэзии тонкость и изощренность мысли, глубина восприятия действительности, страсть к познанию и владение современными и самыми сложными методами мышления. Если Гете был близок Тютчеву тем, что он сделал познающий разум героем истории и поэзии, Гейне был ему родствен тем, что сложную, противоречивую природу жизненных процессов он воплотил в форме изображения парадоксальной основы чувств эмоций человека. Сочетание объективного восприятия субъективности и отражения объективных закономерностей в субъективном мире чувств человека усматривал в характере и в творчестве Тютчева И. С. Аксаков, первым создавший книгу о поэте: "Его я само собою забывалось и утопало в богатстве внутреннего мира мысли <...> его ум <...> постоянно мыслил", - отмечал И. Аксаков [20] и тут же подчеркивал, что мысль Тютчева пронизывалась страстным чувством. "Современник философской диалектики Шеллинга и Гегеля, Тютчев содержал ее в собственной крови", - справедливо утверждает исследователь творчества поэта Н. Я. Берковский. [21]
   Особенностью философской мысли и литературного творчества лучших умов Европы 30-40-х гг. было сознание адекватности процессов мышления и самих форм выражения мысли объективным процессам развития мира. Не только диалектический метод - метод познания, по мнению Гегеля, соответствует природе процессов саморазвития мировой идеи, но самые формулы законов, выводимых философом, игра понятий в этих формулах отражают "игру" мировых явлений и закономерностей.
   Формулы и поэтические афоризмы Гейне и Тютчева были созвучны формулировкам и конструкциям философской мысли их времени. Остроумие выражения идей в поэзии этих лириков обусловливалось представлением о том, что лаконизм и изящество отражают самую сущность мира Так, "эпиграммный", по собственному его убеждению, характер многих лирических стихотворений Гейне с острой, парадоксально-неожиданной концовкой передавал восприятия мира человеческих отношений в его внутренне конфликтной, противоречивой сущности, в многозначности и непредсказуемости его ситуаций.
   Уже в конце 20-х-начале 30-х гг. Тютчев создает стихотворения, в которых философская мысль является главным содержанием и определяет собою структуру произведения. Вместе с тем именно зримый и реальный (хотя порой и фантастический) образ служит средством выражения мысли. "Героем" этих произведений является познающий разум, инстинктивное стремление человека к познанию, а выразителем страсти к познанию - поэт. Стихотворение "Последний катаклизм", казалось бы, рисует картину гибели мира. Однако смысл этого произведения состоит не в мрачном пророчестве конца природы, не в изображении ужаса катастрофы, а в стоящей за этим образом мысли о первооснове всего сущего, познать которую поэт стремится с такой страстью и увлеченностью, что готов был бы заплатить за познание разрушением совершенной структуры мира. Лаконизм стихотворения, заключившего глубокую мысль и страстное чувство поэта в четверостишие, отражает простоту, стройность и содержательность элемента, основы, на которой покоится пестрый и разнообразный покров земной жизни.
   То же стремление мгновенно "просиять", познать, приобщиться к "всеведению" богов и готовность во имя этого знания принести любые жертвы, та же решимость оправдать деструкцию, разрушение ради проникновения в суть конструкции таинственной в своей притягательности жизни выражены в стихотворении "Цицерон" (1830). Несмотря на то что стихотворение названо именем римского оратора и политического деятеля, героем его по сути дела является современная мысль, бросающая вызов разрушительным силам истории.
   Тютчев превращает ораторское изречение - образ из речи Цицерона - в развернутую картину разрушения цивилизации, которое он уподобляет космическому катаклизму. Пересказывая слова Цицерона, поэт усиливает их образную зримость и затем с яростным максимализмом выражает готовность стать свидетелем и жертвой общественных катастроф, разоблачающих скрытые пружины исторического движения.
   В выражении агрессивности познающего разума поэзия Тютчева родственна творчеству Гете, который герою, воплощающему страсть к познанию, придал в качестве постоянного спутника Духа разрушения - Мефистофеля, а ступени развития героя устлал жертвами.
   Тютчеву не была чужда идея стихийного откровения, особого знания, данного поэту вне рациональной мысли, однако в отличие от романтиков и шеллингианцев он не "удовлетворялся" подобным знанием, не склонен был считать его высшим достижением человеческого духа, томился его неполнотой.
   Тютчев не был адептом какой-либо единой философской системы, а тем более пропагандистом определенных философских воззрений, что справедливо утверждает ряд ученых, отмечая вместе с тем и близость некоторых его взглядов к Шеллингу, и связь их с Гете (В. В. Гиппиус, Б. Я. Бухштаб, Д. Н. Стремоухов, К. В. Пигарев).
   Поэтизация природы, упование на возможность внелогического, стихийного проникновения в ее тайну сочетались у него состремлением к абсолютному знанию, в котором слиты и "разрешены" логические, умственные усилия человека и стихийные, инстинктивные его устремления. Томлением по абсолютному знанию проникнуто стихотворение Тютчева "Видение" (1829). Его заключительное, "ударное" двустишие
   Лишь Музы девственную душу
   В пророческих тревожат боги снах! [22]
   - казалось бы, сентенция в духе философии откровения. Однако эта поэтическая формула не разрешает проблему, поставленную в стихотворении, а лишь усугубляет выраженное в нем чувство трагедийности изображенной ситуации. Беспамятство давит землю в то время, когда "Живая колесница мирозданья Открыто катится в святилище небес" и когда тайны ее доступны познающему разуму. Это беспамятство не рассеивается "пророческими" снами муз. Творческие сны лишь дают поэту осознать "беспамятство" как трагедию человечества и ощутить порыв к его преодолению.
   Жажда познания здесь выражена с тем большим напряжением, что поэт чувствует близость живой сути, движущейся и открытой невидящим взорам. Мотив, переданный двумя эпитетами - "Живая колесница мирозданья Открыто катится в святилище небес", - чрезвычайно важен для Тютчева. Мы видели, что он готов был принять разрушение познаваемых структур во имя проникновения в их сущностные основы. В стихотворении "Последний катаклизм" момент познания совпадает с моментом разрушения состава земных веществ; в стихотворении "Цицерон" моментом познания закономерностей истории является распад цивилизации.
   Особенно разительно подобное выражение страсти к познанию проявилось в стихотворении Тютчева "Я лютеран люблю богослуженье..." (1834). Стихотворение это столь парадоксально по своей идее, что тонкий исследователь творчества Тютчева Н. Я. Берковский определил выраженные в нем чувства как "почти саркастические в том, что относится к религии и к церковности". [23]
   Между тем в этом стихотворении нет отрицания религии, как нет отрицания римской истории в "Цицероне"; очевидно, в данном случае не особенно занимает поэта и обличение реформации. Волнует его совершенно другой вопрос, увлекавший его всю жизнь, - вопрос о познании, о неистощимом водомете "смертной мысли".