Неизвестен Автор. Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)

   * * *???
   Мне с вечеринками беда, TC "Мне с вечеринками беда,"
   Ведь по законам высших сфер Я -- никудышный кавалер, Зато любовник хоть куда.
   В веселье мне веселья нет: Сижу, потухший и немой, Но загораюсь, лишь с тобой Останусь я наедине.
   Прости меня мой друг, прости За бледный взгляд и блеклый вид. Во мне иное говорит, Когда глаза не отвести,
   Когда сплетается судьба, Когда смыкаются круги Вокруг бесстыжих и нагих С огнем на жаждущих губах.
   АРМЕЙСКОМУ ДРУГУ TC "АРМЕЙСКОМУ ДРУГУ"
   Мужайся! Мир еще не скоро TC "Мужайся! Мир еще не скоро"
   Заменит нам военный быт И фраки вместо гимнастерок На наши плечи водрузит.
   Еще не раз ногой растертой Земле разглаживать виски, Но срок настанет снять ботфорты И расстегнуть воротники.
   Мужайся! Мы еще воспрянем, Сорвав казенную печать, И честь свою уже не станем Кому попало отдавать.
   Так будет, поздно или рано. Пускай, дыханье затаив, Душа сидит на чемоданах, Глаза ресницами прикрыв.
   * * *??
   Молчали мы, и улицы молчали, TC "Молчали мы, и улицы молчали,"
   Весь мир молчал, лишь губы трепетали. Была зима, но мы не замечали Ее следов на вымершем бульваре. Но кто-то вспомнил, как рождают звуки, И мы смеясь протягивали руки, Друг другу мы протягивали руки
   И оживали.
   Так странно это было все, так странно. Нас фонари слепили неустанно. Качались пальмы голося:"Осанна!" И расставаться нам казалось рано. Но время шло, ах нет, не шло, а мчалось, И руки, удержать его отчаясь, Последний раз друг к другу прикасались
   В тени платана.
   Зачем, зачем нам было торопиться, Лишь встретившись, так наскоро проститься И от друзей стыдливо прятать лица, Боясь, что сердце может ошибиться? Но разве все могло бы быть иначе? Неужто взгляды ничего не значат, И душ волненье ничего не значит,
   Чтоб так забыться?
   * * *??
   Я положенный срок отслужил, отстоял TC "Я положенный срок отслужил, отстоял"
   На коленях среди потускневших свечей. Я молился, но лишь об одном умолял: Обвенчать меня с ней.
   Рыжий дьякон с окладистою бородой Гулким шепотом вел бесконечную речь, И усталый священник святою водой Бремя снял с моих плеч.
   Я ушел, осенив крестным знаменьем грудь, Осторожно ступая по мрамору плит. Дверь легко отворил и отправился в путь, Полумраком укрыт.
   Но открылись глаза мои, а по пятам Неземная печаль начинала разбег. Слезы прежних сомнений сползли по щекам И упали на снег.
   И когда в полутьме я ее увидал, Вновь вернулась ко мне боль бессонных ночей. Я взмолился, но лишь об одном умолял: Обвенчать меня с ней.
   * * *??
   Мне надоела болтовня моя, и баста! TC "Мне надоела болтовня моя, и баста!"
   Она бессмысленней патрона холостого. Пусть лучше пенится во рту зубная паста, Перемывая в "бу-бу-бу" любое слово.
   Снесен лавиною на подступах к вершинам, Я стольким елкам заглянул под блузку. Зато теперь могу воздать на матерщинном, Пожалуй, более понятней, чем на русском.
   Моя вина ли в том, что я лишился неба, То есть опоры языку, губам и звуку, Но не в ладах с чревовещающей утробой В чревовещатели я назначаю руку.
   Она расскажет то, что рот не рассказал бы, Она споет красноречивее Лоретти, А я тогда заздравный кубок выпью залпом, В глубоком кресле спрятавшись от сплетен.
   * * *??
   Просеянный сквозь облачное сито, TC "Просеянный сквозь облачное сито,"
   На землю выпал мягкий звездный свет. Реальность спит, грядущее сокрыто, А прошлого уже в помине нет.
   Бегут часы мурашками по коже, И, заметая за собой следы, Смешной до безобразия прохожий Вдыхает горький сигаретный дым.
   Он, тьмой в ночной гримерной размалеван, С тоской глядит на вымерший квартал, Как в опустевшем цирке старый клоун На молчаливый полутемный зал.
   Знакомое, что стало незнакомым, Вокруг себя отчаясь узнавать, Он, словно тень, бредет от дома к дому Своим немым поклонникам под стать.
   * * *???
   Какая сладостная ночь! TC "Какая сладостная ночь!"
   Горячий кофе, сигарета. Качается моя планета, С орбиты соскользнуть не прочь.
   Качаются луна и камни, И люди, спящие в тиши. Под звездами, где ни души, Качнули фонари плечами.
   Качаются дома и снег, За день растерзанный и жалкий. Качаются в ветвях русалки, Собравшиеся на ночлег.
   И, как усталая раба, Дрожа от праведного гнева, Качается сама судьба, То вправо возносясь, то влево...
   * * *???
   В бессильной ярости истрачен TC "В бессильной ярости истрачен"
   Молчанья золотой запас. Казна пуста. Теперь поплачем, Глотая окончанья фраз.
   Но бедности к чему бояться, Карман не оскудел, пока Слова как груду ассигнаций Мы достаем из кошелька.
   * * *???
   На лестнице, где каждый камень
   Хранит завет, TC "На лестнице, где каждый камень
   Хранит завет,"
   Переплелись над головами
   Хвосты комет.
   Пора. Наполнены карманы.
   Срывай плоды. Нас к памятникам безымянным
   Ведут следы.
   Чет или нечет -- все едино.
   Устал -- приляг. Монета брошена, а в спину
   Стреляет враг.
   Орел ли, решка ли, не стоит
   Терять гроши. Прими решенье роковое
   И не дыши.
   Колодец вычерпан. О днище
   Скрипит песок. А сердце молит, словно нищий,
   Подать кусок.
   Плоды просыпались в тумане.
   Прошла пора. Карман был полон, да в кармане
   Была дыра.
   * * *???
   Это было не в апреле, TC "Это было не в апреле,"
   Не в июне, не зимою. Может статься, в самом деле Это было не со мною.
   Это было не со мною, Не с тобою, не с другими: В платье легкого покроя Плыл закат неугасимый.
   Это было не со мною. Отчего тогда я помню Эти пальмы, это море, Удивительные волны,
   Что лизали терпкий берег И откатывали снова В даль придуманных Америк, К тайнам берега иного?
   Это было не с тобою? Отчего ты помнишь тоже, Как у самых губ прибоя Мы стояли, не тревожась,
   Что увидит нас прохожий, Что осудит и освищет, Позабыв про осторожность, Про напыщенность и пышность.
   * * *
   Мне теперь не наполнить нутро моих лат TC "Мне теперь не наполнить нутро моих лат"
   И не вынуть иззубренный меч из ножен. Я уже не солдат. Конь мой стреножен.
   Будто кляча крестьянская, щиплет траву. Безобидная, старая, глупая кляча. Я уже не живу, Но не плачу.
   Я не плачу, плачу, потроша кошелек, Словно рыбу, попавшуюся, в мой невод. День уже недалек: День гнева.
   Я уже не солдат, я свод небесный. Ветер гладит легонько мою васильковую шерсть. Значит я еще есть, бестелесный, Но все еще есть!
   * * *
   Не молюсь и не слушаю благовест. Позабыв о значеньи креста, Я заре, как заутрене, радуюсь, Из утробы постельной восстав.
   И, забывшись небесными тропами, Извлекая тепло из горстей, Я читаю нагорную проповедь В доброй светлой улыбке твоей. * * *
   Под ресницами синь, TC "Под ресницами синь,"
   В сини искрами смех. Эх! Душа -- апельсин, Разделить бы на всех! Но не хватит, о Боже, Как тут ни кроши, Под оранжевой кожею Сладкой души.
   * * *
   (Романс)
   Она, смеясь, глядела сквозь меня, TC "Она, смеясь, глядела сквозь меня"
   Но я, забыв про все, в истоме сладкой, Вдруг задрожал от страстного огня И робко снял с ее руки перчатку.
   Над тополями голубела даль, И погрустневший сад прощался с летом. Она сказала мне, снимая шаль: "Я не люблю вас, помните об этом!"
   Все закружилось. Хор сомнений смолк, Меня в объятья грез толкая грубо. И целовал я щек чуть теплый шелк И алые трепещущие губы.
   Все было так, как я того желал, Но чувству страстно требуя ответа, Я лишь одно во мраке различал: "Я не люблю вас, помните об этом".
   И вот, какая горькая пеня! Откинувшись на бледные подушки Она, смеясь, глядела сквозь меня, Как сквозь стекло глядят на безделушки.
   Я долго мял в руках цветную шаль, Но каблуком царапнув лед паркета, Она сказала вновь: "Мне очень жаль, Я не люблю вас, помните об этом".
   * * *
   Слезами не начать потопа, TC "Слезами не начать потопа,"
   Но сырость сильно портит мебель, Не каждый может громко топать, Заботясь о насущном хлебе.
   Не каждый может улыбаться, Идя ко дну, в объятья ила, Но каждый может постараться, И выглядеть смешно, но мило.
   Отчаянье возносит руки И пальцами хрустит в припадке. И остается лишь мяукать: Несмело, жалобно и сладко.
   Хозяйка нежно приголубит, Прижав щеку к пушистым лапам, Пока тоска, отбросив бубен, Не скроется в объятьях шкапа.
   * * *
   Что я такое? Сумеречный звон? TC "Что я такое? Сумеречный звон?"
   А может -- дождь серебряных монет? А может -- просто чей-то грустный сон?
   А может -- нет?
   Что я? Наверно просто человек: Немного сердца где-то посреди, Чуть-чуть души за абажуром век
   И боль в груди.
   * * *
   Дорожкою воров и проходимцев TC "Дорожкою воров и проходимцев"
   На город опустилась темнота, Сковав заклятьем всех принцесс и принцев, От поцелуя спрятавших уста.
   Зашторив сном кирпичный лик заката, Их усыпил таинственный недуг. Лишь стрелки на блестящих циферблатах Еще живут, чертя за кругом круг.
   И лишь воздушных замков постояльцы, Блаженной тьмой не окропив окно, До самых зорь не окровавят пальцы Об острое ее веретено.
   * * *
   Вот звезды с неба падают на площадь -- TC "Вот звезды с неба падают на площадь --"
   Обломки счастья. Я не поэт, нет, я всего лишь лошадь, Саврасой масти.
   Вы в небесах разгадку не ищите, Труды напрасны. Ведь это я их вниз смахнул в зените Хвостом саврасым.
   Ну, не глядите на меня, не надо, Такими грустными глазами. Мне просто хочется, чтоб кто-нибудь погладил Меня промеж ушами.
   СОНЕТ
   Я -- озеро, лишенное воды, Я -- черный снег, не тающий в жару. Я -- зверь, бесцельно путавший следы, И листьев колыханье на ветру.
   Я -- бой часов, лишившихся ума, Ночных кошмаров недостойный сын, Я -- зло, тайком заползшее в дома, Неверность женщин, мотовство мужчин.
   Я -- вечный плач у похоронных дрог. Я -- голос сфер, зовущих в никуда. Я -- молчаливый камень у дорог. Я -- червь в хрустящей мякоти плода.
   Искать меня -- напрасно тратить дни. Я ближе: только в зеркало взгляни.
   * * *
   Все дальше, дальше небеса. TC "Все дальше, дальше небеса."
   Все ближе, ближе твердь земная. Слышны все глуше голоса Давно утраченного рая.
   Я зов не слышал, я застрял На промежуточной ступени. Я -- не светило, Я -- растение Цветущее, где Бог вкопал.
   * * *
   Е. М.
   Ах, пани, ваше братство До первого пожара. Ведь наше панибратство Не вынесет удара.
   Лишь сердце тихо дрогнет, Как тень у водопада, Тотчас кольцо расторгнет Щемящее: "Не надо!"
   Но, пани, я растерян! Так взгляды ваши пылки, Что я, несуеверный, Боюсь упавшей вилки.
   * * *
   Я радуюсь! Не смейте быть в печали! TC "Я радуюсь! Не смейте быть в печали!"
   Когда я радуюсь, не лейте слез! И если вдруг часы нечайно встали, Не заводите -- не гневите звезд.
   Пришло мгновенье радости, дышите, Ловите дух его раскрытым ртом, Его одежды бисером расшиты И волосы сверкают золотом.
   Но время, беспардонное, как слякоть, Опять к виску приставит пистолет. Я радуюсь! Не смейте плакать, А то я сам заплачу вслед.
   * * *
   Беспокойные сумерки TC "Беспокойные сумерки"
   Замели колею. Мы, наверное, умерли И очнулись в раю.
   Мы, наверное, сгинули В сером мартовском дне, Словно штору задвинули Чьи-то руки в окне.
   И остались лишь сумерки Да огни фонарей. Мы, наверное, умерли, Не дойдя до дверей.
   И бродяги случайные Разнесли по стране Об ушедших в молчание, О пропавших в весне.
   Но будильник обиженно Зазвонил невпопад. Мы, наверное, выжили, Если чувствуем взгляд.
   И не нужно сутулиться -Злые вестники лгут... Ночь. Морозная улица. Колея на снегу.
   * * *
   Эй, время, крысиное личико спрячь! Последней листвою горя, Ноябрьский закат подымает кумач, Упавший из рук октября.
   Там, где-то за дверью, томясь по вискам, Участливо щелкнул затвор, И осень, слезинки во мгле расплескав, Промямлила свой приговор.
   "Казнить их! На плаху! Костры им! Костры! Довольно одежды менять!" И сыпались листья, от страха пестры, В голодное чрево огня.
   Безвольно качнулась моя голова, Ресницами жаля ладонь. Кто выдумал басню, что осень права И можно бросаться в огонь.
   Ворваться бы в небо верхушками мачт С горячим задором юнца. Эй, время, крысиное личико спрячь! Еще далеко до конца.
   * * *
   Убью брата Авеля. Выйду TC "Убью брата Авеля. Выйду "
   К народу с горящим клеймом. Служите свою панихиду, Кричите свой гневный псалом.
   Но зерна благие посеет Безвинно пролитая кровь. Взойдут, и никто не посмеет Убить брата Авеля вновь.
   * * *
   Я не верю случайности встречи. Случай слеп, но судьба не слепа. Время лечит? Нет, время не лечит. Время прячет свои черепа.
   Если можешь -- надейся. Надежда Может многое, как говорят. Но для тех, кто не сверху, а между Все равно, что вперед, что назад.
   * * *
   Как джин в бутылке под сургучом TC "Как джин в бутылке под сургучом"
   В пучине моря на самом дне, Мой дух пожизненно обречен Томиться, путаясь в беге дней.
   Пирует радостно бог труда И он по-своему прав, увы! Горбатясь, мимо плывут года И остается на звезды выть.
   Мой милый братец, трехногий стол, Лишь ты надежда моя и свет. Я грешен, я, как пустыня, гол. И нет ответов, по жизни нет.
   * * *
   Грустней, чем старое кино, TC "Грустней чем старое кино"
   Печаль опущенных локтей. Плетут затейливый венок Жрецы из теленовостей.
   Наверчивают письмена Из губ на уровне плеча. Их свет -- лишь дым, и грош цена Всем обещаньям и речам.
   Познав печаль от сих до сих, Ночная мгла сползает с крыш. И жажду плеч ее нагих Уже ничем не утолишь.
   Оставил дождь плаксивый след На мокрых листьях и траве. И мыслей умных больше нет, А есть лишь ветер в голове.
   * * *
   Минутной слабости прилив TC "Минутной слабости прилив"
   Нахлынул, горький и соленый. Я слаб, я наг, я еле жив. Я -- призрачный король без трона.
   Но стихло, волны улеглись. Я снова на коне и в деле. Я -- сила! Я -- заря! Я -- мысль! Я -- дух бессмертный в бренном теле!
   * * *
   Пора взрослеть. Младенец вырос, Окреп и ножками сучит. В пеленках не разводит сырость, Ночами больше не кричит.
   Пора, приятель, опериться, Стать на крыло и, с Богом, в путь, С высоким небом породниться, И всем, что нажито, рискнуть.
   Быть нужно строже и... добрее И не пенять на малый рост. Не ползать, не ходить, а реять, Пройдоху-жизнь ловя за хвост!
   * * *
   Я одет на весенний манер, TC "Я одет на весенний манер,"
   Мой костюм до приличия прост. Можно трогаться с места в карьер Собирать одуванчики звезд.
   Чтобы после, усевшись у ног Неподвижного белого льва, Ты упрятала в звездный венок Золотистые их кружева.
   Михаил Гурр
   Сон, который приходит к тебе
   ломанный рассказ
   Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом
   И вознесся к полям, излучающим свет!
   Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,
   К небесам направляют свободный полет,
   Кто как бог, воспарив вдохновенно прочтет
   Откровенье цветов и безмолвных вещей!
   Шарль Бодлер.
   Сегодня мне приснился удивительный сон. Что будто бы я сплю и вижу сон, в котором мой сон -- вовсе не сон, а реальность.
   В начале был я. Весь. Целиком. С именем Экш. Затем табачный дым и серое пятно окна. Затем имена и лица для них, выполненные в карандашном эскизе. Затем родились звуки и мне стало смешно. Захотелось рисовать. Мне дали мелки. Кажется это пастель. Люблю. Люблю рисовать. Чиркнул желтым мелком по пустоте, в глаза ударил свет. Припудрил его небом и спрятал в проеме окна.
   Теперь хорошо. Хочется кричать. Рисую пену, чтобы снять напряженность. Радость рвется, хлопая пробкой.
   Андрюша, скрюченный над бутылкой шампанского, вдруг дернулся, вскинув острый подбородок вверх, и пена ударила в потолок. Визг девчонок подавил хлопок вылетевшей пробки. Бутылка вздрогнула и вырвалась из неловких рук, окатив содержимым обои и мебель. Затем упала на пол и закрутилась юлой, пока не была схвачена вновь.
   -- Тоже мне, специалист, -- заливаясь смехом, выдохнула Мила. -- Дай мне! Я умею. Ну вот и дали. Полбутылки разлил.
   Другой смутился бы, но только не он. Андрюша вытаращил глаза на Милу и пробурчал недовольно: Что же не поймала то ?!
   Смех усилился и достиг наивысшей границы. В нем переплелись харканье и писк, хохот и резкие всхлипы, слившиеся в единый шумовой поток невостребованного счастья.
   Митя смеялся почти беззвучно. Он просто дрожал всем телом и вытирал слезы, выступившие на глазах. Для того, чтобы сделать это, ему пришлось снять очки. Забавно! Лицо стало непривычным. Без стекляшек глаза подслеповато щурились и казались меньше. Он надрывно выпускал воздух через нос, при этом в такт оголяя зубы. Более оскал, чем улыбка... Мила просто смеялась, откинув голову назад так, что в открытый рот можно было накидать кучу фантиков от конфет. Она смеялась, как умела. Свободно. И это получалось у нее хорошо... Катрин прикрыла рот левой рукой, и сквозь пальцы вырывались быстрые и короткие "хо-хо", которые превращались в более или менее продолжительные очереди приглушенного смеха. Она смеялась и как бы стеснялась этого. И глаза выше прижатой к губам ладони просили простить ... Андрюша не смеялся. Он просто строил рожи. Но не так как клоун на сцене, в зрительный зал. Он склонил голову на бок и приоткрывал рот, как бы выражая кому-то под столом свое полное понимание шутки.
   Смеялись и другие. Кто? Не знаю. Мне жалко тратить мелки.
   Шампанского хватило не всем. Зато от него набухли обои и тапочки прилипали к паркетному полу. Я налил себе красной жидкости из бутылки с надписью "Портвейн". Андрюша посмотрел на меня с неодобрением и сообразил себе рюмку водки. Стол дрожал от посуды, которую насиловали более десятка рук.
   -- Тост! -- Мила схватила бокал, в котором болталось озерцо шампанского. Даже Дюймовочке оно было бы по колено.
   -- Тост! -- повторила она и уставилась на меня. Желание не уподобляться алкоголикам и производить возлияние спиртного культурно, с соблюдением правил и этикета понятно. Но почему тост говорить должен я? Попробуем отмазаться. Я уставился на Милу, стараясь передать выражение ее глаз. Смотрел и молчал. Это смутило ее. И она отступила.
   -- Катя! Тогда ты.
   -- Почему я?
   -- Ну. Как ни как, а собрались мы у тебя.
   -- Ну и что?
   -- Ну и то! -- подключился Андрюша.
   -- Нет... Потом. Я сейчас не готова. Вот потом... Тогда может быть.
   -- Ну это не серьезно! -- обиделась Мила. -- Тогда ты, Андрюша.
   -- Чо?
   -- С тебя тост.
   -- Угу. Сейчас! Разбежались.
   В комнате воцарилось неловкое молчание. Мила держала в руке бокал и испуганно моргала глазами словно дирижер, который взмахнул палочкой, а музыканты в ответ показали ему свои языки и кукиши.
   Все чего-то ждали.
   Так было всегда. Сколько раз мы не садились за стол, эта история повторялась. Пока все были трезвы, не у кого не хватало смелости сказать что-нибудь вслух и громко. Не шутку, конечно. А что-нибудь по-настоящему хорошее ... может быть даже красивое. Боялись выглядеть глупо. Выглядеть дураками. Боялись...
   Я не стал портить вечер и добавил в свой стакан с портвейном огня розовым мелком.
   -- Хорошо. Тогда я. Как всегда лирическое, немного помпезное, сентиментальное и глубоко наивное.
   Все молчат. Все.
   Почему молчат сейчас?
   -- Я пью за тех, кому наделено судьбой
   Смешать живую кровь с хрустальную слезой.
   Я пью до дна кровавый этот грог,
   Рожденный от любви в очаровании строк.
   Все смотрят на меня. Я чувствую это. Все. А я смотрю в окно. Там небо. Много неба. И оно убегает в даль.
   Я вспоминаю, как родились эти строки. Как они всплыли из мутного омута бессознательного. Всплыли, как пузыри на ровную гладь пруда. Всплыли и всхлопнулись, обдав брызгами мои мысли, потревожа их рифмой. Я вспоминал, как сидел за столом, уподобившись статуе. Сидел, погруженный в гипнотический сон. Вокруг мелькали тысячи слов, неугомонным роем кружась вокруг меня, стараясь укусить. Я отмахивался от них руками, боясь жалящей боли. Отмахивался так, что вспотел. Вспотел. И услышал запах. Запах сладковатый, терпкий. Не так чтоб приятный, но терпимый... Запах возбужденного тела.
   По этому запаху я понял, что пришли стихи.
   Глупо... До смешного глупо... Чтобы вот так ... с таким запахом отождествлять свое озарение. Но так было. Рождение новой строки вызывало у меня безграничный восторг, который пробивался капельками пота через мельчайшие поры моего тела и заставлял его благоухать. Именно благоухать. Потому как этот терпкий запах ассоциировался у меня с торжеством, триумфом. С победой. Я вдыхал его полной грудью, Вдыхал с любовью. С исступлением. Стараясь попробовать на кончике языка его приторно-карамельный аромат. Чтобы продлить блаженство, упиваясь своим гением... Я пристрастился к нему. Я нуждался в нем. Я был покорен им. Очарован... Ибо именно в эти моменты (пусть лишь в короткие мгновения) я ощущал праздник. Праздник внутри себя. Не во вне, а внутри. Праздник, который в редкие минуты сменял унылую монотонность пресных, как осенний дождь, дней.
   За эйфорией наступала смерть. Поэтический траур. Действительность ... отрезвляющая ... загоняла меня в депрессию, загоняла в дальний угол моего внутреннего мира, и я сидел там забитый, потрепанный, созерцая таяние волшебства рожденных стихов. Сидел бездомным сиротливым щенком и ронял слезы, оплакивая увядающую красоту строк, которые теперь мне казались простыми, обычными, слабыми зарницами великолепных мыслей, уже сотворенными задолго до моего рождения.
   Я проклинал себя. Терзал. Но всегда находил упокоение, вспоминая тот запах, который приносил мне чудо, который давал мне почувствовать себя творцом, по-дружески предлагая примерить корону гениальности, ощутить ту радость и ту тяжесть, которые несет в себе эта ноша.
   -- Экш, это ты сочинил? -- тихо, с кошачьей нежностью в голосе спросила Мила.
   -- Я.
   -- Очень красиво, -- так же мягко и тепло.
   Андрюша ухмыльнулся под стол.
   Наверно он не верит. Или еще хуже -- ему все равно.
   Мне стыдно за себя. Я залпом выпиваю вино и сажусь, чувствуя как кожу горячит румянец. Немножко больно, но гораздо легче. Я исполнил свою повинность. Руки дрожат, и чтобы как-то успокоится я занимая их работой. Немножко салата, пара ломтиков колбасы, сыр. В пустой стакан наливаю вина.
   -- Что-то ты круто начинаешь, Экш. Чует мое сердце, что будешь ты сегодня проверять акустику в унитазе.
   Смех. Обстановка разрядилась. Шарик с водой лопнул. Хорошо, когда все в дураках!
   -- Ладно уж, Андрюша, -- заступилась за меня Мила. -Вспомни лучше своих раков.
   Андрюша вспомнил. И недовольно хмыкнул. Но без тени стыда.
   На одной из таких вечеринок он сильно переиграл со спиртным. Да так сильно, что помимо еды, которая хлестала из него бурным потоком, он подарил раковине еще и свой рассудок. Правда не надолго. Но достаточно, чтобы запереться в санузле, включить душ, залезть в ванную, не снимая одежду, и кричать на любой вопрос: "Раки! Кругом раки!"
   Дальше пошло, поехало. Всем почувствовали хмельную легкость и наслаждались этим. Вовик встал и произнес:
   -- Я не я, но у Омарыча есть две сучки. Пока они грызут тапочки, а когда вырастут, то станут бульдогами.
   -- Да ну-у-у? -- передразнил его Андрюша и тут же схлопотал по шее.
   -- Я те сказал? Значит так оно и есть!
   Затем вино. Много вина. Улыбки стали шире. Уже можно разглядеть пломбы, которые едва держатся от смеха. Кто-то уронил стакан. В глаза ударил табачный дым.
   -- Ой, мамочки! Я юбку измазала.
   -- Хорошо не трусы.
   -- Андрюша, я сейчас обижусь!
   Визг стула. Тени мелькают на периферии зрения. За стол садятся. И выходят из-за стола.
   -- Экш! Пойдем курить!
   -- Не хочу.
   -- Да ладно тебе, пойдем!
   Я встаю и иду за Андрюшей на кухню. Он худой как собачья кость. Ребра видны сквозь рубашку. Голова маленькая. С два кулака.
   Казалось бы, невзрачный паренек. Сразу и не приметишь. Но с удивительным талантом -- способен заставить понравиться. Непроизвольный гипноз. Завораживает чем-то, заставляет доверять каждому его слову. Вызывает на откровение. Околдовывает тебя, впитывается в тебя, заставляет ворошить память и чувства. Свои. Чужие. К себе. К другим. Подобен вампиру. Но безобидному.
   Вот и сейчас. Курим и болтаем с ним. С другим, может быть, и не о чем было бы говорить. Но только и не с ним. У него всегда есть тема, которая увлечет тебя, которая заставит тебя быть внимательным собеседником. Разговор сам по себе может быть и неинтересен, но словами Андрюши он преображается, становится иным... Это всегда ему удается... А еще он очень чуток...
   Не в моих силах описать эту его особенность. В этом кроется нечто нежное, хрупкое, подобное воздушному кружеву, выполненному из паутины плавленой сахарной нити. Дотронешься рукой -сломаешь. И я не трогаю. Боюсь. И потому ограничусь лишь одним словом, но наиболее точно описывающее свойство, так присущее ему. Это слово -- Душа... Поэтому и имя его созвучно натуре... Андрюша... Душа... Андрюша...
   Курим. Разговариваем. Смеемся. Тлеющий табак упирается в фильтр -- гасим сигареты. Он уходит. Плечи опущены. Спина сгорблена. Я остаюсь на кухне. Прикрывая дверь.
   Облокачиваюсь спиной на стену. Холодная. Поворачиваюсь. Это не стена, а окно. За ним дождь. Смотрю вниз. Там люди. Как муравьи, но ленивые и с зонтиками. Огни в коммерческих ларьках. Белые шапки цветов. И в такую погоду!.. Люди суетятся, ходят далеко внизу, копошатся. Пытаюсь понять их возню. И курю. Курю. Курю. И моросит дождь. Свет на шершавом асфальте. Сейчас бы раздавить их всех ногой. Всех. И не будет возни. Будет покой. И я смогу думать. О них. Но только пусть они не суетятся. Пусть полежат. Отдохнуть. За них буду думать я. И курить, курить, курить.
   -- Экш! Ты что тут делаешь? -- за спиной.
   Оборачиваюсь. Это Мила. Опять она.
   -- Смотрю в окно.
   -- Зачем?
   -- Почему ты не спрашиваешь, зачем я дышу?