Йогом с арены цирка вышла я из зала, ибо в спине моей засело с десяток острых взглядов, но я улыбалась. Встреча с юностью ждала меня, лучшие годы жизни и открытость молодого сердца. Надо ли объяснять ту новизну эмоций, сопроводившую эти определения, которые у меня хватило глупости сформулировать, а у него - принять за факт запоздало явившегося юмора.
   - На сколько хватит тебя здесь, приятель?- спрашиваю я.
   - У меня курс в университете. Награда за мать еврейку. Но бросился искать я тебя сразу.
   ~Какое сумасбродство!- сказала бы ему Сюзанна.- Безрассудство и красота невыверенных поступков!~
   Мне же становится просто неловко, потому что фраза его взывает к многозначительности, а взгляд к жалости. Он замечает это и гордыня щурит амбразуры его библейских глаз:
   - Я, кстати, никогда не говорил тебе, что собирался ждать тебя всю жизнь?
   - Да...
   - Так это я шутил,- смеется приятель Конт.
   - Ха-ха-ха,- констатирую я и, против воли и здравого смысла, обижаюсь так, что слегка даже, может быть, сдерживаю слезы.
   Он очевидно доволен, приятель Конт., хотя нелюбовь моя очевидна и неизменна. Он тут же великодушничает:
   - Я думал, ты постарела больше, а ты - нет...
   - А я вообще не думала!- грублю я.
   - Оно и видно,- соглашается он.
   - Ты приехал за этим?
   - Я приехал пришпилить тебя в научную работу по психосоциологии, как пример типичной эмиграции без мотивации.
   - Пришпиль к чертовой матери,- прошу я,- хоть куда-нибудь, чтобы хоть какой-то смысл, или намек на отсутствие идиотизма.
   - Ишь, чего захотела...
   Разговор тащится, как автобус в пробке, если не сказать /Сюзанна/, что как сопля. Я как-будто показываю ему Иерусалим, он как-будто видит. Старый город...
   Расслабленные улыбки кроликов, торгующих на рынке Старого города кончаются вместе со смрадом. Смесь заношенного тряпья, сортира и кофе. Лавки, так и не дойдя до приличествующей восточной роскоши, переходят в откровенную помойку, но еще, дорогой гость, несколько извивов, ступенек, нищих и Кардо - улица из бывших, а ныне - приятная во всех отношениях воссоединяет-таки нас с еврейской частью. Наши!
   Вырезанные из беззвездного неба силуэты хасидов. Их телесные жены. И дети, сидящие в колясках, как в партере, вглядывающиеся, привыкая.
   Туристы, беззаботные, но вечно спешащие, откровенно пресыщающиеся за столом культурных ценностей и сыто рыгающие:~Gr-r-r-r-ate!~
   Деловито шастающие монахини - туда и оттуда, строгие и сосредоточенные, как давняя жена, исполняющая супружеский долг.
   Мир камня, неги и крови.
   Бродя по менее опасной части Старого города, ведя разговор, как верного пса, в какой момент становишься незрячим и зависящим от этих сук?
   - Вот как странно и мудро устроен Иерусалим!
   - Ага. Да,- какого черта он обметает эти паутинки чувств грязной метлой банальности.- Я предлагаю помолчать - давай же молча походим по камням.
   - Почему?
   - Просто.
   - Смотри какое у арабки платье. Красное. Это же арабка? У нее за корсетом кинжал и она очень опасна, правда? Улыбнись, это шутка.
   Понимая, что не стоит смеяться, смеюсь в обозначенном месте - это рефлекторное. Но это западня.
   - Да, давай уж лучше помолчим, чем смеяться над такими фразами. Бег дурака по пересеченной местности смешон несогласованностью его движений. Он не владеет телом. То же и с реакцией на смешное. Ты бы помолчала, милая.
   Он неправ, но он тысячу раз прав! Что делаешь ты здесь, пестрый фантик бывшей конфеты? Вымученная чеширская улыбка. Тенью сиюминутности скользишь между глыбами прошлой и будущей вечности, в испуге зажимая рукой рот. Это ли не смешно...
   Не желая говорить друг-другу ничего, хочется многое рассказать. Но рассказы наши рассыпаются в прах, так и не состоявшись, ибо пепел - он и есть пепел, даже хранящий форму источника - привычно слетает с истертых этих камней.
   Он не рассказывает мне о жене, доставшейся от друга, и о второй жене, уже на полпути к приятелю, потому что это типичное московское состояние интеллектуала средних лет. Я не рассказываю, что кроме жалости и недоумения, испытываю ограниченное количество эмоций.
   - ... да нет, меня занимает вся эта безнадежность,- заявляет он.
   -... став более созерцательной,- сообщаю зачем-то,- я отошла от понятия счастье. Осторожность моих мыслей - вот что тревожит меня ужасно...
   - Несвобода становится все менее узнаваемой,- с горечью говорит он.- Ты чувствуешь, что нас всех обманули?
   - До нас никому нет дела,- соглашаюсь я.- Вот это - главный обман.
   - Ты сегодня со мной не уедешь?- спрашивает он.
   - Уеду,- поспешно соглашаюсь я.- Обязательно. Завтра. Я уже давно думаю, что завтра уеду..,- фраза, как тело висельника, дергается в унисон лицу приятеля Конт., а потом тихо повисает. Скрипят свежесколоченные доски. Вот оно, -==возвращение N6.==
   Сегодня я снова не еду в Россию. Я отправлюсь туда завтра и сделаю это весело и адекватно. Я с миром встречу всех, кого суждено и с миром отпущу к их делам. И они обрадуются мне в меру, а не будут смотреть, зажимая ладонями рты.
   Но еще я куплю видеокамеру и буду все время снимать все подряд, потому что еще не выстроила необходимую отчужденность, а глазок электронного свидетеля оградит меня от того, от чего я не еду в Россию.
   Каждое утро я буду планировать завтрашнюю поездку, и с этим, видимо, уже ничего не поделать. Завтра, приятель Конт., завтра.
   - Знаешь,- оглядывается приятель Конт. в последний раз,- похоже, я свалял дурака. И давно.
   - Дурак не есть бессердечный свидетель,- киваю я в последний раз.
   - Так что, не ждать?- тихо спрашивает он.
   - Жди..,- шепчу я.- Это правильное состояние - ждать. Завтра.
   ... Но как это больно - высыхать, выходя на песок... -==Анкета.==
   ...Когда я смотрю из окна нынешнего своего пристанища на каменную пустыню, располосованную когтями вечности, меня сковывает покой. Он не помогает жить, а только созерцать, тем самым нарушая естественное стремление живого существа к действию. Мысль плавно скользит по видеоряду, а сознание белесо и знойно. Иудейская пустыня - это образ жизни и мыслей. Это снова вариант призрачного существования с легкой привязкой к физическому. Это затягивает.
   Многочисленные цветы и деревья, существующие ~на капельницах~ маскируют суть только поначалу. Опытный же человек ощущает атмосферу реанимационной палаты. Красота пустыни невыносима и сосуща, а оазис нашего городка симпатичен и жалок. Впрочем, человек не должен быть там, где ему хочется, ибо не может этого в принципе. А если и может, то достаточно скоро оскотинивается.
   ... и тогда судьба подбрасывает тебе анкету. Обязательно в кругах твоего круга оказывается психиатр, который не может не ставить диагнозы - в целом, но на основе частного. И частность - это обязательно я.
   Разве не хочется порой каждому нормально слабому человеку покончить с жизнью, чтобы прекратить все это. Это мое законное желание и почему же именно оно из всех является неким критерием и вызывает холодный медицинский интерес.
   Я никогда раньше не объясняла себе свои робкие мысли о самоубийстве, попытки конкретизировать пресекала в надежде, что неясность не влечет четких последствий. Я нарочно не желала знать когда мне больше всего Этого хотелось, где, почему и, главное, как.
   Сидя у окна и чувствуя, что меня загнали в угол по времени, месту, что действие должно плавно вытекать по законам жанра, я слабо огрызаюсь, выбирая нейтрально-депрессивные ответы, упрямо не желая высовываться в ту или иную сторону опросника.
   Ясно, как резвятся мои приятели, отвечая на это, но я уже впала в состояние торжественного смятения и способна только слабо уклоняться от конкретных уколов:
   Что останавливало вас?
   а/ страх
   б/ чувство вины перед близкими
   г/ надежда, что все изменится к лучшему
   д/ случайные обстоятельства
   е/ затрудняюсь ответить
   Мне страшно. Я виновата перед близкими. Поздно и нет сил что-то менять. Я затрудняюсь ответить что останавливало и будет останавливать меня. Может быть это чувство протеста или нежелание делать грязную чужую работу. Жизненные силы мои истончились, сквозь них уже можно видеть испуганные, жадно созерцающие лица - мое, Сюзаннино, всех действующих лиц и исполнителей. Я заполняю анкету, как живу - неловко отказать.
   1/. Да, я чувствую затруднения в общении.
   2/. Да, я часто плачу.
   3/. И устаю быстро.
   4/. Окружающие не понимают меня.
   5/. Да, люди, которым я смогу все рассказать где-то есть.
   6/. С памятью есть проблемы.
   7/. Жизнь, видимо, не удалась.
   8/. Снижение желания жить отмечается.
   9/. Аппетит повышен.
   Александр Саверский.
   Демиург
   -==ДЕМИУРГ==-==ВМЕСТО ПРОЛОГА.==
   Низкое небо над ночным Египтом убаюкивало бездонностью все живое, мягко покачивая любопытные звезды в не успевшем еще остыть воздухе.
   Меж суровых пирамид, громоздящихся в темноте, будто подобравшиеся невесть откуда великаны - настолько они были неестественны в этой голой пустыне, настороженно шли два человека. Изредка они переговаривались друг с другом, но так, чтобы не нарушить окружающее безмолвие.
   - Я все же не понимаю, Саша, как и какого черта ты здесь оказалось? - раздался недовольный голос мужчины.
   Извиняющийся, почти не приглушенный женский голос ответил из темноты:
   - Но, Джонатан, мне так хотелось увидеть все, что ты рассказывал...
   - Тише! Тише! - прервало ее нетерпеливое шипение.
   - Ой! Извини, - женщина понизила голос, хотя Пирсу все еще казалось, что ее слышит вся Вселенная, - не могла же я усидеть в этой проклятой гостинице в душном и страшном Каире, зная что вокруг так и снуют исламские террористы.
   - Ладно, ладно! - отмахнулся Пирс от этого водопада слов, прозвучавших в тишине как колокольный перезвон.
   Не согласиться со своей спутницей он не мог. За
   последний месяц в Каире произошло двадцать девять терактов, и все они были направлены против туристов-европейцев. А Джонатан Пирс - доктор востоковедения - со своей свитой из трех ассистентов представлял для исламистов-фанатиков объект особого внимания, и какая уж там чаша весов перевесит, окажется он нужнее им живым или мертвым, предсказать было совершенно невозможно.
   Приходилось быть осторожным. Кроме того, как не разыгрывал он досаду на свою спутницу, в глубине души ему было приятно, что она рядом, и поругивал ее Пирс только потому, что экспедиция, которую он затеял была не менее опасна, чем пребывание в Каире.
   С Александрой Пирс познакомился пять лет назад, когда она была еще студенткой, а он читал в ее группе лекции по философии Востока. Она сразу привлекла его внимание своими жадно горящими глазами, когда он говорил о тончайших различиях между течениями мысли в семи школах Индии. Кроме того, девушка была настолько красива, что Пирс, несмотря на свою искушенность в вопросах красоты, был поражен... Аккуратный прямой нос, начинавшийся почти от бровей, строгими линиями стекал с открытого, ясного лба. Миндалевидные с загнутыми кончиками глаза излучали королевскую мудрость, даря почтение думающим и награждая холодом глупцов. Небольшой рот, четко очерченный подбородок, брови вразлет и, наконец, пшеничные волны волос придавали этому лицу выражение чего-то неземного, светящегося.
   Несколько лекций подряд взгляд Пирса то и дело возвращался к этому лицу. Он понимал, как глупо выглядят его взгляды на одну и ту же девушку, но ничего поделать с со бой не мог. Он хотел, он должен был насмотреться. В конце концов это не то чтобы удалось, но ему стало достаточно ощущать присутствие Александры в аудитории. Он будто встроил ее в свое сознание, в какую-то часть себя, и вскоре понял, что образ этой девушки находится с ним постоянно.
   Этот образ не преследовал его, не заставлял страдать - это было бы и невозможно, ибо Пирс сразу же прогнал бы его, - он просто молчал, и в этой молчаливой красоте было что-то бесконечно мудрое, что вдохновляло ученого на новые поиски прекрасного, каковым он считал множество загадок Востока и мира вообще.
   Через три года Саша стала его ассистенткой. Они не были любовниками, но знали, что этого не произошло только потому, что случится подобное совсем необычным образом, совсем не так как у всех людей. Они не были и женаты, считая брак друг с другом неизбежностью своих жизней, а потому формальностью.
   Год назад Пирс понял, что Саша относится к нему так же, как он к ней, встроив в свои тонкие тела часть его ауры. И они были рядом просто и естественно, понимая друг друга, уважая, нежно любя и ..., да только Господь Бог знает, что еще светлого Он намешал в судьбы этих двоих, столкнув их между собой.
   После того, как Пирс выплеснул свои эмоции, в адрес Александры, они оба замолчали. Обиды не осталось ни у кого, поскольку каждый понимал и уважал психологические мотивы другого. Джонатан кричал, потому что боялся за нее, она пошла, потому что боялась за Джонатана.
   Та осторожность, с которой две тени преодолевали теперь расстояние до намеченной цели, была вызвана тем, что правительство Египта запретило туристам посещать пирамиды после захода Солнца, и смотрители этого музея вневременья могли доставить непослушным массу неприятностей вплоть до выдворения из страны.
   Но Пирсу не нужны были пирамиды. Сегодня ночью его интересовал только Сфинкс.
   Уже на заре своего философского образования Джонатан понял, что большая часть человечества настолько горда собой, что считает древних интеллектуально сродни обезьянам. Эта гордость делала современную цивилизацию чуть ли не глупее самих обезьян, потому что до сих пор сама она не создала ничего подобного пирамидам, Стоунхенджу и прочим так называемым тайнам, которые только потому и оставались таковыми, что современность еще не доросла до знаний, которыми располагали древние. Именно поэтому в мире то и дело возникали маленькие научные революции, когда какой-нибудь "ученый-сумасброд" или просто "любитель-фанатик", как ласково их крестит мир до поры, начинал "тупо" копать там, где указаны были в древних манускриптах города или описаны непонятные устройства. А потом весь мир вздрагивал: ах, почему же мы раньше не прислушались к Гомеру, ясно указавшему местонахождение павшей некогда Трои; ах, как же мы могли предположить, что ковчег Моисея, описанный в Библии, - мощнейшее электрическое устройство. Да и то сказать: откуда было жителям девятнадцатого века знать о свойствах ковчега, если и электричества еще не было, а у древних, как выяснилось, было.
   Сколького же еще в древности мы просто не понимаем, потому что не знаем сами, думал Пирс. А о скольком просто не думаем.
   Вот и сегодня он шел для того, чтобы проверить легенду, утверждающую, будто в час весеннего равноденствия Сфинкс может допустить внутрь себя избранных. Год назад его друг попробовал было сунуться в молчаливую пасть каменного изваяния, после чего полчаса лежал без сознания и рассказывал потом, что неведомая мощь угрожающе швырнула его на землю, как только он попытался заглянуть в глотку Вечного Зверя.
   И теперь Пирс сам решился на эту попытку.
   "Люди разные, - думал он. - Кого-то пустят, а кого-то нет. Надо все проверять на своей шкуре".
   Он оставил свою машину в пяти милях отсюда и шел пешком, когда ночь внезапно поглотила Солнце. Очевидно, Саша проделала то же самое, преследуя его по следам, резко выделявшимся на песке. Было без четверти двенадцать, когда двое людей оказались у подножия Сфинкса. Вокруг стояла невыносимая для современника, привыкшего к шуму больших городов, тишина.
   Сфинкс высился зловещей громадой, а его каменное молчание могло заставить трепетать кого угодно. Мужчина, поежившись от этой величественной неприступности, с интересом взглянул на Сашу. Сделал он это бессознательно, поскольку знал, что она тоже должна быть немного подавлена, а значит, прижалась бы к его плечу, но нет.... Ее глаза полыхали восхищенным огнем, и этот возвышенный трепет вновь заставил Пирса заглядеться на ее лицо, которое при свете звезд стало неожиданно сродни ... Сфинксу. От этой похожести Джонатану стало еще более зябко, и пришлось напрячь свою волю, чтобы сбросить с себя нахлынувшее наваждение.
   Температура к этому времени упала, и воздух стал кристально чистым, позволяя двум путешественникам легко ощущать свое внутреннее состояние. Они одновременно опустились на колени и воззвали к Высшим Силам, прося Их о помощи в познании тайны Сфинкса.
   Наступила полночь. Молитва все продолжалась, когда из глубин Хранителя Тайны стал разливаться изумрудный свет. Медиумы не видели его, поскольку молитва их была направлена внутрь себя, к Тонким Силам, и глаза были закрыты. Свет усилился, и что-то еще неясное, неопределенное извлекло из глубин вовне сознания двух людей. Они открыли глаза и в тот же миг в их головах раздалось отчетливое: "Входите!".
   Пирс, привыкший наблюдать за своими новыми состояниями, отметил, что находится как бы в двух местах одновременно. Одна его часть осталась у ног Сфинкса, а другая уже спускается по каменным уступам под ноги безразличного, а теперь еще и извергающего зеленый огонь, чудовища. Он слышал, что Александра не отстает от него.
   Они очутились у ворот, невесть откуда взявшихся под лапами "Вечной тайны", и погрузились в какой-то изумрудный туман, где некая сила приподняла их и заставила плыть за собой. Пирсу не хотелось анализировать происходящее, ему было хорошо и интересно, и вообще было здорово уже то, что что-то происходит.
   Между тем, туман нес их по узкому проходу в глубину поначалу только Сфинкса, а потом и Земли. По мере продвижения свет уплотнялся, превращаясь в голубой и синий. Этот цветовой переход вовсе растворил сознание Пирса, поскольку было неясно какая его часть, где находится, ибо и та, что в песках, и та, что в пещерах, ощущала только синюю бездну.
   Тем мощнее для него был удар ослепительного, белого сияния, вспыхнувшего вдруг после очередного поворота извилистого лабиринта.
   Когда Пирс пообвыкся, то обнаружил, что находится в абсолютном сознании, и ощущение размазанности исчезло, хотя сохранялось чувство, будто он что-то забыл у порога бесконечной пещеры. Оглянувшись в поисках Александры, он увидел ее по-прежнему восхищенную и в то же время строгую, улыбнулся и взял ее за руку. Она ответила легким, нежным пожатием.
   Грот, в котором они оказались, ничего особенного собой не представлял - пещера как пещера. Таких Пирс повидал на своем веку немало. Вот только свет, словно разливался в воздухе, не имея определенного источника.
   От другого конца грота отделилась невысокая фигура, которая то ли подошла, то ли подплыла к ним, и Пирс только теперь осознал, что сила, влекущая их по проходам лабиринта, исчезла, и они с Сашей твердо стоят на ногах. Однако приближавшийся человек шел столь мягко и легко, будто не касался ногами земли и не имел веса.
   "Ничего особенного!" - подумал про себя Джонатан, разглядывая внешность моложавого незнакомца. Тот был типичным египтянином, смуглым и узколицым.
   Слов так и не было сказано, они снова прозвучали в головах гостей: "Добро пожаловать в Храм Знаний, допущенные! Следуйте за мной."
   Пирс понял, что отвечать нет необходимости, ибо его мысль о приветствии и была этим ответом. Пожав плечами, он глянул на Сашу и поймал на себе ее нежный и мудрый взгляд.
   "Хм! Странно. Такое ощущение, что она знает обо всем этом больше меня и поддерживает она меня, а не я ее". Эта мысль слегка раздосадовала его, но вновь уловив нежность в глазах девушки, он успокоил себя словами: "А может и так. Я-то знаю, что она не глупее меня. Чего же ершусь?"
   Они двинулись за проводником. Снова потянулся лабиринт, только теперь он был фиолетовый. Его узкий проход по-прежнему увлекал куда-то вниз, и Пирс понял, что они двигаются по подземному серпантину, поскольку повороты все время были правые.
   Наконец небольшая группа достигла очередного грота, где вновь был яркий свет, и проводник путешественников сменился со словами, прозвучавшими в их головах: "Дальше могут пройти только Посвященные и люди в Тонких оболочках, приглашенные особо."
   Пирс не стал вдаваться в смысл этих слов, поскольку их-то с Сашей дальше повели, а это было главным. Проводники сменялись еще шесть раз, и ощущение Пирса, будто он что-то оставляет в каждом их этих гротов, обретало некую неотвязчивую уверенность. Но ломка головы не приносила никакой пользы. Что он мог там оставлять, если у него ничего с собой не было, сохранялось той самой тайной того самого Сфинкса.
   В конце концов бесконечный лабиринт кончился. Они оказались в очередной пещере, где их встретила, как им вначале показалось, ровесница Пирса, то есть женщина лет тридцати пяти. Она сильно напоминала Ниффертити с той только разницей, что была жива и королевские украшения, сопутствующие высокому сану, отсутствовали, уступая место простому хитону.
   - Привет вам, допущенные в Храм Знаний! - в восьмой раз услышали пришельцы. Правда, на этот раз волна доброжелательности почти затопила их. - Ваша молитва была услышана и ваши стремления оценены по заслугам. Вы ведь не станете возражать против того, что стремления важнее достижений, а, Джонатан?
   Пирс, завороженный тем, что голос женщины звучал в воздухе сам по себе, то есть она даже не открывала рта, резко пришел в себя, когда прозвучало его имя:
   - А!? Нет, нет. Конечно стремления важней.
   - Вот и ладно, - улыбнулась женщина, после чего решила представиться, - я - Геосати, Верховная жрица Богини Изиды. Вам нет нужды называть себя. Вы хорошо мне знакомы ... оба, - она нарочно сделала ударение на последнем слове, взглянув при этом на Джонатана.
   Пирс понял, что его и Александру, как минимум, приравняли, но главное - он ощутил, что фактически лишен возможности говорить и вообще выдавать какую-либо информацию наружу. Нет, он конечно мог молвить что-нибудь эдакое, но это что-нибудь - даже наиквинтэссенция его мыслей - прозвучало бы здесь, как звук падающего пустого ведра - тупой, неритмичный и неожиданно-резкий стук. Потом за это пришлось бы краснеть, а Пирс этого не любил.
   Все, что его окружало было невероятным, почти невозможным, и оно позволяло только внимать и молчать. Молчала и Саша, но как-то по другому, не ощущая своей ограниченности, а такая же, как когда-то на лекциях - красивая, восхищенная и ... мудрая.
   Геосати откликнулась на мысли Пирса:
   - Я рада, что вы сами понимаете разницу в эволюционных ступнях. Это облегчает и мою задачу, и вашу миссию. Собственно, вы оказались здесь, потому что пришла пора нашего сотрудничества с вами обоими, ибо вы теперь неразрывны, и кроме того вся Земля сейчас зависит от нашего взаимопонимания. Следуйте за мной.
   Путешественники все так же молча повиновались. Пройдя по более широким коридорам, чем прежде, они оказались в огромной пещере, размеры и обстановка которой потрясли их. Не обратив никакого внимания на изваяния Озириса и Анубиса, они даже не глянули на саркофаг, венчавший центр огромного грота.
   Заворожено смотрели они в дальний конец зала. Там, в глубине возвышалась огромная статуя Изиды, лицо которой было открыто. Сам этот факт был шоком для Пирса. В голове пульсировала древняя надпись, сделанная на одной из статуй Алой Ведьмы: "Никто из смертных не приподнимал Моего покрывала", но здесь-то вообще покрывала не было, а это могло означать... бессмертие. Он больше ничего не видел вокруг себя, он не видел даже того, что тело Богини будто бы живо и сияет разными оттенками, соответствующих чакрам, которые на дальнем радиусе сливались в единую ауру фиолетового цвета.
   Пирс смотрел в Ее лицо. Никакая земная красота не могла сравниться с ним, да и дело было не в красоте (что красота! - форма), дело было в том, что лицо будто звенело, издавая чистейший, мелодичный, всепроникающий звук. Пирс ощутил, что какая-то часть его существа сопротивляется, защищается от этого звука, но магнит был столь велик, что он пересилил эти, не лучшие черты земного человека, и тут же все в нем запело эту ноту необычайной красоты.
   Он почувствовал потребность взлететь и оказаться рядом с этим лицом. Не понимая как, он догадался, что ему это удалось, и теперь вся пещера плыла под ним, а он купался в свете и звуке, излучаемыми головой статуи.
   Рядом оказалась Саша. Он увидел, что и она наполнена ликованием. От нее тоже исходил нежный, обволакивающий свет и звук, и он, полностью отключившись от восприятия окружающего мира, приблизился к ней в полете и погрузил в ее зрачки свой взгляд. Прикоснувшись к рукам женщины, Пирс испытал легкий электрический разряд, проникший в него тонкой ниточкой сладкого наслаждения. Он повторил свое движение и разряд повторился.
   Вновь и вновь прикасаясь к ее рукам, плечам, шее он ощутил как нота, ранее прозвучавшая в нем, набирает силу и мощь. Ее внутренний ритм увеличился, и тогда Джонатан привлек Сашу к себе. Что-то кипело и бурлило, звенело и переливалось цветами, где-то набатом нарастал пульс, и двое - в пещере? на Земле? в Космосе? - в такт ему осыпали друг друга поцелуями.
   Что ж, миг долгожданный единства! Только ты ценен в любви, только ты, о котором знают лишь двое, ты, к которому идут годами не спеша, не внимая легкомысленным инстинктам насыщения сиюминутным, жалким, мгновенным, от которых неловко и не нужно ..., ничего не нужно потом. Но ты - благословенный миг не знаешь слова "потом", ибо становишься навсегда одним, единственным, неповторимым и вечно длящимся в слияние двух сердец. Именно тебя пестуют и строят годами, во имя тебя терпят и ждут, отбрасывают и принимают, лепят себя из глины другого. Только терпение, любовь и мудрость ведут к тебе по острию равновесия: не навредить, не оскорбить, не нарушить, но помочь и дать руку свою во имя тебя, миг долгожданный единства.