Неизвестен Автор. Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)

   - Конечно, конечно, - Пирс все еще не мог справиться с потоком новой информации.
   - Мы с Охо очень счастливы, - прижалась к плечу мужа Дина, нежно глядя ему в глаза. Однако, ответный взгляд, перехваченный Пирсом, больше напоминал взгляд создателя на свое творение, нежели на равноправного супружеского партнера. Изо всего увиденного Пирс уже сложил полноценную, но не очень утешительную картину поведения своего друга. И этот взгляд окончательно утвердил его в мысли о том, что ни его приезд, ни появление и поведение Дины не являются случайными и самостоятельными решениями.
   - Итак, Джонатан, что ты теперь думаешь о том, что видел, перешел Охо к интересующей его теме
   - То, что ты сделал гениально, - здесь Пирс был искренен. Еще недавно он был совершенно уверен, что такое изобретение невозможно, поскольку природа желаний все еще не поддается контролю и анализу человечества. Очевидно, лишь прозрение, как молния поразила его друга, и тому удалось сделать невозможное, но и он не был способен контролировать и анализировать свои желания: он просто стремился их выполнять, не задумываясь о причинах и следствиях. Все это было в его подсознании, а внешне он обычным голосом спросил: - как давно ты закончил работу?
   - Пол года назад.
   - И все это время молчал?
   - Я экспериментировал и привыкал.
   - Хм! Это правильно. Но что же ты думаешь делать теперь?
   - Еще не решил. Честно говоря, я не до конца понимаю возможности прибора, хотя сам его создавал, - взгляд Охо снова подернулся наркотической пеленой.
   - Ты не намерен продемонстрировать его ученым? - Это была легкая провокация со стороны гостя, и она вполне удалась: Охо закашлялся после глотка бренди. Придя в себя, он даже улыбнулся:
   - Ну и вопросы ты задаешь, - он помолчал, и Пирс увидел в его глазах жесткий холодок. - Нет, я пока не намерен отдавать его миру. Мне нужно еще время, чтобы все обдумать.
   Эти слова Пирс перевел так: зачем отдавать миру то, с помощью чего я - Охо - способен подчинить себе этот мир? С другой стороны ученый боялся, что мир сумеет завладеть прибором, а это делало ситуацию неуправляемой и неинтересной для Охо. Поэтому вопрос и потревожил психику хозяина, и тот решил закончить беседу:
   - Однако, ты устал с дороги, а я тебя пичкаю своими достижениями. Твоя комната прежняя. Отдохнешь, а завтра я тебе покажу вещи более практические, нежели ты видел сегодня.
   - Пожалуй, ты прав: пора бы и отдохнуть. - Пирс попрощался с хозяевами и поднялся на второй этаж в спальню. -==ГЛАВА 5.==
   Охо часами сидел в своем излюбленном кресле перед пирамидой. Она стала для него идолом, Богом, центром Вселенной. Он поклонялся ей и просил ее выполнять его желания. Их исполнение вызывало в нем чувство сопричастности к процессу творения мира, что возносило его в самомнении на высоту, недостижимую для прочего человечества.
   Он испытал прибор сначала на простейшей материи: картины и вещи. Затем перешел в мир человеческий и изваял Дину, отрезав в ее памяти десятилетие жизни без него и вычеркнув из ее характера те черты, которые мешали их общению. Он призвал ее к себе как куклу глупую, преданную и нежную. Теперешняя Дина даже не помнила, что у нее где-то есть семья, она никогда не спорила с Охо и всегда улыбалась ему, даже если он ее бил в припадке бесконтрольных страстей.
   Ощущение всемогущества продолжало расти после подобных побед, и он не видел нужды сдерживать свои желания и чувства. Напротив, он искал их в себе, а затем обожествлял, лелеял и пестовал, доводя до уровня самостоятельных божеств, которым тоже поклонялся, как отдельным сущностям. У него даже не возникало мысли, что все эти "божественные сущности" всего лишь часть его самого, и он мог бы управлять ими, но для этого нужно было думать и анализировать их природу, а Охо не желал размышлять на тему о природе этих божеств, считая это богохульством.
   Единственное, что он позволял себе делать, так это просить прибор уничтожать некоторые эмоции, чувства и желания уже после материализации. Но делал он это, не нарушая субординации. Он апеллировал к пирамиде как к Высшему Богу, прося ее об уничтожении малых божеств - своих страстей. Получалось, что он в этом процессе всего лишь униженный проситель, а это постепенно ставило его в полную зависимость от собственного астрального тела, которое в конечном счете являлось всего лишь генератором, то есть причиной деятельности, как пирамиды, так и ее порождений.
   Именно из-за этих перемен в своей психике Охо бессознательно ощутил в Пирсе угрозу своему творению, поскольку гость, судя по его поведению, был способен контролировать "Высшего Бога", не говоря о божествах....
   ... Несмотря на то, что Джонатан действительно устал с дороги, спать он пока не собирался. Переодевшись в спортивный костюм, и подождав, когда в доме все успокоится, он тихо открыл дверь своей спальни, и спустился к лаборатории. Охо был там: из под двери пробивалась полоска света, и было слышно какое-то бормотание. Так и не разобрав слов, Пирс вышел через черный ход на улицу, где теплая летняя ночь встретила его запахом цветов, и подошел к освещенному окну лаборатории. Оно было открыто.
   ... - Я ожидал, конечно, что Пирсу не понравиться все, что он увидит, но теперь уже это не имеет никакого значения. - Брысь! неожиданно выкрикнул Охо...
   ... Пирс заглянул в окно. Он успел увидеть, как исчезла в воздухе серая клякса, искромсанная коричневым ножом, вонзившимся затем в тело ученого...
   ... - Тогда чего же я боюсь? - Охо немного помолчал, размышляя: может того, что Пирс говорит меньше, чем знает. Это я заметил. Более того, он откровенно осторожничает, понимая, что я могу быть опасен. Хм! А что же я? А я действительно очень даже опасен. Хаха-ха! - Настроение Охо резко изменилось: - Пирс! Пирс! Да, кто он такой этот Пирс? Стоит мне только пожелать, и этот самый Пи-ирс, - хозяин лаборатории издевательски удлинил гласную в фамилии своего друга, - побежит ко мне на задних лапках, как это сделала до этого Дина. Да и то правда: разве не по моему желанию он приехал сюда. Так-то: знай наших...
   ... Джонатан снова заглянул в окно, ощущая, что психика Охо входит в штопор. Он увидел, как от прибора к человеку в комнате тянется целая вереница разноцветных лент и предметов.
   Они сплетались, извивались, вибрировали, шипели, кромсали и поглощали друг друга. Зрелище было не из приятных....
   ... Охо, словно не замечая происходящего с ним, продолжал свою мысль, все больше распаляясь:
   - А если нужно будет, так я вообще убью его. Стоит только пожелать. Да, черт с ним, с Пирсом. Еще время Моего Бога тратить на него. У Него есть дела и поважней....
   ... Пирс снова заглянул в комнату: разноцветные ленты сменились длинным, похожим на коричневую пилу, полотном. От него исходила ощутимая угроза всему окружающему: она резала, пилила и кромсала все, что было создано до этим чувствами Охо.
   Джонатан побледнел и схлопотал черно-серую кляксу, которой по счастью не заметил увлеченный своими мыслями ученый....
   ... - Начинать нужно с малого. Дина и Пирс были первыми и вполне удачными опытами. Теперь я готов к тому, чтобы получить во владение всю долину, в которой стоит мой дом, а также людей, проживающих здесь, - Охо немного помолчал, а затем четко сформулировал свое желание: - итак: я хочу, чтобы вся эта долина и окружающие пастбища стали моей собственностью вместе с людьми на ней...
   ... Пирс ощутил, как вокруг начало что-то происходить: кто-то закричал невдалеке, в окнах вилл и домов стал зажигаться свет, гдето заурчал двигатель автомобиля. Гость не хотел признаться себе в том, что все это происходит в действительности рядом с ним и с ним, и делает это его бывший друг.
   Пирс едва успел уничтожить роту клякс, направлявшихся к нему....
   ... Охо краем глаза заметил что-то постороннее, но что это было, точно не разглядел. Он выключил свет и вышел из лаборатории...
   ... Пирс, подумав о том, насколько Охо доверяет прибору, что даже после такого приказа способен пойти спать, перепрыгнул через окно. Он ощутил, как нечто страшное, что-то похожее на волкодава, надвигается на него, но успел создать мысленный образ пустоты, в котором растворяется это нечто, и угроза исчезла.
   Очевидно, хозяин дома оставил ловушку для воров, поэтому даже не закрывал окно на улицу. Справившись с этой неожиданностью, Джонатан включил свет, лучи которого не могли быть замечены хозяевами, так как окно их спальни находилось с другой стороны дома, и сел в кресло, где незадолго до этого сидел Охо.
   "Что произойдет, если я прикажу пирамиде самоуничтожиться, прихватив с собой в ад саму память Охо о "Демиурге"? Он уже сломал Дину и натворил каких-то дел в долине. Я уж не говорю о себе, поскольку способен хоть как-то защищаться. Если я отдам такой приказ, вернется ли все на свои прежние места или останется как есть?".
   Неожиданно Пирс увидел, как над пирамидой появились облака чисто-розового и розового с примесью коричневого цветов. Он сразу сообразил, поскольку предметы охали и вздыхали, обвивая друг друга, что Охо и Дина занялись любовью. Ясно было и то, что коричневый оттенок - оттенок насилия - принадлежит хозяину дома. Негодовать по этому поводу было бессмысленно, но Джонатан сделал вывод, что прибор действует и на расстоянии. А это в свою очередь заставляло гостя дома быть осторожным вдвойне, чтобы не давать хозяину повода делать выводы о своих желаниях и мыслях по тем астральным клише, появление которых тот мог наблюдать в лаборатории.
   Между тем, охающие облака, проникли сквозь стену, и исчезли из лаборатории, потянув за собой аналогичные по цвету и вздохам ленты, направляясь, очевидно, к своим создателям. Пирс вернулся к размышлениям:
   - Если же я оставлю все как есть, то Охо в конце концов захочет власти над всей планетой, если и не подальше, а эти жертвы не идут ни в какое сравнение с теми, что останутся теперь, если я отдам приказ о самоуничтожении пирамиды. Ну что ж: из двух зол выбирают меньшее...".
   ... Лежа в постели, Пирс трясся в нервной лихорадке, пока, наконец, ему не пришла в голову мысль об отмене своего приказажелания, и тогда сразу все прекратилось. Он лежал обессиленный, в холодном поту, вспоминая события последнего часа.
   В первые несколько секунд после приказа вообще ничего не произошло, и это молчание уже само по себе было жутким. Пирсу показалось, что он свидетель затишья перед бурей, во время которого в комнате скопилась психическая сила, сопоставимая по мощи с ядерным взрывом. Более того, он мог поклясться, что прибор начал думать, а потом в него, в Пирса полетело все, что только можно себе вообразить: змеи, кляксы, ленты, пилы, ножи, горшки, облака - все это было кашей всевозможных цветов и оттенков. Он приказал прибору уничтожить это месиво, но тот выполнил приказ не полностью: большая часть астральных клише вливались в Пирса потоком. Он упал на пол и забился в истерическом припадке, пока силы не оставили его, измотав нервную систему, и когда через некоторое время все эти штуковины уже не могли основательно на него влиять настолько он отключился от происходящего, тогда вернулось самосознание: он, абстрагировав свое внимание от земного тела, усилием воли Высшего "Я" заставил его подняться, как мешок с костями, и довел до кровати, куда, бросив там в лихорадочном состоянии.
   Уже теперь, отменив приказ, он понял, что Охо застраховался от подобных вмешательств в свою жизнь и жизнь пирамиды, отдав приказ об уничтожении всякого, кто посягнет на него лично или на прибор. Однако, Охо не понял того, что информация подобного рода является алгоритмической, последовательной, а это уже область рассудочной, а не астральной деятельности. Поэтому приказ Пирса об уничтожении заставил "Демиурга-1" думать. Эта способность и вовсе испугала гостя, ибо неизвестно, как и что мог надумать этот самый "творец". После этой мысли, получив напоследок потрясшую его кляксу, сквозь стену проникшую в комнату, гость понял, что уже не может ни о чем больше думать и впал в тяжелое забытье. -==ГЛАВА 6.==
   Утром Пирса разбудил ужасный крик Охо. Поскольку гость так и уснул в спортивном костюме, то мгновенно бросился в лабораторию. То, что он увидел, заставило его задрожать от ужаса, но, сжавшись в ожидании полка клякс, он с удивлением понял, что их нет. Тогда он еще раз оглядел, что предстало перед ним. Всю лабораторию заполняло жуткое месиво - разноцветное, орущее, пахнущее, воняющее и постоянно меняющее свою форму.
   Прижатый к стене, истерически выкрикивая приказ об уничтожении этой быстро разрастающейся твари, стоял с искаженным лицом Охо, но монстр словно и не думал исчезать.
   Пирс подошел и выключил прибор. Монстр вздрогнул и стал распадаться на части, которые вылетели в окно, а небольшая их доля досталась хозяину и его гостю.
   - Что?... Что?... Что ты сделал? - задыхаясь от ярости, кинулся Охо к Пирсу.
   Тот остановил его одним движением руки и холодным взглядом:
   - Остынь!
   Охо задрожал, потом весь обмяк, и, сев прямо на пол, зарыдал:
   - Ты убил меня. Его нельзя было выключать. Там все мои желания и мечты, вся моя жизнь.
   - Успокойся, Охо. Прибор цел, а это чудовище было небезопасно.
   - Это ты его сделал! Ты! - Лицо Охо снова исказилось яростью, пока тебя не было, все шло как надо.
   В лабораторию вошла Дина:
   - Дорогой, что случилось?
   - Убирайся отсюда! - заорал Охо на жену, - только тебя здесь не хватало! Подстилка! Дрянь! Шлюха!
   - Хорошо, хорошо: я уйду, - женщина вышла.
   Пирс, молча наблюдавший эту сцену, не спеша подошел к Охо, и, взяв его за локоть, сказал:
   - Вставай, вставай. - И, когда тот встал, Джонатан продолжил: знаешь, твои отношения с Ди не мое дело, но вот ..., - и он от души врезал старому приятелю в челюсть. Тот отлетел к окну и несколько минут лежал с ошеломленным видом, не понимая, как это с ним творцом творца - могут так обращаться.
   Затем он поднялся и сел, посмотрев на Пирса долгим, многообещающим взглядом.
   - Вот что, дружок, - заговорил он, наконец, - ты мне уже успел поднадоесть за эти несколько часов. А не свалить ли тебе отсюда?
   - Нет проблем, старик, - в тон ему откликнулся Пирс. - Только я кое-что с собой прихвачу, чтобы тебе не повадно было превращать людей в зомби.
   - Что? Что ты сделаешь? - Охо привстал.
   - А вот что, - вытаскивая из розетки штепсель и засовывая пирамиду под мышку, ответил Пирс, и быстро пошел двери.
   - Я... Да мне... Да... Я убью тебя! - Пока глаза Охо рыскали по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого, Пирс юркнул за дверь, и захлопнул ее, предварительно прихватив с собой ключи, оброненные Охо на пороге.
   В сопровождении боя тамтамов, которыми хозяин дома награждал дверь лаборатории, Пирс побросал вещи и пирамиду в чемодан и, не попрощавшись с Диной, готовящей на кухне завтрак, бросился к выходу их дома. Уже в гостиной по прекратившемуся стуку он понял, что Охо покинул лабораторию через окно, и неминуемо встретиться с ним на пороге дома. Поэтому, открывая парадную дверь, он уже занес ногу для пинка, и стоявший там с молотком в руке Охо, отлетел от удара в грудь, не успев даже замахнуться.
   Доехав до излюбленного обрыва, Пирс по привычке остановил машину. Ему было ясно, что Охо не может сделать тех выводов, которые даны ему, поскольку незадачливый ученый не обладает для этого необходимой информацией. Это успокаивало, явно указывая на тактическое преимущество. Он начал перебирать четки. Ясно, что после того, как он выключил пирамиду, ничего особенного не произошло, то есть все, что было сделано прибором до сих пор, не вернулось на свои места. Второй вывод был не менее важен: прибор увеличивал ауру своего действия, как бы включая в свое поле материализации всех существ, на которых ему указали. Об этом говорило появление монстра в лаборатории Охо после того, как тот отдал приказ о подчинении всей долины себе. Однако, Пирс был убежден, что это не все. Монстр был безусловно порожденьем не только астрального мира, но и разума. И вот этого-то Пирс боялся больше всего, ибо было совершенно неясно как, почему, а главное зачем, прибор начал думать, накапливая, сортируя и оформляя эмоции, страсти и чувства в единый клубок.
   Ведь его этому никто не учил, а привести это могло к созданию целой астрально-материальной, живой планеты, копирующей все астральные импульсы с настоящей Земли. Появление такого тела рядом с ней или на ее поверхности грозило совершенно непредвиденными событиями, а ситуация, выпущенная из под контроля, контролирует того, кто ее выпустил. Это и означало, что человечество вполне могло оказаться под колпаком этой самой "небывальщины", как мысленно окрестил ее Пирс.
   После столь плачевного вывода, Пирс энергично встал, потянулся и снова уселся за руль автомобиля. Не приняв окончательного решения, он избрал простое ожидание, пока Охо сам чего-либо не предпримет. А в том, что это произойдет, Пирс был уверен абсолютно. -==ПЕРВЫЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.==
   Свет померк, затихли и звуки. Ночь накатывалась волной человеческого небытия. Уплывали вдаль мысли и чувства, слабо пахнущее духами тело упало в никуда вместе с памятью. Нет меня, нет его, нет мира - не было ничего. Лишь тьма, объявшая наконец свет, окружила мое "Я", а оно - маленькое и беспомощное пред этой Довселенской Никчемностью все же билось и пульсировало бессознательно, отчаянно, упрямо.
   Тьма и "Я" - кто осветит, кто потушит. Сгущающаяся ночь отбирала последние ощущения-отражения, словно поставила себе целью не дать, не позволить, пресечь любую точку опоры, в которой могло бы увидеть, осознать себя "Я". Одна пустота - до разрыва, до смерти, До Забвения - начало паники, ужаса, Страха.
   Страха...?
   Тьма свернулась в кольцо, в спираль, в жгут, скрученный из клубов туч разноцветных, мрачных, бездумных. Вращающийся мир Тьмы звал, обволакивал, затягивал в эпицентр-центр, гипнотизируя медлительностью-мерностью своего вращения.
   "Неужели в Ничего? Неужели в Никуда?" - замерло в оцепенении "Я", забыв о последней своей принадлежности - пульсе.
   Теперь "Я" было лишь Страх.
   Страх...?
   Из центра спирали Абсолютного Ничего поверх клубящихся, но неколебимых туч Тьмы, появился цветок. Он приближалсяраспускался, занимая собой все пространство Пустоты. Пестики-дыры и лепестки-туманы - сизые, коричневые, серые длились-текли, образуя Легионы Тьмы, Легионы Ничего, и было лишь "Я" - Страхиллюзия и Тьма-ужас-иллюзия - Сон!
   Сон...?
   Клубы-тучи-туманы втянулись туда, откуда взялись - в Ничего, и предстало небо - бездонное, лазурное, неподвижное. Ни облачка для ищущего взора, будто чудесный летний день, но ... солнца не было. Лишь однородная, ясная Беспредельность до горизонта и за ним.
   За ним, за горизонтом небо сливалось с морем. Океан Вечности состязался с небом в Беспредельности и их жгучие объятия покидали неподвижную реальность. Даже штиля не было в этом единстве, но вот корабль...
   Посреди океана и неба, прямо на границе меж ними высилась, парила, вздымалась величественная бригантина. Полыхают на палубе блики золота, раздуваются паруса, увлекая корабль в путешествие по Океану Покоя, и начертано на борту Имя Его.
   Имя?..
   Корабль "Вечность" разрезал воды Океана Жизни, и округлые паруса указывали на стремительный его бег. Но корабль оставался недвижим, ибо на всем горизонте и за ним не было даже точки, чтобы узнать, сравнить, понять маршрут, скорость, курс. А за, под кормой застывший как слеза янтаря океан - бездонный и все такой же неподвижный как небо - хранил свои тайны. И было совершенно неясно куда и зачем глядят глаза красавца-рулевого.
   Рулевого...?
   Высокий брюнет в капитанской треуголке, красном камзоле, ботфортах и при шпаге твердо сжимает позолоченные рукоятки штурвала, не глядя на компас. Что видит он в безбрежной дали покоя? По каким ориентирам прокладывает маршрут необычного судна?
   Или не кораблем вовсе правит брюнет?
   Не кораблем...?
   Быть может, он управляет тем, что вокруг корабля.
   Вокруг...?
   Неожиданно я оказываюсь на палубе в виде красивейшей из женщин, одетой в бальное платье, сливающееся оттенком с небесами, солнце-волосы убраны на верх, а голову венчает диадема из черных алмазов, наибольший из которых спадает на лоб.
   Брюнет в красном камзоле изящным движением закрепляет румпель и направляется ко мне. Он чрезвычайно любезен, что-то рассказывая мне о Вселенной, о Вечности и своей власти. Он говорит, что корабль, где мы находимся, ни что иное как центр мира и вокруг него в Океане Жизни разбросаны мириады миров-планет и звезд. Он рассказывает так, что я ощущаю на себе гипнотическое воздействие его власти и силы, и напрягаю до предела свое сознание, чтобы не оказаться подчиненной, раздавленной, обольщенной брюнетом в красном.
   - Не изволит ли мадмуазель дать свое согласие на то, чтобы стать моей женой? - обволакивает баритон, - наш союз послужит Вселенной.
   - Вы слишком торопливы, сударь, - отзываюсь я в лихорадочном поиске ответов: зачем я ему? кто я? что я значу во Вселенной, если Его Величество Сатана предлагает мне брак? Кто, кто, кто? Зачем?
   - Не желает ли мадмуазель взглянуть на маленькую часть моих владений, хозяйкой которых может стать и она, если конечно согласится на первое предложение? - ни лести, ни улыбки, ни жестов повесы - все сдержанно и с достоинством, будто во всем происходящем нет никаких чувств, но какая-то высшая необходимость ... для него. Вот только я этой необходимости не знаю, что и означает игру в темную.
   - С удовольствием, - надеясь на получение дополнительной информации, произношу я, и мы взлетаем.
   С высоты оказывается, что корабль действительно венчает центр океана жизни, и от него расходятся концентрические волны до горизонта, за горизонт. Я выхватываю глазами какие-то острова на поверхности.
   - Это - мои миры, - отзывается на мои мысли спутник, - я их князь.
   Через некоторое время он произносит:
   - Спустимся. - Мы устремляемся вниз.
   Я с удивлением вижу разбросанную на десятки километров золотую решетку, в провалах которой зияют водовороты Океана Жизни. По лентам решетки в сопровождении классической музыки движутся танцующие пары. Все сверкает и блестит в этом мире. Надушенные, одетые в невообразимо-роскошные платья, в еще более дорогих украшениях дамы застывшими улыбками одаривают своих кавалеров, изредка бросая цепкие взгляды на наряды, прически и внешность других дам. Мужчины - чопорные и развязные одновременно - что-то нашептывают в ушки, украшенные бриллиантами. Все это похоже на театр, где главными действующими лицами являются куклы, если бы ...
   Изредка одна из пар, как бы случайно, проваливается в проемы между золотыми лентами решетки, но и в этот момент - миг смерти выражение их лиц не меняется, будто они думают, что и это игра, но водоворот Океана Жизни уносит их, разлагая, растворяя без остатка и следов для того, чтобы позже использовать этот отработанный материал при создании других, более совершенных форм.
   - Печально! - произношу я.
   - Закономерно! - отзывается брюнет.
   - А как же сострадание и любовь? - не сдаюсь я.
   - Им невозможно объяснить это, да и не нужно ... пока, - его взгляд холоден и расчетлив, - здесь живут играя в представления о том, кто каким должен быть, но не знают даже себя. Это мир иллюзий. Брюнет рассуждает так, будто сидит за шахматным столиком, искренность здесь смешна и опасна.
   - Но ...
   - Я покажу вам мир искренности. Летим.
   Мы снова парим над океаном, пока я не оказываюсь в странном лесу, по которому туда-сюда ходят самые обычные люди. Внезапно я обнаруживаю, что брюнет оставил меня.
   В мире, куда он меня забросил, светло, и люди спешат по своим делам, мало обращая внимания друг на друга. На меня никто не смотрит. Я понимаю, что здесь никому ни до кого нет дела, искренность тяжела и сопряжена с ответственностью, и мало кому удается брать на себя чужой груз, а также делиться своим, ибо информация о себе - залог зависимости от кого-то. Мне становится зябко от царящего здесь многолюдного одиночества.
   Начинает смеркаться. С ужасом я обнаруживаю, что головы окружающих людей превращаются в волчьи, лисьи и кабаньи морды. Теперь они действительно искренни: грызутся, рычат, кусают друг друга. Но меня по-прежнему никто не видит, и я благодарю брюнета за эту милость.
   Сумерки сменяются ночью. Оборотни растворяются в воздухе, оставляя меня наедине с неподвижным лесом. Время здесь кто-то выкрал: час или вечность не имеют значения. Я сижу на небольшой поляне на каком-то пне и жду. Но ничего не происходит.
   По спине бегут мурашки от жуткой тишины, темноты и неизвестности. Ни ветерка, ни шевеления, ни звука. Смерть! Одиночество! Никого и ничего, не для кого и не к кому! Первая вечность проходит.
   Никаких перемен. Хоть бы звезды были видны. Я начинаю молиться, но молитвы валятся в пустоту, в никуда. Вторая вечность прошла.
   Сколько должно быть терпения, чтобы сидеть вот так, зная, что идти некуда, да и не для того оставил меня здесь брюнет, чтобы я могла куда-нибудь идти. Но я пытаюсь. Тщетно! Ноги не слушаются, меня сковало невидимыми цепями. Третья вечность прошла.
   Потекли мысли о брюнете. Показал миры масок и оборотней - все фальшь и обман. Нет в его царствах Любви-Мудрости, а Вселенная, в которой чего-либо не достает, несовершенна. Четвертая вечность прошла.
   Я умею любить. Нет, не умею - просто люблю. Уметь любить значит напрягать свои силы, любовь же течет как река без сомнений и усилий. Она и есть сила. Пятая вечность прошла.
   Может, для того предложил он брак, чтобы одарила я его миры Любовью-Мудростью? Но достанет ли у меня сил на это? Что за вопрос: сколько есть сил, отдам этим холодным планетам. Шестая вечность...
   "Забери меня отсюда! Быстрей!". Седьмая...