- И что... здорово подпилил? - озадаченно осведомился Джакоб.
- Пеший воин не проложит по этому мосту тропу.
Джакоб удрученно взглянул в сторону удаляющейся кареты, нахмурившись стегнул скакуна и помчался сквозь пыль. Леди Елизабет, строя индийцу глазки, помчалась за Джакобом.
- Ну, если соврал!... - скрипя зубами, прокричал ей Кулакин, - шкуру спущу с индуса пархатого!
- Но как же мы проедем, Джакоб?
Джакоб Кулакин хмуро молчал, напряженно вглядываясь в даль. Там уже разворачивалась грандиозная панорама Большого каньона.
Питер Счахл высунулся из окна кареты и, кашляя, восторженно указал всадникам на отвесные рыжие скалы, мерцающие в дымном мареве. Показался мост.
- Но, милый, пора сворачивать!
- Не так страшен черт, как его малюют, - процедил Джакоб.
- Джакоб!
- Ну, что? Что "Джакоб"? Я уже тридцать лет Джакоб! Молчи, Лизабета!
Ветер свистел в ушах. Леди Елизабета, крича, тщилась нагнать Джакоба Кулакина, бесстрашно пришпоривающего скакуна.
Карета с грохотом въехала на мост, и он тотчас развалился.
Джакоб поднял коня на дыбы перед раскрывшейся бездной. Кони, попятясь, смотрели красными, косыми глазами на медленное падение обломков маста и кареты вниз, к переливающейся на солнце нитке Колорадо.
Там и сям на поверхности реки показались сверкающие розочки всплесков.
Только когда грохот затих, совершенно белая от ужаса леди Елизабет прошептала:
- О боже... Бедный Питер...
- Черт побери! - вскричал красный как пион Джакоб, - индус оказался прав! Так я и думал!
- О боже... Джакоб, но почему ты решился ехать по этому мосту?
- Черт побери! Каррамба! Все, как-то думал, обойдется...
- О, как ты непредусмотрителен!
- Молчи, Лизабета! Не трави душу...
Путники спешились. Скакуны принялись щипать чаппораль, леди Елизабет стала собирать цветы и грибы. Джакоб сел на пень и наморщил лоб.
- Итак, - сказал он, подумав,- мы остались без кареты, без бедняги Питера, что еще хуже... впрочем, на всех карет не напасешся, а бедняга все-равно долго не протянул бы. Одна ты у меня осталась, Лизабета... И черт меня побери, если я знаю, что теперь делать! - он в ярости вскочил.
- Лизабета!
Леди Елизабет грустно посмотрела на Джакоба Кулакина.
- Лизабета! Вперед!
. . . . . . . . . . .
Мрамалад остановился как вкопанный: ноги на ширине плеч, чуть согнуты, руки будто держат перед грудью стекло.
Громадная толпа индейцев, гикая, свистя и улюлюкая, опрометью бежала на него со всех сторон.
Мрамалад встречал их короткими ударами по морде. Индейцы валились с ног и начинали ползать по траве, как младенцы.
Для Мрамалада особенно удобны были набегающие на него сзади, этих он не оглядываясь хватал и перебрасывал через себя вперед, сшибая заодно троих-четверых набегающих спереди. Таким образом без особенного напряжения Мрамалад действует минут десять, никого, однако, не зашибая насмерть.
Наконец очередь доходит до самого главного индейца, такого же сильного и отважного как Мрамалад. Индеец Мрамаладу стукнул в морду, Мрамалад стукнул индейцу в морду. Индеец Мрамалада три раза стукнул в морду, и Мрамалад три раза индейца.
Через десять минут вконец замордованный главный индеец предлагает мир.
Mрамалад, видя, что нейтрализовал дурное влияние Лысого Монтахью, братается с главным индейцем; но тут один самый подлый индеец со зверской мордой поднимается из травы и метко бросает в Мрамалада нож.
. . . . . . . . . . .
Часто останавливаясь от рыданий, Джакоб большими красными буквами написал на перекладине креста: "Леди Елизабет Джамбаттиста Хронь. Спи спокойно, дорогая подруга. Клянусь тебе..." - но больше на перекладине не было места. Некоторое время Кулакин стоял молча, утирая слезы и ежась от ледяного ветра, дующего с Атлантики.
Неожиданно за его спиной послышался надрывный кашель. В страшном ужасе Джакоб оглянулся и окаменел: действительно, перед ним стоял бедняга Питер Счахл, живой и невредимый.
Джакоб протянул руку и потрогал беднягу. Тот разразился приступом жесточайшего кашля.
- А... разве ты... не упал тогда с каретой?
- Упал...- еле смог сказать Питер сквозь приступ надрывного кашля.
- Так, понятно... Ну, и?
- И ничего. Отлежался...
. . . . . . . . . . .
Княгиня некоторое время молча ходила взад-вперед, искоса поглядывая на него.
Свет свечей колыхался от сквозняка и ркрашивал в желтый цвет белые, сплошь покрытые инеем, окна.
- Вы не похожи на русского, - задумчиво сказала княгиня.
- Вы правы, княгиня. Я папуас.
. . . . . . . . . . .
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Глава ужасов о том, как масоны чуть не погубили кочегара.
"Чудеса в наше время случаются только поганые"
А. и Б. Стругацкие
Трудно, конечно, смотреть телевизор такими неравноценными кусочками, но в общем все понятно. Тем более, что когда Валера приезжал на работу, он расспрашивал о содержании пропущенных кусков телефильма у своего приятеля Ивана, кочегара.
Иван парень грамотный, и как многие кочегары - начитанный, но тоже не дослужился до пятого разряда, потому как он такой раздраженный на судьбу, что его все, где могут, затирают и втаптывают в говнище.
Иван глубоко презирал телефильм, но из злости смотрел, ничего не пропуская. Телефильм "создан", как он с невыразимой ненавистью говорит, по мотивам "Наследника из Калькутты".
( Это подозревают многие телезрители, поэтому кратко расскажу о знаменитом романе Штильмарка и Василевского "Наследник из Калькаутты". Книга написана тяжелым, липким языком и повествует о непрекращающейся погоне героев времен героического капитализма друг за другом - по Европе, Азии, Африке, Америке, по разным океанам и т. д. ( особенный шик заключается в том, что одно из немногих мест, где герои не появляются это Калькутта). Цель этой нудной погони очень невнятна, непонятно и то, почему героев мотает то на один, то на другой конец земного шара. Описание погони прерывается не относящимися к сюжету экскурсами в далекое прошлое. Лейтмотивом книги является описание какого-то острова, на который все персонажи по необьяснимой причине регулярно наведываются и околачиваются там, пока не наступит время пускаться в погоню. Насколько я помню, к концу книги все герои, даже разных национальностей, оказываются друг другу кузенами, братьями или детьми и вчистую истребляются друг другом, пограничниками, пиратами, разбойниками, алькальдами, таможенниками, работорговцами, неграми, индейцами, обитателями необитаемых островов и регулярными войсками. Книга приятно оформлена, оценивается на рынке в 60 - 70 рублей и предназначена, видимо, для слабоумных. Почитатели книги говорят, что она учит их мужеству и находчивости, а один книжный маклак заявил мне, что она "учит его любить жизнь"! Словом, книга является одной из лучших в этом роде, но слабо напоминает четко мотивированного и пронизанного причинно-следственными связями "Папуаса из Гондураса". )
Но Иван интеллигент, пишет авангардные стихи, и поэтому люто ненавидит и валит в одну кучу и "Наследника из Калькутты", и "Папуаса из Гондураса", которые, по его определению, являются "масонскими штучками". К масонству Иван особенно нетерпим и считает это страшное гипотетическое явление источником всех общественных и своих личных невзгод. Валеру Маруса он, в целом, масоном не считал и поэтому был к нему снисходителен, разрешал целыми днями греться у себя в котельной.
Я потому про этого Ивана так подробно говорю: дело в том, что Валера рассказал ему нехитрый рецепт изготовления браги из томатной пасты, и в воскресенье, когда мороз как раз ослаб, Иван заехал к Валере попробовать, что за брага получается.
У Валеры совсем поспела пятилитровая банка, они сели и сразу стали пробовать. Иван некоторое время чувствовал себя неловко, уж больно убогая оказалась обстановка, он даже не ожидал.
Валера, наоборот, был приятно взволнован и оживлен, потому что надо же молодец какой - такую брагу хорошую сделал.
- Ну что, Иван, хорошая бражка?
- Да ничего, только страшная какая: красная.
- Ну и что, что красная?
- А вот осадок какой красный.
- Ну, не хочешь, так можно через марлю процедить. А я прямо с осадком пью. А забирает зато здорово, как-то по особенному.
- Я что-то не чувствую.
- Погоди, скоро почувствуешь. Я ее еще маленькой укрепил.
- Ну не дурак ли ты, Валера? Я к нему специально еду брагу пробовать, а он туда водку влил! Водку-то лучше бы отдельно выпили!
- Нет, Иван, так гораздо лучше, и ты так делай. Я вино, брaгу больше люблю. Водку выпил и хлоп, все. А тут сидишь, пьешь.
- Чего ты говорил - у тебя электричества нет?
- Так сегодня потеплело, электричество больше не отключают. Жалко, сегодня как раз "Папуаса из Гондураса" не показывают - воскресенье.
- Да ну его в жопу, я его вообще больше смотреть не буду. Такое говно телефильм! Мне только один момент понравился.
- Это про что?
- Про мушкетеров смотрел серию? Ну, история этого алмаза дурацкого?
- Нет, Иван, не видел я. В гости я ходил. Ты расскажи. Я только про Высокое Возрождение видел, а следующую не смотрел. Что там было?
- Ну и правильно, что не видел - такая блевота, хоть плачь. Ну, про д"Артаньяна и Блеза Паскаля. Ты хоть слышал про Паскаля?
- Слышал чего-то.
- Эх, Валера, тростник ты мыслящий. Ну там короче, д"Артаньян ради карьеры у Паскаля невесту увел, потом его шпагой проткнул и веселую песню спел. Тьфу ты,"Что за рыцарь без удачи!" Но один момент хороший, ничего не скажешь. Там кардинал спрашивает у этого мужика:
- Он один?
Тот ему: Нет, ваше преосвященство.
- Двое?
- Нет, ваше преосвященство.
- Трое?
- Нет, ваше преосвященство.
- Четверо?
- Нет, ваше преосвященство.
- Пятеро?
- Нет, ваше преосвященство.
- Шестеро?
- Нет, ваше преосвященство.
- Сколько же?
- Семеро, ваше преосвященство.
( Я могу обьяснить, почему Ивану понравился этот диалог: он сильно напоминает собственные авангардные стихотворения Ивана.
Вот парочка для образца:
Все пройдет
"О, как мало осталось!.."
Девять.
Восемь.
Семь.
Шесть.
Пять.
Четыре.
Три.
Два.
Рубль.
Возрождение ценой утраты
Воодин.
Водва.
Вотри.
Вочетыре.
Вопять.
Вошесть.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот такие стихи пишет Иван, только я чего боюсь: если уж чего называть масонским явлением, то не такие ли стихотворения в первую очередь? )
- Хочешь, телевизор включим? - предложил Валера.
- Да ну его в жопу!
- А чувствуешь, забирает бражка?
- Подумать только, - сказал Иван, вдруг задумавшись, - мы так давно смотрим телевидение, что уже отвыкли от нормальных, не порченых им, людей...
- Да, а тебя разве не забрало?
- Это тебя на старые дрожжи забирает.
- Слушай, я как раз анекдот вспомнил.
- Только, ради бога, не похабный!
- Да нет, я как раз не похабный вспомнил. Это, значит, мужик один пошел на улицу. Вышел, значит, идет, идет, на руку смотрит. (пауза) Нет! Вспомнил. Мужик, значит, утром проснулся... (пауза) Да! А у него жена была. Ну вот жена утром встает и выходит на улицу... Идет, идет...(пауза) Ну, ушла на работу, значит совсем. А мужик утром встает, (Валера говорит таинственно, с отчаянной жестикуляцией ) смотрит в одну комнату - нет жены, смотрит в другую - нет жены, смотрит в третью - нет жены...(пауза) смотрит на кухню - нет жены, смотрит в ванную - нет жены...(пауза)
- Смотрит в туалет - нет жены, - дополнил рассказ Иван.
- Ну пошел, идет, и раз: на руку посмотрел! Нет...(пауза) Да! Вспомнил! Ну, мужик в холодильник. Достает колбасу, сыр, там, хлеб и бутылку! ( Торжественно ) Поллитра! Водку, значит, выпил! И пошел на улицу. Идет и на руку смотрит... (пауза) ... Навстречу парень идет и закурить спрашивает... Нет! Во! Вспомнил! Мужик часы-то дома забыл! А навстречу парень идет! А часов-то нет! Парень спрашивает закурить и на часы смотрит, и спрашивает: сколько времени? А мужик на руку посмотрел, смотрит - нет часов! А парень-то все понял и убежал. А мужик за ним, значит... (пауза) Да! И часы-то отоброл и пошел домой. А уже ночь, значит, темно! Прищел домой, жена спрашивает: Где часы? А мужик говорит: Вот они. А жена тогда и говорит: Эх ты, вот часы-то на столе лежат.
- Ты свои масонские анекдотики брось! - хмуро заметил Иван.
- Нет я просто забыл немного. И еще один вспомнил!
- Нет уж, хватит! Включай свой телевизор лучше.
Валера включил свой телевизор.
- Какую программу?
- Откуда я знаю, какую программу? Включай, посмотрим.
"Дорогие товарищи! Сегодня в нашей программе вечер одноактных пьес из античной жизни, по мотивам произведений Жана Расина, Освальда Шпенглера и других."
Титр:
Ипполит
( По мотивам произведений Ж.Расина )
( На сцене сидит убеленный сединами старец, листает какие-то пергаменты. Вбегает юноша с совершенно перекошенной мордой и скрежещет зубами. )
Старец ( грустно и вальяжно ): Ты кто, о отрок?
Юноша ( с пеной у рта ): Я - дикий Ипполит!
( Юноша разрывает на себе хламиду и убегает. Занавес.)
Иван и Валера задумчиво смотрят на экран.
- Не понял! - наконец говорит Иван.
Валера поскреб затылок и вздохнул.
- Это типа юмор, что ли? - спросил Иван.
- Из античной жизни, - равнодушно пояснил Валера, не нашедший драму чем-либо необычной. На экране телевизора новый титр:
Закат Европы
( По мотивам произведений О.Шпенглера. )
( На сцене две колонны, два фикуса, две двери. Из одной двери, в ванную, опрометью, босой, и вообще, только кое-как изящно задрапированный, выбегает Архимед. )
Архимед (свежо, молодо, как типичный представитель начала цивилизации, очень вдохновенно):
- Эврика!
( Из другой двери выходит Андрей Филиппов, грязный, постаревший, хоть и моложе Архимеда лет на двадцать, сгорбившись, в обтруханных штанах, с сеткой пустых бутылок - видно, шел сдавать, да заплутал. )
Андрей Филиппов (с мудрой горечью представителя заката цивилизации):
- Хуеврика!
Все происходит мгновенно, вся драма занимает пять секунд, то есть лучше описать так:
Архимед: Эврика!
Андрей Филиппов: Хуеврика!
(Занавес)
Иван вскочил, как ошпаренный:
- Ты слыхал!
- Чего?
Иван подумал и дико рассмеялся:
- Ты знаешь, мне как показалось он сказал?
- Как?
- "Хуеврика!"
- Дык он так и сказал, - спокойно ответил Валера.
- Ты что, чокнулся, что ли?
- А теперь часто по телевизору такое показывают, Иван, перестройка.
- Какое "такое"?
- Вот на днях семихуев показывали.
- Кого?
- В Африке зверь такой - осьминогий семихуй.
- Да ты совсем охуел от своей браги! Окончательно с резьбы свинтился! Давай переключай, хватит нам эту мудотень масонскую смотреть!
Валера переключил телевизор на другую программу и стал разливать брагу.
Александр Жегулев
"Так было и с Сашей Погодиным, юношей
красивым и чистым; избрала его жизнь на
утоление страстей и мук своих... Печальный
и нежный, любимый всеми, был испит до дна
души своей, и был он похоронен со злодеями
и убийцами."
Л.Андреев
...но когда стемнело, Саше стало совсем невмоготу смотреть на далекое зарево городских огней.
Глаза его слезились от фар редко проезжавших машин, и еще от того, что прошло только несколько часов как он поцеловал - может, в последний раз! - юную жену и чистого, безмятежного младенца...
"Нет, - в который раз он до крови стиснул зубы, - так надо!"
"А зачем?" - снова обволакивала его паутина неуверенности, неоднозначности и, самое главное, сильной поганости избранной им судьбы.
"А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды мерцали ему: доля такая.
"Какая доля? Бедовая доля?"
"Нет. Просто: доля такая."
Машины уже совсем перестали проезжать. Саша выбролся из канавы на шоссе и, терeбя потными руками перочинный нож, двинулся во тьму.
Со стороны города послышалось ритмичное повизгивание и замерцал огонек: приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.
- Стой, почтальон, - изнемогающим голосом сказал Саша, доживая последние секунды до перелома, - остановись, пора...
Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.
- Чего? - отозвался ошалелый почтальон, ставя ногу с педали на землю. В тот же миг Саша выпростал из под пиджака руку с ножом и несколько раз, как мог глубоко, ударил его. Почтальон побарахтался в своем велосипеде и с грохотом свлился на асфальт.
"Кровушка невинная пролилась..." - с горечью подумал Саша, сволакивая бездыханное тело под откос.
( Иван недоуменно взглянул на Валеру Маруса, но тот спокойно созерцал демонстрируемое. )
Письма, найденные у почтальона в сумке, Александр какие изорвал и раскидал по шоссе, а какие втоптал каблуками в землю. Завернувшись в ворох реквезированных газет, Саша долго шумно шелестел, как еж, и ворочался в сырых кустах, не в силах заснуть.
"Ну вот и началось...- думал он и дрожал, - Тварь ли дрожащая, или..."
. . . . . . . . . .
Дело пошло быстро и хорошо. К Саше примкнули многие, видно время назрело - его отряд рос, как снежный ком, не по дням, а по часам. После удачного налета на пост ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволяло значительно расширить объем боевых операций. Не пренебрегали и мелочами.
И народ любил Сашу, любил и понимал. Понимал и тогда, когда отряд взрывал водонаорные башни и рушил мосты, и тогда, когда Александр, плача от жалости, расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.
"Землю собой украсил, как цветами" - говорили об Александре по деревням, носили ему молоко, творог - все знали, что взяв с боем сельпо, Саша не реквезировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал. Если кого заставал на экспроприации - расстреливал лично. И дисциплина была в отряде жесткая - никаких разговорчиков, песен. Бойцы, сжав зубы, вытерпели даже объявленный Сашей сухой закон. Все было подчинено одной цели, одной программе:
1. Убей
2. Лучше всего неповинного
3. Мучайся потом
4. Земля содрогнется
5. Совесть народная проснется
7. Еще неизвестно, но что-то будет
И девиз был в отряде прост: "Сегодня ты живой, а завтра тебя нету."
Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху Мокрого и Томилина Саша назначил взводными и доверил совершать самостоятельные рейды по области.
Сеня Грибной Колотырник, жестоко страдающий без спиртного хронический алкаголик, делал все, чтобы оправдать высокое доверие. По призванию Сеня был народным мстителем экстракласса, такого класса, что затряслись бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд, и шарахнулись куда глаза глядят, и спрятали бы голову под мышку. Такого калибра был Сеня мститель, что всему человечеству мог, не сморгнув, плюнуть в рожу, положить ( как Мрамалад бомбу ) Земной шар на одну ладонь и другой прихлопнуть.
Грибным Колотырником ласково называли его бойцы за то, что он часто срывал дурное настроение на грибниках. Порыщет, порыщет в лесу, и наткнется на грибника:
- Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек!
- А что вам, собственно, нужно, товарищ?
- Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?
- Да, собирал.
- А ты их сеял, сажал?
- Позвольте пройти, товарищ!
- Вот то-то грибничек: собираешь то, что не сажал, и жнешь то, что не сеял, и потому не позволю я тебе больше никуда пройти.
И застучит грибнику Сеня морду до смерти. Сегодня ты живой, а завтра тебя нету.
. . . . . . . . . .
- Слушай, это что такое показывают? - с тревогой спросил Иван у Валеры.
- Как чего? Про партизан. А может, про революцию.
- Какие партизаны, балда? Ты видел как они жигуленки взрывают, икарусы?
- Да ты что, Иван, обычный фильм про войну. А может, про партизан.
- Ну, дурак ты, Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги! Не могут такого показывать, понял? Не могут! Может, правда, научная фантастика? Да нет, не похоже...
Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и в тревоге заходил по комнате, не отрывая глаз от телевизора.
. . . . . . . . . .
Пантюха Мокрый уже третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за большим селом Жосицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить рой синих, жирных мух, летающих вокруг, ползающих по траве, по лопухам, по потному лицу Пантюхи. Солнце перевалило за полдень, жара усилилась. Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек, зорко вглядываясь в малоподвижное от зноя село.
Прямо перед глазами Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени сарая гордо клонились в теплоте, как прекрасные женщины Вермеера; дальше несколько баб пололи серое болотище. В самом селе электрик влезал то на один, то на другой столб и трогал электричество.
Пантюха несколько раз поднимал было обрез, чтобы снять электрика со столба, но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал, а обнаруживать себя, раньше времени и даром, Пантюха не хотел.
Оцепенение нашло на него, веки смыкались. Незаметно из овратительного звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев. Пантюха вздрогнул, приподнялся из лопухов и взглянул на залитую солнцем дорогу: из леса к селу ползла разноцветная лента какой-то толпы.
Это была банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки Тихомирова.
Дюжие, вполпьяна для куражу молодцы сшибали шашками репейник, гарцуя на лоснящихся конях; в дрожащем от зноя воздухе колыхались знамена и хоругви кисти Витьки Тихомирова, изображающие самого Витьку Тихомирова, насупленного Нестора Махно, Бакунина, князя Кропоткина с топором в руке, Че Гевару, Джека Потрошителя, Бонни и Клайда и многих других - только Саши Жегулева не было на этих хоругвях, о чем уже и раньше знал Пантюха.
Бойцы у Витьки были самых разных мастей - больше всего, конечно, было усатых, румяных, с пьяными красными рожами, поющих "Ударили Ваню кастетом". Но была, например, группа молодчиков в черных рубашках, горланящих "Джовеньезу" ( а кое-кто из них осторожно мычал "Хорста Весселя"), поодаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята в конфедератках, поющие "Красные маки под Монте-Кассино"; с ненавистью глядели они на чернорубашечников, а на них самих свирепо поглядывали самоварные рожи бандитов с самодельными Георгиевскими крестами.
Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было, шпионов всяких. Но особенно Витька не любил буддистов. Три раза брал Тихомиров приступом город Нирваново-Вознесенск, гнездо и рассадник буддистской заразы, и вырезал всех буддитстов вчистую, и три раза город отстраивался, наезжали на ласковых баб-ткачих мужики (буддитсты, как утверждал Витька), и снова вел Тихомиров свой отряд раскулачивать город НирвановоВознесенск, третий раз за одно лето.
За бойцами ехало пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки подвод обоза - с семенным зерном, бочковой свининой, ящики с самогоном, шампанским и водкой "Золотое кольцо", штуки тканей и югославских обоев, запчасти автомобилей, мебель, посуда, стереоаппаратура.
Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов обихода лично Тихомирова: краски,гипсовые статуи, портрет батьки Махно на велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина "А ля рюс" американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба ( подписанная латинскими буквами: A. CABPACOB ).
Банда подъехала к селу. Витька махнул рукой. Отдельные голоса замолкли и после нескольких секунд молчания гнусный голос запевалы заныл где-то посередине колонны:
Нинка как картинка с фраером гребет.
Дай мне, Кенарь, финку, я пойду вперед,
поинтересуюся, а шо это за кент...
И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин, не дожидаясь конца куплета припев ( впрочем совсем из другой песни ):
А водки сьем бутылочку,
взграмаздюсь на милочку,
а потом в парилочку,
т-т-ттваю мать!
Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и раззявя рот любовались на сытые морды бойцов. Какой-то старик на костылях притащил каравай хлеба с полотенцем и, утирая слезы, подал Тихомирову.
И Пантюхе Мокрому так обидно было глядеть на эту зажиточную вольницу, что он матерясь растолкал баб, и вплотную подошел к Тихомирову.
- Харю разворочу! - задыхаясь, крикнул он.
Все замолкло. Старик с караваем престал плакать и попятился за баб.
Витька важно поправил попаху и, кашлянув, разгладил усы.
- Трись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - Банты еще нархистские нацепил, бандит!
Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша в ленноновских очках.
- Пантюха Мокрый, из жегулевских, - шепнул юноша Витьке.
Витька кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как ласковый барин холопу, сказал:
- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?
Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:
- Сашка светлый, свету дете! Сашка положительное имя стало, мы с ним совесть народную упромыслим, а ты за нами вылез, как вошь на гребень! Ишь, "Чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху-то наел на грабленных сельпо, а мы в отряде по три дня не жрамши!
- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный юноша-анархист, - ведь мы, также как Жегулев, выступаем с прикладной инициативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа!
- А?! "Астрал-ментал", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха, глядя на анархиста, - Эх, вот на кого патрон бы стратить! Слыхал я про тебя, гнида, да руки не доходили.
- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая программа? - спросил юноша, ко многому привычный.
- Сколько ни есть, вся наша
- Но вы могли бы сформулировать?
- Коли я кому сформулирую, дык он не встанет, а программа наша проста: сегодня ты живой, а завтрб тебя нет.
- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха, обращаясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное невосплакучее слезами омываем, для народа радеем! А ты уркаган, тебя в тюрьму надоть! Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.