Незнанский Фридрих Евсеевич. Прокурор по вызову

   Хмуренко разлил кофе и подвинул молодому коллеге.
   - Тебя, уважаемый Михаил батькович, не интересно жизни учить, поскольку ты сильно умный. Понятия не имею, здоровались они или нет с 1985-го по 1997-й, нужно проверить. При назначении Замятина Ильичев в Думе ратовал за него, аж из кожи вон лез, но сам Замятин на это реагировал сдержанно. Есть архивные пленки, обязательно подними, я тоже пересмотрю.
   - Ладно, ладно, Александр Сергеевич, я все сделаю. Но вы же понимаете, и я понимаю: в верхнем слое ничего не наскребешь. Нужно вычислить круг знакомств Замятина в 80-е - начале 90-х, если брать достаточно близкие, получится не больше полусотни человек, ну пусть сто, далее: кто из них имеет тесные связи с КПРФ? Этих уже можно по пальцам пересчитать и, наконец, выяснить, с кем из них он встречался за неделю-две-три до своего назначения. Всплывет что-нибудь интересное - тогда все, считайте, ему каюк. За дело берутся профессионалы, и выкристаллизовывается самоочевидная схема: коммунисты продвинули на пост генпрокурора своего человека, он играет роль троянского коня в президентском лагере. Втерся в доверие к президенту и его окружению, а спустя год начал под них копать, опираясь на поддержку коммунистов в Думе и Совете Федераций.
   - Для чего?
   - Программа максимум - добиться импичмента, программа минимум правительственный кризис и полная дискредитация исполнительной власти. И между делом - выбивание из финансовых структур пожертвования в партийную кассу. Что и требовалось доказать.
   - Не это требовалось доказать, - сказал Хмуренко недовольно, с расстановкой. - И не так! Кто-то проверит сто человек... То есть я должен дать заказ конторе типа "Вулкан", а потом за дело берутся профессионалы Миша Лепешкин.
   - Но я же все равно не смогу сам!
   - Не сам. Ты в команде работаешь. Но своего маленького ЦРУ у меня нет. И дело даже не в этом. Что ты собираешься инкриминировать коммунистам? Что их ставленник взялся вывести на чистую воду "темные делишки антинародного режима"? Тогда сразу напрашивается вывод: кто организовал компромат на него, кому это выгодно?
   - Я вас умоляю, Александр Сергеевич! Мы не в эфире! Кто организовал компромат?! Это и ребенку понятно.
   - Значит, так. "Русское радио" слушаешь иногда? "Не учи отца, и баста!" Понятно трехлетнему ребенку? А нужно сделать так, чтобы академик не смог разобраться. Перед тобой стоит четкое задание: разработать концептуальный план серии передач про Замятина, в которой показать его связь не просто с голыми девками, а с расколом коммунистического блока. И времени у тебя до вечера. Все, иди думай пока! Мне на одиннадцать назначено к ба-альшому начальству.
   - Замечательно, - пробурчал себе под нос Лепешкин. - Есть только две проблемы: где взять раскол и куда упрятать живот Сосновского, чтоб из-за каждого угла не выпирал.
   Хмуренко, услыхав его слова, резко обернулся:
   - Опять за свое?! Запомни, я с тобой эту тему снова обсуждать не намерен! Найди полмиллиарда баксов, открывай собственный канал и делай что хочешь. Давай, полный вперед!
   - Я б с удовольствием, осталось найти полмиллиарда.
   - Женись на внучке Сосновского.
   - Она еще несовершеннолетняя.
   - Значит, на дочери!
   - Петр Витальевич еще не освободился! - надменно сообщила строгая секретарша, когда он вошел в приемную.
   От ее диванно-пружинного голоска Хмуренко поморщился. Шефом скрипучей секретарши был заместитель начальника отдела информационных программ. Хмуренко его терпеть не мог и обычно в упор не замечал, проходил мимо не здороваясь. Но в данном случае уклониться от встречи не представлялось возможным: начальник отдела был в отпуске и Петр Витальевич временно исполнял обязанности. Сам он, кстати, всегда и всем улыбался, тому же Хмуренко, потрясая при этом заплывшими щеками и тремя подбородками.
   Ожидание получилось основательным. Поймав на себе в определенный момент усмехающийся взгляд секретарши: сидишь, дескать, ну-ну, он достал блокнот и принялся делать пометки. Он нарисовал схематического Замятина, раскинувшего руки в стороны, и стал пришпиливать его к распятию булавками, снабженными бирками: "видеозапись", "кредит хозупр. генпр." и т. д. Схема эта не имела отношения к разработке плана кампании, который они обсуждали с Мишей Лепешкиным. План на самом деле был давно составлен, уныл и бесперспективен. А возиться с Лепешкиным приходилось, поскольку он, во-первых, приходился ему, Хмуренко, дальним родственником и, во-вторых, пацан был, безусловно, талантлив. И, естественно, упрям, как положено молодому гению: всегда желал заниматься лишь тем, что выстрадал лично, поэтому к каждому серьезному заданию его приходилось подводить.
   Когда на генпрокуроре не осталось от булавок живого места, на столе у секретарши в очередной раз зазвонил телефон. Шеф, догадался Хмуренко по изменившемуся выражению ее лица.
   - Александр Сергеевич, проходите. Петр Витальевич ждет вас, подтвердила она его предположение.
   Оказывается, он все это время сидел у себя в кабинете один! И занимался чем-то архиважным. Настолько, что надо было его, Хмуренко, томить полчаса в приемной.
   - Здравствуйте, Петр Витальевич. - Хмуренко поздоровался первым, как будто именно он был хозяином кабинета, продолжая бушевать внутри себя и не слишком скрывая это. - Не стану вас долго задерживать, дела, я понимаю...
   - Да-да, конечно, - как ни в чем не бывало деловито подхватил Петр Витальевич, - давайте сразу к делу. Я был на совете акционеров... Вы же знаете, что сегодня был совет акционеров?
   - Да, за новостями слежу.
   - Так вот, сегодня Вилли Геннадиевич был собственной персоной. И в открытую вас защищал. В наблюдательном совете кое-кто прямо жаром пышет против вас и говорил очень нелицеприятные вещи. Я не буду называть по имени-отчеству, вы, наверное, сами догадываетесь. И не он один, хочу вас предупредить, - вы же понимаете, какая там обстановка, и как они стремятся сожрать любого порядочного журналиста. Я, между прочим, тоже взял слово и выступил в вашу поддержку, чтобы вы не подумали... От нашего лица, от журналистской братии. - Петр Витальевич замолчал, очевидно ожидая благодарности, но Хмуренко с профессионально отработанным выражением глубокой заинтересованности молча смотрел ему в глаза... От журналистской братии! Засранец. За всю жизнь не напечатал ни единой строчки и не сказал ни слова в эфире. А в поддержку выступил! Герой России! Осмелился Сосновскому прилюдно лизнуть задницу... - Так вот. По поводу, значит, вашего цикла передач, который вы заявили в субботнем эфире. На всякий случай напишите сейчас заявление об отпуске по состоянию здоровья, если понадобится мы его потом обнародуем, чтобы не выглядело... Ни с вашей, ни с моей стороны...
   - Спасибо, Петр Витальевич. Я абсолютно здоров!
   - Но тогда в случае чего я же не смогу вас выручить! Вам надо заручиться... Ну большей, нежели моя, поддержкой, вы же понимаете. В общем, Александр Сергеевич, если мне навяжут решение о вашем увольнении, я вынужден буду его подписать. Поймите...
   - Я все понимаю! - Хмуренко встал. - Если вы помните, я сам не так давно сидел на вашем месте, пока не было принято решение о моем очередном увольнении. Считайте, что вы меня предупредили.
   Миша Лепешкин трудился за компьютером, оседлав кресло задом наперед, и, свесив руки через спинку, быстро и сосредоточенно нажимал на клавиши. Было видно, что он дозрел. Рядом с ним пристроилась первая помощница Хмуренко - Лада Рябец, она рассеянно поглядывала на экран и нетерпеливо теребила сумочку.
   - Команда в сборе! - удовлетворенно сказал Хмуренко, заливая в кофеварку три чашки. - Начинаем мозговой штурм. Слово господину Лепешкину.
   - Сорок секунд, - отозвался Миша. - Как большое начальство?
   - Как обычно, с полными штанами.
   - А, - сообразил Лепешкин. - Нас опять типа закрывают!
   - Александр Сергеевич, материал, - перебила Лада.
   - Хорошо, как раз сейчас и обсудим! - ответил Хмуренко, улыбаясь.
   Но Лада не поддержала, по обыкновению, его благодушного тона, покачала указательным пальцем и скосила глаза на Лепешкина. Хмуренко удивленно уставился на нее.
   - Так, Миша! Обеденный перерыв! У нас с Ладушкой интимный разговор.
   Когда дверь за Лепешкиным закрылась, Лада извлекла из сумочки диктофон.
   - Что тут у тебя?
   - Александр Сергеевич, бомба! Ильичева подкармливают нефтедолларами.
   - Откуда кассета?
   - Из лесу, вестимо. От одного знакомого из "Прим-ТВ". Дал всего на час, или мы покупаем, или он отдает своим. Потом подробности, давайте слушать.
   "Ильичев. ...некстати Глеб Евгеньевич.
   Глеб Евгеньевич. А теперь представьте, как это для меня некстати! Человек погиб, документы сгорели! Я уже не говорю о том, что надежного человека не найти - их же вообще выпускать перестали, конвейер сломался... А что я буду делать, если они просто порвут контракт и скажут, что впервые меня видят?
   Ильичев. Глеб, перестаньте. Вы же не с "новыми русскими" имеете дело. Если бы они так поступали - жили бы в дерьме, как мы.
   Глеб Евгеньевич. Мы - это кто? (Смеется.)
   Ильичев. Народ. (Долго смеется.) Ты ж понимаешь, момент какой и международная обстановка... (Снова смеется.)
   Глеб Евгеньевич. Международная обстановка такая, Виктор Тимофеевич. Я попросил оплату пока приостановить. На всякий случай. Они, конечно, страшно удивились: как так, нефть поставил, а от денег отказывается?!
   Ильичев. И что теперь?
   Глеб Евгеньевич. Ну я форсировать оплату пока не хотел, но раз вы настаиваете. Я думаю, если за десять дней ничего не случилось, значит, уже, скорее всего, ничего и не будет. Вот... На вашем счету деньги будут послезавтра к середине дня.
   Ильичев. На каком именно?
   Глеб Евгеньевич. Это как пожелаете, Виктор Тимофеевич, форма оплаты в удобном для вас месте! Вы больше море любите или Альпы?
   Ильичев. Я порядок люблю. Вы обдумали мою просьбу?
   Глеб Евгеньевич. Да. Я думаю, что дополнительные два миллиона - не проблема. Но не завтра, конечно, - к Первомаю..."
   Лада выключила диктофон.
   - По существу, все. Дальше они полчаса анекдоты рассказывают.
   - И сколько твой знакомый просит?
   - По-скромному, Александр Сергеевич, двадцать тысяч.
   - Берем. Скажи ему, что деньги получит завтра.
   - А...
   - Завтра, завтра, ты что, мне не доверяешь? Или он тебе не доверяет? Давай подробно, все, что знаешь: кто такой Глеб Евгеньевич, почему им заинтересовалось "Прим-ТВ" и так далее.
   - Про Глеба Евгеньевича ничего не знаю, но постараюсь узнать. А "Прим-ТВ" водило Ильичева. Как раз мой знакомый этим и занимался.
   - И что ты обо всем этом думаешь?
   - Вы имеете виду, не фальшивка ли? Нет. Он сам записывал разговор, с этой стороны все чисто. Другое дело: Ильичев мог заметить слежку, подумал, что это люди Сосновского, и специально устроил спектакль - позволил себя записать. В общем, нужно очень осторожно все проверить, убедиться, что нет подвоха.
   - Лада! Я тебя не узнаю! - Хмуренко сорвался с места и стал вышагивать по кабинету. - Ты как Мишка рассуждаешь, но ему простительно - он вчерашний студент, а ты работаешь на телевидении, слава богу, уже пять лет! Ты хочешь, наконец, свой канал, хочешь быть заместителем генерального директора? Или хочешь, чтобы всякое дерьмо вроде Петра Витальевича пинало меня как шавку, а тебя и вообще не замечало?! Ты скандала боишься?!
   - Я все поняла, Александр Сергеевич! Не надо нервничать.
   - А я спокоен. Это я тебя вразумляю. Если все поняла, скажи: почему этот Глеб Евгеньевич отстегивает копеечку Ильичеву?
   - Ну, скорее всего, кто-то из коммунистических губернаторов обеспечивает ему крышу.
   - Вполне вероятно, но скучно! Другой вариант давай, неужели не видишь?!
   - Ну... деньги КПСС... Ильичев через Глеба Евгеньевича их понемногу отмывает?
   - Да! Да!!!
   - Но это же фигня наверняка, утка от начала до конца...
   - Плевать! Так даже лучше. Не убьют, по крайней мере.
   Турецкий. 6 апреля. 9.10
   - Был бы он честный человек, его бы уже давно пристрелили! безапелляционно заявил Вячеслав Иванович.
   - Нас же с тобой не пристрелили пока? - мягко возразил Турецкий. - Или мы не честные?
   - Во-первых, неоднократно пытались, а во-вторых, мы же не генеральные прокуроры. Пока.
   Турецкий с утра первым делом заехал к Грязнову, хотел поговорить о Лидочке, запрячь старого товарища - работы же море, а сроку наверняка не больше недели. Заодно можно было бы и грязновского племянника Дениса ангажировать. Короче, ситуация требовала совместного осмысления и творческого обсуждения.
   Но Вячеслава Ивановича всецело занимало грехопадение генпрокурора, он жаждал высказаться, чем и занимался с большим успехом, только изредка позволяя Турецкому вставить слово.
   - Нормальный мужик на его месте давно бы уже подал в отставку или позвал журналистов и сказал: ребята, моя личная жизнь никого не касается. Да, это я там на той кассете, да, признаюсь, дурак был, впредь обещаю поумнеть. С Клинтона пример берет? И я не я, и хата не моя. Можно подумать, он первый! Сунулся в мировое сообщество - перенимай передовой опыт. Вон Мейджер, когда на него такое же повесить пытались, что сделал? Вышел и сказал: личная жизнь, граждане, не может быть мерилом служебного соответствия, да я так стресс снимаю! Или тот же Нетаньяху в аналогичной ситуации, тоже молодец мужик...
   - Слава, за что ты меня агитируешь? - недоумевал Турецкий. - Может, мне тоже созвать журналистов, рассказать, как и с кем я Ирке изменял, объяснить, что у нас в Генпрокуратуре это обычное явление и Замятин просто решил не отрываться от коллектива?
   - Давай действуй, - кивнул Грязнов. - Может, он тебе спасибо скажет. Суть в том, Саша, что ты стоишь на совершенно неправильной позиции и думаешь, или делаешь вид, что думаешь, что все нормально. Вот и этой своей пресс-конференцией и расследованием своим ты собираешься Замятина защищать, выгораживать, а его топтать надо грязными сапогами. Он сидит себе тихонечко в своей норке и ждет, когда такие, как ты, его отмажут, а ты рад стараться.
   - Слава... - попытался возразить Турецкий, но Грязнов не позволил.
   - Так, может, еще кто-то надеялся, что генпрокурор в России не последний урод, а теперь уже никто не надеется. Все уже всё поняли: дерьмовым компроматом его можно принудить к чему угодно. Потребуют от него отставки - пожалуйста, дерьма сколько угодно, просто не востребовано пока. А он ждет. Как бы не ошибиться, не рассердить кого-нибудь.
   - Ну ладно, - смирился Турецкий. - То, что Замятин трус и где-то в чем-то подлец, ты мне доказал, хотя доказывать, собственно, и не требовалось. Конечно, хорошо бы было, если б генпрокурор у нас оказался эдакий былинный богатырь Арнольд Шварценеггер или, еще лучше, герой типа короля Артура - сильный, смелый, умный, справедливый и патологически честный. Но таких наверх не пускают. Я тебе сказал, что люблю его? Уважаю? Готов за него жопу рвать на немецкий крест?
   - Не сказал, - согласился Грязнов, - хотя...
   - Подожди! - прервал Турецкий. - Он что, лично меня попросил, в приватной беседе, раскопать, кто и зачем это кино снял? Нет. Идет официальное расследование, санкционированное президентом, и я просто делаю свою работу, никого не пытаясь выгораживать или, наоборот, топить. Да, я его не люблю, но порнуху про него компилировать - это тоже не метод. Как же, голую задницу его вся страна увидела! Да ты же сам только что говорил: голая задница во весь экран еще не повод кричать о продажности. Тем более задница в окружении обыкновенных шлюх, а не каких-то там криминальных или мафиозных задниц. Чтобы заявлять о продажности, нужен более веский повод, и у меня лично его нет.
   Грязнов поднялся и, опершись руками о стол, навис над Турецким:
   - А у меня есть!
   - Серьезно? - Турецкий тоже поднялся и тоже оперся о стол.
   - Серьезно. Ты работал по делу Русского резервного банка?
   - Нет.
   - Вот.
   - Что "вот"? - Турецкий махнул рукой, сел и достал сигареты. - В Генпрокуратуре не один я работаю...
   - Не в том дело. - Грязнов резво сделал круг по кабинету и снова навис над приятелем. - Таких, как ты, к этому расследованию вообще не подпускали!
   - Отчего это?
   - Оттого, что такие, как ты, могли бы что-нибудь откопать и рот им потом заткнуть одной премией или звездочкой на погон было бы затруднительно. Тут работали люди мягкие, податливые, с пониманием. Пластилиновые вороны. И наработали...
   - У тебя если банк, значит, обязательно супостаты. Может, там и нечего было откапывать?
   - Откапывать действительно было уже нечего, все и без них откопали и принесли им на блюдечке с голубой каемочкой, пользуйтесь. Нашим ведомством все было отработано. Лично замминистра МВД Рощин курировал, хочешь с ним побеседовать, могу устроить. ГУБЭП планомерно всю финансовую деятельность этих Русских резервистов изучил, и выяснилось, что Русские резервы лежат в основном на Кипре. И совсем они уже не общерусские, а принадлежат конкретным россиянам братьям Оласаевым, как раз руководителям этого вот банка. Эти же Оласаевы обули Промимпорт, Росоружие, накосили "лимонов" двести пятьдесят. Баксов, разумеется. И ладно бы никто об этом не догадывался, но доказательства же были! Но вместо того чтобы отдыхать на нарах, наши герои живут себе припеваючи. А почему? Потому что Замятин лично дал указание это дело замять. В результате статьи изменили на совершенно плевые, Оласаевы превратились в "руководителей, допустивших должностную халатность", и обвинение так и не было никому предъявлено. А ты говоришь, повода нет считать Замятина продажным уродом.
   - А Рощин этот твой на кого работает? - как бы невзначай поинтересовался Турецкий, но Грязнова вопрос почему-то взбесил:
   - Ни на кого он не работает!
   - Это вряд ли, - хмыкнул Турецкий. - С чего это вдруг заместителю министра МВД пришло в голову лично заняться каким-то там Резервным банком? Они ему кредит не дали на постройку дачи или проценты по срочному вкладу не выплатили?
   - Ну, возможно, - нехотя уступил Грязнов, - без Сосновского и здесь не обошлось...
   - Вот, а говоришь, ни на кого не работает. Слава, это большая и не наша война. Сосновский грызется с Оласаевыми, у него связей больше, он их топит, они огрызаются. Тогда он пытается топить Замятина... А может, все и не так, но разве в этом дело?!
   - А в чем?
   - В данном конкретном случае с порнухой Замятин - жертва, и он имеет право...
   - Замечательно! - Грязнов надулся и уставился в окно. - Беги защищай своего бедного, несчастного, беззащитного, обнажившегося и облажавшегося шефа...
   - Иди на фиг, Слава. Ты сегодня невменяем.
   - Сам иди на фиг! - рявкнул Грязнов.
   - Ну и пожалуйста. - Турецкий вышел, не стесняясь грохнув дверью.
   Бред какой-то! Взрослый мужик, а завелся как вздорная баба. А про Лидочку в результате так и не поговорили. Ну и фиг с ним, сами как-нибудь разберемся.
   Инара. 1971
   Как все-таки глупо устроена жизнь...
   Казалось бы, все есть: и красота, и талант, и деньги, и квартира, только счастья почему-то нет. Не в этом же суслике счастье?
   Инара натянула одеяло до подбородка. Холодно. Не май месяц, как любят говорить на Урале. Не май - июнь, а все равно холодно.
   Потревоженный Володя заворочался, что-то пробормотал и снова засопел, свернувшись калачиком.
   Неужели вот это и есть судьба? Выйти замуж за такого вот комсомольца, спортсмена, активиста и, наверное, хорошего в общем деятеля, нарожать ему детей, штопать носки, жарить котлеты, пережевывать сплетни по телефону с такими же женами таких же в общем хороших и правильных мужей... Съездить раз в жизни в Болгарию на Золотые пески, а годам к пятидесяти растолстеть и дорасти до третьей леди области.
   - Уф! - Володя сел, растирая лицо ладонями. - Который час?
   - Пять.
   - Утра или вечера?
   - Вечера.
   - Ну я еще три минуточки посплю... - И упал, засопел.
   И так каждый раз. До того ему нужно выпить "для настроения", а на самом деле для храбрости, после - поспать, для восстановления сил. Одни и те же "солнышко", "лапочка", надрывные вздохи в самое ухо и скоропостижный финал.
   И почему он? Пай-мальчик, тихоня, отличник и маменькин сынок, почему не Сергей, не Мурад? Тоже судьба? Фортуна? "Не боится повернуться задом, потому что подлостей не ждет". Это Сергей написал, все еще строчит стихи и в своей школе милиции первый и признанный поэт. "Нам везенья от нее не надо. Мы большой выносливый народ".
   Народу, может быть, и не надо, а вот людям без него плохо.
   Не появился принц, о котором мечталось в шестнадцать. Ни на белом коне, ни на белом "мерседесе" не приехал.
   Все по-прежнему. Ничего за четыре года не изменилось, та же влюбленная троица: Володя, Сережа, Мурад, только замуж до сих пор лишь Сергей зовет.
   А за Мурада, пожалуй, пошла бы. Рисковый стал Мурад, наглый, наверное, тем и интересен. Отец его по мелочам ворует, сидит на своем складе готовой продукции и тащит оттуда матценности. То ящик, то вагон. Посадят его рано или поздно. И Мурад выучится, займет заботливо приготовленное папой место и тоже станет воровать, и его тоже посадят. Но скорее поздно, чем рано, потому что он умный и наглый, а за наглость у нас уважают.
   Бред, казалось бы, чушь полнейшая. Жизнь с вором, нет, даже не с вором - с расхитителем, но зато жизнь. Риск, страх, хоть какие-то чувства, эмоции, страсти. А с этим вот сусликом натуральное болото. Тягучее, зыбкое, бескрайнее болото.
   Можно, конечно, бросить все, к чертовой матери, взять бритву, влезть в ванну... нет, скучно. Выйти из окна, а лучше с крыши, а еще лучше из самолета, чтобы хватило времени насладиться ощущениями.
   - Вставай. - Инара потрясла Володю за плечо. - Скоро мама с работы придет, а сыночка дома нетути...
   Он вскочил, поприседал, энергично размахивая руками, открыл наконец глаза:
   - Какая мама? У меня на шесть собрание актива, - взялся натягивать разбросанную по всей комнате одежду, - черт, рубашка помялась, погладить бы?
   - А ты надевай и побегай вокруг кровати, она от пота намокнет и распрямится, а потом польешь одеколоном...
   Надел. Правда, бегать не стал. Застегнул пиджак на все пуговицы, повязал галстук - незаметно почти.
   - Поесть ничего нет?
   - Бананы в холодильнике.
   - Не хочу бананов, как ты можешь питаться одними бананами?
   - Люблю я их очень. - Она сладко потянулась под одеялом, раздумывая, принять душ сейчас или поваляться еще немного. Спешить некуда - отец опять в командировке, Сергей обещал зайти в восемь, можно и поваляться. - Активу от меня пламенный привет.
   - Все шутишь? - Володя придирчиво поправил пробор перед зеркалом, полюбовался собой, понравился себе. - Кстати, у нас на факультете актовый зал ремонтировать собираются, ищут художника, нужно панно нарисовать во всю стену. Хочешь, я тебя порекомендую, нормально заработаешь. Изобразишь домны там, новостройки, пару ракет или ракету и спутник, книжек побольше, пшеницу можно, красиво будет. Ну и людей - человека четыре с хорошими такими лицами, ты же умеешь...
   - Какое, скажи, отношение имеет ваша юриспруденция к домнам и спутникам?
   - Но красиво же, а потом кто из нас художник, придумай что-нибудь другое: звезды, зверей, грибы-ягоды. Берешься или нет? С деканом разговаривать?
   - Нет, Вова, не хочу...
   - Я же просил, никогда не называй меня Вовой! - Обиделся, порозовел, кулаки сами собой сжались, лицо - чисто партизан на допросе. - Володя, Владимир, Замятин, наконец. Зови меня по фамилии, если...
   - Я тоже неоднократно просила не приставать ко мне с дурацкими идеями о работе, учебе и прочих общественно-полезных занятиях.
   - Но ты же неправильно живешь! - Все, началась дискуссия, хлебом не корми - дай подискутировать. Идею в массы! От каждого по способностям, каждому по труду! Все, как один, должны проникнуться и осознать. - Нельзя питаться только бананами и целыми днями валяться на диване, изредка пописывая картины, которые скорее похожи на иконы. Хочешь в диссиденты? Может, уйдешь в монастырь? Из училища тебя поперли, скажи спасибо, что из комсомола не исключили...
   - Спасибо! От всего сердца! Низкий поклон вам, товарищи комсомольцы, что не изгнали из своих сплоченных рядов, не кинули на произвол судьбы, что бы я без вас делала?!
   - Инара, я же о тебе беспокоюсь. Ты нарываешься на крупные неприятности, тебе нужно подумать и в корне изменить свою жизнь...
   - Пошел вон.
   Да, из художественного училища поперли, портреты не понравились, навевают, видите ли, упадническое настроение и способствуют культивированию чуждой нам религиозной идеологии. Да, Конституция СССР гарантирует право на труд, а кто этим правом не пользуется - тунеядец. Если ты не инвалид, должен или учиться или работать.
   Должен - ради бога. Отец устроил медсестрой в районную поликлинику. По идее, нужно было бы отсиживать по восемь часов каждый день в регистратуре, глядя на калек и ипохондриков, и рано или поздно или научиться получать некое моральное удовлетворение от всего этого глубоко общественно-полезного труда, или просто свихнуться. Но, слава богу, охотников на жалкие восемьдесят рублей нашлось предостаточно, и на работе можно было только числиться, а трудился и получал деньги кто-то другой.
   Казалось бы, все довольны, все счастливы, все законы соблюдаются, все правила выполняются. Но появляется не в меру идейный Вовочка и заявляет, что так жить нельзя, а надо жить не так. На каком, спрашивается, основании?!
   - Солнышко, сейчас я опаздываю на актив, но я забегу завтра, и мы спокойно поговорим, я уверен...