-- И турки, небось, пристают, - произносит он едко.
-- Турки... - я задумываюсь. - Турки весьма корректны. И они не пьют. С ними чувствуешь себя в безопасности. При всей их назойливости они лишены комплекса неполноценности. Они не дерутся и не матерятся, когда им отказывают. Это симпатично. Мы не привыкли к такому обращению... Мы вообще народ не балованный. Мы... - я откидываюсь на спину и смотрю в небо, на действительно яркие неизвестные звезды. - Мы проговорим все твои пятьдесят баксов.
-- Не мелочись, - говорит он. - Я еще положу.
Ей-богу, мне нравится такая постановка вопроса. Предпочитаю, чтобы мне в карман. Наличными.
-- Я не хочу тебя разорять, - говорю я. - Я бедная, но гордая. Я буду тебя дозировать. Чтобы тебя хватило надолго. Пока, далекий северный незнакомец. Пока, мой любимый серый город...
Я чмокаю мембрану и выключаю связь. Надо иногда кому-нибудь признаваться в любви. Даже бестактным конъюктивитным неврастеникам. Иначе сердце замерзает...
Поговорив, я Ванькой-встанькой принимаю вертикальное положение, поднимаюсь и иду по территории. С гордо поднятой головой. Презирая веселую толпу, через которую я, лавируя, двигаюсь. Мне уже не грустно. Я уважаю сама себя. Я не буду шляться по чужим номерам и подсобкам. По крайней мере, сегодня. Я в одиночестве лягу в собственную постель. С сознанием собственного высокого морального облика. С меня довольно душевных бесед по телефону. Весь мир желает, чтобы я не претендовала на большее, но сейчас сделаем уступку миру... Моему телу достаточно, как при ходьбе его ласкает любимое тяжелошелковое платье, гостинец бывшего мужа. Второго мужа. Того, кто выгнал меня без гроша из совместного дома - но за прикосновения платья, приобретенного в порыве неграмотности в неведомой стране, его счет уменьшается. И за шестьсот баксов, данных в помрачении каприза...
А поутру нас ждет большая деловая программа. Злая Вера, окончательно разочаровавшаяся в своем высокопоставленном турке (главное разочарование в том, что с него не стрясти ни копейки) решает ехать за дубленкой. Мне не хочется за дубленкой. Мне вообще по магазинам не хочется. Ходить по магазинам без денег - онанизм снова. Но деваться некуда... Позавтракав, выпив по стакану пива (единственная Верина уступка - дождаться открытия бара), мы, как сумасшедшие, прем навстречу голой толпе с надувными крокодилами - в сторону выжженных колючих пустырей. Солнце палит нещадно. Маша провожает приветственным взмахом руки - уважительно она думает, что Мустафа расщедрился. Вера заблуждения не опровергает - стесняется, что будет тратить собственные деньги. В Машиных глазах это верх идиотизма... Мы тащимся к туристической лавочке, где нас ждут, маясь от жары, две супружеские пары и Кемаль. Подъезжает мини-автобус, Кемаль галантно подает руку на подножке, и мы летим вдоль побережья в Анталийскую сторону. Есть что-то приятное в обзоре побережья... Откинувшись в кресле у окна, я наслаждаюсь пробегающими видами, гладкостью и пустотой дороги, горами, соснами, морем, мелькающими парусами яхт, голубым небом, белыми отелями, и даже не слушаю, о чем болтает Кемаль. При подъезде к горному серпантину я напрягаюсь, но потом приходит в голову: если и сорвется, рыдать по мне особо некому. Поэтому серпантин тоже доставляет удовольствие... Удовольствие кончается, когда мы въезжаем в пыльный каменный мешок - Анталию. Диву даешься, где только люди не живут. И наверняка наших тоже много.
Проскочив набережную и попетляв по улицам, автобус встает у кондиционированного склада, где продавцы, пряча глаза с паучьим выражением, готовы вцепиться мертвой хваткой. Объяснять им, что ты не покупатель, абсолютно бесполезно и, чтобы отвязаться сразу, я требую двубортное кожаное пальто. Как у Штирлица. Здесь и однобортные вещи шьются встык, с предельной экономией материала, так что удовлетворение покупательского спроса мне стопроцентно не грозит. Среди продавцов возникает легкая паника. Выхваченные из нафталиновой кучи кафтанчики я поднимаю на смех. Нечто похожее на искомое бегом приносят из мужского отдела. Я оскорбляюсь до глубины души постановкой вопроса. Пальто предлагают быстро переделать. Я оскорбляюсь еще больше (хотелось бы понаблюдать процесс). Посрамленные, продавцы оставляют меня в покое, неуверенно продолжая шарить по рядам висящих шкур, а я, освободившись, присоединяюсь к Вере, которой на требование розовой дубленки пытаются всучить меховую курточку лилового цвета потерянных надежд. Махнув рукой, я спокойно гуляю по складу. Пол блестит полированным камнем. За стеклом среди груды меховых обрезков показательно горбятся скорняки. Кемаль тоскливо курит на крыльце. Одна из семейных пар, приехавшая с нами, полулежит в креслах с тюками в руках на низком старте. Я снова иду искать Веру. Она примеряет зеленую дубленку с пышным воротником и озабоченно рассматривает пуговицы. В общем, не проходит и получаса, как Вера определяется, покупку запихивают в пакет, а я молюсь про себя, чтобы ее не потянуло до кучи на золото. В последний момент Вера вспоминает о купальном халате для мужа. В автобус ее заталкивают всем русскоязычным коллективом - со словами, что халатов полно рядом с отелем. Мы едем обратно, я не отрываюсь, как загипнотизированный кролик, от бирюзовой мерцающей пелены на горизонте, предчувствуя момент погружения, а Вера блаженно нюхает содержимое своего пакета.
Приехав, мы сваливаемся отдыхать (как они дышат на такой жаре? А что в Африке творится?) Обедаем в последнем эшелоне, когда все большей частью съели. Короче, день насмарку. Я быстро выбираюсь искупаться, и потом меня валит с ног. Тело как чугунное. Если я лягу, я ночью не засну, но может и не придется. Вдруг приедут Андрей с Гариком из Памуккале... А кто такие Андрей с Гариком?.. Я обнаруживаю, что они совершенно вылетели из головы. Дела давно минувших дней. Не стоит оставлять женщину одну... Мне совсем и не хочется, чтобы они приезжали из своего Памуккале. Я даже не знаю, как с ними разговаривать... Но не будем о сложном... Вера ходит по номеру в новой дубленке и пытается увидеть свой полный рост в зеркальце для бритья, висящим в ванной... Я накрываю лицо футболкой и сплю. Мне снится сон... Кажется, я в оперном театре... Кругом фрачная строгая публика, а я пью пиво и катаю ногами пустую бутылку. На меня глядят, как на врага... Будут бить... Я грызу шоколадку и оглушительно гремлю фольгой... Я просыпаюсь... Бумажка хрустит... Я досадливо выныриваю из сонной мути и, проснувшись, понимаю, что это хрустят лекарственные упаковки... Это Вера хрустит...
-- Ммм... - мычу я. - Чего?... В чем дело?..
-- Нинк, - говорит Вера задумчиво. - Где-то у нас был трихопол?..
Сон слетает в один момент. Я даже вроде подлетаю на кровати.
-- Ты чего? - говорю я. - Ты меня не пугай!
-- Да тихо, тихо, - она легко отмахивается. Видно, что она довольна своим выступлением. - Светка просит. У нее Дашка что-то температурит... - она копается в сумке с лекарствами. - А анальгин у нас где?..
-- Что, аптечки у них нет?.. - ворчу я. - Любой советский ларек обязан был иметь аптечку, а они в отеле не держат...
Впрочем, вопрос это риторический.
Я поднимаюсь. Все равно разбудили.
-- Анальгин зачем? - спрашиваю я. - Ребенка травить?
-- А чем температуру сбивать? - говорит Вера.
-- Видать, давно у тебя не было температуры... - бормочу я.
В дверь стучат. Это Маша.
-- У меня антибиотик есть, - говорит она, не заходя, из коридора. - Пойдем...
Они выходят, и я за ними. Делать все равно нечего. Никому, похоже, не пришло в голову обратиться к Мустафе или к Машкиному Али. Скорее позовут Ваню - отец двоих детей как-никак...
Светка мечется по комнате, закусив губу.
-- Тридцать восемь и семь, - говорит она тревожно. - Не знаю... Что ей лечить? Когда ничего не болит?..
-- А раньше так было? - спрашивает Маша.
Светка перебирает таблетки.
-- Или она на солнце посидела?.. Ела, что я.. Яблоко еще ела... Не знаю... ну не холера ж это?.. Или бассейн? - она кидается к Дашке. - Ты точно в бассейне не купалась?.. Даша, слушай меня, точно?
Дашка, бессильно утонувшая в постели, качает головой. Ручки лежат вдоль тела как плеточки. Кажется, что сейчас она провалится в белье и исчезнет.
-- Ты чего это, Дарья? - бодро говорит Вера. - Ты смотри! Растрепанная вот... давай, волосы заплету.
Она садится к изголовью и осторожно расчесывает Дашкины спутанные волосы. Дашка не реагирует. Я тупо сажусь рядом на кровать. В Дашкиных испуганных глазах страдание. Вокруг глаз - сероватые тени. Плечики - липкие от жары. На худенькой грудной клетке проступают ребра. От бессилия и жалости у меня сдавливает сердце. Я беру Дашкину ручку и целую маленькие пальчики. Я прекрасно понимаю, что это не поможет. Бабушке не помогло... и папе тоже... Будь все так просто, никто бы не болел... Тем более - посреди Турции, на раскаленном побережье, за тысячи километров от дома...
-- Дашка, милая, - говорю я умоляюще. - Потерпи, сейчас будет легче...
Дашка смотрит на меня строго и сурово. Я не знаю... Что я могу знать, когда у меня нет своих детей?.. Я судорожно перелистываю память в поисках медицинских сведений. Пустота... Похолодеть, проникнуть под кожу, забрать этот жар... Будь это мой ребенок, я бы с ума сошла...
Машка черенком ложки толчет на тумбочке какую-то белую таблетку. Антибиотик? И что толку?.. Я не могу смотреть в мученические Дашкины глаза. Уксус? От головной боли... Ничего не болит... ну и что? Если бы болело - что мы поймем?..
-- Водка, - вспоминаю я. - Нам нужна водка.
Светка переглядывается с Машкой.
-- В бар, - говорит Машка коротко.
-- Чего, поить? - ошалело спрашивает Вера, но я не отвечаю.
-- Не в бар! - кричу я испуганно, вспомнив их фармацевтическую ракию. Бог знает, как она подействует на ребенка. - Тут нашу надо... Есть наша водка?.. - пока они думают, я распоряжаюсь. - Значит так: ты - к Ване, за водкой, - Вера послушно встает. - Пусть хоть отель перевернет... Ты - к Али, пусть распорядится выдать ключи от номера... или сама возьми... - Маша только оскорбленно за сомнения в ее способностях пожимает плечами. - Сейчас вспомню, какой номер... Четвертый этаж, от лифта справа... Посмотри по спискам, там двое наших мужиков, Андрей и Гарик, фамилии не знаю. В шкафу сумка, в сумке бутылка. Только не перепутай ничего. И записку оставь, а то хипеж подымут...
Если только они не взяли частичку родины в Памуккале... С дурных русских туристов станется на жаре хлебать... Машка криво усмехается и исчезает. Я припадаю к горячей Дашкиной руке.
-- Потерпи, милая, - твержу я монотонно. - Потерпи...
Рука раскаленная. Я едва не плачу. Как Светка хранит спокойствие?
-- В туалет не хочешь? - спрашивает она, ласково трогая Дашкин лоб. - Давай пить будем. Надо... - она подносит чашку с водой. Я щупаю Дашкин пульс. Частый... Ясное дело, частый. Какой еще с температурой?..
Появляется Машка - с хладнокровным видом и с бутылкой. Надеюсь, она больше ничего не прихватила.
-- Ты там дверь-то закрыла? - спрашиваю я.
-- Не помню, - отвечает Машка злорадно. В бутылке примерно треть. Вот польза от моего безобразного поведения - не успели допить... Светка достает ворох носовых платков, мы осторожно, ледяными по сравнению с Дашкой руками, приподнимаем ее за плечи и обтираем мокрой тканью. Дашка вялая, как глина. Водка сразу испаряется с ее влажной кожицы. Появляются Вера с Ваней. У Вани в руке стеклянный стаканчик - со спиртовым раствором борной кислоты (тараканов он, что ли, на отдыхе травит, хобби у него такое) - и решительный вид. Он готов разделать весь отель, и разделал бы, когда б помогло. Думаю, он вообще к рефлексии не склонен... Через пять минут, шлепая мокрыми вьетнамками, вваливается Ванина жена в еле заметном невооруженным глазом платке поверх бикини. От жены пахнет пивом и лаком для волос, но она бросается к Дашке со словами "Ну-ка пустите, пустите... мамашки...", и становится понятно, что пришел компетентный специалист. Она так решительно берет Дашку за нижнюю челюсть, что я вздрагиваю, как бы вообще не оторвала.
-- Язык высуни, - командует Ванина жена. - Ааа! Так... Ну девки, - она обращается к нам, непринужденно пересыпая речь нецензурными выражениями, - ну тут прям такой гадюшник, я в жизни своей не видела! Так и руки чешутся какую-нибудь наглую тварь мордой об пол приложить. Кондер еле пашет, белье не меняют, фрукты вообще не фрукты, а черт знает что такое... Мебель битая, как прям со свалки... Живот давай... Нормальный у тебя живот... У нас Гришка, девки, прямо в первый день слег, температура сразу под тридцать восемь, я на ресепшен пошла, говорю, я сейчас во все города звонить буду, я такое устрою... А тупые, девки - ужас. Сидит кретин, ушами хлопает, фиг понимает... зайчик, - она обращается к Ване, тыкая пальцем в воздух, - угля принеси из зеленой коробочки, в тумбочке у меня стоит... Ну в такой дыре я сроду не была. Чтобы я еще в этот отель поехала... Мы в том году были в Сиде - ну тоже не дворец, но все-таки получше...
Если бы не больная Дашка, я бы поинтересовалась у этой принцессы, в каких таких теремах она росла. Можно подумать, что пятнадцать лет назад не лопала за милую душу в каком-нибудь дощатом пионерском лагере кашу "Артек" и не маршировала строем под барабан, а родители ее не стояли в девяностом году за килограммом щупальцев кальмара в одни руки. И откуда только у нас взялось столько аристократов, ума не приложу. Дашка тем временем начинает слабо сопротивляться непрошеным врачебным действиям - значит, полегчало.
-- Чего? - спрашивает Ванина жена. - Ты тетю слушайся. У тети таких двое, за еще сестриных трое через мои руки прошли... Анальгинчику, мамашка, давай... нет, полтаблеточки хватит... Растерла? Ну и фиг ты ее заставишь выпить? В этом долбанном отеле сахарного песка-то нету, вареньица-то бабкиного тоже нету... Аппендицит не вырезали тебе?.. Да нет, мамаш, не пугайся, это навряд...
Является Ваня, обнимая картонную коробку из-под Птичьего молока. Ванина жена беззлобно ругается, находит в коробке уголь, заставляет Дашку выпить лекарства и задумчиво щупает ей пульс одной рукой, в то время как второй подхватывает водочную бутылку и отпивает хороший глоток одним духом. Не поморщившись. Есть женщины в русских селеньях...Ваня впадает в тоску, но молчит. Мучаясь бездействием, он неуверенно предлагает пойти и построить весь отель вместе с персоналом и менеджментом всех звеньев включительно. В ответ ему велят пойти и заняться собственными детьми - для начала снять с потолка, на который они стопроцентно залезли.
-- Ох... - говорит Ванина жена, не дрогнув от водки не единым мускулом. - Устала я с ними, девки... Ну какой это на фиг отдых?.. Только знаешь, что задницы вытираешь... всем троим... Чего?.. - она удивленно, словно первый раз видит, смотрит на Дашку, которая беспокойно зашевелилась. - Потеешь? Ну-ка под одеяло давай... и вылезать не моги. Кондер выключаем, девки. Не хватает ребенку воспаление легких подхватить... - она смотрит на бутылку. Я думаю, что она единым махом прикончит все, что осталось, но она отставляет ее в сторону и наклоняется над Дашкой. - Поспишь, ребенок? Спи... Главное, смотри - ничего не болит?..
Дашка послушно поворачивается на бок, опускает голубоватые веки, а я, вглядываясь ей в лицо, пытаюсь понять, лучше ей или хуже. Она такая бледная. Пока я мысленно прошу - сама не знаю у кого - чтобы Дашка скорее выздоровела, Ванина жена решительно поднимается.
-- Все на выход с вещами, - командует она. - Оставьте ребенка в покое, пусть поспит... Свет погасите, бра оставьте...
-- Я здесь полежу, - говорит измученная Светка и откидывается на кровать. Всех прочих Ванина жена безжалостно выгоняет в коридор.
-- Пошли, девки, - говорит она. - Надо будет, мамашка позовет. Пива выпьем, что ли... Сами примем, глядишь, ребенку полегчает. Да чего еще ждать от такого поганого места?.. Мы сюда больше ни ногой, вы как хотите.
Мы битый час сидим в баре с Ваниной женой и двумя ее подругами. Сдвигаем вместе два стола и поднимаем такой шум, что, по-моему, во всех концах отеля слышно только нас. Перекрываем даже детскую дискотеку с ее вечными "кря-кря-кря". У меня неспокойное настроение. Пить не тянет. Перед глазами все еще стоит фарфоровая Дашка и хотя, с одной стороны, напьешься - видение пропадет, но с другой стороны я опасаюсь - вдруг, не дай бог, мы сегодня еще понадобимся Светке, а тут все будут пьяны в дым, и толку никакого...
Наших новых приятельниц куда-то уносит под блеющий голос Таркана, а нас с Верой разыскивает недовольный, коричневоторсый кентавр Леша. Он конспиративно обнимает меня за талию - я бы не рисковала на его месте - а Вера подробно и воркующе объясняет, что мы были заняты Дашкой, а не оргией с местным населением. Леша не верит. Не знаю, зачем она утруждает себя подобными объяснениями. Объяснять будет мужу, а кто такой тут Леша, я вообще не понимаю. Он приятно пахнет - морской солью, одеколоном, молодым мужчиной и чуть-чуть бензином... Зажигалку заправлял, что ли?.. Потом Вера, крадучись по темным зарослям, увлекает Лешу в отель, а я остаюсь одна.
Одна на пляже, я слушаю буханье, сопровождающее развлекательную программу. Ветер с моря. Я чувствую себя усталой. Я здесь ни разу так не уставала. Даже после Андрея с Гариком. Какое-то внутреннее очень сильное напряжение отпускает меня, и я плачу. Плакать с моей искривленной носовой перегородкой это блажь непозволительная, но сил нет удержаться. Я плачу и тихо размазываю слезы и сопли по лицу. Никто не видит в темноте... Потом я так же внезапно успокаиваюсь. Мне радостно. Не пойму, отчего мне радостно. Потом, глядя на проблески маяка, я понимаю, что эгоистически, против воли, радуюсь Дашкиной болезни. Потому что, вспоминая, как меня трясло над чужой мне девочкой, я понимаю, что все-таки могла бы иметь детей. Я всегда была неприятно уверена - и мои родственники убеждены - что к своим детям я была бы равнодушна, как к дорогим племянникам, на чьи болезни мне в глубине души было наплевать. А ведь они болели... Болел и Лютик, и крохотный Митроша... Я чувствую себя свиньей, но радостное чувство остается. Мне даже не хочется в море - во-первых, прохладный ветер отбивает желание лезть в воду, а во-вторых я вспоминаю, что в суматохе не одела купальник, и теперь сижу в платье, под которым ничего, кроме кружевных трусов, а в таком виде в море не полезешь, хоть и в темноте... И вытираться нечем... Вздохнув, я смиряюсь с судьбой. Вдруг я понадоблюсь Светке, так не из моря же меня вылавливать...
Я перебираю пальцами гладкие камешки. Сегодня приедут Гарик с Андреем... Неизвестно только, когда - может, в час ночи... И может, на бровях... Что, если связаться с ними в Москве?.. Что это наши люди, понятно по этикеткам SVO, которые они поленились отлепить от сумочных ручек. Нет, пожалуй, не стоит... Это в другой жизни... И Антон не звонит... Я чувствую себя брошенной, но мне так торжествующе хорошо, что никто не нужен - ни Антон, ни Гарик с Андреем, ни Вера с Лешей, ни все побережье...
Лежа на топчане, смотрю в небо. И ведь в номер не зайдешь... Я, дура, не спросила, сколько времени они будут кувыркаться. Закоченеешь с ними совсем... С одной стороны, холодно и надо пойти куда-нибудь в тепло, в яркую и пеструю толпу за спиной, а с другой стороны, на душе такое торжество, что не хочется ни с кем делиться. В торжество подмешивается тревога за Дашку, но я почему-то уверена, что Дашка завтра выздоровеет. Не может не выздороветь. Такие, как Ванина жена, из мертвых воскрешают... Странная загогулина наверху... может, это Орион? Он вроде на этой широте... А медведицу видно?... Ну-ка где ковш?... Я приглядываюсь и так, и эдак, и обнаруживаю как минимум пять ковшей. Все небо в ковшах... Что-то у меня все ковшами... Интересно, видно южный крест?.. Ненавязчиво доходит, что до экватора далеко. Где у нас экватор?... В Кении, кажется... Какое высокое небо. Пожалуй, никогда и нигде я не видела такого высокого неба...
Привычно жужжит телефон. Я, не торопясь, снимаю трубку.
-- Какие новости в субтропиках? - спрашивает далекий Антон.
-- А, это ты, - говорю я меланхолично. - Не в курсе насчет новостей. И здесь не субтропики. Субтропики в Батуми.
-- А в Турции что ж? - спрашивает Антон.
-- Не знаю, - говорю я. - Кажется, средиземноморский климат.
-- Это не одно и то же? - говорит он.
-- Понятия не имею, - говорю я. - Я не географ. Я инженер.
-- Ты инженер? - переспрашивает он с изумлением. Интересно, что он думал первоначально? Что у меня синий диплом младшего дворника?
-- Была, - говорю я. - В мирной жизни.
-- Мосты строишь? - спрашивает он.
-- Самолеты, - говорю я. - Вон как раз полетел.
-- Твой? - спрашивает он.
-- Мои давно порезаны, сданы в металлолом и отправлены в Китай по бартеру на поддельные кроссовки "Адидас", - говорю я. - Разве какой-нибудь случайный уцелел. А впрочем, темно. Отсюда не видно.
-- А что тебе видно? - спрашивает он.
Я морщусь. Очень бацает музыка - мешает разговаривать.
-- Впереди море, - говорю я. - Сзади... - я оборачиваюсь назад. - Сзади всякая фигня.
-- Например, - говорит он. - Расскажи подробнее. Хочу представить, что тебя окружает.
-- Ну... - говорю я, заглядывая под околобарный тент. - Вон сидит команда немцев. Пьют что-то вроде коктейля "идиот"... Когда пятьдесят граммов коньяка экстра-экстра-экстра-олд-роял-голд-империал и двести кока-колы... Сдвинули столы и злыми глазами смотрят на русских туристов... Подходят к делу педантично... ни одного не пропускают... Вон две немки поблескивают ... Только немцы любят золото, как наши люди... Вон толстая девка клеит турецкого аниматора... ножку ему на коленку положила... Швейцарка, кажется... Ей лет пятнадцать... На черта он ей сдался, не знаю... Вон натюрморт: наша дама с кампари, крашеным акварелью... Близка к бессознательному состоянию... По пляжу на шпильках больше никто, кроме нас, не ходит... По идеалу тоскуем... Не понимаем, как можно, заплатив такие деньги, шлепать в тапках... А вон мужик с рыжей бородой и большущим пузом... Точно не наш... У нас за такую бороду бьют в каждой подворотне... Да и за пузо тоже... Вон дите ковыляет к бассейну... Впереди банку пинает... Национальность выяснится экспериментально... если с ревом упадет в воду вместе с банкой и окатит окружающих - значит, наш... Если в сантиметре от бассейна повернет обратно - значит, немец... Это на генетическом уровне... Нет, немец оказался... Вообще-то немцы здесь на редкость приличные, бомжей нету... Наверное, от того, что сюда не доехать автостопом... И родная публика ничего, не санаторий профсоюзов... К примеру, на любом российском пляже всегда можно найти толстую тетеньку в белом полотняном бюстгалтере фабрики "Красная швея"... Так вот, тут мне этот персонаж еще ни разу не попадался...
-- Я прям представил всю картину, - произносит Антон задушевно. - Сейчас попробую домыслить. Слева от тебя, наверное, пирс. На пирсе мужик курит. С ним двое детей. Один наклонился и высматривает рыбок.... Золотые, наверное, рыбки у ребенка...
Я невольно поворачиваюсь влево. На конце пирса, тяжело пригорюнившись, стоит глыба в шортах и в прострации глядит куда-то на Африку. Рядом с ним две аккуратные мальчишеские головки на тонких шейках. Младший мальчик сидит на корточках и смотрит вниз.
-- Ааа... - говорю я.
У меня тихо едет крыша. Я припоминаю, не сплю ли я, и сколько выпила...
-- Угадал? - спрашивает он с подозрительной безмятежностью. - Видишь, у нас, наверное, обмен мыслями на расстоянии. Сейчас молодая пара, взявшись за руки, подходит к пирсу...
Я ошалело провожаю взглядом две неторопливые фигуры. Музыка бацает, мешая думать. Она подозрительно громко бацает. Почему-то прошлые разы она так не мешала... Я обалдеваю окончательно, потому что понимаю: одни и те же звуки я слышу и свободным ухом, и занятым. Стереоэффект...
-- Ты где? - я тупо озираюсь. - Не пудри мне мозги!
Приглядевшись, я замечаю под ограждающей стеной, в тени, таящегося некто. Я вскакиваю. Он замечает мое движение, поднимается и медленно, огибая лежаки, шурша на гальке по-змеиному, с каменным лицом и глазами довольного удава, движется навстречу.
-- Ты с ума сошел... - говорю я, когда мы оказываемся рядом. - Ты что, так просто взял и приехал?
Видать, он любит удивлять... Я оторопело приглядываюсь, занося в раздумье руку. Не мешает ущипнуть при сближении, вдруг рассыплется... Он выглядит уже не так, как в прошлую нашу встречу - обитатель потревоженного муравейника. Он спокоен, монолитен и излучает мужскую уверенность. Одет с дороги по-московскому - длинные брюки и нейтрального цвета приличная рубашка с короткими рукавами. На фоне веселой гопы, которая колобродит вокруг - просто принц.
-- Да вот, - произносит супермен небрежно. - Решил привезти тебе семечек. А то как ты без них.
-- Семечек? - переспрашиваю я.
Как он любуется собой! Невозмутимо он достает из кармана пакетик.
-- Ну да, - говорит он. - Измучаешься же.
Я принимаю подношение двумя руками, как хлеб-соль. Семечки. Рябенькие, в крапинку. С базара. Или от старушки у метро...
-- Жареные? - спрашиваю я.
-- Что, еще жарить надо было? - говорит он. - Вы это не заказывали.
-- Спасибо, - говорю я. - Пожалуй, сейчас я бы предпочла кофту. Ветер.
-- Не предусмотрел, к сожалению, - говорит он. - Не успел. Разве что это...
Он расстегивает рубашку, стаскивает и набрасывает мне на плечи. Я закутываюсь, насколько возможно в легкий трикотаж завернуться. Он стоит рядом, голый по пояс. Сквозь одеколоновый дух от него еще пахнет самолетом, нагретым металлом и дорожной пылью. Я молчу. Явление. Бог из машины. В этой выходке есть что-то глубоко неправильное, но сейчас меня включили в игру помимо воли, и мне ничего не остается, как следовать заданному не мной сценарию.
-- Турки... - я задумываюсь. - Турки весьма корректны. И они не пьют. С ними чувствуешь себя в безопасности. При всей их назойливости они лишены комплекса неполноценности. Они не дерутся и не матерятся, когда им отказывают. Это симпатично. Мы не привыкли к такому обращению... Мы вообще народ не балованный. Мы... - я откидываюсь на спину и смотрю в небо, на действительно яркие неизвестные звезды. - Мы проговорим все твои пятьдесят баксов.
-- Не мелочись, - говорит он. - Я еще положу.
Ей-богу, мне нравится такая постановка вопроса. Предпочитаю, чтобы мне в карман. Наличными.
-- Я не хочу тебя разорять, - говорю я. - Я бедная, но гордая. Я буду тебя дозировать. Чтобы тебя хватило надолго. Пока, далекий северный незнакомец. Пока, мой любимый серый город...
Я чмокаю мембрану и выключаю связь. Надо иногда кому-нибудь признаваться в любви. Даже бестактным конъюктивитным неврастеникам. Иначе сердце замерзает...
Поговорив, я Ванькой-встанькой принимаю вертикальное положение, поднимаюсь и иду по территории. С гордо поднятой головой. Презирая веселую толпу, через которую я, лавируя, двигаюсь. Мне уже не грустно. Я уважаю сама себя. Я не буду шляться по чужим номерам и подсобкам. По крайней мере, сегодня. Я в одиночестве лягу в собственную постель. С сознанием собственного высокого морального облика. С меня довольно душевных бесед по телефону. Весь мир желает, чтобы я не претендовала на большее, но сейчас сделаем уступку миру... Моему телу достаточно, как при ходьбе его ласкает любимое тяжелошелковое платье, гостинец бывшего мужа. Второго мужа. Того, кто выгнал меня без гроша из совместного дома - но за прикосновения платья, приобретенного в порыве неграмотности в неведомой стране, его счет уменьшается. И за шестьсот баксов, данных в помрачении каприза...
А поутру нас ждет большая деловая программа. Злая Вера, окончательно разочаровавшаяся в своем высокопоставленном турке (главное разочарование в том, что с него не стрясти ни копейки) решает ехать за дубленкой. Мне не хочется за дубленкой. Мне вообще по магазинам не хочется. Ходить по магазинам без денег - онанизм снова. Но деваться некуда... Позавтракав, выпив по стакану пива (единственная Верина уступка - дождаться открытия бара), мы, как сумасшедшие, прем навстречу голой толпе с надувными крокодилами - в сторону выжженных колючих пустырей. Солнце палит нещадно. Маша провожает приветственным взмахом руки - уважительно она думает, что Мустафа расщедрился. Вера заблуждения не опровергает - стесняется, что будет тратить собственные деньги. В Машиных глазах это верх идиотизма... Мы тащимся к туристической лавочке, где нас ждут, маясь от жары, две супружеские пары и Кемаль. Подъезжает мини-автобус, Кемаль галантно подает руку на подножке, и мы летим вдоль побережья в Анталийскую сторону. Есть что-то приятное в обзоре побережья... Откинувшись в кресле у окна, я наслаждаюсь пробегающими видами, гладкостью и пустотой дороги, горами, соснами, морем, мелькающими парусами яхт, голубым небом, белыми отелями, и даже не слушаю, о чем болтает Кемаль. При подъезде к горному серпантину я напрягаюсь, но потом приходит в голову: если и сорвется, рыдать по мне особо некому. Поэтому серпантин тоже доставляет удовольствие... Удовольствие кончается, когда мы въезжаем в пыльный каменный мешок - Анталию. Диву даешься, где только люди не живут. И наверняка наших тоже много.
Проскочив набережную и попетляв по улицам, автобус встает у кондиционированного склада, где продавцы, пряча глаза с паучьим выражением, готовы вцепиться мертвой хваткой. Объяснять им, что ты не покупатель, абсолютно бесполезно и, чтобы отвязаться сразу, я требую двубортное кожаное пальто. Как у Штирлица. Здесь и однобортные вещи шьются встык, с предельной экономией материала, так что удовлетворение покупательского спроса мне стопроцентно не грозит. Среди продавцов возникает легкая паника. Выхваченные из нафталиновой кучи кафтанчики я поднимаю на смех. Нечто похожее на искомое бегом приносят из мужского отдела. Я оскорбляюсь до глубины души постановкой вопроса. Пальто предлагают быстро переделать. Я оскорбляюсь еще больше (хотелось бы понаблюдать процесс). Посрамленные, продавцы оставляют меня в покое, неуверенно продолжая шарить по рядам висящих шкур, а я, освободившись, присоединяюсь к Вере, которой на требование розовой дубленки пытаются всучить меховую курточку лилового цвета потерянных надежд. Махнув рукой, я спокойно гуляю по складу. Пол блестит полированным камнем. За стеклом среди груды меховых обрезков показательно горбятся скорняки. Кемаль тоскливо курит на крыльце. Одна из семейных пар, приехавшая с нами, полулежит в креслах с тюками в руках на низком старте. Я снова иду искать Веру. Она примеряет зеленую дубленку с пышным воротником и озабоченно рассматривает пуговицы. В общем, не проходит и получаса, как Вера определяется, покупку запихивают в пакет, а я молюсь про себя, чтобы ее не потянуло до кучи на золото. В последний момент Вера вспоминает о купальном халате для мужа. В автобус ее заталкивают всем русскоязычным коллективом - со словами, что халатов полно рядом с отелем. Мы едем обратно, я не отрываюсь, как загипнотизированный кролик, от бирюзовой мерцающей пелены на горизонте, предчувствуя момент погружения, а Вера блаженно нюхает содержимое своего пакета.
Приехав, мы сваливаемся отдыхать (как они дышат на такой жаре? А что в Африке творится?) Обедаем в последнем эшелоне, когда все большей частью съели. Короче, день насмарку. Я быстро выбираюсь искупаться, и потом меня валит с ног. Тело как чугунное. Если я лягу, я ночью не засну, но может и не придется. Вдруг приедут Андрей с Гариком из Памуккале... А кто такие Андрей с Гариком?.. Я обнаруживаю, что они совершенно вылетели из головы. Дела давно минувших дней. Не стоит оставлять женщину одну... Мне совсем и не хочется, чтобы они приезжали из своего Памуккале. Я даже не знаю, как с ними разговаривать... Но не будем о сложном... Вера ходит по номеру в новой дубленке и пытается увидеть свой полный рост в зеркальце для бритья, висящим в ванной... Я накрываю лицо футболкой и сплю. Мне снится сон... Кажется, я в оперном театре... Кругом фрачная строгая публика, а я пью пиво и катаю ногами пустую бутылку. На меня глядят, как на врага... Будут бить... Я грызу шоколадку и оглушительно гремлю фольгой... Я просыпаюсь... Бумажка хрустит... Я досадливо выныриваю из сонной мути и, проснувшись, понимаю, что это хрустят лекарственные упаковки... Это Вера хрустит...
-- Ммм... - мычу я. - Чего?... В чем дело?..
-- Нинк, - говорит Вера задумчиво. - Где-то у нас был трихопол?..
Сон слетает в один момент. Я даже вроде подлетаю на кровати.
-- Ты чего? - говорю я. - Ты меня не пугай!
-- Да тихо, тихо, - она легко отмахивается. Видно, что она довольна своим выступлением. - Светка просит. У нее Дашка что-то температурит... - она копается в сумке с лекарствами. - А анальгин у нас где?..
-- Что, аптечки у них нет?.. - ворчу я. - Любой советский ларек обязан был иметь аптечку, а они в отеле не держат...
Впрочем, вопрос это риторический.
Я поднимаюсь. Все равно разбудили.
-- Анальгин зачем? - спрашиваю я. - Ребенка травить?
-- А чем температуру сбивать? - говорит Вера.
-- Видать, давно у тебя не было температуры... - бормочу я.
В дверь стучат. Это Маша.
-- У меня антибиотик есть, - говорит она, не заходя, из коридора. - Пойдем...
Они выходят, и я за ними. Делать все равно нечего. Никому, похоже, не пришло в голову обратиться к Мустафе или к Машкиному Али. Скорее позовут Ваню - отец двоих детей как-никак...
Светка мечется по комнате, закусив губу.
-- Тридцать восемь и семь, - говорит она тревожно. - Не знаю... Что ей лечить? Когда ничего не болит?..
-- А раньше так было? - спрашивает Маша.
Светка перебирает таблетки.
-- Или она на солнце посидела?.. Ела, что я.. Яблоко еще ела... Не знаю... ну не холера ж это?.. Или бассейн? - она кидается к Дашке. - Ты точно в бассейне не купалась?.. Даша, слушай меня, точно?
Дашка, бессильно утонувшая в постели, качает головой. Ручки лежат вдоль тела как плеточки. Кажется, что сейчас она провалится в белье и исчезнет.
-- Ты чего это, Дарья? - бодро говорит Вера. - Ты смотри! Растрепанная вот... давай, волосы заплету.
Она садится к изголовью и осторожно расчесывает Дашкины спутанные волосы. Дашка не реагирует. Я тупо сажусь рядом на кровать. В Дашкиных испуганных глазах страдание. Вокруг глаз - сероватые тени. Плечики - липкие от жары. На худенькой грудной клетке проступают ребра. От бессилия и жалости у меня сдавливает сердце. Я беру Дашкину ручку и целую маленькие пальчики. Я прекрасно понимаю, что это не поможет. Бабушке не помогло... и папе тоже... Будь все так просто, никто бы не болел... Тем более - посреди Турции, на раскаленном побережье, за тысячи километров от дома...
-- Дашка, милая, - говорю я умоляюще. - Потерпи, сейчас будет легче...
Дашка смотрит на меня строго и сурово. Я не знаю... Что я могу знать, когда у меня нет своих детей?.. Я судорожно перелистываю память в поисках медицинских сведений. Пустота... Похолодеть, проникнуть под кожу, забрать этот жар... Будь это мой ребенок, я бы с ума сошла...
Машка черенком ложки толчет на тумбочке какую-то белую таблетку. Антибиотик? И что толку?.. Я не могу смотреть в мученические Дашкины глаза. Уксус? От головной боли... Ничего не болит... ну и что? Если бы болело - что мы поймем?..
-- Водка, - вспоминаю я. - Нам нужна водка.
Светка переглядывается с Машкой.
-- В бар, - говорит Машка коротко.
-- Чего, поить? - ошалело спрашивает Вера, но я не отвечаю.
-- Не в бар! - кричу я испуганно, вспомнив их фармацевтическую ракию. Бог знает, как она подействует на ребенка. - Тут нашу надо... Есть наша водка?.. - пока они думают, я распоряжаюсь. - Значит так: ты - к Ване, за водкой, - Вера послушно встает. - Пусть хоть отель перевернет... Ты - к Али, пусть распорядится выдать ключи от номера... или сама возьми... - Маша только оскорбленно за сомнения в ее способностях пожимает плечами. - Сейчас вспомню, какой номер... Четвертый этаж, от лифта справа... Посмотри по спискам, там двое наших мужиков, Андрей и Гарик, фамилии не знаю. В шкафу сумка, в сумке бутылка. Только не перепутай ничего. И записку оставь, а то хипеж подымут...
Если только они не взяли частичку родины в Памуккале... С дурных русских туристов станется на жаре хлебать... Машка криво усмехается и исчезает. Я припадаю к горячей Дашкиной руке.
-- Потерпи, милая, - твержу я монотонно. - Потерпи...
Рука раскаленная. Я едва не плачу. Как Светка хранит спокойствие?
-- В туалет не хочешь? - спрашивает она, ласково трогая Дашкин лоб. - Давай пить будем. Надо... - она подносит чашку с водой. Я щупаю Дашкин пульс. Частый... Ясное дело, частый. Какой еще с температурой?..
Появляется Машка - с хладнокровным видом и с бутылкой. Надеюсь, она больше ничего не прихватила.
-- Ты там дверь-то закрыла? - спрашиваю я.
-- Не помню, - отвечает Машка злорадно. В бутылке примерно треть. Вот польза от моего безобразного поведения - не успели допить... Светка достает ворох носовых платков, мы осторожно, ледяными по сравнению с Дашкой руками, приподнимаем ее за плечи и обтираем мокрой тканью. Дашка вялая, как глина. Водка сразу испаряется с ее влажной кожицы. Появляются Вера с Ваней. У Вани в руке стеклянный стаканчик - со спиртовым раствором борной кислоты (тараканов он, что ли, на отдыхе травит, хобби у него такое) - и решительный вид. Он готов разделать весь отель, и разделал бы, когда б помогло. Думаю, он вообще к рефлексии не склонен... Через пять минут, шлепая мокрыми вьетнамками, вваливается Ванина жена в еле заметном невооруженным глазом платке поверх бикини. От жены пахнет пивом и лаком для волос, но она бросается к Дашке со словами "Ну-ка пустите, пустите... мамашки...", и становится понятно, что пришел компетентный специалист. Она так решительно берет Дашку за нижнюю челюсть, что я вздрагиваю, как бы вообще не оторвала.
-- Язык высуни, - командует Ванина жена. - Ааа! Так... Ну девки, - она обращается к нам, непринужденно пересыпая речь нецензурными выражениями, - ну тут прям такой гадюшник, я в жизни своей не видела! Так и руки чешутся какую-нибудь наглую тварь мордой об пол приложить. Кондер еле пашет, белье не меняют, фрукты вообще не фрукты, а черт знает что такое... Мебель битая, как прям со свалки... Живот давай... Нормальный у тебя живот... У нас Гришка, девки, прямо в первый день слег, температура сразу под тридцать восемь, я на ресепшен пошла, говорю, я сейчас во все города звонить буду, я такое устрою... А тупые, девки - ужас. Сидит кретин, ушами хлопает, фиг понимает... зайчик, - она обращается к Ване, тыкая пальцем в воздух, - угля принеси из зеленой коробочки, в тумбочке у меня стоит... Ну в такой дыре я сроду не была. Чтобы я еще в этот отель поехала... Мы в том году были в Сиде - ну тоже не дворец, но все-таки получше...
Если бы не больная Дашка, я бы поинтересовалась у этой принцессы, в каких таких теремах она росла. Можно подумать, что пятнадцать лет назад не лопала за милую душу в каком-нибудь дощатом пионерском лагере кашу "Артек" и не маршировала строем под барабан, а родители ее не стояли в девяностом году за килограммом щупальцев кальмара в одни руки. И откуда только у нас взялось столько аристократов, ума не приложу. Дашка тем временем начинает слабо сопротивляться непрошеным врачебным действиям - значит, полегчало.
-- Чего? - спрашивает Ванина жена. - Ты тетю слушайся. У тети таких двое, за еще сестриных трое через мои руки прошли... Анальгинчику, мамашка, давай... нет, полтаблеточки хватит... Растерла? Ну и фиг ты ее заставишь выпить? В этом долбанном отеле сахарного песка-то нету, вареньица-то бабкиного тоже нету... Аппендицит не вырезали тебе?.. Да нет, мамаш, не пугайся, это навряд...
Является Ваня, обнимая картонную коробку из-под Птичьего молока. Ванина жена беззлобно ругается, находит в коробке уголь, заставляет Дашку выпить лекарства и задумчиво щупает ей пульс одной рукой, в то время как второй подхватывает водочную бутылку и отпивает хороший глоток одним духом. Не поморщившись. Есть женщины в русских селеньях...Ваня впадает в тоску, но молчит. Мучаясь бездействием, он неуверенно предлагает пойти и построить весь отель вместе с персоналом и менеджментом всех звеньев включительно. В ответ ему велят пойти и заняться собственными детьми - для начала снять с потолка, на который они стопроцентно залезли.
-- Ох... - говорит Ванина жена, не дрогнув от водки не единым мускулом. - Устала я с ними, девки... Ну какой это на фиг отдых?.. Только знаешь, что задницы вытираешь... всем троим... Чего?.. - она удивленно, словно первый раз видит, смотрит на Дашку, которая беспокойно зашевелилась. - Потеешь? Ну-ка под одеяло давай... и вылезать не моги. Кондер выключаем, девки. Не хватает ребенку воспаление легких подхватить... - она смотрит на бутылку. Я думаю, что она единым махом прикончит все, что осталось, но она отставляет ее в сторону и наклоняется над Дашкой. - Поспишь, ребенок? Спи... Главное, смотри - ничего не болит?..
Дашка послушно поворачивается на бок, опускает голубоватые веки, а я, вглядываясь ей в лицо, пытаюсь понять, лучше ей или хуже. Она такая бледная. Пока я мысленно прошу - сама не знаю у кого - чтобы Дашка скорее выздоровела, Ванина жена решительно поднимается.
-- Все на выход с вещами, - командует она. - Оставьте ребенка в покое, пусть поспит... Свет погасите, бра оставьте...
-- Я здесь полежу, - говорит измученная Светка и откидывается на кровать. Всех прочих Ванина жена безжалостно выгоняет в коридор.
-- Пошли, девки, - говорит она. - Надо будет, мамашка позовет. Пива выпьем, что ли... Сами примем, глядишь, ребенку полегчает. Да чего еще ждать от такого поганого места?.. Мы сюда больше ни ногой, вы как хотите.
Мы битый час сидим в баре с Ваниной женой и двумя ее подругами. Сдвигаем вместе два стола и поднимаем такой шум, что, по-моему, во всех концах отеля слышно только нас. Перекрываем даже детскую дискотеку с ее вечными "кря-кря-кря". У меня неспокойное настроение. Пить не тянет. Перед глазами все еще стоит фарфоровая Дашка и хотя, с одной стороны, напьешься - видение пропадет, но с другой стороны я опасаюсь - вдруг, не дай бог, мы сегодня еще понадобимся Светке, а тут все будут пьяны в дым, и толку никакого...
Наших новых приятельниц куда-то уносит под блеющий голос Таркана, а нас с Верой разыскивает недовольный, коричневоторсый кентавр Леша. Он конспиративно обнимает меня за талию - я бы не рисковала на его месте - а Вера подробно и воркующе объясняет, что мы были заняты Дашкой, а не оргией с местным населением. Леша не верит. Не знаю, зачем она утруждает себя подобными объяснениями. Объяснять будет мужу, а кто такой тут Леша, я вообще не понимаю. Он приятно пахнет - морской солью, одеколоном, молодым мужчиной и чуть-чуть бензином... Зажигалку заправлял, что ли?.. Потом Вера, крадучись по темным зарослям, увлекает Лешу в отель, а я остаюсь одна.
Одна на пляже, я слушаю буханье, сопровождающее развлекательную программу. Ветер с моря. Я чувствую себя усталой. Я здесь ни разу так не уставала. Даже после Андрея с Гариком. Какое-то внутреннее очень сильное напряжение отпускает меня, и я плачу. Плакать с моей искривленной носовой перегородкой это блажь непозволительная, но сил нет удержаться. Я плачу и тихо размазываю слезы и сопли по лицу. Никто не видит в темноте... Потом я так же внезапно успокаиваюсь. Мне радостно. Не пойму, отчего мне радостно. Потом, глядя на проблески маяка, я понимаю, что эгоистически, против воли, радуюсь Дашкиной болезни. Потому что, вспоминая, как меня трясло над чужой мне девочкой, я понимаю, что все-таки могла бы иметь детей. Я всегда была неприятно уверена - и мои родственники убеждены - что к своим детям я была бы равнодушна, как к дорогим племянникам, на чьи болезни мне в глубине души было наплевать. А ведь они болели... Болел и Лютик, и крохотный Митроша... Я чувствую себя свиньей, но радостное чувство остается. Мне даже не хочется в море - во-первых, прохладный ветер отбивает желание лезть в воду, а во-вторых я вспоминаю, что в суматохе не одела купальник, и теперь сижу в платье, под которым ничего, кроме кружевных трусов, а в таком виде в море не полезешь, хоть и в темноте... И вытираться нечем... Вздохнув, я смиряюсь с судьбой. Вдруг я понадоблюсь Светке, так не из моря же меня вылавливать...
Я перебираю пальцами гладкие камешки. Сегодня приедут Гарик с Андреем... Неизвестно только, когда - может, в час ночи... И может, на бровях... Что, если связаться с ними в Москве?.. Что это наши люди, понятно по этикеткам SVO, которые они поленились отлепить от сумочных ручек. Нет, пожалуй, не стоит... Это в другой жизни... И Антон не звонит... Я чувствую себя брошенной, но мне так торжествующе хорошо, что никто не нужен - ни Антон, ни Гарик с Андреем, ни Вера с Лешей, ни все побережье...
Лежа на топчане, смотрю в небо. И ведь в номер не зайдешь... Я, дура, не спросила, сколько времени они будут кувыркаться. Закоченеешь с ними совсем... С одной стороны, холодно и надо пойти куда-нибудь в тепло, в яркую и пеструю толпу за спиной, а с другой стороны, на душе такое торжество, что не хочется ни с кем делиться. В торжество подмешивается тревога за Дашку, но я почему-то уверена, что Дашка завтра выздоровеет. Не может не выздороветь. Такие, как Ванина жена, из мертвых воскрешают... Странная загогулина наверху... может, это Орион? Он вроде на этой широте... А медведицу видно?... Ну-ка где ковш?... Я приглядываюсь и так, и эдак, и обнаруживаю как минимум пять ковшей. Все небо в ковшах... Что-то у меня все ковшами... Интересно, видно южный крест?.. Ненавязчиво доходит, что до экватора далеко. Где у нас экватор?... В Кении, кажется... Какое высокое небо. Пожалуй, никогда и нигде я не видела такого высокого неба...
Привычно жужжит телефон. Я, не торопясь, снимаю трубку.
-- Какие новости в субтропиках? - спрашивает далекий Антон.
-- А, это ты, - говорю я меланхолично. - Не в курсе насчет новостей. И здесь не субтропики. Субтропики в Батуми.
-- А в Турции что ж? - спрашивает Антон.
-- Не знаю, - говорю я. - Кажется, средиземноморский климат.
-- Это не одно и то же? - говорит он.
-- Понятия не имею, - говорю я. - Я не географ. Я инженер.
-- Ты инженер? - переспрашивает он с изумлением. Интересно, что он думал первоначально? Что у меня синий диплом младшего дворника?
-- Была, - говорю я. - В мирной жизни.
-- Мосты строишь? - спрашивает он.
-- Самолеты, - говорю я. - Вон как раз полетел.
-- Твой? - спрашивает он.
-- Мои давно порезаны, сданы в металлолом и отправлены в Китай по бартеру на поддельные кроссовки "Адидас", - говорю я. - Разве какой-нибудь случайный уцелел. А впрочем, темно. Отсюда не видно.
-- А что тебе видно? - спрашивает он.
Я морщусь. Очень бацает музыка - мешает разговаривать.
-- Впереди море, - говорю я. - Сзади... - я оборачиваюсь назад. - Сзади всякая фигня.
-- Например, - говорит он. - Расскажи подробнее. Хочу представить, что тебя окружает.
-- Ну... - говорю я, заглядывая под околобарный тент. - Вон сидит команда немцев. Пьют что-то вроде коктейля "идиот"... Когда пятьдесят граммов коньяка экстра-экстра-экстра-олд-роял-голд-империал и двести кока-колы... Сдвинули столы и злыми глазами смотрят на русских туристов... Подходят к делу педантично... ни одного не пропускают... Вон две немки поблескивают ... Только немцы любят золото, как наши люди... Вон толстая девка клеит турецкого аниматора... ножку ему на коленку положила... Швейцарка, кажется... Ей лет пятнадцать... На черта он ей сдался, не знаю... Вон натюрморт: наша дама с кампари, крашеным акварелью... Близка к бессознательному состоянию... По пляжу на шпильках больше никто, кроме нас, не ходит... По идеалу тоскуем... Не понимаем, как можно, заплатив такие деньги, шлепать в тапках... А вон мужик с рыжей бородой и большущим пузом... Точно не наш... У нас за такую бороду бьют в каждой подворотне... Да и за пузо тоже... Вон дите ковыляет к бассейну... Впереди банку пинает... Национальность выяснится экспериментально... если с ревом упадет в воду вместе с банкой и окатит окружающих - значит, наш... Если в сантиметре от бассейна повернет обратно - значит, немец... Это на генетическом уровне... Нет, немец оказался... Вообще-то немцы здесь на редкость приличные, бомжей нету... Наверное, от того, что сюда не доехать автостопом... И родная публика ничего, не санаторий профсоюзов... К примеру, на любом российском пляже всегда можно найти толстую тетеньку в белом полотняном бюстгалтере фабрики "Красная швея"... Так вот, тут мне этот персонаж еще ни разу не попадался...
-- Я прям представил всю картину, - произносит Антон задушевно. - Сейчас попробую домыслить. Слева от тебя, наверное, пирс. На пирсе мужик курит. С ним двое детей. Один наклонился и высматривает рыбок.... Золотые, наверное, рыбки у ребенка...
Я невольно поворачиваюсь влево. На конце пирса, тяжело пригорюнившись, стоит глыба в шортах и в прострации глядит куда-то на Африку. Рядом с ним две аккуратные мальчишеские головки на тонких шейках. Младший мальчик сидит на корточках и смотрит вниз.
-- Ааа... - говорю я.
У меня тихо едет крыша. Я припоминаю, не сплю ли я, и сколько выпила...
-- Угадал? - спрашивает он с подозрительной безмятежностью. - Видишь, у нас, наверное, обмен мыслями на расстоянии. Сейчас молодая пара, взявшись за руки, подходит к пирсу...
Я ошалело провожаю взглядом две неторопливые фигуры. Музыка бацает, мешая думать. Она подозрительно громко бацает. Почему-то прошлые разы она так не мешала... Я обалдеваю окончательно, потому что понимаю: одни и те же звуки я слышу и свободным ухом, и занятым. Стереоэффект...
-- Ты где? - я тупо озираюсь. - Не пудри мне мозги!
Приглядевшись, я замечаю под ограждающей стеной, в тени, таящегося некто. Я вскакиваю. Он замечает мое движение, поднимается и медленно, огибая лежаки, шурша на гальке по-змеиному, с каменным лицом и глазами довольного удава, движется навстречу.
-- Ты с ума сошел... - говорю я, когда мы оказываемся рядом. - Ты что, так просто взял и приехал?
Видать, он любит удивлять... Я оторопело приглядываюсь, занося в раздумье руку. Не мешает ущипнуть при сближении, вдруг рассыплется... Он выглядит уже не так, как в прошлую нашу встречу - обитатель потревоженного муравейника. Он спокоен, монолитен и излучает мужскую уверенность. Одет с дороги по-московскому - длинные брюки и нейтрального цвета приличная рубашка с короткими рукавами. На фоне веселой гопы, которая колобродит вокруг - просто принц.
-- Да вот, - произносит супермен небрежно. - Решил привезти тебе семечек. А то как ты без них.
-- Семечек? - переспрашиваю я.
Как он любуется собой! Невозмутимо он достает из кармана пакетик.
-- Ну да, - говорит он. - Измучаешься же.
Я принимаю подношение двумя руками, как хлеб-соль. Семечки. Рябенькие, в крапинку. С базара. Или от старушки у метро...
-- Жареные? - спрашиваю я.
-- Что, еще жарить надо было? - говорит он. - Вы это не заказывали.
-- Спасибо, - говорю я. - Пожалуй, сейчас я бы предпочла кофту. Ветер.
-- Не предусмотрел, к сожалению, - говорит он. - Не успел. Разве что это...
Он расстегивает рубашку, стаскивает и набрасывает мне на плечи. Я закутываюсь, насколько возможно в легкий трикотаж завернуться. Он стоит рядом, голый по пояс. Сквозь одеколоновый дух от него еще пахнет самолетом, нагретым металлом и дорожной пылью. Я молчу. Явление. Бог из машины. В этой выходке есть что-то глубоко неправильное, но сейчас меня включили в игру помимо воли, и мне ничего не остается, как следовать заданному не мной сценарию.