Кто-то топает, негромко бормоча. Я не успеваю подняться, когда в лестничном пролете, пошатываясь и держась за стенку, появляется мужчина. Упирается в меня глазами и смотрит, сперва наводя на резкость, а потом недоуменно и несколько испуганно. Не может вспомнить, кто я такая, и откуда взялась. Что я не из его компании, не приходит ему в голову. Я тоже приглядываюсь недоверчиво, но потом узнаю - это давешний битый страдалец с расколотой фарой. Синяя иномарка, не помню, какая именно.
Мы глядим друг на друга в упор и молчим. Встречаясь глазами, понимаешь сразу возможный уровень энергообмена. Я чувствую, как раскаленно краснеет натянутая между нами ниточка. Возможно, по причине нетрезвости сторон... Мы не сказали ни слова, но между нами какой-то бессловесный контакт. Я не чувствую неловкости от глаз, наведенных в упор. Наконец, что-то мелькает в его взгляде, и он меня узнает.
-- О, - говорит он флегматично. - Какие люди.
-- А какие? - спрашиваю я.
Вопрос приводит его в замешательство. Он брякнул что-то для проформы, и теперь приходится расшифровывать.
-- Вы-да-ющиеся, - наконец выдавливает он.
-- Чем же? - не отстаю я.
-- Откуда я знаю, - говорит он. - Всякий человек чем-нибудь да выдается.
Вывернулся. Он прислоняется спиной к стене и вытаскивает из нагрудного кармана сигаретную пачку. Наклонив голову, закуривает. Потом обескураженно машет зажигалкой, обнаружив, что даме ее не к чему подносить.
-- Ты куришь? - спрашивает он, не до конца доверяя своим глазам.
-- Нет, - говорю я.
Он снова безуспешно силится разобраться в ситуации.
-- А что ж ты тут делаешь? - спрашивает он.
-- Гуляю, - отвечаю я.
-- Гуляешь?
-- Ну да.
Я пожимаю плечами. Почему бы мне здесь не гулять? Он кивает и затягивается.
-- Давно гуляешь? - спрашивает он.
-- Не очень, - говорю я. - Как машина?
-- Какая машина? А, - он вспоминает, о чем идет речь. - Ничего. В выходные на сервис отдам...
-- Злоумышленника нашли? - спрашиваю я тоном заговорщика. Он не догоняет.
-- Что?
-- Говорю, злоумышленника обнаружили?
-- О господи... - произносит он медленно. - Дешевле просто починить... Сам виноват. Не надо было ставить на проходе. Конечно, свинство... но где тут кого найдешь? Это весь квартал, кто пожелает в свидетели, надо водкой поить? Да и наврут большей частью...
-- Здравое рассуждение, - соглашаюсь я. - Для нашего дома даже немного нетипичное.
Я говорю и сразу жалею о том, что сказала. Может статься, это сын или внук какой-либо наиболее рьяной психопатки. Обидится...
Он приглядывается ко мне внимательней.
-- Тебе не холодно так сидеть? - спрашивает он. Жена циститом страдает, иначе бы в голову не пришло...
-- Я на газете, - говорю я.
Он медленно выпускает дым в воздух.
-- Первый раз слышу, - произносит он глубокомысленно. - Чтобы газету использовали как утеплитель...
-- Странно, - говорю я. - А ты никогда газету под стельки не подкладывал?
Он неожиданности он начинает кашлять.
-- Что-что? - говорит он. - Газету куда? Под стельки?
Он думает, что я шучу.
-- Ну да, - говорю я. - Народная хитрость. Теплее становится. Очень выручает зимой.
-- Народная хитрость... - он покачивает головой. - И много ты таких хитростей знаешь?
-- Достаточно, - говорю я. - Мне много чего приходилось делать. Например, колготки гладить утюгом, чтобы не рвались. Или в красный лак для ногтей добавлять зеленку, чтобы лак был дефицитного коричневого цвета. Или подкладывать газету под стельки... Ты не в курсе?
Он насмешливо фыркает.
-- Нет. Бог миловал.
-- Странно, - говорю я. - Ты не советский человек. Может, ты засланный? Может, у тебя информация в плавках?
Он снова давится сигаретой.
-- Я, кажется, плохо соображаю, - произносит он, удивленно удерживая меня в фокусе.
Я смеюсь. Я накануне смотрела "Пассажир с "Экватора", а такая культурная продукция плохо сочетается с алкоголем. Он смеется тоже.
-- Слишком много выпил, - говорит он, продолжая смеяться. - Реакция медленная.
-- Бывает, - говорю я.
-- Пойдем к нам, - говорит он внезапно. Только этого мне не хватало. Еще не прошел Мишкин коньяк с наложенными остатками портвейна. Или у него тоже дыни с Алайского базара?..
-- В другой раз, - говорю я.
-- Пойдем, - повторяет он.
Я отрицательно качаю головой.
-- Твоя девушка приревнует, - говорю я.
Он наклоняется ко мне.
-- Я тебе честно скажу, - говорит он громким шепотом. - Я чего-то до сих пор не пойму, кто из них моя девушка.
-- Выбирай рыжую, не ошибешься, - говорю я.
Он задумывается.
-- Ты уверена? - спрашивает он серьезным голосом
-- Конечно, - говорю я так же серьезно. - Рыжие они самые котистые.
Пока он раздумывает, я поднимаюсь.
-- Я приду к тебе, когда никого не будет, - говорю я задушевно.
-- Точно? - спрашивает он.
-- Конечно.
-- А куда ты придешь? - спрашивает он хитро и грозит пальцем. - Ты знаешь, где я живу?
-- Нет, - говорю я. - Я буду обходить все квартиры и спрашивать: не здесь ли живет молодой человек, который приглашал меня в гости?
-- Сорок третья квартира, - говорит он и повторяет. - Сорок третья. Ты меня не обманешь?
-- Как можно, - говорю я уверенно.
Я перехватываю свой кирпич и делаю шаг наверх.
-- Что это у тебя такое? - спрашивает он. - Ааа... Антиквариат... Дай посмотреть.
С необычной для пьяного ловкостью он отбирает у меня телефон и задумчиво жмет на клавиши.
-- Э, - говорю я протестующе. - У меня там денег мало.
-- Да не звоню я никуда, - говорит он, морщась. - Не бойся.
Между тем на поясе у него тренькает. Он вынимает из кобуры свой мобильник, смотрит на экран, что-то нажимает, и отдает мне телефон. Я сперва не понимаю, что он делает, и только потом доезжает, что он запомнил мой номер.
-- Любишь старину? - спрашивает он, возвращая мне кирпич.
-- Полюбишь поневоле, - отвечаю я и поднимаюсь, откуда пришла. Неподвижно, как чугунный памятник, он пыхтит сигаретой.
Я возвращаюсь в лифтовый холл. Вроде бы проветрилось, или я сроднилась с духом жареной камбалы... Сорок третья квартира. Запомним на всякий случай. В нашем доме трудно без союзников.
Не успеваю я как следует закрыть дверь, звонит телефон.
-- Нинк! - говорит Вера ликующе. - Мишка тут один контактик подкинул.
-- Он же во Вьетнаме, - отвечаю я тупо.
Вера тяжело вздыхает.
-- Проснись, мать, ты в каком мире живешь. Телефоны сейчас есть, знаешь... сети компьютерные...
-- Во Вьетнаме тоже? - спрашиваю я изумленно, и только потом до меня доходит, что я сказала. У меня точно что-то с головой...
Вера на другом конце провода, кажется, понимает, что на отвлеченные темы до меня не дойдут.
-- В общем, ты завтра на собеседование пойдешь. Мяу-мяу. Ты его сделала, сделала!
-- Как же это сделала, - говорю я недоуменно. - Когда сделала, собеседований никаких не надо... Мне, к примеру, не требуется ни с кем собеседовать...
Всю ночь я вскакиваю и смотрю на будильник. Как бы не проспать. Подниматься, подобно трудящимся, я отвыкла давно.
В результате я зверски не высыпаюсь. Представляю со стороны свою мятую физиономию.
Около девяти я звоню Саше. Лучше подстраховаться лишней информацией.
-- Здравствуй, - говорит он настороженно. Он знает мою несовместимость с ранней побудкой, следовательно, либо что-нибудь случилось и придется участвовать (а не хочется), либо мне что-то нужно. В общем, все плохо.
-- Слушай, - говорю я. - У меня к тебе принципиальный вопрос.
-- Ну что, что такое?
-- Мне тут надо на метро проехать, - говорю я. - А я сто лет не ездила. Скажи ты мне как специалист-подрывник: куда нужно садиться, чтобы не взорвали?
-- Я не специалист-подрывник, - говорит Саша недовольно.
-- Ну дипломат, - говорю я. - Какая разница. Это смежная профессия. Ты наверняка знаешь.
-- Нина, не ерничай, пожалуйста, - говорит Саша сухо.
-- Ты же все равно знаешь, куда по науке положено бомбу закладывать! - возмущаюсь я. - Что, сказать трудно? Самому-то все равно - ездит себе на машине...
-- Ну в середину состава, - цедит Саша.
-- В середину? - спрашиваю я недоверчиво. - А почему прошлый раз взрывали начало?
-- Потому что неграмотные.
-- Хорошее объяснение, - говорю я со вздохом. - Как бы знать, какие попадутся... У тебя нет на этот счет агентурных сведений? В высоких бизнес-кругах ничего не слыхать? Каких следующих закинули?
-- Не говори глупости, - отвечает Саша. - Куда ты собралась?
-- По делам, - злорадно отвечаю я и вешаю трубку.
Я прихорашиваюсь перед зеркалом, когда звонит Вера.
-- Нинка! - кричит она в трубку. - Возьми бумажку и запиши.
Господи, что еще стряслось... Я поспешно пытаюсь нашарить бумажку. Никакой бумажки у меня, конечно, нет. Приходится записывать на краю квитанции о квартплате. Ничего страшного, все равно ее обрезать. Хорошо, хоть ручка есть.
-- Значит, пиши, - диктует Вера. - Я вчера выяснила. Если будут спрашивать про цвета, называй в таком порядке: красный, желтый, зеленый, фиолетовый, синий, коричневый, серый, черный.
-- И что это значит? - говорю я тупо. - Это радуга, что ль?
-- Неважно! Сама ты радуга. Ты, главное, запомни. Если будут спрашивать, говори в той же последовательности.
-- А смысл у этого есть? - спрашиваю я.
-- Нет никакого смысла. Запомни, и все. Ты, я надеюсь, платье свое оставишь дома?
-- Да что тебе мое платье? - возмущаюсь я.
-- Я кому сказала! Не вздумай! И не делай там честные глаза, ври напропалую. Что ни спросят, все ври. Ты помни, что они от тебя по другую линию фронта.
-- Хорошо, - говорю я.
После чего в раздумье смотрю на себя в зеркало. Ну ладно, бантик я сниму, уговорили. Но насчет платья... Может, оно и не последний писк офисной моды, но в нем я живой человек, а если надену что-нибудь другое, то буду, как манекен на параде. Все-таки не рубище, сойдет и так.
Я отрезаю край квитанции с непонятной записью, зажимаю в кулаке, беру сумку и выхожу из дома. В лифте я повторяю. Красный, желтый, зеленый... Каждый охотник... нет, стоп, это не каждый охотник... и не охотник вовсе... Надо немного пройтись и успокоить нервы. Я иду, грызу семечки и сплевываю в через плечо. Рядом со мной тормозит автомобиль, и я отшатываюсь. У нас могут задавить где угодно, хоть посреди газона. Откидывается дверь. Это уже знакомая мне синяя иномарка. Какая - опять же непонятно. Определять машины в профиль не умею.
-- Торопишься? - спрашивает ее хозяин, обращаясь ко мне. Вид у него довольно свежий, то есть вечеринка была в рамках приличия.
-- Ну как сказать... - отвечаю я неопределенно.
-- Садись, подвезу.
Я довольно влезаю в машину и откидываюсь на сидение. Остатки семечек приходится опустить в карман.
-- А может, мне в другую сторону, - говорю я.
-- Ничего, я не тороплюсь, - отвечает мне водитель. - Я сегодня все равно задержался. Надо было привести себя в порядок...
И он трогается с места. Я рассматриваю его краем глаза. На правой руке у него обручальное кольцо (кто бы сомневался, небось, жена с детьми на даче), одет он свободно и не дешево. Летние брюки и шелковистая трикотажная рубашка. Может позвонить себе отсутствие костюма с галстуком... Пока я суммирую наблюдения, он нажимает кнопку, по салону разносятся мерзкие звуки какой-то радиостанции. Как в маршрутке, ей-богу.
-- Между прочим, как тебя зовут? - спрашивает он.
-- Здрасте, - говорю я. - Вчера так трогательно познакомились, а ты ничего не помнишь...
Я-то знаю, что его зовут Антон. Если консьержка не путала.
Антон растерян. Он в недоумении оборачивается. Его мысленная ревизия памяти видна невооруженным глазом. Он силится понять, каким образом, будучи не сильно пьяным, он упустил такую подробность.
-- Ну вспоминай, Антоша, вспоминай, - говорю я хладнокровно, поправляя подол. - Вот и знакомься с вашим братом, только и слышишь на другой день: а ты кто такая? А тебя как зовут?
Он усмехается.
-- Ну до такого знакомства, - говорит он. - У нас вчера не дошло.
-- А ты точно помнишь? - спрашиваю я томно.
-- Точно, - говорит он спокойно. - Кстати, вот я послушал тебя вчера насчет рыжей... теперь сам не рад.
-- Чего ж ты слушаешь, кого попало, - отвечаю я. - Тебе, знаешь, насоветуют... В таких вещах только себя надо слушать, никого другого.
Он выезжает на улицу, мельком смотрит на меня и фыркает.
-- Шучу, - говорит он. - И все-таки, как тебя зовут?
-- Ну Ниной, - отвечаю я.
-- Не врешь?
Этот вопрос меня веселит. Даже я таких не задаю. Не все, значит, для меня потеряно.
-- А смысл? - спрашиваю я.
-- А ты так дружишь со смыслом? - в тон отвечает он. - По тебе не заметно.
-- Мало того, что ты склеротик, ты и грубый к тому же, - говорю я. - Хорошо. Меня зовут Агафоклея.
Он поднимает ту бровь, что с моего бока.
-- Нина мне больше нравится, - говорит он.
-- Тогда чего спрашивать лишний раз? - говорю я, пожимая плечами.
-- Насчет рыжей я тоже пошутил, - говорит он, глядя на дорогу. - Не было ни рыжих... ни зеленых... никаких. Я вообще человек добропорядочный.
-- Это что, предупреждение? - спрашиваю я.
Он усмехается.
-- Настоящих женщин бесполезно о чем-либо предупреждать, - говорит он.
-- Уклончиво, - говорю я, подсчитывая на пальцах варианты значения этой глубокомысленной фразы. - Ты хоть и добропорядочный, но шулер, - при этом я не выдерживаю и лезу за семечками. - Я не спросила, у тебя нужно пристегиваться?
-- Как хочешь, - отвечает он. - Жизнь твоя. Куда едем?
-- Пока в центр, - говорю я. - А там видно будет.
-- Поехали, альтернатив нет, - говорит он. Я соглашаюсь. Альтернатив действительно нет, дорога до центра одна - Ленинградка, и та в глубоком параличе, как обычно. Я смотрю в окно и попутно заглядываю в кулак, повторяя цвета. Зачем это нужно - не пойму...
-- Что ты замолчала? - спрашивает он через какое-то время. - Ты как-то вроде приуныла.
-- Да вот думаю, как общаться с добропорядочным человеком, - говорю я и проверяю, хорошо ли я сделала маникюр.
-- Что, опыта нет? - спрашивает он.
-- Нет, - говорю я. - Как-то не попадались... Вот пытаюсь припомнить хоть одного... - тут у меня портится настроение.
-- Вспомнила? - спрашивает он, следя за мной.
-- Вспомнила, - говорю я мрачно. - Отца. Только ты на него не похож.
Мы согласно замолкаем. У меня пропадает охота шутить.
-- Ладно, - в конце концов говорю я. - Если у меня не дай бог возникнет глубокое чувство, я тебе вовремя скажу, чтобы ты держался подальше.
Он с полуулыбкой думает о своем.
-- Ну одолжила, - говорит он. - Где ж найдется мужик, который согласится.
-- Ты не знаешь мужиков, - говорю я. - Там, где дело касается тонких чувств и сложных внутренних переживаний, они бегут прочь как ошпаренные.
-- Тебе виднее, - говорит он, продолжая загадочно улыбаться. На его полном лице улыбка выглядит по-доброму, хотя это может быть обманный эффект от жировых складок. Впрочем, маньяком не выглядит... Глазки ленивые...
Он довозит меня не только до центра, но до самого здания.
-- Спасибо тебе, - говорю я ему с искренней признательностью. - Ты мне помог.
Я вылезаю из машины, а он кричит вслед:
-- Не забудь, ты обещала зайти, когда никого не будет!
-- Ага, - говорю я, не оборачиваясь. - Сейчас.
И плюю через плечо. Они по другую линию фронта, вспоминаю я, разглядывая фасад. Все ври. Не вопрос. Будем врать.
Скоро я сижу в крашеной комнатке за круглым большим столом и жду работодателя. Пока его нет, разглядываю произведение искусства в раме. Наверное, это что-то высокохудожественное. Из новой эпохи. В то время как я гадаю, в чем тайный смысл авторской находки, решительно входит молодой мужичонка с перекошенным кислым лицом, как у язвенника, и я его, конечно, забыв о наставлениях, приветствую замечанием:
-- А вы знаете, если эту картину развернуть на девяносто градусов, можно будет увидеть море.
Его передергивает от пяток до макушки, а я, вспомнив Верины инструкции, поспешно замолкаю. Но первое впечатление произведено... на лбу его написано, что эта комната принимала личностей достойнее. Он садится, раскрывает кожаную папочку, и что-то сразу помечает. Я старательно воспроизвожу на лице образ первой пионерки и круглой отличницы. Мысленно повторяю цвета. Может, лучше сразу сказать, что на картине не та цветовая гамма? Нет, лучше не добивать... Красный, желтый, зеленый... как там дальше...
Мужик морщится со старанием исполнения служебных обязанностей. После этой прелюдии задает вопросы. Основные биографические данные я сообщаю правдиво... смешно называть фамилию и имя, отличные от паспортных. Он делает глубокую мхатовскую паузу и сверлит меня неверным взглядом Джоконды. Воздух как-то нестандартно его преломляет... Не поклянусь, что он видит именно меня. Дистанционно провертев во мне дыру, он спрашивает, хочу ли я работать. Я вспоминаю, что советовала Вера.
-- Знаете, - говорю я с воодушевлением. - Я очень хочу работать! Я даже не просто хочу, я так люблю работать! Никто так не любит. Я из-за этого с мужем развелась. Он мне работать не давал. Не давал самореализовываться. Но для меня работа важнее.
Выпалив эту чушь, я гордо замолкаю. Вот дура, приходит мне на ум, куда тебя несет. От работы кони дохнут. Сейчас тебя приставят, энтузиастку, кирпичи таскать. Впе-ред, вре-мя.
-- Значит, причина вашего развода в недостатке самореализации, - произносит он вялым голосом и ставит у себя какую-то галку. Мне становится интересно. Может, он просто чертей рисует?
-- Да! - говорю я. Зачем спрашивать идиотские вещи? Дали бы мне возможность, сидела б я дома и не дергалась.
-- Почему вы уволились с последнего места рабо... - начинает было он, проводя глазами по анкете и запинается - видит, что последний раз я работала десять лет назад. Я тоже помалкиваю. Не объяснять же, что на последнем месте работы моя зарплата составляла эквивалент двух долларов США. Дорога дороже обходилась...
-- Вы можете работать с людьми? - спрашивает он так же скучно.
-- Да! - говорю я. - Я очень люблю работать с людьми. Я обожаю работать с людьми! Вот у нас в доме, к примеру, такие замечательные люди, мои соседи... Я бы с ними так и работала. Просто чудесные люди, знаете, прямо так бы их всех и целовала.
На его лице по-прежнему ничего не отражается.
-- Какой самый дерзкий поступок вы совершили в своей жизни? - спрашивает он с потугами на проницательность.
Я смотрю на него стеклянными глазами, истово моргаю, и, вспоминая старые кадровые формулировки типа "я и мои ближайшие родственники в плену не находились и на оккупированной территории не проживали" докладываю:
-- В своей жизни я не совершаю дерзких поступков, - и добавляю. - Все мои поступки взвешены и тщательно обдуманы.
И снова моргаю.
- Ну как же, - скрипит он. - Я смотрю, вы два раза замуж выходили... - так как я охотно открываю рот для ответа, он поспешно замолкает и углубляется в папку. Я тоже пока молчу. Подробности моей сексуальной жизни я готова озвучить в любой момент, но слушать эти мемуары не советую. Кажется, он сам чувствует, что коснулся скользкой темы.
-- А телевизор вы смотрите? - спрашивает он со скрипом.
Я снова принимаю идиотски-восторженный вид. Думаю, что современные строители капитализма просто обязаны смотреть телевизор. В противном случае это вызывает подозрения. Не то чего-нибудь построят... Это мы еще по коммунизму проходили.
-- Конечно! - говорю я. - Я очень люблю смотреть телевизор! Я всегда смотрю телевизор! Там такие чудесные передачи... сериалы эти... просто замечательные. Такие жизненные, знаете... Чувства там... эмоции... жизнь кипит...
Он снова рисует чертика.
-- И что же вы смотрели последний раз? - спрашивает он, мельком взглянув на меня.
-- Когда? - говорю я тупо.
-- Ну когда вы последний раз смотрели? Вчера, сегодня...
Последний раз я смотрела "Каникулы Бонифация", но боюсь, ему не понравится. Совсем не понравится. Я судорожно вспоминаю, не зачитывал ли кто-нибудь программу, но ничего из памяти извлечь не могу.
-- Сегодня, - говорю я. - Новости.
Пусть будет нейтральный вариант. Новости все смотрят.
-- И что же? - продолжает он тянуть вредным голосом. Сволочь, да и только.
-- В смысле? - спрашиваю я.
-- Ну, о чем говорили? Что в мире происходит?
Проверяет, гад. А черт его знает, что там происходит. Уж верно, ничего хорошего.
-- На днях похолодает, - говорю я наугад, но уверенно. - Грозовой фронт идет. - в памяти непроизвольно выплывает новость, свежая на фоне сообщений "убивают - воруют - сажают - не тех посадили" - по крайней мере, искренне было жалко как субъект, так и объект - и я, как по писанному, рапортую:
-- Вот. Молодой зулус-зоофил пойман в ЮАР за изнасилованием козы.
Когда смолкает звук, до меня доходит, что я сказала. Кадровик замирает, повиснув над бумажкой, как горный орел над пропастью. Я замираю тоже. Что сделаешь? Какие новости, таков конспект... Я не виновата, что у людей все такие события, что лучше про зверей смотреть... Смягчая впечатление, поспешно добавляю:
-- Да, вот еще вчера показывали голоса живой природы. Знаете, так впечатляет. Мишки ревут. И этих вот... лемуров тут на днях показывали. Такие интересные ребята... с хвостами. - сообразив, что от природы в данном контексте следовало бы отойти, припоминаю: - И ремонт еще по телевизору делают, тоже интересно... только вот цены не говорят...
На мишек с лемурами я и правда натыкалась. Дней пять назад. По "культуре", когда переключала каналы. Не поняла, правда, какое отношение они имели к культуре. Но лучше не вдаваться. Не думаю, чтобы в строителях капитализма поощрялись культурные позывы.
Мне кажется, у моего собеседника дернулось веко. Или я ошибаюсь?
-- Читать любите? - спрашивает он монотонно.
Что ему сказать? Сказать, что неграмотная? Не примут...
-- Очень, очень люблю! - говорю я. - Сейчас такие замечательные книжки выпускают! Детективы там... очень замечательные книжки.
Не хватало, чтобы спросил, что за детективы. Ирка кого-то называла, помнится... нет, безнадежно.
-- И кого же вы сейчас читаете?
Ну что ему сказать? Делать нечего, приходится говорить правду.
-- Олега Куваева, - говорю я. Все равно он наверняка не в курсе. Если спросит, кто такой, скажу, новый детективный автор появился.
Этот инквизитор почему-то оживляется.
-- А что, разве Куваев книги пишет? - спрашивает он с интересом.
-- Ну сейчас уже не пишет, - говорю я тоскливо. - А раньше писал.
-- Надо же, - произносит он, покачивая головой. - Какой разносторонний человек... Не знал... Талантливые у нас люди, талантливые...
Кажется, я смотрю на него обалдело, раскрывши рот. Он глядит ответно, и по глазам его чувствуется, что мы друг друга не понимаем. Потом он досадливо опускает голову и делает повторную пометку.
Тут распахивается дверь и гуляющей походкой вваливается мужик в дорогом костюме.
-- Ну что? - спрашивает он весело у пространства.
-- Здрасте, - говорю я, а мой визави сразу просыпается.
-- Вот, Сергей Ильич, - он сгребает бумажки и собирается конфиденциально поднести вошедшему. Видно, что его распирает от обилия информации. Но Сергей Ильич не реагирует. Он рассматривает меня с такой радостью, что подозрительно, не пьян ли он с утра. Может, ему тоже в самолет, вроде как Мишке...
-- Это сотрудница-то новая, на архив? - произносит он, одним исчерпывающим взглядом изучив меня сверху вниз, и в обратном направлении. Составив определенное мнение, он милостиво роняет: - Пусть завтра выходит. Компьютер у нас есть?
-- Старый, от Пети... Сергей Ильич... - эта мумия по-школьному тянет руку, но Сергей Ильич уже величественно, как крейсер, разворачивается спиной. По всему заметно, что время он на пустяки не тратит и чужие советы ему не нужны.
Когда он уже почти в коридоре, меня осеняет. Я же смотрела на днях новости, я же помню!
-- Вспомнила! - говорю я громко, так, что оба вздрагивают, а я докладываю. - В штате Мериленд найден поросенок-мутант.
-- Чего? - спрашивает Сергей Ильич, двигая шеей.
-- В новостях сегодня говорили, - объясняю я. Пусть проверят, сегодня или нет. Найдется и сегодня...
-- Хоть не бегемот, - произносит Сергей Ильич, величественно хмыкая, и пропадает за дверью. Я смотрю на интервьюера. Он смотрит на меня. Оба мы друг другом недовольны. Я чувствую, что, будь его воля, меня за километр от конторы встречали бы с ружьями. Помолчав, он кисло вздыхает и поздравляет меня с успешно пройденным испытанием. Кажется, я добиваю его, машинально говоря "Вас также". Мало, что я каждый год кого-то обижаю восьмого марта... Нет, к воспитанию нужны мозги, отсутствие не компенсируется.
Но в целом мне повезло. Какой живой человек понравится нетопырю? Спорю, для того его и держат, чтобы всяк сюда входящий сразу терял надежду....
Я завтра выхожу на работу! Совсем как настоящая! Стоп, сколько мне будут платить? Стоя на шумном тротуаре, я вспоминаю, что о зарплате речь не шла... Патологическая дура, не узнала самого главного... Неважно, не меньше же девяти тысяч Георгия Александровича... Теперь хоть есть шанс, что мама будет уважать... Я могу ей позвонить и как бы между делом сказать: да я тут работу нашла... И Ленке сказать, и Марику. Пусть знают!
Но звонить маме не приходится, потому что не успеваю я дома раздеться, как она сама звонит.
-- Ну как ты себя чувствуешь? - спрашивает она, и я слышу холодок в ее голосе. Она чем-то недовольна. Иногда я даже устаю от того, что мной сплошь и рядом недовольны, а точную причину я не знаю.
-- Хорошо, - говорю я бодро.
-- Ты уже поправилась? - холодок усиливается. Кажется, она недовольна тем, что ее напугали, а тут выясняется, что я жива-здорова, и даже весела.
Мы глядим друг на друга в упор и молчим. Встречаясь глазами, понимаешь сразу возможный уровень энергообмена. Я чувствую, как раскаленно краснеет натянутая между нами ниточка. Возможно, по причине нетрезвости сторон... Мы не сказали ни слова, но между нами какой-то бессловесный контакт. Я не чувствую неловкости от глаз, наведенных в упор. Наконец, что-то мелькает в его взгляде, и он меня узнает.
-- О, - говорит он флегматично. - Какие люди.
-- А какие? - спрашиваю я.
Вопрос приводит его в замешательство. Он брякнул что-то для проформы, и теперь приходится расшифровывать.
-- Вы-да-ющиеся, - наконец выдавливает он.
-- Чем же? - не отстаю я.
-- Откуда я знаю, - говорит он. - Всякий человек чем-нибудь да выдается.
Вывернулся. Он прислоняется спиной к стене и вытаскивает из нагрудного кармана сигаретную пачку. Наклонив голову, закуривает. Потом обескураженно машет зажигалкой, обнаружив, что даме ее не к чему подносить.
-- Ты куришь? - спрашивает он, не до конца доверяя своим глазам.
-- Нет, - говорю я.
Он снова безуспешно силится разобраться в ситуации.
-- А что ж ты тут делаешь? - спрашивает он.
-- Гуляю, - отвечаю я.
-- Гуляешь?
-- Ну да.
Я пожимаю плечами. Почему бы мне здесь не гулять? Он кивает и затягивается.
-- Давно гуляешь? - спрашивает он.
-- Не очень, - говорю я. - Как машина?
-- Какая машина? А, - он вспоминает, о чем идет речь. - Ничего. В выходные на сервис отдам...
-- Злоумышленника нашли? - спрашиваю я тоном заговорщика. Он не догоняет.
-- Что?
-- Говорю, злоумышленника обнаружили?
-- О господи... - произносит он медленно. - Дешевле просто починить... Сам виноват. Не надо было ставить на проходе. Конечно, свинство... но где тут кого найдешь? Это весь квартал, кто пожелает в свидетели, надо водкой поить? Да и наврут большей частью...
-- Здравое рассуждение, - соглашаюсь я. - Для нашего дома даже немного нетипичное.
Я говорю и сразу жалею о том, что сказала. Может статься, это сын или внук какой-либо наиболее рьяной психопатки. Обидится...
Он приглядывается ко мне внимательней.
-- Тебе не холодно так сидеть? - спрашивает он. Жена циститом страдает, иначе бы в голову не пришло...
-- Я на газете, - говорю я.
Он медленно выпускает дым в воздух.
-- Первый раз слышу, - произносит он глубокомысленно. - Чтобы газету использовали как утеплитель...
-- Странно, - говорю я. - А ты никогда газету под стельки не подкладывал?
Он неожиданности он начинает кашлять.
-- Что-что? - говорит он. - Газету куда? Под стельки?
Он думает, что я шучу.
-- Ну да, - говорю я. - Народная хитрость. Теплее становится. Очень выручает зимой.
-- Народная хитрость... - он покачивает головой. - И много ты таких хитростей знаешь?
-- Достаточно, - говорю я. - Мне много чего приходилось делать. Например, колготки гладить утюгом, чтобы не рвались. Или в красный лак для ногтей добавлять зеленку, чтобы лак был дефицитного коричневого цвета. Или подкладывать газету под стельки... Ты не в курсе?
Он насмешливо фыркает.
-- Нет. Бог миловал.
-- Странно, - говорю я. - Ты не советский человек. Может, ты засланный? Может, у тебя информация в плавках?
Он снова давится сигаретой.
-- Я, кажется, плохо соображаю, - произносит он, удивленно удерживая меня в фокусе.
Я смеюсь. Я накануне смотрела "Пассажир с "Экватора", а такая культурная продукция плохо сочетается с алкоголем. Он смеется тоже.
-- Слишком много выпил, - говорит он, продолжая смеяться. - Реакция медленная.
-- Бывает, - говорю я.
-- Пойдем к нам, - говорит он внезапно. Только этого мне не хватало. Еще не прошел Мишкин коньяк с наложенными остатками портвейна. Или у него тоже дыни с Алайского базара?..
-- В другой раз, - говорю я.
-- Пойдем, - повторяет он.
Я отрицательно качаю головой.
-- Твоя девушка приревнует, - говорю я.
Он наклоняется ко мне.
-- Я тебе честно скажу, - говорит он громким шепотом. - Я чего-то до сих пор не пойму, кто из них моя девушка.
-- Выбирай рыжую, не ошибешься, - говорю я.
Он задумывается.
-- Ты уверена? - спрашивает он серьезным голосом
-- Конечно, - говорю я так же серьезно. - Рыжие они самые котистые.
Пока он раздумывает, я поднимаюсь.
-- Я приду к тебе, когда никого не будет, - говорю я задушевно.
-- Точно? - спрашивает он.
-- Конечно.
-- А куда ты придешь? - спрашивает он хитро и грозит пальцем. - Ты знаешь, где я живу?
-- Нет, - говорю я. - Я буду обходить все квартиры и спрашивать: не здесь ли живет молодой человек, который приглашал меня в гости?
-- Сорок третья квартира, - говорит он и повторяет. - Сорок третья. Ты меня не обманешь?
-- Как можно, - говорю я уверенно.
Я перехватываю свой кирпич и делаю шаг наверх.
-- Что это у тебя такое? - спрашивает он. - Ааа... Антиквариат... Дай посмотреть.
С необычной для пьяного ловкостью он отбирает у меня телефон и задумчиво жмет на клавиши.
-- Э, - говорю я протестующе. - У меня там денег мало.
-- Да не звоню я никуда, - говорит он, морщась. - Не бойся.
Между тем на поясе у него тренькает. Он вынимает из кобуры свой мобильник, смотрит на экран, что-то нажимает, и отдает мне телефон. Я сперва не понимаю, что он делает, и только потом доезжает, что он запомнил мой номер.
-- Любишь старину? - спрашивает он, возвращая мне кирпич.
-- Полюбишь поневоле, - отвечаю я и поднимаюсь, откуда пришла. Неподвижно, как чугунный памятник, он пыхтит сигаретой.
Я возвращаюсь в лифтовый холл. Вроде бы проветрилось, или я сроднилась с духом жареной камбалы... Сорок третья квартира. Запомним на всякий случай. В нашем доме трудно без союзников.
Не успеваю я как следует закрыть дверь, звонит телефон.
-- Нинк! - говорит Вера ликующе. - Мишка тут один контактик подкинул.
-- Он же во Вьетнаме, - отвечаю я тупо.
Вера тяжело вздыхает.
-- Проснись, мать, ты в каком мире живешь. Телефоны сейчас есть, знаешь... сети компьютерные...
-- Во Вьетнаме тоже? - спрашиваю я изумленно, и только потом до меня доходит, что я сказала. У меня точно что-то с головой...
Вера на другом конце провода, кажется, понимает, что на отвлеченные темы до меня не дойдут.
-- В общем, ты завтра на собеседование пойдешь. Мяу-мяу. Ты его сделала, сделала!
-- Как же это сделала, - говорю я недоуменно. - Когда сделала, собеседований никаких не надо... Мне, к примеру, не требуется ни с кем собеседовать...
Всю ночь я вскакиваю и смотрю на будильник. Как бы не проспать. Подниматься, подобно трудящимся, я отвыкла давно.
В результате я зверски не высыпаюсь. Представляю со стороны свою мятую физиономию.
Около девяти я звоню Саше. Лучше подстраховаться лишней информацией.
-- Здравствуй, - говорит он настороженно. Он знает мою несовместимость с ранней побудкой, следовательно, либо что-нибудь случилось и придется участвовать (а не хочется), либо мне что-то нужно. В общем, все плохо.
-- Слушай, - говорю я. - У меня к тебе принципиальный вопрос.
-- Ну что, что такое?
-- Мне тут надо на метро проехать, - говорю я. - А я сто лет не ездила. Скажи ты мне как специалист-подрывник: куда нужно садиться, чтобы не взорвали?
-- Я не специалист-подрывник, - говорит Саша недовольно.
-- Ну дипломат, - говорю я. - Какая разница. Это смежная профессия. Ты наверняка знаешь.
-- Нина, не ерничай, пожалуйста, - говорит Саша сухо.
-- Ты же все равно знаешь, куда по науке положено бомбу закладывать! - возмущаюсь я. - Что, сказать трудно? Самому-то все равно - ездит себе на машине...
-- Ну в середину состава, - цедит Саша.
-- В середину? - спрашиваю я недоверчиво. - А почему прошлый раз взрывали начало?
-- Потому что неграмотные.
-- Хорошее объяснение, - говорю я со вздохом. - Как бы знать, какие попадутся... У тебя нет на этот счет агентурных сведений? В высоких бизнес-кругах ничего не слыхать? Каких следующих закинули?
-- Не говори глупости, - отвечает Саша. - Куда ты собралась?
-- По делам, - злорадно отвечаю я и вешаю трубку.
Я прихорашиваюсь перед зеркалом, когда звонит Вера.
-- Нинка! - кричит она в трубку. - Возьми бумажку и запиши.
Господи, что еще стряслось... Я поспешно пытаюсь нашарить бумажку. Никакой бумажки у меня, конечно, нет. Приходится записывать на краю квитанции о квартплате. Ничего страшного, все равно ее обрезать. Хорошо, хоть ручка есть.
-- Значит, пиши, - диктует Вера. - Я вчера выяснила. Если будут спрашивать про цвета, называй в таком порядке: красный, желтый, зеленый, фиолетовый, синий, коричневый, серый, черный.
-- И что это значит? - говорю я тупо. - Это радуга, что ль?
-- Неважно! Сама ты радуга. Ты, главное, запомни. Если будут спрашивать, говори в той же последовательности.
-- А смысл у этого есть? - спрашиваю я.
-- Нет никакого смысла. Запомни, и все. Ты, я надеюсь, платье свое оставишь дома?
-- Да что тебе мое платье? - возмущаюсь я.
-- Я кому сказала! Не вздумай! И не делай там честные глаза, ври напропалую. Что ни спросят, все ври. Ты помни, что они от тебя по другую линию фронта.
-- Хорошо, - говорю я.
После чего в раздумье смотрю на себя в зеркало. Ну ладно, бантик я сниму, уговорили. Но насчет платья... Может, оно и не последний писк офисной моды, но в нем я живой человек, а если надену что-нибудь другое, то буду, как манекен на параде. Все-таки не рубище, сойдет и так.
Я отрезаю край квитанции с непонятной записью, зажимаю в кулаке, беру сумку и выхожу из дома. В лифте я повторяю. Красный, желтый, зеленый... Каждый охотник... нет, стоп, это не каждый охотник... и не охотник вовсе... Надо немного пройтись и успокоить нервы. Я иду, грызу семечки и сплевываю в через плечо. Рядом со мной тормозит автомобиль, и я отшатываюсь. У нас могут задавить где угодно, хоть посреди газона. Откидывается дверь. Это уже знакомая мне синяя иномарка. Какая - опять же непонятно. Определять машины в профиль не умею.
-- Торопишься? - спрашивает ее хозяин, обращаясь ко мне. Вид у него довольно свежий, то есть вечеринка была в рамках приличия.
-- Ну как сказать... - отвечаю я неопределенно.
-- Садись, подвезу.
Я довольно влезаю в машину и откидываюсь на сидение. Остатки семечек приходится опустить в карман.
-- А может, мне в другую сторону, - говорю я.
-- Ничего, я не тороплюсь, - отвечает мне водитель. - Я сегодня все равно задержался. Надо было привести себя в порядок...
И он трогается с места. Я рассматриваю его краем глаза. На правой руке у него обручальное кольцо (кто бы сомневался, небось, жена с детьми на даче), одет он свободно и не дешево. Летние брюки и шелковистая трикотажная рубашка. Может позвонить себе отсутствие костюма с галстуком... Пока я суммирую наблюдения, он нажимает кнопку, по салону разносятся мерзкие звуки какой-то радиостанции. Как в маршрутке, ей-богу.
-- Между прочим, как тебя зовут? - спрашивает он.
-- Здрасте, - говорю я. - Вчера так трогательно познакомились, а ты ничего не помнишь...
Я-то знаю, что его зовут Антон. Если консьержка не путала.
Антон растерян. Он в недоумении оборачивается. Его мысленная ревизия памяти видна невооруженным глазом. Он силится понять, каким образом, будучи не сильно пьяным, он упустил такую подробность.
-- Ну вспоминай, Антоша, вспоминай, - говорю я хладнокровно, поправляя подол. - Вот и знакомься с вашим братом, только и слышишь на другой день: а ты кто такая? А тебя как зовут?
Он усмехается.
-- Ну до такого знакомства, - говорит он. - У нас вчера не дошло.
-- А ты точно помнишь? - спрашиваю я томно.
-- Точно, - говорит он спокойно. - Кстати, вот я послушал тебя вчера насчет рыжей... теперь сам не рад.
-- Чего ж ты слушаешь, кого попало, - отвечаю я. - Тебе, знаешь, насоветуют... В таких вещах только себя надо слушать, никого другого.
Он выезжает на улицу, мельком смотрит на меня и фыркает.
-- Шучу, - говорит он. - И все-таки, как тебя зовут?
-- Ну Ниной, - отвечаю я.
-- Не врешь?
Этот вопрос меня веселит. Даже я таких не задаю. Не все, значит, для меня потеряно.
-- А смысл? - спрашиваю я.
-- А ты так дружишь со смыслом? - в тон отвечает он. - По тебе не заметно.
-- Мало того, что ты склеротик, ты и грубый к тому же, - говорю я. - Хорошо. Меня зовут Агафоклея.
Он поднимает ту бровь, что с моего бока.
-- Нина мне больше нравится, - говорит он.
-- Тогда чего спрашивать лишний раз? - говорю я, пожимая плечами.
-- Насчет рыжей я тоже пошутил, - говорит он, глядя на дорогу. - Не было ни рыжих... ни зеленых... никаких. Я вообще человек добропорядочный.
-- Это что, предупреждение? - спрашиваю я.
Он усмехается.
-- Настоящих женщин бесполезно о чем-либо предупреждать, - говорит он.
-- Уклончиво, - говорю я, подсчитывая на пальцах варианты значения этой глубокомысленной фразы. - Ты хоть и добропорядочный, но шулер, - при этом я не выдерживаю и лезу за семечками. - Я не спросила, у тебя нужно пристегиваться?
-- Как хочешь, - отвечает он. - Жизнь твоя. Куда едем?
-- Пока в центр, - говорю я. - А там видно будет.
-- Поехали, альтернатив нет, - говорит он. Я соглашаюсь. Альтернатив действительно нет, дорога до центра одна - Ленинградка, и та в глубоком параличе, как обычно. Я смотрю в окно и попутно заглядываю в кулак, повторяя цвета. Зачем это нужно - не пойму...
-- Что ты замолчала? - спрашивает он через какое-то время. - Ты как-то вроде приуныла.
-- Да вот думаю, как общаться с добропорядочным человеком, - говорю я и проверяю, хорошо ли я сделала маникюр.
-- Что, опыта нет? - спрашивает он.
-- Нет, - говорю я. - Как-то не попадались... Вот пытаюсь припомнить хоть одного... - тут у меня портится настроение.
-- Вспомнила? - спрашивает он, следя за мной.
-- Вспомнила, - говорю я мрачно. - Отца. Только ты на него не похож.
Мы согласно замолкаем. У меня пропадает охота шутить.
-- Ладно, - в конце концов говорю я. - Если у меня не дай бог возникнет глубокое чувство, я тебе вовремя скажу, чтобы ты держался подальше.
Он с полуулыбкой думает о своем.
-- Ну одолжила, - говорит он. - Где ж найдется мужик, который согласится.
-- Ты не знаешь мужиков, - говорю я. - Там, где дело касается тонких чувств и сложных внутренних переживаний, они бегут прочь как ошпаренные.
-- Тебе виднее, - говорит он, продолжая загадочно улыбаться. На его полном лице улыбка выглядит по-доброму, хотя это может быть обманный эффект от жировых складок. Впрочем, маньяком не выглядит... Глазки ленивые...
Он довозит меня не только до центра, но до самого здания.
-- Спасибо тебе, - говорю я ему с искренней признательностью. - Ты мне помог.
Я вылезаю из машины, а он кричит вслед:
-- Не забудь, ты обещала зайти, когда никого не будет!
-- Ага, - говорю я, не оборачиваясь. - Сейчас.
И плюю через плечо. Они по другую линию фронта, вспоминаю я, разглядывая фасад. Все ври. Не вопрос. Будем врать.
Скоро я сижу в крашеной комнатке за круглым большим столом и жду работодателя. Пока его нет, разглядываю произведение искусства в раме. Наверное, это что-то высокохудожественное. Из новой эпохи. В то время как я гадаю, в чем тайный смысл авторской находки, решительно входит молодой мужичонка с перекошенным кислым лицом, как у язвенника, и я его, конечно, забыв о наставлениях, приветствую замечанием:
-- А вы знаете, если эту картину развернуть на девяносто градусов, можно будет увидеть море.
Его передергивает от пяток до макушки, а я, вспомнив Верины инструкции, поспешно замолкаю. Но первое впечатление произведено... на лбу его написано, что эта комната принимала личностей достойнее. Он садится, раскрывает кожаную папочку, и что-то сразу помечает. Я старательно воспроизвожу на лице образ первой пионерки и круглой отличницы. Мысленно повторяю цвета. Может, лучше сразу сказать, что на картине не та цветовая гамма? Нет, лучше не добивать... Красный, желтый, зеленый... как там дальше...
Мужик морщится со старанием исполнения служебных обязанностей. После этой прелюдии задает вопросы. Основные биографические данные я сообщаю правдиво... смешно называть фамилию и имя, отличные от паспортных. Он делает глубокую мхатовскую паузу и сверлит меня неверным взглядом Джоконды. Воздух как-то нестандартно его преломляет... Не поклянусь, что он видит именно меня. Дистанционно провертев во мне дыру, он спрашивает, хочу ли я работать. Я вспоминаю, что советовала Вера.
-- Знаете, - говорю я с воодушевлением. - Я очень хочу работать! Я даже не просто хочу, я так люблю работать! Никто так не любит. Я из-за этого с мужем развелась. Он мне работать не давал. Не давал самореализовываться. Но для меня работа важнее.
Выпалив эту чушь, я гордо замолкаю. Вот дура, приходит мне на ум, куда тебя несет. От работы кони дохнут. Сейчас тебя приставят, энтузиастку, кирпичи таскать. Впе-ред, вре-мя.
-- Значит, причина вашего развода в недостатке самореализации, - произносит он вялым голосом и ставит у себя какую-то галку. Мне становится интересно. Может, он просто чертей рисует?
-- Да! - говорю я. Зачем спрашивать идиотские вещи? Дали бы мне возможность, сидела б я дома и не дергалась.
-- Почему вы уволились с последнего места рабо... - начинает было он, проводя глазами по анкете и запинается - видит, что последний раз я работала десять лет назад. Я тоже помалкиваю. Не объяснять же, что на последнем месте работы моя зарплата составляла эквивалент двух долларов США. Дорога дороже обходилась...
-- Вы можете работать с людьми? - спрашивает он так же скучно.
-- Да! - говорю я. - Я очень люблю работать с людьми. Я обожаю работать с людьми! Вот у нас в доме, к примеру, такие замечательные люди, мои соседи... Я бы с ними так и работала. Просто чудесные люди, знаете, прямо так бы их всех и целовала.
На его лице по-прежнему ничего не отражается.
-- Какой самый дерзкий поступок вы совершили в своей жизни? - спрашивает он с потугами на проницательность.
Я смотрю на него стеклянными глазами, истово моргаю, и, вспоминая старые кадровые формулировки типа "я и мои ближайшие родственники в плену не находились и на оккупированной территории не проживали" докладываю:
-- В своей жизни я не совершаю дерзких поступков, - и добавляю. - Все мои поступки взвешены и тщательно обдуманы.
И снова моргаю.
- Ну как же, - скрипит он. - Я смотрю, вы два раза замуж выходили... - так как я охотно открываю рот для ответа, он поспешно замолкает и углубляется в папку. Я тоже пока молчу. Подробности моей сексуальной жизни я готова озвучить в любой момент, но слушать эти мемуары не советую. Кажется, он сам чувствует, что коснулся скользкой темы.
-- А телевизор вы смотрите? - спрашивает он со скрипом.
Я снова принимаю идиотски-восторженный вид. Думаю, что современные строители капитализма просто обязаны смотреть телевизор. В противном случае это вызывает подозрения. Не то чего-нибудь построят... Это мы еще по коммунизму проходили.
-- Конечно! - говорю я. - Я очень люблю смотреть телевизор! Я всегда смотрю телевизор! Там такие чудесные передачи... сериалы эти... просто замечательные. Такие жизненные, знаете... Чувства там... эмоции... жизнь кипит...
Он снова рисует чертика.
-- И что же вы смотрели последний раз? - спрашивает он, мельком взглянув на меня.
-- Когда? - говорю я тупо.
-- Ну когда вы последний раз смотрели? Вчера, сегодня...
Последний раз я смотрела "Каникулы Бонифация", но боюсь, ему не понравится. Совсем не понравится. Я судорожно вспоминаю, не зачитывал ли кто-нибудь программу, но ничего из памяти извлечь не могу.
-- Сегодня, - говорю я. - Новости.
Пусть будет нейтральный вариант. Новости все смотрят.
-- И что же? - продолжает он тянуть вредным голосом. Сволочь, да и только.
-- В смысле? - спрашиваю я.
-- Ну, о чем говорили? Что в мире происходит?
Проверяет, гад. А черт его знает, что там происходит. Уж верно, ничего хорошего.
-- На днях похолодает, - говорю я наугад, но уверенно. - Грозовой фронт идет. - в памяти непроизвольно выплывает новость, свежая на фоне сообщений "убивают - воруют - сажают - не тех посадили" - по крайней мере, искренне было жалко как субъект, так и объект - и я, как по писанному, рапортую:
-- Вот. Молодой зулус-зоофил пойман в ЮАР за изнасилованием козы.
Когда смолкает звук, до меня доходит, что я сказала. Кадровик замирает, повиснув над бумажкой, как горный орел над пропастью. Я замираю тоже. Что сделаешь? Какие новости, таков конспект... Я не виновата, что у людей все такие события, что лучше про зверей смотреть... Смягчая впечатление, поспешно добавляю:
-- Да, вот еще вчера показывали голоса живой природы. Знаете, так впечатляет. Мишки ревут. И этих вот... лемуров тут на днях показывали. Такие интересные ребята... с хвостами. - сообразив, что от природы в данном контексте следовало бы отойти, припоминаю: - И ремонт еще по телевизору делают, тоже интересно... только вот цены не говорят...
На мишек с лемурами я и правда натыкалась. Дней пять назад. По "культуре", когда переключала каналы. Не поняла, правда, какое отношение они имели к культуре. Но лучше не вдаваться. Не думаю, чтобы в строителях капитализма поощрялись культурные позывы.
Мне кажется, у моего собеседника дернулось веко. Или я ошибаюсь?
-- Читать любите? - спрашивает он монотонно.
Что ему сказать? Сказать, что неграмотная? Не примут...
-- Очень, очень люблю! - говорю я. - Сейчас такие замечательные книжки выпускают! Детективы там... очень замечательные книжки.
Не хватало, чтобы спросил, что за детективы. Ирка кого-то называла, помнится... нет, безнадежно.
-- И кого же вы сейчас читаете?
Ну что ему сказать? Делать нечего, приходится говорить правду.
-- Олега Куваева, - говорю я. Все равно он наверняка не в курсе. Если спросит, кто такой, скажу, новый детективный автор появился.
Этот инквизитор почему-то оживляется.
-- А что, разве Куваев книги пишет? - спрашивает он с интересом.
-- Ну сейчас уже не пишет, - говорю я тоскливо. - А раньше писал.
-- Надо же, - произносит он, покачивая головой. - Какой разносторонний человек... Не знал... Талантливые у нас люди, талантливые...
Кажется, я смотрю на него обалдело, раскрывши рот. Он глядит ответно, и по глазам его чувствуется, что мы друг друга не понимаем. Потом он досадливо опускает голову и делает повторную пометку.
Тут распахивается дверь и гуляющей походкой вваливается мужик в дорогом костюме.
-- Ну что? - спрашивает он весело у пространства.
-- Здрасте, - говорю я, а мой визави сразу просыпается.
-- Вот, Сергей Ильич, - он сгребает бумажки и собирается конфиденциально поднести вошедшему. Видно, что его распирает от обилия информации. Но Сергей Ильич не реагирует. Он рассматривает меня с такой радостью, что подозрительно, не пьян ли он с утра. Может, ему тоже в самолет, вроде как Мишке...
-- Это сотрудница-то новая, на архив? - произносит он, одним исчерпывающим взглядом изучив меня сверху вниз, и в обратном направлении. Составив определенное мнение, он милостиво роняет: - Пусть завтра выходит. Компьютер у нас есть?
-- Старый, от Пети... Сергей Ильич... - эта мумия по-школьному тянет руку, но Сергей Ильич уже величественно, как крейсер, разворачивается спиной. По всему заметно, что время он на пустяки не тратит и чужие советы ему не нужны.
Когда он уже почти в коридоре, меня осеняет. Я же смотрела на днях новости, я же помню!
-- Вспомнила! - говорю я громко, так, что оба вздрагивают, а я докладываю. - В штате Мериленд найден поросенок-мутант.
-- Чего? - спрашивает Сергей Ильич, двигая шеей.
-- В новостях сегодня говорили, - объясняю я. Пусть проверят, сегодня или нет. Найдется и сегодня...
-- Хоть не бегемот, - произносит Сергей Ильич, величественно хмыкая, и пропадает за дверью. Я смотрю на интервьюера. Он смотрит на меня. Оба мы друг другом недовольны. Я чувствую, что, будь его воля, меня за километр от конторы встречали бы с ружьями. Помолчав, он кисло вздыхает и поздравляет меня с успешно пройденным испытанием. Кажется, я добиваю его, машинально говоря "Вас также". Мало, что я каждый год кого-то обижаю восьмого марта... Нет, к воспитанию нужны мозги, отсутствие не компенсируется.
Но в целом мне повезло. Какой живой человек понравится нетопырю? Спорю, для того его и держат, чтобы всяк сюда входящий сразу терял надежду....
Я завтра выхожу на работу! Совсем как настоящая! Стоп, сколько мне будут платить? Стоя на шумном тротуаре, я вспоминаю, что о зарплате речь не шла... Патологическая дура, не узнала самого главного... Неважно, не меньше же девяти тысяч Георгия Александровича... Теперь хоть есть шанс, что мама будет уважать... Я могу ей позвонить и как бы между делом сказать: да я тут работу нашла... И Ленке сказать, и Марику. Пусть знают!
Но звонить маме не приходится, потому что не успеваю я дома раздеться, как она сама звонит.
-- Ну как ты себя чувствуешь? - спрашивает она, и я слышу холодок в ее голосе. Она чем-то недовольна. Иногда я даже устаю от того, что мной сплошь и рядом недовольны, а точную причину я не знаю.
-- Хорошо, - говорю я бодро.
-- Ты уже поправилась? - холодок усиливается. Кажется, она недовольна тем, что ее напугали, а тут выясняется, что я жива-здорова, и даже весела.