Романтик, черт его дери. Идеалист.
-- Ну и что? - спрашивает Светка вредным голосом.
-- Ничего. Просто обидно... Что вам, на месте не хватает? Приедут, прямо как с цепи срываются...
-- Ну а если не хватает? - агрессивно говорит Светка. - Чего хватать? Не просыхают, без копья... самим нянька нужна, да бантик для пеленок... Этих хоть воспитывают как мужиков...
-- Да ладно! Не там ищешь... На помойке шариться...
Я чувствую, у них давнишний спор.
-- Не ссорьтесь, ребята, - говорю я, а Вера нежно обнимает Лешу за обнаженные бицепсы. Видно, в мыслях она близко к теме.
-- Даша! - зовет Светка дочку, та прибегает, являя разрисованное фломастером личико, и Светка проверяет пластырь на стертой ноге. Туземная раскраска детей во все цвета радуги здесь почему-то обязательна, как в далеком детстве красный галстук... Потом мы расходимся. У Веры на лбу крупными буквами написано засевшее сомнение. Я уже знаю, что ее пригласили через Машу.
-- Нет, я пойду, - говорит она. - Нет, Нин, ну я пойду.
Будто я собираюсь отговаривать.
-- Да иди на здоровье, - говорю я. Лучше, чем ночами лазить по дискотекам.
-- А ты? - спрашивает Вера с сомнением.
А что я? Не найду занятие? В крайнем случае залягу в номере и стану смотреть американский вестерн по украинскому каналу. Рядом с этим чудом меркнут даже родимые ток-шоу. Или отправлюсь смотреть, как Леша участвует в колхозной самодеятельности на космополитичный лад (на английском языке). Хвост налево, хвост направо. Тоже зрелище... А еще лучше, я пойду купаться. Здесь море или что?
Через пять минут я успеваю тысячу раз пожалеть. Лучше я б ее отговорила. Она собирается, как школьница на первое свидание. За ужином она не притрагивается ни к жареной, с аппетитной румяной корочкой, рыбе, ни к салату с ветчиной, а с тревожным видом ковыряет толстокожий пупырчатый апельсин. Она долго-долго принимает душ, напуская пар в комнату с хлипким кондиционером. Она перебирает свои духи и изобретает жутковатую пахучую смесь. Она делает прическу (зачем?). В общем, вытолкав ее из номера, я вздыхаю с облегчением.
Оставшись одна, я отчасти грущу. Я почти скучаю по Саше. Надо найти какое-нибудь занятие, а то я начну бросаться на дверные ручки.
Не торопясь, иду на пляж. Я эмпирически вычислила, что одного стакана пива, принятого по дороге, хватает, чтобы протрезветь в воде. Больше - рискованно. Лучше после добрать их самопальным Бейлисом или ромом "Баккарди", который они гонят из керосина.
Море сегодня волнистей. Шуршит вода, набегая на гальку. На розоватой поверхности рябь. Метрах в десяти от берега по-русски перекликается веселая команда, и от буйков сосредоточенно и молча плывут два немца в купальных шапочках. Не удивлюсь, если у них резиновые тапки на ногах. Добросовестный подход к делу...
Я огибаю банан и перелезаю через рельсы для подъема катера на ничейный пляж. Он просторней и не забит лежаками. Только я опускаюсь на полотенце и готовлюсь снять платье, раздается сухой шорох, и из кустов показывается маленький грустноглазый турок. Он протягивает неуклюже сжатый пальцами чахлый стебелек и говорит по-немецки. Насколько мне хватает скудных знаний, я разбираю только то, что он зовет осмотреть его дом в античном стиле. Когда человек сам не знает языка, понимать его легко. Я роюсь в памяти в судорожных поисках каких-нибудь немецких слов, но бесполезно: в голову приходят только фразы типа "Хенде хох", "Гитлер капут" и обрывки "Хорста Весселя" в объеме эпизодических сцен из советских фильмов.
-- Милый, - говорю я, принимая его трогательный цветочек. - Шел бы ты по-хорошему. Иди себе... иди до фатерлянда.
И я быстро оставляю его, неподвижного, с печальным видом стоять на бархане. Не распускает руки, и на том спасибо. Следовало бы понять, что здесь нет резона выходить за забор.
Я возвращаюсь в охраняемую зону, сажусь, смотрю по сторонам, гляжу вдаль, пытаюсь рассмотреть какое-нибудь судно на горизонте, как вдруг дребезжит мой кирпич.
Снова я подлетаю со страха, и с бьющимся сердцем подношу к уху трубку. Что случилось?.. Мембрана озвучивает тот же голос, несколько более вежливый.
-- Алло, это Антон, привет, - догадался представиться. Прогресс.
-- Послушай, - говорю я умоляюще. - Я ж тебя просила. Правда нет у меня денег на счету, только маленький НЗ, что такого стряслось?
-- Не бойся, - заявляет он презрительно. - Я тебе на счет сегодня положил, так что можешь спокойно разговаривать.
-- Правда? - говорю я. - Ой, здорово. Ну спасибо тебе. А много положил?
-- Пятьдесят баксов, - говорит он. - Хватит?
-- Всего-то, - говорю я нахально. - Пока хватит. С пятьюдесятью баксами я могу разговаривать. Немножко.
-- Можешь? - говорит он иронично. - Скажи тогда чего-нибудь.
-- Что ж я тебе скажу, - говорю я. - Я лучше дам послушать море. Тогда тебе все станет ясно без слов, - я ковыляю к воде, опускаюсь на корточки и подношу трубку к волне. - Слышишь?
-- Треск какой-то, - говорит он. - И еще удары.
-- Нет, удары не то, - говорю я, возвращаясь на топчан. - Это по соседству ракеты пускают... И еще музыка гремит... Но здесь, на краю земли, не верится в чужое присутствие... Вот мигнул огонек маяка. Надо подсчитать, сколько секунд у него в периоде... Все было недосуг... Вон полетел самолет... наверное, в Африку. Вон яхта пошла... к островам пошла, акулу ловить. Туристам гарантированно предъявляют акулу. Только что мне подарили цветок. Я не знаю, как он называется... И я сейчас пойду купаться. Вода теплая-теплая, и в море никого нет...Никакого компота из тел, и никто не орет тебе в мегафон "Куда поплыл, сука, вернись обратно!".. Рядом со мной стоит бокал с типовым местным пивом. Сейчас я допью, и пойду плавать, и никто мне не помешает.
-- Завидую, - говорит он, причмокивая. - Хорошо тебе живется.
-- Лучше всех, - говорю я. - И не думай, что я буду испытывать от этого мучения совести. Не буду. Мне хорошо, и точка.
-- Ты на меня не рассердилась? - спрашивает он осторожно.
-- Рассердилась? - говорю я удивленно. - За что ж сердиться? На плохие манеры не сердятся, они по другому разряду проходят.
-- Ну да, - цедит он. - На богом обиженных не обижаются.
-- Ага, - говорю я. - Ты тоже чего-нибудь скажи. Как там погода? В стране чего творится?..
-- Дождь идет, - отвечает он. - А что это ты так решила... внезапно... взяла и уехала?
Я хохочу. Мне и правда весело.
-- Да почему ж внезапно, - говорю я. - Откуда ж ты знаешь, что внезапно? Откуда информация? Может, я весь год мечтала, деньги копила... и вот теперь отдыхаю. Ото всего.
-- Что ж, - говорит он со вздохом. - Я рад за тебя. А твоему... - он запинается, не зная, как сказать, - бойфренду тоже нравится?
-- Я не знаю, что такое бойфренд, - отвечаю я. - По-моему, так говорят о сожителе, чтобы не называть вещи своими именами. Но хоть я и люблю определенность в терминологии, я здесь одинока, как перст. То есть я с подружкой, но подружка постоянно бросает меня одну. Вчера она, например, усвиристела на дискотеку... а меня такой бессмысленный образ жизни тяготит, - я допиваю пиво и с удовольствием вытираю рот рукой. - Поэтому я плаваю... Только вот семечек нет... Дикая страна, знаешь ли...
-- Семечек нет? - говорит он. - Каких семечек?
-- Ну обыкновенных, - говорю я. - Подсолнечных. Знать бы, с собой бы взяла. Килограмм-другой. Если бы пропустили через границу. А то санитарный контроль какой-нибудь придерется... Вредителя найдет... жучка... динозаврика...
-- Деревня, - говорит он на выдохе, и я чувствую, сколько довольных эмоций он вложил в одно слово.
-- Да что ж делать, - говорю я. - Предки у меня деревенские, не графья, вот и тянет на мраморный пол плюнуть.
Потрепавшись еще минут пять, я выключаю телефон. Уже совсем стемнело. Наверное, со стороны кажется, что я цепляюсь за деревенских предков, как черт за грешную душу. Наверное, так и есть. Наверное, мне больше не за что цепляться.
Уже совсем черно, я не двигаюсь, и мне одиноко. Все меня бросили... Вера услаждает импозантного отелевладельца, Леша немелодичным баритоном голосит на сцене "Belle", развлекая отдыхающих, Маша разводит мужика на бриллианты, Светка прыгает с детишками и думает, как ее Эрхан заработает много денег, а я торчу на пляже в полном одиночестве, и только идиоты лезут с глупостями. Зато кучно. Идиоты косяками ходят, как селедка... Мне становится не по себе и нехорошо. Корчевать тоску и одиночество я решаю древнейшим способом - и в древнейшем обличье. Мне немного боязно, но я отдаю команду: надо - потому что знаю, как позарез необходимо мне проникнуться женским самоощущением. Иначе я буду себя чувствовать никем, а я знаю, что никто погибает... Не будем драматизировать, но вопросы самосохранения не прячут в долгий ящик. Я закидываю полотенце через плечо, прохожу сквозь отельную территорию, выбираюсь на дорогу и с гордо поднятой головой захожу в лавочку ко вчерашнему обладателю корявого пальца.
По крайней мере, не приходится объяснять, зачем я пришла. Узнав меня, он радостно трясется, наклоняется, лопочет мне в ухо комплименты на убогом английском и подталкивает вглубь, в заднюю комнатку лавки. От волнения у него дрожат руки, и он рвет пару презервативов. Ничего, в общем особенного. Спасибо и на том - я заранее подозревала по многим признакам, что одежда его не скрывает выдающихся статей. Рыхловатый пузатый мужчинка... от таких эксклюзива ожидать не приходится. Турок говорит, не переставая, и настойчиво приглашает приходить завтра. Кажется, он рассказывает, когда именно лучше завтра.
-- Может быть, - говорю я. - May be, why not. Но не обещаю, дорогуша. Don't promise you anything, darling.
Мне еле удается уйти, он прямо-таки висит на мне, как вьюнок на заборе. Уже в веселом настроении я иду по улице. Не успеваю пройти нескольких шагов, как на меня из темноты, неизвестно откуда взявшись, обрушивается еще один претендент на обслуживание.
-- Девушка, - интимно сообщает он с чистейшим выговором. Азербайджан, русская школа... может быть, институт в Ростове-на-Дону. - Есть кожа на любой вкус... пальто, сумки, дубленки, все, что захотите. Здесь вам будут плохую кожу предлагать, не слушайте, мы своим никогда плохого не предложим. У нас фабрики... склады... мы вас бесплатно везем в Анталию и обратно. Если хотите, - его голос продуманно снижается до шепота. - Купим, привезем, вместе с вами отметим покупку...
От этого трудней отбиться. Ему не скажешь кратко "Why not, darling".
Вежливо покивав на выдвинутые предложения, я подвожу итог, решаю, что на сегодня приключений хватит, и поворачиваю обратно в отель.
Встречным курсом томно движется тетка из нашего заезда - в не снимаемой даже при свете луны оранжевой шляпе. Кажется, она из Ярославля. Работает на какой-то торговой базе... Ее сопровождает высокий чернющий турок. Тетка не сводит с него глаз. Она смотрит на него так, словно ее ударили поленом по голове, и она никак не выйдет из ступора. Любому прохожему сразу понятно, что за всю богатую событиями сорокалетнюю жизнь и на всей своей торговой базе она не встречала ничего подобного.
Я провожаю ее взглядом (она меня не замечает, она не заметит и третьей мировой) и весело думаю: кажется, тебе сегодня повезло, подруга. Впрочем, и мне не на что жаловаться... До меня запоздало доходит, что я не спросила даже, как этого кустаря-одиночку зовут. Хотя бы из вежливости... Пожалуйста, докатилась. Кровать не повод для знакомства, как процитировал бы Саша известный анекдот. Если я в старости лет составлю дон-жуанский список, то в нем, похоже, будут пробелы - нежелание кого-либо скомпрометировать ни при чем.
Стоя посреди улицы, окруженная со всех сторон оживленным променадом, я начинаю хохотать. Не возвращаться же обратно со словами "я совсем забыла - как тебя зовут?". На этой жизнерадостной ноте я выпиваю в баре стакан белого - на пробу, больше никогда, ни за что, ни за какие деньги - возвращаюсь в номер и, пропустив новости с родины, заваливаюсь спать сном праведника.
Утро замечательное. Море, дышащее легким молочным паром на горизонте, гладко, как вулканическое стекло. На свежем колбасном срезе - прозрачные, как слезы, капельки жира. Булочки теплые и мягкие, как двухмесячные котята. Одна с какой-то интересной зеленой начинкой из травки... Яйца, на которых написано, что их варили три минуты, действительно варены три минуты... в общем, подозрительная безоблачность. Но Вера хмурится. Вера недовольна. Капиталист был, конечно, ничего, на уровне, старался... вежлив, нежен, галантен... но возраст... сами понимаете...
-- Это уже не тело, - говорит Вера, болезненно сдвигая брови. - Это уже, знаешь, тельце.
Она ежится.
-- Как бы это... дополнить... - говорит она, помешивая ложечкой кофе. - Разбередить разбередил.... Я вообще такой проблемы не знала...
И ругает, на чем свет стоит, Лешу. На него, гада, рассчитывали, а он кинул... связался со своей метательницей молота... Я молчу и не напоминаю, что Леша вообще-то предназначался мне, а не ей. Так изначально было задумано. И при чем тут она, я вообще не понимаю.
Молоденький официант порхает над нашим столиком, как бабочка, и моргает выпученными карими глазами испуганной лани. Знает уже, у кого принимает посуду. Вера на него не смотрит. Смотрю я. Он в таких же белых полупрозрачных брюках, какие были на встречающем в аэропорту. Униформа. Дешевая вискозная ткань. А может, так и задумано.
-- Лучше бы найти кого-нибудь не в отеле, - говорит Вера удрученно. - Чтобы он не узнал... мало ли.
-- Господи, - говорю я лениво. Я, в отличие от нее, лишена столь высоких запросов. - Да нет ничего проще. Пошли выберем, кто больше нравится, и все дела.
Искупавшись на скорую руку (Вера извивается на топчане, как змея, и принимает такие позы, что окрестные загорающие бегают в воду охлаждаться) мы выходим из отеля с ответственной задачей - найти кого-нибудь по Вериному вкусу.
В лавках протирают глаза и не всегда готовы показать товар лицом. Их чересчур много, лавок. Если заглядывать в каждую и занудливо сравнивать всех работников прилавка, мы никогда не отдохнем.... Груды сувенирной мелочи, пышные махровые полотенца, якобы золото, куртки, пахнущие кожей... якобы серебро... припорошенный пудрой рахат-лукум... овощи в лотках... снова золото... снова связки курток, напоминающих вяленую рыбу... При каждом появлении потенциальных кандидатов, которые с утра зазывать ленятся, Вера возмущенно закатывает глаза. Что ее не устраивает?.. Я незаметно изучаю носатого парня, сидящего на ступенях с магнитофоном, прижатым к уху. С этим любителем славяно-патриотического творчества про батяню-комбата, похоже, и языкового барьера не будет... Вера презрительно передергивает плечами. Подушки с золотыми кисточками и плюшевые покрывала с верблюдами... ага. Я чуть не причмокиваю от радости попадания в десятку. На табуретке скучает молодой турок лет двадцати пяти, без майки и в тертых джинсах. Хорош, как картинка. Загорелый, мускулистый, узкобедрый, кожа гладкая...
-- Стоп! - говорю я и дергаю ее за сарафанный пояс. - Ну-ка погляди.
Мы смотрим на турка. Турок смотрит на нас. В полуулыбке поднимается уголок его губ, и глаза неприличнейше наливаются пониманием ситуации. Грациозно качнувшись на табуретке, он оборачивается и что-то кричит в сторону, потом пружинисто поднимается и подходит к нам.
-- Мадам, - говорит он тихонько, глядя то на меня, то на Веру. От одного такого взгляда можно получить удовлетворение, и больше ничего не надо. В прошлой жизни он был пирожным с кремом. - Плиз... Давай-давай... - и еще что-то по-своему.
-- Ты чего, - лепечет Вера возмущенно, вспыхивая, как революционный флаг. Я не предполагала, что она сохраняет способность краснеть. - Я не могу так сразу.
-- Я не понимаю, - говорю я, пожимая плечами. - Он тебе нравится или нет?
Турок тем временем старается легкими касаниями, как собака-пастух, оттереть нас от входа в глубину лавки. Выясняется, кому он кричал и зачем - является подмога. Прибегает еще турок - тоже молоденький, и тоже ничего. Быстро оценивает нас с головы до ног, распрямляет плечи и движется навстречу.
-- Ой, - говорит Вера испуганно. - Пошли отсюда!
-- Ладно, - говорю я турку. - Мы потом придем.
И вслед за Верой вылетаю на улицу. Верины щеки горят, как с мороза, она тяжело дышит и недовольно набрасывается на меня.
-- Ты что, - говорит она. - Ну я же так не могу... Ну это же как...
Она бегом, шаркая босоножками, бежит по улице. Странная женщина. Старичок ей в кайф, а тут такие персики... На всякий случай стоит запомнить: это где подушки и плюшевые накидки...
-- А ты искала-то чего? - бормочу я удивленно. - Сама же говорила: где бы взять... Зато эти ребята не пьют... и тебя не заставят. Не станут притворяться, чтобы под утро сказать: я тебя не знаю, пьян был, ничего не помню... Работают в здравом уме и твердой памяти... И вообще - какая тебе разница... едина вода, и едино естество есть... воон, воды кругом сколько... - после бега по жаре я начинаю тоже задыхаться. - Да не гони ты, никто тебя не насилует!
Вера останавливается.
- И хоть я и провела вчерашний вечер не в роскошном номере, а в пыльной подсобке, - добавляю я, глубоко вдыхая. - Однако, на людей не бросаюсь.
Из лавочки, уставленной большими фотографиями голубых яхт, горных рек и известковых террас Памуккале какой-то мужик кричит:
-- Девчонки! Зайди, чайку попьем!
-- Да не поедем мы никуда, - вяло отвечаю я. Наше настроение переменилось. Мы придираемся.
Мужик обижается.
-- Я разве говорю едем? Чаю холодного, какого хотите. Фруктового, лимонного...
Мы поворачиваем и устало садимся за столик. Мужик приносит стеклянные чашечки с чаем. Чай пахнет водопроводом. Я отставляю подальше от греха... Слабо жужжит кондиционер и дует по щиколоткам.
-- Спешите куда? - спрашивает турок. - Наверное, только приехали? - а то не видно по бледной коже, майор Пронин нашелся. - Дай, угадаю: Самара? Воронеж?
Настает Верин черед обижаться..
-- Какой Воронеж? - говорит она. - Столица. Москва.
-- Москвичей мы группу позавчера водили, - радуется турок неведомо чему. - На яхте. Хотите, на яхте поедем? Или на рафтинг? Рыбу пожарим, песни у костра попоем. Как раньше. Мы тут даже немцев наши песни петь приучили...
Мы разваливаемся в креслах, листаем рекламные каталоги и, потрепавшись, уходим. Вера успокоилась, но все равно недовольна.
-- Слушай, - говорит она. - Мне нужно мужу купить купальный халат. Я теперь я не знаю, как в лавочках показаться.
-- Да очень просто, - говорю я, пожимая плечами. - Хочешь, после ужина пойдем. У них по вечерам столько народа, что не до нас...
Мы снова в отеле. Я хочу плавать. Если Вере не хватило мужчины, то мне не хватило воды, и во всем организме усталость. Мне жарко, потно, душно... Вера капризничает и не желает никуда идти. Ей надо обновить маникюр, постирать маечку, помыть голову, и она обгорела, и вообще... Я оставляю ее в номере и ухожу.
Возвращаюсь через два часа. Стучу в дверь. Никто не открывает. Стучу снова. Слышу Верин голос:
-- Нина, потом, чуть позже!
Здрасте вам. Начинается. Злая, обмахивая поручни мокрым полотенцем, спускаюсь вниз. Через полчаса обед... Иду на площадку, где турчанка в ситцевых шароварах с рязанской набойкой, сидя у стенки, печет блины. Съедаю турецкий блин со смесью творога и силоса. Запиваю пивом. Снова общаюсь с семейным немцем. Приятный мужик. Вообще, в вербальном непонимании есть своя прелесть... Потом он уходит играть в карты с другими немцами. Знакомлюсь с теткой, спрашивающей меня с любопытством: "Мы все гадаем, зачем вы носите этот бантик? Он имеет какой-то смысл?" Обалдеть. Я, оказывается, возбуждаю нездоровые домыслы. В рамках заботы о чужих нервах снимаю бантик. Все равно он пропитался солью... До обеда остается десять минут. Плюю на все и иду снова в номер.
Неподвижно и лениво сидящая на кровати Вера сияет. Она любит весь свет. Приходил сосед - русский Ваня, какой-то мелкий бандит из Вологды - за аспирином для дитяти. И доделал, что не смог почетный местный гражданин. Верин внутренний мир пребывает в гармонии, она только что приняла душ, сушит голову, и общаться с ней одно удовольствие.
Мы спускаемся в ресторан. Сосед с семьей уже там - уныло разрезает для ребенка какой-то резиновый гамбургер и, пока жена вытирает слюни младшему, тоскливо косит на Веру. Официант - уже не тот, напуганный - бегает вокруг столика и норовит, пока ты открываешь рот, убрать из-под него тарелку. Чей-то мобильник бодро вызванивает "Мурку". В голубом небе висит парашютист, привязанный тросом к моторке. В море галдят отдыхающие. У бара мучается Леша, громогласно проводя соревнования по дурацкой игре типа дротиков. Жизнь прекрасна.
Вера, захлебываясь, охотно делится воспоминаниями. Похоже, милый Ваня сменил ей черные мировозренческие фильтры на розовые. Задним числом ей кажется, что все вчера было великолепно. После обеда подходит Светка. Подробности повторяются с нуля, по новой. Подключается Маша. Рассказ следует по третьему кругу. К вечеру я знаю каждое Верино слово наизусть. Хорошо, сосед не слышал бесхитростных девичьих советов, данных из лучших побуждений... После ужина Вера уходит на свидание - пообещав, что потребует у Мустафы кавалера для меня, и чтобы завтра мы поехали куда-нибудь в приличное заведение. Я кисло гримасничаю. Чинные, затянутые в крахмал, выезды в люди меня не особенно соблазняют. Хоть все уверены, что отдыхаю я без причины, но все-таки я на отдыхе.
Пока мы сидим в баре, припархивает оранжевая Ярославская дама, припадая на грузные места и тревожно спрашивает - можно ли ехать с турками за дубленкой? Вдруг куда-нибудь завезут и изнасилуют? Светка презрительно отвечает, что тут не Ярославль. У Маши загораются глаза, и она достает заготовленную визитку - видимо, проценты получает.
Мне надоели их гинекологические проблемы, я хочу к морю, к морю, только к морю... Как только Вера отправляется к дорогому (в прямом и переносном смысле), я ускользаю от честной компании. У моря сегодня дует ветер, прохладно, я зябну. Надо скорее окунуться... я на четвереньках, чтоб не ранить ступни о гальку, забираюсь в воду и плыву. Метрах в десяти на ровном месте всплывают морские черти в аквалангах. Явись такое перед носом, я б утонула с перепугу. Шутники чертовы. Радуясь, что они без подводных ружей, стараюсь держаться дальше - кто знает, может, их там много. Может, такие придурки стаями плавают. Что они смотрели, на ночь глядя, вообще непонятно... Может, диверсанты.
Поблагодарив судьбу зато, что это семейный отель для ожиревших лентяев, а не база спортивных маньяков, поворачиваю вдоль берега и замечаю некую фигуру рядом с оставленными вещами. Неужели кто-то покушается на мой антикварный мобильник? Или, не дай бог, на полотенце?.. Гребу поскорее к берегу, выползаю по-пластунски. Фигура не двигается. Преступных действий вроде не совершает. Да и людно на пляже - человек десять наберется гуляющих...
Ежась от ветра, я подхожу к полотенцу и нашариваю тапки. Молодой человек по-прежнему не двигается.
-- А я тут покараулить решил, - весело заявляет он. - Чтоб не украли.
Я поднимаю голову. Он красив. Мелькал раньше в отеле, и мне запомнилось, какого небесно-голубого цвета его глаза. Был, кажется, с другом и двумя тощими женами в расписных кустарных парео соответственно... Сбежавший автобус. Не вариант.
-- Спасибо, - говорю я вежливо. - А что, здесь крадут?
-- Хо! - завляет он. - Да где ж такое место, чтоб не крали. Везде крадут.
-- Ну спасибо, - повторяю я и накидываю полотенце на плечи. - Разотри, пожалуйста, холодно.
Думаю, церемониться с ним нечего.
-- Это можно... - говорит он под нос со смущенным хохотком, становится у меня за спиной и принимается растирать плечи. Сперва он растирает довольно энергично, но постепенно переходит на поглаживание. Поощрять не тянет - наверняка поблизости жена ошивается.
-- Достаточно, - говорю я и натягиваю платье.
-- Может, погреемся? - спрашивает он, демонстративно и неубедительно дрожа. - Выпить хочешь?
-- Ну, это можно, - отвечаю я степенно.
Я бы с удовольствием выпила, но в баре международный аншлаг, а очереди я с советских времен ненавижу. Пусть потолкается, раз сам напросился.
-- У нас есть виски, - говорит он. - Виски хочешь?
-- Не хочу, - отвечаю я, удивленно понимая, что виски может быть только в номере. Куда ж жены-то делись? Или по магазинам шляются, а пионер ни минуты не теряет?
Его голубые глаза округляются.
-- Виски не хочешь? - спрашивает он.
Рекламных фильмов о роскошной жизни насмотрелся, не иначе.
-- Виски, самогон, чачу, далее везде не пью, - говорю я. - Для девушек нужно держать что-нибудь поделикатнее.
-- Хо! - заявляет он. - Да девушки сейчас, знаешь, сами водку хлещут так, что страшно смотреть... Такие девушки сейчас...
-- Водка это другое дело, - соглашаюсь я. - Водку я тоже употребляю. Не в промышленных количествах, но все-таки.
-- Есть ликер, - говорит он. - Апельсиновый. Остался... - и замолкает. От девок остался, хотел сказать, но понял, что лучше помолчать. Значит, те тощие были не жены. Правильно, голубоглазые красавцы всегда найдут по месту, зачем лишний груз тащить.
-- В duty free покупали? - спрашиваю я. Мне уже весело.
-- Ага, - соглашается он.
-- Уговорил, - резюмирую я.
Мы не в ногу, не приноровившись еще - как по отдельности - следуем мимо бара в отель. На нас с громким криком "Юрасик!" натыкается костлявая блондинка и с размаху плещет на меня дрянью, которая здесь называется Пина-Коладой. Сперва я думаю дать ей по шее, но потом вижу Юрасика - мохнатого мужика со свирепыми глазами и гимнастом на цепи. Взгляд у Юрасика - как у племенного быка. Связываться не хочется, молча идем дальше. Я краем глаза поглядываю на нового знакомого. Он сказал, что зовут его Андреем. Его можно снимать в кино. Причем в любом ракурсе. Лицо правильное, улыбчивое. Глаза - голубые. В глазах - ни мысли. Но здесь не дискуссионный клуб. Не об умном же с ним беседовать...
-- Ну и что? - спрашивает Светка вредным голосом.
-- Ничего. Просто обидно... Что вам, на месте не хватает? Приедут, прямо как с цепи срываются...
-- Ну а если не хватает? - агрессивно говорит Светка. - Чего хватать? Не просыхают, без копья... самим нянька нужна, да бантик для пеленок... Этих хоть воспитывают как мужиков...
-- Да ладно! Не там ищешь... На помойке шариться...
Я чувствую, у них давнишний спор.
-- Не ссорьтесь, ребята, - говорю я, а Вера нежно обнимает Лешу за обнаженные бицепсы. Видно, в мыслях она близко к теме.
-- Даша! - зовет Светка дочку, та прибегает, являя разрисованное фломастером личико, и Светка проверяет пластырь на стертой ноге. Туземная раскраска детей во все цвета радуги здесь почему-то обязательна, как в далеком детстве красный галстук... Потом мы расходимся. У Веры на лбу крупными буквами написано засевшее сомнение. Я уже знаю, что ее пригласили через Машу.
-- Нет, я пойду, - говорит она. - Нет, Нин, ну я пойду.
Будто я собираюсь отговаривать.
-- Да иди на здоровье, - говорю я. Лучше, чем ночами лазить по дискотекам.
-- А ты? - спрашивает Вера с сомнением.
А что я? Не найду занятие? В крайнем случае залягу в номере и стану смотреть американский вестерн по украинскому каналу. Рядом с этим чудом меркнут даже родимые ток-шоу. Или отправлюсь смотреть, как Леша участвует в колхозной самодеятельности на космополитичный лад (на английском языке). Хвост налево, хвост направо. Тоже зрелище... А еще лучше, я пойду купаться. Здесь море или что?
Через пять минут я успеваю тысячу раз пожалеть. Лучше я б ее отговорила. Она собирается, как школьница на первое свидание. За ужином она не притрагивается ни к жареной, с аппетитной румяной корочкой, рыбе, ни к салату с ветчиной, а с тревожным видом ковыряет толстокожий пупырчатый апельсин. Она долго-долго принимает душ, напуская пар в комнату с хлипким кондиционером. Она перебирает свои духи и изобретает жутковатую пахучую смесь. Она делает прическу (зачем?). В общем, вытолкав ее из номера, я вздыхаю с облегчением.
Оставшись одна, я отчасти грущу. Я почти скучаю по Саше. Надо найти какое-нибудь занятие, а то я начну бросаться на дверные ручки.
Не торопясь, иду на пляж. Я эмпирически вычислила, что одного стакана пива, принятого по дороге, хватает, чтобы протрезветь в воде. Больше - рискованно. Лучше после добрать их самопальным Бейлисом или ромом "Баккарди", который они гонят из керосина.
Море сегодня волнистей. Шуршит вода, набегая на гальку. На розоватой поверхности рябь. Метрах в десяти от берега по-русски перекликается веселая команда, и от буйков сосредоточенно и молча плывут два немца в купальных шапочках. Не удивлюсь, если у них резиновые тапки на ногах. Добросовестный подход к делу...
Я огибаю банан и перелезаю через рельсы для подъема катера на ничейный пляж. Он просторней и не забит лежаками. Только я опускаюсь на полотенце и готовлюсь снять платье, раздается сухой шорох, и из кустов показывается маленький грустноглазый турок. Он протягивает неуклюже сжатый пальцами чахлый стебелек и говорит по-немецки. Насколько мне хватает скудных знаний, я разбираю только то, что он зовет осмотреть его дом в античном стиле. Когда человек сам не знает языка, понимать его легко. Я роюсь в памяти в судорожных поисках каких-нибудь немецких слов, но бесполезно: в голову приходят только фразы типа "Хенде хох", "Гитлер капут" и обрывки "Хорста Весселя" в объеме эпизодических сцен из советских фильмов.
-- Милый, - говорю я, принимая его трогательный цветочек. - Шел бы ты по-хорошему. Иди себе... иди до фатерлянда.
И я быстро оставляю его, неподвижного, с печальным видом стоять на бархане. Не распускает руки, и на том спасибо. Следовало бы понять, что здесь нет резона выходить за забор.
Я возвращаюсь в охраняемую зону, сажусь, смотрю по сторонам, гляжу вдаль, пытаюсь рассмотреть какое-нибудь судно на горизонте, как вдруг дребезжит мой кирпич.
Снова я подлетаю со страха, и с бьющимся сердцем подношу к уху трубку. Что случилось?.. Мембрана озвучивает тот же голос, несколько более вежливый.
-- Алло, это Антон, привет, - догадался представиться. Прогресс.
-- Послушай, - говорю я умоляюще. - Я ж тебя просила. Правда нет у меня денег на счету, только маленький НЗ, что такого стряслось?
-- Не бойся, - заявляет он презрительно. - Я тебе на счет сегодня положил, так что можешь спокойно разговаривать.
-- Правда? - говорю я. - Ой, здорово. Ну спасибо тебе. А много положил?
-- Пятьдесят баксов, - говорит он. - Хватит?
-- Всего-то, - говорю я нахально. - Пока хватит. С пятьюдесятью баксами я могу разговаривать. Немножко.
-- Можешь? - говорит он иронично. - Скажи тогда чего-нибудь.
-- Что ж я тебе скажу, - говорю я. - Я лучше дам послушать море. Тогда тебе все станет ясно без слов, - я ковыляю к воде, опускаюсь на корточки и подношу трубку к волне. - Слышишь?
-- Треск какой-то, - говорит он. - И еще удары.
-- Нет, удары не то, - говорю я, возвращаясь на топчан. - Это по соседству ракеты пускают... И еще музыка гремит... Но здесь, на краю земли, не верится в чужое присутствие... Вот мигнул огонек маяка. Надо подсчитать, сколько секунд у него в периоде... Все было недосуг... Вон полетел самолет... наверное, в Африку. Вон яхта пошла... к островам пошла, акулу ловить. Туристам гарантированно предъявляют акулу. Только что мне подарили цветок. Я не знаю, как он называется... И я сейчас пойду купаться. Вода теплая-теплая, и в море никого нет...Никакого компота из тел, и никто не орет тебе в мегафон "Куда поплыл, сука, вернись обратно!".. Рядом со мной стоит бокал с типовым местным пивом. Сейчас я допью, и пойду плавать, и никто мне не помешает.
-- Завидую, - говорит он, причмокивая. - Хорошо тебе живется.
-- Лучше всех, - говорю я. - И не думай, что я буду испытывать от этого мучения совести. Не буду. Мне хорошо, и точка.
-- Ты на меня не рассердилась? - спрашивает он осторожно.
-- Рассердилась? - говорю я удивленно. - За что ж сердиться? На плохие манеры не сердятся, они по другому разряду проходят.
-- Ну да, - цедит он. - На богом обиженных не обижаются.
-- Ага, - говорю я. - Ты тоже чего-нибудь скажи. Как там погода? В стране чего творится?..
-- Дождь идет, - отвечает он. - А что это ты так решила... внезапно... взяла и уехала?
Я хохочу. Мне и правда весело.
-- Да почему ж внезапно, - говорю я. - Откуда ж ты знаешь, что внезапно? Откуда информация? Может, я весь год мечтала, деньги копила... и вот теперь отдыхаю. Ото всего.
-- Что ж, - говорит он со вздохом. - Я рад за тебя. А твоему... - он запинается, не зная, как сказать, - бойфренду тоже нравится?
-- Я не знаю, что такое бойфренд, - отвечаю я. - По-моему, так говорят о сожителе, чтобы не называть вещи своими именами. Но хоть я и люблю определенность в терминологии, я здесь одинока, как перст. То есть я с подружкой, но подружка постоянно бросает меня одну. Вчера она, например, усвиристела на дискотеку... а меня такой бессмысленный образ жизни тяготит, - я допиваю пиво и с удовольствием вытираю рот рукой. - Поэтому я плаваю... Только вот семечек нет... Дикая страна, знаешь ли...
-- Семечек нет? - говорит он. - Каких семечек?
-- Ну обыкновенных, - говорю я. - Подсолнечных. Знать бы, с собой бы взяла. Килограмм-другой. Если бы пропустили через границу. А то санитарный контроль какой-нибудь придерется... Вредителя найдет... жучка... динозаврика...
-- Деревня, - говорит он на выдохе, и я чувствую, сколько довольных эмоций он вложил в одно слово.
-- Да что ж делать, - говорю я. - Предки у меня деревенские, не графья, вот и тянет на мраморный пол плюнуть.
Потрепавшись еще минут пять, я выключаю телефон. Уже совсем стемнело. Наверное, со стороны кажется, что я цепляюсь за деревенских предков, как черт за грешную душу. Наверное, так и есть. Наверное, мне больше не за что цепляться.
Уже совсем черно, я не двигаюсь, и мне одиноко. Все меня бросили... Вера услаждает импозантного отелевладельца, Леша немелодичным баритоном голосит на сцене "Belle", развлекая отдыхающих, Маша разводит мужика на бриллианты, Светка прыгает с детишками и думает, как ее Эрхан заработает много денег, а я торчу на пляже в полном одиночестве, и только идиоты лезут с глупостями. Зато кучно. Идиоты косяками ходят, как селедка... Мне становится не по себе и нехорошо. Корчевать тоску и одиночество я решаю древнейшим способом - и в древнейшем обличье. Мне немного боязно, но я отдаю команду: надо - потому что знаю, как позарез необходимо мне проникнуться женским самоощущением. Иначе я буду себя чувствовать никем, а я знаю, что никто погибает... Не будем драматизировать, но вопросы самосохранения не прячут в долгий ящик. Я закидываю полотенце через плечо, прохожу сквозь отельную территорию, выбираюсь на дорогу и с гордо поднятой головой захожу в лавочку ко вчерашнему обладателю корявого пальца.
По крайней мере, не приходится объяснять, зачем я пришла. Узнав меня, он радостно трясется, наклоняется, лопочет мне в ухо комплименты на убогом английском и подталкивает вглубь, в заднюю комнатку лавки. От волнения у него дрожат руки, и он рвет пару презервативов. Ничего, в общем особенного. Спасибо и на том - я заранее подозревала по многим признакам, что одежда его не скрывает выдающихся статей. Рыхловатый пузатый мужчинка... от таких эксклюзива ожидать не приходится. Турок говорит, не переставая, и настойчиво приглашает приходить завтра. Кажется, он рассказывает, когда именно лучше завтра.
-- Может быть, - говорю я. - May be, why not. Но не обещаю, дорогуша. Don't promise you anything, darling.
Мне еле удается уйти, он прямо-таки висит на мне, как вьюнок на заборе. Уже в веселом настроении я иду по улице. Не успеваю пройти нескольких шагов, как на меня из темноты, неизвестно откуда взявшись, обрушивается еще один претендент на обслуживание.
-- Девушка, - интимно сообщает он с чистейшим выговором. Азербайджан, русская школа... может быть, институт в Ростове-на-Дону. - Есть кожа на любой вкус... пальто, сумки, дубленки, все, что захотите. Здесь вам будут плохую кожу предлагать, не слушайте, мы своим никогда плохого не предложим. У нас фабрики... склады... мы вас бесплатно везем в Анталию и обратно. Если хотите, - его голос продуманно снижается до шепота. - Купим, привезем, вместе с вами отметим покупку...
От этого трудней отбиться. Ему не скажешь кратко "Why not, darling".
Вежливо покивав на выдвинутые предложения, я подвожу итог, решаю, что на сегодня приключений хватит, и поворачиваю обратно в отель.
Встречным курсом томно движется тетка из нашего заезда - в не снимаемой даже при свете луны оранжевой шляпе. Кажется, она из Ярославля. Работает на какой-то торговой базе... Ее сопровождает высокий чернющий турок. Тетка не сводит с него глаз. Она смотрит на него так, словно ее ударили поленом по голове, и она никак не выйдет из ступора. Любому прохожему сразу понятно, что за всю богатую событиями сорокалетнюю жизнь и на всей своей торговой базе она не встречала ничего подобного.
Я провожаю ее взглядом (она меня не замечает, она не заметит и третьей мировой) и весело думаю: кажется, тебе сегодня повезло, подруга. Впрочем, и мне не на что жаловаться... До меня запоздало доходит, что я не спросила даже, как этого кустаря-одиночку зовут. Хотя бы из вежливости... Пожалуйста, докатилась. Кровать не повод для знакомства, как процитировал бы Саша известный анекдот. Если я в старости лет составлю дон-жуанский список, то в нем, похоже, будут пробелы - нежелание кого-либо скомпрометировать ни при чем.
Стоя посреди улицы, окруженная со всех сторон оживленным променадом, я начинаю хохотать. Не возвращаться же обратно со словами "я совсем забыла - как тебя зовут?". На этой жизнерадостной ноте я выпиваю в баре стакан белого - на пробу, больше никогда, ни за что, ни за какие деньги - возвращаюсь в номер и, пропустив новости с родины, заваливаюсь спать сном праведника.
Утро замечательное. Море, дышащее легким молочным паром на горизонте, гладко, как вулканическое стекло. На свежем колбасном срезе - прозрачные, как слезы, капельки жира. Булочки теплые и мягкие, как двухмесячные котята. Одна с какой-то интересной зеленой начинкой из травки... Яйца, на которых написано, что их варили три минуты, действительно варены три минуты... в общем, подозрительная безоблачность. Но Вера хмурится. Вера недовольна. Капиталист был, конечно, ничего, на уровне, старался... вежлив, нежен, галантен... но возраст... сами понимаете...
-- Это уже не тело, - говорит Вера, болезненно сдвигая брови. - Это уже, знаешь, тельце.
Она ежится.
-- Как бы это... дополнить... - говорит она, помешивая ложечкой кофе. - Разбередить разбередил.... Я вообще такой проблемы не знала...
И ругает, на чем свет стоит, Лешу. На него, гада, рассчитывали, а он кинул... связался со своей метательницей молота... Я молчу и не напоминаю, что Леша вообще-то предназначался мне, а не ей. Так изначально было задумано. И при чем тут она, я вообще не понимаю.
Молоденький официант порхает над нашим столиком, как бабочка, и моргает выпученными карими глазами испуганной лани. Знает уже, у кого принимает посуду. Вера на него не смотрит. Смотрю я. Он в таких же белых полупрозрачных брюках, какие были на встречающем в аэропорту. Униформа. Дешевая вискозная ткань. А может, так и задумано.
-- Лучше бы найти кого-нибудь не в отеле, - говорит Вера удрученно. - Чтобы он не узнал... мало ли.
-- Господи, - говорю я лениво. Я, в отличие от нее, лишена столь высоких запросов. - Да нет ничего проще. Пошли выберем, кто больше нравится, и все дела.
Искупавшись на скорую руку (Вера извивается на топчане, как змея, и принимает такие позы, что окрестные загорающие бегают в воду охлаждаться) мы выходим из отеля с ответственной задачей - найти кого-нибудь по Вериному вкусу.
В лавках протирают глаза и не всегда готовы показать товар лицом. Их чересчур много, лавок. Если заглядывать в каждую и занудливо сравнивать всех работников прилавка, мы никогда не отдохнем.... Груды сувенирной мелочи, пышные махровые полотенца, якобы золото, куртки, пахнущие кожей... якобы серебро... припорошенный пудрой рахат-лукум... овощи в лотках... снова золото... снова связки курток, напоминающих вяленую рыбу... При каждом появлении потенциальных кандидатов, которые с утра зазывать ленятся, Вера возмущенно закатывает глаза. Что ее не устраивает?.. Я незаметно изучаю носатого парня, сидящего на ступенях с магнитофоном, прижатым к уху. С этим любителем славяно-патриотического творчества про батяню-комбата, похоже, и языкового барьера не будет... Вера презрительно передергивает плечами. Подушки с золотыми кисточками и плюшевые покрывала с верблюдами... ага. Я чуть не причмокиваю от радости попадания в десятку. На табуретке скучает молодой турок лет двадцати пяти, без майки и в тертых джинсах. Хорош, как картинка. Загорелый, мускулистый, узкобедрый, кожа гладкая...
-- Стоп! - говорю я и дергаю ее за сарафанный пояс. - Ну-ка погляди.
Мы смотрим на турка. Турок смотрит на нас. В полуулыбке поднимается уголок его губ, и глаза неприличнейше наливаются пониманием ситуации. Грациозно качнувшись на табуретке, он оборачивается и что-то кричит в сторону, потом пружинисто поднимается и подходит к нам.
-- Мадам, - говорит он тихонько, глядя то на меня, то на Веру. От одного такого взгляда можно получить удовлетворение, и больше ничего не надо. В прошлой жизни он был пирожным с кремом. - Плиз... Давай-давай... - и еще что-то по-своему.
-- Ты чего, - лепечет Вера возмущенно, вспыхивая, как революционный флаг. Я не предполагала, что она сохраняет способность краснеть. - Я не могу так сразу.
-- Я не понимаю, - говорю я, пожимая плечами. - Он тебе нравится или нет?
Турок тем временем старается легкими касаниями, как собака-пастух, оттереть нас от входа в глубину лавки. Выясняется, кому он кричал и зачем - является подмога. Прибегает еще турок - тоже молоденький, и тоже ничего. Быстро оценивает нас с головы до ног, распрямляет плечи и движется навстречу.
-- Ой, - говорит Вера испуганно. - Пошли отсюда!
-- Ладно, - говорю я турку. - Мы потом придем.
И вслед за Верой вылетаю на улицу. Верины щеки горят, как с мороза, она тяжело дышит и недовольно набрасывается на меня.
-- Ты что, - говорит она. - Ну я же так не могу... Ну это же как...
Она бегом, шаркая босоножками, бежит по улице. Странная женщина. Старичок ей в кайф, а тут такие персики... На всякий случай стоит запомнить: это где подушки и плюшевые накидки...
-- А ты искала-то чего? - бормочу я удивленно. - Сама же говорила: где бы взять... Зато эти ребята не пьют... и тебя не заставят. Не станут притворяться, чтобы под утро сказать: я тебя не знаю, пьян был, ничего не помню... Работают в здравом уме и твердой памяти... И вообще - какая тебе разница... едина вода, и едино естество есть... воон, воды кругом сколько... - после бега по жаре я начинаю тоже задыхаться. - Да не гони ты, никто тебя не насилует!
Вера останавливается.
- И хоть я и провела вчерашний вечер не в роскошном номере, а в пыльной подсобке, - добавляю я, глубоко вдыхая. - Однако, на людей не бросаюсь.
Из лавочки, уставленной большими фотографиями голубых яхт, горных рек и известковых террас Памуккале какой-то мужик кричит:
-- Девчонки! Зайди, чайку попьем!
-- Да не поедем мы никуда, - вяло отвечаю я. Наше настроение переменилось. Мы придираемся.
Мужик обижается.
-- Я разве говорю едем? Чаю холодного, какого хотите. Фруктового, лимонного...
Мы поворачиваем и устало садимся за столик. Мужик приносит стеклянные чашечки с чаем. Чай пахнет водопроводом. Я отставляю подальше от греха... Слабо жужжит кондиционер и дует по щиколоткам.
-- Спешите куда? - спрашивает турок. - Наверное, только приехали? - а то не видно по бледной коже, майор Пронин нашелся. - Дай, угадаю: Самара? Воронеж?
Настает Верин черед обижаться..
-- Какой Воронеж? - говорит она. - Столица. Москва.
-- Москвичей мы группу позавчера водили, - радуется турок неведомо чему. - На яхте. Хотите, на яхте поедем? Или на рафтинг? Рыбу пожарим, песни у костра попоем. Как раньше. Мы тут даже немцев наши песни петь приучили...
Мы разваливаемся в креслах, листаем рекламные каталоги и, потрепавшись, уходим. Вера успокоилась, но все равно недовольна.
-- Слушай, - говорит она. - Мне нужно мужу купить купальный халат. Я теперь я не знаю, как в лавочках показаться.
-- Да очень просто, - говорю я, пожимая плечами. - Хочешь, после ужина пойдем. У них по вечерам столько народа, что не до нас...
Мы снова в отеле. Я хочу плавать. Если Вере не хватило мужчины, то мне не хватило воды, и во всем организме усталость. Мне жарко, потно, душно... Вера капризничает и не желает никуда идти. Ей надо обновить маникюр, постирать маечку, помыть голову, и она обгорела, и вообще... Я оставляю ее в номере и ухожу.
Возвращаюсь через два часа. Стучу в дверь. Никто не открывает. Стучу снова. Слышу Верин голос:
-- Нина, потом, чуть позже!
Здрасте вам. Начинается. Злая, обмахивая поручни мокрым полотенцем, спускаюсь вниз. Через полчаса обед... Иду на площадку, где турчанка в ситцевых шароварах с рязанской набойкой, сидя у стенки, печет блины. Съедаю турецкий блин со смесью творога и силоса. Запиваю пивом. Снова общаюсь с семейным немцем. Приятный мужик. Вообще, в вербальном непонимании есть своя прелесть... Потом он уходит играть в карты с другими немцами. Знакомлюсь с теткой, спрашивающей меня с любопытством: "Мы все гадаем, зачем вы носите этот бантик? Он имеет какой-то смысл?" Обалдеть. Я, оказывается, возбуждаю нездоровые домыслы. В рамках заботы о чужих нервах снимаю бантик. Все равно он пропитался солью... До обеда остается десять минут. Плюю на все и иду снова в номер.
Неподвижно и лениво сидящая на кровати Вера сияет. Она любит весь свет. Приходил сосед - русский Ваня, какой-то мелкий бандит из Вологды - за аспирином для дитяти. И доделал, что не смог почетный местный гражданин. Верин внутренний мир пребывает в гармонии, она только что приняла душ, сушит голову, и общаться с ней одно удовольствие.
Мы спускаемся в ресторан. Сосед с семьей уже там - уныло разрезает для ребенка какой-то резиновый гамбургер и, пока жена вытирает слюни младшему, тоскливо косит на Веру. Официант - уже не тот, напуганный - бегает вокруг столика и норовит, пока ты открываешь рот, убрать из-под него тарелку. Чей-то мобильник бодро вызванивает "Мурку". В голубом небе висит парашютист, привязанный тросом к моторке. В море галдят отдыхающие. У бара мучается Леша, громогласно проводя соревнования по дурацкой игре типа дротиков. Жизнь прекрасна.
Вера, захлебываясь, охотно делится воспоминаниями. Похоже, милый Ваня сменил ей черные мировозренческие фильтры на розовые. Задним числом ей кажется, что все вчера было великолепно. После обеда подходит Светка. Подробности повторяются с нуля, по новой. Подключается Маша. Рассказ следует по третьему кругу. К вечеру я знаю каждое Верино слово наизусть. Хорошо, сосед не слышал бесхитростных девичьих советов, данных из лучших побуждений... После ужина Вера уходит на свидание - пообещав, что потребует у Мустафы кавалера для меня, и чтобы завтра мы поехали куда-нибудь в приличное заведение. Я кисло гримасничаю. Чинные, затянутые в крахмал, выезды в люди меня не особенно соблазняют. Хоть все уверены, что отдыхаю я без причины, но все-таки я на отдыхе.
Пока мы сидим в баре, припархивает оранжевая Ярославская дама, припадая на грузные места и тревожно спрашивает - можно ли ехать с турками за дубленкой? Вдруг куда-нибудь завезут и изнасилуют? Светка презрительно отвечает, что тут не Ярославль. У Маши загораются глаза, и она достает заготовленную визитку - видимо, проценты получает.
Мне надоели их гинекологические проблемы, я хочу к морю, к морю, только к морю... Как только Вера отправляется к дорогому (в прямом и переносном смысле), я ускользаю от честной компании. У моря сегодня дует ветер, прохладно, я зябну. Надо скорее окунуться... я на четвереньках, чтоб не ранить ступни о гальку, забираюсь в воду и плыву. Метрах в десяти на ровном месте всплывают морские черти в аквалангах. Явись такое перед носом, я б утонула с перепугу. Шутники чертовы. Радуясь, что они без подводных ружей, стараюсь держаться дальше - кто знает, может, их там много. Может, такие придурки стаями плавают. Что они смотрели, на ночь глядя, вообще непонятно... Может, диверсанты.
Поблагодарив судьбу зато, что это семейный отель для ожиревших лентяев, а не база спортивных маньяков, поворачиваю вдоль берега и замечаю некую фигуру рядом с оставленными вещами. Неужели кто-то покушается на мой антикварный мобильник? Или, не дай бог, на полотенце?.. Гребу поскорее к берегу, выползаю по-пластунски. Фигура не двигается. Преступных действий вроде не совершает. Да и людно на пляже - человек десять наберется гуляющих...
Ежась от ветра, я подхожу к полотенцу и нашариваю тапки. Молодой человек по-прежнему не двигается.
-- А я тут покараулить решил, - весело заявляет он. - Чтоб не украли.
Я поднимаю голову. Он красив. Мелькал раньше в отеле, и мне запомнилось, какого небесно-голубого цвета его глаза. Был, кажется, с другом и двумя тощими женами в расписных кустарных парео соответственно... Сбежавший автобус. Не вариант.
-- Спасибо, - говорю я вежливо. - А что, здесь крадут?
-- Хо! - завляет он. - Да где ж такое место, чтоб не крали. Везде крадут.
-- Ну спасибо, - повторяю я и накидываю полотенце на плечи. - Разотри, пожалуйста, холодно.
Думаю, церемониться с ним нечего.
-- Это можно... - говорит он под нос со смущенным хохотком, становится у меня за спиной и принимается растирать плечи. Сперва он растирает довольно энергично, но постепенно переходит на поглаживание. Поощрять не тянет - наверняка поблизости жена ошивается.
-- Достаточно, - говорю я и натягиваю платье.
-- Может, погреемся? - спрашивает он, демонстративно и неубедительно дрожа. - Выпить хочешь?
-- Ну, это можно, - отвечаю я степенно.
Я бы с удовольствием выпила, но в баре международный аншлаг, а очереди я с советских времен ненавижу. Пусть потолкается, раз сам напросился.
-- У нас есть виски, - говорит он. - Виски хочешь?
-- Не хочу, - отвечаю я, удивленно понимая, что виски может быть только в номере. Куда ж жены-то делись? Или по магазинам шляются, а пионер ни минуты не теряет?
Его голубые глаза округляются.
-- Виски не хочешь? - спрашивает он.
Рекламных фильмов о роскошной жизни насмотрелся, не иначе.
-- Виски, самогон, чачу, далее везде не пью, - говорю я. - Для девушек нужно держать что-нибудь поделикатнее.
-- Хо! - заявляет он. - Да девушки сейчас, знаешь, сами водку хлещут так, что страшно смотреть... Такие девушки сейчас...
-- Водка это другое дело, - соглашаюсь я. - Водку я тоже употребляю. Не в промышленных количествах, но все-таки.
-- Есть ликер, - говорит он. - Апельсиновый. Остался... - и замолкает. От девок остался, хотел сказать, но понял, что лучше помолчать. Значит, те тощие были не жены. Правильно, голубоглазые красавцы всегда найдут по месту, зачем лишний груз тащить.
-- В duty free покупали? - спрашиваю я. Мне уже весело.
-- Ага, - соглашается он.
-- Уговорил, - резюмирую я.
Мы не в ногу, не приноровившись еще - как по отдельности - следуем мимо бара в отель. На нас с громким криком "Юрасик!" натыкается костлявая блондинка и с размаху плещет на меня дрянью, которая здесь называется Пина-Коладой. Сперва я думаю дать ей по шее, но потом вижу Юрасика - мохнатого мужика со свирепыми глазами и гимнастом на цепи. Взгляд у Юрасика - как у племенного быка. Связываться не хочется, молча идем дальше. Я краем глаза поглядываю на нового знакомого. Он сказал, что зовут его Андреем. Его можно снимать в кино. Причем в любом ракурсе. Лицо правильное, улыбчивое. Глаза - голубые. В глазах - ни мысли. Но здесь не дискуссионный клуб. Не об умном же с ним беседовать...