- Таким образом, у нас есть шесть часов, пока автобусная компания не
заявит об угоне.
Автобус выезжает на шоссе, и минут через десять, когда город
заканчивается и начинается пригород, мама говорит мальчику, чтобы он сел
впереди рядом с ней. Она достает из сумки красный дневник и вынимает оттуда
сложенную карту.
Встряхивает ее, разворачивает на руле, а свободной рукой опускает
стекло у себя в окне. Придерживает руль коленом. Смотрит на карту, потом -
на дорогу. Потом - снова на карту.
Потом комкает карту и вышвыривает в окно.
А глупый маленький мальчик просто сидит и смотрит.
Она говорит: возьми красный дневник.
Он отдает его ей, но она говорит:
- Нет. Открой на чистой странице. - Она говорит, чтобы он достал ручку
из бардачка. И побыстрее, потому что они уже подъезжают к реке.
Вдоль шоссе - дома, фермы, деревья. Потом они выезжают на мост через
реку.
- Быстрее, - говорит мама. - Нарисуй реку.
Как будто он только сейчас обнаружил ее, эту реку. Как будто он только
сейчас открыл этот мир. Она говорит: рисуй новую карту, свою. Это будет твой
мир. Только твой.
- Я не хочу, чтобы ты принимал мир таким, как он есть, - говорит она.
Она говорит:
- Я хочу, чтобы ты сотворил его заново. Чтобы когда-нибудь у тебя
получилось создать свой мир. Свою собственную реальность. Которая будет жить
по твоим законам. Я постараюсь тебя научить.
Она говорит ему: нарисуй реку. Нарисуй реку и горы, которые впереди. И
назови их. Только придумай свои слова - не те, которые уже есть, а
совсем-совсем новые, еще не затасканные и не перегруженные скрытым смыслом.
Придумай свои слова.
Создай свои символы.
Маленький мальчик задумался. Он сидит, грызет ручку; потом наклоняется
над тетрадкой, раскрытой у него на коленях, и рисует.
И реку, и горы.
А потом мальчик вырос и все забыл. Он бы, наверное, никогда и не
вспомнил про эти карты, если бы их не нашли полицейские. Но он все-таки
вспомнил, что когда-то он это сделал; что когда-то он это умел.
А тогда, на дороге, мама взглянула на карту в зеркало заднего вида и
сказала:
- Замечательно. - Она взглянула на часы и прибавила газу, и они поехали
еще быстрее. - А теперь напиши, как они называются. Река и горы на нашей
новой карте. И приготовься: тебе еще столько всего предстоит назвать.
Она сказала:
- Потому что в мире осталось только одно незанятое пространство - сфера
нематериального. Идеи, истории, искусство, музыка.
Он сказала:
- Потому что твои фантазии - это самое лучшее, что только может быть.
Она сказала:
- Потому что я не всегда буду рядом с тобой.
Но все дело в том, что глупый маленький мальчик боялся ответственности
- за себя, за свой мир. И он уже думал о том, что скоро они остановятся,
чтобы поесть, и там, в ресторане, он закатит истерику, чтобы маму арестовали
и увезли в тюрьму, и, может быть, если ему повезет, она больше уже никогда
за ним не вернется. Потому что ему надоели опасности и приключения и его
очень даже устраивала его глупая, скучная, обыкновенная жизнь - без мамы.
Уже тогда он выбирал межу мамой и надежностью, безопасностью и
уверенностью в завтрашнем дне.
Придерживая руль коленом, мама положила руки ему на плечи и спросила:
- Чего ты хочешь на обед?
И глупый маленький мальчик сказал, совершенно невинным тоном:
- Корн-догов.
Две руки обхватывают меня сзади. Кто-то из полицейских давит мне
кулаками под ребра и шепчет мне в ухо:
- Дыши! Дыши, черт возьми! Он шепчет мне в ухо:
- Все будет в порядке.
Он приподнимает меня над полом и шепчет:
- Все будет хорошо.
Резкий нажим на брюшную полость.
Кто-то стучит меня по спине - как врач стучит по спине новорожденного
младенца, чтобы тот закричал и сделал первый вдох, - и крышечка от бутылочки
с кетчупом вылетает у меня из горла. Кишечник непроизвольно опорожняется -
прямо в штаны. Два резиновых красных шара и все дерьмо, скопившееся за ними.
Вся моя частная жизнь - напоказ.
Скрывать больше нечего.
Обезьяна с каштанами.
В следующую секунду я падаю на пол. Я лежу на полу и рыдаю, а кто-то
мне говорит, что теперь все хорошо. Я живой. Меня спасли. Я чуть не умер, но
меня спасли. Кто-то прижимает к груди мою голову, и качает меня, как
ребенка, и говорит:
- Теперь все хорошо.
Кто-то подносит к моим губам стакан воды и говорит:
- Тише, тише, не плачь. Все уже позади.
Вокруг замка Денни собралась толпа: около тысячи человек, которых я
совершенно не помню и которые никогда не забудут меня.
Сейчас почти полночь. Грязный, вонючий, осиротевший, безработный и
нелюбимый, я пробираюсь сквозь толпу - в самую середину, где Денни. Я говорю
ему:
- Дружище. И он говорит:
- Привет.
Он смотрит на толпу людей. У каждого в руках - камень.
Он говорит:
- По-моему, зря ты сюда пришел.
После той передачи, говорит Денни, народ идет и идет. Несет камни.
Красивые камни. Очень красивые. Карьерный гранит и тесаный базальт.
Известняк и песчаник. Люди идут и идут. Несут раствор, мастерки и лопаты.
И все спрашивают:
- А где Виктор?
Людей столько, что они заполнили весь участок. Невозможно работать.
Каждый хочет вручить ему камень лично, говорит Денни. И каждый спрашивает
про тебя. Как дела у Виктора?
Все говорят, что в той передаче я выглядел просто ужасно.
Всего-то и нужно, чтобы кто-то из них похвалился, какой он герой. Как
он спас жизнь человеку. Как он спас Виктора в ресторане.
Как он спас мою жизнь.
«Пороховая бочка» - вот самое верное слово.
Где-то в дальнем конце участка какой-то герой все-таки выступает. И вот
они уже говорят все разом. Возбуждение расходится по толпе, как круги по
воде от брошенного камня. Невидимая граница между людьми, которые все еще
улыбаются и которые - уже нет, постепенно смещается к центру.
Между теми, кто пока герои и кто уже знает правду.
Люди растерянно озираются по сторонам. У них у каждого был такой повод
гордиться собой - и вот его больше нет. Буквально за считанные секунды все
спасители и герои превратились в обманутых идиотов. И пока первое потрясение
не прошло, они пребывают в некоторой прострации.
- Пора тебе делать ноги, дружище, - говорит Денни. Толпа стоит плотной
стеной, за которой даже не видно башни - ни стен, ни колонн, ни статуй, ни
лестниц. И кто-то кричит:
- Где Виктор?
И кто-то еще кричит:
- Дайте нам Виктора Манчини!
На самом деле я это вполне заслужил. Расстрельная команда. Моя
непомерно разросшаяся семья.
Кто-то включает фары своей машины, и вот он я - выхваченный лучом света
на фоне стены.
Моя гигантская тень нависает над толпой.
Вот он я: обманутый маленький дурачок, который верил, что в жизни можно
чего-то добиться, научиться чему-нибудь, что-то узнать, что-то приобрести,
быстро бегать и хорошо прятаться. И натрахаться вдоволь.
Между мной и горящими фарами - ряды и ряды людей. Около тысячи безликих
людей, которые думали, что они меня любят. Что они спасли мне жизнь. И вдруг
у них отобрали самое дорогое - их героическую легенду. А потом кто-то
заносит руку с камнем, и я закрываю глаза.
Мне нечем дышать, вены на шее вздулись. Лицо наливается кровью.
Что-то падает мне под ноги. Камень. Потом еще один камень. Еще дюжина.
Еще сотня. Камни ссыпаются мне под ноги, и земля содрогается от ударов.
Повсюду вокруг меня - камни. И люди кричат.
Мученичество святого Меня.
Я стою крепко зажмурив глаза, но они все равно слезятся от света фар.
Свет проникает сквозь закрытые веки, сквозь мою плоть и кровь. Свет кажется
красным. Глаза слезятся.
А камни все падают мне под ноги. Земля дрожит, люди кричат. Дрожь и
крики. Холодный пот. А потом вдруг становится тихо.
Я говорю Денни:
- Дружище.
Я так и стою с закрытыми глазами, шмыгаю носом и говорю:
- Что происходит?
И что-то мягкое и, судя по запаху, не очень чистое прижимается к моему
носу, и Денни говорит:
- Сморкайся, дружище.
Все разошлись. Ну, почти все.
Башня Денни - ее больше нет. Стена обвалилась. Колонны все
опрокинулись. Пьедесталы, статуи - разбиты. Там, где раньше был внутренний
дворик, теперь - россыпь камней. Куски раствора забили фонтан. Даже яблони
все ободраны и придавлены разлетевшимися камнями. Одинокий лестничный пролет
ведет в никуда.
Бет сидит на камне и смотрит на разбитую статую, работу Денни. Это она.
Но не такая, как в жизни, а такая, какой ее видел Денни. Невозможно
красивая. Совершенная. Теперь - разбитая.
Я говорю: что это было, землетрясение?
И Денни говорит:
- Не совсем. Но тоже неслабое форсмажорное обстоятельство.
От башни - в буквальном смысле - не осталось и камня на камне.
Денни шмыгает носом и говорит:
- Ну от тебя и воняет, дружище.
Меня тут в полицию забирали, говорю. Пока отпустили, но пришлось дать
подписку о невыезде.
Все разошлись. Остался только один человек - черный сгорбленный силуэт
в свете горящих фар. Луч света дергается и сдвигается - машина сдает назад и
уезжает.
В лунном свете мы смотрим - я, Денни и Бет - на того, кто остался,
когда все ушли.
Это Пейдж Маршалл. Ее белый халат весь перепачкан, рукава закатаны до
локтей. Пластиковый больничный браслет - по-прежнему у нее на руке. Ее
легкие туфли намокли так, что аж хлюпают.
Денни выходит вперед и говорит ей:
- Прошу прощения, но тут какое-то недоразумение. И я говорю ему: нет,
все в порядке. Это не то, что он думает.
Пейдж подходит ближе и говорит:
- Вот, а я все еще здесь. - Ее темные волосы, обычно собранные в пучок,
сейчас растрепаны. Глаза припухли и покраснели. Она шмыгает носом, зябко
поводит плечами и говорит: - И это значит, что я сумасшедшая. Наверное, так.
Мы стоим - смотрим на камни, раскиданные по участку. Самые обыкновенные
камни. Ничего выдающегося.
Одна штанина у меня мокрая от дерьма и прилипает к ноге.
И я говорю:
- Ну вот. - Я говорю: - Кажется, я никого не спас и уже не спасу.
- Ну, ладно. - Пейдж протягивает мне руку и говорит: - Сможешь снять с
меня этот браслет?
И я говорю: я попробую.
Денни бродит среди камней, переворачивая их ногой. Потом наклоняется и
хочет поднять большой камень. Бет подходит помочь.
А мы с Пейдж просто стоим и смотрим друг на друга. И видим друг друга
по-настоящему: такими, какие мы есть. В первый раз.
Можно жить, позволяя другим решать все за нас: кто мы, какие мы.
Сумасшедшие или в здравом уме. Сексуально озабоченные или святые. Жертвы или
герои. Хорошие или плохие.
Можно сказать себе: пусть решают другие.
Пусть решает история.
Пусть наше прошлое определяет будущее.
А можно решать самим.
Может быть, это наша работа - изобрести что-то получше.
Где-то в деревьях плачет траурный голубь. Получается, сейчас полночь.
И Денни говорит:
- Эй, нам тут помощь нужна.
Пейдж идет помогать, и я тоже. Мы вчетвером разгребаем руками землю
вокруг большого тяжелого камня. В темноте, почти на ощупь. На ощупь камень
шершавый и холодный, и мы роем вокруг него, кажется, целую вечность, все
вместе - просто чтобы положить один камень на другой.
- Знаешь ту древнегреческую легенду про девушку? - вдруг говорит Пейдж.
Которая обвела на стене тень своего возлюбленного? Я говорю: да.
И она говорит:
- А знаешь, что было дальше? Она благополучно о нем забыла и изобрела
обои.
Это странно и жутко, но вот они мы: отцы пилигримы, чокнутые, не
вписавшиеся во время, - мы создаем свою собственную, альтернативную
реальность. Пытаемся сотворить мир из камней и хаоса.
Что получится - я не знаю.
Я не знаю, что это будет.
Мы искали, метались, бросались из крайности в крайность - и где
оказались в итоге? Здесь. На заброшенном пустыре, посреди ночи.
Но может быть, знать - это не обязательно. То, что мы строим сейчас, в
темноте, на руинах, - это может быть все, что угодно.
заявит об угоне.
Автобус выезжает на шоссе, и минут через десять, когда город
заканчивается и начинается пригород, мама говорит мальчику, чтобы он сел
впереди рядом с ней. Она достает из сумки красный дневник и вынимает оттуда
сложенную карту.
Встряхивает ее, разворачивает на руле, а свободной рукой опускает
стекло у себя в окне. Придерживает руль коленом. Смотрит на карту, потом -
на дорогу. Потом - снова на карту.
Потом комкает карту и вышвыривает в окно.
А глупый маленький мальчик просто сидит и смотрит.
Она говорит: возьми красный дневник.
Он отдает его ей, но она говорит:
- Нет. Открой на чистой странице. - Она говорит, чтобы он достал ручку
из бардачка. И побыстрее, потому что они уже подъезжают к реке.
Вдоль шоссе - дома, фермы, деревья. Потом они выезжают на мост через
реку.
- Быстрее, - говорит мама. - Нарисуй реку.
Как будто он только сейчас обнаружил ее, эту реку. Как будто он только
сейчас открыл этот мир. Она говорит: рисуй новую карту, свою. Это будет твой
мир. Только твой.
- Я не хочу, чтобы ты принимал мир таким, как он есть, - говорит она.
Она говорит:
- Я хочу, чтобы ты сотворил его заново. Чтобы когда-нибудь у тебя
получилось создать свой мир. Свою собственную реальность. Которая будет жить
по твоим законам. Я постараюсь тебя научить.
Она говорит ему: нарисуй реку. Нарисуй реку и горы, которые впереди. И
назови их. Только придумай свои слова - не те, которые уже есть, а
совсем-совсем новые, еще не затасканные и не перегруженные скрытым смыслом.
Придумай свои слова.
Создай свои символы.
Маленький мальчик задумался. Он сидит, грызет ручку; потом наклоняется
над тетрадкой, раскрытой у него на коленях, и рисует.
И реку, и горы.
А потом мальчик вырос и все забыл. Он бы, наверное, никогда и не
вспомнил про эти карты, если бы их не нашли полицейские. Но он все-таки
вспомнил, что когда-то он это сделал; что когда-то он это умел.
А тогда, на дороге, мама взглянула на карту в зеркало заднего вида и
сказала:
- Замечательно. - Она взглянула на часы и прибавила газу, и они поехали
еще быстрее. - А теперь напиши, как они называются. Река и горы на нашей
новой карте. И приготовься: тебе еще столько всего предстоит назвать.
Она сказала:
- Потому что в мире осталось только одно незанятое пространство - сфера
нематериального. Идеи, истории, искусство, музыка.
Он сказала:
- Потому что твои фантазии - это самое лучшее, что только может быть.
Она сказала:
- Потому что я не всегда буду рядом с тобой.
Но все дело в том, что глупый маленький мальчик боялся ответственности
- за себя, за свой мир. И он уже думал о том, что скоро они остановятся,
чтобы поесть, и там, в ресторане, он закатит истерику, чтобы маму арестовали
и увезли в тюрьму, и, может быть, если ему повезет, она больше уже никогда
за ним не вернется. Потому что ему надоели опасности и приключения и его
очень даже устраивала его глупая, скучная, обыкновенная жизнь - без мамы.
Уже тогда он выбирал межу мамой и надежностью, безопасностью и
уверенностью в завтрашнем дне.
Придерживая руль коленом, мама положила руки ему на плечи и спросила:
- Чего ты хочешь на обед?
И глупый маленький мальчик сказал, совершенно невинным тоном:
- Корн-догов.
Две руки обхватывают меня сзади. Кто-то из полицейских давит мне
кулаками под ребра и шепчет мне в ухо:
- Дыши! Дыши, черт возьми! Он шепчет мне в ухо:
- Все будет в порядке.
Он приподнимает меня над полом и шепчет:
- Все будет хорошо.
Резкий нажим на брюшную полость.
Кто-то стучит меня по спине - как врач стучит по спине новорожденного
младенца, чтобы тот закричал и сделал первый вдох, - и крышечка от бутылочки
с кетчупом вылетает у меня из горла. Кишечник непроизвольно опорожняется -
прямо в штаны. Два резиновых красных шара и все дерьмо, скопившееся за ними.
Вся моя частная жизнь - напоказ.
Скрывать больше нечего.
Обезьяна с каштанами.
В следующую секунду я падаю на пол. Я лежу на полу и рыдаю, а кто-то
мне говорит, что теперь все хорошо. Я живой. Меня спасли. Я чуть не умер, но
меня спасли. Кто-то прижимает к груди мою голову, и качает меня, как
ребенка, и говорит:
- Теперь все хорошо.
Кто-то подносит к моим губам стакан воды и говорит:
- Тише, тише, не плачь. Все уже позади.
Вокруг замка Денни собралась толпа: около тысячи человек, которых я
совершенно не помню и которые никогда не забудут меня.
Сейчас почти полночь. Грязный, вонючий, осиротевший, безработный и
нелюбимый, я пробираюсь сквозь толпу - в самую середину, где Денни. Я говорю
ему:
- Дружище. И он говорит:
- Привет.
Он смотрит на толпу людей. У каждого в руках - камень.
Он говорит:
- По-моему, зря ты сюда пришел.
После той передачи, говорит Денни, народ идет и идет. Несет камни.
Красивые камни. Очень красивые. Карьерный гранит и тесаный базальт.
Известняк и песчаник. Люди идут и идут. Несут раствор, мастерки и лопаты.
И все спрашивают:
- А где Виктор?
Людей столько, что они заполнили весь участок. Невозможно работать.
Каждый хочет вручить ему камень лично, говорит Денни. И каждый спрашивает
про тебя. Как дела у Виктора?
Все говорят, что в той передаче я выглядел просто ужасно.
Всего-то и нужно, чтобы кто-то из них похвалился, какой он герой. Как
он спас жизнь человеку. Как он спас Виктора в ресторане.
Как он спас мою жизнь.
«Пороховая бочка» - вот самое верное слово.
Где-то в дальнем конце участка какой-то герой все-таки выступает. И вот
они уже говорят все разом. Возбуждение расходится по толпе, как круги по
воде от брошенного камня. Невидимая граница между людьми, которые все еще
улыбаются и которые - уже нет, постепенно смещается к центру.
Между теми, кто пока герои и кто уже знает правду.
Люди растерянно озираются по сторонам. У них у каждого был такой повод
гордиться собой - и вот его больше нет. Буквально за считанные секунды все
спасители и герои превратились в обманутых идиотов. И пока первое потрясение
не прошло, они пребывают в некоторой прострации.
- Пора тебе делать ноги, дружище, - говорит Денни. Толпа стоит плотной
стеной, за которой даже не видно башни - ни стен, ни колонн, ни статуй, ни
лестниц. И кто-то кричит:
- Где Виктор?
И кто-то еще кричит:
- Дайте нам Виктора Манчини!
На самом деле я это вполне заслужил. Расстрельная команда. Моя
непомерно разросшаяся семья.
Кто-то включает фары своей машины, и вот он я - выхваченный лучом света
на фоне стены.
Моя гигантская тень нависает над толпой.
Вот он я: обманутый маленький дурачок, который верил, что в жизни можно
чего-то добиться, научиться чему-нибудь, что-то узнать, что-то приобрести,
быстро бегать и хорошо прятаться. И натрахаться вдоволь.
Между мной и горящими фарами - ряды и ряды людей. Около тысячи безликих
людей, которые думали, что они меня любят. Что они спасли мне жизнь. И вдруг
у них отобрали самое дорогое - их героическую легенду. А потом кто-то
заносит руку с камнем, и я закрываю глаза.
Мне нечем дышать, вены на шее вздулись. Лицо наливается кровью.
Что-то падает мне под ноги. Камень. Потом еще один камень. Еще дюжина.
Еще сотня. Камни ссыпаются мне под ноги, и земля содрогается от ударов.
Повсюду вокруг меня - камни. И люди кричат.
Мученичество святого Меня.
Я стою крепко зажмурив глаза, но они все равно слезятся от света фар.
Свет проникает сквозь закрытые веки, сквозь мою плоть и кровь. Свет кажется
красным. Глаза слезятся.
А камни все падают мне под ноги. Земля дрожит, люди кричат. Дрожь и
крики. Холодный пот. А потом вдруг становится тихо.
Я говорю Денни:
- Дружище.
Я так и стою с закрытыми глазами, шмыгаю носом и говорю:
- Что происходит?
И что-то мягкое и, судя по запаху, не очень чистое прижимается к моему
носу, и Денни говорит:
- Сморкайся, дружище.
Все разошлись. Ну, почти все.
Башня Денни - ее больше нет. Стена обвалилась. Колонны все
опрокинулись. Пьедесталы, статуи - разбиты. Там, где раньше был внутренний
дворик, теперь - россыпь камней. Куски раствора забили фонтан. Даже яблони
все ободраны и придавлены разлетевшимися камнями. Одинокий лестничный пролет
ведет в никуда.
Бет сидит на камне и смотрит на разбитую статую, работу Денни. Это она.
Но не такая, как в жизни, а такая, какой ее видел Денни. Невозможно
красивая. Совершенная. Теперь - разбитая.
Я говорю: что это было, землетрясение?
И Денни говорит:
- Не совсем. Но тоже неслабое форсмажорное обстоятельство.
От башни - в буквальном смысле - не осталось и камня на камне.
Денни шмыгает носом и говорит:
- Ну от тебя и воняет, дружище.
Меня тут в полицию забирали, говорю. Пока отпустили, но пришлось дать
подписку о невыезде.
Все разошлись. Остался только один человек - черный сгорбленный силуэт
в свете горящих фар. Луч света дергается и сдвигается - машина сдает назад и
уезжает.
В лунном свете мы смотрим - я, Денни и Бет - на того, кто остался,
когда все ушли.
Это Пейдж Маршалл. Ее белый халат весь перепачкан, рукава закатаны до
локтей. Пластиковый больничный браслет - по-прежнему у нее на руке. Ее
легкие туфли намокли так, что аж хлюпают.
Денни выходит вперед и говорит ей:
- Прошу прощения, но тут какое-то недоразумение. И я говорю ему: нет,
все в порядке. Это не то, что он думает.
Пейдж подходит ближе и говорит:
- Вот, а я все еще здесь. - Ее темные волосы, обычно собранные в пучок,
сейчас растрепаны. Глаза припухли и покраснели. Она шмыгает носом, зябко
поводит плечами и говорит: - И это значит, что я сумасшедшая. Наверное, так.
Мы стоим - смотрим на камни, раскиданные по участку. Самые обыкновенные
камни. Ничего выдающегося.
Одна штанина у меня мокрая от дерьма и прилипает к ноге.
И я говорю:
- Ну вот. - Я говорю: - Кажется, я никого не спас и уже не спасу.
- Ну, ладно. - Пейдж протягивает мне руку и говорит: - Сможешь снять с
меня этот браслет?
И я говорю: я попробую.
Денни бродит среди камней, переворачивая их ногой. Потом наклоняется и
хочет поднять большой камень. Бет подходит помочь.
А мы с Пейдж просто стоим и смотрим друг на друга. И видим друг друга
по-настоящему: такими, какие мы есть. В первый раз.
Можно жить, позволяя другим решать все за нас: кто мы, какие мы.
Сумасшедшие или в здравом уме. Сексуально озабоченные или святые. Жертвы или
герои. Хорошие или плохие.
Можно сказать себе: пусть решают другие.
Пусть решает история.
Пусть наше прошлое определяет будущее.
А можно решать самим.
Может быть, это наша работа - изобрести что-то получше.
Где-то в деревьях плачет траурный голубь. Получается, сейчас полночь.
И Денни говорит:
- Эй, нам тут помощь нужна.
Пейдж идет помогать, и я тоже. Мы вчетвером разгребаем руками землю
вокруг большого тяжелого камня. В темноте, почти на ощупь. На ощупь камень
шершавый и холодный, и мы роем вокруг него, кажется, целую вечность, все
вместе - просто чтобы положить один камень на другой.
- Знаешь ту древнегреческую легенду про девушку? - вдруг говорит Пейдж.
Которая обвела на стене тень своего возлюбленного? Я говорю: да.
И она говорит:
- А знаешь, что было дальше? Она благополучно о нем забыла и изобрела
обои.
Это странно и жутко, но вот они мы: отцы пилигримы, чокнутые, не
вписавшиеся во время, - мы создаем свою собственную, альтернативную
реальность. Пытаемся сотворить мир из камней и хаоса.
Что получится - я не знаю.
Я не знаю, что это будет.
Мы искали, метались, бросались из крайности в крайность - и где
оказались в итоге? Здесь. На заброшенном пустыре, посреди ночи.
Но может быть, знать - это не обязательно. То, что мы строим сейчас, в
темноте, на руинах, - это может быть все, что угодно.