Страница:
— Сеньор…
— Отвяжись, — отмахнулся он. Она не отпустила.
— Сеньор…
Он резко повернулся, и тогда она ударила его ножом в живот.
Он закричал, согнулся, стал оседать на асфальт. Толпа шарахнулась, оттеснив людей с носилками к входу в отель.
Спасти американца не удалось. Нож оказался отравленным. Старуха индианка в суматохе скрылась.
— Пришло время расставить последние акценты, Цезарь, — многозначительно начал Пэнки. — Ты, вероятно, уже догадался, дорогой мой, что мы создавали ОТРАГ не только для того, чтобы снабжать оружием Преторию и её друзей…
— Последнее время мы неплохо зарабатываем на этом, — заметил Цезарь.
— Верно… Дела «империи» пошли лучше, несмотря на потрясения, которые пришлось пережить.
— Пошли лучше, благодаря вам, Алоиз.
— Не без этого. — Фиолетовые губы Пэнки искривились подобием улыбки. — Цены на золото и нефть растут… «Империя» снова утвердилась на своих фундаментах. Но не все складывается как надо, Цезарь. Меня беспокоят Шарк и этот черномазый Линстер… Деньги на них уходят — отдачи нет.
— Линстер зависит от результатов работ Шарка.
— А сам сидит сложа руки? Он ещё не вооружил корабли.
— Сейчас главное, чтобы они снова могли летать…
— Что толку, пока они безоружны. Нужны боевые корабли, а не «летучие голландцы». Нет, Линстер с его упрямством мне перестаёт нравиться.
— Дайте алмазы, Алоиз. Линстер покажет, чего он стоит.
— Алмазы… Закупить столько, сколько ему надо, сейчас невозможно… А Шарк…
— Шарку, конечно, нелегко… Ему мешают…
— Мешают! Но мы его вооружили. У него есть чем отбиться… Он тоже дьявольски упрям… Можно было дать ему не только оружие, но и охрану. Он сам не захотел. Пусть выкручивается…
— В чем у него главная заминка?
Пэнки прикрыл глаза.
— Главная — в алмазах. Ищет на дне свой «алмазный слой» и не может найти.
— Пусть начинает добычу из кимберлитов.
— Не хочет. Считает пустой тратой времени…
— Надо его заставить, Алоиз.
— Заставь своего Линстера вооружить УЛАКи! Шарк так же упрям, как и Линстер. Ничего нет хуже гениев… Мы, однако, ушли в сторону от главного, Цезарь. Главное сейчас — ОТРАГ. Пора переходить к решающей операции…
— Что вы имеете в виду?
— Сейчас объясню…
Пэнки выдвинул ящик стола, достал коричневый пузырёк с таблетками, потом запустил руку подальше, пошарил и извлёк чёрную коробочку — кубик, в каких ювелиры хранят кольца. Он начал было открывать чёрный кубик, но раздумал, отставил его в сторону и принялся вытряхивать из пузырька на ладонь таблетки.
Цезарь поднялся с кресла, подошёл к окну кабинета. Внизу в обрамлении многоэтажных зданий лежал зелено-жёлто-коричневый прямоугольник Центрального парка. На дорожках сквозь поредевшую листву видны были дети, разноцветные детские коляски. Неяркое осеннее солнце превратило в золото стекла домов по восточной стороне Пятой авеню. Вдали над северными кварталами Манхэттена висели тяжёлые, сизо-чёрные тучи.
«Почему мне так чужд этот город? — думал Цезарь. — Я же родился здесь. Эта страна — моя родина, но, попадая сюда, я каждый раз считаю дни до отъезда. Вот и сейчас… Какое облегчение приносит мысль, что завтра улетаю, что впереди Канди, потом Ява, где ждёт встреча с доктором Хионгом. Наша работа с ним… Нет, я не выдержал бы, если бы пришлось провести жизнь в этом кабинете, как Алоиз, делая вид, что управляешь отсюда миром…»
— Иди же сюда, Цезарь, — позвал Пэнки, справившись с таблетками.
Он сидел выпрямившись в своём кресле президента-исполнителя главного банка «империи» — высокий, худой, торжественный, положив высохшую руку на чёрную коробочку-кубик.
«Что он ещё придумал? — размышлял Цезарь, подходя к столу и присаживаясь в кресло напротив. — У него такой вид, словно намеревается осчастливить меня».
— Я рад, Цезарь, что ты увлёкся делами наших полигонов, отдаёшь им столько времени, энергии. Именно это позволило мне сосредоточиться на других задачах… Недавно тут был с визитом Вайст. Он с большой похвалой отзывался о новом руководителе Антропологического центра, которого ты прислал… Как его?
— Доктор Суонг.
— Жаль, что азиат… Но, в конце концов, разница небольшая — японец, индонезиец… Важно, чтобы занимался настоящим делом.
— Конечно, Алоиз. Настоящее дело — главное…
— Оно ещё впереди… Но уже скоро… Теперь скоро… — Пэнки опять прикрыл глаза в говорил совсем тихо, словно размышляя вслух. — Мы думали дублировать главную операцию кораблями Линстера… Такие корабли могли бы осуществить её и целиком… Но, понимаешь, Цезарь, я все более не доверяю Линстеру. Если бы его можно было заменить… Как, по-твоему, не водит ли этот черномазый нас за нос? — Пэнки приоткрыл глаза и устремил немигающий взгляд на Цезаря.
— В отличие от Шарка он осуществил то, что обещал, — Цезарь пожал плечами, — его УЛАКи могут летать…
— Я не об этом… Отказы от полётов. Они смахивают на саботаж…
— Вздор!
— Хорошо… Оставим пока. На чем мы остановились? Да, Вайст… Работы, которые он начал… Дурацкая болтовня о разрядке долго не продлится. Но после подписи, которую американский президент по глупости оставил прошлым летом в Хельсинки, многие стали слишком доверчивыми… С нового года президент в Штатах будет новый. К сожалению, среди кандидатов не вижу человека, способного поставить надёжный заслон коммунизму. Придётся ждать ещё минимум четыре года… Поэтому ОТРАГ… — Пэнки проглотил ещё таблетку. — В ближайшие недели у Вайста начнёт работать фабрика по производству обогащённого урана.
— Для нашей атомной электростанции?
— Да, но не только… Когда пустим электростанцию, сможем получать плутоний, пригодный для производства ядерного оружия. ОТРАГ станет шестым обладателем водородной бомбы на Земле[14].
— Хотите торговать водородными бомбами, Алоиз?
— Не иронизируй. Водородная бомба ОТРАГа станет оружием устрашения…
— И ОТРАГ начнёт оспаривать мировое господство у американцев и русских?
— ОТРАГ создавался немцами, Цезарь. Прежде всего немцами. Ты забыл, что твой отец был немцем. И ты — немец, как он, как я, как Вайст и другие.
— Может, вам это покажется странным, Алоиз, но меньше всего я чувствую себя немцем, впрочем, и американцем тоже… Я слишком долго прожил на Востоке. Цейлон, Индонезия, даже Индия и Бирма мне ближе, чем Европа и обе Америки.
— Ты говоришь кощунственные вещи, Цезарь.
— У нас с вами откровенный разговор. Я сказал, как думаю. А вот относительно ядерных амбиций ОТРАГа — я категорически против. В мире уже накоплено чудовищное количество ядерного оружия, и дай бог, чтобы оно никогда не было пущено в ход. Мы создали в центре Африки бронированный кулак огромной силы. Зачем превращать его в ядерный? И уж во всяком случае, замахиваясь на такое превращение, следовало посоветоваться со мной, узнать мнение наших самых доверенных акционеров. Хорошо ещё, что все только в зародыше. Не поздно остановить лавину… Задумайтесь, Алоиз, вам-то зачем такое?
Пэнки сгорбился и прикрыл глаза рукой. Они долго сидели молча. Цезарь почти с состраданием глядел на этого старого, больного человека. Что заставляет его двигаться по пути зла, бесполезной жестокости, бессмысленной ненависти? Корыстолюбие? Нет, он живёт достаточно скромно. Жажда власти — тоже нет, он все время остаётся в тени. Тщеславие? Едва ли, оно предпочитает яркий свет. Месть — стремление во что бы то ни стало разрушить восстановленное? Но он не успеет насладиться плодами — ему просто не дожить… Тогда что же?
— Боже мой, Цезарь, — тихо произнёс Пэнки, не поднимая головы. — Ты ничего не понял… Ничего… Если бы ты знал, какой удар наносишь… Последние годы я работал… за тебя и… для тебя, Цезарь. Я видел в тебе… — он с трудом перевёл дыхание, — продолжателя… да, продолжателя… и немца.
— Не расстраивайтесь, Алоиз, — Цезарь попытался усмехнуться. — Право, не стоит. Мы не раз спорили с вами о деталях…
— Это не деталь, Цезарь…
— Не расстраивайтесь. Время терпит. Мы поговорим ещё… Поторгуемся… Может, и сойдёмся на производстве каких-нибудь ядерных мини-бомб или атомных пистолетов.
Пэнки не глядя протянул руку, нащупал чёрную коробочку-кубик и закинул её в ящик стола.
— Прощай, Цезарь, не жди… Я посижу немного, передохну.
Цезарь кивнул, вышел в приёмную. Его телохранители поднялись навстречу. Яйцеголовый секретарь встал, почтительно поклонился.
Уже садясь в машину, Цезарь подумал, что придётся отложить отъезд. Завтра он вызовет в Нью-Йорк Мигуэля Цвикка. Через две недели Америка выбирает очередного президента. В главном банке «империи» тоже будет новый президент-исполнитель… Цезарь предложит его кандидатуру на годовом собрании совета «империи». Пэнки останется консультантом с хорошим окладом и пенсией… Консультант — это всё-таки не президент-исполнитель… А сегодня надо ещё телефонировать Райе, предупредить, чтобы пока не ждала.
После ухода Цезаря Пэнки долго сидел неподвижно, подперев лоб ладонями. Потом распрямился, тяжело вздохнул, протянул руку к видеофону. На экране появился яйцеголовый секретарь.
— Зайдите, — коротко приказал Пэнки.
Секретарь тотчас очутился в кабинете, почтительно наклонил голову, ожидая новых приказаний.
— Сядьте.
Секретарь сел, вынул блокнот, приготовился.
— Не надо записывать. Кто возглавляет адвокатское бюро Феликса Крукса после его смерти?
— Сын — Феликс Крукс-младший.
— Там хранится завещание нашего босса.
— Возможно, сэр.
— Я сказал: там хранится завещание Цезаря Фигуранкайна. Пригласите завтра утром Феликса Крукса-младшего ко мне.
— Да, сэр.
Когда секретарь вышел, Пэнки снова подпёр голову руками. Прошептал чуть слышно:
— Ты сам виноват, Цезарь… Другого выхода нет… Что-то похожее на стон вырвалось из его впалой груди.
Вместо эпилога
— Отвяжись, — отмахнулся он. Она не отпустила.
— Сеньор…
Он резко повернулся, и тогда она ударила его ножом в живот.
Он закричал, согнулся, стал оседать на асфальт. Толпа шарахнулась, оттеснив людей с носилками к входу в отель.
Спасти американца не удалось. Нож оказался отравленным. Старуха индианка в суматохе скрылась.
— Пришло время расставить последние акценты, Цезарь, — многозначительно начал Пэнки. — Ты, вероятно, уже догадался, дорогой мой, что мы создавали ОТРАГ не только для того, чтобы снабжать оружием Преторию и её друзей…
— Последнее время мы неплохо зарабатываем на этом, — заметил Цезарь.
— Верно… Дела «империи» пошли лучше, несмотря на потрясения, которые пришлось пережить.
— Пошли лучше, благодаря вам, Алоиз.
— Не без этого. — Фиолетовые губы Пэнки искривились подобием улыбки. — Цены на золото и нефть растут… «Империя» снова утвердилась на своих фундаментах. Но не все складывается как надо, Цезарь. Меня беспокоят Шарк и этот черномазый Линстер… Деньги на них уходят — отдачи нет.
— Линстер зависит от результатов работ Шарка.
— А сам сидит сложа руки? Он ещё не вооружил корабли.
— Сейчас главное, чтобы они снова могли летать…
— Что толку, пока они безоружны. Нужны боевые корабли, а не «летучие голландцы». Нет, Линстер с его упрямством мне перестаёт нравиться.
— Дайте алмазы, Алоиз. Линстер покажет, чего он стоит.
— Алмазы… Закупить столько, сколько ему надо, сейчас невозможно… А Шарк…
— Шарку, конечно, нелегко… Ему мешают…
— Мешают! Но мы его вооружили. У него есть чем отбиться… Он тоже дьявольски упрям… Можно было дать ему не только оружие, но и охрану. Он сам не захотел. Пусть выкручивается…
— В чем у него главная заминка?
Пэнки прикрыл глаза.
— Главная — в алмазах. Ищет на дне свой «алмазный слой» и не может найти.
— Пусть начинает добычу из кимберлитов.
— Не хочет. Считает пустой тратой времени…
— Надо его заставить, Алоиз.
— Заставь своего Линстера вооружить УЛАКи! Шарк так же упрям, как и Линстер. Ничего нет хуже гениев… Мы, однако, ушли в сторону от главного, Цезарь. Главное сейчас — ОТРАГ. Пора переходить к решающей операции…
— Что вы имеете в виду?
— Сейчас объясню…
Пэнки выдвинул ящик стола, достал коричневый пузырёк с таблетками, потом запустил руку подальше, пошарил и извлёк чёрную коробочку — кубик, в каких ювелиры хранят кольца. Он начал было открывать чёрный кубик, но раздумал, отставил его в сторону и принялся вытряхивать из пузырька на ладонь таблетки.
Цезарь поднялся с кресла, подошёл к окну кабинета. Внизу в обрамлении многоэтажных зданий лежал зелено-жёлто-коричневый прямоугольник Центрального парка. На дорожках сквозь поредевшую листву видны были дети, разноцветные детские коляски. Неяркое осеннее солнце превратило в золото стекла домов по восточной стороне Пятой авеню. Вдали над северными кварталами Манхэттена висели тяжёлые, сизо-чёрные тучи.
«Почему мне так чужд этот город? — думал Цезарь. — Я же родился здесь. Эта страна — моя родина, но, попадая сюда, я каждый раз считаю дни до отъезда. Вот и сейчас… Какое облегчение приносит мысль, что завтра улетаю, что впереди Канди, потом Ява, где ждёт встреча с доктором Хионгом. Наша работа с ним… Нет, я не выдержал бы, если бы пришлось провести жизнь в этом кабинете, как Алоиз, делая вид, что управляешь отсюда миром…»
— Иди же сюда, Цезарь, — позвал Пэнки, справившись с таблетками.
Он сидел выпрямившись в своём кресле президента-исполнителя главного банка «империи» — высокий, худой, торжественный, положив высохшую руку на чёрную коробочку-кубик.
«Что он ещё придумал? — размышлял Цезарь, подходя к столу и присаживаясь в кресло напротив. — У него такой вид, словно намеревается осчастливить меня».
— Я рад, Цезарь, что ты увлёкся делами наших полигонов, отдаёшь им столько времени, энергии. Именно это позволило мне сосредоточиться на других задачах… Недавно тут был с визитом Вайст. Он с большой похвалой отзывался о новом руководителе Антропологического центра, которого ты прислал… Как его?
— Доктор Суонг.
— Жаль, что азиат… Но, в конце концов, разница небольшая — японец, индонезиец… Важно, чтобы занимался настоящим делом.
— Конечно, Алоиз. Настоящее дело — главное…
— Оно ещё впереди… Но уже скоро… Теперь скоро… — Пэнки опять прикрыл глаза в говорил совсем тихо, словно размышляя вслух. — Мы думали дублировать главную операцию кораблями Линстера… Такие корабли могли бы осуществить её и целиком… Но, понимаешь, Цезарь, я все более не доверяю Линстеру. Если бы его можно было заменить… Как, по-твоему, не водит ли этот черномазый нас за нос? — Пэнки приоткрыл глаза и устремил немигающий взгляд на Цезаря.
— В отличие от Шарка он осуществил то, что обещал, — Цезарь пожал плечами, — его УЛАКи могут летать…
— Я не об этом… Отказы от полётов. Они смахивают на саботаж…
— Вздор!
— Хорошо… Оставим пока. На чем мы остановились? Да, Вайст… Работы, которые он начал… Дурацкая болтовня о разрядке долго не продлится. Но после подписи, которую американский президент по глупости оставил прошлым летом в Хельсинки, многие стали слишком доверчивыми… С нового года президент в Штатах будет новый. К сожалению, среди кандидатов не вижу человека, способного поставить надёжный заслон коммунизму. Придётся ждать ещё минимум четыре года… Поэтому ОТРАГ… — Пэнки проглотил ещё таблетку. — В ближайшие недели у Вайста начнёт работать фабрика по производству обогащённого урана.
— Для нашей атомной электростанции?
— Да, но не только… Когда пустим электростанцию, сможем получать плутоний, пригодный для производства ядерного оружия. ОТРАГ станет шестым обладателем водородной бомбы на Земле[14].
— Хотите торговать водородными бомбами, Алоиз?
— Не иронизируй. Водородная бомба ОТРАГа станет оружием устрашения…
— И ОТРАГ начнёт оспаривать мировое господство у американцев и русских?
— ОТРАГ создавался немцами, Цезарь. Прежде всего немцами. Ты забыл, что твой отец был немцем. И ты — немец, как он, как я, как Вайст и другие.
— Может, вам это покажется странным, Алоиз, но меньше всего я чувствую себя немцем, впрочем, и американцем тоже… Я слишком долго прожил на Востоке. Цейлон, Индонезия, даже Индия и Бирма мне ближе, чем Европа и обе Америки.
— Ты говоришь кощунственные вещи, Цезарь.
— У нас с вами откровенный разговор. Я сказал, как думаю. А вот относительно ядерных амбиций ОТРАГа — я категорически против. В мире уже накоплено чудовищное количество ядерного оружия, и дай бог, чтобы оно никогда не было пущено в ход. Мы создали в центре Африки бронированный кулак огромной силы. Зачем превращать его в ядерный? И уж во всяком случае, замахиваясь на такое превращение, следовало посоветоваться со мной, узнать мнение наших самых доверенных акционеров. Хорошо ещё, что все только в зародыше. Не поздно остановить лавину… Задумайтесь, Алоиз, вам-то зачем такое?
Пэнки сгорбился и прикрыл глаза рукой. Они долго сидели молча. Цезарь почти с состраданием глядел на этого старого, больного человека. Что заставляет его двигаться по пути зла, бесполезной жестокости, бессмысленной ненависти? Корыстолюбие? Нет, он живёт достаточно скромно. Жажда власти — тоже нет, он все время остаётся в тени. Тщеславие? Едва ли, оно предпочитает яркий свет. Месть — стремление во что бы то ни стало разрушить восстановленное? Но он не успеет насладиться плодами — ему просто не дожить… Тогда что же?
— Боже мой, Цезарь, — тихо произнёс Пэнки, не поднимая головы. — Ты ничего не понял… Ничего… Если бы ты знал, какой удар наносишь… Последние годы я работал… за тебя и… для тебя, Цезарь. Я видел в тебе… — он с трудом перевёл дыхание, — продолжателя… да, продолжателя… и немца.
— Не расстраивайтесь, Алоиз, — Цезарь попытался усмехнуться. — Право, не стоит. Мы не раз спорили с вами о деталях…
— Это не деталь, Цезарь…
— Не расстраивайтесь. Время терпит. Мы поговорим ещё… Поторгуемся… Может, и сойдёмся на производстве каких-нибудь ядерных мини-бомб или атомных пистолетов.
Пэнки не глядя протянул руку, нащупал чёрную коробочку-кубик и закинул её в ящик стола.
— Прощай, Цезарь, не жди… Я посижу немного, передохну.
Цезарь кивнул, вышел в приёмную. Его телохранители поднялись навстречу. Яйцеголовый секретарь встал, почтительно поклонился.
Уже садясь в машину, Цезарь подумал, что придётся отложить отъезд. Завтра он вызовет в Нью-Йорк Мигуэля Цвикка. Через две недели Америка выбирает очередного президента. В главном банке «империи» тоже будет новый президент-исполнитель… Цезарь предложит его кандидатуру на годовом собрании совета «империи». Пэнки останется консультантом с хорошим окладом и пенсией… Консультант — это всё-таки не президент-исполнитель… А сегодня надо ещё телефонировать Райе, предупредить, чтобы пока не ждала.
После ухода Цезаря Пэнки долго сидел неподвижно, подперев лоб ладонями. Потом распрямился, тяжело вздохнул, протянул руку к видеофону. На экране появился яйцеголовый секретарь.
— Зайдите, — коротко приказал Пэнки.
Секретарь тотчас очутился в кабинете, почтительно наклонил голову, ожидая новых приказаний.
— Сядьте.
Секретарь сел, вынул блокнот, приготовился.
— Не надо записывать. Кто возглавляет адвокатское бюро Феликса Крукса после его смерти?
— Сын — Феликс Крукс-младший.
— Там хранится завещание нашего босса.
— Возможно, сэр.
— Я сказал: там хранится завещание Цезаря Фигуранкайна. Пригласите завтра утром Феликса Крукса-младшего ко мне.
— Да, сэр.
Когда секретарь вышел, Пэнки снова подпёр голову руками. Прошептал чуть слышно:
— Ты сам виноват, Цезарь… Другого выхода нет… Что-то похожее на стон вырвалось из его впалой груди.
Вместо эпилога
ЭТО НЕ КОНЕЦ…
«Поводов для оптимизма все меньше… С каждым днём растут запасы оружия, все более разрушительного и чудовищного. Земля уже прогибается под его тяжестью… Безработица, инфляция, отравление природы, насилие, терроризм, региональные военные конфликты — таков наш мир… Гибнут люди в Никарагуа, Ливане, Анголе, в бессмысленнейшей ирано-иракской войне. Голодают сотни миллионов в Азии, Африке, Латинской Америке, а миллиарды долларов текут на вооружения…
Лишь раз за минувшие двадцать лет я почувствовала себя по-настоящему оптимисткой. Это было в день подписания хельсинкских соглашений. Показалось, что человечество повернёт на путь разума, к подлинной разрядке, мирному сосуществованию, разоружению. Я тогда ещё работала в Москве. Не слишком много лет прошло, а как все изменилось…»
Мэй вздохнула, захлопнула блокнот. «Зачем пишу это? Застарелая привычка стареющей журналистки, у которой все в прошлом и ничего впереди».
Она встала, подошла к окну, подняла раму. Ночь пахнула влажной духотой. Внизу искрился россыпями огней её Лос-Андж, который когда-то она так любила. Мэй оперлась о подоконник, бездумно вглядываясь в мерцание миллионов разноцветных искр, жёлто-оранжевую подсветку бульваров, багровые сполохи реклам. По хайвеям бежали реки света — поток машин не редел и к ночи.
«Что ж, город как город — не хуже и не лучше многих других. Богатый, ярко освещённый, кичащийся роскошью, раздувающийся от гордыни и тщеславия и одновременно больной, несчастный, в червоточинах нищеты и отчаяния».
Где-то вдалеке возник стонущий звук полицейской сирены, он то замолкал, то прорывался снова — настойчивый, тревожный, остерегающий. Кто-то убегает, кто-то пытается поймать… Каждую ночь там внизу совершаются сотни преступлений. Убивают, грабят, калечат, насилуют, отравляют, давят машинами и душат в машинах. А сколько голодных, запуганных, измученных тоской, одиночеством, отчаянием в этом океане огней. Сколько готовых уйти из жизни, готовых стать преступниками. Город как город!.. Прекрасный и отвратительный. Пенящийся от наслаждений и омертвелый, опустошённый…
Зябко передёрнув плечами, Мэй закрыла окно. Вот и она — по-прежнему одна… Всю жизнь одна… Когда они встречались со Стивом последний раз? Когда встретятся снова и встретятся ли?.. Он продолжает балансировать на лезвии риска — донкихот конца XX века, благородный гангстер, за голову которого назначены награды. Чего он добился вместе со своим другом — мечтателем и разорившимся миллионером Цезарем? Выход из игры их злого гения Пэнки обернулся крахом «империи». Цезарь возвратился к своим древним рукописям, Стив вынужден скрываться, а ОТРАГ продолжает существовать… Шквал разоблачительных статей, пронёсшийся несколько лет назад, не причинил «змеиной норе» большого вреда. А теперь, в обстановке военной истерии, ОТРАГ стал вполне респектабельной фирмой…
Звякнул телефон. Мэй глянула на часы. Скоро одиннадцать. Уже давно ей никто не звонит в такую пору. Кто это? А вдруг… Она схватила трубку:
— Алло.
— Мэй?.. Привет! Говорит Бен Джонс. Не забыла такого?
— О-о, Бен! Откуда ты взялся?
— Только что из Лимы. Слушай, Мэй, поразительная новость… Можно я сейчас загляну к тебе?
— Конечно, если для тебя не поздно…
— Для меня ничего никогда не поздно. Ты ещё не ложилась?
— Нет… Приезжай.
В трубке щёлкнуло. Мэй продолжала держать её возле уха, но Бен, видимо, уже отключился. Она опустила трубку на аппарат, покачала головой: «И этот не изменился, даже став миллионером. Такой же суматошный и безалаберный, как двадцать лет назад. Даже не сказал, откуда звонит».
Бен появился через час. Сунул в руки Мэй какой-то свёрток, чмокнул её в ухо, опустил свой шикарный плащ на стояк для обуви.
— Повесь на вешалку, Бен.
— Неважно… Я ненадолго. Звонил из аэропорта. Но пришлось сделать крюк. В Голливуде какое-то сборище. Толпы, факелы, полиция…
— Вечером в «Чаше»[15] должен был состояться митинг в защиту мира. Я тоже собиралась пойти. — Мэй усмехнулась.
— Правильно сделала, что не пошла… Полиция зверствует. Видел, как волокли арестованных… А это тебе, — Бен ткнул пальцем в свёрток, который Мэй продолжала держать в руках, — перуанское пончо из шерсти ламы.
— Спасибо… Дай поцелую тебя.
— Ручная работа индейцев кечуа, — Бен явно был растроган, — думаю, понравится.
Мэй провела его в комнату, усадила в кресло.
— Съешь что-нибудь? Я приготовлю.
— Нет, нет и нет. Выпить могу.
— Пива?
— Лучше сок.
— С ромом?
— Сокровище моё. Давно не употребляю.
— Невозможно, Бен.
— Увы, возможно. Тут, — Бен постучал себя в грудь, — перебои, аритмия, стенокардия, гипертония, ещё что-то. Понимаешь, разбогатев, имеет смысл поберечь себя.
— Тогда пей сок и молоко. Ты неплохо выглядишь. В меру пополнел, хороший загар, кажется, и волос стало побольше…
— Тебе могу признаться. Волос мне добавили. Сделал небольшую операцию. Лысины теперь не в моде… Ты тоже неплохо выглядишь, Мэй, в твои сорок…
— Спасибо, как всегда, ты ужасно галантен.
— Сколько времени мы не виделись?
— Лет десять, наверно… Последний раз — когда я приезжала в отпуск из Москвы.
— Подумать только… Как летит время! Десять лет назад я только разворачивался.
— Ты уже и тогда был миллионером. Твои джинсы сделали небывалую карьеру.
— А сейчас я одеваю полмира, Мэй. Ну, может, немного меньше… И ещё, — он снизил голос, — одеваю армии. Настоящие… В наше время военные заказы — это… — он многозначительно поднял палец, — это военные заказы, сокровище моё…
— А в Перу ты что делал?
— У меня там фабрики. Было две, теперь три. Скоро будет четвёртая. Сейчас там выгодно вкладывать наши зелёные бумажки. Слушай, Мэй, я к тебе в связи с этой поездкой… Лет двадцать назад, когда я ещё работал в «Универсум», мне однажды пришлось снабдить Стива Роулинга кардинальским облачением из нашего киношного гардероба. Я ещё тогда нечаянно, — Бен хихикнул, — залил подол сутаны каким-то красным соком — ну, был под мухой и залил… Стив куда-то увёз облачение, потом прислал мне обратно по почте. А потом началось… Его обвинили в убийстве кардинала Карлоса де Эспинозы. Меня тоже таскали из-за этой посылки, будь она проклята, — ничему не хотели верить.
— Я знаю, — тихо сказала Мэй, — Стив мне рассказывал.
— Так представь себе, в Лиме я встретил Карлоса де Эспинозу — того самого, из-за которого все получилось…
— И о нем знаю, Бен. Это дядя Стива. Он был кардиналом и отказался от сана. По профессии он астроном, работал в обсерватории Ватикана.
— Сейчас он профессор в университете. И понимаешь, на лекциях по астрономии он тоже твердит о мире, о борьбе за мир. И его слушают… Ну так вот… Только ты не волнуйся, Мэй! Он мне сказал, что… Стив жив.
— Да?.. А что ему известно?
— Ты не удивлена? А я думал…
— Бен, я слышала столько небылиц о Стиве. — Мэй вздохнула, опустила голову. — Меня ничем не удивишь. Но всё-таки, что ты узнал?
— Понимаешь, история поразительная. Нас познакомили в Лиме — в смысле, меня с этим дядей… В разговоре я упомянул про его тёзку-кардинала, и тогда он… Короче, он сказал, что недавно видел Стива, что Стив написал книгу, что она печатается в Лиме и обязательно станет бестселлером. Там какие-то разоблачения, и эта книга — вода на мельницу борцов за мир. То есть, не в смысле, что книга — вода, а что она — документ огромного значения. Он — дядя — даже написал предисловие… — Бен выжидающе уставился на Мэй. — Странно, ты, кажется, действительно не удивлена… Тебе что-нибудь известно?
— Когда-то давно Стив думал о подобной книге.
— Но сам Стив, Мэй, — ты знала, что он жив?
Мэй заколебалась… «Сказать или нет? Бен был и остался болтуном, но если ему известно об этой книге… И его встреча с дядей Стива. Надо же, такое совпадение…»
— Стива Роулинга давно не существует, Бен, — начала она совсем тихо, — того Стива, которого мы с тобой помним. Тот, кто написал эту книгу, — совсем другой человек…
У Бена округлились глаза:
— Ты хочешь сказать, что кто-то подшивается под Стива?
— Нет… Просто тот человек не интересует меня.
— Вот что… Тогда понятно. — Бен захлопал глазами, и Мэй догадалась, что он ничего не понял. — Понятно, — повторил Бен не очень уверенно. — Ты извини, Мэй. А я — то думал… Ну, я поеду… Меня ждут.
Уже в передней, когда Бен снова облачился в свой супермодный плащ, Мэй сказала:
— Знаешь, Бен, пожалуй, не стоит никому рассказывать об этой истории…
— Ха… Считаешь меня совсем идиотом?.. Ни-ни… Больше никому… Ну, чао, сокровище моё. Даже не спросил, как ты живёшь.
Мэн усмехнулась:
— Живу, как видишь… Все о’кей.
— Любимое выражение Стива, помнишь? Кстати, книга выйдет под псевдонимом. Автор — Джон Смит. Чао!
— Чао, Бен.
Дверь захлопнулась. Мэй задвинула засовы, наложила цепочку. Подумала. «Написал всё-таки… Журналист в нём победил… Ах, Стив, Стив…»
Она снова подошла к окну. Город внизу продолжал искриться огнями. Она вздохнула: «Пожалуй, сегодня уже не заснуть…».
Присев к столу, она раскрыла свой блокнот на записях последних недель. «…Год выдался особенно тревожный… Угроза нового витка спирали вооружений становится трагической реальностью. Наша администрация во главе с новым президентом взяла курс на грубую силу. В конгрессе обсуждается небывалый военный бюджет — почти миллиард долларов в день на военные расходы. История такого ещё не знала. Новые межконтинентальные ракеты чудовищной разрушительной силы; новые самоуправляемые крылатые ракеты с ядерными боеголовками, летящие к целям над самой поверхностью земли; новые самолёты-бомбардировщики; лазерные лучи смерти; новое химическое оружие…» Она взглянула на дату — это запись на последней сессии конгресса. А вот три дня спустя: «В разработку, производство и испытания новых видов ядерного, химического и бактериологического оружия включается все большее число компаний, исследовательских институтов, кафедр, лабораторий, заводов, раскинувшихся по всей территории Штатов — от Нью-Йорка до Калифорнии и от Иллинойса до Техаса и Флориды». Мэй горько усмехнулась: «Так отвечает Америка на советские предложения о разоружении».
Несколькими страницами дальше: «Военно-промышленный комплекс растёт и разбухает буквально на глазах, черпая без меры из испечённого им лее „ядерного пирога“. Корпорации-киты — „Рокуэлл интернэшнл“, „Дженерал электрик“, „Бендикс“, „Дженерал дайнэмикс“, „Юнайтед текнолоджиз“, „Макдонелл-Дуглас“, „Мартин-Мариетта“ — едва справляются с военными заказами на сотни миллионов долларов. Надёжно срабатывает машина „отдачи“… Оружейные магнаты, щедро субсидировавшие предвыборную кампанию нового хозяина Белого дома, стригут теперь купоны…»
Мэй покачала головой: «Газеты, захлёбываясь, твердят об экономическом чуде, о новом „просперити“, которое идёт на смену застою и инфляции. Да, доходы монополий растут, ставки банковского кредита — тоже… Но сквозь эйфорию силы, упоение богатством и, казалось бы, неограниченными возможностями Америки все отчётливее прорывается другое — растущий страх за последствия милитаризации, протесты миллионов простых американцев, требования прислушаться к голосу рассудка, который звучит из Москвы…»
Мэй перелистала ещё несколько страниц. Вот последние записи:
«…В Европе, на других континентах и в самой Америке нарастает антивоенное движение. Люди разного общественного положения, с разными политическими убеждениями и социальными идеалами, молодые и старые, мужчины и женщины, люди с разным цветом кожи, говорящие на множестве языков, объединяются в едином устремлении — сохранить мир на своей небольшой планете. Совсем небольшой перед чудовищной мощью и скоростями сил разрушения…
Борьба за сохранение мира на Земле, которую недавно один из вашингтонских администраторов презрительно окрестил «террором улицы», качественно меняется. Митинги и массовые шествия, «цепи мира» и молодёжные пикники на дорогах к американским военным базам превращаются в суровый всеобъемлющий протест против политических, идеологических и военно-стратегических стереотипов мышления. Минувшей осенью в ФРГ этот протест объединил рабочих и интеллектуальную элиту, христиан и коммунистов, консерваторов и социал-демократов. Более трех тысяч делегатов представительного научного форума — учёные из разных стран Европы и Америки — решительно высказались против новых вооружений.
В парламенте «старой, доброй» консервативной Англии в ответ на наши воинственные призывы прозвучали трезвые голоса, что крайне опасно для судеб мира низводить все сложные проблемы и корни исторических событий до уровня комиксов, что смехотворны попытки нашей новой администрации навязать мировой общественности идею, будто «все беды современного мира исходят от коммунизма».
В Амстердаме международный комитет экспертов здравоохранения огласил «сценарий апокалипсиса» — прогноз последствий и жертв «ограниченной» и «неограниченной» ядерной войны. Кратковременная ядерная война в Европе, «ограниченная», например, территорией двух немецких государств, повлекла бы за собой, как минимум, 10 миллионов убитых и столько же раненых…
В случае «неограниченной» мировой войны практически мгновенно погибло бы более миллиарда жителей планеты и столько же было бы ранено. Но судьба раненых оказалась бы ещё более трагической… Спасти их будет некому. Врачей останется слишком мало, и они не смогут добраться до большинства раненых через радиоактивные развалины, в километровых тучах радиоактивной пыли, без транспорта, электричества, без воды, без лекарств и инструментов…»
Мэй откинулась в кресле, прикрыла глаза: «Именно сценарий апокалипсиса! Кажется, он не произвёл впечатления только в Белом доме. Потому ли, что там нервы крепки, или оттого, что его содержание выходит за пределы, доступные ограниченному воображению? Какое-то безумие! Почему они не хотят поверить в искренность Москвы?.. Что в этой ситуации может сделать книга Стива? Последняя ставка в отчаянной игре, начатой двадцать лет назад. На что он ещё рассчитывает? Бедный мой Дон-Кихот…»
Однако Мэй ошибалась. Ставка не была последней…
Стив и Тибб смотрели телевизионную передачу. Шла специальная сессия, на которую были приглашены сто самых известных учёных планеты. Сессия посвящалась борьбе за сохранение мира. Учёные призывали учёных объединить усилия для разоружения самой науки.
— Именно наукой двадцатого века созданы чудовищные средства, способные уничтожить человечество и саму жизнь на Земле, — говорил представитель Советского Союза. — Ответственность учёных сейчас велика, как никогда. Их слово в борьбе за сохранение мира необыкновенно велико. Не к созданию новых, ещё более страшных видов оружия, а к возведению мостов дружбы и доверия между противостоящими государствами и народами должны быть устремлены наши усилия. Лишь седьмая часть того, что сейчас расходуется на вооружения, могла бы спасти от неизбежной голодной смерти десятки миллионов людей, излечить миллионы больных, облегчить жизнь сотен миллионов. Никогда за всю историю цивилизации не было столь огромной и бессмысленной траты ценностей, создаваемых разумом и трудом человека. Пора остановиться, пока не поздно…
Лишь раз за минувшие двадцать лет я почувствовала себя по-настоящему оптимисткой. Это было в день подписания хельсинкских соглашений. Показалось, что человечество повернёт на путь разума, к подлинной разрядке, мирному сосуществованию, разоружению. Я тогда ещё работала в Москве. Не слишком много лет прошло, а как все изменилось…»
Мэй вздохнула, захлопнула блокнот. «Зачем пишу это? Застарелая привычка стареющей журналистки, у которой все в прошлом и ничего впереди».
Она встала, подошла к окну, подняла раму. Ночь пахнула влажной духотой. Внизу искрился россыпями огней её Лос-Андж, который когда-то она так любила. Мэй оперлась о подоконник, бездумно вглядываясь в мерцание миллионов разноцветных искр, жёлто-оранжевую подсветку бульваров, багровые сполохи реклам. По хайвеям бежали реки света — поток машин не редел и к ночи.
«Что ж, город как город — не хуже и не лучше многих других. Богатый, ярко освещённый, кичащийся роскошью, раздувающийся от гордыни и тщеславия и одновременно больной, несчастный, в червоточинах нищеты и отчаяния».
Где-то вдалеке возник стонущий звук полицейской сирены, он то замолкал, то прорывался снова — настойчивый, тревожный, остерегающий. Кто-то убегает, кто-то пытается поймать… Каждую ночь там внизу совершаются сотни преступлений. Убивают, грабят, калечат, насилуют, отравляют, давят машинами и душат в машинах. А сколько голодных, запуганных, измученных тоской, одиночеством, отчаянием в этом океане огней. Сколько готовых уйти из жизни, готовых стать преступниками. Город как город!.. Прекрасный и отвратительный. Пенящийся от наслаждений и омертвелый, опустошённый…
Зябко передёрнув плечами, Мэй закрыла окно. Вот и она — по-прежнему одна… Всю жизнь одна… Когда они встречались со Стивом последний раз? Когда встретятся снова и встретятся ли?.. Он продолжает балансировать на лезвии риска — донкихот конца XX века, благородный гангстер, за голову которого назначены награды. Чего он добился вместе со своим другом — мечтателем и разорившимся миллионером Цезарем? Выход из игры их злого гения Пэнки обернулся крахом «империи». Цезарь возвратился к своим древним рукописям, Стив вынужден скрываться, а ОТРАГ продолжает существовать… Шквал разоблачительных статей, пронёсшийся несколько лет назад, не причинил «змеиной норе» большого вреда. А теперь, в обстановке военной истерии, ОТРАГ стал вполне респектабельной фирмой…
Звякнул телефон. Мэй глянула на часы. Скоро одиннадцать. Уже давно ей никто не звонит в такую пору. Кто это? А вдруг… Она схватила трубку:
— Алло.
— Мэй?.. Привет! Говорит Бен Джонс. Не забыла такого?
— О-о, Бен! Откуда ты взялся?
— Только что из Лимы. Слушай, Мэй, поразительная новость… Можно я сейчас загляну к тебе?
— Конечно, если для тебя не поздно…
— Для меня ничего никогда не поздно. Ты ещё не ложилась?
— Нет… Приезжай.
В трубке щёлкнуло. Мэй продолжала держать её возле уха, но Бен, видимо, уже отключился. Она опустила трубку на аппарат, покачала головой: «И этот не изменился, даже став миллионером. Такой же суматошный и безалаберный, как двадцать лет назад. Даже не сказал, откуда звонит».
Бен появился через час. Сунул в руки Мэй какой-то свёрток, чмокнул её в ухо, опустил свой шикарный плащ на стояк для обуви.
— Повесь на вешалку, Бен.
— Неважно… Я ненадолго. Звонил из аэропорта. Но пришлось сделать крюк. В Голливуде какое-то сборище. Толпы, факелы, полиция…
— Вечером в «Чаше»[15] должен был состояться митинг в защиту мира. Я тоже собиралась пойти. — Мэй усмехнулась.
— Правильно сделала, что не пошла… Полиция зверствует. Видел, как волокли арестованных… А это тебе, — Бен ткнул пальцем в свёрток, который Мэй продолжала держать в руках, — перуанское пончо из шерсти ламы.
— Спасибо… Дай поцелую тебя.
— Ручная работа индейцев кечуа, — Бен явно был растроган, — думаю, понравится.
Мэй провела его в комнату, усадила в кресло.
— Съешь что-нибудь? Я приготовлю.
— Нет, нет и нет. Выпить могу.
— Пива?
— Лучше сок.
— С ромом?
— Сокровище моё. Давно не употребляю.
— Невозможно, Бен.
— Увы, возможно. Тут, — Бен постучал себя в грудь, — перебои, аритмия, стенокардия, гипертония, ещё что-то. Понимаешь, разбогатев, имеет смысл поберечь себя.
— Тогда пей сок и молоко. Ты неплохо выглядишь. В меру пополнел, хороший загар, кажется, и волос стало побольше…
— Тебе могу признаться. Волос мне добавили. Сделал небольшую операцию. Лысины теперь не в моде… Ты тоже неплохо выглядишь, Мэй, в твои сорок…
— Спасибо, как всегда, ты ужасно галантен.
— Сколько времени мы не виделись?
— Лет десять, наверно… Последний раз — когда я приезжала в отпуск из Москвы.
— Подумать только… Как летит время! Десять лет назад я только разворачивался.
— Ты уже и тогда был миллионером. Твои джинсы сделали небывалую карьеру.
— А сейчас я одеваю полмира, Мэй. Ну, может, немного меньше… И ещё, — он снизил голос, — одеваю армии. Настоящие… В наше время военные заказы — это… — он многозначительно поднял палец, — это военные заказы, сокровище моё…
— А в Перу ты что делал?
— У меня там фабрики. Было две, теперь три. Скоро будет четвёртая. Сейчас там выгодно вкладывать наши зелёные бумажки. Слушай, Мэй, я к тебе в связи с этой поездкой… Лет двадцать назад, когда я ещё работал в «Универсум», мне однажды пришлось снабдить Стива Роулинга кардинальским облачением из нашего киношного гардероба. Я ещё тогда нечаянно, — Бен хихикнул, — залил подол сутаны каким-то красным соком — ну, был под мухой и залил… Стив куда-то увёз облачение, потом прислал мне обратно по почте. А потом началось… Его обвинили в убийстве кардинала Карлоса де Эспинозы. Меня тоже таскали из-за этой посылки, будь она проклята, — ничему не хотели верить.
— Я знаю, — тихо сказала Мэй, — Стив мне рассказывал.
— Так представь себе, в Лиме я встретил Карлоса де Эспинозу — того самого, из-за которого все получилось…
— И о нем знаю, Бен. Это дядя Стива. Он был кардиналом и отказался от сана. По профессии он астроном, работал в обсерватории Ватикана.
— Сейчас он профессор в университете. И понимаешь, на лекциях по астрономии он тоже твердит о мире, о борьбе за мир. И его слушают… Ну так вот… Только ты не волнуйся, Мэй! Он мне сказал, что… Стив жив.
— Да?.. А что ему известно?
— Ты не удивлена? А я думал…
— Бен, я слышала столько небылиц о Стиве. — Мэй вздохнула, опустила голову. — Меня ничем не удивишь. Но всё-таки, что ты узнал?
— Понимаешь, история поразительная. Нас познакомили в Лиме — в смысле, меня с этим дядей… В разговоре я упомянул про его тёзку-кардинала, и тогда он… Короче, он сказал, что недавно видел Стива, что Стив написал книгу, что она печатается в Лиме и обязательно станет бестселлером. Там какие-то разоблачения, и эта книга — вода на мельницу борцов за мир. То есть, не в смысле, что книга — вода, а что она — документ огромного значения. Он — дядя — даже написал предисловие… — Бен выжидающе уставился на Мэй. — Странно, ты, кажется, действительно не удивлена… Тебе что-нибудь известно?
— Когда-то давно Стив думал о подобной книге.
— Но сам Стив, Мэй, — ты знала, что он жив?
Мэй заколебалась… «Сказать или нет? Бен был и остался болтуном, но если ему известно об этой книге… И его встреча с дядей Стива. Надо же, такое совпадение…»
— Стива Роулинга давно не существует, Бен, — начала она совсем тихо, — того Стива, которого мы с тобой помним. Тот, кто написал эту книгу, — совсем другой человек…
У Бена округлились глаза:
— Ты хочешь сказать, что кто-то подшивается под Стива?
— Нет… Просто тот человек не интересует меня.
— Вот что… Тогда понятно. — Бен захлопал глазами, и Мэй догадалась, что он ничего не понял. — Понятно, — повторил Бен не очень уверенно. — Ты извини, Мэй. А я — то думал… Ну, я поеду… Меня ждут.
Уже в передней, когда Бен снова облачился в свой супермодный плащ, Мэй сказала:
— Знаешь, Бен, пожалуй, не стоит никому рассказывать об этой истории…
— Ха… Считаешь меня совсем идиотом?.. Ни-ни… Больше никому… Ну, чао, сокровище моё. Даже не спросил, как ты живёшь.
Мэн усмехнулась:
— Живу, как видишь… Все о’кей.
— Любимое выражение Стива, помнишь? Кстати, книга выйдет под псевдонимом. Автор — Джон Смит. Чао!
— Чао, Бен.
Дверь захлопнулась. Мэй задвинула засовы, наложила цепочку. Подумала. «Написал всё-таки… Журналист в нём победил… Ах, Стив, Стив…»
Она снова подошла к окну. Город внизу продолжал искриться огнями. Она вздохнула: «Пожалуй, сегодня уже не заснуть…».
Присев к столу, она раскрыла свой блокнот на записях последних недель. «…Год выдался особенно тревожный… Угроза нового витка спирали вооружений становится трагической реальностью. Наша администрация во главе с новым президентом взяла курс на грубую силу. В конгрессе обсуждается небывалый военный бюджет — почти миллиард долларов в день на военные расходы. История такого ещё не знала. Новые межконтинентальные ракеты чудовищной разрушительной силы; новые самоуправляемые крылатые ракеты с ядерными боеголовками, летящие к целям над самой поверхностью земли; новые самолёты-бомбардировщики; лазерные лучи смерти; новое химическое оружие…» Она взглянула на дату — это запись на последней сессии конгресса. А вот три дня спустя: «В разработку, производство и испытания новых видов ядерного, химического и бактериологического оружия включается все большее число компаний, исследовательских институтов, кафедр, лабораторий, заводов, раскинувшихся по всей территории Штатов — от Нью-Йорка до Калифорнии и от Иллинойса до Техаса и Флориды». Мэй горько усмехнулась: «Так отвечает Америка на советские предложения о разоружении».
Несколькими страницами дальше: «Военно-промышленный комплекс растёт и разбухает буквально на глазах, черпая без меры из испечённого им лее „ядерного пирога“. Корпорации-киты — „Рокуэлл интернэшнл“, „Дженерал электрик“, „Бендикс“, „Дженерал дайнэмикс“, „Юнайтед текнолоджиз“, „Макдонелл-Дуглас“, „Мартин-Мариетта“ — едва справляются с военными заказами на сотни миллионов долларов. Надёжно срабатывает машина „отдачи“… Оружейные магнаты, щедро субсидировавшие предвыборную кампанию нового хозяина Белого дома, стригут теперь купоны…»
Мэй покачала головой: «Газеты, захлёбываясь, твердят об экономическом чуде, о новом „просперити“, которое идёт на смену застою и инфляции. Да, доходы монополий растут, ставки банковского кредита — тоже… Но сквозь эйфорию силы, упоение богатством и, казалось бы, неограниченными возможностями Америки все отчётливее прорывается другое — растущий страх за последствия милитаризации, протесты миллионов простых американцев, требования прислушаться к голосу рассудка, который звучит из Москвы…»
Мэй перелистала ещё несколько страниц. Вот последние записи:
«…В Европе, на других континентах и в самой Америке нарастает антивоенное движение. Люди разного общественного положения, с разными политическими убеждениями и социальными идеалами, молодые и старые, мужчины и женщины, люди с разным цветом кожи, говорящие на множестве языков, объединяются в едином устремлении — сохранить мир на своей небольшой планете. Совсем небольшой перед чудовищной мощью и скоростями сил разрушения…
Борьба за сохранение мира на Земле, которую недавно один из вашингтонских администраторов презрительно окрестил «террором улицы», качественно меняется. Митинги и массовые шествия, «цепи мира» и молодёжные пикники на дорогах к американским военным базам превращаются в суровый всеобъемлющий протест против политических, идеологических и военно-стратегических стереотипов мышления. Минувшей осенью в ФРГ этот протест объединил рабочих и интеллектуальную элиту, христиан и коммунистов, консерваторов и социал-демократов. Более трех тысяч делегатов представительного научного форума — учёные из разных стран Европы и Америки — решительно высказались против новых вооружений.
В парламенте «старой, доброй» консервативной Англии в ответ на наши воинственные призывы прозвучали трезвые голоса, что крайне опасно для судеб мира низводить все сложные проблемы и корни исторических событий до уровня комиксов, что смехотворны попытки нашей новой администрации навязать мировой общественности идею, будто «все беды современного мира исходят от коммунизма».
В Амстердаме международный комитет экспертов здравоохранения огласил «сценарий апокалипсиса» — прогноз последствий и жертв «ограниченной» и «неограниченной» ядерной войны. Кратковременная ядерная война в Европе, «ограниченная», например, территорией двух немецких государств, повлекла бы за собой, как минимум, 10 миллионов убитых и столько же раненых…
В случае «неограниченной» мировой войны практически мгновенно погибло бы более миллиарда жителей планеты и столько же было бы ранено. Но судьба раненых оказалась бы ещё более трагической… Спасти их будет некому. Врачей останется слишком мало, и они не смогут добраться до большинства раненых через радиоактивные развалины, в километровых тучах радиоактивной пыли, без транспорта, электричества, без воды, без лекарств и инструментов…»
Мэй откинулась в кресле, прикрыла глаза: «Именно сценарий апокалипсиса! Кажется, он не произвёл впечатления только в Белом доме. Потому ли, что там нервы крепки, или оттого, что его содержание выходит за пределы, доступные ограниченному воображению? Какое-то безумие! Почему они не хотят поверить в искренность Москвы?.. Что в этой ситуации может сделать книга Стива? Последняя ставка в отчаянной игре, начатой двадцать лет назад. На что он ещё рассчитывает? Бедный мой Дон-Кихот…»
Однако Мэй ошибалась. Ставка не была последней…
Стив и Тибб смотрели телевизионную передачу. Шла специальная сессия, на которую были приглашены сто самых известных учёных планеты. Сессия посвящалась борьбе за сохранение мира. Учёные призывали учёных объединить усилия для разоружения самой науки.
— Именно наукой двадцатого века созданы чудовищные средства, способные уничтожить человечество и саму жизнь на Земле, — говорил представитель Советского Союза. — Ответственность учёных сейчас велика, как никогда. Их слово в борьбе за сохранение мира необыкновенно велико. Не к созданию новых, ещё более страшных видов оружия, а к возведению мостов дружбы и доверия между противостоящими государствами и народами должны быть устремлены наши усилия. Лишь седьмая часть того, что сейчас расходуется на вооружения, могла бы спасти от неизбежной голодной смерти десятки миллионов людей, излечить миллионы больных, облегчить жизнь сотен миллионов. Никогда за всю историю цивилизации не было столь огромной и бессмысленной траты ценностей, создаваемых разумом и трудом человека. Пора остановиться, пока не поздно…