Страница:
— Некоторые ведут к полному успеху всех ваших начинаний. Некоторые — к беде. А есть и такие, что уходят в неизвестность.
— Это мне не слишком поможет, Мондиганд-Климд.
— Есть чародеи, которые скажут принцу все, что он пожелает услышать. Я не из их числа, милорд.
— Понимаю. И благодарен тебе за это. — Пристимион с тихим свистом выдохнул воздух. — Дай мне хотя бы разумную оценку риска. Я чувствую моральный долг вернуть Дантирии Самбайлу прежнюю память — это необходимое условие для вынесения ему приговора. Ты видишь скрытую в этом опасность?
— Нет, если он останется вашим пленником до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение, милорд, — ответил Мондиганд-Климд.
— Ты в этом уверен?
— У меня нет никаких сомнений.
— Тогда хорошо. Для меня это звучит достаточно убедительно. Пойдем в туннели, нанесем ему визит.
Прокуратор пребывал в гораздо менее радужном настроении, чем во время последнего разговора с Престимионом. Очевидно, дополнительные недели заключения сказались на его терпении и характере: во взгляде василиска, которым он одарил Престимиона, совсем не осталось приязни и веселья. А когда в камеру вслед за короналем вошел су-сухирис, пригнув головы под аркой входа, выражение лица Дантирии Самбайла стало откровенно злобным.
Но наряду с яростью в его аметистовых глазах таился страх. Престимион никогда прежде не видел ни малейшего следа отчаяния на лице прокуратора: он был человеком уверенным в себе, всегда владеющим своими чувствами. Но, по-видимому, при виде Мондиганд-Климда его самообладание дало трещину.
— Что это значит, Престимион? — ядовито осведомился Дантирия Самбайл. — Зачем ты привел в мою берлогу это инопланетное чудище?
— Ты несправедлив, обзывая его такими грубыми словами, — сказал Престимион. — Это не чудище, а Мондиганд-Климд, придворный маг, большой ученый и образованный человек. Он здесь, чтобы привести в порядок твой поврежденный мозг, братец, и полностью вернуть тебе воспоминания об определенных поступках.
Глаза прокуратором вспыхнули огнем.
— Ага! Значит, ты признаешь, что манипулировал моим мозгом! А в прошлый раз ты это отрицал, Престимион.
— Я этого никогда не отрицал. Я просто не ответил, когда ты обвинил меня в этом. Да, признаю: с твоим мозгом действительно кое-что сделали, и теперь я сожалею об этом. Сегодня я пришел, чтобы это исправить. И начнем мы сейчас же. Как ты собираешься это делать, Мондиганд-Климд?
От ярости и страха мясистое лицо Дантирии Самбайла покраснело и словно раздулось. Его широкие ноздри стали еще шире и походили на зияющие пропасти, а глаза сузились и превратились в щелочки, так что их странная красота исчезла и осталась только злоба. Он отпрянул назад, к сияющей зеленым светом стене камеры-пещеры, сердито размахивая руками, словно угрожая удавить су-сухириса, если тот посмеет к нему приблизиться. Из его глотки вырвалось нечто, напоминающее рычание.
Но этот ужасный звук внезапно перешел в мирное бормотание, раздувшееся лицо расслабилось, мясистые плечи опустились и обмякли. Он стоял в растерянности перед нависшим над ним чародеем и больше не делал попыток сопротивляться.
Престимион не знал, что происходит между ними, но было ясно, что идет какой-то мысленный обмен. Головы Мондиганд-Климда в странном оцепенении застыли на длинной, массивной колонне шеи. Два сужающихся черепа почти соприкасались макушками.
Нечто невидимое, но осязаемо-реальное парило в воздухе между су-сухирисом и Дантирией Самбайлом.
В камере царила пугающая, наэлектризованная тишина. И ощущение почти невыносимого напряжения.
Затем напряжение исчезло. Мондиганд-Климд отступил назад и кивнул своим странным двойным кивком с видом, очень похожим на удовлетворение.
Дантирия Самбайл стоял словно громом пораженный.
Он сделал пару неуверенных шагов назад и неуклюже повалился на стул у стены, где несколько секунд сидел, сгорбившись, обхватив голову руками. Но необыкновенная сила этого человека снова победила. Он поднял глаза. Постепенно к нему вернулась былая демоническая мощь, и это отразилось на его лице. Он свирепо улыбнулся Престимиону, ясно показывая, что вновь полностью стал самим собой, и сказал:
— Понимаю, в тот день у Тегомарского гребня все висело на волоске. Если бы я чуть точнее направил топор, то сейчас был бы короналем, а не пленником в этом подземелье.
— Высшее Божество руководило мною в тот день, Дантирия Самбайл. Тебе не суждено стать короналем.
— А тебе, Престимион?
— По крайней мере, лорд Конфалюм считал, что суждено. Тысячи хороших людей погибли, чтобы поддержать этот выбор. И все они были бы сегодня живы, если бы не твои злодеяния.
— Разве я такой уж злодей? В таком случае злодеями следует считать также Корсибара и его мага Санибак-Тастимуна. Не говоря уже о твоей подружке леди Тизмет, братец.
— Леди Тизмет дожила до осознания своей ошибки и доказала свое искреннее раскаяние, — холодно ответил Престимион. — Санибак-Тастимуна постигла кара на поле боя, он пал от руки Септаха Мелайна. Кореибар был просто глупцом; так или иначе, но и он мертв.
Из всех заговорщиков только ты остался в живых и можешь теперь задуматься над глупостью, порочностью и позорной никчемностью вашего мятежа. Подумай над этим теперь. Тебе предоставлена такая возможность.
— Глупость, Престимион? Порочность? Никчемность? — Дантирия Самбайл громко и задорно расхохотался. — Это твоя глупость, и величайшая глупость к тому же. Порочность и никчемность — это также относится к тебе. Ты говоришь о мятеже? Это ты поднял мятеж, а не Корсибар. Это Корсибар был короналем, а не ты. Его короновали в этом самом Замке; он сидел на троне! А ты и твои приспешники пожелали поднять против него восстание ценой стольких жизней, что и сказать страшно!
— Ты так считаешь?
— Это всего лишь правда.
— Я не стану спорить с тобой о юридических тонкостях, Дантирия Самбайл. Ты знаешь не хуже меня, что сын короналя не наследует трон отца. Корсибар просто захватил власть при твоей поддержке, а Санибак-Тастимун при помощи колдовского гипноза одурманил старого Конфалюма, чтобы заставить его согласиться.
— И для всех было бы лучше, Престимион, если бы ты оставил все как есть. Корсибар был идиотом, но добрым и простодушным человеком, который правил бы должным образом или по крайней мере не мешал бы тем, кто знает, как это делать. А ты, твердо решивший поставить свое клеймо на каждую мелочь, решивший в своей жалкой, мальчишеской манере стать великим короналем, которого запомнит история, приведешь всю планету к катастрофе и уничтожению, постоянно мешая…
— Хватит, — перебил Престимион. — Мне совершенно ясно, как тебе хотелось управлять планетой. И я посвятил несколько тяжелых лет моей жизни, чтобы по-твоему не случилось, — Он покачал головой. — Ты совсем не чувствуешь раскаяния, Дантирия Самбайл?
— Раскаяния? В чем?
— Хороший ответ. Ты сам вынес себе приговор.
И поэтому я считаю тебя виновным в государственной измене и приговариваю тебя…
— Виновным? А как насчет суда? Где мой обвинитель? Кто выступает в мою защиту? Где присяжные?
— Я — твой обвинитель. Ты предпочел не выступать в собственную защиту, и никто не выступит. Также нет необходимости в присяжных, хотя я мог бы позвать Септаха Мелайна и Гиялориса, если пожелаешь.
— Очень забавно. И что же ты сделаешь, Престимион, — прикажешь отрубить мне голову перед толпой на площади Дизимаула? Так ты наверняка попадешь в исторические хроники! Публичная казнь — первая за сколько лет? За десять тысяч? Вслед за ней, конечно, разразится гражданская война, так как разъяренный Зимроэль поднимется против тирана-короналя, который посмел казнить законного и помазанного прокуратора Ни-мойи за преступления, которые не в состоянии назвать.
— Да, мне следовало бы казнить тебя и наплевать на последствия, Дантирия Самбайл.. Но у меня другие планы. Мне недостает необходимого для этого варварства, — Престимион бросил на Дантирию Самбайла пронизывающий взгляд. — Я прощаю тебе те страшные преступления, в которых ты повинен. Однако ты навсегда лишаешься титула прокуратора и всякой власти за пределами своего поместья, хотя я оставляю тебе твои земли и состояние.
Дантирия Самбайл смотрел на него из-под полуопущенных век.
— Какой ты добрый, Престимион!
— Это еще не все, братец. Твоя душа — бездонный колодец, полный ядовитых мыслей. Это надо исправить, и мы это сделаем, прежде чем я позволю тебе покинуть Замок и вернуться домой, за море. Мондиганд-Климд, как ты думаешь, можно так изменить мозг человека, чтобы сделать его более благожелательным?
Избавить его от гнева и ненависти, как мы только что лишили его титула и власти, и отправить его на свободу более порядочным человеком?
— Ради всего святого, Престимион! Лучше бы ты отрубил мне голову, — завопил Дантирия Самбайл.
— Да, думаю, я смогу это сделать, милорд.
— Хорошо. Тогда принимайся за дело, и как можно быстрее. Сотри воспоминания о гражданской войне, которые только что восстановил, теперь, когда он увидел, что натворил и чем заслужил вынесенный мною приговор, а потом делай что нужно и преврати его в существо, достойное жить в цивилизованном обществе. Я очень скоро отправлюсь в путешествие, чтобы посетить Перитол, Стрэйв и еще несколько городов Горы. Я хочу, чтобы этот человек стал безвредным.
А когда я вернусь, Дантирия Самбайл, мы еще немного поболтаем, и если я решу, что можно рискнуть отпустить тебя на свободу, то ты наверняка выйдешь на волю. Разве я не добр к тебе, братец? И к тому же я твой милосердный и любящий родственник.
12
— Это мне не слишком поможет, Мондиганд-Климд.
— Есть чародеи, которые скажут принцу все, что он пожелает услышать. Я не из их числа, милорд.
— Понимаю. И благодарен тебе за это. — Пристимион с тихим свистом выдохнул воздух. — Дай мне хотя бы разумную оценку риска. Я чувствую моральный долг вернуть Дантирии Самбайлу прежнюю память — это необходимое условие для вынесения ему приговора. Ты видишь скрытую в этом опасность?
— Нет, если он останется вашим пленником до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение, милорд, — ответил Мондиганд-Климд.
— Ты в этом уверен?
— У меня нет никаких сомнений.
— Тогда хорошо. Для меня это звучит достаточно убедительно. Пойдем в туннели, нанесем ему визит.
Прокуратор пребывал в гораздо менее радужном настроении, чем во время последнего разговора с Престимионом. Очевидно, дополнительные недели заключения сказались на его терпении и характере: во взгляде василиска, которым он одарил Престимиона, совсем не осталось приязни и веселья. А когда в камеру вслед за короналем вошел су-сухирис, пригнув головы под аркой входа, выражение лица Дантирии Самбайла стало откровенно злобным.
Но наряду с яростью в его аметистовых глазах таился страх. Престимион никогда прежде не видел ни малейшего следа отчаяния на лице прокуратора: он был человеком уверенным в себе, всегда владеющим своими чувствами. Но, по-видимому, при виде Мондиганд-Климда его самообладание дало трещину.
— Что это значит, Престимион? — ядовито осведомился Дантирия Самбайл. — Зачем ты привел в мою берлогу это инопланетное чудище?
— Ты несправедлив, обзывая его такими грубыми словами, — сказал Престимион. — Это не чудище, а Мондиганд-Климд, придворный маг, большой ученый и образованный человек. Он здесь, чтобы привести в порядок твой поврежденный мозг, братец, и полностью вернуть тебе воспоминания об определенных поступках.
Глаза прокуратором вспыхнули огнем.
— Ага! Значит, ты признаешь, что манипулировал моим мозгом! А в прошлый раз ты это отрицал, Престимион.
— Я этого никогда не отрицал. Я просто не ответил, когда ты обвинил меня в этом. Да, признаю: с твоим мозгом действительно кое-что сделали, и теперь я сожалею об этом. Сегодня я пришел, чтобы это исправить. И начнем мы сейчас же. Как ты собираешься это делать, Мондиганд-Климд?
От ярости и страха мясистое лицо Дантирии Самбайла покраснело и словно раздулось. Его широкие ноздри стали еще шире и походили на зияющие пропасти, а глаза сузились и превратились в щелочки, так что их странная красота исчезла и осталась только злоба. Он отпрянул назад, к сияющей зеленым светом стене камеры-пещеры, сердито размахивая руками, словно угрожая удавить су-сухириса, если тот посмеет к нему приблизиться. Из его глотки вырвалось нечто, напоминающее рычание.
Но этот ужасный звук внезапно перешел в мирное бормотание, раздувшееся лицо расслабилось, мясистые плечи опустились и обмякли. Он стоял в растерянности перед нависшим над ним чародеем и больше не делал попыток сопротивляться.
Престимион не знал, что происходит между ними, но было ясно, что идет какой-то мысленный обмен. Головы Мондиганд-Климда в странном оцепенении застыли на длинной, массивной колонне шеи. Два сужающихся черепа почти соприкасались макушками.
Нечто невидимое, но осязаемо-реальное парило в воздухе между су-сухирисом и Дантирией Самбайлом.
В камере царила пугающая, наэлектризованная тишина. И ощущение почти невыносимого напряжения.
Затем напряжение исчезло. Мондиганд-Климд отступил назад и кивнул своим странным двойным кивком с видом, очень похожим на удовлетворение.
Дантирия Самбайл стоял словно громом пораженный.
Он сделал пару неуверенных шагов назад и неуклюже повалился на стул у стены, где несколько секунд сидел, сгорбившись, обхватив голову руками. Но необыкновенная сила этого человека снова победила. Он поднял глаза. Постепенно к нему вернулась былая демоническая мощь, и это отразилось на его лице. Он свирепо улыбнулся Престимиону, ясно показывая, что вновь полностью стал самим собой, и сказал:
— Понимаю, в тот день у Тегомарского гребня все висело на волоске. Если бы я чуть точнее направил топор, то сейчас был бы короналем, а не пленником в этом подземелье.
— Высшее Божество руководило мною в тот день, Дантирия Самбайл. Тебе не суждено стать короналем.
— А тебе, Престимион?
— По крайней мере, лорд Конфалюм считал, что суждено. Тысячи хороших людей погибли, чтобы поддержать этот выбор. И все они были бы сегодня живы, если бы не твои злодеяния.
— Разве я такой уж злодей? В таком случае злодеями следует считать также Корсибара и его мага Санибак-Тастимуна. Не говоря уже о твоей подружке леди Тизмет, братец.
— Леди Тизмет дожила до осознания своей ошибки и доказала свое искреннее раскаяние, — холодно ответил Престимион. — Санибак-Тастимуна постигла кара на поле боя, он пал от руки Септаха Мелайна. Кореибар был просто глупцом; так или иначе, но и он мертв.
Из всех заговорщиков только ты остался в живых и можешь теперь задуматься над глупостью, порочностью и позорной никчемностью вашего мятежа. Подумай над этим теперь. Тебе предоставлена такая возможность.
— Глупость, Престимион? Порочность? Никчемность? — Дантирия Самбайл громко и задорно расхохотался. — Это твоя глупость, и величайшая глупость к тому же. Порочность и никчемность — это также относится к тебе. Ты говоришь о мятеже? Это ты поднял мятеж, а не Корсибар. Это Корсибар был короналем, а не ты. Его короновали в этом самом Замке; он сидел на троне! А ты и твои приспешники пожелали поднять против него восстание ценой стольких жизней, что и сказать страшно!
— Ты так считаешь?
— Это всего лишь правда.
— Я не стану спорить с тобой о юридических тонкостях, Дантирия Самбайл. Ты знаешь не хуже меня, что сын короналя не наследует трон отца. Корсибар просто захватил власть при твоей поддержке, а Санибак-Тастимун при помощи колдовского гипноза одурманил старого Конфалюма, чтобы заставить его согласиться.
— И для всех было бы лучше, Престимион, если бы ты оставил все как есть. Корсибар был идиотом, но добрым и простодушным человеком, который правил бы должным образом или по крайней мере не мешал бы тем, кто знает, как это делать. А ты, твердо решивший поставить свое клеймо на каждую мелочь, решивший в своей жалкой, мальчишеской манере стать великим короналем, которого запомнит история, приведешь всю планету к катастрофе и уничтожению, постоянно мешая…
— Хватит, — перебил Престимион. — Мне совершенно ясно, как тебе хотелось управлять планетой. И я посвятил несколько тяжелых лет моей жизни, чтобы по-твоему не случилось, — Он покачал головой. — Ты совсем не чувствуешь раскаяния, Дантирия Самбайл?
— Раскаяния? В чем?
— Хороший ответ. Ты сам вынес себе приговор.
И поэтому я считаю тебя виновным в государственной измене и приговариваю тебя…
— Виновным? А как насчет суда? Где мой обвинитель? Кто выступает в мою защиту? Где присяжные?
— Я — твой обвинитель. Ты предпочел не выступать в собственную защиту, и никто не выступит. Также нет необходимости в присяжных, хотя я мог бы позвать Септаха Мелайна и Гиялориса, если пожелаешь.
— Очень забавно. И что же ты сделаешь, Престимион, — прикажешь отрубить мне голову перед толпой на площади Дизимаула? Так ты наверняка попадешь в исторические хроники! Публичная казнь — первая за сколько лет? За десять тысяч? Вслед за ней, конечно, разразится гражданская война, так как разъяренный Зимроэль поднимется против тирана-короналя, который посмел казнить законного и помазанного прокуратора Ни-мойи за преступления, которые не в состоянии назвать.
— Да, мне следовало бы казнить тебя и наплевать на последствия, Дантирия Самбайл.. Но у меня другие планы. Мне недостает необходимого для этого варварства, — Престимион бросил на Дантирию Самбайла пронизывающий взгляд. — Я прощаю тебе те страшные преступления, в которых ты повинен. Однако ты навсегда лишаешься титула прокуратора и всякой власти за пределами своего поместья, хотя я оставляю тебе твои земли и состояние.
Дантирия Самбайл смотрел на него из-под полуопущенных век.
— Какой ты добрый, Престимион!
— Это еще не все, братец. Твоя душа — бездонный колодец, полный ядовитых мыслей. Это надо исправить, и мы это сделаем, прежде чем я позволю тебе покинуть Замок и вернуться домой, за море. Мондиганд-Климд, как ты думаешь, можно так изменить мозг человека, чтобы сделать его более благожелательным?
Избавить его от гнева и ненависти, как мы только что лишили его титула и власти, и отправить его на свободу более порядочным человеком?
— Ради всего святого, Престимион! Лучше бы ты отрубил мне голову, — завопил Дантирия Самбайл.
— Да, думаю, я смогу это сделать, милорд.
— Хорошо. Тогда принимайся за дело, и как можно быстрее. Сотри воспоминания о гражданской войне, которые только что восстановил, теперь, когда он увидел, что натворил и чем заслужил вынесенный мною приговор, а потом делай что нужно и преврати его в существо, достойное жить в цивилизованном обществе. Я очень скоро отправлюсь в путешествие, чтобы посетить Перитол, Стрэйв и еще несколько городов Горы. Я хочу, чтобы этот человек стал безвредным.
А когда я вернусь, Дантирия Самбайл, мы еще немного поболтаем, и если я решу, что можно рискнуть отпустить тебя на свободу, то ты наверняка выйдешь на волю. Разве я не добр к тебе, братец? И к тому же я твой милосердный и любящий родственник.
12
Строго говоря, это не было большим торжественным шествием. Такое шествие потребовало бы от него появиться перед народом в самых отдаленных уголках государства, не только в городах Алханроэля, но и на других континентах, в местах, о которых он имел лишь самое смутное представление: в Пидруиде, Нарабале, Тиломоне на дальнем побережье Зимроэля, в Толагае и в Нату-Горвину в жарком Сувраэле. Полное шествие заняло бы долгие годы. Слишком рано в начале царствования покидать Замковую гору на столь длительное время.
Нет, не пышное шествие — всего лишь официальный визит в некоторые из соседних городов. Но поездка была, несомненно, торжественной, и программа ее — сравнительно обширной. Корональ выехал через врата Дизимаула и двинулся вниз по Большому Калинтэинскому тракту в первом из длинной цепочки нарядных королевских экипажей. С ним отправились его братья, Абригант и Теотас, половина высших чиновников из его молодого правительства, Великий адмирал Гиялорис, советники Навигорн Гоикмарский и Белдитан, младший из Гимкандэйлов, Иеган из Малого Морпина и родственник Септаха Мелайна Дембитав, герцог Тидиасский, и многие другие. Сам Септах Мелайн остался в качестве регента в Замке: сочли, что лучше не оставлять Замок совсем без правителей, даже на несколько недель.
Престимион собирался остановиться в одном из городов всех пяти колец Горы. Мэров принимающих городов, конечно, известили за несколько недель, ибо им предстояло нести сокрушительное бремя расходов по обеспечению короналя и его свиты жильем и соответствующими развлечениями.
Малдемар среди Высших Городов был на особом положении. Это был родной город Престимиона, где он мог переночевать в своем большом родовом поместье, поохотиться на сигимойнов и билантунов в собственном охотничьем заповеднике, обнять верных слуг, которые служили еще его родителям и дедушке с бабушкой. Добрые жители Малдемара, для которых он был не только короналем, но их принцем и другом, пришли выразить ему свое почтение. Здесь он тихо попробовал выяснить у управляющих и дворецких, не было ли в последнее время каких-нибудь проблем с работниками. Ему ответили, что действительно происходит нечто странное: люди жалуются на то, что забывают самые обычные и не совсем обычные вещи, и случались даже серьезные происшествия, приступы тревоги и даже отчаяния, граничащие с безумием. Но это быстро проходит, сказали Престимиону, и не стоит сильно тревожиться по этому поводу.
Затем они отправились в Перитол, Внутренний Город, где семь миллионов людей жили в роскошном уединении среди самой живописной местности верхней части Горы. Малые горные цепи поражали своей дикой красотой, странные, пурпурные конические пики поднимались на огромную высоту среди серо-зеленых, каменистых равнин, а над всем этим возвышалась великолепная естественная каменная лестница прохода Перитол, по которой можно было спуститься к длинному пологому склону обширной средней части Горы. В Перитоле Престимиону тоже рассказывали истории о срывах и помешательствах, хотя все утверждали что они не стоят внимания, и настаивали, чтобы корональ отведал еще одно блюдо из острого, копченого мяса, которым славился этот город.
Все дальше вниз. Стрэйв, из числа Сторожевых Городов, город величайших архитектурных фантазий, где не найдешь двух хотя бы отдаленно похожих сооружений. Грандиозные дворцы соперничали друг с другом великолепными излишествами, многочисленными башнями и павильонами, бельведерами, куполами, ротондами и портиками, вырастающими отовсюду, словно гигантские грибы. Город только недавно снял официальный траур по графу Алексиду Стрэйвскому, умершему недавно, как говорили, от внезапного сердечного приступа. Новый граф, сын Алексида Верлигар, был еще совсем мальчиком. Его явно подавляло присутствие короналя, тем не менее он очень мило выразил свои верноподданнические чувства. Для Престимиона это был напряженный момент, так как он-то знал, что его старый друг и товарищ по охоте граф Алексид умер не от внутренней болезни, а от меча Септаха Мелайна во время битвы в долине Аркилона, в самом начале восстания Корсибара.
В Стрэйве тоже случались вспышки безумия, но и граф Верлигар, и остальные говорили о них с большой неохотой. Казалось, эта тема их смущает не меньше, чем жителей Малдемара.
Когда торжества в Стрэйве закончились, корональ и его спутники отправились к следующему пункту назначения. Это был Минимул с его белыми стенами, принадлежащий к числу Сторожевых Городов. А оттуда, через несколько дней, они совершили путешествие вниз по пологому боковому склону нижней части Горы до Гимкандэйла, одного из Свободных Городов, потом проехали еще сотню миль по извилистым дорогам у расширяющегося подножия Горы до последнего намеченного города, Норморка, второго по древности среди Городов Склона.
— Это темный и мрачный город, — шепнул Престимиону Гиялорис, когда их экипаж миновал до странности неприметные ворота, единственные в гигантской стене из черного камня вокруг Норморка. — « Я уже чувствую, как он на меня давит, а ведь мы только что въехали!
Престимион, который высунулся из окна экипажа и с улыбкой махал рукой толпе, стоящей вдоль дороги, тоже ощущал нечто подобное. Норморк вцепился в черные клыки скалистой гряды, которая называлась Норморкским хребтом, как загнанное животное цепляется за узкий карниз, недосягаемый для его врагов.
Высокая черная стена, защищающая город, — Престимион никак не мог понять, от кого, — была непропорционально большой по сравнению с располагавшимися за ней башнями из серого камня. Фантастически мощное сооружение, необходимость в котором невозможно объяснить никакими рациональными соображениями. А единственные крохотные ворота производили весьма странное впечатление. Разве это не Маджипур, где все живут в гармонии и мире? Зачем прятаться, словно испуганные мыши, таким жалким образом?
Но он — корональ всего Маджипура, как странных городов, так и прекрасных, и не ему осуждать тот способ, который выбрал этот город, чтобы явить себя миру. И поэтому он приветствовал жителей Норморка ослепительными улыбками и взмахами рук, обменивался с ними знаком Горящей Звезды и всеми способами показывал им, как рад, что посетил их чудесный город.
А Гиялорису он таким же шепотом ответил:
— Улыбайся! Сделай веселое лицо! Жители Норморка очень любят свой город, а мы здесь не в качестве его судей. Гиялорис.
— Любят, как же! Я бы лучше обнял морского дракона!
— Вообрази, что ты в Пилиплоке, — ответил Престимион. Меткое замечание, поскольку родной город Гиялориса, суровый Пилиплок, где ни одна улица ни на дюйм не отклонялась от жесткого плана, придуманного тысячи лет назад, считали мрачным и гнетущим все те, кто не родился в нем. Но легкомысленная шутка Престимиона, как это случалось довольно часто, прошла мимо сознания Великого адмирала. Гиялорис постарался изобразить на лице самую солнечную улыбку и высунул голову из окна экипажа, чтобы показать, как он счастлив лицезреть столь красивый город.
К счастью, стоял ясный, золотистый день, и серые каменные блоки, из которых были построены здания Норморка, отливали приятным блеском. Если смотреть изнутри городской стены, подумал Престимион, то в этом городе есть определенное задумчивое очарование.
А вот в похожем на крепость дворце графов Норморкских никакого очарования не было. Сплошная масса камня в изгибе стены, напоминающая огромного хищного зверя, готового наброситься на город, которым правит. На площади перед ним толпились люди, тысячи людей, а еще тысячи сгрудились на прилегающих узких улочках вокруг. «Престимион!» — кричали они. — «Престимион! Лорд Престимион!» Во всяком случае, так должны были звучать эти слова, но, отражаясь от грубых каменных стен вокруг, они становились неразборчивыми и превращались в гулкое, ритмичное уханье.
— Граф Меглис вышел приветствовать гостей. Еще одно новое лицо, Престимион плохо его знал. Он был каким-то дальним родственником Ирама, прежнего графа, который погиб на войне. Смуглый, широкоплечий и приземистый Меглис, так же мало возвышался над землей, как и тот замок, которым он теперь владел.
Его налитые кровью глаза и поразительно широкие промежутки между передними зубами, как верхними, так и нижними, производили отталкивающее впечатление. Что-то в его квадратном туловище и мощном телосложении напоминало Престимиону Дантирию Самбайла. Насколько было бы приятнее, если бы их сегодня принимал добросердечный рыжеволосый граф Ирам, этот превосходный гонщик на колесницах и весьма способный лучник.
Но Ирам погиб на службе у Корсибара, как и его младший брат Ламиран, а приветствие графа Меглиса выглядело искренним и достаточно сердечным. Он стоял на нижней ступеньке дворцовой лестницы, вытянув руки и улыбаясь широкой редкозубой улыбкой, выражающей полный и абсолютный восторг от того, что корональ Маджипура будет его гостем на сегодняшнем ужине.
Престимион вышел из экипажа. Гиялорис стоял слева от него, а сероглазый, умный Акбалик, племянник принца Сирифорна, офицер его стражи, — справа.
К удивлению Престимиона, граф Меглис не сдвинулся с места. Протокол требовал, чтобы граф приблизился к короналю, а не наоборот; но Меглис, продолжая улыбаться и держа руки широко расставленными, стоял на месте, шагах в двадцати или тридцати от них, словно ожидал, когда Престимион поднимется по ступенькам дворцовой лестницы.
Впрочем, ничего удивительного в его поведении, пожалуй, нет. Чего можно ожидать от человека, стремительно взлетевшего наверх без должной подготовки, получившего титул из-за безвременной смерти Ирама и его брата? Что может он знать о протоколе?
Однако кому-нибудь следовало его научить. Престимион, сам не любитель строгого соблюдения протокола, тем не менее едва ли мог позволить себе сделать первый шаг, а Меглис, казалось, не понимал, что от него требуется.
Итак, каждый из них оставался на своем месте, и мгновение замешательства все тянулось и тянулось.
Престимиону уже начало казаться, что нет никакого выхода из этого тупика, но тут случилось нечто неожиданное. Высокий женский голос в толпе крикнул:
«Ваша светлость! Ваша светлость!» Престимион увидел красивую молодую девушку — ей не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она отделилась от толпы и двинулась к нему, держа в руках роскошный букет из красных с золотом халатингов, ярко-желтых моригойнов, густо-зеленых треймонионов и множества других цветов, названий которых он не знал, переплетенных самым красивым образом.
Стража Престимиона немедленно бросилась вперед, чтобы преградить ей путь. Но ее смелость позабавила короналя. Он покачал головой и поманил ее пальцем. Поскольку приземистый урод граф Меглис продолжал тупо ждать наверху с позеленевшим лицом и растопыренными руками и, кажется, намеревался простоять так до скончания веков, то Престимион решил, что принять эти роскошные цветы из рук хорошенькой девушки будет приятным выходом из неловкого положения.
Она была очень привлекательна: высокая и стройная, немного выше его самого, с массой обрамлявших лицо пушистых золотисто-рыжих волос, с сияющими серо-фиолетовыми глазами. На ее очаровательном личике смешались страх, благоговение, нетерпение и — о, да — влюбленность. Другого слова не подберешь. Такого наивного обожания он еще никогда не видел ни в чьих глазах.
Вся дрожа, она протянула ему букет.
— Какие они чудесные, — сказал Престимион, принимая у нее цветы. — Я поставлю их на ночь рядом со своей кроватью. — Девушка залилась ярким румянцем, дрожащий рукой сделала знак Горящей Звезды и начала пятиться назад, но Престимион, очарованный ее застенчивой и невинной красотой, не хотел ее отпускать. Он сделал пару шагов в ее сторону. — Как тебя зовут, девочка?
— Ситель, ваша светлость. — Голос ее слегка охрип от страха. Она с трудом выговаривала слова.
— Ситель. Красивое имя. Ты живешь здесь, в Норморке? Ты еще ходишь в школу?
Она начала что-то отвечать, но Престимион не ее услышал, потому что в это мгновение на площади начался хаос. Из толпы внезапно выбежал еще один человек, худой бородач с безумными глазами. Он, словно лунатик, бросился вперед, диким голосом выкрикивая нечленораздельные слова и потрясая над головой зажатым в правой руке серпом с остро отточенным, сверкающим лезвием. Только девушка стояла между ним и Престимионом. Когда сумасшедший налетел на них, она машинально повернулась на шум и практически столкнулась с ним лицом к лицу.
— Берегись! — закричал Престимион.
Но у нее не было ни единого шанса. Без колебаний, не раздумывая, этот человек взмахнул серпом и скосил ее быстрым, нетерпеливым взмахом, будто хотел просто расчистить себе дорогу. Девушка отлетела в сторону, упала на мостовую и забилась в конвульсиях, сжимая руками горло. Со странной четкостью, появляющейся в подобные моменты, Престимион видел струйки крови, льющиеся сквозь ее сжатые пальцы.
Через мгновение безумец уже возвышался перед ним с высоко поднятым окровавленным серпом. Гиялорис и Акбалик, к этому моменту уже осознавшие, что происходит, бросились к короналю. Но другой человек первым оказался возле Престимиона. Мощного сложения юноша вырвался из толпы вслед за человеком с серпом, отстав от него всего на несколько секунд, и теперь действовал с поразительной быстротой. Он схватил убийцу за запястье правой руки и резко дернул назад. Серп выпал и с негромким звоном упал на землю, а потом отлетел в сторону, никому не причинив вреда.
Молодой человек согнул вторую руку, обхватил ею горло безумца и безжалостно свернул ему шею. Раздался резкий щелчок, и тот обмяк, голова его безвольно повисла. Юноша с презрением отшвырнул его прочь, словно сломанную куклу.
Он опустился на колени перед раненой девушкой, верхняя половина ее тела была вся залита алой кровью.
Она уже не двигалась. Громкий стон вырвался у юноши, когда он осмотрел ее ужасную рану Подавленный ужасом и горем, он на мгновение замер, а потом нежно поднял бедняжку на руки, встал и ушел в толпу со своей ношей.
Все происшествие заняло не более нескольких секунд у Престимиона закружилась голова, и он изо всех сил старался взять себя в руки.
Акбалик с мрачным лицом стоял над поверженным неподвижным убийцей, пригвоздив его к земле кончиком своего меча, словно ожидал, что тот снова вскочит и начнет размахивать серпом. Другие стражники тесным строем выстроились перед ошеломленными горожанами, загородив от них короналя. Гиялорис возвышался перед Престимионом, подобно стене.
— Ваша светлость! — воскликнул он в тревоге. — Вы не пострадали?
Престимион покачал головой. Серп его не задел, но испытанное потрясение было слишком сильным. Он быстро повернулся и зашагал вверх по ступенькам дворцовой лестницы к Меглису, который продолжал стоять с открытым ртом, словно утонувший хаббагог.
Королевская свита поспешно прошла во дворец. Кто-то принес чашу охлажденного вина, и Престимион жадно осушил ее. Образ окровавленной девушки, поверженной у него на глазах, умирающей, возможно уже мертвой, стоял у него перед глазами. И маньяк-убийца тоже: его дикие завывания, его безумные глаза, его сверкающий серп! Только по чистой случайности эта девушка стояла прямо перед ним. Иначе, не сомневался Престимион, он сейчас лежал бы мертвым на площади. Ее появление спасло его, как и появление этого крепкого юноши, который схватил убийцу за руку.
Как это необычно, подумал он, стать мишенью убийцы! Неужели хоть один корональ погиб подобным образом? Был зарезан на глазах у приветствующих его граждан каким-то человеком, размахивающим клинком? Едва ли. Это противоречило здравому смыслу. Корональ был олицетворением всей планеты; убить его все равно что уничтожить целый континент — отправить, скажем, весь Алханроэль на дно моря. Захват трона Корсибаром он еще мог понять: один принц, пусть даже необоснованно, оспаривал права другого на трон.
Нет, не пышное шествие — всего лишь официальный визит в некоторые из соседних городов. Но поездка была, несомненно, торжественной, и программа ее — сравнительно обширной. Корональ выехал через врата Дизимаула и двинулся вниз по Большому Калинтэинскому тракту в первом из длинной цепочки нарядных королевских экипажей. С ним отправились его братья, Абригант и Теотас, половина высших чиновников из его молодого правительства, Великий адмирал Гиялорис, советники Навигорн Гоикмарский и Белдитан, младший из Гимкандэйлов, Иеган из Малого Морпина и родственник Септаха Мелайна Дембитав, герцог Тидиасский, и многие другие. Сам Септах Мелайн остался в качестве регента в Замке: сочли, что лучше не оставлять Замок совсем без правителей, даже на несколько недель.
Престимион собирался остановиться в одном из городов всех пяти колец Горы. Мэров принимающих городов, конечно, известили за несколько недель, ибо им предстояло нести сокрушительное бремя расходов по обеспечению короналя и его свиты жильем и соответствующими развлечениями.
Малдемар среди Высших Городов был на особом положении. Это был родной город Престимиона, где он мог переночевать в своем большом родовом поместье, поохотиться на сигимойнов и билантунов в собственном охотничьем заповеднике, обнять верных слуг, которые служили еще его родителям и дедушке с бабушкой. Добрые жители Малдемара, для которых он был не только короналем, но их принцем и другом, пришли выразить ему свое почтение. Здесь он тихо попробовал выяснить у управляющих и дворецких, не было ли в последнее время каких-нибудь проблем с работниками. Ему ответили, что действительно происходит нечто странное: люди жалуются на то, что забывают самые обычные и не совсем обычные вещи, и случались даже серьезные происшествия, приступы тревоги и даже отчаяния, граничащие с безумием. Но это быстро проходит, сказали Престимиону, и не стоит сильно тревожиться по этому поводу.
Затем они отправились в Перитол, Внутренний Город, где семь миллионов людей жили в роскошном уединении среди самой живописной местности верхней части Горы. Малые горные цепи поражали своей дикой красотой, странные, пурпурные конические пики поднимались на огромную высоту среди серо-зеленых, каменистых равнин, а над всем этим возвышалась великолепная естественная каменная лестница прохода Перитол, по которой можно было спуститься к длинному пологому склону обширной средней части Горы. В Перитоле Престимиону тоже рассказывали истории о срывах и помешательствах, хотя все утверждали что они не стоят внимания, и настаивали, чтобы корональ отведал еще одно блюдо из острого, копченого мяса, которым славился этот город.
Все дальше вниз. Стрэйв, из числа Сторожевых Городов, город величайших архитектурных фантазий, где не найдешь двух хотя бы отдаленно похожих сооружений. Грандиозные дворцы соперничали друг с другом великолепными излишествами, многочисленными башнями и павильонами, бельведерами, куполами, ротондами и портиками, вырастающими отовсюду, словно гигантские грибы. Город только недавно снял официальный траур по графу Алексиду Стрэйвскому, умершему недавно, как говорили, от внезапного сердечного приступа. Новый граф, сын Алексида Верлигар, был еще совсем мальчиком. Его явно подавляло присутствие короналя, тем не менее он очень мило выразил свои верноподданнические чувства. Для Престимиона это был напряженный момент, так как он-то знал, что его старый друг и товарищ по охоте граф Алексид умер не от внутренней болезни, а от меча Септаха Мелайна во время битвы в долине Аркилона, в самом начале восстания Корсибара.
В Стрэйве тоже случались вспышки безумия, но и граф Верлигар, и остальные говорили о них с большой неохотой. Казалось, эта тема их смущает не меньше, чем жителей Малдемара.
Когда торжества в Стрэйве закончились, корональ и его спутники отправились к следующему пункту назначения. Это был Минимул с его белыми стенами, принадлежащий к числу Сторожевых Городов. А оттуда, через несколько дней, они совершили путешествие вниз по пологому боковому склону нижней части Горы до Гимкандэйла, одного из Свободных Городов, потом проехали еще сотню миль по извилистым дорогам у расширяющегося подножия Горы до последнего намеченного города, Норморка, второго по древности среди Городов Склона.
— Это темный и мрачный город, — шепнул Престимиону Гиялорис, когда их экипаж миновал до странности неприметные ворота, единственные в гигантской стене из черного камня вокруг Норморка. — « Я уже чувствую, как он на меня давит, а ведь мы только что въехали!
Престимион, который высунулся из окна экипажа и с улыбкой махал рукой толпе, стоящей вдоль дороги, тоже ощущал нечто подобное. Норморк вцепился в черные клыки скалистой гряды, которая называлась Норморкским хребтом, как загнанное животное цепляется за узкий карниз, недосягаемый для его врагов.
Высокая черная стена, защищающая город, — Престимион никак не мог понять, от кого, — была непропорционально большой по сравнению с располагавшимися за ней башнями из серого камня. Фантастически мощное сооружение, необходимость в котором невозможно объяснить никакими рациональными соображениями. А единственные крохотные ворота производили весьма странное впечатление. Разве это не Маджипур, где все живут в гармонии и мире? Зачем прятаться, словно испуганные мыши, таким жалким образом?
Но он — корональ всего Маджипура, как странных городов, так и прекрасных, и не ему осуждать тот способ, который выбрал этот город, чтобы явить себя миру. И поэтому он приветствовал жителей Норморка ослепительными улыбками и взмахами рук, обменивался с ними знаком Горящей Звезды и всеми способами показывал им, как рад, что посетил их чудесный город.
А Гиялорису он таким же шепотом ответил:
— Улыбайся! Сделай веселое лицо! Жители Норморка очень любят свой город, а мы здесь не в качестве его судей. Гиялорис.
— Любят, как же! Я бы лучше обнял морского дракона!
— Вообрази, что ты в Пилиплоке, — ответил Престимион. Меткое замечание, поскольку родной город Гиялориса, суровый Пилиплок, где ни одна улица ни на дюйм не отклонялась от жесткого плана, придуманного тысячи лет назад, считали мрачным и гнетущим все те, кто не родился в нем. Но легкомысленная шутка Престимиона, как это случалось довольно часто, прошла мимо сознания Великого адмирала. Гиялорис постарался изобразить на лице самую солнечную улыбку и высунул голову из окна экипажа, чтобы показать, как он счастлив лицезреть столь красивый город.
К счастью, стоял ясный, золотистый день, и серые каменные блоки, из которых были построены здания Норморка, отливали приятным блеском. Если смотреть изнутри городской стены, подумал Престимион, то в этом городе есть определенное задумчивое очарование.
А вот в похожем на крепость дворце графов Норморкских никакого очарования не было. Сплошная масса камня в изгибе стены, напоминающая огромного хищного зверя, готового наброситься на город, которым правит. На площади перед ним толпились люди, тысячи людей, а еще тысячи сгрудились на прилегающих узких улочках вокруг. «Престимион!» — кричали они. — «Престимион! Лорд Престимион!» Во всяком случае, так должны были звучать эти слова, но, отражаясь от грубых каменных стен вокруг, они становились неразборчивыми и превращались в гулкое, ритмичное уханье.
— Граф Меглис вышел приветствовать гостей. Еще одно новое лицо, Престимион плохо его знал. Он был каким-то дальним родственником Ирама, прежнего графа, который погиб на войне. Смуглый, широкоплечий и приземистый Меглис, так же мало возвышался над землей, как и тот замок, которым он теперь владел.
Его налитые кровью глаза и поразительно широкие промежутки между передними зубами, как верхними, так и нижними, производили отталкивающее впечатление. Что-то в его квадратном туловище и мощном телосложении напоминало Престимиону Дантирию Самбайла. Насколько было бы приятнее, если бы их сегодня принимал добросердечный рыжеволосый граф Ирам, этот превосходный гонщик на колесницах и весьма способный лучник.
Но Ирам погиб на службе у Корсибара, как и его младший брат Ламиран, а приветствие графа Меглиса выглядело искренним и достаточно сердечным. Он стоял на нижней ступеньке дворцовой лестницы, вытянув руки и улыбаясь широкой редкозубой улыбкой, выражающей полный и абсолютный восторг от того, что корональ Маджипура будет его гостем на сегодняшнем ужине.
Престимион вышел из экипажа. Гиялорис стоял слева от него, а сероглазый, умный Акбалик, племянник принца Сирифорна, офицер его стражи, — справа.
К удивлению Престимиона, граф Меглис не сдвинулся с места. Протокол требовал, чтобы граф приблизился к короналю, а не наоборот; но Меглис, продолжая улыбаться и держа руки широко расставленными, стоял на месте, шагах в двадцати или тридцати от них, словно ожидал, когда Престимион поднимется по ступенькам дворцовой лестницы.
Впрочем, ничего удивительного в его поведении, пожалуй, нет. Чего можно ожидать от человека, стремительно взлетевшего наверх без должной подготовки, получившего титул из-за безвременной смерти Ирама и его брата? Что может он знать о протоколе?
Однако кому-нибудь следовало его научить. Престимион, сам не любитель строгого соблюдения протокола, тем не менее едва ли мог позволить себе сделать первый шаг, а Меглис, казалось, не понимал, что от него требуется.
Итак, каждый из них оставался на своем месте, и мгновение замешательства все тянулось и тянулось.
Престимиону уже начало казаться, что нет никакого выхода из этого тупика, но тут случилось нечто неожиданное. Высокий женский голос в толпе крикнул:
«Ваша светлость! Ваша светлость!» Престимион увидел красивую молодую девушку — ей не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она отделилась от толпы и двинулась к нему, держа в руках роскошный букет из красных с золотом халатингов, ярко-желтых моригойнов, густо-зеленых треймонионов и множества других цветов, названий которых он не знал, переплетенных самым красивым образом.
Стража Престимиона немедленно бросилась вперед, чтобы преградить ей путь. Но ее смелость позабавила короналя. Он покачал головой и поманил ее пальцем. Поскольку приземистый урод граф Меглис продолжал тупо ждать наверху с позеленевшим лицом и растопыренными руками и, кажется, намеревался простоять так до скончания веков, то Престимион решил, что принять эти роскошные цветы из рук хорошенькой девушки будет приятным выходом из неловкого положения.
Она была очень привлекательна: высокая и стройная, немного выше его самого, с массой обрамлявших лицо пушистых золотисто-рыжих волос, с сияющими серо-фиолетовыми глазами. На ее очаровательном личике смешались страх, благоговение, нетерпение и — о, да — влюбленность. Другого слова не подберешь. Такого наивного обожания он еще никогда не видел ни в чьих глазах.
Вся дрожа, она протянула ему букет.
— Какие они чудесные, — сказал Престимион, принимая у нее цветы. — Я поставлю их на ночь рядом со своей кроватью. — Девушка залилась ярким румянцем, дрожащий рукой сделала знак Горящей Звезды и начала пятиться назад, но Престимион, очарованный ее застенчивой и невинной красотой, не хотел ее отпускать. Он сделал пару шагов в ее сторону. — Как тебя зовут, девочка?
— Ситель, ваша светлость. — Голос ее слегка охрип от страха. Она с трудом выговаривала слова.
— Ситель. Красивое имя. Ты живешь здесь, в Норморке? Ты еще ходишь в школу?
Она начала что-то отвечать, но Престимион не ее услышал, потому что в это мгновение на площади начался хаос. Из толпы внезапно выбежал еще один человек, худой бородач с безумными глазами. Он, словно лунатик, бросился вперед, диким голосом выкрикивая нечленораздельные слова и потрясая над головой зажатым в правой руке серпом с остро отточенным, сверкающим лезвием. Только девушка стояла между ним и Престимионом. Когда сумасшедший налетел на них, она машинально повернулась на шум и практически столкнулась с ним лицом к лицу.
— Берегись! — закричал Престимион.
Но у нее не было ни единого шанса. Без колебаний, не раздумывая, этот человек взмахнул серпом и скосил ее быстрым, нетерпеливым взмахом, будто хотел просто расчистить себе дорогу. Девушка отлетела в сторону, упала на мостовую и забилась в конвульсиях, сжимая руками горло. Со странной четкостью, появляющейся в подобные моменты, Престимион видел струйки крови, льющиеся сквозь ее сжатые пальцы.
Через мгновение безумец уже возвышался перед ним с высоко поднятым окровавленным серпом. Гиялорис и Акбалик, к этому моменту уже осознавшие, что происходит, бросились к короналю. Но другой человек первым оказался возле Престимиона. Мощного сложения юноша вырвался из толпы вслед за человеком с серпом, отстав от него всего на несколько секунд, и теперь действовал с поразительной быстротой. Он схватил убийцу за запястье правой руки и резко дернул назад. Серп выпал и с негромким звоном упал на землю, а потом отлетел в сторону, никому не причинив вреда.
Молодой человек согнул вторую руку, обхватил ею горло безумца и безжалостно свернул ему шею. Раздался резкий щелчок, и тот обмяк, голова его безвольно повисла. Юноша с презрением отшвырнул его прочь, словно сломанную куклу.
Он опустился на колени перед раненой девушкой, верхняя половина ее тела была вся залита алой кровью.
Она уже не двигалась. Громкий стон вырвался у юноши, когда он осмотрел ее ужасную рану Подавленный ужасом и горем, он на мгновение замер, а потом нежно поднял бедняжку на руки, встал и ушел в толпу со своей ношей.
Все происшествие заняло не более нескольких секунд у Престимиона закружилась голова, и он изо всех сил старался взять себя в руки.
Акбалик с мрачным лицом стоял над поверженным неподвижным убийцей, пригвоздив его к земле кончиком своего меча, словно ожидал, что тот снова вскочит и начнет размахивать серпом. Другие стражники тесным строем выстроились перед ошеломленными горожанами, загородив от них короналя. Гиялорис возвышался перед Престимионом, подобно стене.
— Ваша светлость! — воскликнул он в тревоге. — Вы не пострадали?
Престимион покачал головой. Серп его не задел, но испытанное потрясение было слишком сильным. Он быстро повернулся и зашагал вверх по ступенькам дворцовой лестницы к Меглису, который продолжал стоять с открытым ртом, словно утонувший хаббагог.
Королевская свита поспешно прошла во дворец. Кто-то принес чашу охлажденного вина, и Престимион жадно осушил ее. Образ окровавленной девушки, поверженной у него на глазах, умирающей, возможно уже мертвой, стоял у него перед глазами. И маньяк-убийца тоже: его дикие завывания, его безумные глаза, его сверкающий серп! Только по чистой случайности эта девушка стояла прямо перед ним. Иначе, не сомневался Престимион, он сейчас лежал бы мертвым на площади. Ее появление спасло его, как и появление этого крепкого юноши, который схватил убийцу за руку.
Как это необычно, подумал он, стать мишенью убийцы! Неужели хоть один корональ погиб подобным образом? Был зарезан на глазах у приветствующих его граждан каким-то человеком, размахивающим клинком? Едва ли. Это противоречило здравому смыслу. Корональ был олицетворением всей планеты; убить его все равно что уничтожить целый континент — отправить, скажем, весь Алханроэль на дно моря. Захват трона Корсибаром он еще мог понять: один принц, пусть даже необоснованно, оспаривал права другого на трон.