Туричин Илья. Кураж

   Шофер что-то сказал стрелку. Она посмотрела на автобус с разряженными артистами, заулыбалась и махнула рукой. Автобус съехал в ворота, его затрясло на ухабах и ямах товарного двора.
   Первой, кого увидели артисты из автобуса, была слониха Моника. Она нетерпеливо топталась на месте и норовила обнять хоботом своего хозяина Пальчикова. А Пальчиков не давался, только ласково похлопывал по хоботу ладонью.
   Слониха недовольно покосилась маленькими блестящими глазками на подошедший автобус. Но когда из него высыпали артисты в пестрых нарядах, снова затопталась и закивала головой. Она была рада людям, потому что в вагоне было гулко, скучно и шныряли мыши. А Моника боялась мышей.
   Из теплушки выводили лошадей. Они осторожно ступали по деревянным сходням, чуть приседая на задние ноги. Лошади были вычищены, крупы лоснились, гривы и хвосты расчесаны. Видно, сопровождавшие их в дальней дороге конюхи хорошо поработали. Не вести ж по городу лошадей со спутанными хвостами и гривами!
   Павел и Петр увидели своих. Вот они, Мальва и Дублон, светло-серые в темных яблоках, тонконогие. Мальва встряхивает головой, косит лиловым глазом. Дублон чутко прядет ушами, мягкие губы его шевелятся, словно он что-то шепчет подруге.
   Братья подбежали, дали лошадям по кусочку хлеба, присыпанного солью. Ласково погладили крутые шеи. Подошли Иван Александрович и Гертруда Иоганновна. Мальва потыкалась мордой в шею хозяйки, Дублон положил голову на плечо хозяина. На спины лошадей набросили легкие седла. Мальва удивлялась, перебирала передними ногами, беспокойно мотала головой: зачем седла? Где манеж?
   В соседнем вагоне ревели медведи. Павел и Петр заглянули в открытую дверь. Серый лохматый пес залился лаем, натянул поводок, захрипел, потому что ошейник сдавил горло.
   – Киндер! - крикнул Павел, влез в вагон и отстегнул поводок.
   Пес подпрыгнул, лизнул его в лицо, потом бросился к Петру. Он метался от одного к другому, взвизгивал, облизывал их. И доброе собачье сердце готово было разорваться от счастья. Павлик схватил пса в охапку:
   – Успокойся, Киндер. Приехали уже. Дома. В цирке!
   Киндер завалился на спину, поднял лапы и замер.
   Пес приблудился несколько лет назад в одном сибирском городе. Просто пришел и сел возле служебного входа в цирк. Он был еще маленьким, ничьим, ему некуда было идти. Мела поземка, шерстку запорошило мелким снегом. Он сидел и грустными щенячьими глазами смотрел на проходивших мимо людей. На него никто не обращал внимания. Потом подошли два мальчика. Они были одинаковые и пахло от них одинаково. Они остановились и присели на корточки. И щенок понял, что это те люди, которых он ищет с того самого дня, когда открыл глаза и увидел белый свет. Он встал на лапки и ткнулся носом сначала в колени одного, потом другого.
   Один из них взял его на руки и понес. Руки были добрыми и теплыми.
   Братья принесли щенка в гримировочную уборную, сунули в угол и прикрыли ковриком.
   Потом пришли другие люди, большие. Долго шумели. А он все лежал в углу. Потом маленькие заплакали. И щенок не выдержал, вышел из угла, сел рядом с ними и заскулил.
   И стало тихо.
   Кто-то сунул ему кусок колбасы. Пахло очень вкусно, он ужасно хотел есть. Но к колбасе не притронулся, словно понимал, что решается его судьба.
   И только когда мальчики погладили его спину, он лег и очень вежливо, но быстро слопал колбасу.
   Каких только имен ему не придумывали! Но однажды женщина позвала детей:
   – Пауль, Петер! Киндер!
   Дети пошли к ней, и щенок с ними.
   С тех пор его и зовут Киндер.
   Он не выступает на манеже и ест хлеб свой даром. Хотя как на это посмотреть! Разве не приятно поделиться куском с верным другом? А он верный друг!
   По городу от вокзала двинулась удивительная процессия. Впереди на гарцующих лошадях два милиционера. За ними шли акробаты-прыгуны в ярких алых трико, шестеро мужчин и три девушки. Иногда тот, что шел в центре, тихо командовал: алле… ап! И все девять одновременно подлетали и переворачивались в воздухе. Над мостовой словно вспыхивало пламя.
   Потом на украшенном рекламой грузовике ехал оркестр. Музыканты сидели на скамейках и, завороженно глядя на взмахивающего руками дирижера, наигрывали веселые мелодии.
   За оркестром, чуть отступя, вели лошадей. Крупы их были расчесаны в клеточку, хоть ставь шахматы и играй. Тонкие уздечки придерживали головы, и от этого лошадиные шеи круто изгибались, придавая лошадям необыкновенно гордую осанку. Над головами покачивались пышные султаны, у каждой пары своего цвета. Лошадей вели разряженные униформисты.
   Дальше следовало трио жонглеров. На девушках - белые юбки и голубые жилеты, усыпанные блестками. На парне - белые брюки и такой же сверкающий жилет. Жонглеры на ходу перебрасывались булавами.
   Следом, чуть отступя, дрессировщик Пальчиков вел свою Монику. На лбу слонихи красовалась красная бархатная шапочка с бубенчиками. Бубенчики тихо позванивали в такт шагам. Слониха хлопала ушами и поглядывала на людей, толпившихся на панели. Она шла с удовольствием, так приятно размяться после вагона! Справа и слева от нее шагали два ассистента с обезьянками на плечах. Обезьянки были одеты в пестрые цыганские платья, грызли яблоки и швыряли огрызки куда попало.
   Длинный Мимоза в рыжем парике с маленьким колпаком на макушке, в узком пиджаке с коротковатыми рукавами, в широченных клетчатых штанах и огромных блестящих туфлях с загнутыми вверх носами кланялся направо и налево, словно складывался пополам, посылал воздушные поцелуи, спотыкался. Иногда внезапно наталкивался на идущего рядом Гурия Александровича. Хватался за голову, волосы его вставали дыбом, на лбу вырастала огромная лиловая шишка, из глаз били струи слез. Он утирал их несуразным носовым платком с дыркой посередине. Люди на панели смеялись. Тогда рассерженный клоун доставал из кармана "камень", из другого кармана большую рогатку, прицеливался в какого-нибудь незадачливого прохожего и стрелял. "Камень", не долетая до цели, возвращался назад, потому что был на резинке. И Мимоза начинал смеяться. Гурий Александрович давал ему подзатыльник. Обиженный Мимоза доставал свисток и начинал свистеть, вызывая милицию. Спотыкался, проглатывал свисток. Начинал объясняться с Гурием Александровичем, но вместо слов у него получался только свист.
   Потом шел грузовик с клетками, в которых сидели медведи. А за грузовиком дрессировщик Олег Пашенный в синей расшитой по вороту желтыми ромашками косоворотке, подпоясанной желтым шнурком с кистями, в лаковых русских сапогах вел на тонкой цепочке Алешеньку. Алешенька неуклюже топал на задних лапах, потряхивая мохнатой головой, кувыркался, приплясывал. А когда Пашенный давал ему бутылочку со сладким молоком и надетой на кончик соской, яростно сосал.
   За медведем бежал Киндер в нарядном ошейнике. И все время оглядывался. Он не был запланирован в шествии, но считал своей обязанностью охранять хозяев. Он потому и оглядывался беспрестанно, что хозяева двигались за ним. Гертруда Иоганновна вела в поводу Мальву, Иван Александрович - Дублона. А Павел и Петр, сидя в седлах, приветствовали публику, заставляли Мальву и Дублона идти, не сгибая передних ног, или пританцовывать, переходить на красивую рысь. Меланхоличный Дублон все делал привычно-старательно, а Мальва неохотно. Она привыкла к манежу, работать на улице ей не нравилось.
   За Лужиными - третий грузовик с опущенными бортами, завешанными полотнищами с надписями: "Цирк", "Жак Флич", "Фокусы с участием публики". На грузовике стоял столик с черным кубиком. И невозмутимый Флич в черной фрачной паре с цилиндром на голове подымал кубик, раскрывал его, показывая прохожим на улице, что он пустой, потом закрывал и начинал доставать из пустого кубика цветные ленты. Они вились в воздухе и падали к ногам Флича.
   Прохожие аплодировали.
   Замыкали колонну два конных милиционера. Каурые лошади под ними шли понуро, а завороженные милиционеры следили за руками фокусника. Потом, словно спохватившись, натягивали поводья, и лошади начинали гарцевать.
   За веселой кавалькадой двигалась толпа, шумная и праздничная. По расчетам Григория Евсеевича, она должна была выстроиться возле открывшихся касс цирка.
 

6

 
   В школу Павел и Петр пришли во время большой перемены.
   В длинном коридоре бегали, толкались и орали малыши.
   У одного из окон нянечка в синем халате с засученными рукавами забралась на стул и протирала стекла тряпкой. Она то и дело вздрагивала, когда резвящаяся мелюзга натыкалась на стул:
   – Уроните!… Бисовы души!…
   Братья спросили у нее, как пройти к директору. Нянечка даже не взглянула на них, только закричала:
   – Витька!… Чтоб тебя холера!… Кому говорю!…
   Из круговерти выпал мальчишка, перемазанный чернилами.
   – Своди до директора. Мне нема часу. Что вы их, салом мажете? - Она ожесточенно задвигала тряпкой по стеклу.
   Витька посмотрел на братьев и заулыбался. Зубов у него не хватало.
   – Это вы вчера дралишь? - спросил он шепеляво. - Идем.
   Братья пошли за Витькой сквозь беснующийся водоворот. Поднялись на второй этаж, отметив, что на перила лестницы набиты деревянные шишки. Чтоб не катались!
   До чего все школы похожи! Коридоры разные, лестницы, окна, двери… А гам на переменках везде одинаковый.
   Витька довел их до двери с табличкой "ДИРЕКТОР ШКОЛЫ" и исчез в толпе.
   Павел постучал, приоткрыл дверь.
   – Можно?
   За большим потертым столом сидел лысый мужчина, с желтым, изможденным лицом, с глубокими морщинами у носа и губ. Губы, наверное, не выдерживали тяжести морщин и концы их опустились. Поэтому лицо казалось брезгливо-надменным.
   На столе, несмотря на солнечный день, горела настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. И зеленые точки зловеще отражались в директорских очках.
   – Здравствуйте, - поздоровались братья.
   – Здравствуйте, - ответил директор глуховатым голосом. - Ну?…
   – Мы приехали из Ташкента, с цирком, - сказал Павел.
   – Слышал. Знаю. Драку вчера учинили.
   Братья переглянулись.
   – Мы не взаправду, - признался Павел. - Мы вообще не деремся. Нам нельзя.
   – Это вроде циркового номера, - добавил Петр.
   – А я слышал, кровь лилась рекой, - - усмехнулся директор.
   – Липа, - уточнил Павел.
   – А-га… Сиречь вранье, - сказал директор.
   Братья кивнули.
   – Фамилии-то как?
   – Лужин, - ответили хором.
   – Лужины, - директор взглянул на перекидной календарь. - Петр и Павел. Так?
   Братья снова кивнули.
   – Я вас утром ждал.
   – У нас животные прибыли, - объяснил Павел.
   – Животные, - повторил директор. - Как учились?
   Павел расстегнул потрепанный портфель, достал оттуда два дневника. Портфель у братьев был один на двоих, и носили они его по очереди, а кому нести сегодня, решали с помощью "орла или решки". Павел положил дневники на директорский стол.
   – Меня зовут Николай Алексеевич Хрипак, - произнес директор, внимательно листая дневники. - Не пусто, хотя и не густо. Куда ж мне вас?
   – В седьмой-второй, - подсказал Павел.
   – Мы и в Ташкенте были в седьмом-втором, - добавил Петр.
   Хрипак улыбнулся, растянув губы в тонкую полоску.
   – Познакомились с Долевичем и прочими?… Ладно. Посидите у меня до звонка.
   Братья сели на краешки стульев у стенки и сидели, вслушиваясь в шум за дверью и изредка переглядываясь.
   Хрипак что-то писал.
   Раздался звонок, дребезжаще-пронзительный, как в любой другой школе. Такой громкий, словно здесь учились тугоухие. Шум за дверью постепенно стал стихать. А после второго звонка и вовсе стих.
   Хрипак посмотрел на братьев и поднялся с кресла:
   – Что ж, пойдемте в седьмой-второй.
   Они пошли опустевшим коридором. Где-то старательно пели: "Если завтра война, если завтра в поход…". Верно, урок пения.
   Поднялись на третий этаж. Хрипак открыл одну из дверей. Грохнули крышки парт, это ребята встали.
   – Извините, Леокадия Матвеевна, за вторжение. Ребята, это ваши новые товарищи: Павел Лужин и Петр Лужин. Они приехали из Ташкента. В Белоруссии народ гостеприимный. Надеюсь, мы с вами будем об этом помнить. - Хрипак кивнул, погрозил кому-то пальцем и вышел, прикрыв дверь.
   Снова грохнули крышки парт. Ребята сели. А братья остались стоять возле длинной черной доски. Класс рассматривал их с любопытством. Какая-то девочка пискнула. Вовсю улыбался Ржавый, словно это его только что привели в класс. Он сидел на последней парте и махал рукой. Потом братья увидели Серегу Эдисона, рядом - подмигивающего Толика - любителя собак. А где ж?… Да вот же, на первой парте разливается синева. Братья улыбнулись. В классе возник шумок.
   – Тихо, - сказала Леокадия Матвеевна. - Познакомитесь на перемене. Куда ж мне вас посадить?
   – Одного ко мне, - сказал Долевич. - Я один.
   – Нам бы вместе, - попросил Павел. - У нас портфель на двоих.
   – Хорошо. Если вы не очень шумные, садитесь на последнюю парту в средней колонке. У вас как со зрением?
   – Нормально.
   – Садитесь.
   Павел и Петр прошли в самый конец класса и сели за пустовавшую парту. Парта оказалась большой, удобной.
   Ржавый пересел к ним поближе и зашептал:
   – Порядок, орлы…
   – Долевич, идет урок, - сказала Леокадия Матвеевна строго.
   – А я ничего.
   – Ты лучше помолчи. У вас какой язык был в Ташкенте?
   – Узбекский, - сказал кто-то, и все засмеялись.
   Павел встал.
   – Английский,
   – Досадно. У нас в школе учат немецкий.
   – Это ничего, - сказал Павел.
   Петр дернул брата за рукав.
   – Мы постараемся.
   – Вряд ли вам удастся догнать остальных.
   – Мы… мы постараемся, - повторил Павел.
   – Ну что ты крутишься, Долевич? Хочешь отвечать? Пожалуйста.
   Василь встал.
   – Проспрягай нам глагол "учиться". Как по-немецки "учиться"?
   Василь почесал затылок и взглянул на потолок.
   Павлу стало жалко его. Он подсказал шепотом:
   – Лернен.
   – Лернен, - повторил громко Долевич.
   – Правильно. Вот и просклоняй нам глагол "лернен". Их…
   – Их лернен.
   – Их лерне… - подсказал Павел.
   – Их лерне.
   Шепот:
   – Ду лернст…
   – Ду лернст.
   Павел подсказывал. Долевич повторял.
   – Ир лернен.
   – Ир лернен.
   – Правильно, Долевич. Правильно подсказали. А дома ты не учил.
   – Учил, - буркнул Долевич.
   – Хорошо. Скажи нам по-немецки: "Я учусь в седьмом классе".
   Василь снова посмотрел на потолок и покосился на Павла. Тот прошептал:
   – Их лерне ин зибен класс.
   – Их… зибен… лернен… - выжал из себя Василь.
   – Садись, Долевич.
   Василь вздохнул и сел. Леокадия Матвеевна заглянула в журнал.
   – Лужин.
   Братья встали оба. Класс зашевелился.
   – Нет, нет… Вот ты, левый…
   – Павел, - сказал Павел.
   – Это ты подсказывал?
   Павел молчал. Все головы повернулись к нему.
   – Ну… Я же видела.
   – Я. Извините, я больше не буду, - сказал Павел по-немецки. - Я хотел выручить Ржавого, то есть… Долевича.
   – Ты же учил английский! - удивилась Леокадия Матвеевна, даже не заметив, что произнесла фразу по-немецки.
   – Да. В той школе, в Ташкенте, мы учили английский язык. А немецкий мы просто знаем. С детства. Как русский.
   – Просто знаете?
   – Да, - подтвердил Петр. - Это родной язык нашей матери.
   – Вот как… - Леокадия Матвеевна улыбалась. Она любила немецкий язык. Кончила университет. Знала немецкую литературу. И ей было приятно, что мальчики говорят по-немецки.
   А класс слушал этот диалог, замерев. Тихо было.
   – Во, видали! - воскликнул наконец Долевич так, словно это он так ловко говорит по-немецки.
   – Тихо! - сказала Леокадия Матвеевна несердито. - Вот видите, можно говорить сразу на двух и даже на нескольких языках. Если, конечно, не лениться.
   – Гутен таг, - сказал неугомонный Долевич.
   Из школы шли компанией - Ржавый, Серега Эдисон, Толик и Злата провожали братьев. Гостиница была рядом, за углом. Но ребята не спешили. Василь увел всех в угол сада. Там стояла маленькая деревянная скамейка со спинкой.
   – Садитесь, - пригласил Долевич.
   Братья не сели, а дружно посмотрели на Злату. Она улыбнулась, медленно подошла и села на середину, положив портфель у ног. Тогда и братья присели. На скамейке больше троих не помещалось.
   – Понял, Ржавый? - спросила Злата. - Не то что ты - развалишься первый, а другим и сесть негде.
   – Да ладно, - миролюбиво махнул рукой Василь и прислонился к стволу яблони.
   Толик сел на собственный портфель, а Серега попробовал сесть на его голову, но был тотчас согнан и остался стоять.
   – Между прочим, на этой скамейке сидел поэт Пушкин, - сказал Василь так, словно видел здесь Пушкина своими глазами.
   – Заливай, - сказал Толик.
   – Я фото видел.
   – Тогда и фото еще не было! - засмеялся Серега Эдисон.
   – Правильно, - кивнул Василь. - Фото после сделали. Памятник. Сидит Пушкин на скамейке.
   – Ну и что?… - спросил Толик.
   – А то… Я скамейку на фото сразу узнал. Точно эта.
   – Да Пушкин и в Гронске никогда не был, - возразила Злата.
   – Был, - упрямился Василь. - Когда его царь в ссылку погнал, он через Гронск ехал. И сидел вот на этой скамейке.
   – Этот памятник стоит под Ленинградом в Детском Селе, возле Лицея, - сказал Павел. - Мы с Петькой видели.
   – Точно, - подхватил Василь, и сразу показалось, что он тоже был там вместе с братьями. - Наша скамейка?
   – Похожа.
   – А я что говорю! В Детском Селе. Памятник там, а скамейка тут. Наш город тоже… знаменитый. А вы много ездите?
   – Много, - ответил Павел. - Все время. Только к одному месту привыкнешь…
   – Все равно интересно, - сказала Злата. - Я вот только в Минске была. Меня папа с собой брал. В командировку.
   – А я был в Москве, целых восемь часов. Проездом, - сказал Толик.
   – А я однажды Париж поймал. Еще на тот приемник.
   – И чего говорили? - спросил Василь.
   – А я почем знаю? По-французски говорили.
   – А почем ты знаешь, что по-французски? Ты ж французского не знаешь! - сказала Злата.
   – Ну и что? Сказали: иси Пари! Я потом у немки спросил. Говорит - Париж.
   – А вы в Париже были? - спросил Василь братьев.
   – Нет. Мы за границей нигде не были, - ответил Петр.
   – А собаки в цирке будут? - неожиданно задал вопрос Толик.
   – В этой программе - нет.
   – Жаль.
   – Слон будет, - утешил его Петр, - лошади, медведи.
   – Слон хорошо, - кивнул Толик. - Но все-таки слон не собака.
   – Моника очень умная, - сказал Павел.
   – Моника?
   – Слониха.
   – А вы с ней познакомите? - спросила Злата.
   – Конечно! - торопливо ответил Павел. - Мы тебя в цирк проведем. На конюшню.
   – А нас? - нахмурился Василь.
   – Всех. Только не сразу.
   – И ее можно потрогать? - спросил Толик.
   – Если не сдрейфишь, - сказал Петр.
   – А чего дрейфить? К нам зверинец приезжал, так я пантере конфету дал. Прямо в клетку руку сунул.
   – Взяла?
   – Взяла. А служащий мне по шее накостылял.
   – Сегодня пойдем? - спросил Василь.
   – Куда?
   – На конюшню.
   – Сегодня нельзя. Звери только приехали, устраиваются, - ответил Павел. - Вот начнутся представления.
   – И мы вас в одно место свозим, - сказала Злата.
   – Крольчиха! - Василь предостерегающе поднял руку.
   – Да ладно… Ведь решили…
   – Я сам, - Василь оторвался от дерева, наклонился вперед и перешел на шепот: - Только это гробовая тайна. - Он огляделся, не подслушивает ли кто. - В воскресенье.
   – Ну…
   – В воскресенье пойдем.
   – В воскресенье мы не можем. Дневное представление, - сказал Павел.
   – Ну и что? - спросила Злата.
   – Так мы ж заняты, мы выступаем, - сказал Петр.
   – Как выступаете? - удивилась Злата.
   – Как, как?… Вечно ты высовываешься со своими вопросами. Сказано: выступаем! - произнес Василь так, будто это он сам выступает в цирке. И тут же спросил: - А чего вы там делаете?
   – На лошадях, - нехотя ответил Павел. - Придете, увидите. - Он не любил рассказывать о работе в цирке. Каждый раз получалось вроде хвастовства.
   – На лошадях!… - повторил Василь и вдруг заорал: - Эскадрон! За мной! Шашки наголо! Ур-ра!… - И взмахнул несколько раз рукой, будто рубил шашкой.
   – Ура! - Толик вскочил на ноги и попытался оседлать Серегу.
   Но Серега огрел приятеля портфелем. Портфель раскрылся, из него посыпались тетради, учебники, карандаши, проволочки, шурупы, конденсаторы, шарики от подшипника…
   – Снаряд разорвался со страшным грохотом! - заорал Ржавый.
   Злата смеялась. И Павлик с Петром рассмеялись. Очень уж обескураженный вид был у Сереги. Он присел на корточки, стал собирать свои богатства обратно в портфель. Толик помог ему.
   – Слушайте, покажите приемчик, - обратился Василь к братьям, когда все успокоились.
   – Поздно уже. Нам домой надо. Дел много. - Павел поднялся со скамейки. За ним поднялись Петр и Злата.
   – Жаль. А когда ж у вас выходной? - спросил Василь.
   – Обычно по четвергам.
   – Ладно. В четверг поедем.
   – Куда? - спросил Петр.
   – Тайна.
   Они двинулись по аллейке вдоль забора.
   – Давай твой портфель, - сказал Петр Злате.
   – Зачем?
   – Просто так. Понесу. Ведь тяжелый.
   Злата отдала ему портфель. Остановилась возле раскидистого дерева.
   – На этой яблоне самая крупная антоновка. Во! - Она растопырила пальцы, словно взяла большое яблоко. - Вот попробуете осенью.
   – Осенью нас уже здесь не будет, - сказал Павел.
   – А мы вам посылку пришлем, - сказал Серега Эдисон. Точно, - кивнул Василь. - - И сушеных грибов. Мы такие места знаем!
   – Я собаку пробовал на грибы натаскивать. Чтоб искала, - сказал Толик.
   – Ну?
   – Носится по лесу и лает. На все грибы. Никак белый от мухомора не отличала.
   – У тебя какая собака? - спросил Петр.
   – Никакая. Это я из города бродячую увез. Да и взять негде. В клубе хорошие щенки, так деньги нужны. Вот накоплю!… И родителей уговорить надо.
   – Не разрешают? - спросил Павел сочувственно.
   – Разрешат. Куда им деться!…
   Двинулись дальше. Вышли на улицу через калитку. Добрели до угла. А за углом - гостиница.
   – Пришли, - сказал Павел.
   – Давай портфель, - Злата протянула руку.
   – Мы тебя проводим, - предложил Петр.
   – Я дорогу знаю, - она забрала у Петра портфель. - До завтра.
   – До завтра, - сказал Серега. - Уроков назадавали - не продохнуть!
   – Я к тебе зайду, - буркнул Василь.
   – Списывать? - ехидно спросила Злата,
   – Вот еще!…
   – Списывать не давай! - сердито сказала Злата Сереге. - Пускай сам мозгами шевелит.
   Она зашагала по улице не оборачиваясь. А мальчишки смотрели ей вслед. Потом разошлись.
 

7

 
   Люди, много путешествующие, быстро обживаются на новых местах. Меняется климат, почтовый адрес, стены жилища. А склонности, привычки, уклад жизни они возят с собой. День-два, и вот уже словно и не переезжал: знакомые заботы, привычный труд, устоявшийся режим дня.
   Утром Павлик и Петр направляются в школу. Все уже стало своим: и сад, и шумная круговерть на переменках во дворе, и класс, и новые товарищи.
   После обеда - репетиция, тренировка. Каждый день. Иначе потеряешь "форму".
   Потом - домашние задания. Их много, а сделать надо все. Это - закон. К этому они привыкли с первого урока в первом классе.
   Любой ученик может позволить себе проспать, или весь день прокидать мяч во дворе, или вместо алгебры заняться чтением "Графа Монте-Кристо", да мало ли найдется приятных занятий. А братья не могут, не имеют права. Они - артисты цирка!
   Говорят: искусство требует жертв. Ерунда! Искусство требует дисциплины, внутренней дисциплины. А искусство цирка - особенно. И если ты сегодня не приготовил школьного урока, - значит, расслабил волю. Значит, завтра можешь репетировать кое-как, кое-как потренироваться. А послезавтра, на представлении, сорвешься с лошади, потеряешь кураж.
   Потерять кураж, значит стать плохим артистом. А кто ж захочет быть плохим артистом? Уж только не Павел и Петр!
   Ведь каждый вечер - выход на манеж, где на тебя смотрят сотни глаз. Ты должен, должен, должен быть смелым, ловким, красивым - куражным! В этом - твое счастье!
   Отшумели веселые майские праздники, отхлопали флагами на весеннем ветру. Полопались на яблонях почки, и школьный сад стал бело-розовым. Потом побелела земля от опавших лепестков, словно прошлась по саду запоздалая зимняя метель.
   "Пушкинскую" скамейку в углу всю осыпало лепестками, и ребята не садились на нее, жалко было сметать эту пахучую красоту.
   Братья научили товарищей кое-каким приемам. Ученики пыхтели добросовестно. Только и слышалось: выпад, подсечка, бросок.
   Портфель синеглазой Златы Павел и Петр носили по очереди, как и свой общий.
   А в один из четвергов вся компания села на трамвай шестерку. Ехали долго, до самого конца маршрута. Там, сразу за рельсовой петлей, под мостом журчала река, а за ней начинался лес. Вперемежку стояли березы, осины, сосны, ели. На высоких рябинах висели белые плотные гроздья соцветий.
   Киндер, которого они взяли с собой, метался серым комком, то мчался вперед по лесной дороге, то исчезал в подлеске, словно сквозь землю проваливался. Не часто псу выпадало такое счастье - поноситься, побеситься в настоящем лесу. Все дни он коротал в тени под вагончиком. Или, если его не привязывали, чтобы не крутился под ногами, шел в конюшню к своим приятелям Мальве и Дублону, подлезал под нижнюю перекладину загородки. Мальва опускала голову, позволяла псу лизнуть нос и переступала передними ногами осторожно, чтобы ненароком не задеть серого приятеля. Потом Киндер здоровался с Дублоном, обнюхивал его, тот приветливо потряхивал головой, кланялся. Разлегшись на горе опилок, пес, приподымая по очереди брови, наблюдал, как лошади жуют сено. Сам он предпочитал мясную похлебку.