Туричин Илья. Кураж

   Василь свернул на тропку, исчезавшую меж стволов. Павел трижды свистнул, позвал Киндера.
   Киндер с шумом продрался сквозь кусты. Пасть его была раскрыта, язык свисал меж белых клыков.
   Май был жарким. Ветки под ногами сухо потрескивали.
   Прошли, по расчетам Павла, не меньше двух километров.
   – Далеко еще? - спросил он. Василь не обернулся.
   – Недалеко, - сказала Злата, шедшая позади.
   Лес был диким, неухоженным. То и дело попадались упавшие деревья. Некоторые, падая, не достигали земли, лежали макушками на толстых ветвях соседей, словно облокотились, чтобы отдохнуть. Но на стволах их росли большие твердые грибы-трутовики. Деревья были мертвы.
   Вышли на небольшую прогалинку.
   – Здесь, - сказал Василь.
   Братья огляделись недоумевающе. Где же тайна? Кругом стояли могучие сосны. Торчал тощий пенек. Вся земля вокруг была усыпана бурыми сухими иглами. Пахло смолой.
   – Где же тайна? - спросил нетерпеливо Павел.
   – Здесь. - Василь хитро щурил глаза. Наконец-то и он может чем-то удивить своих новых друзей!
   – Не вижу, - снова огляделся Павел.
   – И не увидишь, - торжествующе произнес Василь. - Потому что - тайна!
   Киндер выбежал на прогалину, стал обнюхивать землю. Что-то его встревожило.
   – Молодец, Киндер! - похвалил пса Толик. Еще при первой встрече на цирковой конюшне Киндер сразу отличил Толика от остальных. Они поняли друг друга с полувзгляда.
   – Давай, - скомандовал Василь.
   Серега и Толик подошли к пеньку, потянули его. Пень подался и вместе с земляной площадкой, что была под ним, лег на бок. Открылся темный лаз.
   Василь победно посмотрел на пораженных братьев.
   – Маскировка. Камуфляж. По всем правилам, - он поднял руку со строго вытянутым вверх пальцем: - Никому! Никогда! Ни слова! Язык проглоти, а тайну не выдай! Пошли.
   Первым исчез в лазе Киндер. Оттуда раздался его приглушенный лай. Потом полез Василь. За ним Павел и Петр. Вниз вели крутые земляные ступени, обложенные тонкими жердями. Василь чиркнул спичку. Что-то звякнуло. Запахло керосином. Желтый свет упал на бревенчатый потолок, на обшитые тесаными жердями стены. На сбитые из старых досок лавки, что тянулись возле двух стен. На ящик у лавок, опрокинутый кверху дном, и надпись на нем черными крупными буквами: "МАКАРОНЫ. НЕТТО 50 КГ.". Над ящиком светилась керосиновая лампа, краешек закоптелого стекла ее был отбит. От нее к низкому потолку тянулся закоптелый, под стать стеклу, электрический провод.
   Возле другой стены стояло несколько ящиков поменьше. А один был подвешен к потолку на таком же проводе, как лампа.
   – Что здесь? - спросил Павел.
   – Подземный вигвам Великих Вождей племени Благородных Бледнолицых, - торжественно произнес Долевич и скрестил руки на груди.
   И Толик, и Серега, и Злата также скрестили руки.
   – Это - вы сами? - Петр обвел рукой вокруг.
   – Сами, - сказал Василь.
   – Еще прошлым летом, - добавил Серега, снимая со спины тощий залатанный рюкзак.
   – Мы набрели на эту землянку, когда грибы собирали. Все грибники дальше в лес идут, по дороге. Сюда не заглядывают, - сказала Злата.
   – Это старая землянка. Может, еще с гражданской войны. Может, тут красные от белых хоронились или белые от красных, - сказал Толик.
   – Или разбойники. Шайка какая-нибудь! - сдавленным голосом прохрипел Василь.
   – До снега возились. Тут такая развалюха была. Все сгнило. Вон доски, - Толик пнул ногой лавку, - из города волокли. По штучке.
   – Хорошо тут, - сказал Петр. - Только тесновато. А чего ящик подвешен?
   – Продуктовый склад. Чтоб мыши не забрались. - Василь достал из висячего ящика пакет с черными сухарями, положил на ящик-стол. - Угощайтесь.
   – Спасибо, - хором поблагодарили братья и взяли по сухарю.
   Сухари не хрустели.
   – Отсырели маленько, - пояснил Василь. - Все-таки кругом земля.
   Все уселись на лавки и стали грызть сухари. Куда до них медовым пряникам!
   И только Киндер не сел и от сухаря отказался. Он подозрительно обнюхивал углы. Не очень-то ему здесь нравилось, куда приятнее носиться по лесу! Но хозяевам не прикажешь!
   – И что ж вы здесь делаете? - спросил Павел.
   – А все, - ответил Василь. - Здесь у нас вторая жизнь. Здесь мы - Великие Вожди.
   – Там - школа, уроки, папы-мамы, - пояснил Серега. - А здесь мы сами по себе.
   – И все решает Большой Совет, - сказала Злата.
   – А кто - Большой Совет? - спросил Павел.
   – Мы.
   – А малый? - не унимался Павел.
   – А малого нету, - сказал Василь.
   – И что же Совет решает? - спросил Петр.
   – Все… Как жить, чего делать, куда пойти… - Серега направился к одному из ящиков. - У нас и приемник есть. Сам собирал. Ребята помогали. - Он осторожно поставил на стол фанерную коробку, набитую медными обмотками, конденсаторами, спаянными концами, сверху был приспособлен детектор - серебристый кристалл, к которому прикасалась жесткая проволочка.
   – И работает? - усомнился Павел.
   – Сейчас услышишь. - Серега протянул два провода от другого ящика, присоединил их к клеммам своего странного приемника, приложил к уху наушник и осторожно стал шевелить рычажок, то приподымая, то опуская проволоку на кристаллик. - Есть. Москва. Коминтерн, - сказал Серега и протянул наушник Павлу.
   Сквозь шипение, хрип, тоненький писк Павел услышал тихую музыку.
   Они передавали наушник друг другу и слушали.
   Потом Серега снова потрогал рычажок детектора. Прислушался.
   – Немцы, вроде…
   Петр взял наушник, услышал мужской гортанный голос. Он почти кричал. Лицо Петра стало напряженным.
   – Погромче нельзя? - попросил он.
   – Аккумулятор сел. От полуторки, старый, - сказал Серега. - А что там?
   – Фашисты. Сейчас… У великой Германии… не может быть границ… Европа… не понял… В общем, вся Европа должна немецким духом пронизаться, пропитаться… Великий фюрер ведет свой народ… Где фюрер - там победа…
   В наушнике что-то затрещало, засвистело…
   – Вся Европа, - сказал Петр. - Мы ж тоже Европа!
   – У них с нами договор о ненападении. - Василь показал фигу. - Вот. Не посмеют!
   – У нас Красная Армия! - сказала Злата.
   Павел почему-то вспомнил розовое лицо лейтенанта и его бойцов, как они строили шапито.
   – Конечно, - кивнул он.
   – А сунутся - так получат, - сказал Василь и неожиданно запел:
 

 
Если завтра война, если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет…
 

 
   И все подхватили:
 

 
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!…
На земле, в небесах и на море
Наш ответ и могуч и суров:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!…
 

 
   – У меня три значка, - сказал Василь. - "Ворошиловский стрелок", БГТО и "Будь готов к ПВХО".
   – А у меня "Ворошиловский" и БГТО, - сказала Злата.
   – Мы все Ворошиловские, - добавил Толик.
   Серега возился с приемником.
   – Слушайте, у вас в цирке нельзя достать аккумулятор?
   – Не знаю, - сказал Петр.
   – Вы там в цирке разведайте, - посоветовал Серега.
   – Ладно, - согласились братья, - разведаем.
   Тесная землянка очень им понравилась. Стоящая землянка!
   Они торжественно поклялись никому не раскрывать тайну. И Большой Совет увеличился на двух Великих Вождей племени Благородных Бледнолицых.
 

8

 
   Аккумулятор нашелся. Правда, тоже не новый, но вполне годный. Его принес лейтенант Каруселин. Он был частым гостем в цирке, приходил за кулисы запросто. Артисты принимали лейтенанта как своего. А предприимчивый Григорий Евсеевич даже обращался к нему с мелкими просьбами. Каруселин выполнял их охотно, потому что был человеком добрым, общительным и еще потому, что считал себя причастным к цирку. В конце концов, он его строил!
   Военные с 1 мая перешли на летнюю форму одежды, и лейтенант щеголял в новенькой гимнастерке, перетянутой ремнем с портупеей, и чуть поскрипывающих хромовых сапогах. Видимо, это поскрипывание и улавливали чуткие уши Киндера, потому что хвост его начинал свою веселую работу еще до того, как лейтенант появлялся на цирковой улице.
   Известие о том, что аккумулятор есть, было встречено Великими Вождями с удовлетворением, но без шумной радости. Великие Вожди должны быть сдержанными.
   Решили в ближайший четверг отвезти аккумулятор в "вигвам".
   Но в среду случилось несчастье: Гертруда Иоганновна на представлении неудачно соскочила с лошади, почувствовала острую боль в правой лодыжке и тихонько охнула. Попробовала сделать несколько шагов. Нет, с такой ногой на лошадь не прыгнешь. Но надо держаться. Публика смотрит.
   Мальва, которая весело и ровно бежала по писте, внезапно остановилась, верно поняла, что что-то не так.
   Павел и Петр стояли в центре манежа.
   Иван Александрович остановил Дублона, соскочил на ковер и сделал знак сыновьям. Те поняли и, вскочив на лошадей, послали их вперед. Мальва и Дублон привычно побежали по кругу.
   – Что? - тихо спросил Иван Александрович у жены.
   – Нога.
   Гертруда Иоганновна побледнела, даже грим не мог скрыть бледности. На лбу проступили мелкие капельки пота.
   – Держись, - шепнул встревоженный Иван Александрович и широко улыбнулся: - An, an…
   На манеже надо улыбаться.
   Павел и Петр сделали стойки на руках. Потом дружно перешли на ноги. Проскакали круг, стоя на седлах. Соскочили на ходу, и, едва коснувшись ковра, снова оказались в седлах.
   Зал зааплодировал.
   А они все еще не понимали, почему нарушен номер, не понимали, что мать не может работать.
   Иван Александрович оставил жену в центре манежа, побежал рядом с Дублоном, тихо скомандовал Петру:
   – Переходи на Мальву. Вдвоем уедете с манежа.
   И все улыбался широко.
   Петр понял. Они с отцом поменялись местами, Петр отстал от Дублона, а когда Мальва поравнялась с ним, вскочил на ее круп позади брата. Шепнул:
   – Уходим.
   Мальва продолжала бежать по кругу. Униформисты не открыли барьер. Не время.
   – Барьер! - бросил на ходу Петр Гурию Александровичу.
   Гурий Александрович ухватился за веревку, привязанную к одному из подвижных краев барьера, торопливо потянул на себя. Тотчас стоявший рядом униформист ухватился за другую веревку. Барьер открылся.
   Павел натянул левый поводок уздечки. Мальва послушно повернула и пошла через манеж, мимо Гертруды Иоганновны, на выход. Петр сел верхом на плечи брата, и так они покинули манеж.
   И Иван Александрович направил Дублона через центр манежа, наклонился с седла, подхватил на ходу жену за талию. Она еще нашла в себе силы улыбнуться и помахать публике рукой.
   Зал аплодировал.
   – Комплимент, - крикнул Иван Александрович растерявшимся сыновьям, передал Гертруду готовым к выходу акробатам-прыгунам и заспешил на манеж вслед за сыновьями.
   Петр и Павел прошлись по манежу арабскими колесиками навстречу друг другу. Иван Александрович приветственно поднимал руки.
   Дядя Миша в клоунском наряде погладил Гертруду по голове и заспешил на манеж. Оттуда раздался дружный смех.
   Гертруду Иоганновну унесли на руках в вагончик. Ей было плохо. При малейшем движении боль в ноге становилась нестерпимой. Мягкий серебристый сапог было не снять. Иван Александрович разрезал голенище ножницами.
   Павел и Петр испуганно и с состраданием смотрели на мать.
   Прибежал Григорий Евсеевич, цокал сокрушенно языком, сердито размахивал руками.
   – Как же ты, Гертруда?… На ровном месте!
   Гертруда Иоганновна виновато улыбалась.
   Напротив сидел Киндер, склонив голову набок, и смотрел на нее печальными глазами. Из шапито доносилась веселая музыка и шум аплодисментов. В раскрытую настежь дверь то и дело заглядывали артисты. А в вагончике стояла гнетущая тишина.
   Пришла врач, долго и осторожно ощупывала ногу Гертруды Иоганновны. Лодыжка опухла и покраснела. Прикосновения причиняли боль. Врач велела отвезти больную в травматологический пункт, там делали рентгеновские снимки круглые сутки.
   Лейтенант Каруселин вызвался раздобыть автомобиль. Побежал в вагончик дирекции, звонил по телефону какому-то начальству. Вскоре возле цирка остановилась "эмка".
   К счастью, у Гертруды Иоганновны перелома не обнаружили. Врачи наложили на лодыжку тугую повязку, сделали обезболивающий укол и строго-настрого приказали лежать неподвижно. По крайней мере недели три.
   В гостинице у Лужиных, куда привезли из травмпункта Гертруду Иоганновну, сидели Григорий Евсеевич, Гурий Александрович, дядя Миша, Флич и лейтенант Каруселин.
   Иван Александрович слонялся по комнате, перекладывал с места на место вещи, подходил к жене, спрашивал:
   – Как, Труда?
   Она улыбалась:
   – Ничего. Терпимо.
   Григорий Евсеевич сокрушался:
   – Три недели!… Зарезали! Придется снимать с программы. А кем заменять? Кого вызывать? И когда еще приедут!…
   – Не надо никого вызывать, - сказал Павел.
   – А вам спать давно пора, - прикрикнул на братьев Григорий Евсеевич.
   – Они молодцы, - сказал Гурий Александрович. - Не растерялись. Прекрасный финал получился!
   – Да уж, - сердито откликнулся Флич. - Нарочно не придумаешь.
   – Не надо никого вызывать, - настойчиво повторил Павел. - Мы с Петей отработаем.
   – Малы еще! - возразил Григорий Евсеевич. - И трюков ваших мало.
   – Думаете, у меня Мальва не пойдет? - запальчиво спросил Павел. - Пойдет. Как шелковая. Верно, мама?
   – Пусть попробуют, - сказала Гертруда Иоганновна.
   – Пусть, - кивнул Флич. - Наша, цирковая косточка.
   – Завтра выходной. Манеж свободен, - сказал Павел.
   – Так я на завтра вызову двух униформистов, - сказал Гурий Александрович, словно репетиция в выходной - дело решенное.
   – Не надо. Управимся сами, - Иван Александрович привлек к себе сыновей.
   – Управимся, - сказали они хором.
   Лейтенант смотрел на них с любопытством: вот ведь какие мальчишки!
   – Пусть попробуют. - Флич подбросил монетку, поймал, хлопнул ею о стол, и монетка исчезла.
   – Утро вечера мудренее. - Директор Григорий Евсеевич любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. Хотя и так все было ясно. - Поправляйся, Гертруда. А вы - спать! Чтобы завтра были в форме. А там поглядим-увидим.
   Все ушли. Братья расставили свои раскладушки. Обычно они долго шептались о всяком-разном, пока не влетало от родителей. Сейчас легли и молчали. Завтра предстоял трудный день. Они приказали себе спать и уснули.
 

9

 
   Великие Вожди встревожились. На первом уроке близнецов не было.
   – Опоздали, - шепнул Долевич Сереге, который сидел на парте впереди. - Наверно, у Хрипака "загорают". - И лицо его сморщилось, будто не кто-нибудь, а он сам "загорает" у Хрипака.
   Директор школы Николай Алексеевич иногда по утрам перехватывал в вестибюле опоздавших и уводил к себе в кабинет. Он никогда не спрашивал о причинах опоздания, был убежден, что уважительных причин не бывает. Он садился за стол и спокойно работал, как будто в кабинете никого не было. А опоздавшие стояли у стены весь урок, "загорали".
   Не пришли братья и после переменки.
   – Заболели, - предположил Василь.
   – Сразу оба? - засомневался Серега.
   – А может, у них, у близнецов, так: один заболел - и другой тут же.
   Предположение казалось не лишенным смысла. Кто их знает, близнецов?
   Братья в школу так и не пришли. А в цирке - выходной.
   После уроков у "пушкинской" скамейки состоялось короткое совещание. Решили пойти в гостиницу.
   Остановились около подъезда. Послали на разведку Злату.
   Злата поднялась на третий этаж. Перед дверью пригладила ладошками волосы, поправила на поясе блузку и вошла в гостиничный коридор с независимым видом.
   – Вы к кому? - спросила сидевшая за столом тетка с огромной брошкой на груди.
   – К Лужиным. В тридцать пятый.
   – С утра ушли. Только больная дома.
   – Спасибо. Извините, - с достоинством сказала Злата.
   Важно вышла на лестницу, а вниз скатилась кубарем, перепрыгивая через две ступеньки.
   – Может, они с утра прямо в "вигвам" поехали? - высказал предположение Серега.
   – Потащат они такую тяжесть, - возразила Злата.
   – Идем в цирк. Если Киндера нету…
   – Точно. Без Киндера они не поедут, - поддержал Толика Василь.
   В цирк можно попасть, минуя сторожа. С другой стороны были ворота. Их створки обычно связывались проволокой. Но нынче на воротах висел большой амбарный замок.
   – Сигаем через ограду? - спросил Василь.
   – Неудобно, - сказал Толик. - Еще подумают что…
   Обычно возле вагончиков было многолюдно, шумно. Сейчас - ни души. Над брезентовым куполом, над цветными вагончиками висела пронизанная солнцем тишина, такая плотная - хоть трогай руками. Даже перезвон трамваев сюда не доносился.
   Толик сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул трижды.
   Из-под вагончика выскочил серый мохнатый ком, подкатился к ограде и залаял.
   – Киндер, - ласково сказал Толик и протянул руку меж прутьев ограды, погладить.
   Из-за вагончика появился один из близнецов. Он щурил глаза от яркого солнечного света.
   – Привет! - крикнул Василь и спросил без обиняков: - Ты Петр или Павел?
   – Павел.
   Он направился к ограде. Великие Вожди заметили, что одет Павел необычно: голубая, вылинявшая футболка с темными пятнами, черные трикотажные брюки заправлены в высокие потрепанные сапоги.
   – Вы чего в школе не были? - спросил Василь.
   – Репетируем. Мама ногу подвернула. Приходится номер перестраивать.
   Мужской голос позвал:
   – Павел!
   – Иду!
   – А как же аккумулятор? - спросил Серега.
   – Да ладно тебе, - оборвала его Злата. - Павлик, можно нам посмотреть… Мы тихонько. Нас и не заметит никто.
   – Валяйте.
   Василь подсадил Злату, а Павел бережно принял ее по ту сторону ограды.
   – Да ты же мокрый весь! - удивилась она.
   – Взмокнешь!
   Мальчишки тоже перемахнули через ограду и пошли вслед за Павлом к цирку.
   – Ты куда запропастился? - спросил Иван Александрович. Он стоял у форганга и с удивлением рассматривал ребят.
   – Папа, это из нашего класса. Пришли узнать. Можно, они посмотрят?
   – Мы тихо, - сказала Злата.
   Иван Александрович глянул в ее синие глаза и улыбнулся:
   – Ну, если тихо…
   Великие Вожди, ступая так, будто рядом был спящий, которого никак нельзя будить, поднялись на несколько ступенек и сели на деревянную скамью для зрителей.
   Как не похож дневной цирк на вечерний!
   Над манежем горели две одинокие лампы. Они казались тусклыми, свет их не доходил до брезентовых стен, таял где-то на полдороге. Сквозь щели в брезенте тут и там пробивались тонкие полоски солнечного света. В них плясали пылинки.
   На манеже вместо праздничного яркого ковра - серый, потертый, перепачканный опилками. И барьер вокруг серый, не алобархатный, как вечером. И только запах тот же. Цирк всегда пахнет цирком.
   – Мальчики, - крикнул Иван Александрович, - помните: самое главное - синхронность!
   Голос его тонул в полумраке и тишине, как свет ламп. Он вышел на середину манежа с длинным хлыстом в руке, одетый так же, как Павел, - вылинявшая футболка, потертые сапоги.
   – Готовы? Пошли!
   На манеж выбежали одна за другой серые в темных яблоках лошади. На легких седлах стояли Павел и Петр, поднимая в приветствии руки.
   – Алле… Ап!
   Павел и Петр одновременно спрыгнули с лошадей, перевернувшись в воздухе. Колесом прошлись поперек манежа. Лошади за это время пробежали полукруг. Братья снова вскочили на них на ходу, встали на седла.

   Иван Александрович щелкнул хлыстом. Братья подпрыгнули, перевернулись назад и оказались за хвостами бегущих лошадей.
   Ребята смотрели на близнецов с восхищением.
   – Стоп! - крикнул Иван Александрович.
   Братья подхватили уздечки. Остановили лошадей.
   – Павлик, ты что, аршин проглотил? Сожмись. Превратись в мяч. В большой красивый мяч. Давайте сначала.
   Снова и снова бежали лошади по кругу. Снова и снова прыгали близнецы, переворачиваясь в воздухе.
   Короткая передышка. И опять все сначала.
   Футболки на спинах взмокли. На губах у лошадей закипала пена.
   Потом лошадей водили по площадке возле вагончиков, чтоб остыли.
   – Представление видели? - спросил Иван Александрович ребят.
   – Видели.
   – Понравилось?
   – Очень.
   – Ну вот… Теперь и репетицию посмотрели.
   – И так каждый день? - спросила Злата.
   – Каждый день.
   – Да-а… Не соскучишься, - сказал Василь так, будто это он каждый день репетирует.
   Лужины переоделись в своем вагончике. Братья вытащили тяжелый ящик-аккумулятор.
   – Держи, Серега.
   – Поздно уже.
   – Домой тащи.
   Серега и Василь подхватили аккумулятор. Толик помогал.
   Киндер вертелся под ногами. Он проводил всех до выхода в ограде. Сторож сидел на своей табуретке, вытянув деревянную ногу и облокачиваясь на толстую клюку. Козырек выгоревшей красноармейской фуражки с темным пятиконечным следом от звездочки отбрасывал тень на морщинистое лицо. Он удивленно и подозрительно посмотрел на ребят. Вроде туда проходили только двое. Но ничего не сказал, поскольку с ними был артист Лужин.
   – Мы после обеда опять придем, - сказал Иван Александрович. - Так что не прощаемся.
   На представлении в пятницу вечером Лужины выступали втроем. У форганга толпились артисты. Флич гонял по ладони монетку. Дядя Миша - Мимоза стоял в проходе рядом с Гурием Александровичем, готовый, случись что, выбежать на манеж, вмешаться, дать артистам передышку.
   Но ничего не случилось. Публика проводила Лужиных дружными аплодисментами.
   – Молодцы, - сказал дядя Миша. - Есть кураж!
   И все же Иван Александрович заставил ребят репетировать и в следующий выходной. В искусстве не бывает совершенства, есть только постоянное стремление к нему. И нельзя останавливаться в этом стремлении. Тогда ты - артист!
   Так и не удалось братьям съездить в "вигвам". Слишком много забот свалилось на них. Гертруда Иоганновна поправлялась, но вставать ей все еще не разрешали. Приходилось ходить в магазины, покупать продукты, вместе с отцом наскоро что-нибудь готовить. Мама не любила столовской еды. Да и уроков к концу года задавали много.
   Так прошел май. Наступил июнь. Дни стояли жаркие. Весь город раскрыл окна настежь.
   Даже по вечерам в брезентовом цирке было душно. Гурий Александрович снял калоши. Слониху Монику поливали водой три раза на дню. Она нежилась под струей из шланга и переминалась с ноги на ногу, будто танцевала. За оградой собиралась толпа поглазеть.
   После жаркого дня лошади работали неохотно. Приходилось их понукать. И только медведи, несмотря на густые мохнатые шкуры, были в форме. Алешенька выпрашивал сахар, похлопывая себя лапой по пузу, и, если кто-нибудь давал медведю сладкое, он уморительно кланялся.
   Гертруде Иоганновне наконец разрешили встать. Опираясь на палку, она добрела до цирка. Навела порядок в вагончике, почистила костюмы.
   Однажды братьев попросили выступить на школьном вечере. Они стали уговаривать Флича пойти с ними, и так настойчиво уговаривали, что Флич согласился.
   Он был, как всегда, в черном фраке с белой манишкой и цилиндре. В школьном актовом зале было тесно и жарко. Флич вышел на сцену, подмигнул и стал играть цветными шариками, которые появлялись ниоткуда и исчезали так же таинственно. И каждое появление и исчезновение сопровождалось бурей восторга. А Флич любил удивлять и всегда все делал с удовольствием. Он стал добывать из воздуха монеты и со звоном бросать их в жестяную кружку. Потом позвал малыша, который стоял возле занавеса с открытым ртом.
   – Мороженое любишь?
   – Люблю-у, - протянул малыш.
   – Тогда подставляй ладошки. Я тебе насыплю монеток.
   Малыш сложил ладошки лодочкой. Флич перевернул кружку. Она была пуста. Зал веселился.
   – А мороженое за мной, - прошептал Флич на ухо малышу и достал из кармана игральную карту. Она исчезла. Потом появилась целая колода, рассыпалась по полу, в руке появилась вторая колода, третья.
   – В рукаве! В рукаве! - кричали из зала.
   Флич засмеялся, снял фрак и манишку, бросил их на стул и остался в майке, поверх которой тянулись брючные помочи. И снова стали появляться и исчезать шарики, монеты, карты, носовые платки.
   Зал то замирал, то ревел от удовольствия. Раскрасневшийся Флич сиял. И под конец из небольшого чемоданчика, который был ну совершенно пуст, достал… Киндера. Тот с лаем бросился к своим хозяевам.
   Они аплодировали вместе со всеми. Такого Флича даже они еще ни разу не видели! Это был великий фокусник! Великий артист!
 

10

 
   А на другой день, ранним утром, когда крепче спится, гостиницу встряхнул грохот. Задребезжали стекла. Звякнула и закачалась люстра под потолком. Грохот давил на уши.
   Братья проснулись. Отец подбежал к окну и отпрянул. Это сон, сон, сон!…
   Стена дома напротив медленно оседала, сползала вниз, рушилась. Обнажились клетушки-комнаты с разноцветными обоями, с мебелью - столами, стульями, кроватями, диванами, шкафами, с картинами и фотографиями.
   Это выглядело жутко и неправдоподобно.