Страница:
Когда в 1820 году известный скульптор Торвальдсен изваял бюст Александра I, то многим бросилось в глаза странное несоответствие грозно нахмуренного чела и медово улыбающихся губ. Пушкин по этому поводу писал:
Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.
Предельно точная характеристика Александра I!
Заниматься переустройством России Александру быстро наскучило, он попытался переключиться на внешнюю политику, возомнив себя великим полководцем. Он бросил вызов Наполеону и осрамился, потерпев сокрушительное поражение под Аустерлицем. Позорный Тильзитский мир затем вызвал уже всеобщее возмущение в России.
Александру открыто намекали на судьбу его отца и прочили в преемницы сестру - Екатерину Павловну. Император театрально хватался за голову:
- Боже мой! Я это знаю, я это вижу, но что же я могу сделать против жребия, который меня ведет?
Если бы не победа русских войск в войне 1812 года, вряд ли бы Александр долго продержался на троне. Сам он к этой победе не имел никакого отношения. Когда наполеоновские полки продвигались к Москве, он, сняв с себя всякую ответственность, готовился спешно удрать в случае опасности из петербургского дворца.
Но нежданно-негаданно для него русская армия оказалась победительницей, и тогда Александр соизволил возглавить ее, самоотверженно взвалив на себя нелегкое бремя славы.
Все это с убийственной иронией запечатлено в пушкинской эпиграмме на Александра I:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фруктовой профессор!
Но фрунт герою надоел - Теперь коллежский он асессор По части иностранных дел!
Последние строки станут понятными, если учесть, что после завершения войны Александр решил поблистать на международной арене, стал вместе с австрийским канцлером Меттернихом организатором "Священного союза" реакционного договора России, Австрии, Германии о совместных действиях против "революционной заразы". Александру льстила его новая роль "жандарма Европы", он беспрестанно разъезжал из одной европейской столицы в другую, произносил, становясь в позу, речи, обещал дать России конституцию, отменить крепостное право. Посулам этим давно уже никто не верил. Над царем открыто посмеивались, и язвительнее всех - Пушкин.
В среде будущих декабристов он прочитал однажды ноэль - род сатирической рождественской песенки. Начинается она с описания приезда Александра в Россию: "Ура! в Россию скачет кочующий деспот..." Царь торжественно вещает о своих подвигах:
"Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я пил, и ел, и обещал
И делом не замучен".
Далее император клянется дать отставку продажным чиновникам и учредить закон вместо произвола:
"И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли".
Царевым речам наивно внимал, открыв рот, младенец:
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
"Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?"
А мать ему: "Бай-бай! закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!"
Вместо конституции и свободы Александр пожаловал России в управители Аракчеева - фанатичного, злобного и узколобого служаку. С изуверской жестокостью и непреклонностью Аракчеев проводил в жизнь чудовищную идею царя: превратить деревни в казармы, а крестьян от мала до велика одеть в мундиры - сделать военными поселенцами. Деревни уничтожались, а крестьян вместе с семьями сгоняли в некоторое подобие концлагерей без колючей проволоки, где они по команде должны были обедать, ложиться спать, строем ходить на полевые работы, совмещая тяжкий подневольный труд с солдатчиной и муштрой. Император недоумевал, почему крестьяне в военных поселениях не чувствуют себя наверху блаженства и, вместо того чтобы челом бить царю за такое благодеяние, повсеместно берутся за колья и топоры.
Бунтом была чревата не только деревня, все слои населения имели основания быть недовольными правлением Александра I.
Декабрист А. Бестужев так описывал ситуацию: "Солдаты роптали на истому ученьями, чисткою, караулами; офицеры - на скудость жалованья и непомерную строгость; матросы - на черную работу, удвоенную по злоупотреблению, морские офицеры - на бездействие. Люди с дарованиями жаловались, что им заграждают дорогу по службе, требуя лишь безмолвной покорности; ученые на то, что им не дают учить, молодежь - на препятствия в учении. Словом, во всех углах виделись недовольные лица, на улицах пожимали плечами, везде шептались - все говорили:
к чему это приведет? Все элементы были в брожении. Одно лишь правительство беззаботно дремало над вулканом: одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованною землею...
В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал.
Везде честные люди страдали, а ябедники и плуты радовались..."35 Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не желает перемены правительства в России!
Кипела политическими страстями Франция, в Испании восставший народ заставил короля объявить конституцию, бурлили Португалия и Италия "тряслися грозно Пиренеи, вулкан Неаполя пылал..." - Греция боролась за освобождение от турецкого ига. Казалось, в одной только России часы истории остановились, и стрелки их по-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XVIII века с его дикими феодальными обычаями, самодурством сановников, со свистом шпицрутенов, которыми солдат засекали до смерти за малейшую провинность.
Как и в XVIII веке,
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея...
Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действовать! Нужно было встряхнуть Россию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, где произносились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертный приговор Александру. "...Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора", говорил в "Союзе спасения" Иван Якушкин и вызывался лично убить царя14.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал...
Пушкин (если судить по десятой, дошедшей до нас в отрывках главе "Онегина") был осведомлен о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть ли не каждого из главных заговорщиков.
Как уже говорилось, Пушкин не был членом декабристских кружков, но он знал лично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Михаила Орлова, Лунина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкого, - с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересами декабристов, дышал предгрозовой атмосферой, ею разгорался. "Я, - признавался он Жуковскому, - наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков".
В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России. Пути политического переустройства России Пушкин пытался найти в истории страны.
Политика и история для него неразрывны. Его политические умонастроения невозможно понять, не принимая во внимание взглядов исторических. И, с другой стороны, именно насущный политический интерес, больные проблемы России "теперешней" побудили Пушкина глубоко заняться историей своей страны. Происходящие на глазах поэта события осмысливались им как нечто, придающее новый смысл цепи событий уже прошедших, а само строение этой цепи позволяло угадывать их дальнейший ход.
Современность с ошеломляющей быстротой становилась историей. Такие грандиозные потрясения, как война 1812 года, как восстание декабристов в 1825 году, по масштабам своим, по значению для судеб народа были событиями эпохальными.
История же - даже далекая - переживалась остро, как современность, как нечто происходящее сейчас, могущее сейчас снова повториться.
Знаменательно, что резкое обострение интереса Пушкина к трагедийным событиям истории страны происходит в самый канун декабрьского восстания: "Бориса Годунова" он заканчивает 7 ноября 1825 года. Поэт словно провидит, предчувствует и предрекает конец Александрова царствования, описывая конец царствования Бориса Годунова. Он настолько уверен в этом, что решается на прямое пророчество, определяя срок своего возвращения из ссылки при новом правлении. 19 октября 1825 года, когда рукопись "Бориса Годунова" лежала перед ним почти в готовом виде, он пишет лицейским друзьям:
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
Предсказание исполнилось поразительно точно: осенью 1826 года Пушкин вернулся из ссылки.
Но обратимся к трагедии "Борис Годунов". Она начинается с диалога между боярами Шуйским и Воротынским - взойдет ли на царство Борис Годунов? Борис у Пушкина, как и Александр, перед восшествием на престол лицедействует, ломает комедию, позволяет себя упрашивать принять царский венец, делает вид, что власть ему претит. А Шуйский, хорошо зная двуличие Годунова, ворчит:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там - а там он будет нами править
По-прежнему.
Шуйский уверен, что Годунов жаждет трона, что именно поэтому совершил он убийство царевича Димитрия, пролил кровь законного наследника престола.
А Борис, всходя на трон, говорит, что принимает власть велику "со страхом и смирением". Пимен же произносит мрачные слова:
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
В исключенном Пушкиным из печатного издания отрывке Борис назван "лукавым" ("Беда тебе, - Борис лукавый"), так же Пушкин именовал и Александра ("властитель слабый и лукавый").
Разумеется, когда поэт создавал "Бориса", перед взором его стоял не только цареубийца Александр I. Его замысел бесконечно шире нравоучительной аналогии двух царствований. Пушкина занимает прежде всего вопрос о природе народного мятежа, о мнении народном, которое сильнее неправой власти державной и которое рано или поздно карает эту власть.
Народное мнение, а не цари и самозванцы творят суд истории - вот великая мысль Пушкина в "Борисе Годунове". Мысль, во многом противостоящая главной концепции Карамзина и полемизирующая с ней.
Народное мнение и есть "Клии страшный глас", прозвучавший смертным приговором над Годуновым. Проклятие тяготеет и над его сыном Феодором. И потому боярин Пушкин уверен в победе самозванца Димитрия.
Когда Басманов, командующий войсками Феодора, говорит с усмешкой превосходства боярину Пушкину, что у Димитрия войска "всего-то восемь тысяч", Пушкин отвечает, нимало не смущаясь:
Ошибся ты: и тех не наберешь
Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только селы грабят,
Что поляки лишь хвастают да пьют,
А русские... да что и говорить...
Перед тобой не стану я лукавить;
Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.
Борис восстановил против себя это мнение не только убийством царевича Димитрия, но и тем, по Пушкину, что отменил Юрьев день [Формально Юрьев день отменил еще Иван Грозный. - Г. В.], когда крепостные вольны были уйти от своего хозяина. Крестьянин стал теперь полностью бесправным, стал вещью, собственностью землевладельца.
И боярин Пушкин говорит Шуйскому:
...Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.
Не подумал ли, написав эти строки, поэт Пушкин: что, если сейчас храбрый офицер, командующий войсками, посулит отмену крепостного права и выступит против правительства?
Напомним вновь: трагедия окончена Пушкиным за месяц до восстания на Сенатской площади. Срока восстания он, конечно, не знал. Но то, что восстание назревает, он не мог не чувствовать. Не мог не размышлять он о его удаче или неудаче, будет ли оно поддержано мнением народным?
Будут ли царские генералы с восставшими? Почему бы и нет? Было известно, что генерал Ермолов, адмирал Мордвинов втайне сочувствуют заговорщикам.
И в пьесе Басманов, полководец Годунова, а затем Феодора, склоняется на доводы боярина Пушкина присягнуть, пока не поздно, Самозванцу:
Он прав, он прав; веэде измена зреет
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому...
Далекий предок поэта, выведенный в трагедии, безоговорочно на стороне "бунтовщиков", и Годунов бросает по его адресу: "Противен мне род Пушкиных мятежный". К этому роду с гордостью причисляет себя и сам поэт. Сам он сердцем всегда на стороне мятежа, на стороне восставших и во времена былые и в настоящем.
Не случайно вводит поэт в трагедию своих собственных предков. Тут, по верному замечанию Д. Д. Благого, особый расчет: дать возможность читателям услышать собственный голос поэта без какого-либо нарушения исторической правды.
Да, поэт сердцем, как и его предки, всегда на стороне мятежа. А спокойный, трезвый, аналитический взгляд на историю ему говорит, что мятеж - это кровь, насилие, гибель многих и многих людей. И часто ли мятеж оканчивается успехом?
Как отвечает на этот вопрос Пушкин своим "Борисом"? Самозванцу сопутствует удача, Басманов в конце концов присягнул ему, боярин Пушкин убедил московский люд приветствовать "нового царя". А в это время приверженцы Самозванца пробираются в царские палаты, где в ужасе прячутся "Борисовы щенки" - Ксения и Феодор - и их мать Мария. Слышится женский плач, визг, предсмертные крики. Перед народом появляется один из убийц Мосальский - и провозглашает:
" - Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.
Народ в ужасе молчит.
- Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует".
Так лаконично и многозначительно заканчивает Пушкин свою трагедию.
Народ в ужасе молчит. Народ безмолвствует. Вот приговор Димитрию Самозванцу и всему его отчаянному предприятию.
Мнение народное произнесло свой приговор над Борисом Годуновым, убийцей царевича Димитрия, произнесло устами юродивого:
- Нельзя молиться за царя ирода!
Но и тот, который воспользовался именем Димитрия и стал орудием возмездия, орудием суда истории, запятнал себя детскою кровью.
Да здравствует царь Димитрий Иванович?! Народ молчит. И в этом молчании вновь слышится "Клии страшный глас".
В те же примерно месяцы, когда Пушкин писал "Бориса", из-под его пера вышло стихотворение "Андрей Шенье", посвященное молодому французскому поэту, казненному во времена якобинской диктатуры. В его уста Пушкин вкладывает такие слова:
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, - не виновна ты,
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой:
Но ты придешь опять со мщением и славой,
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так - он найдет тебя...
Выше говорилось, что для раннего Пушкина были характерны приемы исторической "перелицовки" сюжетов, прямого наложения прошлого на настоящее. Тогда это было выражением самого отношения Пушкина к истории, чертой его незрелого еще исторического мышления. В последующие годы, усвоив подлинно исторический взгляд на события прошлого и настоящего, Пушкин все же иногда продолжает сознательно пользоваться прежними приемами для того, чтобы зашифровать свои мысли и настроения, выдать их за мысли и настроения того или иного исторического лица.
Пожалуй, в наиболее явной форме это проявилось в "Андрее Шенье".
Напрасно было бы искать в этой элегии следы действительного отношения Пушкина к реальным событиям Французской революции. Под Андреем Шенье, осужденным якобинцами на тюрьму и казнь, Пушкин разумеет и самого себя. "Палачи самодержавные", о которых идет речь в элегии, - не Марат и Робеспьер [В те времена взгляд на Марата и Робеспьера как на тиранов был общепринятой официальной версией. - Г. В.], а Александр I и его приспешники. Когда поэт восклицает:
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-эвмениду!
то это не о Шенье только, а и о себе самом с гордостью говорит он, это его - пушкинский - стих как бич свистал по головам бесславных правителей России, это он воспевал "цареубийственный кинжал".
Сам поэт в письме к Вяземскому из своего Михайловского заточения дал понять, что смысл его элегии - двойной, скрытый, тайный: "Суди об нем, как езуит - по намерению".
И чтобы не оставалось никаких сомнений насчет действительного смысла элегии, он в другом письме к Вяземскому будто случайно роняет такую фразу: "Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: "И у avait quelque chose la..." (Здесь кое-что было...). Эти слова Шенье произнес перед казнью. Пушкин свое многолетнее изгнание ощущал предельно трагично - как духовную смерть.
Шенье (а в действительности - сам Пушкин) обращается к тирану, то есть к Александру, с резким обличением и зловещим пророчеством:
...а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях.
Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты все пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет... и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Без сомнения, именно эти строки имел в виду Пушкин, когда, узнав о смерти Александра I, писал: "Я пророк, ей-богу, пророк! Я "Андрея Шенье" велю напечатать церковными буквами..."
Наиболее сильные строки из "Андрея Шенье" с надписью "На 14 декабря" широко распространялись в списках после декабрьского восстания.
Теперь они были обращены к Николаю I.
Накануне казни декабристов с особой остротой читались по России такие строчки из "Андрея Шенье":
Заутра казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
Не изменилась до конца!
"ИСТОРИЯ НАРОДА ПРИНАДЛЕЖИТ ПОЭТУ"
"Дикость, подлость и невежество не уважает
прошедшего, пресмыкаясь перед одним
настоящим".
(А. ПУШКИН. "ОПРОВЕРЖЕНИЕ НА КРИТИКИ" 1830 г.)
Весть о восстании декабристов на Сенатской площади в Петербурге, о кровавом разгроме его застала Пушкина в Михайловском, "в глуши, во мраке заточенья".
Он ожидал это восстание давно и нетерпеливо, с "томленьем упованья", он предчувствовал его неизбежность, он возлагал на него большие надежды и для судеб России и для себя лично. Теперь все рухнуло. "Минута вольности святой" не длилась и мгновения. Во всем, что произошло, предстояло разобраться, понять причины неудачи, определив свое отношение, взглянуть на трагедию взором историка, мыслителя, художника - "взором Шекспира".
Чем больше Пушкин узнавал об обстоятельствах, связанных с восстанием 14 декабря 1825 года, тем яснее становилось, что оно, увы, было заранее обречено на провал.
Горстка "безумцев" - смелых, отчаянных, благородных - против всей громады самодержавия, покоившегося на вековых традициях рабства и верноподданничества, на темноте и невежестве народа, самодержавия, освященного религией, подпираемого штыками, охраняемого густой сетью жандармов, шпионов, наушников. "Необъятная сила правительства"!
Горстка борцов за идеалы народной свободы, которая боялась народного восстания больше, чем самодержавия, готовила свое выступление, вынашивала его цели в глубокой тайне не столько от правительства, сколько от солдат, крестьян, ремесленного люда.
Зачинщики восстания подняли войска утром 14 декабря, не объясняя солдатам своих истинных намерений, под предлогом, будто бы Николай не является законным наследником престола и надо присягать не ему, а его брату Константину.
Можно ли тут было рассчитывать на настоящую поддержку мнения народного?
К тому же не было единодушия и в рядах самих заговорщиков. Одни ратовали за конституционную монархию, другие - за республику. Одни - за немедленные и решительные действия, другие сомневались в них. Накануне восстания в штаб-квартире Кондратия Рылеева стало известно, что план восстания выдан Николаю. Рылеева это мало смутило, он сказал Н. Бестужеву:
- К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся новые препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собой жертву для будущей свободы отечества!
В эти решающие часы накануне восстания Рылеев словно повторил свои собственные пророческие строки из поэмы "Наливайко":
Погибну я за край родной,
Я это чувствую, я знаю...
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благославляю!21
Событие такого значения, как восстание декабристов, этот человек мерил более широким масштабом, нежели успех или неуспех предприятия, жизнь или смерть его участников. Перед его взором вставали судьбы будущих поколений. Даже если восстание будет разгромлено - оно не напрасно. Оно передаст эстафету будущим борцам за свободу, вдохновит их.
Кондратий Рылеев возвысился тут над своим временем и над своими современниками с их "общим мнением", что выступление декабристов было бесславной, если не преступной, акцией, лишь уничтожившей цвет дворянской интеллигенции и отбросившей Россию на 50 лет назад, повлекшей за собой мрачные времена политического удушья.
Этому "общему мнению" вместе с Рылеевым противостоял Пушкин, который ведь писал в Сибирь сосланным друзьям-декабристам:
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
И верил:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Когда настанет день освобождения для сибирских узников? Пушкину хотелось верить, что скоро. Он даже возлагал надежды на милосердие нового императора. Надеялся на "перемену судьбы" и для себя лично, так как к восстанию был формально непричастен.
Новый император между тем являл России свой "норов". Молодой, 29-летний, огромного роста, с большими навыкате глазами, он в первый же день своего царствования, 14 декабря, показал, что обладает хладнокровием, решительностью, способен иногда на личную храбрость, не остановится ни перед чем в достижении цели. Он, как и Наполеон в свое время, отдал приказ артиллерии стрелять картечью по восставшим и по безоружной толпе. Угрызения совести на этот счет его никогда не мучили.
Воспитанный, как и его брат, "под барабаном", Николай любимым своим занятием почитал военную муштру. О его грубом солдафонстве и жестокости было широко известно еще до его воцарения.
Скандальную известность получил, например, инцидент в Измайловском полку, которым Николай командовал. Своей грубостью и прямыми оскорблениями он так возмутил офицеров, что они решили поочередно подать в отставку. Николай вынужден был "слегка извиниться". Рассказывают, что он заявлял офицерам:
- Господа, займитесь службою, а не философией: я философов терпеть не могу, я всех философов в чахотку вгоню.
Полковник Николай Романов говорил совсем как полковник Скалозуб у Грибоедова:
Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Волтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикнете, так мигом успокоит.
Николай вогнал-таки "всех философов в чахотку": лучшие представители мыслящей дворянской интеллигенции умерли медленной смертью на каторге и в ссылке.
Но как вогнал! С каким лицемерием, с каким актерством! Он сам допрашивал арестованных декабристов, обнаружив недюжинные способности палача-иезуита. На одних он действовал криком, грубой бранью, угрозами, других - вкрадчиво увещевал, ибо ведь "у вас дети, жена", третьим обещал прощение, если они исповедуются во всех "грехах". С четвертыми был по-приятельски ласков, чуть ли не обнимал, приговаривая:
- Что же это вы, батюшка, с Россией наделали?
Прикладывал платок к глазам, давая понять, что он сам всеми помыслами с декабристами, сам мечтал освободить крестьян, дать конституцию, да вот теперь - вы, бунтовщики, Россию-матушку на полвека назад отбросили. Пеняйте на себя!
Некоторые декабристы принимали актерство Николая за чистую монету: писали исповеди, советовали, как реформировать Россию. П. Каховский с жаром говорил Николаю о бедствиях народа, тот прочувствованно поддакивал, Каховский писал ему из крепости: "Добрый государь, я видел слезы сострадания на глазах ваших"10.
Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.
Предельно точная характеристика Александра I!
Заниматься переустройством России Александру быстро наскучило, он попытался переключиться на внешнюю политику, возомнив себя великим полководцем. Он бросил вызов Наполеону и осрамился, потерпев сокрушительное поражение под Аустерлицем. Позорный Тильзитский мир затем вызвал уже всеобщее возмущение в России.
Александру открыто намекали на судьбу его отца и прочили в преемницы сестру - Екатерину Павловну. Император театрально хватался за голову:
- Боже мой! Я это знаю, я это вижу, но что же я могу сделать против жребия, который меня ведет?
Если бы не победа русских войск в войне 1812 года, вряд ли бы Александр долго продержался на троне. Сам он к этой победе не имел никакого отношения. Когда наполеоновские полки продвигались к Москве, он, сняв с себя всякую ответственность, готовился спешно удрать в случае опасности из петербургского дворца.
Но нежданно-негаданно для него русская армия оказалась победительницей, и тогда Александр соизволил возглавить ее, самоотверженно взвалив на себя нелегкое бремя славы.
Все это с убийственной иронией запечатлено в пушкинской эпиграмме на Александра I:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фруктовой профессор!
Но фрунт герою надоел - Теперь коллежский он асессор По части иностранных дел!
Последние строки станут понятными, если учесть, что после завершения войны Александр решил поблистать на международной арене, стал вместе с австрийским канцлером Меттернихом организатором "Священного союза" реакционного договора России, Австрии, Германии о совместных действиях против "революционной заразы". Александру льстила его новая роль "жандарма Европы", он беспрестанно разъезжал из одной европейской столицы в другую, произносил, становясь в позу, речи, обещал дать России конституцию, отменить крепостное право. Посулам этим давно уже никто не верил. Над царем открыто посмеивались, и язвительнее всех - Пушкин.
В среде будущих декабристов он прочитал однажды ноэль - род сатирической рождественской песенки. Начинается она с описания приезда Александра в Россию: "Ура! в Россию скачет кочующий деспот..." Царь торжественно вещает о своих подвигах:
"Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я пил, и ел, и обещал
И делом не замучен".
Далее император клянется дать отставку продажным чиновникам и учредить закон вместо произвола:
"И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли".
Царевым речам наивно внимал, открыв рот, младенец:
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
"Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?"
А мать ему: "Бай-бай! закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!"
Вместо конституции и свободы Александр пожаловал России в управители Аракчеева - фанатичного, злобного и узколобого служаку. С изуверской жестокостью и непреклонностью Аракчеев проводил в жизнь чудовищную идею царя: превратить деревни в казармы, а крестьян от мала до велика одеть в мундиры - сделать военными поселенцами. Деревни уничтожались, а крестьян вместе с семьями сгоняли в некоторое подобие концлагерей без колючей проволоки, где они по команде должны были обедать, ложиться спать, строем ходить на полевые работы, совмещая тяжкий подневольный труд с солдатчиной и муштрой. Император недоумевал, почему крестьяне в военных поселениях не чувствуют себя наверху блаженства и, вместо того чтобы челом бить царю за такое благодеяние, повсеместно берутся за колья и топоры.
Бунтом была чревата не только деревня, все слои населения имели основания быть недовольными правлением Александра I.
Декабрист А. Бестужев так описывал ситуацию: "Солдаты роптали на истому ученьями, чисткою, караулами; офицеры - на скудость жалованья и непомерную строгость; матросы - на черную работу, удвоенную по злоупотреблению, морские офицеры - на бездействие. Люди с дарованиями жаловались, что им заграждают дорогу по службе, требуя лишь безмолвной покорности; ученые на то, что им не дают учить, молодежь - на препятствия в учении. Словом, во всех углах виделись недовольные лица, на улицах пожимали плечами, везде шептались - все говорили:
к чему это приведет? Все элементы были в брожении. Одно лишь правительство беззаботно дремало над вулканом: одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованною землею...
В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал.
Везде честные люди страдали, а ябедники и плуты радовались..."35 Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не желает перемены правительства в России!
Кипела политическими страстями Франция, в Испании восставший народ заставил короля объявить конституцию, бурлили Португалия и Италия "тряслися грозно Пиренеи, вулкан Неаполя пылал..." - Греция боролась за освобождение от турецкого ига. Казалось, в одной только России часы истории остановились, и стрелки их по-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XVIII века с его дикими феодальными обычаями, самодурством сановников, со свистом шпицрутенов, которыми солдат засекали до смерти за малейшую провинность.
Как и в XVIII веке,
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея...
Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действовать! Нужно было встряхнуть Россию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, где произносились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертный приговор Александру. "...Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора", говорил в "Союзе спасения" Иван Якушкин и вызывался лично убить царя14.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал...
Пушкин (если судить по десятой, дошедшей до нас в отрывках главе "Онегина") был осведомлен о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть ли не каждого из главных заговорщиков.
Как уже говорилось, Пушкин не был членом декабристских кружков, но он знал лично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Михаила Орлова, Лунина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкого, - с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересами декабристов, дышал предгрозовой атмосферой, ею разгорался. "Я, - признавался он Жуковскому, - наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков".
В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России. Пути политического переустройства России Пушкин пытался найти в истории страны.
Политика и история для него неразрывны. Его политические умонастроения невозможно понять, не принимая во внимание взглядов исторических. И, с другой стороны, именно насущный политический интерес, больные проблемы России "теперешней" побудили Пушкина глубоко заняться историей своей страны. Происходящие на глазах поэта события осмысливались им как нечто, придающее новый смысл цепи событий уже прошедших, а само строение этой цепи позволяло угадывать их дальнейший ход.
Современность с ошеломляющей быстротой становилась историей. Такие грандиозные потрясения, как война 1812 года, как восстание декабристов в 1825 году, по масштабам своим, по значению для судеб народа были событиями эпохальными.
История же - даже далекая - переживалась остро, как современность, как нечто происходящее сейчас, могущее сейчас снова повториться.
Знаменательно, что резкое обострение интереса Пушкина к трагедийным событиям истории страны происходит в самый канун декабрьского восстания: "Бориса Годунова" он заканчивает 7 ноября 1825 года. Поэт словно провидит, предчувствует и предрекает конец Александрова царствования, описывая конец царствования Бориса Годунова. Он настолько уверен в этом, что решается на прямое пророчество, определяя срок своего возвращения из ссылки при новом правлении. 19 октября 1825 года, когда рукопись "Бориса Годунова" лежала перед ним почти в готовом виде, он пишет лицейским друзьям:
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
Предсказание исполнилось поразительно точно: осенью 1826 года Пушкин вернулся из ссылки.
Но обратимся к трагедии "Борис Годунов". Она начинается с диалога между боярами Шуйским и Воротынским - взойдет ли на царство Борис Годунов? Борис у Пушкина, как и Александр, перед восшествием на престол лицедействует, ломает комедию, позволяет себя упрашивать принять царский венец, делает вид, что власть ему претит. А Шуйский, хорошо зная двуличие Годунова, ворчит:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там - а там он будет нами править
По-прежнему.
Шуйский уверен, что Годунов жаждет трона, что именно поэтому совершил он убийство царевича Димитрия, пролил кровь законного наследника престола.
А Борис, всходя на трон, говорит, что принимает власть велику "со страхом и смирением". Пимен же произносит мрачные слова:
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
В исключенном Пушкиным из печатного издания отрывке Борис назван "лукавым" ("Беда тебе, - Борис лукавый"), так же Пушкин именовал и Александра ("властитель слабый и лукавый").
Разумеется, когда поэт создавал "Бориса", перед взором его стоял не только цареубийца Александр I. Его замысел бесконечно шире нравоучительной аналогии двух царствований. Пушкина занимает прежде всего вопрос о природе народного мятежа, о мнении народном, которое сильнее неправой власти державной и которое рано или поздно карает эту власть.
Народное мнение, а не цари и самозванцы творят суд истории - вот великая мысль Пушкина в "Борисе Годунове". Мысль, во многом противостоящая главной концепции Карамзина и полемизирующая с ней.
Народное мнение и есть "Клии страшный глас", прозвучавший смертным приговором над Годуновым. Проклятие тяготеет и над его сыном Феодором. И потому боярин Пушкин уверен в победе самозванца Димитрия.
Когда Басманов, командующий войсками Феодора, говорит с усмешкой превосходства боярину Пушкину, что у Димитрия войска "всего-то восемь тысяч", Пушкин отвечает, нимало не смущаясь:
Ошибся ты: и тех не наберешь
Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только селы грабят,
Что поляки лишь хвастают да пьют,
А русские... да что и говорить...
Перед тобой не стану я лукавить;
Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.
Борис восстановил против себя это мнение не только убийством царевича Димитрия, но и тем, по Пушкину, что отменил Юрьев день [Формально Юрьев день отменил еще Иван Грозный. - Г. В.], когда крепостные вольны были уйти от своего хозяина. Крестьянин стал теперь полностью бесправным, стал вещью, собственностью землевладельца.
И боярин Пушкин говорит Шуйскому:
...Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.
Не подумал ли, написав эти строки, поэт Пушкин: что, если сейчас храбрый офицер, командующий войсками, посулит отмену крепостного права и выступит против правительства?
Напомним вновь: трагедия окончена Пушкиным за месяц до восстания на Сенатской площади. Срока восстания он, конечно, не знал. Но то, что восстание назревает, он не мог не чувствовать. Не мог не размышлять он о его удаче или неудаче, будет ли оно поддержано мнением народным?
Будут ли царские генералы с восставшими? Почему бы и нет? Было известно, что генерал Ермолов, адмирал Мордвинов втайне сочувствуют заговорщикам.
И в пьесе Басманов, полководец Годунова, а затем Феодора, склоняется на доводы боярина Пушкина присягнуть, пока не поздно, Самозванцу:
Он прав, он прав; веэде измена зреет
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому...
Далекий предок поэта, выведенный в трагедии, безоговорочно на стороне "бунтовщиков", и Годунов бросает по его адресу: "Противен мне род Пушкиных мятежный". К этому роду с гордостью причисляет себя и сам поэт. Сам он сердцем всегда на стороне мятежа, на стороне восставших и во времена былые и в настоящем.
Не случайно вводит поэт в трагедию своих собственных предков. Тут, по верному замечанию Д. Д. Благого, особый расчет: дать возможность читателям услышать собственный голос поэта без какого-либо нарушения исторической правды.
Да, поэт сердцем, как и его предки, всегда на стороне мятежа. А спокойный, трезвый, аналитический взгляд на историю ему говорит, что мятеж - это кровь, насилие, гибель многих и многих людей. И часто ли мятеж оканчивается успехом?
Как отвечает на этот вопрос Пушкин своим "Борисом"? Самозванцу сопутствует удача, Басманов в конце концов присягнул ему, боярин Пушкин убедил московский люд приветствовать "нового царя". А в это время приверженцы Самозванца пробираются в царские палаты, где в ужасе прячутся "Борисовы щенки" - Ксения и Феодор - и их мать Мария. Слышится женский плач, визг, предсмертные крики. Перед народом появляется один из убийц Мосальский - и провозглашает:
" - Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.
Народ в ужасе молчит.
- Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует".
Так лаконично и многозначительно заканчивает Пушкин свою трагедию.
Народ в ужасе молчит. Народ безмолвствует. Вот приговор Димитрию Самозванцу и всему его отчаянному предприятию.
Мнение народное произнесло свой приговор над Борисом Годуновым, убийцей царевича Димитрия, произнесло устами юродивого:
- Нельзя молиться за царя ирода!
Но и тот, который воспользовался именем Димитрия и стал орудием возмездия, орудием суда истории, запятнал себя детскою кровью.
Да здравствует царь Димитрий Иванович?! Народ молчит. И в этом молчании вновь слышится "Клии страшный глас".
В те же примерно месяцы, когда Пушкин писал "Бориса", из-под его пера вышло стихотворение "Андрей Шенье", посвященное молодому французскому поэту, казненному во времена якобинской диктатуры. В его уста Пушкин вкладывает такие слова:
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, - не виновна ты,
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой:
Но ты придешь опять со мщением и славой,
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так - он найдет тебя...
Выше говорилось, что для раннего Пушкина были характерны приемы исторической "перелицовки" сюжетов, прямого наложения прошлого на настоящее. Тогда это было выражением самого отношения Пушкина к истории, чертой его незрелого еще исторического мышления. В последующие годы, усвоив подлинно исторический взгляд на события прошлого и настоящего, Пушкин все же иногда продолжает сознательно пользоваться прежними приемами для того, чтобы зашифровать свои мысли и настроения, выдать их за мысли и настроения того или иного исторического лица.
Пожалуй, в наиболее явной форме это проявилось в "Андрее Шенье".
Напрасно было бы искать в этой элегии следы действительного отношения Пушкина к реальным событиям Французской революции. Под Андреем Шенье, осужденным якобинцами на тюрьму и казнь, Пушкин разумеет и самого себя. "Палачи самодержавные", о которых идет речь в элегии, - не Марат и Робеспьер [В те времена взгляд на Марата и Робеспьера как на тиранов был общепринятой официальной версией. - Г. В.], а Александр I и его приспешники. Когда поэт восклицает:
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-эвмениду!
то это не о Шенье только, а и о себе самом с гордостью говорит он, это его - пушкинский - стих как бич свистал по головам бесславных правителей России, это он воспевал "цареубийственный кинжал".
Сам поэт в письме к Вяземскому из своего Михайловского заточения дал понять, что смысл его элегии - двойной, скрытый, тайный: "Суди об нем, как езуит - по намерению".
И чтобы не оставалось никаких сомнений насчет действительного смысла элегии, он в другом письме к Вяземскому будто случайно роняет такую фразу: "Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: "И у avait quelque chose la..." (Здесь кое-что было...). Эти слова Шенье произнес перед казнью. Пушкин свое многолетнее изгнание ощущал предельно трагично - как духовную смерть.
Шенье (а в действительности - сам Пушкин) обращается к тирану, то есть к Александру, с резким обличением и зловещим пророчеством:
...а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях.
Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты все пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет... и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Без сомнения, именно эти строки имел в виду Пушкин, когда, узнав о смерти Александра I, писал: "Я пророк, ей-богу, пророк! Я "Андрея Шенье" велю напечатать церковными буквами..."
Наиболее сильные строки из "Андрея Шенье" с надписью "На 14 декабря" широко распространялись в списках после декабрьского восстания.
Теперь они были обращены к Николаю I.
Накануне казни декабристов с особой остротой читались по России такие строчки из "Андрея Шенье":
Заутра казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
Не изменилась до конца!
"ИСТОРИЯ НАРОДА ПРИНАДЛЕЖИТ ПОЭТУ"
"Дикость, подлость и невежество не уважает
прошедшего, пресмыкаясь перед одним
настоящим".
(А. ПУШКИН. "ОПРОВЕРЖЕНИЕ НА КРИТИКИ" 1830 г.)
Весть о восстании декабристов на Сенатской площади в Петербурге, о кровавом разгроме его застала Пушкина в Михайловском, "в глуши, во мраке заточенья".
Он ожидал это восстание давно и нетерпеливо, с "томленьем упованья", он предчувствовал его неизбежность, он возлагал на него большие надежды и для судеб России и для себя лично. Теперь все рухнуло. "Минута вольности святой" не длилась и мгновения. Во всем, что произошло, предстояло разобраться, понять причины неудачи, определив свое отношение, взглянуть на трагедию взором историка, мыслителя, художника - "взором Шекспира".
Чем больше Пушкин узнавал об обстоятельствах, связанных с восстанием 14 декабря 1825 года, тем яснее становилось, что оно, увы, было заранее обречено на провал.
Горстка "безумцев" - смелых, отчаянных, благородных - против всей громады самодержавия, покоившегося на вековых традициях рабства и верноподданничества, на темноте и невежестве народа, самодержавия, освященного религией, подпираемого штыками, охраняемого густой сетью жандармов, шпионов, наушников. "Необъятная сила правительства"!
Горстка борцов за идеалы народной свободы, которая боялась народного восстания больше, чем самодержавия, готовила свое выступление, вынашивала его цели в глубокой тайне не столько от правительства, сколько от солдат, крестьян, ремесленного люда.
Зачинщики восстания подняли войска утром 14 декабря, не объясняя солдатам своих истинных намерений, под предлогом, будто бы Николай не является законным наследником престола и надо присягать не ему, а его брату Константину.
Можно ли тут было рассчитывать на настоящую поддержку мнения народного?
К тому же не было единодушия и в рядах самих заговорщиков. Одни ратовали за конституционную монархию, другие - за республику. Одни - за немедленные и решительные действия, другие сомневались в них. Накануне восстания в штаб-квартире Кондратия Рылеева стало известно, что план восстания выдан Николаю. Рылеева это мало смутило, он сказал Н. Бестужеву:
- К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся новые препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собой жертву для будущей свободы отечества!
В эти решающие часы накануне восстания Рылеев словно повторил свои собственные пророческие строки из поэмы "Наливайко":
Погибну я за край родной,
Я это чувствую, я знаю...
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благославляю!21
Событие такого значения, как восстание декабристов, этот человек мерил более широким масштабом, нежели успех или неуспех предприятия, жизнь или смерть его участников. Перед его взором вставали судьбы будущих поколений. Даже если восстание будет разгромлено - оно не напрасно. Оно передаст эстафету будущим борцам за свободу, вдохновит их.
Кондратий Рылеев возвысился тут над своим временем и над своими современниками с их "общим мнением", что выступление декабристов было бесславной, если не преступной, акцией, лишь уничтожившей цвет дворянской интеллигенции и отбросившей Россию на 50 лет назад, повлекшей за собой мрачные времена политического удушья.
Этому "общему мнению" вместе с Рылеевым противостоял Пушкин, который ведь писал в Сибирь сосланным друзьям-декабристам:
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
И верил:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Когда настанет день освобождения для сибирских узников? Пушкину хотелось верить, что скоро. Он даже возлагал надежды на милосердие нового императора. Надеялся на "перемену судьбы" и для себя лично, так как к восстанию был формально непричастен.
Новый император между тем являл России свой "норов". Молодой, 29-летний, огромного роста, с большими навыкате глазами, он в первый же день своего царствования, 14 декабря, показал, что обладает хладнокровием, решительностью, способен иногда на личную храбрость, не остановится ни перед чем в достижении цели. Он, как и Наполеон в свое время, отдал приказ артиллерии стрелять картечью по восставшим и по безоружной толпе. Угрызения совести на этот счет его никогда не мучили.
Воспитанный, как и его брат, "под барабаном", Николай любимым своим занятием почитал военную муштру. О его грубом солдафонстве и жестокости было широко известно еще до его воцарения.
Скандальную известность получил, например, инцидент в Измайловском полку, которым Николай командовал. Своей грубостью и прямыми оскорблениями он так возмутил офицеров, что они решили поочередно подать в отставку. Николай вынужден был "слегка извиниться". Рассказывают, что он заявлял офицерам:
- Господа, займитесь службою, а не философией: я философов терпеть не могу, я всех философов в чахотку вгоню.
Полковник Николай Романов говорил совсем как полковник Скалозуб у Грибоедова:
Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Волтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикнете, так мигом успокоит.
Николай вогнал-таки "всех философов в чахотку": лучшие представители мыслящей дворянской интеллигенции умерли медленной смертью на каторге и в ссылке.
Но как вогнал! С каким лицемерием, с каким актерством! Он сам допрашивал арестованных декабристов, обнаружив недюжинные способности палача-иезуита. На одних он действовал криком, грубой бранью, угрозами, других - вкрадчиво увещевал, ибо ведь "у вас дети, жена", третьим обещал прощение, если они исповедуются во всех "грехах". С четвертыми был по-приятельски ласков, чуть ли не обнимал, приговаривая:
- Что же это вы, батюшка, с Россией наделали?
Прикладывал платок к глазам, давая понять, что он сам всеми помыслами с декабристами, сам мечтал освободить крестьян, дать конституцию, да вот теперь - вы, бунтовщики, Россию-матушку на полвека назад отбросили. Пеняйте на себя!
Некоторые декабристы принимали актерство Николая за чистую монету: писали исповеди, советовали, как реформировать Россию. П. Каховский с жаром говорил Николаю о бедствиях народа, тот прочувствованно поддакивал, Каховский писал ему из крепости: "Добрый государь, я видел слезы сострадания на глазах ваших"10.