гастрольных спектаклей "Расскажи папочке". А теперь, любезный, -- он
переложил какую-ту бумажку, показывая, что разговор окончен, -- я, к
сожалению, попрошу вас уйти. Мне надо кое-что здесь расчистить. Кстати, буду
очень признателен, если вы пока повремените сообщать дяде. Я отбываю в
среду. Очень мило с вашей стороны было бы отложить разговор до этого дня.
Если я буду здесь, остается незначительный шанс, что ваш дядя поведет себя
опрометчиво. Лучше не ставить его в известность, пока я в Лондоне. А? Как вы
полагаете?
-- Хорошо, -- отвечал Билл.
Он не знал, почему сказал так -- наверное, это представлялось
единственно возможным.
-- Замечательно! -- Мистер Слинсби сверкнул великолепным зубами. --
Значит, до свидания. Да, пока вы не ушли. -- Он черкнул несколько слов на
визитной карточке. -- Возьмите. Передайте администратору в "Бижу", и он
сделает вам два места на любой удобный для вас вечер. Лучше, если это будет
не в субботу. Уверен, спектакль вам понравится. Лучший второй акт в истории
театра.
В доходный дом Мармонт Билл вернулся только под вечер. Добирался он
долго, потому что то и дело останавливался, ошалело глядя перед собой; к
двенадцати он дошел только до Стрэнда. Здесь он заглянул в тихий
ресторанчик, и еда подействовала на него так благотворно, что вышел он едва
ли не веселее мистера Слинсби.
Он сообразил, что за растерянностью и досадой упустил из виду самое
главное. Неважно, раздавлен мистер Слинсби или торжествует, в тюрьме он, или
нет. Раздавленный, торжествующий, за решеткой или на воле, мистер Слинсби
сыграл свою роль. При всех своих человеческих изъянах мистер Слинсби
позволил ему, Биллу, оказать серьезную услугу своему дяде и выполнить то,
ради чего он приехал в Лондон.
Да, дядя Кули этого не забудет. Теперь он, как выразился мистер
Слинсби, его озолотит. А раз так, последнее препятствие между Биллом и Флик
рухнуло.
Билл поднимался по лестнице, а в ушах его звучали ликующие колокола.
На столе лежала записка. Колокола зазвучали еще громче: почерк Флик.
Билл разорвал конверт.
Колокола смолкли, будто их вырубили из сети. Билл рухнул на тахту. В
ушах звенело, дальняя стена куда-то уплывала, ее затянуло туманом; живот
схватила тупая боль, словно невидимый кулак ударил его поддых.
Он перечитал письмо. Какая-то ошибка!
Ошибка!.. Вот что говорилось в письме: "...уверена, что мы совершаем
ошибку... были бы только несчастливы... выхожу за Родерика в среду...
единственное, что остается..." И для этой невероятной, ужасной, немыслимой
перемены она не привела никакого основания. Ровным счетом никакого.
Билл уставился перед собой. Комната медленно погружалась во мрак.
Сад Холли-хауза покоился под луной. Деревья отбрасывали на газон
длинные тени, в кустах шептал ветерок. Человеку, чьи мысли спокойны, это
место показалось бы волшебным приютом умиротворения, но Билла, который
тревожно затаился в кустах, не трогало романтическое очарование ночного
сада. Мысли его были отнюдь не спокойны.
На этот раз он забрался в сад не для того, чтобы в смутном томлении
глядеть на горящие окна. Сегодня он пришел сюда, чтобы действовать.
Несколько часов он ломал голову над загадочным письмом и пришел к выводу,
что оно написано по указке, возможно, слово в слово, со всеми точками и
запятыми, продиктовано ужасной женщиной, разлучившей их на вокзале Ватерлоо.
Да, чем больше он думал, тем яснее видел между строк руку демонической
тетки.
Человек действия отправляется на такое предприятие не иначе как с
продуманным планом. У Билла бы такой план. Он предполагал содействие кого-то
из младшей прислуги Хэммондов. Этого-то неведомого помощника Билл и ждал,
сидя в лавровом кусте сбоку от дома. Он все продумал. Бессмысленно прибегать
к услугам почты. Такая женщина, как с вокзала Ватерлоо, исполненная -- а это
Билл понял с первого взгляда -- низости и коварства, без сомнения, читает
всю корреспонденцию Флик. Она, как ястреб, караулит почтальона, чтобы
перехватить письмо. Обращаться к местным рассыльным -- только зря переводить
деньги. Нет, остается ждать, пока кто-нибудь из слуг выйдет подышать
воздухом, а там хватать его (или ее) за воротник и сулить несметные
богатства, чтобы он (или она) передал Флик письмо, которое сейчас жгло Биллу
левый нагрудный карман.
Письмо было замечательное. Билл потратил на него часа полтора, но
результат того стоил. На шести плотно исписанных страницах говорилось все,
что можно сказать о неувядающей любви, в самых радужных красках описывалось
их будущее после того, как дядя Кули узнает о преступлениях Слинсби, и
подробно излагалось, как Флик на следующий день тайно выйдет из дома,
встретится с Биллом под часами на Черинг-кросс, откуда они поспешат в отдел
регистрации, где он уже договорился о спешном бракосочетании. В анналах
любовной переписки едва ли найдется письмо разом столь пылкое и столь
практичное. Оставалось лишь найти для него гонца.
Однако, казалось бы, очевидные чары залитого серебром сада не
действовали на прислугу Холли-хауза. Ветерок шептался в кустах, лунные лучи
плясали на лужайках, неведомые цветы источали сладостный аромат, но не
выманили в черную дверь даже мальчишки-чистильщика. Билл (он уже ерзал,
разминая затекшие ноги) мало-помалу проникался презрением к английской
прислуге. Такая дивная ночь, а эти пошлые люди сидят в душной кухне, при
закрытых окнах и жарко натопленной печке, обсуждают киноленты или читают
вслух душещипательные романы.
Наконец, после того, как часы пробили дважды, у него иссякло терпение.
Он вылез из кустов, подошел к парадной двери и позвонил.
Долго не отвечали, наконец вышла горничная. Билл ожидал увидеть
дворецкого и боялся, что тот его узнает. При виде женщины он испытал
мгновенное облегчение и даже подумал было: вот она, младшая прислуга,
которую он ждал все эти часы. Однако хватило взгляда, чтобы пальцы, уже
сжимавшие в кармане письмо, разжались. Горничная была в очках, и глаза за
стеклами горели такой суровостью, что Билл немедленно заподозрил в ней
приспешницу, если не правую руку демонической тетки.
Однако надо было как-то объяснить свое появление, и Билл смело ринулся
в бой.
-- Я хотел бы видеть мисс Шеридан.
Очки сверкнули недоверчивым возмущением. Похоже, горничная читала книги
о хороших манерах и знала, что верх неприличия -- посещать молодых леди в
столь поздний час. Билл почувствовал себя антигероем с картинки "Найдите
двенадцать погрешностей против этикета".
-- Мисс Шеридан дома нет, сэр, -- ледяным голосом отвечала горничная.
-- Могу я видеть мистера Парадена?
-- Мистера Парадена дома нет, сэр. -- Она наградила Билла убийственным
взглядом и начала закрывать дверь. По справедливости ее нельзя за это
винить. Из кустов Билл вылез довольно всклокоченным и вообще не тем молодым
человеком, какого хочется видеть у своих дверей после темноты. -- Все ушли в
театр.
Это была правда. Доброму мистеру Хэммонду показалось, что Флик выглядит
задумчивой и удрученной, и он, продолжая свою мудрую политику, предложил
пообедать в городе, а после пойти в театр. По иронии, которая так часто
присутствует в наших земных делах, поход этот обогатил мистера Уилфрида
Слинсби, поскольку ложу они взяли в театре "Бижу".
Билл, однако, не поверил горничной. Нарочитая, как ему почудилось,
ложь, подкрепила уверенность, что он говорил с орудием тети Фрэнси. Он уныло
побрел прочь, выждал несколько минут и снова скрылся в кустах. Одна
горничная еще ничего не значит. В таком большом доме должна быть куча
прислуги, в любое мгновение может выйти кто-то более сговорчивый. Он
устроился в лавровом кусте и стал ждать.
Прошло минут десять, и тут на Билла снизошло озарение. В ту ночь, когда
он спрятался на крыше сарайчика, Флик спустилась по простыне из окна сразу
над это крышей -- надо полагать, из своей спальни. Глупо, что он не вспомнил
об этом раньше. Надо только найти сарайчик, взобраться на крышу, и готово.
Если окно горит, он тихо свистнет и она выглянет; если света не будет,
значит, ее нет в комнате; тогда он завернет письмо в платок вместе с
увесистым камнем и бросит в окно, а Флик найдет его, когда придет ложиться.
Не тратя времени, Билл вылез из куста и пошел в обход дома.
Крыша оказалась там, где он оставил ее в прошлый раз. Уже хорошо.
Однако окошко над ней не горело. Билл поискал камень, нашел и уже
заворачивал в платок, когда над головой у него со стуком распахнулась рама и
тихий, но высокий голос позвал: -- Эй!
Человеку, который весь день был на взводе, не понравится, когда в чужом
саду ему кричат: "Эй!" из окон верхнего этажа. Билл прикусил язык, выронил
письмо и метнулся в тень за пристройкой. Здесь он затаил дыхание и стал
ждать, как будут разворачиваться события.
Почти сразу стало ясно, что лишь неспокойная совесть заставила его
принять окрик на собственный счет. Из темноты раздался ответный свист, и
Билл понял, что не он один забрался в чужой сад. Ветерок, который уже
некоторое время крепчал, разогнал скрывавшие луну тучи, и сцена осветилась,
как если бы включили софит. Сам Билл оставался в тени, но весь сад залило
яркое сияние, и он прекрасно видел происходящее. Из окна, вполне узнаваемый
в серебристом свете, высунулся приемный сын его дяди, Гораций; внизу,
безжалостно топча сортовые бегонии, стоял кто-то здоровенный -- кто-то, кого
Билл не знал и с кем предпочел бы не знакомиться. На этом ком-то было
написано "мордоворот" так ясно, как если б он носил на груди табличку. Мы-то
встречали Джо при свете дня и знаем, что он не похож на картинку из модного
журнала. В темноте он казался гаргульей.
Гораций высунулся еще дальше.
-- Они у меня, -- сказал он.
Ветер настолько усилился, что шептать стало невозможно; пронзительный
мальчишеский голос отчетливо донесся до Билла, как и ответ мордоворота.
-- Отлично! -- сказал мордоворот. -- Бросай.
Только в это мгновение Билл, который по прежнему не понимал, что
происходит, почуял недоброе. Может быть, беседа с мистером Слинсби
поколебала его веру в людскую честность. Во всяком случае, он с первых слов
догадался, что замышляется дурное, и хорошо, потому что больше слов не
последовало. Гораций исчез, потом появился снова. В руках он держат что-то
тяжелое, кажется, мешок. Он перегнулся через подоконник, бросил мешок вниз,
точно в руки мордовороту и закрыл окно, а мордоворот, в дальнейшем именуемый
Джо, прошел по бегониям и стал красться по дорожке мимо пристройки. Он
поравнялся с Биллом, когда тот заговорил.
-- Стой! -- сказал Билл. -- Что это у тебя?
В обычной жизни Джо был натурой флегматической. Его непросто было
вывести из себя, самое большее, что он себе позволял -- лениво приподнять
бровь. Однако сейчас случай был особый. Все его чувства пришли в величайшее
волнение. Он сдавленно вскрикнул, обернулся через плечо и бросился по газону
так быстро, как только позволяли его жирные ноги.
Это была ошибка. Даже в обычной жизни Билл бы дал Джо на ста ярдах
пятьдесят ярдов форы; а теперь, промаявшись несколько часов в кустах, он
превратился в чемпиона по спринту. К тому же Джо сковывал в движениях
тяжелый мешок. Гонка закончилась на середине газона: Джо почувствовал на
затылке горячее дыхание преследователя и обернулся. Он бросил мешок и
кинулся на Билла.
Биллу только этого было и надо. У Джо, стоявшего под окном, была самая
что ни на есть бандитская рожа, но и это его не охладило. Билл пережил
тяжелый день, и сейчас чувствовал: чем хуже, тем лучше. В то самое
мгновение, когда Джо сомкнул пальцы на его горле, Билл вынудил их разжаться
резким аперкотом, который, судя по звуку, пришелся точно в цель. Последовали
беспорядочные удары, потом Джо ухватил Билла, оторвал от земли, и оба упали
-- Билл снизу, Джо сверху.
Однако у всякого борца есть свое уязвимое место: у кого-то -- нежная
челюсть, у кого-то -- чувствительный нос. У Ахиллеса, как мы помним, была
пята. Джо не страдал ни одной из перечисленных слабостей. Можно было с
размаху лупить его молотом по носу, и ничего не добиться; удар в челюсть не
свернул бы его с намеченного пути. Но и он был всего лишь смертный. Была у
него слабая сторона, частенько подводившая его в прежних потасовках. Джо
боялся щекотки. Достаточно было тронуть его кончиком пальца, и он выбывал из
боя.
Именно это чисто случайно сделал сейчас Билл. Силясь ухватить и
сбросить противника, он скользнул рукой по его ребрам, ближе к подмышке. Джо
страшно взвыл и вскочил на ноги.
Билл тоже поднялся. Ничто в их знакомстве с Джо не наводило на мысль,
что безопасно оставаться лежачим, когда тот стоит.
С этого мгновения удача изменила Джо. Как правило, он брал не столько
умением, сколько весом. В ближнем бою преимущество было на его стороне, в
дальнем -- оборачивалось недостатком. Ветер стих так же неожиданно, как и
поднялся, луна спряталась за облаками, однако Биллу хватало и оставшегося
света. Он размахнулся и двинул Джо в глаз. Резко повернулся и почувствовал,
как кулак впечатался противнику в ухо. Снова размахнулся и вмазал Джо в
другой глаз. Этот-то удар, в который Билл вложил всю злобу, скопившуюся за
утреннюю беседу со Слинсби, дневные размышления над отказом Флик и вечернее
сидение в кустах возле Холли-- хауза -- этот удар и решил исход боя. Джо не
выдержал. Он пошатнулся, отступил на несколько шагов, потом побежал,
вломился в кусты, выбрался на открытое место и припустил во все лопатки.
Больше они с Биллом не виделись.
Билл стоял, силясь отдышаться. Стычка пошла ему на пользу. Он
чувствовал себя сильным и смелым. Устранив противника, он поднял мешок и
пошел к сарайчику искать оброненное письмо. И здесь его ждало последнее за
день потрясение.
Письмо исчезло. Платок тоже. Их унесло в темноту недружественным
ветром.
Билл искал долго и тщательно, но не мог обшарить весь сад; мало-помалу
на него накатило отчаяние, подобное тому, в какое сам он поверг противника.
Все кончено. Рок ополчился против него, нет смысла бороться.
Он убито поплелся через сад и дальше по дороге. Через полмили его
догнало такси. Он устало плюхнулся на сиденье и поехал домой, где Джадсон
при виде его искренно изумился.
-- Господи! -- воскликнул Джадсон. -- Билл, старик, что ты сделал со
своим лицом?
Билл не знал, что с его лицом что-то неладно. Он посмотрел в зеркало и
убедился, что Джо, размахивая руками, по крайней мере один раз угодил ему в
нос. Он положил мешок на стол и пошел в ванную.
Когда он вернулся, чистый и посвежевший, то обнаружил, что Джадсон в
простодушном любопытстве открыл мешок.
-- Зачем тебе старые книги, Билл?
-- Книги? -- До Билла начало доходить. Он коротко пересказал события.
-- Похоже, Гораций входит в воровскую шайку, -- сказал он. -- Совершенно
точно, это он бросил мешок из окна тому типу, с которым я дрался.
Джадсона охватило радостное волнение.
-- Господи, Билл, старик, -- вскричал он. -- Ну, повезло тебе. Старый
Параден отвалит теперь никак не меньше половины состояния. Он же чокнулся на
своих книжках. Отец мне все уши прожужжал рассказами о его библиотеке. Все,
теперь ты его самый любимый родственник. Смотри не продешеви, старик! Стой
насмерть. Полмиллиона в год, и ни центом меньше.
-- На что они мне теперь, -- горько сказал Билл. -- Завтра Флик выходит
за Родерика Пайка!
-- Что?! Мне казалось, она собирается за тебя.
-- Уже нет. Думаю, на нее насели. Я получил письмо. Вот почему я
отправился в Холли-хауз. Рассчитывал увидеть ее или хоть что-нибудь узнать.
У Джадсона отпала челюсть. Он был потрясен случившейся бедой.
-- Флик! -- вскричал он. -- За этого типа, который написал, что Тодди
ван Риттер основал Шелковый Клуб? Пока я жив, этому не бывать!
-- И что ты собираешься делать? -- устало спросил Билл.
-- Делать? -- повторил Джадсон. -- Делать? Ну... -- Он задумался. --
Убей меня Бог, если я знаю!
Утро среды, одиннадцать часов, ясный, погожий денек. Бесстрастный,
погруженный в собственные дела и титанически равнодушный ко всему
остальному, Лондон жил раз и навсегда заведенной будничной жизнью. От Путни
до Слоан-сквер, от Криклвуда до Регент-стрит, от Сайденхем-хилл до Стрэнда
безостановочно катили желтые с красным омнибусы. Полисмены поддерживали
порядок, биржевые маклеры продавали и покупали акции, попрошайки
попрошайничали, пекари пекли пирожки, бездельники бездельничали, аптекари
толкли порошки, машины мчались по Парку, мальчишки-- газетчики дожидались
дневных газет, отставные полковники в клубах на Пикадилли и Пэлл-Мэлл
предавались грезам о ленче. Единственным, что хоть как-то намекало на
необычность этого дня, был полосатый навес перед входом в церковь св.Петра
на Итон-сквер, да красная ковровая дорожка на мостовой, означавшие, что под
знаменитыми сводами назначено бракосочетание.
Кроме Билла (в неброском сером костюме с едва заметным красным саржевым
кантом) и селихемского терьера Боба (в светло-бежевом ошейнике и с грязным
пятном на кончике носа), у навеса толкались старухи и помятые личности.
Старухи вспоминали прежние свадьбы, помятые личности обсуждали, что это дело
-- верняк, а то -- обязательно выгорит. Для полноты картины присутствовал
младенец в коляске, без которого не может обойтись не одно значительное
событие.
Из всех присутствующих только Билл пришел сюда не из праздного
любопытства, но зачем именно, он бы объяснить не сумел. Он явно не ждал
удовольствия от того, что увидит Флик, входящую в церковь, а затем выходящую
под руку с мужем -- даже того скромного удовольствия, на которое надеялись
старухи и потертые личности. Нет, зрелище будет для него сплошной пыткой,
однако его не удержали бы дома даже канатами. Есть в людях глубоко сидящий
инстинкт, который заставляет их поворачивать нож в ране и травить себе душу;
это-то инстинкт и привел Билла сюда.
Даже сейчас, когда жених и невеста еще не прибыли, он не испытывал и
капли радости, хотя бы потому, что сражался с Бобом. Достойный песик тяжело
переносил ожидание. Собачья душа возмущалась. Он чувствовал, что его кругом
обманули. Увидев, что Билл собрался на улицу, Боб в последнее мгновение
проскользнул в дверь и вежливо попросил взять его на прогулку. Билл по
видимости согласился, и сначала все шло, как положено, а теперь его уже
двадцать минут мариновали на тесном мощеном пятачке; мало того, было похоже,
это навсегда. Соответственно он выразил протест: несколько раз кряду пытался
удавиться на поводке, который предварительно наматывал Биллу на ноги; во
время пятой или шестой попытки бодрый ветерок, налетевший из-за угла, сорвал
с Билла шляпу и покатил по улице.
Теперь, вдобавок к своим страданием, Билл сделался посмешищем в глазах
уличной черни. Из всех зрелищ, которые радуют незатейливую лондонскую
публику, самое захватывающее -- человек, который в ветренный день догоняет
свою шляпу. Когда этого человека грозит в любую секунду стреножить скачущий
пес, восторг достигает вершины. Сценка, разыгранная Биллом, имела шумный
успех; когда он вернулся, в шляпке, злой на человеческий род, обнаружилось,
что Флик подъехала и вошла в церковь. Зрители, в чьи ряды он снова влился,
уже сравнивали ее с прежде виденными невестами.
Мнение было в целом благоприятное. Одна дама в матерчатой кепке и с
кавалерийскими усами объявила, что девушку не мешало бы подкормить, но за
этим исключением Флик собрала хорошую прессу. Вся критика досталась на долю
"папаши". Билл знал, что папаши у Флик нет, и заключил, что речь идет о дяде
Синклере, которому, несомненно, поручили роль посаженного отца. Его
собравшиеся не одобрили. Мужчина в свитере и драном котелке едко прошелся по
поводу стрелок на его брюках.
-- А где жених? -- поинтересовалась дама, который не понравилась фигура
молодой. -- Опаздывает.
-- Так уж заведено, -- отозвался кто-то из знатоков. -- Выжидает, чтоб
она сделала первый шаг, -- пояснил он, видимо, припоминая, что слышал о
привычках боксеров.
-- Бледненькая она какая-то, -- заметил робкий голос. Видимо, говорящий
был относительным новичком и чувствовал шаткость своей позиции.
-- Это они завсегда, -- холодно отвечал знаток. -- Ты сам бы побледнел
на ее месте. Я видел жениха в сегодняшнем "Обозрении". Жуткий тип.
-- Да?
-- Да! -- Знаток не принадлежал к числу тех, кто готов дать скидку на
метаморфозы, которое претерпевает лицо в дешевой утренней газете. Ему в
голову не пришло, что такого чудовища, каким пристал Родерик в "Обозрении",
просто не может быть. -- Мрачный, жуткий тип с пятном через всю харю. Если
хотите знать, я уверен -- он будет ее лупить!
Билл не выдержал. Перед ним открывались три пути: двинуться прочь,
свалить говорящего ударом и пройтись по его останкам или войти в церковь.
Последней путь был самый мучительный, и Билл выбрал его -- пересек сквер,
нашел табачную лавочку, купил унцию табаку в страшного вида коробке, поручил
Боба ошалевшему от радости продавцу, вышел из лавочки, выбросил табак, смело
вошел в церковь и сел на ближайшую скамью.
Там царили полумрак, прохлада и легкие шорохи; помимо воли Билл
почувствовал умиротворение, которое мгновенно рассеялось от деликатного
шепота.
-- Билет? -- произнес голос над его ухом.
Говорил розовый, сильно смущенный юнец. Билл состроил такую зверскую
гримасу, что тот смутился еще больше, отступил на шаг, заморгал и,
подумавши, отстал. Его до глубины души возмущало, что на столь важной
свадьбе присутствует мужчина в сером костюме и без билета, но, даже в менее
священном месте Билл выглядел бы устрашающе. Серые костюмы всегда прибавляют
роста, а Биллов костюм был очень серый.
Билл остался сидеть. Конгрегация разок взглянула на его серый костюм и,
похоже, пришла к выводу, что чего только в большом городе не увидишь, нельзя
же на все обращать внимание. Он погрузился в свои мрачные мысли.
По рядам побежал шепоток. В воздухе повисло беспокойство. Билл, занятый
своим, не сразу это заметил, но, раз заметив, понял совершенно определенно.
Люди наклонялись друг к другу и тихо переговаривались. Люди елозили ногами
по полу. Что-то явно разладилось.
Важного вида господин с карточкой на груди вышел в проход между
скамьями. Он остановился у соседнего с Биллом ряда и зашипел что-то на ухо
разодетой даме. Дама изумленно вскрикнула.
-- Откладывается?
Господин с карточкой печально кивнул и снова что-то зашептал.
-- Так нет смысла ждать? -- сказала дама.
-- Нет, -- отвечал господин с карточкой.
Остальные, видимо, получили ту же информацию. Церковь начала пустеть.
Билл устремился следом за остальными и оказался на улице, где разочарованные
зеваки с изумлением глазели на выходящих. Они много видали свадеб, но,
таких, где никто не женится -- впервые.
Билл отыскал доброго продавца, забрал Боба и бесцельно пошел назад. Он
проходил под навесом, когда кто-то тронул его за руку. Он обернулся и увидел
непривычно серьезного Джадсона. Наследник Кокеров был бледен, глаза его
опухли. Только сейчас Билл сообразил, что не видел Джадсона с восьми часов
вчерашнего вечера. В таких обстоятельствах невозможно упомнить все, вот
Джадсон и вылетел у него из головы. Теперь он припоминал, что Джадсон вскоре
после обеда вышел -- видимо, на прогулку. Прогулка, похоже, затянулась на
целую ночь.
-- Свадьбы не будет? -- спросил Джадсон.
-- Похоже, вышла заминка, -- сказал Билл.
Джадсон улыбнулся. Видимо, улыбка причиняла ему боль, тем не менее в
ней светилось торжество.
-- Еще бы не заминка, -- сказал он. -- Вчера вечером я похитил жениха!
Джадсон замолчал и начал щекотать Боба, который любовно вытирал лапы о
его брюки.
-- Похитил! -- вскричал Билл. Друг выразился вполне ясно и определенно,
тем не менее Биллу его слова показались загадочным ребусом. -- Похитил
жениха!
Джадсон отвлекся от Боба.
-- Ну, не то чтоб совсем похитил, -- сказал он. -- Этого не
потребовалось. Когда я пришел к нему и объяснился, как мужчина с мужчиной,
оказалось, что он сам хочет себя похитить. Дальше все стало просто и весело.
-- Не понимаю!
-- Чего ты не понимаешь? -- терпеливо произнес Джадсон. Он мучительно
скривился -- мимо, без всякого уважения к человеку, у которого была тяжелая
ночь, беспардонно прогрохотал грузовик.
-- Ты пошел к Пайку?
-- Да. -- Грузовик отъехал, и Джадсону чуть-чуть полегчало. -- Когда ты
сказал, что Флик собирается за него, я понял -- надо принимать крутые меры.
Я решил проникнуть к нему и запугать страшными карами, если он не исчезнет.
Это показывает, как можно ошибаться в человеке -- он оказался отличным
малым, очень свойским и радушным. Конечно, сначала я этого не знал. Когда я
пришел, его не было дома, но я убедил слугу и тот меня пропустил. Я сел, а
слуга, умница такой, спросил, не хочу ли я выпить. Я сказал, что хочу. После
третьей пришел Пайк. -- Он замолк, и лицо его вновь исказилось болью. На
этот раз виновником был Боб, который резко и хрипло залаял на кошку. -- Пайк
сперва здорово струхнул, потом успокоился, и я перешел к делу. Я сказал,
никто больше меня не желает избежать неприятностей, но если он не исчезнет,
будет худо. Мало-помалу выяснилось, что он сам только об этом и мечтает.
Больше всего на свете ему не хотелось жениться на Флик. Похоже, есть другая
девушка -- она работала стенографисткой в "Еженедельнике Пайка" -- которую
переложил какую-ту бумажку, показывая, что разговор окончен, -- я, к
сожалению, попрошу вас уйти. Мне надо кое-что здесь расчистить. Кстати, буду
очень признателен, если вы пока повремените сообщать дяде. Я отбываю в
среду. Очень мило с вашей стороны было бы отложить разговор до этого дня.
Если я буду здесь, остается незначительный шанс, что ваш дядя поведет себя
опрометчиво. Лучше не ставить его в известность, пока я в Лондоне. А? Как вы
полагаете?
-- Хорошо, -- отвечал Билл.
Он не знал, почему сказал так -- наверное, это представлялось
единственно возможным.
-- Замечательно! -- Мистер Слинсби сверкнул великолепным зубами. --
Значит, до свидания. Да, пока вы не ушли. -- Он черкнул несколько слов на
визитной карточке. -- Возьмите. Передайте администратору в "Бижу", и он
сделает вам два места на любой удобный для вас вечер. Лучше, если это будет
не в субботу. Уверен, спектакль вам понравится. Лучший второй акт в истории
театра.
В доходный дом Мармонт Билл вернулся только под вечер. Добирался он
долго, потому что то и дело останавливался, ошалело глядя перед собой; к
двенадцати он дошел только до Стрэнда. Здесь он заглянул в тихий
ресторанчик, и еда подействовала на него так благотворно, что вышел он едва
ли не веселее мистера Слинсби.
Он сообразил, что за растерянностью и досадой упустил из виду самое
главное. Неважно, раздавлен мистер Слинсби или торжествует, в тюрьме он, или
нет. Раздавленный, торжествующий, за решеткой или на воле, мистер Слинсби
сыграл свою роль. При всех своих человеческих изъянах мистер Слинсби
позволил ему, Биллу, оказать серьезную услугу своему дяде и выполнить то,
ради чего он приехал в Лондон.
Да, дядя Кули этого не забудет. Теперь он, как выразился мистер
Слинсби, его озолотит. А раз так, последнее препятствие между Биллом и Флик
рухнуло.
Билл поднимался по лестнице, а в ушах его звучали ликующие колокола.
На столе лежала записка. Колокола зазвучали еще громче: почерк Флик.
Билл разорвал конверт.
Колокола смолкли, будто их вырубили из сети. Билл рухнул на тахту. В
ушах звенело, дальняя стена куда-то уплывала, ее затянуло туманом; живот
схватила тупая боль, словно невидимый кулак ударил его поддых.
Он перечитал письмо. Какая-то ошибка!
Ошибка!.. Вот что говорилось в письме: "...уверена, что мы совершаем
ошибку... были бы только несчастливы... выхожу за Родерика в среду...
единственное, что остается..." И для этой невероятной, ужасной, немыслимой
перемены она не привела никакого основания. Ровным счетом никакого.
Билл уставился перед собой. Комната медленно погружалась во мрак.
Сад Холли-хауза покоился под луной. Деревья отбрасывали на газон
длинные тени, в кустах шептал ветерок. Человеку, чьи мысли спокойны, это
место показалось бы волшебным приютом умиротворения, но Билла, который
тревожно затаился в кустах, не трогало романтическое очарование ночного
сада. Мысли его были отнюдь не спокойны.
На этот раз он забрался в сад не для того, чтобы в смутном томлении
глядеть на горящие окна. Сегодня он пришел сюда, чтобы действовать.
Несколько часов он ломал голову над загадочным письмом и пришел к выводу,
что оно написано по указке, возможно, слово в слово, со всеми точками и
запятыми, продиктовано ужасной женщиной, разлучившей их на вокзале Ватерлоо.
Да, чем больше он думал, тем яснее видел между строк руку демонической
тетки.
Человек действия отправляется на такое предприятие не иначе как с
продуманным планом. У Билла бы такой план. Он предполагал содействие кого-то
из младшей прислуги Хэммондов. Этого-то неведомого помощника Билл и ждал,
сидя в лавровом кусте сбоку от дома. Он все продумал. Бессмысленно прибегать
к услугам почты. Такая женщина, как с вокзала Ватерлоо, исполненная -- а это
Билл понял с первого взгляда -- низости и коварства, без сомнения, читает
всю корреспонденцию Флик. Она, как ястреб, караулит почтальона, чтобы
перехватить письмо. Обращаться к местным рассыльным -- только зря переводить
деньги. Нет, остается ждать, пока кто-нибудь из слуг выйдет подышать
воздухом, а там хватать его (или ее) за воротник и сулить несметные
богатства, чтобы он (или она) передал Флик письмо, которое сейчас жгло Биллу
левый нагрудный карман.
Письмо было замечательное. Билл потратил на него часа полтора, но
результат того стоил. На шести плотно исписанных страницах говорилось все,
что можно сказать о неувядающей любви, в самых радужных красках описывалось
их будущее после того, как дядя Кули узнает о преступлениях Слинсби, и
подробно излагалось, как Флик на следующий день тайно выйдет из дома,
встретится с Биллом под часами на Черинг-кросс, откуда они поспешат в отдел
регистрации, где он уже договорился о спешном бракосочетании. В анналах
любовной переписки едва ли найдется письмо разом столь пылкое и столь
практичное. Оставалось лишь найти для него гонца.
Однако, казалось бы, очевидные чары залитого серебром сада не
действовали на прислугу Холли-хауза. Ветерок шептался в кустах, лунные лучи
плясали на лужайках, неведомые цветы источали сладостный аромат, но не
выманили в черную дверь даже мальчишки-чистильщика. Билл (он уже ерзал,
разминая затекшие ноги) мало-помалу проникался презрением к английской
прислуге. Такая дивная ночь, а эти пошлые люди сидят в душной кухне, при
закрытых окнах и жарко натопленной печке, обсуждают киноленты или читают
вслух душещипательные романы.
Наконец, после того, как часы пробили дважды, у него иссякло терпение.
Он вылез из кустов, подошел к парадной двери и позвонил.
Долго не отвечали, наконец вышла горничная. Билл ожидал увидеть
дворецкого и боялся, что тот его узнает. При виде женщины он испытал
мгновенное облегчение и даже подумал было: вот она, младшая прислуга,
которую он ждал все эти часы. Однако хватило взгляда, чтобы пальцы, уже
сжимавшие в кармане письмо, разжались. Горничная была в очках, и глаза за
стеклами горели такой суровостью, что Билл немедленно заподозрил в ней
приспешницу, если не правую руку демонической тетки.
Однако надо было как-то объяснить свое появление, и Билл смело ринулся
в бой.
-- Я хотел бы видеть мисс Шеридан.
Очки сверкнули недоверчивым возмущением. Похоже, горничная читала книги
о хороших манерах и знала, что верх неприличия -- посещать молодых леди в
столь поздний час. Билл почувствовал себя антигероем с картинки "Найдите
двенадцать погрешностей против этикета".
-- Мисс Шеридан дома нет, сэр, -- ледяным голосом отвечала горничная.
-- Могу я видеть мистера Парадена?
-- Мистера Парадена дома нет, сэр. -- Она наградила Билла убийственным
взглядом и начала закрывать дверь. По справедливости ее нельзя за это
винить. Из кустов Билл вылез довольно всклокоченным и вообще не тем молодым
человеком, какого хочется видеть у своих дверей после темноты. -- Все ушли в
театр.
Это была правда. Доброму мистеру Хэммонду показалось, что Флик выглядит
задумчивой и удрученной, и он, продолжая свою мудрую политику, предложил
пообедать в городе, а после пойти в театр. По иронии, которая так часто
присутствует в наших земных делах, поход этот обогатил мистера Уилфрида
Слинсби, поскольку ложу они взяли в театре "Бижу".
Билл, однако, не поверил горничной. Нарочитая, как ему почудилось,
ложь, подкрепила уверенность, что он говорил с орудием тети Фрэнси. Он уныло
побрел прочь, выждал несколько минут и снова скрылся в кустах. Одна
горничная еще ничего не значит. В таком большом доме должна быть куча
прислуги, в любое мгновение может выйти кто-то более сговорчивый. Он
устроился в лавровом кусте и стал ждать.
Прошло минут десять, и тут на Билла снизошло озарение. В ту ночь, когда
он спрятался на крыше сарайчика, Флик спустилась по простыне из окна сразу
над это крышей -- надо полагать, из своей спальни. Глупо, что он не вспомнил
об этом раньше. Надо только найти сарайчик, взобраться на крышу, и готово.
Если окно горит, он тихо свистнет и она выглянет; если света не будет,
значит, ее нет в комнате; тогда он завернет письмо в платок вместе с
увесистым камнем и бросит в окно, а Флик найдет его, когда придет ложиться.
Не тратя времени, Билл вылез из куста и пошел в обход дома.
Крыша оказалась там, где он оставил ее в прошлый раз. Уже хорошо.
Однако окошко над ней не горело. Билл поискал камень, нашел и уже
заворачивал в платок, когда над головой у него со стуком распахнулась рама и
тихий, но высокий голос позвал: -- Эй!
Человеку, который весь день был на взводе, не понравится, когда в чужом
саду ему кричат: "Эй!" из окон верхнего этажа. Билл прикусил язык, выронил
письмо и метнулся в тень за пристройкой. Здесь он затаил дыхание и стал
ждать, как будут разворачиваться события.
Почти сразу стало ясно, что лишь неспокойная совесть заставила его
принять окрик на собственный счет. Из темноты раздался ответный свист, и
Билл понял, что не он один забрался в чужой сад. Ветерок, который уже
некоторое время крепчал, разогнал скрывавшие луну тучи, и сцена осветилась,
как если бы включили софит. Сам Билл оставался в тени, но весь сад залило
яркое сияние, и он прекрасно видел происходящее. Из окна, вполне узнаваемый
в серебристом свете, высунулся приемный сын его дяди, Гораций; внизу,
безжалостно топча сортовые бегонии, стоял кто-то здоровенный -- кто-то, кого
Билл не знал и с кем предпочел бы не знакомиться. На этом ком-то было
написано "мордоворот" так ясно, как если б он носил на груди табличку. Мы-то
встречали Джо при свете дня и знаем, что он не похож на картинку из модного
журнала. В темноте он казался гаргульей.
Гораций высунулся еще дальше.
-- Они у меня, -- сказал он.
Ветер настолько усилился, что шептать стало невозможно; пронзительный
мальчишеский голос отчетливо донесся до Билла, как и ответ мордоворота.
-- Отлично! -- сказал мордоворот. -- Бросай.
Только в это мгновение Билл, который по прежнему не понимал, что
происходит, почуял недоброе. Может быть, беседа с мистером Слинсби
поколебала его веру в людскую честность. Во всяком случае, он с первых слов
догадался, что замышляется дурное, и хорошо, потому что больше слов не
последовало. Гораций исчез, потом появился снова. В руках он держат что-то
тяжелое, кажется, мешок. Он перегнулся через подоконник, бросил мешок вниз,
точно в руки мордовороту и закрыл окно, а мордоворот, в дальнейшем именуемый
Джо, прошел по бегониям и стал красться по дорожке мимо пристройки. Он
поравнялся с Биллом, когда тот заговорил.
-- Стой! -- сказал Билл. -- Что это у тебя?
В обычной жизни Джо был натурой флегматической. Его непросто было
вывести из себя, самое большее, что он себе позволял -- лениво приподнять
бровь. Однако сейчас случай был особый. Все его чувства пришли в величайшее
волнение. Он сдавленно вскрикнул, обернулся через плечо и бросился по газону
так быстро, как только позволяли его жирные ноги.
Это была ошибка. Даже в обычной жизни Билл бы дал Джо на ста ярдах
пятьдесят ярдов форы; а теперь, промаявшись несколько часов в кустах, он
превратился в чемпиона по спринту. К тому же Джо сковывал в движениях
тяжелый мешок. Гонка закончилась на середине газона: Джо почувствовал на
затылке горячее дыхание преследователя и обернулся. Он бросил мешок и
кинулся на Билла.
Биллу только этого было и надо. У Джо, стоявшего под окном, была самая
что ни на есть бандитская рожа, но и это его не охладило. Билл пережил
тяжелый день, и сейчас чувствовал: чем хуже, тем лучше. В то самое
мгновение, когда Джо сомкнул пальцы на его горле, Билл вынудил их разжаться
резким аперкотом, который, судя по звуку, пришелся точно в цель. Последовали
беспорядочные удары, потом Джо ухватил Билла, оторвал от земли, и оба упали
-- Билл снизу, Джо сверху.
Однако у всякого борца есть свое уязвимое место: у кого-то -- нежная
челюсть, у кого-то -- чувствительный нос. У Ахиллеса, как мы помним, была
пята. Джо не страдал ни одной из перечисленных слабостей. Можно было с
размаху лупить его молотом по носу, и ничего не добиться; удар в челюсть не
свернул бы его с намеченного пути. Но и он был всего лишь смертный. Была у
него слабая сторона, частенько подводившая его в прежних потасовках. Джо
боялся щекотки. Достаточно было тронуть его кончиком пальца, и он выбывал из
боя.
Именно это чисто случайно сделал сейчас Билл. Силясь ухватить и
сбросить противника, он скользнул рукой по его ребрам, ближе к подмышке. Джо
страшно взвыл и вскочил на ноги.
Билл тоже поднялся. Ничто в их знакомстве с Джо не наводило на мысль,
что безопасно оставаться лежачим, когда тот стоит.
С этого мгновения удача изменила Джо. Как правило, он брал не столько
умением, сколько весом. В ближнем бою преимущество было на его стороне, в
дальнем -- оборачивалось недостатком. Ветер стих так же неожиданно, как и
поднялся, луна спряталась за облаками, однако Биллу хватало и оставшегося
света. Он размахнулся и двинул Джо в глаз. Резко повернулся и почувствовал,
как кулак впечатался противнику в ухо. Снова размахнулся и вмазал Джо в
другой глаз. Этот-то удар, в который Билл вложил всю злобу, скопившуюся за
утреннюю беседу со Слинсби, дневные размышления над отказом Флик и вечернее
сидение в кустах возле Холли-- хауза -- этот удар и решил исход боя. Джо не
выдержал. Он пошатнулся, отступил на несколько шагов, потом побежал,
вломился в кусты, выбрался на открытое место и припустил во все лопатки.
Больше они с Биллом не виделись.
Билл стоял, силясь отдышаться. Стычка пошла ему на пользу. Он
чувствовал себя сильным и смелым. Устранив противника, он поднял мешок и
пошел к сарайчику искать оброненное письмо. И здесь его ждало последнее за
день потрясение.
Письмо исчезло. Платок тоже. Их унесло в темноту недружественным
ветром.
Билл искал долго и тщательно, но не мог обшарить весь сад; мало-помалу
на него накатило отчаяние, подобное тому, в какое сам он поверг противника.
Все кончено. Рок ополчился против него, нет смысла бороться.
Он убито поплелся через сад и дальше по дороге. Через полмили его
догнало такси. Он устало плюхнулся на сиденье и поехал домой, где Джадсон
при виде его искренно изумился.
-- Господи! -- воскликнул Джадсон. -- Билл, старик, что ты сделал со
своим лицом?
Билл не знал, что с его лицом что-то неладно. Он посмотрел в зеркало и
убедился, что Джо, размахивая руками, по крайней мере один раз угодил ему в
нос. Он положил мешок на стол и пошел в ванную.
Когда он вернулся, чистый и посвежевший, то обнаружил, что Джадсон в
простодушном любопытстве открыл мешок.
-- Зачем тебе старые книги, Билл?
-- Книги? -- До Билла начало доходить. Он коротко пересказал события.
-- Похоже, Гораций входит в воровскую шайку, -- сказал он. -- Совершенно
точно, это он бросил мешок из окна тому типу, с которым я дрался.
Джадсона охватило радостное волнение.
-- Господи, Билл, старик, -- вскричал он. -- Ну, повезло тебе. Старый
Параден отвалит теперь никак не меньше половины состояния. Он же чокнулся на
своих книжках. Отец мне все уши прожужжал рассказами о его библиотеке. Все,
теперь ты его самый любимый родственник. Смотри не продешеви, старик! Стой
насмерть. Полмиллиона в год, и ни центом меньше.
-- На что они мне теперь, -- горько сказал Билл. -- Завтра Флик выходит
за Родерика Пайка!
-- Что?! Мне казалось, она собирается за тебя.
-- Уже нет. Думаю, на нее насели. Я получил письмо. Вот почему я
отправился в Холли-хауз. Рассчитывал увидеть ее или хоть что-нибудь узнать.
У Джадсона отпала челюсть. Он был потрясен случившейся бедой.
-- Флик! -- вскричал он. -- За этого типа, который написал, что Тодди
ван Риттер основал Шелковый Клуб? Пока я жив, этому не бывать!
-- И что ты собираешься делать? -- устало спросил Билл.
-- Делать? -- повторил Джадсон. -- Делать? Ну... -- Он задумался. --
Убей меня Бог, если я знаю!
Утро среды, одиннадцать часов, ясный, погожий денек. Бесстрастный,
погруженный в собственные дела и титанически равнодушный ко всему
остальному, Лондон жил раз и навсегда заведенной будничной жизнью. От Путни
до Слоан-сквер, от Криклвуда до Регент-стрит, от Сайденхем-хилл до Стрэнда
безостановочно катили желтые с красным омнибусы. Полисмены поддерживали
порядок, биржевые маклеры продавали и покупали акции, попрошайки
попрошайничали, пекари пекли пирожки, бездельники бездельничали, аптекари
толкли порошки, машины мчались по Парку, мальчишки-- газетчики дожидались
дневных газет, отставные полковники в клубах на Пикадилли и Пэлл-Мэлл
предавались грезам о ленче. Единственным, что хоть как-то намекало на
необычность этого дня, был полосатый навес перед входом в церковь св.Петра
на Итон-сквер, да красная ковровая дорожка на мостовой, означавшие, что под
знаменитыми сводами назначено бракосочетание.
Кроме Билла (в неброском сером костюме с едва заметным красным саржевым
кантом) и селихемского терьера Боба (в светло-бежевом ошейнике и с грязным
пятном на кончике носа), у навеса толкались старухи и помятые личности.
Старухи вспоминали прежние свадьбы, помятые личности обсуждали, что это дело
-- верняк, а то -- обязательно выгорит. Для полноты картины присутствовал
младенец в коляске, без которого не может обойтись не одно значительное
событие.
Из всех присутствующих только Билл пришел сюда не из праздного
любопытства, но зачем именно, он бы объяснить не сумел. Он явно не ждал
удовольствия от того, что увидит Флик, входящую в церковь, а затем выходящую
под руку с мужем -- даже того скромного удовольствия, на которое надеялись
старухи и потертые личности. Нет, зрелище будет для него сплошной пыткой,
однако его не удержали бы дома даже канатами. Есть в людях глубоко сидящий
инстинкт, который заставляет их поворачивать нож в ране и травить себе душу;
это-то инстинкт и привел Билла сюда.
Даже сейчас, когда жених и невеста еще не прибыли, он не испытывал и
капли радости, хотя бы потому, что сражался с Бобом. Достойный песик тяжело
переносил ожидание. Собачья душа возмущалась. Он чувствовал, что его кругом
обманули. Увидев, что Билл собрался на улицу, Боб в последнее мгновение
проскользнул в дверь и вежливо попросил взять его на прогулку. Билл по
видимости согласился, и сначала все шло, как положено, а теперь его уже
двадцать минут мариновали на тесном мощеном пятачке; мало того, было похоже,
это навсегда. Соответственно он выразил протест: несколько раз кряду пытался
удавиться на поводке, который предварительно наматывал Биллу на ноги; во
время пятой или шестой попытки бодрый ветерок, налетевший из-за угла, сорвал
с Билла шляпу и покатил по улице.
Теперь, вдобавок к своим страданием, Билл сделался посмешищем в глазах
уличной черни. Из всех зрелищ, которые радуют незатейливую лондонскую
публику, самое захватывающее -- человек, который в ветренный день догоняет
свою шляпу. Когда этого человека грозит в любую секунду стреножить скачущий
пес, восторг достигает вершины. Сценка, разыгранная Биллом, имела шумный
успех; когда он вернулся, в шляпке, злой на человеческий род, обнаружилось,
что Флик подъехала и вошла в церковь. Зрители, в чьи ряды он снова влился,
уже сравнивали ее с прежде виденными невестами.
Мнение было в целом благоприятное. Одна дама в матерчатой кепке и с
кавалерийскими усами объявила, что девушку не мешало бы подкормить, но за
этим исключением Флик собрала хорошую прессу. Вся критика досталась на долю
"папаши". Билл знал, что папаши у Флик нет, и заключил, что речь идет о дяде
Синклере, которому, несомненно, поручили роль посаженного отца. Его
собравшиеся не одобрили. Мужчина в свитере и драном котелке едко прошелся по
поводу стрелок на его брюках.
-- А где жених? -- поинтересовалась дама, который не понравилась фигура
молодой. -- Опаздывает.
-- Так уж заведено, -- отозвался кто-то из знатоков. -- Выжидает, чтоб
она сделала первый шаг, -- пояснил он, видимо, припоминая, что слышал о
привычках боксеров.
-- Бледненькая она какая-то, -- заметил робкий голос. Видимо, говорящий
был относительным новичком и чувствовал шаткость своей позиции.
-- Это они завсегда, -- холодно отвечал знаток. -- Ты сам бы побледнел
на ее месте. Я видел жениха в сегодняшнем "Обозрении". Жуткий тип.
-- Да?
-- Да! -- Знаток не принадлежал к числу тех, кто готов дать скидку на
метаморфозы, которое претерпевает лицо в дешевой утренней газете. Ему в
голову не пришло, что такого чудовища, каким пристал Родерик в "Обозрении",
просто не может быть. -- Мрачный, жуткий тип с пятном через всю харю. Если
хотите знать, я уверен -- он будет ее лупить!
Билл не выдержал. Перед ним открывались три пути: двинуться прочь,
свалить говорящего ударом и пройтись по его останкам или войти в церковь.
Последней путь был самый мучительный, и Билл выбрал его -- пересек сквер,
нашел табачную лавочку, купил унцию табаку в страшного вида коробке, поручил
Боба ошалевшему от радости продавцу, вышел из лавочки, выбросил табак, смело
вошел в церковь и сел на ближайшую скамью.
Там царили полумрак, прохлада и легкие шорохи; помимо воли Билл
почувствовал умиротворение, которое мгновенно рассеялось от деликатного
шепота.
-- Билет? -- произнес голос над его ухом.
Говорил розовый, сильно смущенный юнец. Билл состроил такую зверскую
гримасу, что тот смутился еще больше, отступил на шаг, заморгал и,
подумавши, отстал. Его до глубины души возмущало, что на столь важной
свадьбе присутствует мужчина в сером костюме и без билета, но, даже в менее
священном месте Билл выглядел бы устрашающе. Серые костюмы всегда прибавляют
роста, а Биллов костюм был очень серый.
Билл остался сидеть. Конгрегация разок взглянула на его серый костюм и,
похоже, пришла к выводу, что чего только в большом городе не увидишь, нельзя
же на все обращать внимание. Он погрузился в свои мрачные мысли.
По рядам побежал шепоток. В воздухе повисло беспокойство. Билл, занятый
своим, не сразу это заметил, но, раз заметив, понял совершенно определенно.
Люди наклонялись друг к другу и тихо переговаривались. Люди елозили ногами
по полу. Что-то явно разладилось.
Важного вида господин с карточкой на груди вышел в проход между
скамьями. Он остановился у соседнего с Биллом ряда и зашипел что-то на ухо
разодетой даме. Дама изумленно вскрикнула.
-- Откладывается?
Господин с карточкой печально кивнул и снова что-то зашептал.
-- Так нет смысла ждать? -- сказала дама.
-- Нет, -- отвечал господин с карточкой.
Остальные, видимо, получили ту же информацию. Церковь начала пустеть.
Билл устремился следом за остальными и оказался на улице, где разочарованные
зеваки с изумлением глазели на выходящих. Они много видали свадеб, но,
таких, где никто не женится -- впервые.
Билл отыскал доброго продавца, забрал Боба и бесцельно пошел назад. Он
проходил под навесом, когда кто-то тронул его за руку. Он обернулся и увидел
непривычно серьезного Джадсона. Наследник Кокеров был бледен, глаза его
опухли. Только сейчас Билл сообразил, что не видел Джадсона с восьми часов
вчерашнего вечера. В таких обстоятельствах невозможно упомнить все, вот
Джадсон и вылетел у него из головы. Теперь он припоминал, что Джадсон вскоре
после обеда вышел -- видимо, на прогулку. Прогулка, похоже, затянулась на
целую ночь.
-- Свадьбы не будет? -- спросил Джадсон.
-- Похоже, вышла заминка, -- сказал Билл.
Джадсон улыбнулся. Видимо, улыбка причиняла ему боль, тем не менее в
ней светилось торжество.
-- Еще бы не заминка, -- сказал он. -- Вчера вечером я похитил жениха!
Джадсон замолчал и начал щекотать Боба, который любовно вытирал лапы о
его брюки.
-- Похитил! -- вскричал Билл. Друг выразился вполне ясно и определенно,
тем не менее Биллу его слова показались загадочным ребусом. -- Похитил
жениха!
Джадсон отвлекся от Боба.
-- Ну, не то чтоб совсем похитил, -- сказал он. -- Этого не
потребовалось. Когда я пришел к нему и объяснился, как мужчина с мужчиной,
оказалось, что он сам хочет себя похитить. Дальше все стало просто и весело.
-- Не понимаю!
-- Чего ты не понимаешь? -- терпеливо произнес Джадсон. Он мучительно
скривился -- мимо, без всякого уважения к человеку, у которого была тяжелая
ночь, беспардонно прогрохотал грузовик.
-- Ты пошел к Пайку?
-- Да. -- Грузовик отъехал, и Джадсону чуть-чуть полегчало. -- Когда ты
сказал, что Флик собирается за него, я понял -- надо принимать крутые меры.
Я решил проникнуть к нему и запугать страшными карами, если он не исчезнет.
Это показывает, как можно ошибаться в человеке -- он оказался отличным
малым, очень свойским и радушным. Конечно, сначала я этого не знал. Когда я
пришел, его не было дома, но я убедил слугу и тот меня пропустил. Я сел, а
слуга, умница такой, спросил, не хочу ли я выпить. Я сказал, что хочу. После
третьей пришел Пайк. -- Он замолк, и лицо его вновь исказилось болью. На
этот раз виновником был Боб, который резко и хрипло залаял на кошку. -- Пайк
сперва здорово струхнул, потом успокоился, и я перешел к делу. Я сказал,
никто больше меня не желает избежать неприятностей, но если он не исчезнет,
будет худо. Мало-помалу выяснилось, что он сам только об этом и мечтает.
Больше всего на свете ему не хотелось жениться на Флик. Похоже, есть другая
девушка -- она работала стенографисткой в "Еженедельнике Пайка" -- которую