самого начала следовало вести себя более достойно: не бросаться за
незнакомым человеком в дом, изрыгая ноздрями пламя, сметая все на своей
дороге, а спокойно удалиться с тем, чтобы назавтра пойти к хорошему адвокату
и подать на Пайка в суд за телесное оскорбление.
Не пойдя по этому мудрому пути, он угодил в довольно неприятную
переделку.
Падение сэра Джорджа в пруд с золотыми рыбками дало Биллу передышку,
но, увы, недолгую. Вражеским станом завладел дух мщения, снова раздавались
голоса, требующие вызвать полицию. Надо было уходить из проклятого сада,
причем быстро, пока не начали прочесывать кусты. К несчастью, пробиваться
пришлось бы с боем: одни преследователи уже кричали другим, чтобы те
стерегли выход. Оставалось одно -- найти какое-то прибежище, какой-то
спасительный уголок, где б его не смогли сыскать.
Ночь, как загадочным образом случается, если всматриваться в нее
достаточно долго, заметно посветлела. Начали проступать невидимые раньше
предметы, в том числе -- пристройка у стены, футах к шести от куста, за
которым притаился Билл. Ему хватило секунды, чтобы осознать -- вот оно,
безопасное место. Силы преследователей сосредоточились у бассейна с золотыми
рыбками: судя по плеску, там загарпунили и тянули на берег кита. Билл
воспользовался минутой с проворством истинного стратега: выскользнул из-за
куста, одним прыжком оказался на крыше, упал плашмя и затаился.
Никто, похоже, его не заметил. Часть вражеских сил прошла под самой
пристройкой, сопровождая чавкающего ботинками сэра Джорджа. Остальные время
от времени перекликались, шаря по кустам. Никому не пришло в голову
заглянуть на крышу. Спустя какое-то время -- может, десять минут, а может, и
десять часов -- охота прекратилась сама собой. Один за другим загонщики ушли
в дом, и в саду вновь воцарилась дремотная тишина.
Билл не шевелился. В минуты сильных страстей мы напрягаемся до предела,
и амок, улетучившись, оставил по себе крайнее изнеможение. Впереди была вся
ночь, и Билл решил перестраховаться. Чем дольше он пролежит, тем больше
вероятность ускользнуть без потасовки. Потасовок ему на сегодня хватило.
Прошло довольно много времени -- во всяком случае, Биллу начало
казаться, что он лежит на крыше всю сознательную жизнь -- прежде чем он
счел, что может двинуться без опаски. Он бесшумно сел и растер застывшие
ноги. И вот, когда он уже изготовился вскочить и спрыгнуть на землю, все его
нервы встали дыбом и зашевелились. Что-то плюхнулось на крышу в двух футах
от него. Повернувшись волчком, Билл увидел, что это -- чемодан. Он не мог
даже вообразить, зачем в такой час кидаться из окна чемоданами.
Его размышления прервало еще более удивительное зрелище -- темная
фигура ползла по стене дома.
Человеку, на которого ополчился весь свет -- или, во всяком случае,
часть Уимблдона -- естественно повсюду видеть врагов; Билл крайне
воинственно воспринял вторжение на крышу, с которой он сроднился и которую
привык считать своей. Он отступил на пол шага и приготовился к броску. В
темноте было не разглядеть, но фигура на стене казалось довольно тщедушной,
и это ободрило Билла. Он не побоялся бы схватиться с громилой, но всегда
приятно, если твой противник немного недотягивает до среднего роста. Билл
мог бы проглотить этого задохлика, что и намеревался сделать, если задохлик
попрет на рожон.
Неизвестный коснулся ногами крыши, и в то же мгновение Билл прыгнул.
Кто-то испуганно завизжал, и Билл к своему изумлению обнаружил, что держит
девушку. Тут вся его воинственность испарилась, уступив место раскаянию.
Мужчину, который коснется женщины иначе чем с лаской, общество справедливо
презирает. Что же сказать о мужчине, который бросается на даму, словно это
вражеский центр-форвард? Билл сгорал от стыда.
-- Извините! -- воскликнул он.
Флик не ответила. Когда она спускалась по простыне, ей в голову не
приходило, что из темноты начнут выскакивать буйные великаны. От потрясения
она едва не лишилась чувств, а теперь стояла и тяжело дышала.
-- Мне страшно неловко, -- продолжал Билл. -- Я думал... Я не знал... Я
и предположить не мог...
-- Я уронила сумочку, -- слабо выговорила Флик.
-- Позвольте мне! -- сказал Билл.
Вспыхнула спичка; Билл, стоя на четвереньках, светил на крышу. Огонек
озарил его лицо.
-- Мистер Вест! -- изумленно вскричала Флик.
Билл, который только что нашел сумочку, вскочил. Из всех невероятных
событий сегодняшней ночи это было самое ошеломляющее.
-- Я -- Фелисия Шеридан, -- сказала Флик.
Билл так опешил, что в первую минуту имя ничего ему не сказало. Потом
он вспомнил.
-- Боже правый! -- вскричал он. -- Что вы здесь делаете?
-- Я здесь живу.
-- Я хотел сказать, что вы делаете на крыше?
-- Бегу.
-- Бежите?
-- Бегу из дома.
-- Вы бежите из дома? -- повторил обескураженный Билл. -- Не понимаю.
-- Не кричите, -- прошептала Флик. -- Нас могут услышать.
Это показалось Биллу разумным. Он понизил голос.
-- Почему вы бежите из дома? -- спросил он.
-- Почему вы оказались на крыше? -- спросила Флик.
-- Что вам в голову взбрело? -- полюбопытствовал Билл.
-- Что случилось в саду? -- парировала Флик. -- Я слышала шум и крики.
Билл понял, что картина прояснится быстрее, если он перестанет задавать
вопросы и ответит первым. Иначе они простоят всю ночь, спрашивая на два
голоса. Растолковать, что привело его в дом, было нелегко, зато остальная
история выглядела исключительно простой. Билл вкратце передал события.
-- Этот тип огрел меня палкой по голове, -- заключил он, -- и я словно
ополоумел. Позабыл все на свете и бросился за ним. Теперь я понимаю, как это
глупо. А тогда казалось -- самое оно.
-- Огрел вас палкой по голове! -- недоверчиво повторила Флик. -- Кто
же?
-- Тот тип. Пайк.
-- Родерик!
-- Нет, Пайк.
-- Его зовут Родерик Пайк, -- пояснила девушка. -- Поэтому я и бегу из
дома.
Биллу это показалось нелогичным. Женщины способны на странные поступки,
но чтобы самая горячая девушка сбежала из дома, потому что кого-то зовут
Родерик Пайк?
-- Они хотят, чтоб я вышла за него замуж.
Загадка разрешилась. Билл вздрогнул от ужаса и сострадания. Минуту
назад он считал, что Флик неправа, и намеревался при первой возможности ее
отговорить. Теперь все изменилось. Немудрено, что она сбежала. Всякая
сбежит. Что бы ни предприняла девушка ради спасения от человека, ударившего
его палкой по голове, Билл не усмотрел бы в этом крайности. Его отношение к
побегу полностью изменилось. Теперь он от всего сердца одобрял Флик и готов
был помочь, чем может.
-- Выйти за этого мерзавца! -- воскликнул он, не веря своим ушам.
-- Конечно, у Родерика есть свои хорошие стороны.
-- Нет! -- сказал Билл и потрогал раненую макушку. Расходившемуся
воображение шишка под волосами представилась горным пиком.
-- Так или иначе, я за него не выйду, -- сказала Флик. -- Вот и
пришлось бежать. Одно плохо, -- горько заметила она. -- Я совершенно не
знаю, куда идти.
-- Самое разумное -- отправиться ко мне, -- сказал Билл. -- Дома мы все
обсудим и что-нибудь придумаем.
-- Считаете, что так будет лучше?
-- Не оставаться же на крыше. В любой момент нас могут увидеть.
Флик заволновалась.
-- А мы сумеем выбраться незаметно?
-- По-моему, в саду никого нет.
-- Я, во всяком случае, никого не слышу. Наверное, они ужинают. У нас
сегодня званый ужин, а попробуйте не покормить полковника Бэгшотта вовремя!
Который, по вашему, час?
-- Понятия не имею. Думаю, около девяти. Я приехал без чего-то восемь.
-- Вот что я скажу. Прыгайте на землю и ползите к парадной двери. Если
соседнее окно горит и доносятся голоса, значит, они ужинают.
-- Отлично. Если все хорошо, я свистну.
Флик осталась ждать в темноте. Трепетное волнение, в котором она
спускалась по простыне, улеглось. Казалось, Билла послали ей в трудную
минуту небеса. Она очень смутно представляла, что будет делать за пределами
Холли-хауза, но теперь ей есть на кого опереться. Билл такой большой и
надежный. Каменная стена. В своем энтузиазме она несколько преувеличивала
его умственные способности, и потому верила, что для Билла нет неразрешимых
задач.
Тихий свист прорезал ночные шорохи. Флик свесила голову с крыши.
-- Все хорошо, -- сказал Билл. -- Бросайте чемодан.
Флик бросила чемодан, Билл умело подхватил. Флик сползла с крыши.
Сильные руки поймали ее и мягко поставили на землю.
-- Они ужинают. Нам идти через главный вход, или есть другой?
-- В стене за лужайкой -- калитка. Лучше пройти через нее.
Они крадучись пересекли лужайку. В темноте сопело что-то маленькое и
белое. Флик с плачем наклонилась.
-- Боб! -- Она выпрямилась, на руках у нее был песик. Впервые ощутила
она горечь сиротства. -- Я не могу оставить Боба.
-- Так берите с собой, -- отвечал Билл.
Флик задохнулась. Ее сердце распирала благодарность к сказочному герою,
который не воздвигает препятствий, не ставит жестоких условий. Боб, радуясь
славно проведенному вечеру и вообще жизни, бурно лизал ей лицо. Они вошли в
калитку.
Прощально стукнула щеколда. Холли-хауз остался в прошлом. Флик стояла
на пороге мира.
-- Все хорошо? -- участливо спросил Билл.
-- Все хорошо, спасибо, -- отвечала Флик, но голос ее дрожал.
Билл стоял спиной к камину и вдумчиво курил трубку, радуясь тому, что
он снова -- в надежном затворе своей меблированной квартирки. Радость была и
духовной -- все же легче, когда ты за несколько миль от дома, который с
твоей помощью покинула молодая беглянка, -- и плотской, из-за тепла. Как
только они покинули сад, погода испортилась, подул резкий восточный ветер, и
пришлось продрожать не меньше мили, пока не нашлось такси. Теперь они дома,
камин пылает, все хорошо.
Он посмотрел на Флик. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, а Боб,
селихемский терьер, дремал у нее на коленях. Почему-то радость уменьшилась,
но, как ни странно, углубилась, словно в каждое ухо кто-то пылко говорил: 1)
"Идиот, во что ты вляпался?" и 2) "Уютно, когда в кресле -- девушка, а у нее
на коленях -- собачка!"
Он сопоставил эти высказывания. Первое было явно весомей. Не
юридически, конечно, и даже не нравственно, а, скажем так, романтически он
отвечает за эту девушку. Боги приключений не дозволяют уводить девушек из
дома, да еще ночью, а потом отпускать их на все четыре стороны. Как мы уже
знаем, Билл навечно отдал свое сердце Алисе Кокер, чьи фотографии не без
суровости смотрели сейчас на него. Но вот -- Флик, и он просто обязан
оградить ее от бед.
Через некоторое время ему удалось подусмирить первый голос,
предположив, что из дома не бегут, если нет хорошего плана. Мало того,
заметил он, у тех, кто живет в таких роскошных домах, обычно есть деньги. В
общем, она не пропадет. Можно послушать и второй голос.
В нем тоже что-то было. И впрямь, здесь стало гораздо уютней. Конечно,
Флик -- не Алиса, но в данный момент почему-то это его не мучило. Ну,
хорошо, ты отдал Алисе сердце, но только дурак не согласится с тем, что в
декоративном, эстетическом смысле она тут очень уместна. С этой комнатой как
раз гармонирует нежная, цветочная прелесть, а не та царственная красота,
которую робкий человек назвал бы и грозной. Прекрасная Алиса затмевала или,
лучше сказать, взрывала любую комнату, да еще при звуках фанфар.
Прежде чем Билл успел проникнуть в самые глубины анализа, Флик коротко
вздохнула и выпрямилась. Кроме того, она огляделась.
-- Не сразу поняла, где я, -- призналась она. -- Я спала?
-- Вздремнули на минутку.
-- Как невежливо!
-- Ничего, ничего! Вам лучше?
-- Конечно, только я с двух часов не ела.
-- Он, Боже мой!
-- Да и тогда... Разве можно набиваться едой, если люди три дня
голодают? Кстати, вы говорили, что тут живет ваш приятель. Где же он?
Билл просто ахнул.
-- Господи! -- воскликнул он. -- Я совершенно о нем забыл. Он где-то
бегает.
-- Когда вы его видели?
-- Когда этот Пайк меня стукнул, я сказал, чтобы он посидел в такси.
Может, еще сидит?
-- Это очень дорого. Наверное, счетчик отщелкивает по три пенса?
-- Вряд ли. Но вообще-то он, скорее всего, ушел. Бог его знает, где он.
Флик, здоровую девушку с очень здоровым аппетитом, проблема эта
занимала все-таки меньше, чем еда.
-- У вас нет печеньица? -- спросила она. -- Или баранины, или сыра, или
еще чего-нибудь?
-- Ох, простите! -- всполошился Билл, припомнив о том, что он хозяин.
-- Что ж я сам не предложил? Пойду, пошарю в кладовке.
Он убежал, но вскоре вернулся с уставленным подносом, который чуть не
уронил, заслышав негромкий плач. Вилки и ножик все-таки упали, и Флик
обратила к ним заплаканное лицо.
-- Ничего, это я так, -- сказала она. Билл поставил поднос на столик.
-- В чем дело? -- спросил он, как все мужчины, теряясь от женских слез.
-- Как вам помочь?
Флик отерла слезы и слабо улыбнулась.
-- Отрежьте мне ветчины. Ужасно есть хочу!
-- Нет, вы скажите...
Флик впилась в ветчину. Видимо, как все женщины, она легко меняла
настроение.
-- Это кофе? -- восхитилась она. -- Красота какая! И согревает, -- она
отхлебнула глоток, -- и подбодряет. А плакала я... Ну, расстроилась... и
вспомнила дядю Синклера.
-- Дядю Синклера?
-- Вы его забыли? Он тоже у вас гостил, когда вы меня спасли. Они с
тетей Фрэнси еще не были женаты, мы с ним совершенно не расставались, -- она
как будто поперхнулась и пискнула. -- Ой, какой кофе горячий!
-- Конечно, я его помню, -- сказал Билл. -- Господи, прямо, как сейчас!
Он мне очень нравился.
-- И мне, -- признала Флик, -- Я его люблю. Они помолчали.
-- Еще ветчины? -- спросил Билл.
-- Спасибо,хватит. Флик смотрела на огонь.
-- Очень трудно с ним расстаться, -- сказала она. -- А что поделаешь?
Билл вдумчиво кивнул.
-- Надо было бежать.
Билл кашлянул, прикидывая, как бы поделикатней осведомиться о планах на
будущее.
-- Вот, вы говорите, бежать, -- осторожно начал он. -- А куда, об этом
вы думали?
-- Нет. Куда угодно, только бы уйти.
-- Ага, ага...
-- Вы хотите спросить, что я собиралась делать?
-- Вообще, хотел бы... Флик подумала.
-- Сейчас мне кажется, -- сказала она, -- что тогда я понятия не имела.
А теперь... Надо бы им написать. Я приколола записку к подушечке для
булавок, что я не хочу выходить за Родерика.
-- Правильно, -- твердо сказал Билл. -- Выходить за него нельзя ни в
коем случае.
-- Я и не выйду, я твердо решила. А письмо написать надо, что я
вернусь, если они от меня отстанут.
-- Почему вы вдруг догадались, -- спросил Билл, -- что вам этого не
потянуть?
-- Понимаете, мы шли по набережной, к нам подбежал какой-то тип, а
Родерик испугался и сбежал, бросив меня одну.
-- Господи! -- воскликнул Билл, наливая ей еще кофе. -- Наверное, это
был Джадсон. Пишите это письмо. Согласятся на ваши условия -- пусть сообщат
в "Дэйли Мэйл". У вас деньги есть?
-- Спасибо, есть. Просто куча!
-- Тогда сидите и ждите. Я думаю, сдадутся через неделю.
-- Не знаю, -- усомнилась Флик. -- Дядя Джордж и тетя Фрэнси очень
упрямые. Дядя -- из этих коротышек с бульдожьей челюстью, в жизни никому не
уступил. Это он упал в пруд, -- с удовольствием прибавила она.
-- Правда? -- обрадовался Билл. -- Какой был всплеск, приятно
вспомнить!
-- Жаль, что он свалился вечером. Хотела бы я это увидеть!
-- Днем он бы не свалился.
-- Да, правда. -- Флик встала. -- Теперь мне гораздо лучше. Когда
уходишь, комната особенно уютна, вы не замечали?
-- Уходишь? В каком смысле?
-- Надо же где-то жить! -- Она взглянула на терьера, который догрызал
косточку -- Куда я Боба пристрою? Вряд ли хозяйка его примет. У них всегда
кошки, а он так волнуется...
-- Какие хозяйки? -- решительно начал Билл. -- Никуда вы не уйдете. Это
мы с Джадсоном уйдем. Вы останетесь здесь.
-- Куда же вам уйти?
-- Да в сотню мест. Флик заколебалась.
-- Спасибо большое...
-- Не за что. К нам ходит уборщица, она и стряпает. Придет с утра --
скажите, чтобы дала вам завтрак.
-- Она испугается.
-- О, нет! Она -- тетка крепкая. Ну, спокойной ночи.
-- Спокойной ночи, мистер Вест. Теперь заколебался Билл.
-- Не называйте меня так, -- сказал он. -- Когда вы у нас гостили, вы
называли меня Биллом.
-- Да, наверное. -- Она погладила терьера, тот покосился на нее, не
отрываясь от еды. -- А вы меня -- Флик.
-- Флик! -- вскричал Билл. -- Правда. Как я все забываю!
-- А я вот помню.
-- Ну, спокойной ночи, Флик.
-- Спокойной ночи, Билл.
Уютные владения мистера Парадена (Уэстбсри, Лонг-Айленд) дремали на
апрельском солнце. Стоял один из тех дней, когда обычные люди так и рвутся
на воздух, но собиратели книг предпочитают библиотеку
Мистер Параден сидел за письменным столом, на котором лежали новейшие
приобретения. Поскольку их надо созерцать, изучать, обдувать от дерзкой
пылинки, особенно не распишешься. Вообще-то он писал письмо в Англию,
старому другу, но в тот момент, какой мы застали, не двинулся дальше слов
"Дорогой Хэммонд".
Однако, собравшись, решительно обмакнул перо и продолжил:
"Спасибо Bам за письмо, оно пришло на прошлой неделе, спасибо и за
приглашение. К счастью, принять я его могу. Если ничего не случится, надеюсь
отплыть к Вам в середине следующего месяца, и радостно предвкушаю нашу
встречу.
Есть у меня и что показать Вам. Когда распродавали библиотеку
Мортимера, мне посчастливилось купить всего за 8000 долларов экземпляр
"Полины", принадлежавший Браунингу (Сандерс и Отли, 1833), его же экземпляры
"Парацельса" (Э. Уилсон, 1835) и "Страффорда" (Лонгманс, 1837). Я уверен,
что Вы оцените другую мою находку, рукопись девятой песни "Дон Жуана",
почерк, несомненно, Байрона. Именно этой песни недостает в коллекции
Пирпонта Моргана, но я бы ее не продал и за 20000! Есть и еще кое-что, менее
ценное,
Может быть, Вам будет интересно узнать, что в недавнее время у меня
появился приемный сын, превосходный мальчик...".
На этом самом месте в дверь постучали.
-- Войдите, -- сказал мистер Параден, отрываясь от письма.
Английский язык так тонко передает оттенки смысла, что просто грех
употреблять для недавних звуков слово "постучали". Больше подошло бы
"заколотили"; и мистер Параден нахмурился. Он не привык, чтобы колотили в
дверь его кельи. Как же удивился он, когда увидел дворецкого!
Именно дворецкие из всех смертных возвели стук в дверь на высоты
искусства. До сей поры деликатный звук, производимый Робертсом, скорее
ласкал, чем тревожил душу. Мистер Параден решил, что дворецкий совершенно
забылся, и, взглянув на него, понял, что прав. Из Робертса просто била пена.
Выражение это обычно употребляют в переносном смысле, однако в данном
случае все было не так. Нижнюю часть лица окутала пузыристая желто-белая
масса. Как только он стирал ее платком, появлялась новая. Если бы дворецким
служила собака, мистер Параден имел бы право ее застрелить. Поскольку это
был человек, мало того -- верный слуга, пришлось на него уставиться.
-- Что такое... -- начал хозяин.
-- Разрешите спросить, сэр, -- выговорил Робертc.
-- Да?
-- Я хотел бы знать, останется ли в доме мастер Гораций. Слова эти
показались хозяину опасными, что там -- зловещими, как крохотная, но темная
тучка на горизонте. Посудите сами: дворецкий явно не одобрял превосходного
мальчика.
-- Да, -- твердо отвечал он, ибо отличался упрямством.
-- Тогда, -- заметил дворецкий, пуская пузыри, -- прошу вас принять мою
отставку.
К чести мистера Парадена, такие заявления были редкостью. Слуги, как
правило, не уходили от него. За четырнадцать лет он только раз сменил
кухарку, дворецкий же пришел восемь лет назад и казался прочным, как колонны
у входа. Если уж он, изрыгая пену, просит отставки, это, видимо, страшное
сновидение.
-- Что? -- едва произнес хозяин.
Дворецкий был явно огорчен разлукой. Тон его стал мягче.
-- Мне очень жаль, сэр, -- сказал он не без трепета. -- На вашей службе
я был исключительно счастлив. Но оставаться в одном доме с ним я не могу и
не хочу.
Казалось бы, пресеки такие дерзкие речи, но любопытство сильнее
строгости. Мистер Параден знал: если он отпустит Робертса, не выяснив,
почему тот пенился, тайна его истерзает. Возникнет, строго говоря, что-то
вроде тех исторических загадок, которые веками мучают людей.
-- Чем он вам не угодил? -- спросил мистер Параден. Робертс какое-то
время складывал и даже комкал платок.
-- Мои возражения, -- сказал он, -- имеют и частный, и общий характер.
-- Что это значит?
-- Разрешите объяснить...
-- Да, да!
-- Нам, слугам, неприятна его манера. Один из лакеев выразил это на
днях удачным словом "нахал". Мы так преданы вам, сэр, что решили терпеть. Но
сегодня...
Мистер Параден подался вперед. Любопытство вытеснило все другие чувства
и страсти. Сейчас, понял он, откроется тайна пены.
-- Несколько дней назад я запретил мастеру Горацию лазать в кладовую.
-- Правильно, -- одобрил хозяин. -- Он и так толстеет.
-- Он принял это дурно, обозвав меня... нет, забыл. Но сегодня перед
прогулкой он попросил прощения, замечу -- с исключительной теплотой, и
протянул пирожное. Я его взял, люблю сладкое, но отведал не сразу, и потому,
что был сыт, и потому, что мастер Гораций посоветовал отложить удовольствие.
Когда же...
Мистер Параден, человек немолодой, был некогда и мальчишкой.
-- Господи! -- вскричал он. -- Мыло.
-- Вот именно, сэр, -- подтвердил дворецкий, извергнув пузырь-другой.
Они многозначительно помолчали. Мгновенье-другое мистера Парадена
томило, как ни странно, не возмущение, а то печальное чувство, которое
древние римляне именовали desiderium (тоска по утраченному (лат.)).
-- Лет пятьдесят я так не делал... -- тихо прошептал он.
-- Я, -- сообщил дворецкий, -- не поступал так никогда. И со мною так
не поступали.
-- Какой ужас, -- сказал хозяин, с трудом подавляя смех. -- Нет, какой
ужас. Вот мерзавец! Я с ним поговорю. Конечно, если посмотреть с его точки
зрения...
-- На это я не способен, сэр, -- сухо вставил Робертс.
-- Знаете, мальчик -- мальчик и есть...
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
-- Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но
нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за...
-- Поверьте, сэр, мне очень жаль.
-- Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
-- Спасибо, сэр.
-- Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим.
Хорошо?
-- Э... хм, сэр...
-- Только не уходите.
-- Если вы желаете, сэр...
-- Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте
вина.
-- Спасибо, сэр.
-- Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на
десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин
его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам
удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой
упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим
подхалимам! И все же, все же... Он пытался отвлечься от таких мыслей,
вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой
событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался
усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был
поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его
пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы
вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь
сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
-- Мистер Параден! -- кричал он. -- Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и
речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него
горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
-- Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись -- понял, что так
удивляет в его внешности. Здесь,.в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл
не снял шляпу!
-- Хва-атит! -- кричал он.
-- Снимите шляпу! -- закричал и мистер Параден. Казалось бы, одумайся,
смутись -- но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
-- Интересно! -- воскликнул он. -- Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
-- Вы пьяны! -- возмутился хозяин, багровея.
-- Ничего подобного!
-- Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе...
-- Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал
ее клеем. И вот что я вам скажу...
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя
лишь последние фразы.
-- С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он
размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек
воздух -- и вышел из комнаты.
Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым
деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге,
положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал
жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда
напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете
Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не
сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам,
но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв
глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать
"конгломерат кое-как сляпанных черт". Нос, к примеру, подошел бы человеку
незнакомым человеком в дом, изрыгая ноздрями пламя, сметая все на своей
дороге, а спокойно удалиться с тем, чтобы назавтра пойти к хорошему адвокату
и подать на Пайка в суд за телесное оскорбление.
Не пойдя по этому мудрому пути, он угодил в довольно неприятную
переделку.
Падение сэра Джорджа в пруд с золотыми рыбками дало Биллу передышку,
но, увы, недолгую. Вражеским станом завладел дух мщения, снова раздавались
голоса, требующие вызвать полицию. Надо было уходить из проклятого сада,
причем быстро, пока не начали прочесывать кусты. К несчастью, пробиваться
пришлось бы с боем: одни преследователи уже кричали другим, чтобы те
стерегли выход. Оставалось одно -- найти какое-то прибежище, какой-то
спасительный уголок, где б его не смогли сыскать.
Ночь, как загадочным образом случается, если всматриваться в нее
достаточно долго, заметно посветлела. Начали проступать невидимые раньше
предметы, в том числе -- пристройка у стены, футах к шести от куста, за
которым притаился Билл. Ему хватило секунды, чтобы осознать -- вот оно,
безопасное место. Силы преследователей сосредоточились у бассейна с золотыми
рыбками: судя по плеску, там загарпунили и тянули на берег кита. Билл
воспользовался минутой с проворством истинного стратега: выскользнул из-за
куста, одним прыжком оказался на крыше, упал плашмя и затаился.
Никто, похоже, его не заметил. Часть вражеских сил прошла под самой
пристройкой, сопровождая чавкающего ботинками сэра Джорджа. Остальные время
от времени перекликались, шаря по кустам. Никому не пришло в голову
заглянуть на крышу. Спустя какое-то время -- может, десять минут, а может, и
десять часов -- охота прекратилась сама собой. Один за другим загонщики ушли
в дом, и в саду вновь воцарилась дремотная тишина.
Билл не шевелился. В минуты сильных страстей мы напрягаемся до предела,
и амок, улетучившись, оставил по себе крайнее изнеможение. Впереди была вся
ночь, и Билл решил перестраховаться. Чем дольше он пролежит, тем больше
вероятность ускользнуть без потасовки. Потасовок ему на сегодня хватило.
Прошло довольно много времени -- во всяком случае, Биллу начало
казаться, что он лежит на крыше всю сознательную жизнь -- прежде чем он
счел, что может двинуться без опаски. Он бесшумно сел и растер застывшие
ноги. И вот, когда он уже изготовился вскочить и спрыгнуть на землю, все его
нервы встали дыбом и зашевелились. Что-то плюхнулось на крышу в двух футах
от него. Повернувшись волчком, Билл увидел, что это -- чемодан. Он не мог
даже вообразить, зачем в такой час кидаться из окна чемоданами.
Его размышления прервало еще более удивительное зрелище -- темная
фигура ползла по стене дома.
Человеку, на которого ополчился весь свет -- или, во всяком случае,
часть Уимблдона -- естественно повсюду видеть врагов; Билл крайне
воинственно воспринял вторжение на крышу, с которой он сроднился и которую
привык считать своей. Он отступил на пол шага и приготовился к броску. В
темноте было не разглядеть, но фигура на стене казалось довольно тщедушной,
и это ободрило Билла. Он не побоялся бы схватиться с громилой, но всегда
приятно, если твой противник немного недотягивает до среднего роста. Билл
мог бы проглотить этого задохлика, что и намеревался сделать, если задохлик
попрет на рожон.
Неизвестный коснулся ногами крыши, и в то же мгновение Билл прыгнул.
Кто-то испуганно завизжал, и Билл к своему изумлению обнаружил, что держит
девушку. Тут вся его воинственность испарилась, уступив место раскаянию.
Мужчину, который коснется женщины иначе чем с лаской, общество справедливо
презирает. Что же сказать о мужчине, который бросается на даму, словно это
вражеский центр-форвард? Билл сгорал от стыда.
-- Извините! -- воскликнул он.
Флик не ответила. Когда она спускалась по простыне, ей в голову не
приходило, что из темноты начнут выскакивать буйные великаны. От потрясения
она едва не лишилась чувств, а теперь стояла и тяжело дышала.
-- Мне страшно неловко, -- продолжал Билл. -- Я думал... Я не знал... Я
и предположить не мог...
-- Я уронила сумочку, -- слабо выговорила Флик.
-- Позвольте мне! -- сказал Билл.
Вспыхнула спичка; Билл, стоя на четвереньках, светил на крышу. Огонек
озарил его лицо.
-- Мистер Вест! -- изумленно вскричала Флик.
Билл, который только что нашел сумочку, вскочил. Из всех невероятных
событий сегодняшней ночи это было самое ошеломляющее.
-- Я -- Фелисия Шеридан, -- сказала Флик.
Билл так опешил, что в первую минуту имя ничего ему не сказало. Потом
он вспомнил.
-- Боже правый! -- вскричал он. -- Что вы здесь делаете?
-- Я здесь живу.
-- Я хотел сказать, что вы делаете на крыше?
-- Бегу.
-- Бежите?
-- Бегу из дома.
-- Вы бежите из дома? -- повторил обескураженный Билл. -- Не понимаю.
-- Не кричите, -- прошептала Флик. -- Нас могут услышать.
Это показалось Биллу разумным. Он понизил голос.
-- Почему вы бежите из дома? -- спросил он.
-- Почему вы оказались на крыше? -- спросила Флик.
-- Что вам в голову взбрело? -- полюбопытствовал Билл.
-- Что случилось в саду? -- парировала Флик. -- Я слышала шум и крики.
Билл понял, что картина прояснится быстрее, если он перестанет задавать
вопросы и ответит первым. Иначе они простоят всю ночь, спрашивая на два
голоса. Растолковать, что привело его в дом, было нелегко, зато остальная
история выглядела исключительно простой. Билл вкратце передал события.
-- Этот тип огрел меня палкой по голове, -- заключил он, -- и я словно
ополоумел. Позабыл все на свете и бросился за ним. Теперь я понимаю, как это
глупо. А тогда казалось -- самое оно.
-- Огрел вас палкой по голове! -- недоверчиво повторила Флик. -- Кто
же?
-- Тот тип. Пайк.
-- Родерик!
-- Нет, Пайк.
-- Его зовут Родерик Пайк, -- пояснила девушка. -- Поэтому я и бегу из
дома.
Биллу это показалось нелогичным. Женщины способны на странные поступки,
но чтобы самая горячая девушка сбежала из дома, потому что кого-то зовут
Родерик Пайк?
-- Они хотят, чтоб я вышла за него замуж.
Загадка разрешилась. Билл вздрогнул от ужаса и сострадания. Минуту
назад он считал, что Флик неправа, и намеревался при первой возможности ее
отговорить. Теперь все изменилось. Немудрено, что она сбежала. Всякая
сбежит. Что бы ни предприняла девушка ради спасения от человека, ударившего
его палкой по голове, Билл не усмотрел бы в этом крайности. Его отношение к
побегу полностью изменилось. Теперь он от всего сердца одобрял Флик и готов
был помочь, чем может.
-- Выйти за этого мерзавца! -- воскликнул он, не веря своим ушам.
-- Конечно, у Родерика есть свои хорошие стороны.
-- Нет! -- сказал Билл и потрогал раненую макушку. Расходившемуся
воображение шишка под волосами представилась горным пиком.
-- Так или иначе, я за него не выйду, -- сказала Флик. -- Вот и
пришлось бежать. Одно плохо, -- горько заметила она. -- Я совершенно не
знаю, куда идти.
-- Самое разумное -- отправиться ко мне, -- сказал Билл. -- Дома мы все
обсудим и что-нибудь придумаем.
-- Считаете, что так будет лучше?
-- Не оставаться же на крыше. В любой момент нас могут увидеть.
Флик заволновалась.
-- А мы сумеем выбраться незаметно?
-- По-моему, в саду никого нет.
-- Я, во всяком случае, никого не слышу. Наверное, они ужинают. У нас
сегодня званый ужин, а попробуйте не покормить полковника Бэгшотта вовремя!
Который, по вашему, час?
-- Понятия не имею. Думаю, около девяти. Я приехал без чего-то восемь.
-- Вот что я скажу. Прыгайте на землю и ползите к парадной двери. Если
соседнее окно горит и доносятся голоса, значит, они ужинают.
-- Отлично. Если все хорошо, я свистну.
Флик осталась ждать в темноте. Трепетное волнение, в котором она
спускалась по простыне, улеглось. Казалось, Билла послали ей в трудную
минуту небеса. Она очень смутно представляла, что будет делать за пределами
Холли-хауза, но теперь ей есть на кого опереться. Билл такой большой и
надежный. Каменная стена. В своем энтузиазме она несколько преувеличивала
его умственные способности, и потому верила, что для Билла нет неразрешимых
задач.
Тихий свист прорезал ночные шорохи. Флик свесила голову с крыши.
-- Все хорошо, -- сказал Билл. -- Бросайте чемодан.
Флик бросила чемодан, Билл умело подхватил. Флик сползла с крыши.
Сильные руки поймали ее и мягко поставили на землю.
-- Они ужинают. Нам идти через главный вход, или есть другой?
-- В стене за лужайкой -- калитка. Лучше пройти через нее.
Они крадучись пересекли лужайку. В темноте сопело что-то маленькое и
белое. Флик с плачем наклонилась.
-- Боб! -- Она выпрямилась, на руках у нее был песик. Впервые ощутила
она горечь сиротства. -- Я не могу оставить Боба.
-- Так берите с собой, -- отвечал Билл.
Флик задохнулась. Ее сердце распирала благодарность к сказочному герою,
который не воздвигает препятствий, не ставит жестоких условий. Боб, радуясь
славно проведенному вечеру и вообще жизни, бурно лизал ей лицо. Они вошли в
калитку.
Прощально стукнула щеколда. Холли-хауз остался в прошлом. Флик стояла
на пороге мира.
-- Все хорошо? -- участливо спросил Билл.
-- Все хорошо, спасибо, -- отвечала Флик, но голос ее дрожал.
Билл стоял спиной к камину и вдумчиво курил трубку, радуясь тому, что
он снова -- в надежном затворе своей меблированной квартирки. Радость была и
духовной -- все же легче, когда ты за несколько миль от дома, который с
твоей помощью покинула молодая беглянка, -- и плотской, из-за тепла. Как
только они покинули сад, погода испортилась, подул резкий восточный ветер, и
пришлось продрожать не меньше мили, пока не нашлось такси. Теперь они дома,
камин пылает, все хорошо.
Он посмотрел на Флик. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, а Боб,
селихемский терьер, дремал у нее на коленях. Почему-то радость уменьшилась,
но, как ни странно, углубилась, словно в каждое ухо кто-то пылко говорил: 1)
"Идиот, во что ты вляпался?" и 2) "Уютно, когда в кресле -- девушка, а у нее
на коленях -- собачка!"
Он сопоставил эти высказывания. Первое было явно весомей. Не
юридически, конечно, и даже не нравственно, а, скажем так, романтически он
отвечает за эту девушку. Боги приключений не дозволяют уводить девушек из
дома, да еще ночью, а потом отпускать их на все четыре стороны. Как мы уже
знаем, Билл навечно отдал свое сердце Алисе Кокер, чьи фотографии не без
суровости смотрели сейчас на него. Но вот -- Флик, и он просто обязан
оградить ее от бед.
Через некоторое время ему удалось подусмирить первый голос,
предположив, что из дома не бегут, если нет хорошего плана. Мало того,
заметил он, у тех, кто живет в таких роскошных домах, обычно есть деньги. В
общем, она не пропадет. Можно послушать и второй голос.
В нем тоже что-то было. И впрямь, здесь стало гораздо уютней. Конечно,
Флик -- не Алиса, но в данный момент почему-то это его не мучило. Ну,
хорошо, ты отдал Алисе сердце, но только дурак не согласится с тем, что в
декоративном, эстетическом смысле она тут очень уместна. С этой комнатой как
раз гармонирует нежная, цветочная прелесть, а не та царственная красота,
которую робкий человек назвал бы и грозной. Прекрасная Алиса затмевала или,
лучше сказать, взрывала любую комнату, да еще при звуках фанфар.
Прежде чем Билл успел проникнуть в самые глубины анализа, Флик коротко
вздохнула и выпрямилась. Кроме того, она огляделась.
-- Не сразу поняла, где я, -- призналась она. -- Я спала?
-- Вздремнули на минутку.
-- Как невежливо!
-- Ничего, ничего! Вам лучше?
-- Конечно, только я с двух часов не ела.
-- Он, Боже мой!
-- Да и тогда... Разве можно набиваться едой, если люди три дня
голодают? Кстати, вы говорили, что тут живет ваш приятель. Где же он?
Билл просто ахнул.
-- Господи! -- воскликнул он. -- Я совершенно о нем забыл. Он где-то
бегает.
-- Когда вы его видели?
-- Когда этот Пайк меня стукнул, я сказал, чтобы он посидел в такси.
Может, еще сидит?
-- Это очень дорого. Наверное, счетчик отщелкивает по три пенса?
-- Вряд ли. Но вообще-то он, скорее всего, ушел. Бог его знает, где он.
Флик, здоровую девушку с очень здоровым аппетитом, проблема эта
занимала все-таки меньше, чем еда.
-- У вас нет печеньица? -- спросила она. -- Или баранины, или сыра, или
еще чего-нибудь?
-- Ох, простите! -- всполошился Билл, припомнив о том, что он хозяин.
-- Что ж я сам не предложил? Пойду, пошарю в кладовке.
Он убежал, но вскоре вернулся с уставленным подносом, который чуть не
уронил, заслышав негромкий плач. Вилки и ножик все-таки упали, и Флик
обратила к ним заплаканное лицо.
-- Ничего, это я так, -- сказала она. Билл поставил поднос на столик.
-- В чем дело? -- спросил он, как все мужчины, теряясь от женских слез.
-- Как вам помочь?
Флик отерла слезы и слабо улыбнулась.
-- Отрежьте мне ветчины. Ужасно есть хочу!
-- Нет, вы скажите...
Флик впилась в ветчину. Видимо, как все женщины, она легко меняла
настроение.
-- Это кофе? -- восхитилась она. -- Красота какая! И согревает, -- она
отхлебнула глоток, -- и подбодряет. А плакала я... Ну, расстроилась... и
вспомнила дядю Синклера.
-- Дядю Синклера?
-- Вы его забыли? Он тоже у вас гостил, когда вы меня спасли. Они с
тетей Фрэнси еще не были женаты, мы с ним совершенно не расставались, -- она
как будто поперхнулась и пискнула. -- Ой, какой кофе горячий!
-- Конечно, я его помню, -- сказал Билл. -- Господи, прямо, как сейчас!
Он мне очень нравился.
-- И мне, -- признала Флик, -- Я его люблю. Они помолчали.
-- Еще ветчины? -- спросил Билл.
-- Спасибо,хватит. Флик смотрела на огонь.
-- Очень трудно с ним расстаться, -- сказала она. -- А что поделаешь?
Билл вдумчиво кивнул.
-- Надо было бежать.
Билл кашлянул, прикидывая, как бы поделикатней осведомиться о планах на
будущее.
-- Вот, вы говорите, бежать, -- осторожно начал он. -- А куда, об этом
вы думали?
-- Нет. Куда угодно, только бы уйти.
-- Ага, ага...
-- Вы хотите спросить, что я собиралась делать?
-- Вообще, хотел бы... Флик подумала.
-- Сейчас мне кажется, -- сказала она, -- что тогда я понятия не имела.
А теперь... Надо бы им написать. Я приколола записку к подушечке для
булавок, что я не хочу выходить за Родерика.
-- Правильно, -- твердо сказал Билл. -- Выходить за него нельзя ни в
коем случае.
-- Я и не выйду, я твердо решила. А письмо написать надо, что я
вернусь, если они от меня отстанут.
-- Почему вы вдруг догадались, -- спросил Билл, -- что вам этого не
потянуть?
-- Понимаете, мы шли по набережной, к нам подбежал какой-то тип, а
Родерик испугался и сбежал, бросив меня одну.
-- Господи! -- воскликнул Билл, наливая ей еще кофе. -- Наверное, это
был Джадсон. Пишите это письмо. Согласятся на ваши условия -- пусть сообщат
в "Дэйли Мэйл". У вас деньги есть?
-- Спасибо, есть. Просто куча!
-- Тогда сидите и ждите. Я думаю, сдадутся через неделю.
-- Не знаю, -- усомнилась Флик. -- Дядя Джордж и тетя Фрэнси очень
упрямые. Дядя -- из этих коротышек с бульдожьей челюстью, в жизни никому не
уступил. Это он упал в пруд, -- с удовольствием прибавила она.
-- Правда? -- обрадовался Билл. -- Какой был всплеск, приятно
вспомнить!
-- Жаль, что он свалился вечером. Хотела бы я это увидеть!
-- Днем он бы не свалился.
-- Да, правда. -- Флик встала. -- Теперь мне гораздо лучше. Когда
уходишь, комната особенно уютна, вы не замечали?
-- Уходишь? В каком смысле?
-- Надо же где-то жить! -- Она взглянула на терьера, который догрызал
косточку -- Куда я Боба пристрою? Вряд ли хозяйка его примет. У них всегда
кошки, а он так волнуется...
-- Какие хозяйки? -- решительно начал Билл. -- Никуда вы не уйдете. Это
мы с Джадсоном уйдем. Вы останетесь здесь.
-- Куда же вам уйти?
-- Да в сотню мест. Флик заколебалась.
-- Спасибо большое...
-- Не за что. К нам ходит уборщица, она и стряпает. Придет с утра --
скажите, чтобы дала вам завтрак.
-- Она испугается.
-- О, нет! Она -- тетка крепкая. Ну, спокойной ночи.
-- Спокойной ночи, мистер Вест. Теперь заколебался Билл.
-- Не называйте меня так, -- сказал он. -- Когда вы у нас гостили, вы
называли меня Биллом.
-- Да, наверное. -- Она погладила терьера, тот покосился на нее, не
отрываясь от еды. -- А вы меня -- Флик.
-- Флик! -- вскричал Билл. -- Правда. Как я все забываю!
-- А я вот помню.
-- Ну, спокойной ночи, Флик.
-- Спокойной ночи, Билл.
Уютные владения мистера Парадена (Уэстбсри, Лонг-Айленд) дремали на
апрельском солнце. Стоял один из тех дней, когда обычные люди так и рвутся
на воздух, но собиратели книг предпочитают библиотеку
Мистер Параден сидел за письменным столом, на котором лежали новейшие
приобретения. Поскольку их надо созерцать, изучать, обдувать от дерзкой
пылинки, особенно не распишешься. Вообще-то он писал письмо в Англию,
старому другу, но в тот момент, какой мы застали, не двинулся дальше слов
"Дорогой Хэммонд".
Однако, собравшись, решительно обмакнул перо и продолжил:
"Спасибо Bам за письмо, оно пришло на прошлой неделе, спасибо и за
приглашение. К счастью, принять я его могу. Если ничего не случится, надеюсь
отплыть к Вам в середине следующего месяца, и радостно предвкушаю нашу
встречу.
Есть у меня и что показать Вам. Когда распродавали библиотеку
Мортимера, мне посчастливилось купить всего за 8000 долларов экземпляр
"Полины", принадлежавший Браунингу (Сандерс и Отли, 1833), его же экземпляры
"Парацельса" (Э. Уилсон, 1835) и "Страффорда" (Лонгманс, 1837). Я уверен,
что Вы оцените другую мою находку, рукопись девятой песни "Дон Жуана",
почерк, несомненно, Байрона. Именно этой песни недостает в коллекции
Пирпонта Моргана, но я бы ее не продал и за 20000! Есть и еще кое-что, менее
ценное,
Может быть, Вам будет интересно узнать, что в недавнее время у меня
появился приемный сын, превосходный мальчик...".
На этом самом месте в дверь постучали.
-- Войдите, -- сказал мистер Параден, отрываясь от письма.
Английский язык так тонко передает оттенки смысла, что просто грех
употреблять для недавних звуков слово "постучали". Больше подошло бы
"заколотили"; и мистер Параден нахмурился. Он не привык, чтобы колотили в
дверь его кельи. Как же удивился он, когда увидел дворецкого!
Именно дворецкие из всех смертных возвели стук в дверь на высоты
искусства. До сей поры деликатный звук, производимый Робертсом, скорее
ласкал, чем тревожил душу. Мистер Параден решил, что дворецкий совершенно
забылся, и, взглянув на него, понял, что прав. Из Робертса просто била пена.
Выражение это обычно употребляют в переносном смысле, однако в данном
случае все было не так. Нижнюю часть лица окутала пузыристая желто-белая
масса. Как только он стирал ее платком, появлялась новая. Если бы дворецким
служила собака, мистер Параден имел бы право ее застрелить. Поскольку это
был человек, мало того -- верный слуга, пришлось на него уставиться.
-- Что такое... -- начал хозяин.
-- Разрешите спросить, сэр, -- выговорил Робертc.
-- Да?
-- Я хотел бы знать, останется ли в доме мастер Гораций. Слова эти
показались хозяину опасными, что там -- зловещими, как крохотная, но темная
тучка на горизонте. Посудите сами: дворецкий явно не одобрял превосходного
мальчика.
-- Да, -- твердо отвечал он, ибо отличался упрямством.
-- Тогда, -- заметил дворецкий, пуская пузыри, -- прошу вас принять мою
отставку.
К чести мистера Парадена, такие заявления были редкостью. Слуги, как
правило, не уходили от него. За четырнадцать лет он только раз сменил
кухарку, дворецкий же пришел восемь лет назад и казался прочным, как колонны
у входа. Если уж он, изрыгая пену, просит отставки, это, видимо, страшное
сновидение.
-- Что? -- едва произнес хозяин.
Дворецкий был явно огорчен разлукой. Тон его стал мягче.
-- Мне очень жаль, сэр, -- сказал он не без трепета. -- На вашей службе
я был исключительно счастлив. Но оставаться в одном доме с ним я не могу и
не хочу.
Казалось бы, пресеки такие дерзкие речи, но любопытство сильнее
строгости. Мистер Параден знал: если он отпустит Робертса, не выяснив,
почему тот пенился, тайна его истерзает. Возникнет, строго говоря, что-то
вроде тех исторических загадок, которые веками мучают людей.
-- Чем он вам не угодил? -- спросил мистер Параден. Робертс какое-то
время складывал и даже комкал платок.
-- Мои возражения, -- сказал он, -- имеют и частный, и общий характер.
-- Что это значит?
-- Разрешите объяснить...
-- Да, да!
-- Нам, слугам, неприятна его манера. Один из лакеев выразил это на
днях удачным словом "нахал". Мы так преданы вам, сэр, что решили терпеть. Но
сегодня...
Мистер Параден подался вперед. Любопытство вытеснило все другие чувства
и страсти. Сейчас, понял он, откроется тайна пены.
-- Несколько дней назад я запретил мастеру Горацию лазать в кладовую.
-- Правильно, -- одобрил хозяин. -- Он и так толстеет.
-- Он принял это дурно, обозвав меня... нет, забыл. Но сегодня перед
прогулкой он попросил прощения, замечу -- с исключительной теплотой, и
протянул пирожное. Я его взял, люблю сладкое, но отведал не сразу, и потому,
что был сыт, и потому, что мастер Гораций посоветовал отложить удовольствие.
Когда же...
Мистер Параден, человек немолодой, был некогда и мальчишкой.
-- Господи! -- вскричал он. -- Мыло.
-- Вот именно, сэр, -- подтвердил дворецкий, извергнув пузырь-другой.
Они многозначительно помолчали. Мгновенье-другое мистера Парадена
томило, как ни странно, не возмущение, а то печальное чувство, которое
древние римляне именовали desiderium (тоска по утраченному (лат.)).
-- Лет пятьдесят я так не делал... -- тихо прошептал он.
-- Я, -- сообщил дворецкий, -- не поступал так никогда. И со мною так
не поступали.
-- Какой ужас, -- сказал хозяин, с трудом подавляя смех. -- Нет, какой
ужас. Вот мерзавец! Я с ним поговорю. Конечно, если посмотреть с его точки
зрения...
-- На это я не способен, сэр, -- сухо вставил Робертс.
-- Знаете, мальчик -- мальчик и есть...
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
-- Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но
нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за...
-- Поверьте, сэр, мне очень жаль.
-- Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
-- Спасибо, сэр.
-- Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим.
Хорошо?
-- Э... хм, сэр...
-- Только не уходите.
-- Если вы желаете, сэр...
-- Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте
вина.
-- Спасибо, сэр.
-- Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на
десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин
его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам
удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой
упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим
подхалимам! И все же, все же... Он пытался отвлечься от таких мыслей,
вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой
событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался
усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был
поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его
пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы
вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь
сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
-- Мистер Параден! -- кричал он. -- Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и
речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него
горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
-- Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись -- понял, что так
удивляет в его внешности. Здесь,.в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл
не снял шляпу!
-- Хва-атит! -- кричал он.
-- Снимите шляпу! -- закричал и мистер Параден. Казалось бы, одумайся,
смутись -- но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
-- Интересно! -- воскликнул он. -- Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
-- Вы пьяны! -- возмутился хозяин, багровея.
-- Ничего подобного!
-- Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе...
-- Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал
ее клеем. И вот что я вам скажу...
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя
лишь последние фразы.
-- С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он
размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек
воздух -- и вышел из комнаты.
Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым
деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге,
положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал
жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда
напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете
Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не
сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам,
но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв
глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать
"конгломерат кое-как сляпанных черт". Нос, к примеру, подошел бы человеку