Страница:
Больше они не говорили, но им было приятно сидеть, касаясь друг друга плечами.
С рассветом Ярослав засобирался в дорогу, послал своих людей седлать лошадей. Берест с Эйриком пошли вместе со всеми. А когда они вышли из шатра, Эйрик сказал вису:
От Торческа Ярослав повел десяток на Корсунь по правому берегу реки Рось. И дорога эта тоже была не из легких, хотя на ней часто попадались малые становища берендеев и печенегов. Проезжали эти становища, не замедляя бега коней. А Берест время от времени оглядывался, словно запоминая путь. Тогда сказал ему Эйрик:
А еще так сказал:
Глава 9
Глава 10
С рассветом Ярослав засобирался в дорогу, послал своих людей седлать лошадей. Берест с Эйриком пошли вместе со всеми. А когда они вышли из шатра, Эйрик сказал вису:
Вижу, грустен сделался взор
Слагателя песен. Ветром
Несомый с березовых рощ,
Прибился листок к роще злата[8].
Пиво языческое пил – я свидетель.
Торжествуй, песнетворец!
Знак куницы на локте твоем
Многих злат стоит.
От Торческа Ярослав повел десяток на Корсунь по правому берегу реки Рось. И дорога эта тоже была не из легких, хотя на ней часто попадались малые становища берендеев и печенегов. Проезжали эти становища, не замедляя бега коней. А Берест время от времени оглядывался, словно запоминая путь. Тогда сказал ему Эйрик:
Вьется дорога. В Гардах[9]
От ворот до ворот – день пути.
Но, уходя вперед, игрец не знает,
Настанет ли день возвращенья…
А еще так сказал:
Вспомнил герой о северных рощах.
Мысленно взошел на родные холмы.
Пальцами игрец, привыкшими к струнам,
Золото отверг.
Глава 9
В Корсуни не останавливались. Но и там им сказали черные клобуки то же самое: неспокойно в Диком поле. Хотя многие половецкие орды откочевали на восток, к Донцу, но это всё были мирные пастухи или половцы битые, пуганные русами. Пришел же теперь Окот – свежая орда. Всадников много, злости много, жадности много. И много крови в глазах. Да еще сказали черные клобуки, что вовсе не под Черниговым ходит Окот, а где-то возле Воиня – близко. Торческие стада хан лишь немного пограбил, кочевья лишь наполовину разорил, пастухов не убивал, девок не насиловал. И не трогал нынешним летом черноклобуцкие городки, объехал стороной. По всему видно, не хочет Окот раньше времени поднимать шум в этих местах, ждет команский хан иную, крупную добычу. Не караван ли?
Возле Воиня дождались кораблей. Ждали недолго – полдня. И по той точности, с которой Ярослав рассчитал время, можно было смело судить, какой он знаток местных речек, дорог и поприщ[10]. Здесь, у Воиня, у пограничного городка-подковы, была хорошая гавань, в которой купцы со своими судами могли укрыться на время отдыха. Так и сделали. А малые лодки все повытаскивали на берег. И берега того им едва хватило.
Когда купцы встретили Ярослава, то сказали ему, что исчез один десяток всадников, тот, который шел к Переяславлю по левому берегу. В Переяславле еще видели их, а к Воиню вот уже не пробились всадники. Или подстерегли их где-нибудь половцы, или сгинули они в болотах, утонули в старицах. Посчитал тиун своих людей, стоящих под хоругвью, и сам увидел – нет десятка. Он спросил про все у воиньского воеводы, но и тот ничего не знал. Тогда Ярослав решил обождать здесь сутки и заодно дать купцам отдых перед походом через опасные половецкие степи. Этому обрадовались купцы и шумной толпой вошли в городок-подкову.
Эйрик спросил:
– Почему – подкова?
Объяснил ему Ярослав:
– Воинь был когда-то лишь малым сельцом. Известно, что сельцо, стоящее на перепутье, из года в год горит. Но проезжал здесь однажды киевский князь Владимир Святославович, и конь его споткнулся в сельце и потерял подкову. Тогда подумал князь, что это ему знак свыше – хорошее, дескать, место для городка. И указал Владимир Святославович насыпать здесь валы и выстроить стены.
Воиньский воевода добавил:
– Городской вал схож с подковой, он обоими концами упирается в берег реки. Все речные городки так.
А слышавшие купцы сказали:
– Много подков утеряли киевские князья.
Уже поговаривали в караване купцы, что тот пропавший десяток всадников команы передушили тетивами – обычное дело у кочевников. Еще говорили, что видели с середины реки на пологом берегу за рощицей строй команов – будто всадники низко пригибались к холкам коней и все старались укрыться за кустарником, за новым леском, или проскакивать балками; не отрывались от каравана. А на последние ладьи, говорили, после Переяславля обрушилось до полсотни стрел. Словно пущенные ниоткуда, просто с неба отвесно упали.
Однако, глядя на многочисленную, закованную в броню Ярославову чадь, не очень-то боялись купцы близости половцев. К тому же там, где собирается множество народа, всегда находится место для веселья. А с весельем все бледнеют страхи. Поднимали на пустырях возле окольного города походные шатры, разжигали костры. Шумели, озорничали весельчаки – гладили воиньских женщин, задирались с местными мужчинами. И уже приторговывали всякой мелочью. Также заводили игрища, а на игрищах кричали погромче, чтобы все слышали, чтобы собирались отовсюду. Воиньские красавицы-девки приносили кувшины, полные пенного вина.
Воевода позвал тиуна Ярослава к себе на ночлег. Еще пригласил он в свой терем всех тех, кто был рядом с Ярославом: ляха Богуслава, игреца, Эйрика и еще нескольких человек. Но Берест и Эйрик не пошли, они хотели посмотреть скейд Рагнара.
Легко отыскали скейд среди других ладей. А по нему нашли и хозяев на берегу. И обрадовали их, и удивили. Варяжские купцы не ожидали так скоро увидеть Эйрика, да еще в составе тиунова сопровождения. Купцы качали головами: «Киэнугард – не город, Киэнугард—муравейник. Войдешь – не выйдешь!» Купцы восклицали: «Не иначе как Олав выбился в люди». «Верно! Олав – был смекалистый бонд. Но в Свитьод ему не везло. Не задалось везение!» «Всех обставил Олав! В Киэнугарде сам сидит. И сына сумел поставить под стяг!»
Эйрик выслушал купцов, выслушал их вопросы. Затем рассказал, как все сложилось у него со дня расставания. А Рагнар после этого спросил, что же Эйрик собирается делать дальше, ведь истинный муж каждый день должен что-то делать.
Эйрик ответил ему:
– Я ошибался, Рагнар, когда хотел добыть богатства для жадного Гудбранда. Ошибался, когда женитьбу на Ингунн видел через путь к Миклагарду. Жену свою добуду доблестью. А Рудбранду вместо сокровищ оставлю гнутую медную пряжку!
Сказали варяжские купцы:
– Слышим слова Олава.
– Всякий сын – от отца!
Гёде Датчанин пожелал:
– Пусть сбудется у тебя то, что не сбылось у многих из нас! Пусть жажда доблести навек пересилит презренную жажду обогащения! Пусть будет ошибкой все то, что ты называешь ошибкой!
А Рагнар так сказал:
– Ты, Эйрик, верно, уже не хочешь продолжать путь с нами? И посчитал путь к Миклагарду за ошибку, которую спешишь исправить?
На это Эйрик ответил ему, что действительно решил пока остаться в Киэнугарде, а дальше будет видно. Рагнар посоветовал:
– Крепко подумай над этим. Ведь, исправляя свои прежние ошибки, ты можешь сделать ошибки еще большие.
Ожидаемый десяток всадников так и не дошел до Воиня. Видно, и вправду попал он в половецкую засаду после Переяславля. А дождались другой десяток, тот, что за сутки вперед был послан Ярославом в степь для поиска половецких орд. Они безбоязненно проникли в степь вдоль течения Днепра до порогов и чуть далее порогов, вплоть до поселений лукоморских половцев. И рассказали тиуну Ярославу, что приднепровские орды команов сидят в своих степях спокойно. Через них можно идти хоть безоружному. Бродники на порогах и на островках тоже заняты своими заботами, тоже не пойдут грабить караван. И лукоморские половцы тихо ходят по своей степи за своими стадами. Близкие к морю и к торгующему Олешью, близкие к поселениям греческих и италийских купцов, приобщаются эти команы больше к торговле, чем к грабежу. Но недалеко от порогов, на правом берегу Днепра повстречали всадники-русь совсем иную орду – злую, многочисленную, подвижную. От нее самим едва удалось унести ноги – ни освистать не успели, ни осыпать стрелами. Русь-всадники поймали в степи мирного кочевника и спросили у него про орду. Тот ответил: «Чужая орда, издалека пришла. Всех грабит: овец забирает, жен забирает. Много дней здесь стоит, глядит на пороги, а бродникам подарки шлет». – «Чья орда?» – спросили. «Окот-орда, – сказал коман. – К себе зовет хан, смеется. Коня дает хан, смеется. Откажешься – в зубы пяткой бьет, смеется…»
Так и думал Ярослав, что у порогов притаится хан Окот; пороги – самое удобное место для засады. Если же коману посчастливится и удастся заключить союз с бродниками, то купеческий караван будет ему легкой добычей – даже самый большой из караванов, даже с сопровождением. Поэтому Окот и шлет дары воеводам бродников – хочет склонить их на свою сторону.
Здесь самое место сказать о бродниках. Эти люди с давних пор были сами по себе и не зависели ни от власти Киева и Переяславля, ни от власти половецких ханов. Крепко сидели на порогах, на крутых изгибах Днепра и множеством своих поселений, будто цепью, перегораживали широкое русло. Сидели бродники по берегам и по островам; в маленьких челнах ловко скользили чуть не по самым порогам. Возводили новые укрепления на старинных, осыпавшихся валах, оставшихся от племен, что жили здесь многие столетия назад. Не дремали бродники. Злые и воинственные, подвижные, всё обо всех знали. Иначе им бы не выжить. И что ни день – считали бродники. Сколько мимо них проплывет ладей, сколько птиц над ними пролетит. Все понимали. С ладей требовали дань, птицы им оставляли по перышку. Бродники сетями перегораживали Днепр и с водяного царства имели обильный сбор… Бродники – люди русские, в большинстве своем крещеные. Верующие и недоверки, те, что с крестом на шее и с Перуном в голове. Бродники – беглый люд. Кто-то из них убежал от долгов или от пожизненной кабалы у бояр и ростовщиков, кто-то бежал от княжеского суда за разбой и убийства. Кого-то и самирусь изгнали за провинности, не желали казнить. Были среди бродников бедные, неудачливые воины, были беглые распутные монахи, не умеющие скрыть своего распутства – не постящиеся, не празднующие, за девками волокущиеся расстриги; бывали и из княжеской родни, также по-всякому опальные. И купцы, и ремесленники находились здесь. Даже целыми селами бежали к бродникам русы, спасались от изнуряющей усобицы князей, от непосильных поборов в полюдье. Так из года в год становилось бродников все больше, пока они не объединились наконец в самостоятельный крепкий союз. Сами киевские князья, бывало, обращались к бродникам за помощью в борьбе с наседающими команами. И находили у них помощь. А команы, в свою очередь, тоже искали в бродниках союзников, когда отправлялись в поход на южные границы Руси. Если не находили помощь, то старались хотя бы задобрить их, чтобы после не опасаться удара в спину.
Когда караван приблизился к повороту реки на юг, когда уже миновали первые поселения бродников, то по цепочке Ярославу передали, что догоняет их один всадник. Тогда тиун остановился и пропустил мимо себя свои сотни.
Всадник тот оказался берендеем и назвал себя шорником из Торческа. Лицо берендея было сильно оцарапано, сплошь подпухшее, в синяках, губы разбиты, в углах рта запеклась кровь. Сквозь разорванную рубаху проглядывало смуглое тело. Кровавые полосы от кнута пересекали спину и бока человека, те же полосы темнели на рубахе. И видны были на теле давно засохшие кровавые потеки.
Как предстал этот шорник перед Ярославом, так спрыгнул с коня и бросился Ярославу в ноги. Сказал ему что Окот-орда подступила к Торческу и осадила его, возле Торческа же все селения пожгла орда. Еще сказал шорник, что, возможно, и городок уже сдался, потому что воинов в нем теперь мало, большинство же на кочевьях со стадами. Как бы там ни было, но передал берендей слезную мольбу торческих канов к Ярославу: «Помоги, рус! У тебя двести всадников. Целая степь страшится тебя, тиун Ярослав! Помоги!»
Оказался при этом лях Богуслав. Он не мог спокойно слышать про осаду Торческа, потому что среди тамошних ляхов у него было немало родни. И просился Богуслав сходить на Торческ:
– Меня пусти, Ярослав. Дай сотню!
Конь у ляха умный был. Понимал слова своего хозяина, тоже просился – гарцевал, бил копытами, молодыми зубами грыз уздечку. Многие завидовали ляху: конь его не знал шпор.
Настойчив был лях:
– Пусти, Ярослав! Обернусь быстро. Иглой стану, орду Окотову прошью. И этого шорника шить научу, чтоб от половца не бегал, чтоб кнута от него не терпел…
Злой был лях, хотел драки. Но не пустил его тиун, а берендею-шорнику дал такой ответ:
– Возвращайся к Торческу, канам передай: едет сам Ярослав на подмогу, сам тиун ведет свои сотни. И еще передай для поддержания духа: несдобровать теперь Окоту, отгулял свое коман, потому что под Ярославовой хоругвью нет слабосильных. Скажи им, шорник, что только недоумку взбредет в голову, будто он по одной степи с Ярославом может безнаказанно гулять!
– Все скажу, – с готовностью обещал берендей-шорник.
Но смотрел при этом не в глаза тиуну, а на его нечеловечески огромные руки, и, отъезжая, часто кланялся шорник из седла, и лицо его не выражало ничего, кроме преданности и страха. Здесь кто-то из всадников поделился с берендеем хлебом, дал ему ломоть. Берендей взял этот хлеб, но в черных глазах его даже не затеплилась благодарность – там поселился страх перед княжеским тиуном и вытеснил все иные чувства.
В скором времени Ярослав созвал к себе десятников, сотников и некоторых воевод из купцов. И сказал им, что лжет шорник, что не от Торческа он пришел, но от Окоторды. Сказал, что плетью хлестали шорника день-полтора назад и губы разбили тогда же. А до Торческа дня три скакать на хорошем коне.
У ляха Богуслава при этом удивленно изогнулись брови и лицо озарилось улыбкой:
– На дохлом коньке шорника до Торческа за неделю не доскакать.
– Лжет шорник, – согласились сотники и воеводы. А Ярослав досказал:
– Хан Окот прислал берендея. Хочет нас обмануть, услать в Поросье. И пока мы будем по степям бегать, Окот-орда встретит караван.
Здесь, прищелкнув языком, посмеялся над собой лях Богуслав:
– Хорош бы я был возле Торческа!
Ярослав разослал по степи нескольких всадников, чтобы сели они в потайных местах и смотрели, и слушали, чтобы не пропустили мимо себя незамеченным ни одного половца. И только приготовился Ярослав ждать, как вернулся один из посланных и сказал, что видел он неподалеку, на бугре возле половецких каменных баб, притаившегося шорника. Еще сказал тот человек, что вначале хотел спросить у шорника, почему он сидит здесь и не возвращается к Роси, но так как шорник не заметил его, решил оставить все как есть.
Тиун похвалил этого всадника за смекалку и одарил его перстнем. Сотни свои Ярослав здесь же развернул и сам впереди всех под хоругвью направился в сторону черноклобуцкого Торческа. Он умышленно повел войско мимо указанного бугра с идолищами, чтобы шорнику было хорошо видно, как уходят русские от Днепра, как оставляют они караван без всякого прикрытия. Скоро опять передали Ярославу по цепочке – только что видели замыкающие, как улепетывал берендей-шорник. Передавали, что конек его был хром и едва не валился от усталости. Но шорник нещадно нахлестывал сто и резал ему шпорами худые бока.
Ярослав спросил:
– В какую сторону правил шорник?
Ему указали на запад.
Тогда без сомнений сказал Ярослав:
– Там и сидит Окот-орда. И до нее день пути.
Однако не изменил направления хитрый тиун и не остановил конницу. Многие удивлялись этому. Но вскоре перестали удивляться – встретили еще одного одиночного половца, который следил за ними. А под вечер увидели еще одного комана – тот мелькнул черным пятном на малиновом круге заходящего солнца…
И только глубокой ночью Ярослав остановил свое войско и после короткого привала двинул его обратно к Днепру. Намеревался успеть до рассвета. Поэтому ехали быстро. И внимательно озирались по сторонам – от этих пор тиун приказал вылавливать замеченных команских лазутчиков, чтобы не испортили дело. Однако лазутчиков больше не видели. Наверное, команы уже убедились в том, что им удалось обмануть Ярослава. И орда, наверное, тоже шла к Днепру. Плохо знали эти половцы великана-хитреца, плохо знали тиуна-охотника. Видно, думал хан Окот, будто он первый из тех, кто решил провести Ярослава. Забыл дерзкий коман, что и до него приходили в эти места многие умные ханы. Или же возгордился Окот первыми удачами и мнил себя умнее других, и провидел свою судьбу выше и дальше, чем провидели это другие ханы половцев. И еще в одном ошибался Окот – не знал он приднепровских степей лучше Ярослава Стражника.
Возле Воиня дождались кораблей. Ждали недолго – полдня. И по той точности, с которой Ярослав рассчитал время, можно было смело судить, какой он знаток местных речек, дорог и поприщ[10]. Здесь, у Воиня, у пограничного городка-подковы, была хорошая гавань, в которой купцы со своими судами могли укрыться на время отдыха. Так и сделали. А малые лодки все повытаскивали на берег. И берега того им едва хватило.
Когда купцы встретили Ярослава, то сказали ему, что исчез один десяток всадников, тот, который шел к Переяславлю по левому берегу. В Переяславле еще видели их, а к Воиню вот уже не пробились всадники. Или подстерегли их где-нибудь половцы, или сгинули они в болотах, утонули в старицах. Посчитал тиун своих людей, стоящих под хоругвью, и сам увидел – нет десятка. Он спросил про все у воиньского воеводы, но и тот ничего не знал. Тогда Ярослав решил обождать здесь сутки и заодно дать купцам отдых перед походом через опасные половецкие степи. Этому обрадовались купцы и шумной толпой вошли в городок-подкову.
Эйрик спросил:
– Почему – подкова?
Объяснил ему Ярослав:
– Воинь был когда-то лишь малым сельцом. Известно, что сельцо, стоящее на перепутье, из года в год горит. Но проезжал здесь однажды киевский князь Владимир Святославович, и конь его споткнулся в сельце и потерял подкову. Тогда подумал князь, что это ему знак свыше – хорошее, дескать, место для городка. И указал Владимир Святославович насыпать здесь валы и выстроить стены.
Воиньский воевода добавил:
– Городской вал схож с подковой, он обоими концами упирается в берег реки. Все речные городки так.
А слышавшие купцы сказали:
– Много подков утеряли киевские князья.
Уже поговаривали в караване купцы, что тот пропавший десяток всадников команы передушили тетивами – обычное дело у кочевников. Еще говорили, что видели с середины реки на пологом берегу за рощицей строй команов – будто всадники низко пригибались к холкам коней и все старались укрыться за кустарником, за новым леском, или проскакивать балками; не отрывались от каравана. А на последние ладьи, говорили, после Переяславля обрушилось до полсотни стрел. Словно пущенные ниоткуда, просто с неба отвесно упали.
Однако, глядя на многочисленную, закованную в броню Ярославову чадь, не очень-то боялись купцы близости половцев. К тому же там, где собирается множество народа, всегда находится место для веселья. А с весельем все бледнеют страхи. Поднимали на пустырях возле окольного города походные шатры, разжигали костры. Шумели, озорничали весельчаки – гладили воиньских женщин, задирались с местными мужчинами. И уже приторговывали всякой мелочью. Также заводили игрища, а на игрищах кричали погромче, чтобы все слышали, чтобы собирались отовсюду. Воиньские красавицы-девки приносили кувшины, полные пенного вина.
Воевода позвал тиуна Ярослава к себе на ночлег. Еще пригласил он в свой терем всех тех, кто был рядом с Ярославом: ляха Богуслава, игреца, Эйрика и еще нескольких человек. Но Берест и Эйрик не пошли, они хотели посмотреть скейд Рагнара.
Легко отыскали скейд среди других ладей. А по нему нашли и хозяев на берегу. И обрадовали их, и удивили. Варяжские купцы не ожидали так скоро увидеть Эйрика, да еще в составе тиунова сопровождения. Купцы качали головами: «Киэнугард – не город, Киэнугард—муравейник. Войдешь – не выйдешь!» Купцы восклицали: «Не иначе как Олав выбился в люди». «Верно! Олав – был смекалистый бонд. Но в Свитьод ему не везло. Не задалось везение!» «Всех обставил Олав! В Киэнугарде сам сидит. И сына сумел поставить под стяг!»
Эйрик выслушал купцов, выслушал их вопросы. Затем рассказал, как все сложилось у него со дня расставания. А Рагнар после этого спросил, что же Эйрик собирается делать дальше, ведь истинный муж каждый день должен что-то делать.
Эйрик ответил ему:
– Я ошибался, Рагнар, когда хотел добыть богатства для жадного Гудбранда. Ошибался, когда женитьбу на Ингунн видел через путь к Миклагарду. Жену свою добуду доблестью. А Рудбранду вместо сокровищ оставлю гнутую медную пряжку!
Сказали варяжские купцы:
– Слышим слова Олава.
– Всякий сын – от отца!
Гёде Датчанин пожелал:
– Пусть сбудется у тебя то, что не сбылось у многих из нас! Пусть жажда доблести навек пересилит презренную жажду обогащения! Пусть будет ошибкой все то, что ты называешь ошибкой!
А Рагнар так сказал:
– Ты, Эйрик, верно, уже не хочешь продолжать путь с нами? И посчитал путь к Миклагарду за ошибку, которую спешишь исправить?
На это Эйрик ответил ему, что действительно решил пока остаться в Киэнугарде, а дальше будет видно. Рагнар посоветовал:
– Крепко подумай над этим. Ведь, исправляя свои прежние ошибки, ты можешь сделать ошибки еще большие.
Ожидаемый десяток всадников так и не дошел до Воиня. Видно, и вправду попал он в половецкую засаду после Переяславля. А дождались другой десяток, тот, что за сутки вперед был послан Ярославом в степь для поиска половецких орд. Они безбоязненно проникли в степь вдоль течения Днепра до порогов и чуть далее порогов, вплоть до поселений лукоморских половцев. И рассказали тиуну Ярославу, что приднепровские орды команов сидят в своих степях спокойно. Через них можно идти хоть безоружному. Бродники на порогах и на островках тоже заняты своими заботами, тоже не пойдут грабить караван. И лукоморские половцы тихо ходят по своей степи за своими стадами. Близкие к морю и к торгующему Олешью, близкие к поселениям греческих и италийских купцов, приобщаются эти команы больше к торговле, чем к грабежу. Но недалеко от порогов, на правом берегу Днепра повстречали всадники-русь совсем иную орду – злую, многочисленную, подвижную. От нее самим едва удалось унести ноги – ни освистать не успели, ни осыпать стрелами. Русь-всадники поймали в степи мирного кочевника и спросили у него про орду. Тот ответил: «Чужая орда, издалека пришла. Всех грабит: овец забирает, жен забирает. Много дней здесь стоит, глядит на пороги, а бродникам подарки шлет». – «Чья орда?» – спросили. «Окот-орда, – сказал коман. – К себе зовет хан, смеется. Коня дает хан, смеется. Откажешься – в зубы пяткой бьет, смеется…»
Так и думал Ярослав, что у порогов притаится хан Окот; пороги – самое удобное место для засады. Если же коману посчастливится и удастся заключить союз с бродниками, то купеческий караван будет ему легкой добычей – даже самый большой из караванов, даже с сопровождением. Поэтому Окот и шлет дары воеводам бродников – хочет склонить их на свою сторону.
Здесь самое место сказать о бродниках. Эти люди с давних пор были сами по себе и не зависели ни от власти Киева и Переяславля, ни от власти половецких ханов. Крепко сидели на порогах, на крутых изгибах Днепра и множеством своих поселений, будто цепью, перегораживали широкое русло. Сидели бродники по берегам и по островам; в маленьких челнах ловко скользили чуть не по самым порогам. Возводили новые укрепления на старинных, осыпавшихся валах, оставшихся от племен, что жили здесь многие столетия назад. Не дремали бродники. Злые и воинственные, подвижные, всё обо всех знали. Иначе им бы не выжить. И что ни день – считали бродники. Сколько мимо них проплывет ладей, сколько птиц над ними пролетит. Все понимали. С ладей требовали дань, птицы им оставляли по перышку. Бродники сетями перегораживали Днепр и с водяного царства имели обильный сбор… Бродники – люди русские, в большинстве своем крещеные. Верующие и недоверки, те, что с крестом на шее и с Перуном в голове. Бродники – беглый люд. Кто-то из них убежал от долгов или от пожизненной кабалы у бояр и ростовщиков, кто-то бежал от княжеского суда за разбой и убийства. Кого-то и самирусь изгнали за провинности, не желали казнить. Были среди бродников бедные, неудачливые воины, были беглые распутные монахи, не умеющие скрыть своего распутства – не постящиеся, не празднующие, за девками волокущиеся расстриги; бывали и из княжеской родни, также по-всякому опальные. И купцы, и ремесленники находились здесь. Даже целыми селами бежали к бродникам русы, спасались от изнуряющей усобицы князей, от непосильных поборов в полюдье. Так из года в год становилось бродников все больше, пока они не объединились наконец в самостоятельный крепкий союз. Сами киевские князья, бывало, обращались к бродникам за помощью в борьбе с наседающими команами. И находили у них помощь. А команы, в свою очередь, тоже искали в бродниках союзников, когда отправлялись в поход на южные границы Руси. Если не находили помощь, то старались хотя бы задобрить их, чтобы после не опасаться удара в спину.
Когда караван приблизился к повороту реки на юг, когда уже миновали первые поселения бродников, то по цепочке Ярославу передали, что догоняет их один всадник. Тогда тиун остановился и пропустил мимо себя свои сотни.
Всадник тот оказался берендеем и назвал себя шорником из Торческа. Лицо берендея было сильно оцарапано, сплошь подпухшее, в синяках, губы разбиты, в углах рта запеклась кровь. Сквозь разорванную рубаху проглядывало смуглое тело. Кровавые полосы от кнута пересекали спину и бока человека, те же полосы темнели на рубахе. И видны были на теле давно засохшие кровавые потеки.
Как предстал этот шорник перед Ярославом, так спрыгнул с коня и бросился Ярославу в ноги. Сказал ему что Окот-орда подступила к Торческу и осадила его, возле Торческа же все селения пожгла орда. Еще сказал шорник, что, возможно, и городок уже сдался, потому что воинов в нем теперь мало, большинство же на кочевьях со стадами. Как бы там ни было, но передал берендей слезную мольбу торческих канов к Ярославу: «Помоги, рус! У тебя двести всадников. Целая степь страшится тебя, тиун Ярослав! Помоги!»
Оказался при этом лях Богуслав. Он не мог спокойно слышать про осаду Торческа, потому что среди тамошних ляхов у него было немало родни. И просился Богуслав сходить на Торческ:
– Меня пусти, Ярослав. Дай сотню!
Конь у ляха умный был. Понимал слова своего хозяина, тоже просился – гарцевал, бил копытами, молодыми зубами грыз уздечку. Многие завидовали ляху: конь его не знал шпор.
Настойчив был лях:
– Пусти, Ярослав! Обернусь быстро. Иглой стану, орду Окотову прошью. И этого шорника шить научу, чтоб от половца не бегал, чтоб кнута от него не терпел…
Злой был лях, хотел драки. Но не пустил его тиун, а берендею-шорнику дал такой ответ:
– Возвращайся к Торческу, канам передай: едет сам Ярослав на подмогу, сам тиун ведет свои сотни. И еще передай для поддержания духа: несдобровать теперь Окоту, отгулял свое коман, потому что под Ярославовой хоругвью нет слабосильных. Скажи им, шорник, что только недоумку взбредет в голову, будто он по одной степи с Ярославом может безнаказанно гулять!
– Все скажу, – с готовностью обещал берендей-шорник.
Но смотрел при этом не в глаза тиуну, а на его нечеловечески огромные руки, и, отъезжая, часто кланялся шорник из седла, и лицо его не выражало ничего, кроме преданности и страха. Здесь кто-то из всадников поделился с берендеем хлебом, дал ему ломоть. Берендей взял этот хлеб, но в черных глазах его даже не затеплилась благодарность – там поселился страх перед княжеским тиуном и вытеснил все иные чувства.
В скором времени Ярослав созвал к себе десятников, сотников и некоторых воевод из купцов. И сказал им, что лжет шорник, что не от Торческа он пришел, но от Окоторды. Сказал, что плетью хлестали шорника день-полтора назад и губы разбили тогда же. А до Торческа дня три скакать на хорошем коне.
У ляха Богуслава при этом удивленно изогнулись брови и лицо озарилось улыбкой:
– На дохлом коньке шорника до Торческа за неделю не доскакать.
– Лжет шорник, – согласились сотники и воеводы. А Ярослав досказал:
– Хан Окот прислал берендея. Хочет нас обмануть, услать в Поросье. И пока мы будем по степям бегать, Окот-орда встретит караван.
Здесь, прищелкнув языком, посмеялся над собой лях Богуслав:
– Хорош бы я был возле Торческа!
Ярослав разослал по степи нескольких всадников, чтобы сели они в потайных местах и смотрели, и слушали, чтобы не пропустили мимо себя незамеченным ни одного половца. И только приготовился Ярослав ждать, как вернулся один из посланных и сказал, что видел он неподалеку, на бугре возле половецких каменных баб, притаившегося шорника. Еще сказал тот человек, что вначале хотел спросить у шорника, почему он сидит здесь и не возвращается к Роси, но так как шорник не заметил его, решил оставить все как есть.
Тиун похвалил этого всадника за смекалку и одарил его перстнем. Сотни свои Ярослав здесь же развернул и сам впереди всех под хоругвью направился в сторону черноклобуцкого Торческа. Он умышленно повел войско мимо указанного бугра с идолищами, чтобы шорнику было хорошо видно, как уходят русские от Днепра, как оставляют они караван без всякого прикрытия. Скоро опять передали Ярославу по цепочке – только что видели замыкающие, как улепетывал берендей-шорник. Передавали, что конек его был хром и едва не валился от усталости. Но шорник нещадно нахлестывал сто и резал ему шпорами худые бока.
Ярослав спросил:
– В какую сторону правил шорник?
Ему указали на запад.
Тогда без сомнений сказал Ярослав:
– Там и сидит Окот-орда. И до нее день пути.
Однако не изменил направления хитрый тиун и не остановил конницу. Многие удивлялись этому. Но вскоре перестали удивляться – встретили еще одного одиночного половца, который следил за ними. А под вечер увидели еще одного комана – тот мелькнул черным пятном на малиновом круге заходящего солнца…
И только глубокой ночью Ярослав остановил свое войско и после короткого привала двинул его обратно к Днепру. Намеревался успеть до рассвета. Поэтому ехали быстро. И внимательно озирались по сторонам – от этих пор тиун приказал вылавливать замеченных команских лазутчиков, чтобы не испортили дело. Однако лазутчиков больше не видели. Наверное, команы уже убедились в том, что им удалось обмануть Ярослава. И орда, наверное, тоже шла к Днепру. Плохо знали эти половцы великана-хитреца, плохо знали тиуна-охотника. Видно, думал хан Окот, будто он первый из тех, кто решил провести Ярослава. Забыл дерзкий коман, что и до него приходили в эти места многие умные ханы. Или же возгордился Окот первыми удачами и мнил себя умнее других, и провидел свою судьбу выше и дальше, чем провидели это другие ханы половцев. И еще в одном ошибался Окот – не знал он приднепровских степей лучше Ярослава Стражника.
Глава 10
До первого света успели выйти к Днепру. Проехали немного вниз по течению и нагнали караван. Тот уже приближался к порогам, многие купцы причалили к берегу или правили к нему. И очень обрадовались купцы, снова увидев Ярославову чадь; до этих пор хмурые, боязливо озиравшиеся на пустынные берега, повеселели. Кричали теперь во здравие с лодок и ладей. Ярослав же, осмотрев реку, поднялся на горку, а войску приказал из-под берега не высовываться. Он отыскал глубокую балку с ручьем и густым кустарником. Видно, раньше здесь текла речушка, а потом обмелела. Русло же ее сплошь заросло и надолго сделалось волчьим логовом. Ярослав, осматривая балку, распугал всех волков. А одному, матерому, что с рыком бросился под ноги его коня, мечом пересек хребет, другому, что пытался прошмыгнуть мимо него, нанес удар в голову, но череп не задел, а только отсек серое ухо. Потом позвал свое войско.
Лях Богуслав все рвался в бой. Поэтому тиун выставил его наружу, чтобы тот следил за открытым полем. И сказал ляху вдогонку:
– Кто ищет битвы, первым увидит врага.
А всему войску Ярослав приказал спешиться и расчистить балку от кустарника, чтобы его густые заросли не помешали всадникам в нужный момент выскочить на поверхность.
Один человек дал Бересту меч. И видя, что игрец берет оружие с сомнением, неуверенной рукой, тот человек предложил ему перейти в купеческую ладью, сказал, что все, кто слышал дудку игреца, кто был захвачен его необыкновенной игрой, не сочтут его трусом, а будут только рады поберечь его жизнь и ремесло. Но Берест сам избрал меч, а не ладью, и принял от того же человека железные рукавицы.
Вместе со всеми игрец рвал в балке кустарник, подсекал острым клинком белые упругие корни. Эйрик работал рядом, ловко справлялся с секирой в руках. И еще здесь были трое русь-варягов. Полукровки, они говорили по-свейски, но каждое третье слово у них было славянское. Один из них спросил, почему Ярицлейв именно здесь ждет команов. Другой ответил, что если это место избрали волки, то оно проклято, и, значит, команы его тоже изберут, и здесь их нужно ждать. Еще он уверенно добавил, что здесь любят собираться ведьмы – вся трава возле балки как бы примята ведьмами и есть плеши в траве, ведьмацкие вытоптыши; и здесь самое место ставить виселицу – волки водятся и бывают поблизости шабаши. «Принюхайтесь, – сказал. – Здесь пахнет виселицей!» Третий русь-варяг напомнил, что сейчас они сами вместо тех волков сидят в балке – одни волки других волков скрадывают. Но те двое с ним не согласились.
Эйрик сказал Бересту:
– А Ярицлейв, знаешь, надевает сразу две кольчуги.
На это Берест ответил, что, наверное, некому оберегать Ярослава, наверное, не было в его жизни никого, кто нашил бы ему на рубаху побольше крестиков или куний хвостик…
Под одним из кустов игрец обнаружил волчий выводок. Трое волчат, прижавшись один к другому, глядели на него желтыми глазами и тихонько поскуливали. У них были черные носы и седые мордочки. Когда Берест протянул к волчатам руку, те показали ему белые узкие клыки. А один даже пытался укусить железную рукавицу, но она оказалась ему не по зубам. Тогда волчонок, обороняясь, стукнул по рукавице лапой. Берест же оттого засмеялся.
Варяги-русь увидели волчат и подошли ближе, предложили:
– Убьем их! Кто жалеет волка, может стать вурдалаком[11].
Но игрец пожалел, не отдал волчат.
Здесь русь-варяги поговорили между собой и сошлись на том, что когда эти волчата подрастут, то будут резать половецких овец. Значит, им, руси, волчата – братья. Тот третий варяг опять сказал свое: одни волки скрадывают других волков. А друзья его уже не стали возражать.
Берест собрал волчат в охапку и отнес их подальше от людей, в самый дальний и темный угол балки – куда только сумел продраться сквозь густые заросли. При этом он нес под мышкой меч. И меч ему мешал – то рукоятью, то острием цеплялся за ветви. Игрец воткнул меч в землю, а волчат опустил па траву. Сказал:
– Бегите, братья!
Но те и не думали бежать. Поверив в этого человека, не видя больше в нем опасности, волчата затеяли между собой возню. А игрец смотрел на волчат, наталкивал их друг на друга и думал, что вот пожалел он их, диких зверей, немилосердных врагов человека, и меч оставил у себя за спиной. И, назвав волка братом, посидит он немножечко подле него и мечом тем пойдет убивать человека, половца, с такими же ногами и руками, как у него, с такой же головой и памятью. Пойдет убивать его за то, что вчера или неделю назад этот половец под Черниговым или Переяславлем также пощадил волка, но не пощадил село и зарезал человека.
Так думал Берест, глядя на расшалившихся волчат. Но вдруг притихли волчата, опять заскулили, прижали уши. Чуткие, услышали опасность прежде человека. Игрец сначала никак не мог понять, что же изменилось вокруг, что могло так насторожить волчат, – было тихо, ни одна веточка не шелохнулась в глухой стене кустарника, не подкрадывалась в траве змея, не парил над головой коршун. И только чуть после игрец разобрался – будто показалось сперва, что смутный гул коснулся слуха, потом явственней донеслось, наплыл тревожной волной тот же гул, а немного погодя дрогнула земля под ногами и загудела с угрозой. Все громче, громче… Задрожали ветви, задрожала трава. На поверхности ручейка появилась мелкая рябь. Волчата шмыгнули в кусты и забились где-то там среди корней и прелой листвы.
Берест быстро взобрался на край балки и выглянул наружу. Он увидел, что во всю степь, от края до края – насколько позволял охватить взгляд – черной, смертельно отточенной косой, вороньим крылом развернулась и неслась вскачь злая половецкая орда. Как тень от тучи, покрывали всадники степь. Рыжее облако пыля поднималось за ними. Серебряными бликами мелькали сабельки. Прыгали над головами черные бунчуки и разрисованные шкуры. Кричали и визжали команы, свистели, улюлюкали. Перед собой гнали ветер. И в отчаянном этом беге лошади как будто стелились над землей: зубы, копыта и кончик хвоста – на одном уровне. Лошади летели, как стрелы. Дикий, страшный половецкий гон! Ураган, камнепад! Конница…
Игрец подхватил меч и бросился бежать вниз по балке. И не одна царапина появилась у него на лице, пока он добрался до своих. Эйрик держал наготове его коня, а сам уже был в седле, как и все остальные. Крутой склон балки был полностью очищен от кустарника, в местах особой крутизны была подсыпана земля, чтобы все войско одновременно, не нарушая прямизны цепи, могло выскочить из засады.
Всадники сдерживали волнение своих лошадей. И, наверное, немногие заметили, что игрец Берест, который был, пожалуй, единственным, кто чувствовал себя вольно при Ярославе, – вернулся только что. Зато сам тиун взглянул на игреца хмуро и молча указал ему место возле себя и ляха Богуслава. И Эйрика также позвал. Взял под свое крыло небитых. Вот ободряюще кивнул им и сказал Ярослав:
– Комана не бояться! Комана ненавидеть! От меня не отставать и вперед не вырываться. Сломим и Окота. Не велик зверь!
После этих слов Ярослав надвинул на лицо стальную маску. Огляделся тиун вокруг себя: на тех посмотрел, что справа от него пригнулись к холкам, на этих глянул, что слева, ожидая времени, обняли шеи коней. Прислушиваясь к грозному топоту приближающейся конницы, тиун склонил голову. Слегка подтолкнул коня вперед и выглянул наружу. При этом Берест увидел в прорези маски уголки Ярославовых глаз. И подумалось ему, что это волчьи глаза.
Вот время пришло… весь подобрался тиун, взгляда от орды не отрывал. А всадники, на него глядя, также напряглись в седлах, крепче охватили ногами животы лошадей. Вот медленно, с тихим скрежетом, извлек Ярослав из ножен свой меч. А меч у него был длиной с человеческий рост. И положил его плашмя себе на плечо. Сказал чуть слышно: «Пошел!» Но не для людей, для коня своего сказал и вонзил в его бока узорчатые шпоры. Оттого взвился конь, заржал и вынес тиуна из глубокой балки. Все остальные всадники пошли следом. С криками и хохотом, размахивая сверкающими мечами, понеслись на половецкую конницу. Хорошо рассчитал Ярослав Стражник, удар наметил сбоку.
И, увидев перед собой войско киевлян, неожиданно выросшее из-под земли, испугались команы. Смешался их строй. Растерялись ханы, не знали, кто возник перед ними, не знали, куда теперь слать своих воинов – к порогам, на близкий уже караван, или завязывать сечу. Но и Окот-хан сам еще не знал этого. Мысли его смешались, как только что смешался натиск его орды. Об одном только думал хан – откуда здесь могло взяться русское войско, если верные лазутчики сообщали, что оно находится уже где-то на полпути к Торческу. Дважды-трижды сообщали! Поэтому гнев Окота в первую очередь готов был излиться на тех налгавших лазутчиков. И плохо было бы тому из них, кто оказался бы в этот миг возле хана. Лжец тут же слетел бы безглавый с коня. Неудачливые лазутчики предвидели расправу. Они попрятались за спины своих братьев.
Лях Богуслав все рвался в бой. Поэтому тиун выставил его наружу, чтобы тот следил за открытым полем. И сказал ляху вдогонку:
– Кто ищет битвы, первым увидит врага.
А всему войску Ярослав приказал спешиться и расчистить балку от кустарника, чтобы его густые заросли не помешали всадникам в нужный момент выскочить на поверхность.
Один человек дал Бересту меч. И видя, что игрец берет оружие с сомнением, неуверенной рукой, тот человек предложил ему перейти в купеческую ладью, сказал, что все, кто слышал дудку игреца, кто был захвачен его необыкновенной игрой, не сочтут его трусом, а будут только рады поберечь его жизнь и ремесло. Но Берест сам избрал меч, а не ладью, и принял от того же человека железные рукавицы.
Вместе со всеми игрец рвал в балке кустарник, подсекал острым клинком белые упругие корни. Эйрик работал рядом, ловко справлялся с секирой в руках. И еще здесь были трое русь-варягов. Полукровки, они говорили по-свейски, но каждое третье слово у них было славянское. Один из них спросил, почему Ярицлейв именно здесь ждет команов. Другой ответил, что если это место избрали волки, то оно проклято, и, значит, команы его тоже изберут, и здесь их нужно ждать. Еще он уверенно добавил, что здесь любят собираться ведьмы – вся трава возле балки как бы примята ведьмами и есть плеши в траве, ведьмацкие вытоптыши; и здесь самое место ставить виселицу – волки водятся и бывают поблизости шабаши. «Принюхайтесь, – сказал. – Здесь пахнет виселицей!» Третий русь-варяг напомнил, что сейчас они сами вместо тех волков сидят в балке – одни волки других волков скрадывают. Но те двое с ним не согласились.
Эйрик сказал Бересту:
– А Ярицлейв, знаешь, надевает сразу две кольчуги.
На это Берест ответил, что, наверное, некому оберегать Ярослава, наверное, не было в его жизни никого, кто нашил бы ему на рубаху побольше крестиков или куний хвостик…
Под одним из кустов игрец обнаружил волчий выводок. Трое волчат, прижавшись один к другому, глядели на него желтыми глазами и тихонько поскуливали. У них были черные носы и седые мордочки. Когда Берест протянул к волчатам руку, те показали ему белые узкие клыки. А один даже пытался укусить железную рукавицу, но она оказалась ему не по зубам. Тогда волчонок, обороняясь, стукнул по рукавице лапой. Берест же оттого засмеялся.
Варяги-русь увидели волчат и подошли ближе, предложили:
– Убьем их! Кто жалеет волка, может стать вурдалаком[11].
Но игрец пожалел, не отдал волчат.
Здесь русь-варяги поговорили между собой и сошлись на том, что когда эти волчата подрастут, то будут резать половецких овец. Значит, им, руси, волчата – братья. Тот третий варяг опять сказал свое: одни волки скрадывают других волков. А друзья его уже не стали возражать.
Берест собрал волчат в охапку и отнес их подальше от людей, в самый дальний и темный угол балки – куда только сумел продраться сквозь густые заросли. При этом он нес под мышкой меч. И меч ему мешал – то рукоятью, то острием цеплялся за ветви. Игрец воткнул меч в землю, а волчат опустил па траву. Сказал:
– Бегите, братья!
Но те и не думали бежать. Поверив в этого человека, не видя больше в нем опасности, волчата затеяли между собой возню. А игрец смотрел на волчат, наталкивал их друг на друга и думал, что вот пожалел он их, диких зверей, немилосердных врагов человека, и меч оставил у себя за спиной. И, назвав волка братом, посидит он немножечко подле него и мечом тем пойдет убивать человека, половца, с такими же ногами и руками, как у него, с такой же головой и памятью. Пойдет убивать его за то, что вчера или неделю назад этот половец под Черниговым или Переяславлем также пощадил волка, но не пощадил село и зарезал человека.
Так думал Берест, глядя на расшалившихся волчат. Но вдруг притихли волчата, опять заскулили, прижали уши. Чуткие, услышали опасность прежде человека. Игрец сначала никак не мог понять, что же изменилось вокруг, что могло так насторожить волчат, – было тихо, ни одна веточка не шелохнулась в глухой стене кустарника, не подкрадывалась в траве змея, не парил над головой коршун. И только чуть после игрец разобрался – будто показалось сперва, что смутный гул коснулся слуха, потом явственней донеслось, наплыл тревожной волной тот же гул, а немного погодя дрогнула земля под ногами и загудела с угрозой. Все громче, громче… Задрожали ветви, задрожала трава. На поверхности ручейка появилась мелкая рябь. Волчата шмыгнули в кусты и забились где-то там среди корней и прелой листвы.
Берест быстро взобрался на край балки и выглянул наружу. Он увидел, что во всю степь, от края до края – насколько позволял охватить взгляд – черной, смертельно отточенной косой, вороньим крылом развернулась и неслась вскачь злая половецкая орда. Как тень от тучи, покрывали всадники степь. Рыжее облако пыля поднималось за ними. Серебряными бликами мелькали сабельки. Прыгали над головами черные бунчуки и разрисованные шкуры. Кричали и визжали команы, свистели, улюлюкали. Перед собой гнали ветер. И в отчаянном этом беге лошади как будто стелились над землей: зубы, копыта и кончик хвоста – на одном уровне. Лошади летели, как стрелы. Дикий, страшный половецкий гон! Ураган, камнепад! Конница…
Игрец подхватил меч и бросился бежать вниз по балке. И не одна царапина появилась у него на лице, пока он добрался до своих. Эйрик держал наготове его коня, а сам уже был в седле, как и все остальные. Крутой склон балки был полностью очищен от кустарника, в местах особой крутизны была подсыпана земля, чтобы все войско одновременно, не нарушая прямизны цепи, могло выскочить из засады.
Всадники сдерживали волнение своих лошадей. И, наверное, немногие заметили, что игрец Берест, который был, пожалуй, единственным, кто чувствовал себя вольно при Ярославе, – вернулся только что. Зато сам тиун взглянул на игреца хмуро и молча указал ему место возле себя и ляха Богуслава. И Эйрика также позвал. Взял под свое крыло небитых. Вот ободряюще кивнул им и сказал Ярослав:
– Комана не бояться! Комана ненавидеть! От меня не отставать и вперед не вырываться. Сломим и Окота. Не велик зверь!
После этих слов Ярослав надвинул на лицо стальную маску. Огляделся тиун вокруг себя: на тех посмотрел, что справа от него пригнулись к холкам, на этих глянул, что слева, ожидая времени, обняли шеи коней. Прислушиваясь к грозному топоту приближающейся конницы, тиун склонил голову. Слегка подтолкнул коня вперед и выглянул наружу. При этом Берест увидел в прорези маски уголки Ярославовых глаз. И подумалось ему, что это волчьи глаза.
Вот время пришло… весь подобрался тиун, взгляда от орды не отрывал. А всадники, на него глядя, также напряглись в седлах, крепче охватили ногами животы лошадей. Вот медленно, с тихим скрежетом, извлек Ярослав из ножен свой меч. А меч у него был длиной с человеческий рост. И положил его плашмя себе на плечо. Сказал чуть слышно: «Пошел!» Но не для людей, для коня своего сказал и вонзил в его бока узорчатые шпоры. Оттого взвился конь, заржал и вынес тиуна из глубокой балки. Все остальные всадники пошли следом. С криками и хохотом, размахивая сверкающими мечами, понеслись на половецкую конницу. Хорошо рассчитал Ярослав Стражник, удар наметил сбоку.
И, увидев перед собой войско киевлян, неожиданно выросшее из-под земли, испугались команы. Смешался их строй. Растерялись ханы, не знали, кто возник перед ними, не знали, куда теперь слать своих воинов – к порогам, на близкий уже караван, или завязывать сечу. Но и Окот-хан сам еще не знал этого. Мысли его смешались, как только что смешался натиск его орды. Об одном только думал хан – откуда здесь могло взяться русское войско, если верные лазутчики сообщали, что оно находится уже где-то на полпути к Торческу. Дважды-трижды сообщали! Поэтому гнев Окота в первую очередь готов был излиться на тех налгавших лазутчиков. И плохо было бы тому из них, кто оказался бы в этот миг возле хана. Лжец тут же слетел бы безглавый с коня. Неудачливые лазутчики предвидели расправу. Они попрятались за спины своих братьев.