Страница:
Но внутреннее убранство Хёгеля казалось ещё более нелепым и мрачным. Например, толком так никто и не смог сосчитать, сколько же здесь комнат. По одним данным их 216, а по другим - 300. Все зависело от того, что считать комнатой, а что нет. Вообще, интерьер замка напоминает какой-то бесконечный лабиринт, состоящий из залов, потайных дверей и скрытых переходов. В Хёгеле гостям было смертельно опасно выпивать за обедом лишнего. В противном случае они рисковали потеряться среди всех этих тайных и явных комнат. Говорили даже, что в этом странном архитектурном сооружении были места, куда никогда не ступала нога человека, кроме, может быть, самого хозяина и кого-то еще, пострашнее...
Строительство виллы Хёгель пришлось как раз на период франко-прусской войны и в этом смысле грандиозную постройку Круппа следует рассматривать как аллегорию всей Германии. Рейх вставал из руин под знаменем объединения, и также из небытия, камень за камнем, воздвигалось монументальное сооружение Альфреда на самой вершине холма. Но холм Величия оказался абсолютно лысым. И хотя хозяин ненавидел древесину, когда речь заходила о внутреннем убранстве комнат, лес все-таки, по его замыслу, должен был украшать склоны. Круппу скоро должно было исполниться шестьдесят, и он прекрасно понимал, что у него уже нет времени ждать, когда расцветут молодые саженцы. Решено было привести и посадить на холме готовые рощи из соседних Кетвинга и Гельсенкирхена. Делу могла помешать лишь суровая зима: корни деревьев были обнажены во время жестоких морозов. Однако весной всем стало ясно, что операция удалась. В апреле 1870 года Альфред сам положил первый камень в основание своего будущего замка.
Между тем за пределами Эссена мир жил в предвкушении войны. 19 июня принц Леопольд Гогенцоллерн при поддержке короля Пруссии Вильгельма заявил о своих претензиях на испанскую корону. Париж нашел это заявление оскорбительным для себя.
Трудно понять, чем руководствовался император Наполеон III, когда добившись явной дипломатической победы - снятие кандидатуры принца Леопольда Гогенцоллерна-Зигмарингена, которую помимо Вильгельма поддержал ещё и Бисмарк, потребовал от Пруссии дополнительных, заведомо унизительных для неё гарантий; или когда принял на веру знаменитую фальшивку Бисмарка так называемую "эмскую депешу".
В сложившейся ситуации Бисмарк, которому война казалась необходимым условием в деле объединения Германии, увидел свой единственный шанс и решил спровоцировать две державы на войну. 13 июля вместе с Молтке и Руном он отправил от лица Вильгельма телеграмму, в которой в резких выражениях отказывал в предоставлении французскому императору требуемых гарантий. "Эмская депеша" заканчивалась, например, следующим образом: "Его Королевское Величество отказывается отныне принимать у себя посла Франции, и через своего адъютанта Его Королевское Величество дало знать посланнику, что отныне никакие встречи с ним невозможны".
Бисмарк специально шел на обострение. По его расчетам, начинать войну следовало немедленно, так как всего через несколько лет Франция смогла бы осуществить модернизацию армии. Сейчас же, по замыслу "железного канцлера", можно было с успехом ощипать "Гальского петуха".
"Эмская депеша", отосланная якобы от имени Вильгельма Бисмарком, достигла Парижа 14 июля, в день национального праздника взятия Бастилии. В 4: 40 по полудни Луи Наполеон отдал приказ о всеобщей воинской мобилизации. Но ещё оставалась слабая надежда уладить конфликт мирным путем. И тогда, чтобы никто не смог отступить, Бисмарк разослал текст "эмской депеши" по всем европейским столицам. Этот поступок был похож на то, как если бы человек сначала плюнул своему врагу в лицо, а затем рассказал бы об этом всем знакомым. Своим ловким дипломатическим ходом "железный канцлер" сделал французского императора заложником собственной чести. Отныне у него уже не оставалось выбора и вслед за объявлением о всеобщей воинской мобилизации надо было начинать и сами военные действия. Остается лишь догадываться, почему Наполеон III с такой легкостью попался в расставленную ловушку. Может быть, дало знать о себе обострение болезни: императора мучили камни в мочевом пузыре, отчего он невыносимо страдал. К тому же этот человек был подвержен влиянию некоторых лиц из своего окружения, в том числе и императрицы Евгении, требовавшей от мужа примерно наказать Пруссию за несговорчивость. Бисмарк назвал когда-то эту женщину сварливой бабенкой, и, судя по всему, он знал, какова будет реакция на его депешу среди ближайшего окружения императора.
Париж охватила волна милитаризма. Отныне, казалось, каждый француз готов был взяться за оружие. Даже Эмиль Оливье, тогдашний лидер партии пацифистов, согласился принять войну с "легким сердцем" ("d'un coeur leger").
Скоропалительно объявленная 19 июля война выявила многочисленные изъяны империи и обернулась её сокрушительным поражением. Однако ничего нельзя было предвидеть заранее, и люди, развязавшие эту бойню, даже предположить не могли, чем все может закончиться.
Альфред Крупп, чьи пушки и сыграли решающую роль в надвигающихся событиях, совершенно безрадостно встретил объявление войны, которая и стала по-настоящему первым серьезным испытанием его детища. В этот момент, по его собственному признанию, он страдал от нестерпимой головной боли. Конечно же, Крупп не мог не осознавать, какие перспективы открывает для его производства начинающаяся кампания. Но именно в этот важный исторический момент пушечный магнат всецело был занят возведением на холме Величия своего грандиозного замка. Для этого необходимым оказался специфический строительный материал - французский известняк, который добывался лишь в Шантийи, что недалеко от Парижа. Начинающаяся война ставила под угрозу возможность возвести замок в обозримом будущем.
Между тем в Париже нарастала милитаристская истерия. В сенате Гийо-Монпайру величественно воскликнул: "Пруссия забыла, кто её разгромил под Йеной. Что ж мы напомним ей об этом". Имелась в виду знаменитая победа Наполеона Бонапарта над Пруссией, когда за один день благодаря двум сражениям под Йеной и Ауэрштадтом "La Grande Armee" нанесла чванливому противнику сокрушительное поражение.
Французские клинки за это время не только не заржавели, но оказались давно уже извлеченными из ножен. Граф Адольф фон Волдси, прусский военный атташе в Париже, отправлял своему королю одну депешу за другой, в которых подробнейшим образом рассказывал о военных приготовлениях Наполеона III. В спешном порядке подтягивались войска из Алжира и Рима, офицеры отзывались из отпусков, а военные комиссии проверяли состояние железных дорог. Артиллерийские парки также готовились к предстоящим сражениям, обещающим быть кровопролитными.
В ответ король Пруссии Вильгельм призвал под свои знамена всех резервистов. За неделю до начала войны он объявил о всеобщей воинской мобилизации (die Mobilmachung). Южные немецкие государства присоединились к Пруссии. 16 июля это сделали Бовария и Баден, а 18 июля за ними последовал Вуртемберг. В течение трех недель 1 183 000 немцев надели средневековый остроконечный шлем (Pickelhauben), который ввел в армейский обиход ещё брат нынешнего правителя. Свыше 400 000 солдат было сосредоточено на франко-прусской границе, а за их спинами находилось порядка 1 440 пушек Альфреда Круппа, который в это время помышлял лишь о строительстве замка.
По прошествии почти 130 лет с момента описываемых событий мы неизбежно переносим наши впечатления от начала двух мировых войн, когда весь мир содрогался от ужаса перед мощью германского оружия, и на франко-прусскую кампанию. Но все дело в том, что в описываемую эпоху расклад сил был совершенно иной. Тогда взоры почти всех правителей Европы были обращены не в сторону Пруссии, а в сторону Франции. После объявления королем Вильгельмом всеобщей воинской мобилизации газета "Лондон Стандарт" писала о реальной возможности оккупации непокорной Пруссии. "Это просто невозможно, - заявлял возбужденный газетчик, - чтобы Молтке и его генералы смогли бы вдруг перехватить инициативу". "The Pall Mall Gazetta" 23 июля соглашалась с тем, что события могут развиваться только в одном направлении, "весьма неблагоприятном для Пруссии". "Таймс" утверждала, что любой джентльмен может "поставить последний шиллинг на французскую кепи против прусского остроконечного шлема".
Сам король Вильгельм был абсолютно уверен, что французы довольно скоро могут оказаться у порога его собственного дома. Немецкие крестьяне из пограничной зоны старались побыстрее собрать урожай, чтобы он не достался ненавистным лягушатникам. Вильгельм даже не сделал необходимых распоряжений своим топографам, чтобы те заранее приготовили карты Франции. Прусский генералитет был полностью согласен с общественным мнением Европы в том, что театр военных действий обязательно будет перенесен на территорию Германии. По мнению командующих, французы смогут легко продвинуться вплоть до Майнца. Молтке был уверен, что Наполеон III бросит в атаку 150 000 человек в районе только долины Саар, чтобы любой ценой прорваться к Рейну. Перед самым началом войны этот полководец и вообразить себе не мог, что агрессором станет в конечном счете не Франция, а он.
Но время шло, а никакой сокрушительной атаки французы так и не предпринимали. Крон-принц сделал следующую запись у себя в дневнике: "За всеми нашими долгими приготовлениями и ожиданиями внезапной атаки со стороны врага мы даже и не подумали о том, что сами сможем стать агрессорами. Кто бы мог предположить такое?"
Казалось, что французские стратеги, как хорошие повара, выжидали, когда дойдут до нужной кондиции, чтобы в подходящий момент их можно было подать к столу, то есть на глазах у изумленной Европы разделать под орех. Французы, уверенные в своем полном превосходстве, не торопились. По общему мнению, эти непобедимые воины были обречены на победу. "Французский военный альманах", например, описывал войска Молтке "как прекрасный образец бумажной стратегии, которая бессильна в реальных полевых условиях". "оборона прусских войск, - заявлялось в этом выпуске, - начнет трещать по швам уже в первой фазе наступательных действий". В войсках Наполеона III появились даже франко-немецкие словари и разговорники, чтобы солдаты не испытывали неудобств, когда они победным маршем войдут в Берлин. 28 июля сам император Франции обратился к своим войскам со следующей речью: "Какими бы дорогами нам не предстояло идти в ближайшей войне, эти дороги уведут нас далеко от границ милой родины. Мы обречены на то, чтобы повторить славный путь наших отцов. Мы докажем им, что достойны их славы, и вся Франция будет молиться за нас, мои солдаты, а взоры всего мира будут устремлены в нашу сторону, ибо в наших руках находится сейчас судьба свободы и цивилизации".
Никто, казалось, даже не обращал внимания на то, что время шло, а войскам Наполеона III так и не удавалось создать на границе нужный для успешной атаки перевес сил. Французов по сравнению с немцами было в два раза меньше.
Потомки великого Бонапарта грезили тем, что им удастся повторить подвиги корсиканца. Пусть их в два раза меньше, но это все равно пока ещё лучшая армия в мире, которая уже на протяжении тридцати лет успешно воевала в Африке, Мексике и Италии. Именно в Италии им удалось разбить австрийцев в памятной битве при Сольферино. Французы обуздали русских в крымской кампании, они одержали внушительные победы в Азии. Одетые в свои туники со светло-голубыми и желтыми полосами, в неизменные красные панталоны, с лихо заломленными кепи на голове эти воины были предметом зависти для многих властителей мира. Так, в 1856 году Турция, а в 1868 Япония выбрали французских офицеров в качестве военных советников, когда правительства этих стран решили создать у себя регулярные современные вооруженные силы.
Воинский дух солдат Луи Наполеона (elan) был настолько высок, что всем казалось, будто для этой армии нет ничего невозможного. Они с нетерпением ждали только знакомого воинского клича: "En avant! A la baionette!" (Вперед! В штыки!), чтобы под звуки "Марсельезы" двинуться на врага неудержимой лавиной. Вера французских солдат в своего императора была неколебимой, ведь он был племянником великому Бонапарту. Наполеон III, как и его дядя, учился в артиллерийской академии и даже опубликовал собственный учебник. Эдмон Лебоф, маршал Франции, ещё в итальянском походе показал, что могут французские пушки. Теперь он уверял императора в том, что армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата". И никто и не помышлял высказывать даже слабое сомнение в подобном хвастливом заявлении.
В глазах императорской Франции вооруженные силы Пруссии не представляли никакой серьезной угрозы, а враг был ни чем иным, как дерзким забиякой, которого следовало хорошенько проучить. И хотя немцы и утверждали, что их семидесятитрехлетний король чувствует себя намного бодрее, чем 62-летний император Франции, а маршал Лебоф не стоит и одной эполеты Молтке, мир, конечно же, не мог относиться к подобным высказываниям всерьез.
Французы и предположить не могли, что боевой дух врага не менее высок, чем их собственный. Немцы жили в то время желанием мести за те унижения, которые они претерпели в течение многих веков своей раздробленности. Прусские рядовые в своей голубой униформе и остроконечных шлемах в ответ на "Марсельезу" распевали протестантский гимн "In allen meinen Taten", повторяя в качестве припева: "Nach Paris!" (На Париж). Они сидели вокруг своих костров, свято веря в то, что подобно рыцарям легендарного Барбаросса им предстоит совершить свой крестовый поход на новый Вавилон, называемый столицей Франции.
Немцы лучше подготовились к предстоящей схватке. Их железные дороги строились с таким расчетом, чтобы без промедления можно было бы перегруппировывать войска на границах. С этой же целью они активно начали использовать и телеграф. Война, а, главное, подготовка к ней, все больше и больше начинали напоминать не романтический рыцарский турнир, а хорошо налаженную индустрию смерти, основанную на кропотливом немецком расчете.
Французы даже и представить себе не могли, насколько они не готовы к предстоящей кампании. Они продолжали жить воспоминаниями о "La Grande Armee", состоящей из гусар, драгун с их кирасами, украшенными конским волосом, и улан с длинными пиками, когда исход битвы решал боевой дух, а война походила на пышное театральное действие. В этих безумных фантазиях целой нации слышны были лишь звуки флейт, да барабанная дробь, которая явно заглушала предательский писк азбуки Морзе, исходивший от работающего ключа телеграфного аппарата. Презренные механизмы в расчет не принимались, все решал боевой дух, незримо витавший над головами сражавшихся.
Слабость французской армии заключалась в том, что она не придавала большого значения новшествам, которые появились в связи с развитием промышленной революции. Военные стратеги Наполеона III не уловили того, как быстро все успело измениться за последние несколько лет. На смену греко-римскому богу войны пришла безличная холодная сталь.
Правда, по части полевого вооружения французы не только не отставали от прусаков, но и превосходили их. 42-калиберная винтовка, снабженная к тому же обоймой, превосходила по дальности боя прусскую винтовку Дрейза в два раза. На вооружении армии Луи Наполеона в это время уже появилась митральеза, которую можно считать прообразом будущего станкового пулемета. Это была картечница, снабженная двадцатью шестью стволами, быстро вращающимися на барабане, что обеспечивало приличную по тем временам скорострельность. Но зато артиллерия у французов была намного хуже прусской.
Армия Наполеона III насчитывала всего до 30% от орудийных стволов противника, к тому же французская артиллерия вся была из бронзы. Шнейдер, главный поставщик и производитель пушек во Франции даже не удосужился перенять нарезной ствол, введенный в армии инициативой сэра Джозефа Уитворта. Орудия Шнейдера заряжались не с казенной, а по старинке - с передней части ствола.
Когда после франко-прусской войны в Бельгии издали "Секретные документы времен Второй Империи" ("Les Papiers Secrets du Second Empire"), то обнаружили, что именно рукой маршала Лебофа, который и уверял своего императора, будто его армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата", была сделана фатальная запись: "Rien a faire" (Ничего нельзя сделать). Эта запись красовалась на листах с предложениями, поступившими от Альфреда Круппа. Эссенский промышленник в то время отчаянно искал по всему миру покупателей для своей продукции. Он надеялся, что полученная им награда из рук самого императора, артиллериста по образования, поможет сделать Францию хорошим рынком сбыта.
Нужно сказать, что Луи Наполеон вполне мог бы избежать катастрофы, если бы слушал советы не генералов и маршалов, а французских романистов. В марте 1868 года, как раз в тот момент, когда Лебоф собственноручно начертал фатальную фразу на предложении, поступившем из Эссена, Жюль Верн в XII главе своего романа "Двадцать тысяч лье под водой" описывает, как его капитан Немо устраивает экскурсию для профессора Арона по "Наутилусу", при этом терпеливо поясняя, что детали механизма фантастической подводной лодки были изготовлены из лучшей, по мнению писателя, стали в мире на заводах "Круппа из Пруссии".
Дело в том, что в отличие от маршала Лебофа, король Вильгельм, Бисмарк и Молтке получили наглядный урок на полигоне в Тегеле. Теперь пушкам Круппа предстоял мировой бенефис на полях сражений. Орудия, изготовленные Альфредом, в два раза превосходили своих устаревших бронзовых собратьев. Новые пушки были лучшими и по точности стрельбы и по скорострельности, которую обеспечивал механизм, расположенный в казенной части ствола. Это был большой сюрприз, который заранее приготовили прусские генералы для своего неосмотрительного врага.
Французам приходилось рассчитывать только на митральезы. Но немцы и здесь опередили своих противников. С помощью хорошо налаженной разведки они заранее узнали о секретном оружии и приняли все меры для его нейтрализации. Митральезы поступили в войска только накануне боевых действий. Их держали под особым секретом. Но шпионская информация, как и превосходство в вооружении, стали отличительными чертами новой военной стратегии, с правилами которой ни за что не хотели считаться в генеральном штабе Наполеона III. В войсках короля Вильгельма с помощью телеграфа был разослан приказ, в соответствии с которым артиллерийским батареям предписывалось заранее подавить указанные огневые точки врага, где и располагались знаменитые митральезы, шквальным огнем. Именно разведка помогла, в конечном счете, нейтрализовать это слабое превосходство вражеской армии и сделать секретное оружие Наполеона III, на которое возлагались слишком большие надежды, абсолютно безвредным.
Началом кровавого балета можно считать сражение в Виссембурге в Эльзасе, которое произошло 4 августа 1870 года. В этом сражении точным попаданием артиллерийского снаряда был убит высокопоставленный французский генерал. Затем 6 августа на северо-востоке Франции в Ворте представление продолжилось с ещё большим успехом. Французский маршал Патрис Макмахон даже не отдал приказа рыть окопы. Он и предположить не мог, что прусские войска осмелятся его атаковать. Маршал был уверен, что враг начнет отступление, завидев столь мощного противника в лице его армии, сумевшей покрыть себя неувядаемой славой на полях недавних сражений. "Никогда, - писал один из адъютантов маршала, - никогда ещё за всю историю войн войска не были в такой степени уверены в своей победе".
От этой уверенности не осталось и следа, когда за дело взялись пушки Круппа. Французы начали с того, что выстроились в боевом порядке и приготовились к атаке. И вдруг началась бомбардировка, которая беспрерывно длилась целых восемь часов. По сути дела, это было похоже на самый настоящий расстрел. Снаряды косили людей, превращая их в груды бесформенных мертвых тел. Через восемь часов такой бомбардировки, которую никто не мог ожидать со стороны, как всем казалось, слабой Пруссии в конец деморализованные войска ударились в бегство.
Сражение при Ворте стало дурным предзнаменованием для всей французской армии. Целую неделю крестьяне из соседних деревень убирали со своих виноградников и из соседних лесов бесчисленные обезображенные трупы, одетые в щеголеватые красные панталоны, чей цвет приобрел мареновый оттенок от запекшейся бурой крови. Согласно официальным сводкам, стальные орудия Круппа "не оставляют никакого шанса для успешного ответного огня. Они методично уничтожают все вокруг. Снаряды буквально сыпятся на головы сражающихся, которые обречены бессмысленно гибнуть, так и не дождавшись сигнала к атаке".
Макиавелли как-то сказал, что Карл VIII во время зимней кампании 1494 - 1495 гг. "захватил Италию с мелом в руке". Великий политик имел в виду то, что полководец сначала обводил на карте нужную ему крепость мелом, а затем в ход шла артиллерия, которая через какое-то время сравнивала город с землей. Карлу VIII удалось в течение шестнадцати месяцев захватить шестьдесят крепостей. Летом 1870 года благодаря орудиям Круппа немцы лишь за один месяц боев побили рекорд полководца эпохи Возрождения.
Накануне 6 августа вся французская армия была разбита на две большие части. Макмахон занял Эльзас, а император Луи Наполеон расположил свои войска в Лотарингии. Эти две большие армии разделял горный хребет, поэтому о возможной помощи в данной ситуации не могло быть и речи.
В то время, как правое крыло терпело поражение в сражении под Вортом, левое теряло господствующие высоты в районе Саары. В течение каких-то суток французская мечта о славе и о повторении подвига отцов превратилась в самый настоящий кошмар.
Макмахон вынужден был оставить Эльзас, а Луи Наполеон отступил и занял считающуюся неприступной крепость в Метце. Молтке осуществил три успешных сражения и сумел окружить Метц. Луи Наполеону в последний момент удалось сбежать и счастливо достигнуть расположений Макмахона. Император начал уговаривать маршала предпринять контратаку и освободить окруженный форт. Последствия этого решения были неописуемыми. В четверг, первого сентября, императорское правое крыло, изрядно потрепанное в боях, столкнулось с войсками Вильгельма в семи милях от бельгийской границы в районе Седана. Это была небольшая крепость с постройками, относящимися ещё к XVII веку.
Макмахону позиция показалась прекрасной, но генерал Огюст Дюкро, который уже успел приобрести кое-какой опыт в сражении при Ворте, знал, чем все может закончиться: господствующие высоты были прекрасной площадкой для обстрела французских позиций. Макмахон и предположить не мог, какой точностью и какой дальностью боя обладают крупповские пушки, поэтому на окружающие горы он не обратил особого внимания, наоборот, именно горы, как считал маршал, мешали продвижению большого количества вражеских войск. Дюкро с этим был категорически не согласен, но изменить что-либо оказалось невозможным. Согнувшись у костра, с красно-голубым тюрбаном зуавского полка на голове только Дюкро смог ясно и грубо сформулировать, ту горькую правду войны, с которой в недалеком будущем предстояло познакомиться всем участниками этого кровавого спектакля: "Nous sommes dans un pot de chambre, et nous y seron emmerdes" (Мы оказались на самом дне ночного горшка и теперь нам остается лишь ждать, когда на нас начнут срать сверху).
Позиция, выбранная Макмахоном, действительно была похожа на ночной горшок, а в роли дерьма должны были выступить снаряды Круппа (Kruppstahl).
Сражение началось незадолго до рассвета, несмотря на то, что Молтке хотел подождать ещё какое-то время, тем самым дав возможность соединиться двум своим корпусам и завершить окружение. Первый Баварский корпус не выдержал томительного ожидания и в 4 часа утра двинулся на врага, словно призрак, неожиданно появившись перед французскими укреплениями из предрассветного тумана. Французы запаниковали, они начали бросать баррикады и часть войск скрылась в городских зданиях. Прошло ещё какое-то время - и все укрепления были буквально сметены ураганным огнем крупповских батарей.
Как и предсказывал Дюкро, расположившись на господствующих высотах шестнадцать батарей врага за считанные часы беспрепятственно расстреляли всю Зуавскую армию, специально вызванную из Алжира для участия в этой кампании. Вскоре и сам Макмахон получил серьезное ранение. Его с трудом отнесли на носилках в укрытие. Маршал вынужден был передать командование и маршальский жезл прозорливому Дюкро. Новому командующему ничего не оставалось делать, как отдать приказ к отступлению. Армия ещё не была полностью окружена, оставался последний шанс спастись от позора. Но Дюкро отказался подчиняться другой генерал, Эмануэль Вимпфен. Последний горячо настаивал на неожиданной контратаке, которая должна была "проучить прусаков и сбросить их в Рейн". На истошные вопли Вимпфена о том, что "нам нужна только победа", умудренный опытом Дюкро спокойно заявил: "Нам повезет, мой генерал, если сумеем выбраться отсюда". И это не было преувеличением. Методичный огонь немецких батарей с каждым часом становился все интенсивнее. К полудню Молтке двинул свои войска через дорогу, ведущую в Мезьер. Таким образом, он отрезал последний путь к отступлению.
Строительство виллы Хёгель пришлось как раз на период франко-прусской войны и в этом смысле грандиозную постройку Круппа следует рассматривать как аллегорию всей Германии. Рейх вставал из руин под знаменем объединения, и также из небытия, камень за камнем, воздвигалось монументальное сооружение Альфреда на самой вершине холма. Но холм Величия оказался абсолютно лысым. И хотя хозяин ненавидел древесину, когда речь заходила о внутреннем убранстве комнат, лес все-таки, по его замыслу, должен был украшать склоны. Круппу скоро должно было исполниться шестьдесят, и он прекрасно понимал, что у него уже нет времени ждать, когда расцветут молодые саженцы. Решено было привести и посадить на холме готовые рощи из соседних Кетвинга и Гельсенкирхена. Делу могла помешать лишь суровая зима: корни деревьев были обнажены во время жестоких морозов. Однако весной всем стало ясно, что операция удалась. В апреле 1870 года Альфред сам положил первый камень в основание своего будущего замка.
Между тем за пределами Эссена мир жил в предвкушении войны. 19 июня принц Леопольд Гогенцоллерн при поддержке короля Пруссии Вильгельма заявил о своих претензиях на испанскую корону. Париж нашел это заявление оскорбительным для себя.
Трудно понять, чем руководствовался император Наполеон III, когда добившись явной дипломатической победы - снятие кандидатуры принца Леопольда Гогенцоллерна-Зигмарингена, которую помимо Вильгельма поддержал ещё и Бисмарк, потребовал от Пруссии дополнительных, заведомо унизительных для неё гарантий; или когда принял на веру знаменитую фальшивку Бисмарка так называемую "эмскую депешу".
В сложившейся ситуации Бисмарк, которому война казалась необходимым условием в деле объединения Германии, увидел свой единственный шанс и решил спровоцировать две державы на войну. 13 июля вместе с Молтке и Руном он отправил от лица Вильгельма телеграмму, в которой в резких выражениях отказывал в предоставлении французскому императору требуемых гарантий. "Эмская депеша" заканчивалась, например, следующим образом: "Его Королевское Величество отказывается отныне принимать у себя посла Франции, и через своего адъютанта Его Королевское Величество дало знать посланнику, что отныне никакие встречи с ним невозможны".
Бисмарк специально шел на обострение. По его расчетам, начинать войну следовало немедленно, так как всего через несколько лет Франция смогла бы осуществить модернизацию армии. Сейчас же, по замыслу "железного канцлера", можно было с успехом ощипать "Гальского петуха".
"Эмская депеша", отосланная якобы от имени Вильгельма Бисмарком, достигла Парижа 14 июля, в день национального праздника взятия Бастилии. В 4: 40 по полудни Луи Наполеон отдал приказ о всеобщей воинской мобилизации. Но ещё оставалась слабая надежда уладить конфликт мирным путем. И тогда, чтобы никто не смог отступить, Бисмарк разослал текст "эмской депеши" по всем европейским столицам. Этот поступок был похож на то, как если бы человек сначала плюнул своему врагу в лицо, а затем рассказал бы об этом всем знакомым. Своим ловким дипломатическим ходом "железный канцлер" сделал французского императора заложником собственной чести. Отныне у него уже не оставалось выбора и вслед за объявлением о всеобщей воинской мобилизации надо было начинать и сами военные действия. Остается лишь догадываться, почему Наполеон III с такой легкостью попался в расставленную ловушку. Может быть, дало знать о себе обострение болезни: императора мучили камни в мочевом пузыре, отчего он невыносимо страдал. К тому же этот человек был подвержен влиянию некоторых лиц из своего окружения, в том числе и императрицы Евгении, требовавшей от мужа примерно наказать Пруссию за несговорчивость. Бисмарк назвал когда-то эту женщину сварливой бабенкой, и, судя по всему, он знал, какова будет реакция на его депешу среди ближайшего окружения императора.
Париж охватила волна милитаризма. Отныне, казалось, каждый француз готов был взяться за оружие. Даже Эмиль Оливье, тогдашний лидер партии пацифистов, согласился принять войну с "легким сердцем" ("d'un coeur leger").
Скоропалительно объявленная 19 июля война выявила многочисленные изъяны империи и обернулась её сокрушительным поражением. Однако ничего нельзя было предвидеть заранее, и люди, развязавшие эту бойню, даже предположить не могли, чем все может закончиться.
Альфред Крупп, чьи пушки и сыграли решающую роль в надвигающихся событиях, совершенно безрадостно встретил объявление войны, которая и стала по-настоящему первым серьезным испытанием его детища. В этот момент, по его собственному признанию, он страдал от нестерпимой головной боли. Конечно же, Крупп не мог не осознавать, какие перспективы открывает для его производства начинающаяся кампания. Но именно в этот важный исторический момент пушечный магнат всецело был занят возведением на холме Величия своего грандиозного замка. Для этого необходимым оказался специфический строительный материал - французский известняк, который добывался лишь в Шантийи, что недалеко от Парижа. Начинающаяся война ставила под угрозу возможность возвести замок в обозримом будущем.
Между тем в Париже нарастала милитаристская истерия. В сенате Гийо-Монпайру величественно воскликнул: "Пруссия забыла, кто её разгромил под Йеной. Что ж мы напомним ей об этом". Имелась в виду знаменитая победа Наполеона Бонапарта над Пруссией, когда за один день благодаря двум сражениям под Йеной и Ауэрштадтом "La Grande Armee" нанесла чванливому противнику сокрушительное поражение.
Французские клинки за это время не только не заржавели, но оказались давно уже извлеченными из ножен. Граф Адольф фон Волдси, прусский военный атташе в Париже, отправлял своему королю одну депешу за другой, в которых подробнейшим образом рассказывал о военных приготовлениях Наполеона III. В спешном порядке подтягивались войска из Алжира и Рима, офицеры отзывались из отпусков, а военные комиссии проверяли состояние железных дорог. Артиллерийские парки также готовились к предстоящим сражениям, обещающим быть кровопролитными.
В ответ король Пруссии Вильгельм призвал под свои знамена всех резервистов. За неделю до начала войны он объявил о всеобщей воинской мобилизации (die Mobilmachung). Южные немецкие государства присоединились к Пруссии. 16 июля это сделали Бовария и Баден, а 18 июля за ними последовал Вуртемберг. В течение трех недель 1 183 000 немцев надели средневековый остроконечный шлем (Pickelhauben), который ввел в армейский обиход ещё брат нынешнего правителя. Свыше 400 000 солдат было сосредоточено на франко-прусской границе, а за их спинами находилось порядка 1 440 пушек Альфреда Круппа, который в это время помышлял лишь о строительстве замка.
По прошествии почти 130 лет с момента описываемых событий мы неизбежно переносим наши впечатления от начала двух мировых войн, когда весь мир содрогался от ужаса перед мощью германского оружия, и на франко-прусскую кампанию. Но все дело в том, что в описываемую эпоху расклад сил был совершенно иной. Тогда взоры почти всех правителей Европы были обращены не в сторону Пруссии, а в сторону Франции. После объявления королем Вильгельмом всеобщей воинской мобилизации газета "Лондон Стандарт" писала о реальной возможности оккупации непокорной Пруссии. "Это просто невозможно, - заявлял возбужденный газетчик, - чтобы Молтке и его генералы смогли бы вдруг перехватить инициативу". "The Pall Mall Gazetta" 23 июля соглашалась с тем, что события могут развиваться только в одном направлении, "весьма неблагоприятном для Пруссии". "Таймс" утверждала, что любой джентльмен может "поставить последний шиллинг на французскую кепи против прусского остроконечного шлема".
Сам король Вильгельм был абсолютно уверен, что французы довольно скоро могут оказаться у порога его собственного дома. Немецкие крестьяне из пограничной зоны старались побыстрее собрать урожай, чтобы он не достался ненавистным лягушатникам. Вильгельм даже не сделал необходимых распоряжений своим топографам, чтобы те заранее приготовили карты Франции. Прусский генералитет был полностью согласен с общественным мнением Европы в том, что театр военных действий обязательно будет перенесен на территорию Германии. По мнению командующих, французы смогут легко продвинуться вплоть до Майнца. Молтке был уверен, что Наполеон III бросит в атаку 150 000 человек в районе только долины Саар, чтобы любой ценой прорваться к Рейну. Перед самым началом войны этот полководец и вообразить себе не мог, что агрессором станет в конечном счете не Франция, а он.
Но время шло, а никакой сокрушительной атаки французы так и не предпринимали. Крон-принц сделал следующую запись у себя в дневнике: "За всеми нашими долгими приготовлениями и ожиданиями внезапной атаки со стороны врага мы даже и не подумали о том, что сами сможем стать агрессорами. Кто бы мог предположить такое?"
Казалось, что французские стратеги, как хорошие повара, выжидали, когда дойдут до нужной кондиции, чтобы в подходящий момент их можно было подать к столу, то есть на глазах у изумленной Европы разделать под орех. Французы, уверенные в своем полном превосходстве, не торопились. По общему мнению, эти непобедимые воины были обречены на победу. "Французский военный альманах", например, описывал войска Молтке "как прекрасный образец бумажной стратегии, которая бессильна в реальных полевых условиях". "оборона прусских войск, - заявлялось в этом выпуске, - начнет трещать по швам уже в первой фазе наступательных действий". В войсках Наполеона III появились даже франко-немецкие словари и разговорники, чтобы солдаты не испытывали неудобств, когда они победным маршем войдут в Берлин. 28 июля сам император Франции обратился к своим войскам со следующей речью: "Какими бы дорогами нам не предстояло идти в ближайшей войне, эти дороги уведут нас далеко от границ милой родины. Мы обречены на то, чтобы повторить славный путь наших отцов. Мы докажем им, что достойны их славы, и вся Франция будет молиться за нас, мои солдаты, а взоры всего мира будут устремлены в нашу сторону, ибо в наших руках находится сейчас судьба свободы и цивилизации".
Никто, казалось, даже не обращал внимания на то, что время шло, а войскам Наполеона III так и не удавалось создать на границе нужный для успешной атаки перевес сил. Французов по сравнению с немцами было в два раза меньше.
Потомки великого Бонапарта грезили тем, что им удастся повторить подвиги корсиканца. Пусть их в два раза меньше, но это все равно пока ещё лучшая армия в мире, которая уже на протяжении тридцати лет успешно воевала в Африке, Мексике и Италии. Именно в Италии им удалось разбить австрийцев в памятной битве при Сольферино. Французы обуздали русских в крымской кампании, они одержали внушительные победы в Азии. Одетые в свои туники со светло-голубыми и желтыми полосами, в неизменные красные панталоны, с лихо заломленными кепи на голове эти воины были предметом зависти для многих властителей мира. Так, в 1856 году Турция, а в 1868 Япония выбрали французских офицеров в качестве военных советников, когда правительства этих стран решили создать у себя регулярные современные вооруженные силы.
Воинский дух солдат Луи Наполеона (elan) был настолько высок, что всем казалось, будто для этой армии нет ничего невозможного. Они с нетерпением ждали только знакомого воинского клича: "En avant! A la baionette!" (Вперед! В штыки!), чтобы под звуки "Марсельезы" двинуться на врага неудержимой лавиной. Вера французских солдат в своего императора была неколебимой, ведь он был племянником великому Бонапарту. Наполеон III, как и его дядя, учился в артиллерийской академии и даже опубликовал собственный учебник. Эдмон Лебоф, маршал Франции, ещё в итальянском походе показал, что могут французские пушки. Теперь он уверял императора в том, что армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата". И никто и не помышлял высказывать даже слабое сомнение в подобном хвастливом заявлении.
В глазах императорской Франции вооруженные силы Пруссии не представляли никакой серьезной угрозы, а враг был ни чем иным, как дерзким забиякой, которого следовало хорошенько проучить. И хотя немцы и утверждали, что их семидесятитрехлетний король чувствует себя намного бодрее, чем 62-летний император Франции, а маршал Лебоф не стоит и одной эполеты Молтке, мир, конечно же, не мог относиться к подобным высказываниям всерьез.
Французы и предположить не могли, что боевой дух врага не менее высок, чем их собственный. Немцы жили в то время желанием мести за те унижения, которые они претерпели в течение многих веков своей раздробленности. Прусские рядовые в своей голубой униформе и остроконечных шлемах в ответ на "Марсельезу" распевали протестантский гимн "In allen meinen Taten", повторяя в качестве припева: "Nach Paris!" (На Париж). Они сидели вокруг своих костров, свято веря в то, что подобно рыцарям легендарного Барбаросса им предстоит совершить свой крестовый поход на новый Вавилон, называемый столицей Франции.
Немцы лучше подготовились к предстоящей схватке. Их железные дороги строились с таким расчетом, чтобы без промедления можно было бы перегруппировывать войска на границах. С этой же целью они активно начали использовать и телеграф. Война, а, главное, подготовка к ней, все больше и больше начинали напоминать не романтический рыцарский турнир, а хорошо налаженную индустрию смерти, основанную на кропотливом немецком расчете.
Французы даже и представить себе не могли, насколько они не готовы к предстоящей кампании. Они продолжали жить воспоминаниями о "La Grande Armee", состоящей из гусар, драгун с их кирасами, украшенными конским волосом, и улан с длинными пиками, когда исход битвы решал боевой дух, а война походила на пышное театральное действие. В этих безумных фантазиях целой нации слышны были лишь звуки флейт, да барабанная дробь, которая явно заглушала предательский писк азбуки Морзе, исходивший от работающего ключа телеграфного аппарата. Презренные механизмы в расчет не принимались, все решал боевой дух, незримо витавший над головами сражавшихся.
Слабость французской армии заключалась в том, что она не придавала большого значения новшествам, которые появились в связи с развитием промышленной революции. Военные стратеги Наполеона III не уловили того, как быстро все успело измениться за последние несколько лет. На смену греко-римскому богу войны пришла безличная холодная сталь.
Правда, по части полевого вооружения французы не только не отставали от прусаков, но и превосходили их. 42-калиберная винтовка, снабженная к тому же обоймой, превосходила по дальности боя прусскую винтовку Дрейза в два раза. На вооружении армии Луи Наполеона в это время уже появилась митральеза, которую можно считать прообразом будущего станкового пулемета. Это была картечница, снабженная двадцатью шестью стволами, быстро вращающимися на барабане, что обеспечивало приличную по тем временам скорострельность. Но зато артиллерия у французов была намного хуже прусской.
Армия Наполеона III насчитывала всего до 30% от орудийных стволов противника, к тому же французская артиллерия вся была из бронзы. Шнейдер, главный поставщик и производитель пушек во Франции даже не удосужился перенять нарезной ствол, введенный в армии инициативой сэра Джозефа Уитворта. Орудия Шнейдера заряжались не с казенной, а по старинке - с передней части ствола.
Когда после франко-прусской войны в Бельгии издали "Секретные документы времен Второй Империи" ("Les Papiers Secrets du Second Empire"), то обнаружили, что именно рукой маршала Лебофа, который и уверял своего императора, будто его армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата", была сделана фатальная запись: "Rien a faire" (Ничего нельзя сделать). Эта запись красовалась на листах с предложениями, поступившими от Альфреда Круппа. Эссенский промышленник в то время отчаянно искал по всему миру покупателей для своей продукции. Он надеялся, что полученная им награда из рук самого императора, артиллериста по образования, поможет сделать Францию хорошим рынком сбыта.
Нужно сказать, что Луи Наполеон вполне мог бы избежать катастрофы, если бы слушал советы не генералов и маршалов, а французских романистов. В марте 1868 года, как раз в тот момент, когда Лебоф собственноручно начертал фатальную фразу на предложении, поступившем из Эссена, Жюль Верн в XII главе своего романа "Двадцать тысяч лье под водой" описывает, как его капитан Немо устраивает экскурсию для профессора Арона по "Наутилусу", при этом терпеливо поясняя, что детали механизма фантастической подводной лодки были изготовлены из лучшей, по мнению писателя, стали в мире на заводах "Круппа из Пруссии".
Дело в том, что в отличие от маршала Лебофа, король Вильгельм, Бисмарк и Молтке получили наглядный урок на полигоне в Тегеле. Теперь пушкам Круппа предстоял мировой бенефис на полях сражений. Орудия, изготовленные Альфредом, в два раза превосходили своих устаревших бронзовых собратьев. Новые пушки были лучшими и по точности стрельбы и по скорострельности, которую обеспечивал механизм, расположенный в казенной части ствола. Это был большой сюрприз, который заранее приготовили прусские генералы для своего неосмотрительного врага.
Французам приходилось рассчитывать только на митральезы. Но немцы и здесь опередили своих противников. С помощью хорошо налаженной разведки они заранее узнали о секретном оружии и приняли все меры для его нейтрализации. Митральезы поступили в войска только накануне боевых действий. Их держали под особым секретом. Но шпионская информация, как и превосходство в вооружении, стали отличительными чертами новой военной стратегии, с правилами которой ни за что не хотели считаться в генеральном штабе Наполеона III. В войсках короля Вильгельма с помощью телеграфа был разослан приказ, в соответствии с которым артиллерийским батареям предписывалось заранее подавить указанные огневые точки врага, где и располагались знаменитые митральезы, шквальным огнем. Именно разведка помогла, в конечном счете, нейтрализовать это слабое превосходство вражеской армии и сделать секретное оружие Наполеона III, на которое возлагались слишком большие надежды, абсолютно безвредным.
Началом кровавого балета можно считать сражение в Виссембурге в Эльзасе, которое произошло 4 августа 1870 года. В этом сражении точным попаданием артиллерийского снаряда был убит высокопоставленный французский генерал. Затем 6 августа на северо-востоке Франции в Ворте представление продолжилось с ещё большим успехом. Французский маршал Патрис Макмахон даже не отдал приказа рыть окопы. Он и предположить не мог, что прусские войска осмелятся его атаковать. Маршал был уверен, что враг начнет отступление, завидев столь мощного противника в лице его армии, сумевшей покрыть себя неувядаемой славой на полях недавних сражений. "Никогда, - писал один из адъютантов маршала, - никогда ещё за всю историю войн войска не были в такой степени уверены в своей победе".
От этой уверенности не осталось и следа, когда за дело взялись пушки Круппа. Французы начали с того, что выстроились в боевом порядке и приготовились к атаке. И вдруг началась бомбардировка, которая беспрерывно длилась целых восемь часов. По сути дела, это было похоже на самый настоящий расстрел. Снаряды косили людей, превращая их в груды бесформенных мертвых тел. Через восемь часов такой бомбардировки, которую никто не мог ожидать со стороны, как всем казалось, слабой Пруссии в конец деморализованные войска ударились в бегство.
Сражение при Ворте стало дурным предзнаменованием для всей французской армии. Целую неделю крестьяне из соседних деревень убирали со своих виноградников и из соседних лесов бесчисленные обезображенные трупы, одетые в щеголеватые красные панталоны, чей цвет приобрел мареновый оттенок от запекшейся бурой крови. Согласно официальным сводкам, стальные орудия Круппа "не оставляют никакого шанса для успешного ответного огня. Они методично уничтожают все вокруг. Снаряды буквально сыпятся на головы сражающихся, которые обречены бессмысленно гибнуть, так и не дождавшись сигнала к атаке".
Макиавелли как-то сказал, что Карл VIII во время зимней кампании 1494 - 1495 гг. "захватил Италию с мелом в руке". Великий политик имел в виду то, что полководец сначала обводил на карте нужную ему крепость мелом, а затем в ход шла артиллерия, которая через какое-то время сравнивала город с землей. Карлу VIII удалось в течение шестнадцати месяцев захватить шестьдесят крепостей. Летом 1870 года благодаря орудиям Круппа немцы лишь за один месяц боев побили рекорд полководца эпохи Возрождения.
Накануне 6 августа вся французская армия была разбита на две большие части. Макмахон занял Эльзас, а император Луи Наполеон расположил свои войска в Лотарингии. Эти две большие армии разделял горный хребет, поэтому о возможной помощи в данной ситуации не могло быть и речи.
В то время, как правое крыло терпело поражение в сражении под Вортом, левое теряло господствующие высоты в районе Саары. В течение каких-то суток французская мечта о славе и о повторении подвига отцов превратилась в самый настоящий кошмар.
Макмахон вынужден был оставить Эльзас, а Луи Наполеон отступил и занял считающуюся неприступной крепость в Метце. Молтке осуществил три успешных сражения и сумел окружить Метц. Луи Наполеону в последний момент удалось сбежать и счастливо достигнуть расположений Макмахона. Император начал уговаривать маршала предпринять контратаку и освободить окруженный форт. Последствия этого решения были неописуемыми. В четверг, первого сентября, императорское правое крыло, изрядно потрепанное в боях, столкнулось с войсками Вильгельма в семи милях от бельгийской границы в районе Седана. Это была небольшая крепость с постройками, относящимися ещё к XVII веку.
Макмахону позиция показалась прекрасной, но генерал Огюст Дюкро, который уже успел приобрести кое-какой опыт в сражении при Ворте, знал, чем все может закончиться: господствующие высоты были прекрасной площадкой для обстрела французских позиций. Макмахон и предположить не мог, какой точностью и какой дальностью боя обладают крупповские пушки, поэтому на окружающие горы он не обратил особого внимания, наоборот, именно горы, как считал маршал, мешали продвижению большого количества вражеских войск. Дюкро с этим был категорически не согласен, но изменить что-либо оказалось невозможным. Согнувшись у костра, с красно-голубым тюрбаном зуавского полка на голове только Дюкро смог ясно и грубо сформулировать, ту горькую правду войны, с которой в недалеком будущем предстояло познакомиться всем участниками этого кровавого спектакля: "Nous sommes dans un pot de chambre, et nous y seron emmerdes" (Мы оказались на самом дне ночного горшка и теперь нам остается лишь ждать, когда на нас начнут срать сверху).
Позиция, выбранная Макмахоном, действительно была похожа на ночной горшок, а в роли дерьма должны были выступить снаряды Круппа (Kruppstahl).
Сражение началось незадолго до рассвета, несмотря на то, что Молтке хотел подождать ещё какое-то время, тем самым дав возможность соединиться двум своим корпусам и завершить окружение. Первый Баварский корпус не выдержал томительного ожидания и в 4 часа утра двинулся на врага, словно призрак, неожиданно появившись перед французскими укреплениями из предрассветного тумана. Французы запаниковали, они начали бросать баррикады и часть войск скрылась в городских зданиях. Прошло ещё какое-то время - и все укрепления были буквально сметены ураганным огнем крупповских батарей.
Как и предсказывал Дюкро, расположившись на господствующих высотах шестнадцать батарей врага за считанные часы беспрепятственно расстреляли всю Зуавскую армию, специально вызванную из Алжира для участия в этой кампании. Вскоре и сам Макмахон получил серьезное ранение. Его с трудом отнесли на носилках в укрытие. Маршал вынужден был передать командование и маршальский жезл прозорливому Дюкро. Новому командующему ничего не оставалось делать, как отдать приказ к отступлению. Армия ещё не была полностью окружена, оставался последний шанс спастись от позора. Но Дюкро отказался подчиняться другой генерал, Эмануэль Вимпфен. Последний горячо настаивал на неожиданной контратаке, которая должна была "проучить прусаков и сбросить их в Рейн". На истошные вопли Вимпфена о том, что "нам нужна только победа", умудренный опытом Дюкро спокойно заявил: "Нам повезет, мой генерал, если сумеем выбраться отсюда". И это не было преувеличением. Методичный огонь немецких батарей с каждым часом становился все интенсивнее. К полудню Молтке двинул свои войска через дорогу, ведущую в Мезьер. Таким образом, он отрезал последний путь к отступлению.