Абрамов Артем Сергеевич. Место покоя Моего

   - Постой, - спокойно и всерьез сказал Пилат. - А как же он сотворил людей по своему образу и подобию?
   - Не понимай эти термины буквально, поднимись над ними. Видишь, я творю этот цветок но своему образу...- Он протянул руку к Пилату, и над ладонью выросло страннйе, не существующее, по твердому знанию Петра, на планете Земля создание. Иешуа назвал его цветком. Его право. Длинные, разноцветные, постоянно меняющие цвет, горящие изнутри холодным огнем длинные щупальца вырастали из ладони, извивались, переплетались, сбрасывали на камни мостовой ослепительные искры, и искры эти какие-то мгновения не гасли, жили. С таким же успехом создание могло оказаться живым существом, этаким инопланетянином из фантастической книжки далекого будущего литературы, только овеществленное знакомыми Петру гипнотическими возможностями Иешуа. Как храм на ладонях перед фарисеем на дворе язычников, позавчера это было, а кажется - сто лет назад... Не бойся, это всего лишь фантом. - Иешуа сжал кулак, и "цветок-инопланетянин" исчез. По мертво молчащей толпе прошелестел то ли вздох, то ли шепот. Петр ощутил горячую волну ужаса. - Но я создал его по своему образу, то есть по тому образу, который представил, придумал и воплотил я сам. И подобие цветка моему образу - абсолютное. Но это совсем не значит, что он похож на меня. Как и мы на Бога. Он создал нас такими, какими хотел, какими представил на созданной до того земле. Сначала у него возник образ, а после он воплотил его подобие... Образ и подобие - понятия в данном случае только философские, не ищи в них конкретности, как это делают книжники и фарисеи, примитивно и плоско трактующие многозначные слова Торы.
   Странно, но Петр не услышал испуга Пилата. Как Иешуа с легкостью принял информацию Петра, так и Пилат не упал в обморок при виде фантома. А вот интерес в нем кипел - невероятный. И еще Петр слышал откровенную симпатию прокуратора к стоящему перед ним осужденному. И возникла она только благодаря самому Иешуа, а не потому, что Петр-Доментиус уговаривал гегемона сделать вид, что поверил назаретянину.
   - Как ты это делаешь? - спросил Пилат.
   - Не знаю, - улыбнулся Иешуа. - Делаю и - все. Видимо, Бог наделил меня разными способностями. И такой тоже не обнес.
   - Поэтому ты считаешь себя избранным Богом?
   И опять Иешуа ответил стандартно:
   - Ты так сказал. Я сам ничего о себе не утверждаю.
   - А то, что ты Царем себя называешь?..
   - Тоже не я. Люди. Им виднее.
   - А Храм грозился разрушить?
   - Зачем? - это спросил уже новый Иешуа, прошедший испытание ночной неудачей. - Вот что я точно говорил - там нет Бога. Храм пуст. Он - только дом кознов, левитов, торговцев. Если я и хочу разрушить Храм, то лишь тот лживый образ его, который коэны вот уже многие годы насаждают в душах правоверных. Их Храм - это дом грязного ритуала. Мой Храм - это дом истинной, чистой Веры и молитвы. Ритуал привязан к определенному месту. К стенам. К жертвеннику. К огню. А для моего Храма не нужны стены. Молиться каждый правоверный может везде, где его настигнет желание. А для Веры вообще не может быть определено место. Никем. Она или есть в душе, или нет ее.
   И все-таки Пилат должен был задать последний-- официальный! - вопрос:
   - Не поднимал ли ты людей на бунт против Империи?
   - Что мне Империя? - удивился Иешуа. - Она далеко. И не мне, Сыну Человеческому, решать за Господа. Если он захочет, то и в Риме прозвучит его слово. А он обязательно захочет. Только извини, гегемон, это произойдет не при нашей с тобой жизни.
   - Ты умеешь смотреть в будущее?
   Иешуа ответил не сразу. Помолчал, огляделся по сторонам, увидел воинов, мертво застывших перед толпой, саму толпу, получившую в подарок только немое зрелище - разговор прокуратора с осужденным велся на незнаемой людом латыни, лишь коэны да Петр с Иоанном все понимали, - поймал взгляд Петра, и Петр услышал совсем неожидаемую им сейчас мимолетную благодарность.
   - Учусь, - ответил Пилату Иешуа.
   Пилат подошел к нему, положил ему руки на плечи, приблизил лицо к лицу и что-то прошептал на ухо. Иешуа улыбнулся, это было видно, и, что-то шепнув в ответ, отрицательно покачал головой. Странно, но Петр не услышал ни вопроса, ни ответа. Он взглянул на Иоанна, стоящего обок, и тот тоже недоуменно разве руками. Блок у Пилата? Или Иешуа заблокировал обоих? Но зачем? И от кого?..
   Пилат легонько оттолкнул Иешуа и повернулся к ожидающим вердикта коэнам.
   - Мое мнение таково, - заявил он громогласно. - Вы ошиблись. Нацеретянин невиновен. То, в чем вы его обвиняете, - чушь и хреновина. Но я не стану опровергать ваши дурацкие выводы: в конце концов, какое мне дело до того, кого вы хотите или не хотите казнить? Но вот ведь какая штука, коэны: мне симпатичен этот человек. Он умен и остроумен, а его ответы на прямые вопросы мне нравятся. У вас праздник, верно?.. Вот я и решил - в порядке исключения, конечно, только по причине хорошей погоды и добрых видов на урожай - ввести разок для себя право праздничного помилования. Я милую нацеретянина, отпустите его с миром, а этих двоих ублюдков - распять. Они пошли против Рима... - И элегантно улегся обратно на роскошное свое "кресло правосудия".
   Вот вам ответ на сомнения Клэр! Прокуратор сочинил - или нечаянно предвидел его, как будет угодно! - закон, который появится в Риме только через три с половиной столетия; об амнистировании в дни празднования христианской Пасхи заключенных, сначала только не бунтовавших против Императора, а чуть позже - и вообще всех.
   И христиан еще нет, и Пасха их еще не придумана, а Пилат уже рискует миловать.
   Пока все текло по задуманному и договоренному плану, считал Петр. Тем более - суд идет на латыни. Народ безмолвствует, просто ничего не понимая.
   Кайафа рискнул подойти ближе к "селле".
   - Прости за прямоту, гегемон, но ты не прав. - Смелым он был все же человеком, осторожным, нерешительным, но - не трусом. Если уж он в чем-то себя убедил, отличник, - не свернешь его даже на ходу сочиненным новым римским правом. Пусть даже "в порядке исключения". - Я признаю твою власть. Но давай спросим народ. В Римском праве есть формула: "глас народа - глас Божий".
   - И не подумаю, - ухмыльнулся Пилат. - Ты меня Римским правом не дави. Это не ваша Тора, я его читал и знаю. Там есть и другая формула; "пустой глас народа да не будет услышан". Да и молчит твой народ, как будто языки всем повырывали... Все, Кайафа, проехали.
   - Хорошо, ты не видишь его вины в подстрекательстве людей к бунту против нашей Религии. - Кайафа не сдавался, продолжал настаивать, отрабатывал заданное. - Но он же тебе прямо сказал, что его Бог рано или поздно придет в Рим. А что это, если не прямой вызов имперской религии и имперскому правопорядку? Еще раз прости меня, гегемон, но я вынужден буду написать Цезарю Тиберию петицию о том, что ты, не таясь, в открытую поощряешь бунтовщиков против правления Рима даже не в провинции - в самом Риме.
   Пилат резко поднялся, шагнул к Кайафе:
   - Ты угрожаешь мне, коэн-гадол? Тебе надоело твое место? Кому поверит Цезарь - мне или тебе?
   - Я не угрожаю тебе, гегемон. Я просто уважаю наши законы и наши обычаи. И прошу тебя уважать их. Как уважил их Цезарь, когда ты хотел водрузить в Храме свои знамена... Будь справедлив и логичен, гегемон: лучше одному - пусть, по-твоему, и невинному - умереть за многих, чем всему народу пострадать из-за одного. А уж если тебе и захотелось кого-то помиловать, помилуй Варавву.
   Все-таки он вел себя достойно и довольно бесстрашно, считал Петр, несмотря на разнузданное хамство прокуратора. Забавно, что они оба толково делали одно и то же дело. Правда, с разных позиций.
   - Ну уж вот тебе в одно место, а не Варавва! - рявкнул Пилат, ударив ребром правой ладони по внутренней стороне левого локтя и задрав руку со сжатым кулаком под нос первосвященнику. Исторический, оказывается, жест...
   Прошел быстро по площадке ото рва до рва, заложив руки за спину, вернулся, снова пошел. Думал. Или хорошо делал вид, что думал. Остановился. Крикнул куда-то в ворота:
   - Воды мне!
   Священники застыли, не понимая, что сейчас произойдет.
   -Двое солдат, словно только и ожидали приказа, возникли из ворот. Один нес глиняный кувшин с водой, а второй - бронзовую чашу, явно финикийского или египетского изготовления, которую украшала тоже бронзовая коровья голова. Можно было улыбнуться над странной фантазией художника, сделавшего этот сосуд, но не оценить гениальное остроумие Пилата Петр не мог. Он не только отыскал в Торе ну пусть не в Торе, пусть в "Септуагинте", в толковом греческом переводе Ветхого Завета, - стихи об омовении рук, но и отметил, что оное омовение обязано происходить "над головою телицы". Петр-Доментиус в разговоре с другом Понтиём опустил эти слова, поскольку телица по тексту должна быть "зарезанной в долине", а где и в какой долине ее взять Пилату. Так ведь выкрутился, разыскал где-то - неужто люди его прошерстили лавки торговцев поделками из бронзы и меди? - дурную миску с головой коровы и сейчас предстанет перед священниками во всей убедительности их Закона.
   Хорошо ли слова выучил?..
   Солдат поставил бронзовую емкость между прокуратором и первосвященником, Пилат сложил ладони Горсточкой, кивнул второму солдату: мол, поливай. И принялся тщательно тереть руки.
   - В твоем Законе сказано. - Не прерывая процесса, обратился к Кайафе: - "И все старейшины города того, ближайшие к убитому, пусть омоют руки свои над головою телицы... И объявят и скажут:
   "Руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели..." - Стряхнул капли воды на камни, снял с плеча солдатика чистое полотнище, тщательно вытерся. - Я умыл руки, Кайафа. Я чист перед твоим Богом. Так что вся вина за смерть нацеретянина падет на твою голову.
   Он отлично выучил слова. Хам хамом, а ума, смекалки и здорового любопытства у него не отнять. Оба - отличные экземпляры: что Кайафа, что Пилат!
   Кайафа молчал. Петр чувствовал, что первосвященник потрясен увиденным и услышанным. Потрясен, не верит, не понимает, потому что совсем не ожидал. А народ понял. Зашумел. Кто-то крикнул:
   - Он снял с себя вину. Так в Законе...
   Петр взглянул на Иешуа: тот смеялся.
   Зато Варавве было не до смеха. Как и его подельнику. Никого не пощадил прокуратор, вопреки евангельским утверждениям, а народ безмолвствовал: слова ему никто не давал.
   ДЕЙСТВИЕ- 5, ЭПИЗОД - 2
   ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан
   Римские солдаты, охранявшие осужденных, повели их в крепость. Ворота медленно закрылись: процедура подготовки к распятию, по мнению Пилата, не требовала праздных зрителей. Но толпа не расходилась. Более того, опять вопреки евангельским текстам, да и собственным размышлениям Петра вопреки, никто из собравшихся перед каменным пятачком у входа в крепость Антония не Орал хулы развенчанному Машиаху, не пел, не плясал. Наоборот, люди ощущали себя придавленными случившимся, они не понимали, что произошло, не укладывалось у них в головах признанное ими божественное величие Машиаха, Царя Иудейского, и его поистине загадочное ничегонеделание, словно он сознательно шел на смерть. А если сознательно, если смерть для него есть некая цель, пока непонятная апологетам, но явно ими ощущаемая, то стоит подождать, узнать, увидеть продолжение. Что-то да произойдет! Не может посланник Божий, умеющий лечить умирающих и оживлять умерших, разрушать и строить, даже на ладонях своих или собеседника возводить храм или выращивать странный цветок, не может чудотворец покорно и рабски идти на позорную казнь...
   Роптала толпа. Недоумевала. Мучилась. Но никто не расходился. Ждали...
   Непрерывно рыдала мать Мария. Даже тезка ее из Магдалы давно осушила слезы и все прижимала плачущую женщину к своей груди, укачивала ее, будто малого ребенка. Ученики молчали, как и все кругом. Для них непонятка началась еще сседера, с ухода Иешуа в Гефсиманский сад, в Гат-Шманим, с какой-то отчужденности его qto всех в праздничный вечер, а потом - с полного непротивления аресту. Сейчас она лишь логично - или нелогично! - продолжилась. Ну, говорил он: ударят тебя по правой щеке - подставь левую. Тоже не очень понятно - зачем подставлять,, но уж ладно, поверили на слово, как всегда верили, но всегда-то он объяснял сказанное или сделанное, а сейчас он - за воротами крепости, далеко ото всех, и нет объяснений...
   Петр мог бы что-то растолковать, но Петр тоже молчал, думал о чем-то своем. И вдруг спросил удивлённо:
   - А где Иуда?
   - Остался в доме камнереза, - ответил Симон. - Плох он был, совсем идти не мог, слов не понимал. Мы его трогать не стали. Камнерез обещал, что присмотрит..,
   Петр кивнул согласно: дома так дома. Его мучило отсутствие мысленного контакта с Иешуа. Очень хотелось верить: тот снимет блок, потому что Петр заставил - именно так! - поверить Иешуа в неизбежность и необходимость смерти на кресте, пусть псевдосмерти, техника ее Иешуа доступна, но все же временного исчезновения из списка живых. Петр заставил поверить - Петр должен повести ученика к Голгофе, шаг за шагом его вести, продолжая начатый на Елеонской горе разговор, потому что он, разговор этот, - вернее, непредставимая тема его, заставившая Иешуа поверить Петру, - будет тем наркозом или, если угодно, темвоздухом, который поможет ученику выстоять, вынести самое страшное для него сегодняшнего - публичное унижение, смысл коего не объяснен верящим в него, а без объяснений - непонятен. Иначе: унижение - род предательства. Говоря привычным Библии языком: пастух предает паству, приняв нелогичную смерть...
   Хотя почему нелогичную и необъясненную? Сказано пророком Исайей: "Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем, и ранами Его мы исцелились".
   Мало кто - кроме разве священников - знает сегодня эти слова. Именно их ждут от Петра ученики? Он им напомнит слова пророка. А кто напомнит их тем тысячам, что поверили Машиаху и ради его победы пришли в Иершалаим?.. Еще должен появиться неизвестный пока апостол Павел - только не бросать, не утерять мысль о необходимости его скорейшего появления! - который напишет в Послании к римлянам: "Но Бог свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками". Просто и ясно: мы - грешники, так и не сумевшие до конца, полностью поверить в Царство Божье, поэтому Машиах пошел на смерть, чтобы устыдить нас. И научите верить. Простенько, но всем понятно.
   Павлу, конечно, будет легче, коли он появится, уж как и откуда - время подскажет. Но он станет обращаться к единомышленникам, к христианам, а пока и слова-то такого не существует, не говоря уж о движении...
   И тут открылись ворота крепости, оттуда вышел пеший отряд воинов, вооруженных не только мечами, но и пиками. А следом шли, вернее, плелись трое осужденных, таща на себе тяжелые деревянные, грубо обструганные кресты. Все трое были людьми не слабыми, в обычное время такая ноша не показалась бы им слишком тяжкой, но сейчас...
   Спортивный гуру Петра, некогда учивший его премудростям рукопашных боев, секретам виртуозного владения собственным телом, умению поднимать непосильные обычному человеку веса, любил повторять; сначала убери из головы все плохое, а потом берись за вес. Или - подступай к противнику. Или - садись в растяжку... "Берись за вес" - это сейчас самый близкий пример. Плевать Петру на зилотов, но что до Иешуа, то вряд ли он в силах "убрать из головы все плохое". Слишком много его накопилось, плохого, - и в голове, в душе, а крест тяжел и неудобен и путь длинен. И еще эти римские сволочи по кретинической злобной традиции исхлестали осужденных бичами, исполосовали тела, а Иешуа сверх того нацепили на голову нечто вроде венца, скрученного из местного колючего терновника, который зовется арамейским и длинные кривые шипы которого до крови расцарапали лоб.
   Кстати, о пути. Петр назвал привычное имя - "Голгофа", а что это значило, не ведал. Не знал он в Иерусалиме или в окрестностях такого места, никогда не слыхал о нем, а камень, часть которого спрятана за стеклянной стеной в современном Петру Иерусалиме, в Храме Гроба Господнего, вряд ли пригоден для того, чтобы вбивать в него пусть снизу-заостренный, но деревянный и громоздкий вертикальный брус креста. Вспомнил; есть круглый невысокий холм сразу за западной стеной города, неподалеку от башен Иродового дворца. Не он ли считается финалом крестного пути?.. Голгофа - искаженное арамейское слово "гулгулта", вольный перевод на русский - темечко, верхняя часть черепа. Выстроил мысленно маршрут по своему Иерусалиму, по его узким улочкам, заполненным туристами и торговцами всякой сувенирной дребеденью, наложил туристский маршрут, называемый "Виа Долороза" на легко представляемую схему сегодняшнего города. Да, похоже, что именно этот холм назовут Голгофой, все сходится. Сейчас там - обыкновенная городская свалка, одна из многих. Не самое удачное место для смерти...
   И сам себя остановил: а почему не удачное? Именно здесь и должен принять мученическую смерть человек, который был избран Богом для самой великой и одновременно удивительно ясной, даже простой цели: открыть миру и людям возможность жить с верой в то, что есть способ сделать жизнь лучше, самому стать чище, детей воспитать в добре... Если и спустя две тысячи лет, когда точное понятие "знаю" в любой области человеческого существования вытеснило зыбкое "верю", вера эта, подаренная Христом, по-прежнему сильна и могущественна. Сруби ветку - и я там, подними камень - и ты найдешь меня под ним... Почему я, думал Петр, должен молиться Христу, изображенному на золотом распятии, украшенном драгоценными камнями, стоящем в богатом храме среди икон в золотых ризах? Он был - нет, пока точнее слово "будет" - распят на свалке, посреди людского, шумного моря, среди нищих и убогих, отчаявшихся и уверовавших, среди тех, ради которых он жил, служил и пошел на смерть.
   Высокопарно, но - факт. Он жил среди грешников и умер, провожаемый ими. На грешном месте, ибо что есть свалка?.. И очень не любил праведный Храм за то, что тот велик, богат и надменен.
   Парадоксально, но с приходом христианства ничего не изменилось. Во имя Христа понастроили великие, богатые и надменные храмы. То, что он не принимал всем существом своим. Интересно, если бы он увидел наяву то, о чем только начал рассказывать ему Петр, какова была бы реакция?..
   Теоретический вопрос. Опустим его...
   "Ты слышишь меня, Иешуа?" - спросил мысленно Петр.
   И почувствовал ответ:
   "Слышу, Кифа".
   "Не ставь блок. Я хочу говорить с тобой. Ты не против?"
   "Нет, Кифа. Говори. Мне будет легче..."
   "Тебе тяжело ?"
   "Я не крест имею в виду. Я чувствую себя предателем..."
   Петр предполагал это.
   "Кого ты предал? Тех, кто верил и верит в тебя? Они не остановятся... Знаешь, как. будет называться новая Религия, которую начал ты?.. Христианство. От греческого "Христос".
   "То есть Машиах?.. Ты говорил, что все будет освящено моим именем..."
   "Прости мне высокий стиль, но сейчас ты идешь путем к бессмертию. И своему, и нашей Веры".
   "Ты всегда был склонен к высокому стилю... Странное сочетание: умереть, чтобы стать бессмертным... Я останусь жить?"
   "Иешуа, ты меня спрашиваешь?.. Это в твоих силах. Умри для всех - это дело техники".
   "Да, я смогу".
   "И отключи боль".
   "Это совсем просто".
   "Один вопрос, если можно... Что тебе шепнул Пилат?"
   "Он нормальный мужик, только - раб обстоятельств. Он сказал, что не может спасти меня, но очень хочет. Я ему ответил, что не в обиде на него и не держу зла. Ион успокоился. Ему, как и многим, хватило слов..."
   "Человеку нужны слова... Ты сам говорил: кто-то ищет в них отражение жизни, кто-то - ее глубинный смысл".
   "Я говорил иначе".
   "Суть та же. Вера, которую ты принес и которую назовут христианством, основана всего на четырех коротких историях твоей жизни, на четырех евангелиях..."
   "С греческого-"благая весть"?"
   "Правильно. Их создателями назовут четырех твоих учеников. Они принесут в мир благую весть о Христе".
   "Кого именно и почему только назовут?"
   "Иешуа, тебе не тяжело нести крест? Ты же весь изранен..."
   "Кифа, не отвлекайся. Ты же знаешь, что я умею убирать боль, а крест не так и тяжел..."
   "Между прочим, по евангелиям римляне забрали у тебя крест, потому что ты ослаб и не мог его нести, и отдали некоему крестьянину Шимону Киринеянину, шедшему с поля".
   "Так не будет! Что за глупость! Мой крест - мне и нести. Каждый должен сам нести свой крест".
   "Хорошие слова! Они станут крылатыми для будущих христиан".
   "Ты так думаешь?"
   "Я знаю это. Они уже стали крылатыми":
   "Их же никто не слышал, кроме тебя..."
   "Значит, услышат. Или от меня, или от тебя - если ты не забудешь к месту сказать их после своего Воскресения".
   "Воскресение - это по евангелиям ? Ты не ответил: кого назовут их создателями? И почему моя простенькая мысль о своей ноше так противоречит содержанию евангелий ? Я об этом Шимоне:.."
   "Кто создатели?.. Очень трудный вопрос. По моему разумению; двоих мы знаем. Это наш брат Йоханан и бывший мытарь Левин, прозванный Матфеем. Во всяким случае, их имена стоят во главе текстов, а они ли написали или с их слов... Даст Бог - узнаем... Еще одно будет приписано Марку, племяннику Йошиягу, левита, который нас третьего дня впустил в Храм через Овечьи ворота. Он войдет в число твоих ближайших учеников, апостолов, под именем Варнава. А четвертое припишут некоему Луке. Кто он -пока не знаю. Но именно у него в тексте есть ключ к тому, как будут созданы эти четыре твоих жизнеописания. "Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то и рассудилось мне, по тщательному исследованию всего с начала, по порядку описать..."
   "Сначала было Слово?.."
   "Как всегда. И как всегда, слово было - Бог".
   "Хорошо, Лука не был очевидцем, я не знаю никого под этим именем. Но Йоханан и Матфей - вон они идут..."
   "Не знаю, Иешуа, честно - не знаю. Йоханан говорил мне, когда еще был Крестителем, что делает какие-то записи. Я их не читал. Возможно, он напишет сам. Возможно, кто-то - с его слов... Матфей - человек грамотный, бывший мытарь, тоже может сам написать. Но так ли будет -не ведаю... Поживем увидим..."
   "Поживем, Кифа?"
   "Иного не мыслю..."
   Он даже не пытался блокироваться потому что и вправду иного не мыслил, нечего было скрывать от собеседника.
   Тот шел легко, улыбаясь мысленной беседе, и люди, бежавшие впереди и сзади процессии, передавали друг другу: он улыбается. Он улыбается - значит, он что-то задумал, как всегда, как обычно. Еще не конец, надейтесь, люди... Хотя были и те, кто не знал о Машиахе, а если знал, то не верила него, кто швырял вслед процессии гнилые фрукты и даже камни, что заставляло солдат - поскольку фрукты и камни не выбирали цели - замахиваться на толпу копьями, больно бить щитами подвернувшихся под бок неловких любопытных. Ну и крики, конечно: "Машиах, мы верим тебе!" - с одной стороны, а с другой - "Кого ты можешь спасти, самозванец, если не спас себя?" Что-то в этом роде, Петр особенно не прислушивался...
   Петр и остальные ученики шли позади солдат, поэтому Петр только чувствовал улыбку Иешуа, но не видел лица. Путь оказался не столько длинным, сколько медленным - из-за того, что и солдаты не спешили, и осужденные еле-еле ноги передвигали - это о Варавве и его напарнике, они же не владели способностями Иешуа управлять своим организмом, - да и пока шли на север по отнюдь не широкому Терапийону, очень мешала толпа. Но как только выбрались за городскую стену, повернули к югу, к Иродовым башням, дело пошло быстрее. В два часа шесть минут пополудни были на месте.
   Место оказалось - полностью из представлений о нем Петра. Сам он ни разу не гулял, естественно, по свалкам, но имел о них более-менее четкое представление хотя бы по старательно загаженным ближним окрестностям жилья бедноты за городскими стенами. По этим пристеночньм полупещерным муравейникам, где никто не удосуживался отнести пищевые отходы, прочий мусор, экскременты даже пусть на полкилометра от места сна и еды, чтоб не смердило. Чтоб детишки не болели... Грязное все же животное - человек, и так - во все времена. В современных Петру мегаполисах тоже были свои бидонвилли, куда нормальные люди старались не попадать. Тот же север Гарлема в Нью-Йорке - ничего там за минувшие двести лет не изменилось! Бедность и грязь - сводные сестры...
   Вокруг невеликого по размерам, зато обильно загаженного и зловонного холма, что позже назовут Голгофой, тоже теснились пещерки, сложенные из неотесанных кусков известняка, откуда, при виде процессии с крестами, немедленно выползли любознательные обитатели. Еще бы: зрелище грядет! Кто-то узнал Машиаха, кто-то не знал его, поэтому реакция местной публики на явление казнимых оказалась той же, что и внутри города. Кто-то вопил славу Учителю, кто-то - хулу. Все это пролетало мимо Иешуа, он не слышал ни славы, ни хулы, он был сосредоточен, как богомол, даже от Петра на время отключился, поскольку предстояла самая страшная - и зрелищная для малопочтенной публики! - церемония: распятие.
   Осужденные свалили кресты на землю. Трое солдат начали сноровисто копать ямы для них. Процесс шел легко, земля была податлива, видимо, копана-перекопана не раз, вон - Петр заметил - неподалеку валялись еще не разграбленные, не пошедшие в огонь остатки прежних крестов. Место казни не выбирали - оно существовало и ранее. Как существовали подобные, видал Петр, и на других близких пригородных пустырях. Солдат во все времена понапрасну далеко не ходит и глубоко не роет...