Абрамов Федор Александрович. Пути-перепутья (Пряслины - 3)

   - Да, - рассмеялся Михаил, - а ведь действительно петушиный фронт.
   - Вот я и спрашиваю, как у тебя дела на петушином фронте. Перешагнул за поцелуйные отношения с Раечкой?
   - Раечка - девка.
   - Все когда-то были девками.
   Мишка махнул рукой - всегда на этом месте буксует. Подумаешь, секреты государственные у него выспрашивают! Пробурчал:
   - У нас чего - известно. Ты лучше про городских. Как они?
   - Да все так же. Существенных расхождений не наблюдается. Ни в рельефе местности, ни в натуре. Первым делом хомут на тебя стараются надеть. - Егорша помолчал немного и блаженно улыбнулся. - У меня хохлушечка одна была, пухленькая такая курвочка, черные очи... Ну, умаялся. Я так, я эдак - из себя выхожу. Всё мимо, всё за молоком. А ей, видишь, по-хорошему хочется. Чтобы на семейную колею, значит... Ладно, хрен с тобой - получай обещание - поженимся. Ну и понятно, первый угар прошел - она счет: женись. Э-э, нет, говорю, коханочка (это у них навроде нашей дролечки), ежели ты, говорю, хотела, чтобы я женился на тебе, надо было подол покрепче в зубах держать. "А как же, говорит, честное слово ты давал?" Ну, говорю, ты еще с быка, когда он корову увидел, честное слово возьми. Солдат, говорю, одной присяге верен, понятно тебе, а всякие там слова и обещания для него не в счет...
   Михаил сказал:
   - А говорят, теперь служить против прежнего тяжельше, никуда из казармы не выпускают.
   - Ну правильно! - живо согласился Егорша. - Только много ли я в этой самой казарме кантовался? А потом - у генерала стал шоферить - знаешь, какой у меня горизонт был? Сегодня мотаешь в один полк, завтра в другой, послезавтра в округ, в субботу - "подать машину в девятнадцать ноль-ноль. На рыбалку едем. С пикником". - Последнее слово Егорша выговорил с особым старанием, но, как он и предполагал, Мишке это слово ничего не говорило.
   - Пикник, - начал разъяснять Егорша, - это та же рыбалка на свежем лоне, только с бабами и с большой выпивкой. Понимаешь, у начальства в летний период заведено так: в выходной день за город. А то и в субботу иной раз шпарят, прямо на ночь... Н-да, была у меня одна история на этом самом пикнике...
   - Какая?
   - Да такая, что только здесь и рассказывать, за две тысячи от места происшествия.
   Егорша выждал, пока Мишка закручивал себя в нужном направлении (это перво-наперво - передох, ежели хочешь по черепу ударить), и спокойно, даже как бы с ленцой объявил:
   - С генеральшей маленько в жмурки поиграл.
   - С женой генерала? Ври-ко!
   - А чего врать-то? Правды не пересказать. Ты думаешь, раз генерал - по всем делам генерал? Естество и природность как у всех протчих. После пятидесяти в долгосрочный отпуск. Весной дело было. Крепко подвыпили - первый пикник на лоне был. Меня это подзывает к себе генерал. Стакан коньяку полнехонький. И вот такую балясину мяса жареного на железном шомполе шашлыком называется, только что повар Иван Иванович с огня снял. "Выпей, Суханов, и чтобы через пять часов как стеклышко. Понял?.." - "Так точно, товарищ генерал-майор. Есть через пять часов как стеклышко". Ну, выпил я, залез в свой ЗИС, прямо на заднюю подушку - вот как хорошо! Знаешь, у ЗИСа целый диван на заду. Ладно, спит солдат - идет служба. А через энное время стук в дверцу: жена генерала. Замерзла. Ну я, конечно, моменталом: пилотку в руки и пожалуйста - свободно помещение. А она как толкнет меня обратно...
   - Жена генерала?
   - А кто же еще? Свидетелев в таком деле не бывает...
   У Мишки веревкой вдруг сошлись выгоревшие за лето брови над переносьем, а желваки на щеках как собаки - так и забегали, так и забегали взад-вперед, только что не лают. В чем дело? Сидели-сидели два друга-приятеля на теплом солнышке, под кустиком, обменивались мирно опытом под водочку с берестяным душком - и вдруг трам-тарарам и гроза на ясном небе. Позавидовал? Генеральша эта самая в печенки въелась?
   - Объясни свое поведение, - потребовал Егорша. - У нас старшина Жупайло, знаешь, как в этом разе делал?
   Мишка вскочил на ноги, морду в землю - прямо дугой выгнулась косматая, давно не стриженная шея - и наутек. Не в обход по тропинке, а напрямик, через кусты, - только треск пошел.
   Яростно залаял Тузик.
   Егорша схватил недопитую бутылку, шарнул, как гранату, в сторону собачонки - задавись, сволочь! - а потом встал, отряхнул гимнастерку и бриджи, затянул ремень на последнюю дырочку, так что ящиком расперло грудь, и пошел, не оглядываясь, на дорогу, по которой только что верхом проехал Лукашин.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   1
   Туман, туман над Пекашином...
   Как будто белые облака спустились на землю, как будто реки молочные разлились под окошками...
   Редко, очень редко на пекашинскую гору забираются туманы, все больше вокруг деревни ходят. Низом, по подгорью, по болоту. Но уж когда заберутся прощай белый свет: в собственном заулке ничего не увидишь.
   Да, подумал Михаил, стоя на крыльце и поеживаясь от сырости, сегодня до обеда нечего делать в поле.
   Он бросил недокуренную папиросу, с криком влетел в избу:
   - Федька! Татьяна! Живо за грибами!
   Федька заворочался на своих полатях только тогда, когда Михаил проехался кулаком по лопатинам, а Татьяна, та и вовсе голоса не подала из своего девочешника. И как тут было не вспомнить Петьку да Гришку! Те, бывало, команды не ждут, сами все уши прожужжат: "Миша, за грибами ехать надо... Миша, заморозки скоро начнутся..." - а уж утром-то в день выезда на бор только пошевелишься чуть-чуть - как штыки вскочат.
   Вчера наконец от Петьки и Гришки получили письмо. Дурачье - двадцать копеек на марку пожалели, с Гриней-карбасом из Водян послали, а Гриня в районе накачался - замертво, как бревно лежачее, мимо Пекашина провезли. И вот только вечор, через десять дней, занес - Михаил как раз с поля приехал, когда Гриня в заулок ввалился: "Мишка, ставь полбанки - письмо от брательников". Вести были что надо: учатся! Сошел с рук Тузик, и, хоть в доме не было ни копейки, Гриню угостили: под дрова четвертак у Семеновны заняли.
   Михаил вышел из дому один. Татьяне и Федьке, оказывается, в школу сегодня идти, а матери и подавно нельзя: корова, печь, Вася...
   В тумане он прошел заулок, задворье и вдруг подумал про Лизку, про Егоршу: а им-то грибы надо?
   2
   К Ставровым Михаил подкатил на телеге.
   По привычке он гулко забухал сапогами на крыльце боковой избы - подъем, подъем! - и только наткнувшись на мокрый кол в воротах, вспомнил, что Егорша и Лизка на днях переселились в передние избы.
   Открыла ему сестра.
   - Чего такую рань? Мы ведь еще дрыхнем... - И, стыдливо потупив глаза, отступила в сторону.
   Зато Егорша - ни-ни, одеяла на голое брюхо не натянул. И вообще, зубы стиснуты, глаза в потолок - пошел ко всем дьяволам!
   Понятно, понятно, сказал себе Михаил. Не понравилось, как я вчера на поле вскипел. А кто бы не вскипел на его месте, когда перед тобой петушиные подвиги расписывают, сестру твою родную предают да в грязь топчут?
   Однако он сейчас и виду не подал, что накануне между ними черная кошка пробежала.
   - Давай, давай! Мигом! Солдат еще называется! Он схватил Егоршу за ноги, стащил с постели, вольготно раскинутой посреди избы, - совсем как в былые времена! - кивнул на белые, наглухо затканные туманом окна:
   - Грибы наказывали, чтобы мы в гости приехали. Заждались, говорят.
   - А ведь это мысля! - сразу воспрянул Егорша.
   - Мысля! Молчи уж лучше - не трави душу. Умные люди с вечера о грибах думают.
   - Да в чем дело? - спросил Михаил у насупленной сестры.
   - Со стиркой я вечор разобралась. Оля выходной дала - дай, думаю, приберусь немного...
   - Ерунда! - успокоил сестру Михаил. - Стирка и до вечера подождет.
   Все решила команда Егорши. Тот, нисколько не думая про спящего сына, заорал как в казарме:
   - Разговорчики! Пять минут на сборы. Понятно?
   Собирались весело, со смехом, с шутками. Егорша - дурь в голову ударила начал притворно выговаривать Михаилу, зачем он не подождал, сон ихний оборвал на самом интересном месте - нарочно, чтобы вогнать в краску Лизку, и та, конечно, не выдержала - выскочила из избы.
   - Ты бы все-таки эту жеребятину оставлял за порогом, когда в свою избу входишь, - с мягким укором посоветовал Михаил.
   - А между протчим, - Егорша по-прежнему в этом слове старательно нажимал на "т", насчет этой жеребятины самой, знаешь, какое мненье у кобыл?
   Последовал похабнейший анекдот, и Михаил первым затрясся от смеха.
   Лиза не возвращалась. Умылся и оделся Егорша, Вася успел проснуться, а ее все не было.
   Наконец забрякало железное кольцо в воротах.
   Михаил по-свойски закричал было на переступившую порог сестру и прикусил язык: Лизка была не одна. Вслед за Лизкой в избу входила Раечка.
   Егорша от радости подпрыгнул чуть ли не до потолка - любил компанейскую жизнь:
   - По коням!
   А Михаил только посмотрел на свою сестру, на ее сияющие зеленые глаза и все понял. Нет, ей мало быть счастливой самой. Она хотела, чтобы и брат был счастлив.
   3
   В Пекашине, если не считать заречья, самые грибные места за навинами и в Красноборье.
   Занавинье грибом богаче, особенно солехами, да и ягоды там всякой больше, но Михаил решил ехать в Красноборье. Во-первых, надо Васю к матери забросить, а это как раз по дороге, а во-вторых, в занавинье сегодня сыро - до последней нитки перемокнешь.
   Егорша, как только сели на телегу, начал травить анекдоты - на всякий случай у него притча да присказка. К примеру, Лизка спросила у Михаила, не забыл ли он свой нож, надо бы дырочку у коробки провертеть, ручка разболталась - пожалуйста, анекдот о дырочках...
   Конь бежал ходко. За разговорами да за смехом и не заметили, как проскочили мызы, выехали к Копанцу.
   Там кто-то уже был - в сторонке от дороги, под елью, горбилась лошадь. А пока они ставили своего коня да разбирали коробья, объявились и грибники Лукашин и Анфиса Петровна, оба с полнехонькими корзинами желтой сыроеги.
   - Покурим? - предложил Лукашин.
   Михаил промолчал, вроде как не слышал, а из женщин - из тех и подавно никто не поддержал председателя: раз приехали в лес, какое куренье?
   Но Егорша, конечно, зацепился.
   - Шлепайте! - крикнул он. - Догоню.
   Рассыпались вдоль ручья. Места хорошие: холмики, гривки, веретейки. Всего тут бывает толсто - и гриба, и ягод.
   Лизка, глупая, сразу же отскочила в сторону, якобы для того, чтобы пошире ходить, а на самом-то деле дурак не догадается, что у нее на уме. Хочет оставить их вдвоем с Раечкой, создать, так сказать, соответствующую обстановку.
   Раечка кружила у Михаила под носом, он постоянно натыкался на ее широко распахнутые голубые глаза - они, как фары, высвечивали из тумана, звали, манили к себе, хотя тотчас же и пропадали. Но Михаил и шагу не сделал в сторону Раечки. Что-то удерживало, останавливало его. Только раз он, пожалуй, был самим собой с Раечкой - недели две назад, когда вечером столкнулся с ней возле школы. Да и то, наверно, потому, что навеселе был. А во все остальные встречи он будто узду чувствовал на себе.
   Все-таки в одном месте они оказались впритык друг к другу. Это у муравейника, где спугнули глухарку.
   Глухарка взлетела с треском, с громом, так что не только Раечка насмерть перепугалась - он, Михаил, от неожиданности вздрогнул. Потом он поднял с муравейника рябое, с рыжим отливом перо, оброненное птицей, понюхал:
   - Чем, думаешь, пахнет?
   Тут их догнал Егорша. Все было тихо, спокойно, и вдруг свист, гуканье, верещанье - по-собачьи, по-кошачьи, по-всякому, а потом и прибаутка на каком-то нездешнем мягком говоре:
   " - Мамка, а мамка? У грибов глазы есть?
   - Не, дочка.
   - Врешь, мамка. Когда их едять, они глядять".
   - Ты лучше, чем зубанить-то, покажи, что набрал, - спросила, улыбаясь, подоспевшая к ним Лиза.
   В берестяной коробке у Егорши перекатывалась горстка мокрых, запорошенных старой рыжей хвоей козляток, каких они, Пряслины, вообще не берут. У Раечки тоже было негусто, зато у Лизки - полкороба. И какие грибы! Желтые маленькие сыроежки (самые лучшие грибы для соленья), масляные грузди, рыжики... А меж них красная и синяя строчка из брусники и черники пущена. Это уж специально для красоты.
   Впрочем, Лизкин короб никого не удивил. В Пекашине - это всем известно нет ягодницы и грибницы, равной ей. Сама Лизка этот свой дар объясняла просто - тем, что ее бог наградил зелеными глазами, которые сродни всякой лесовине. "Вот они, грибы-то да ягоды, - говорила она в шутку, - и выбегают ко мне по знакомству, когда я иду по лесу, только подбирай".
   Довольная, широко скаля свой крепкий белозубый рот, Лиза переложила половину своих грибов в коробку Егорши, шлепнула игриво по спине - носи, мол, раз лень самому собирать - и только ее и видели: умотала.
   Первые коробья наполнили довольно быстро - к телеге подошли, еще туман ходил по лесу.
   От мокрой Раечки шел пар - вот как она бегала, чтобы не подкачать. Потому что, как там ни пой, а неудобно девушке, да еще невесте, с пустым коробом к телеге выходить.
   На этот раз Михаил покурил сидя, без особой спешки - имеет право! - затем вынес на обсуждение вопрос, что делать дальше. В запасе у них часа полтора куда двинем? В сторону поскотины, чтобы пособирать на луговинах волнух и рыжиков, или побродим в сосняке на речной стороне, то есть в том лесу, который, собственно, и принято называть Красноборьем?
   - В сосняке! В сосняке!
   Другого ответа он и не ожидал. Так у пекашинцев испокон веку: уж если довелось тебе забраться в Красный бор, то хоть немного, а покружи в приречном лесу. Грибов да ягод тут, может, много и не наберешь, а на свет белый глянешь повеселее. В любую погоду в Красному бору сухо. И светло. От сосен светло. И от самой земли светло, потому что земля тут беломошником выстлана.
   4
   Обратно шли пешком - телега в два этажа была заставлена коробьями с грибами.
   Лиза была довольнехонька: быстро обернулись. Когда подъехали к Синельге, туман еще был под горой.
   Конь легко взял пекашинский косик и мог бы без передыха дотащиться до дому, но Егорша крикнул: "Перекур!" - и конь послушно стал.
   Лиза и Раечка, как водится у женщин, начали прихорашиваться, перевязывать на голове все еще сырые платки, Егорша занялся сапогами - в деревню въезжаем, - и только Михаил ни рукой, ни ногой не пошевелил. Потом - как-то совсем машинально - он повел глазами по Варвариным, веселым от солнца окошкам и вдруг вздрогнул всем телом: ему показалось, что из глубины избы поверх белой занавески на него смотрят знакомые темные глаза.
   Он, как ошпаренный кипятком, повернул голову к Егорше - тот, к счастью, не глядел на него, вицей огрел коня.
   Взглянуть второй раз в окошко у него не хватило духу.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   1
   На Севере сенокос обычно начинают с дальних глухих речек, так как траву там только тогда и высушишь, когда солнце жарит. В таком же примерно порядке убирают и с полей: сперва на лесные навины наваливаются, а потом уж зачищают все остальное.
   У Михаила в бригаде из дальних полей недожатой оставалась Трохина навина тот самый участок, на котором вчера соизволил навестить его Егорша. Но сегодня после такого тумана нечего и думать было о Трохиной навине - низкое место. Поэтому, чтобы не терять даром времени, он после обеда перегнал жатку на Костыли - так называются поля за верхней молотилкой.
   Работа на этих Костылях - все проклянешь на свете: холмина, горбыли, скаты. За день и сам начисто вымотаешься, и с лошадей не один пот сойдет.
   Но весело.
   Деревня за болотом как на ладони. Кто по дороге ни прошел, ни проехал всех видно. Обед по сигналу. Как только взовьется белый плат над крышей своего дома, так и знай: Татьяна и Федька из школы пришли.
   Но самое главное веселье, конечно, молотилка у болота, к которой вплотную подходят поля. К бабам на зубы попадешь - изгрызут, измочалят, как сноп, а чуть маленько зазевался - чох из ведра водой, а то и с жатки стащат. Навалится со всех сторон горластая хохочущая орда - что с ними сделаешь?
   Сегодня Михаил с удивлением посматривал в черную грохочущую пасть ворот, в которых столбом крутилась хлебная пыль. Он уже три раза проехал мимо, и хоть бы одна бабенка выскочила к нему из гумна.
   Ага, вот в чем дело, догадался наконец, Железные Зубы тут (он узнал Ганичева по черному кителю, жестяно отливающему на солнце возле конного привода).
   Районных уполномоченных стали приставлять к молотилкам с осени прошлого года. И будто бы такая мода заведена не только у них на Пинеге, но и в других районах области. Для того, чтобы колхоз быстрее выполнил первую заповедь. И для того, чтобы поменьше зерна попадало бабам за голенища. Так, по крайней мере, говорят, в шутку сказал Подрезов на каком-то районном совещании.
   Поднявшись в угор, Михаил слез с жатки, выломал на промежке, возле дороги, черемуховую вицу: лошади сегодня ни черта не тянут, особенно Серко, на котором за грибами ездили.
   Над черемуховым кустом лопотали осины, уже прошитые желтыми прядями. Серебряные паутинки плавали в голубом воздухе...
   Михаил вспомнил, как из этого самого осинника он когда-то воровски поглядывал на Варварину поветь, и невольно посмотрел на ее дом.
   У него глаза на лоб полезли: ворота на Варвариной повети были открыты. Те самые ворота, через которые он когда-то залезал по углу.
   Он сел на промежек, чтобы прийти в себя. Значит, давеча ему не показалось - Варварины глаза были в окошке...
   Мысли у него прыгали и скакали в разные стороны, как лягушата. Голова взмокла - не от солнца, нет. Сердце гремело, как колокол. Все, все было точь-в-точь как раньше, когда он был мальчишкой.
   Что придумать? Что? Дождаться вечера? Темноты?
   Он глянул на солнце - целая вечность пройдет, покуда дождешься вечера.
   Так ничего и не придумав, он сел наконец на свое железное сиденье, погнал лошадей вниз, к молотилке.
   Ворота на Варвариной повети все так же зазывно были открыты...
   У молотилки остановил лошадей (те только этого и ждали), с бесшабашным видом пошел к бабам.
   - Пить нету?
   Глупее этого, наверно, ничего нельзя было придумать, потому что бабы с нескрываемым изумлением переглянулись меж собой: дескать, какое тебе питье надо - болото с ручьем под боком.
   Нюрка Яковлева первая повернула разговор на "божественное":
   - С кем целовался? Какая милаха так жарила, что осенью высох?
   - Ха-ха-ха-ха!
   - О-хо-хо-хо-хо!
   Подошедший на смех Ганичев строго заметил:
   - График срываешь, Пряслин. Барабан загрохотал.
   - Ну ладно! - беззаботно махнул рукой Михаил. И громко, чтобы все слышали: - Пойду к Лобановым. Я еще не привык с лошадями из одной колоды пить.
   2
   Раньше, пять лет назад, когда он белой ночью, как вор, крался с задов к Варвариному дому, самым трудным для него было проскочить от амбара в поле до повети - три окошка у Лобановых нацелены на тебя. И сколько же топтался и трясся он возле этого амбара, прежде чем решиться на последний бросок!
   Сегодня Михаил прошел по меже мимо амбара не останавливаясь, а на лобановскую избу даже и не взглянул.
   Закачало его, когда он подошел к воротцам да увидел в заулке свежепримятую траву: Варвара своими ногами топтала.
   У него не хватило духу поставить свой сапог на ее след, и он начал мять траву рядом.
   Руки сами по старой привычке нащупали в воротах железное кольцо с увесистой серьгой в виде восьмигранника. Сноп яркого света ворвался в нежилую темень сеней, вызолотил массивную боковину лесенки, по которой он столько раз поднимался на поветь...
   Но он задавил в себе нахлынувшие воспоминания, взялся за скобу.
   Варвара мыла пол. Нижняя подоткнутая юбка белой пеной билась в ее смуглых полных ногах, красная сережка-ягодка горела в маленьком разалевшемся ухе...
   - Ну, чего в дверях выстал? Так и будешь стоять?
   Михаил перешагнул через порог. Дунярка разогнулась.
   Да, это была она, Дунярка, хотя и не так-то легко было признать в этой сытой, раздобревшей женщине с румяным лицом его мальчишескую любовь.
   Впрочем, Дунярка и сама не скрывала происшедших с нею перемен.
   - Крепко развезло? На дистрофика не похожа? Ничего, Сережка у меня не возражает. Его на сухоребриц не тянет.
   Сполоснув руки под медным, уже начищенным рукомойником, она поздоровалась с ним за руку, подала стул, села сама напротив.
   - А я тебя давеча тоже не сразу узнала. Вон ведь ты какой лешак стал, баб-то всех с ума, наверно, свел. Я в районе у тетки два дня жила - не видала такого дяди.
   Дунярка говорила запросто, по-свойски, как бы приноравливаясь к нему, но именно это-то и не нравилось Михаилу. Как будто он уж такой лопух - языка нормального не поймет. А потом - за каким дьяволом постоянно вертеть глазами? В Пекашине и так всем известно, что в ихнем роду глаза у баб исправны.
   За занавеской заплакал ребенок. Михаил вопросительно глянул на вскочившую Дунярку.
   - А это Светлана Сергеевна проснулась. Ты думаешь, так бы меня Сережка и отпустил одну? Как бы не так. К каждому пню ревнует.
   Дунярка не могла не похвастаться своим сокровищем и, прежде чем начать кормить девочку, вынесла показать ему.
   - Вот какая у нас есть невеста, не видал? И два жениха еще растут. А чего теряться-то? Хлебы себе под старость растим. А ты все еще на прикол не стал? Не хочешь на одной пожне пастись? Хитер парниша! - И Дунярка опять покрутила глазами.
   - А ежели тебе завидно, жила бы в девках, - сказал Михаил, на что Дунярка - уже из-за занавески - громко расхохоталась.
   В избе, как показалось Михаилу, сладко запахло парным молоком.
   - А я ведь пить зашел, сказал он, и ему и в самом деле захотелось пить. А кроме того, пора было сматываться. Поздоровался, пять минут посидел для приличия, а еще что тут делать?
   Он встал, взял ковш со стола и увидел на стене знакомую фотографию Варвары. Карточка была давняя, довоенная, из-за отсвечивающего стекла лица не видно, но он так и влип в нее глазами...
   - Скажу, скажу тетке, как ты на нее смотрел, - раздался вдруг сзади смех. - Вот уж не думала, что у вас такая любовь. А я ведь, когда мне рассказывали, не верила...
   У Михаила огнем запылало лицо. Он бешеным взглядом полоснул Дунярку и смутился, увидев у нее на груди, на белом, туго натянутом полотне, два темных пятнышка от молока.
   Стиснув зубы, он пошел на выход. Дунярка схватила его за рукав.
   - Вот кипяток-то еще! Слова сказать нельзя. Нет, нет, насухо ты от меня не уйдешь! Не выйдет!
   Она силой усадила его к столу, вынесла из задосок начатую бутылку, из которой, по ее словам, уже отпил шофер, который вез ее из района, налила стакан с краями.
   - Давай! За нашу встречу... - И простодушно, даже как-то застенчиво улыбнулась.
   - А ты?
   - А мне нельзя. У меня, видал, какая невеста-то? Или уж выпить? А, выпью! - вдруг с подкупающей решительностью сказала Дунярка и лихо, со звоном поставила на стол стопку.
   Водка шальным огнем заиграла в ее черных и плутоватых, как у Варвары, глазах. И что особенно поразило Михаила - у Дунярки была та же самая привычка покусывать губы.
   - А ты очень тогда на меня рассердился? - спросила она.
   - Когда - тогда? В городе?
   - Ага.
   - Будем еще вспоминать, как ребятишками без штанов бегали!
   Шутка Дунярке понравилась. Она залилась веселым смехом. Потом долгим, как бы изучающим взглядом посмотрела на него.
   - Чего ты?
   - А ты не рассердишься?
   - Ну?
   - Нет, ты скажи: не рассердишься?
   - Да ладно тебе...
   Дунярка заглянула ему в самые глаза.
   - А ты скажи: сюда бежал - думал, тетка приехала, да?
   Михаил махнул рукой (вот далась ей эта тетка) и встал. Дунярка тоже встала, проводила его до дверей:
   - Приходи вечером, - вдруг почему-то шепотом заговорила она. - Придешь?
   - Можно, - сказал не сразу Михаил и ринулся на улицу.
   Он ругал себя ругательски. У него есть невеста - чем худа Райка? Разве не стоит этой вертихвостки? А его только хвостом поманили - поплыл. За что же тогда мочалить Егоршу?
   "Нет, с этим надо кончать, кончать..." - говорил себе Михаил, спускаясь с Варвариного крылечка.
   Говорил и в то же время знал, что никакие заклинания теперь не помогут. Он пойдет к Дунярке. Пойдет, хотя бы все пекашинские собаки вцепились в него...
   3
   Лизка глазами захлопала, Егорша шею вытянул. Даже Вася, показалось ему, своими голубыми глазенками разглядывал его праздничный пиджак, который он напялил на себя в этот будничный вечер.
   Михаил не стал тянуть канитель. Рубанул сплеча:
   - Сестра, я жениться надумал.
   - Ну и ладно, ну и хорошо, - живехонько согласилась Лиза и прослезилась.
   Она не спрашивала - на ком. И Егорша не спрашивал: давешняя поездка за грибами расставила все точки.
   Но Егорша сразу же придал сватовству деловой характер: даешь бутылку!
   - Сиди! - рассердилась Лиза. - Надо все обговорить, все обдумать, а он: даешь бутылку...
   - Насчет бутылки я капут, - признался Михаил. - Может, завтра с утра сколько у председателя раздобуду, а на данное число у меня ни копья.
   Бутылка, к великой радости Егорши, нашлась у Лизы - та еще в девках насчет всяких заначек была мастерица.
   Выпили. Причем выпила и Лиза: как же по такому случаю не выпить!
   - А мама-то хоть знает? Маме-то ты сказал? - спросила она.
   Михаил круто махнул рукой: с чего же будет знать мама, когда он и сам до последней минуты не знал! Сидел, брился дома (ну, что-то из ихней встречи с Дуняркои выйдет?), а потом вышел на вечернюю дорогу из своего заулка, посмотрел в верхний конец деревни и вдруг повернул на все сто восемьдесят градусов.
   - Нет, как хошь, - рассудила Лиза, - а маме надо сказать. Что ты! Кто так делает? Сын женится, а матерь сидит дома и не знает. Ладно, идите вы вдвоем, а я побегу к своим.