Абрамов Федор Александрович. Пути-перепутья (Пряслины - 3)

   Отправляясь в область на совещание по вызову, Брыкин обычно прихватывал с собой парочку таких пузатиков и при случае кое-кому вручал эти дары природы, как он сам выражался. И Подрезов был уверен, что у него и сейчас в каюте наверняка найдется бочоночек с рыжиками, а то даже и не один.
   Снова взбурлила жизнь в ресторане, когда подошли к большой пристани, ярко освещенной вечерними огнями.
   Тут, помимо новой партии любителей пивка, появилось еще ихнее райкомовское - подкрепление. Сразу три секретаря: Павел Кондырев, Василий Сажин и Савва Поженский. Все с Северной Двины.
   Савву Поженского, покажись тот в ресторане один, Подрезов, пожалуй, и не признал бы: в сером потрепанном макинтошике, в фуражке с мятым козырьком - что от первого хозяина района?
   Зато Павел Кондырев и Василий Сажин - комиссары. В таких же хромовых, как он, Подрезов, регланах, туго затянутых в поясе и мокрых от дождя (только блеск пошел по ресторану), в полувоенных фуражках, горделиво посаженных на голову, ну и в соответственных сапожках - щелк-щелк. Правда, Василий Сажин не совсем лицом вышел - желтое, сплошь оспой изрыто, как, скажи, овец пасли на нем, и оскал рта неприятный, хищный какой-то, а Павел Кондырев - хоть в кино. Красавец мужчина! И недаром буфетчица, еще довольно молодая бабенка с ярко накрашенными губами, сразу же начала вытягивать шею в ихнюю сторону.
   Встреча была шумной, радостной. Пять перваков скрестили свои дороги часто такое бывает?
   Подрезова обнимали, тискали, лопатили по спине, и - что удивительно - даже старик Поженский не отставал от других. А уж он ли не отличался выдержкой, он ли не умел держать себя в узде! С тридцать третьего в райкомовской упряжке ну-ко, какой надо иметь ум и сноровку, какую житейскую академию пройти.
   Павел Кондырев, как только разместились за двумя сдвинутыми столиками тут уж не было помех со стороны, все понимали, какая рыба заплыла в ресторан, - побежал к буфетчице насчет пива. Такой неписаный закон: чей район, тот и угощает (а они как раз ехали районом Павла Кондырева).
   Пива у буфетчицы в заначке не оказалось - все, дура, распродала до литра, - но Павел Кондырев достал ведро - чуть ли не из запасов команды парохода.
   Он же как хозяин и предложил первый тост:
   - За Евдокима Поликарповича! За Подрезова, который всегда впереди!
   Насчет всегда - это, пожалуй, крепковато сказано. Нынче Подрезов чуть ли не закрывает областную сводку по лесу. Но черт подери! С чего ему опускать голову? Разве всю войну и после войны не он шагал в передовиках? Ну-ко, сплюсуем все кубики, что дал его район за все эти годы, - кого можно поставить рядом с ним? Назвать миллионщиком?
   За это уважали его в области. Ну, и за смелость, за удаль уважали.
   Удивительная штука жизнь! Уж, казалось бы, среди них-то, хозяев районов, какая может быть смелость да лихость против начальства. Сами начальство. Да и начальство немалое. Первые люди области.
   А вот поди ты: везде по одним законам живут. И у них меж собой первая честь и хвала тому, кто перед начальством шею не гнет. А он, Подрезов, не гнул. И не сидел, как мышь, в углу, не делал вид, что его ко сну клонит, когда за товарища надо вступиться или начальству правду в глаза сказать.
   Нет, он, как говорится, и с места реплику подавал, так что последний глухой слышал, и на трибуну лез.
   В сорок четвертом их, первых секретарей, вызвали на бюро обкома. Специально для того, чтобы дать накачку насчет экономного расходования хлебопродуктов.
   С приморского секретаря райкома - это он, бедняга, стоял на ковре - просто пух летел: двести килограммов муки раздал районному активу. И когда? В какое время? В годину великой народной страды!
   Секретари сидели - глаз поднять не смели, только бы грозой не задело их, потому что кто из них не делал то же самое у себя!
   И вот Подрезов не выдержал:
   - Разрешите задать вопрос Севастьянову. (Фамилия секретаря Приморского райкома.)
   - Давай.
   - Скажи, товарищ Севастьянов, сколько килограмм хлеба на районного активиста досталось из этих двухсот килограмм, розданных тобой?
   - От пяти до семи.
   - И за какой период эту надбавку ты выдал?
   - За год.
   - За год пять килограммов на нос?! Ну дак я вот что тебе скажу, товарищ Севастьянов: плохой ты секретарь! Я свой актив чаще подкармливаю. Килограмма-то с три каждый месяц подбрасываю.
   Шум поднялся такой, что Подрезов думал - тут ему и конец. Сам Лоскутов, второй секретарь обкома, начал утюжить его - он главный разнос Севастьянову делал:
   - Безобразие!.. Судить будем!.. Мы покажем подкормку!!
   Но Подрезов - терять нечего - сам кинулся на амбразуру:
   - А вы знаете, товарищ Лоскутов, сколько районный служащий хлеба получает? Шестьсот грамм в день. А у этого служащего семья, ребятишки, а ребятишкам этим как иждивенцам двести грамм. Так что этот служащий свои шестьсот грамм никогда и не съедает. А ведь на нем, на районном активе, весь район держится. Они наши руки. У меня один инструктор раз попал в колхоз. В командировку, Вперед-то добрался, все в порядке, а назад пошел вечером - всю ночь просидел под кустом на лугу. А из-за чего А из-за того, что у него куриная слепота, ничего не видит.
   Севастьянов отделался тогда простым выговором, а их, секретарей райкомов, бюро обкома специальным решением обязало обратить самое серьезное внимание на бытовое обслуживание районного актива. То есть обязало регулярно подкармливать актив, правда, не выделив для этого никаких дополнительных лимитов.
   Вот после этого случая фамилия Подрезова стала известна во всех районах области.
   3
   В двадцать три ноль-ноль из ресторана перешли в каюту к Афанасию Брыкину.
   Во-первых, их стал упрашивать директор ресторана: дескать, к пристани большой подходим, пассажиры нахлынут - до утра не выжить, а во-вторых, из-за Тропникова, заместителя начальника лесотреста. Он песню испортил.
   Вошел в пестром халате, как баба, на носу стекляшки с золотыми зажимами, и давай носом ворочать - неаппетитно, мол, не тем пахнет. А потом - мораль: какой пример подаете, хозяева районов?
   Лично он, Подрезов, даже бровью не повел - с войны терпеть не мог этого зализанного и расфуфыренного ябедника, - но осторожный и благоразумный Савва Поженский, а вслед за ним и Афанасий Брыкин встали: большая шишка Тропников. И рука у него длинная...
   А впрочем, нет худа без добра. Именно в каюте-то у Брыкина они и почувствовали себя человеками. Никаких ограничителей в горле, никаких досмотрщиков со стороны. Своя братва! И уж, конечно, никаких величаний по имени-отчеству. Все - ровня!
   Сперва навалились на еду - волчий аппетит разыгрался от пива. Все подорожники - рыбники, шаньги, колобки, ватрушки - все, чем заботливые супруги набили сумки и чемоданы, вывалили на стол, а расчувствовавшийся Афоня сверх того выставил еще пузатик с малюсенькими, копеечными, рыжиками.
   Савва Поженский да Иван Терехин (еще один первач, подсевший на последней пристани) попытались ихнему застолью придать деловой характер, что-то вроде производственного совещания устроить - оба так и вкогтились в Подрезова: дескать, как у тебя нынче с хлебом? как с помещениями для скота? что делаешь, чтобы удержать мужика в колхозе? Словом, для этих прежде всего дело. Серьезные мужики.
   Но где там! Разве поговоришь о деле, когда Павел Кондырев в загуле!
   Зыркнул своими цыганскими, топнул:
   - К хренам дела! Завтра дела!
   И как выдал-выдал дробь - всех на пляс потянуло. Подрезов топнул, Василий Сажин топнул, Поженский сыпанул горох по столу каким-то хитроумным перебором пальцев.
   А дальше - больше. Посыпались соленые шутки-прибаутки, анекдоты, всякие житейские истории, и, конечно, начали строить догадки насчет внезапно исчезнувшего Павла Кондырева.
   - К той буфетчице, наверно, подбирается, - высказал предположение Василий Сажин.
   - Да, может, уж подобрался. Долго ли умеючи? - живо, с озорным блеском в глазах воскликнул Поженский. Савва по этой части тоже старатель был не из последних - в десять душ семью имел. Потом уже без всякой игривости, с неподдельным беспокойством за товарища: - Ты бы, Евдоким Поликарпович, приструнил его маленько. А то как бы он того... из хомута опять не вылез.
   Но тут Кондырев сам влетел в каюту. Глаза горят, лицо бледное, потное - не иначе как шах и мат Клавочке, то есть буфетчице.
   Покачался-покачался у дверей - артист не из последних - и выпалил:
   - Братцы! Цирк на пароходе!
   - Да ну?!!
   - А что - двинули?
   Но Савва Поженский - не зря на плаву двадцать лет - сразу совладал с собой, хотя было какое-то мгновенье - и у него угарным огоньком загорелся старый глаз:
   - Бросьте! Не для нас эти забавы.
   - А чего? - запальчиво возразил Павел Кондырев. - Подумаешь, с артистками цирка посидеть! Да там и не одни девчонки - такие лбы сидят, ой-ой! Целая бригада из поездки по колхозам да леспромхозам возвращается.
   - Эх, Паша, Паша! Мало тебя мылили, вот что. Забыл, как давеча Тропников носом вертел? Дак ведь то в ресторане мы сидели, без паров в голове, а как прореагируют, когда мы середка ночи к этим самым артисточкам закатимся?
   Вот это все и решило - Тропников да расчетливая осторожность Саввы.
   - Пойдем, Пашка! Ко всем дьяволам этого Тропникова!
   А что, в самом деле? Не люди они? Почему должны плясать под дудку какого-то кляузника и ябедника? А потом, он, Подрезов, в отпуске. Неужели и во время отпуска спрашивать, как жить, у Тропникова?
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   1
   Подрезов любил первые минуты своего водворения в гостиницу.
   Все чисто, все свежо в номере: белоснежная кровать, кафельная ванна, приветливо улыбающаяся горничная в белом переднике - как в праздник входишь. А потом, не успел еще раздеться, звонки. Один секретарь райкома - привет, другой секретарь - привет, третий... Просто непонятно, как и углядели. По коридору шел - ни одна душа навстречу не попалась...
   Сегодня звонков не было. Сегодня, едва он снял с себя кожанку да отпил холодняка из-под крана в ванной (июльская засуха стояла в горле), в номер к нему толпой вперлись перваки. И те, с которыми ехал на пароходе, и новые: Онега, Лешуконье, Приозерье, Няндома, Коноша... Народ все крепкий, краснорожий, обдутый и продубленный всеми ветрами Севера. Одним словом, опорные столбы, на которых жизнь всей области держится.
   На Евдокима Поликарповича навалились сразу трое - дух перехватило. Правда, и он в долгу не остался: Саватеева из Приозерья так приголубил, что у того слезы из глаз брызнули.
   Кто-то из новичков завел речь насчет вечернего сабантуя.
   У Евдокима Поликарповича, откровенно говоря, это радости не вызвало: у него еще вчерашние пары из головы не выветрились, да и дел на вечер был воз.
   Но, с другой стороны, когда Подрезов портил песню своим товарищам? Когда шел против коллектива? Ведь ежели хорошенько разобраться, то первый секретарь и узду-то с себя может скинуть, только когда из района вырвется. А в районе ты всегда начеку, всегда по команде первой готовности - иначе как же ты с других спрашивать будешь?
   Да дело, в конце концов, вовсе и не в том, чтобы разрядку себе дать.
   Поговорить сердце в сердце, выложиться как на духу друг перед дружкой, ума-разума поднабраться - вот чем дороги были эти ночные, никем не планируемые совещания.
   - Ладно, сказал Подрезов (все выжидающе смотрели на него), - пейте кровь! Согласен.
   - Братцы, братцы! - В номер вломился Павел Кондырев. - Последнее сообщение Совинформбюро... Павла Логиновича в Москву забрали.
   - Первого? Да ты что?
   Сивер загулял по номеру. Перемены в руководстве области могли коснуться каждого из них. Это обычно: пересаживаются в области, а стулья трещат под ними, районщиками.
   Все как по боевой тревоге начали затягивать ремни на скрипучих кожанках, поправлять фуражки.
   - А ты чего, Евдоким Поликарпович? - Василий Сажин первый разморозил свой голос. - Одевайся. Пойдем послушаем тронную речь Лоскутова.
   И Подрезов уж взялся было за пальто, да вдруг махнул рукой:
   - Ладно, ребята, катайте. Хватит и того, что вы похлопаете.
   2
   - Ну и ну! Вот это рванул дак рванул!
   - Да, ?хватит и того, что вы похлопаете"...
   - Натура!
   - Посмотрим, посмотрим! У Лоскутова тоже не хрящики вместо пальцев...
   Все эти голоса, восхищенные реплики, которыми сейчас по дороге в обком наверняка обменивались меж собой его товарищи, Подрезов хорошо представлял себе. Но сам-то он трезво, очень трезво оценивал свой поступок. Во-первых, в отпуске - какие могут быть претензии? У человека на руках путевка, причем путевка горящая, с завтрашнего дня, - имеет он право кое-какие дела перед отъездом справить? А второе - и это самое главное - с чем идти на совещание?
   Тронная речь будет. Распишет Лоскутов свою программу, расставит вехи. А ежели наоборот? А ежели с ходу: доложить обстановку в районах?
   Нет, нет, он, Евдоким Поликарпович, не привык тык-мык - и язык присох к горлу. Он с подчиненных строго спрашивал, но и себе поблажки не давал: все цифры, все хозяйство района держал в голове. Хоть во сне спрашивай - без запинки выложит. А теперь, после двухнедельных разъездов, что он мог сказать по существу?
   Ничего, ничего, успокаивал себя Подрезов, выхаживая по номеру, Фокин в грязь лицом не ударит. Язык подвешен, сообразит, где что прибавить, а где что поубавить. Только почему его нет в гостинице? У тещи остановился? Или район не на кого оставить?
   И еще мутил ему сейчас голову Зарудный.
   Две недели отдыхал от этого молодца, две недели, покуда жил на Выре, не думал о Сотюге, а вот только приехал в город - и завертелась старая карусель.
   Перед отъездом в отпуск Подрезов загнал-таки наконец Зарудного в свои оглобли - обязал решением райкома (конечно, с согласия области) до минимума сократить жилищное строительство и высвободившуюся рабочую силу бросить в лес, на ликвидацию прорыва.
   Но как выполняется это решение? Не отмочит ли сотюжский директор какую-нибудь новую штуковину? Ведь заявил же он на бюро райкома: "Я с этим решением категорически не согласен и со своей стороны сделаю все, чтобы доказать, что оно идет вразрез с интересами дела".
   Ладно, чего заранее отпевать себя, решил Подрезов и взялся за телефонную трубку.
   - Справочная? Дай-ко мне номер телефона ремесленного училища номер один... Ответили быстро.
   - Товарищ директор? Секретарь райкома с Пинеги говорит, Подрезов. Тут у вас есть два моих подшефных. Близнецы. Пряслины фамилия. Так вот интересуюсь. Как они там?..
   - Есть, есть такие, - ответил директор. - Очень хорошие ребята...
   У Евдокима Поликарповича сразу посветлело на душе. Так уж, видно, он устроен: лучшее лекарство для него - дело. А пряслинские ребята его давний долг. Михаил просил насчет братьев чуть ли не месяц назад, когда они с Лукашиным заезжали к нему на Копанец. И он был очень доволен сейчас, что вдруг пали ему на ум эти ребятишки.
   Труднее было звонить родному сыну.
   Первенец от любимой жены, парень с образованием - техникум механический кончил - чего еще надо? А вот, поди ты, не лежала у него душа к Игорю, и все. Встретятся - посидят за столом, попьют чайку, а говорить и не о чем. Разные люди. У него, Евдокима Поликарповича, голова кипит от забот о районе, он за всю страну думает, а Игорь, как крот, в нору свою носом уткнулся, и нет ему дела ни до чего. В двадцать три года у человека первая дума - как бы отдельную квартирку сварганить да Капе своей шубу котиковую завести.
   Ох, эта Капа, Капа, провались она трижды сквозь землю! (У Евдокима Поликарповича при одной мысли о невестке в глазах темнело.) Худая, злющая, как оса, жадная. Вином уж не угостит, нет. Дескать, нельзя, дорогой папочка, для здоровья вашего вредно... И еще: на чистоте помешалась, стерва, - медсестрой работает.
   То, что она сама всю зиму чесноком обвешана ходит, черт с ней, ее дело, и на хлорку ейную - у дверей в коридор насыпана - наплевать. Да она и ему-то всю плешь с этой чистотой переела. Только он переступит к ним за порог, еще поздороваться не успел, а она уж тут как тут со своими тапочками. "Сапожки, сапожки, дорогой папочка, снимем. Дайте отдых своим ножкам, Очень медицина рекомендует..."
   Евдоким Поликарпович не раз говаривал сыну: уходи ты, к чертям, от этой паскуды! Она из тебя все соки выпьет и голову назад повернет. Но где там! Разве с его Игорем сговоришься? Ума большого бог не дал, с первого класса выше троек не поднимался, а по части упрямства - рекорд поставит. По целым дням может не разговаривать.
   Игоря на работе не было - в командировку уехал, - и Евдоким Поликарпович с превеликим облегчением вздохнул. Должен, обязан он повидать свою внучку - тут и разговоров быть не может, но раз сына дома нету, к невестке можно сейчас и не ходить. Да и внучка трехнедельная - чего поймешь? Чего разглядишь? А вот на обратном пути завернет, тогда картина уже прояснится. Тогда видно будет, в кого пошла - в ихний, подрезовский, корень или в материн.
   3
   В войну и после войны районщики работали на износ. Выходных не знали по месяцам. Спали по три-четыре часа в сутки, а так - либо по колхозам и лесопунктам мотаются, либо на посту в своем кабинете.
   Подрезов с его богатырским здоровьем легко переносил этот режим, а уж если когда становилось невмоготу, сон начинал одолевать, ведро холодняка на себя (уборщица за этим строго следила) - и опять сидит себе за своим рабочим столом в одной синей трикотажной майке, весь красный, раскаленный, как самовар. И сразу за двумя делами: большое, по-охотничьи чуткое ухо телефонный звонок из области сторожит, а цепким ястребиным глазом в книжке - приходилось натаскивать себя, потому как с начальной академией сложный узел не развяжешь.
   Но была, была и у Подрезова одна отдушина - баня. Раз в неделю обязательно ходил, всю усталь березовым веником выпаривал и из бани выходил как заново на свет рожденный, а в городе, в гостинице, всегда принимал ванну.
   Горячую воду наливал - рука еле терпела. И лежал, лежал, весь распустившись и блаженно прикрыв глаза, а ежели удавалось выкроить свободный часок, то и приземлялся.
   Сегодня Евдоким Поликарпович пять часов проспал после ванны.
   Он живо, без малейшей раскачки вскочил на ноги, начал звонить одному секретарю, другому, третьему.
   Никто не отозвался.
   Долгонько, долгонько их накачивает Лоскутов. В охотку работка - новая.
   А в общем-то, он не удивился бы, если б ребята запаздывали и не из-за Лоскутова. Это ведь в районе своем секретарь - первый человек и гроза, а тут, в области, он и попрошайка, и плакальщик, и еще черт-те кто...
   Да, да, да! Все надо протолкнуть и выбить секретарю: и грузовики, и тракторы для колхозов, и технику для леспромхозов, и хлебные лимиты, которые каждый месяц урезывают, отстоять. А пенсии? А учителя, которых из года в год не хватает в школах? Да ежели говорить откровенно, то это еще неизвестно, где у первого секретаря главная работа: в районе у себя или в области.
   Во всяком случае, тут, в области, добывается смазка и горючее для машины, которая называется районом. Тут раскрываешь свои таланты сполна. Потому что от них, от этих твоих талантов, зависит судьба целого района, жизнь и благополучие десятков тысяч людей...
   Подрезов беглым, наметанным глазом просмотрел областную газету (в ней еще ни слова не было о переменах в областном руководстве), подождал еще минут пять и пошел в ресторан: страшно хотелось есть. Утром на пароходе он выпил только стакан крепкого чая.
   4
   В ресторане играла музыка.
   Маленький человечишко, уже немолодой, лысый, с жаркими южными глазами, лихо притопывая ногой, изо всех сил лупил деревянными скалками по барабану и медным тарелкам и был счастлив, как малый ребенок, когда тот доберется до любимой игрушки.
   Подрезову он почему-то напомнил Ганичева, может быть, своим железным ртом, который как-то особенно дико было видеть на этом счастливом и улыбающемся лице.
   Свободные места были чуть ли не за каждым столом, но он направился в дальний угол, где в полумраке и одиночестве восседал Покатов.
   Очень приметная фигура этот Покатов - ни с кем не спутаешь. Сидит за столом, как барин, вразвалку, нога на ногу, белая крахмальная салфетка на груди (Подрезов в жизни своей ни разу не пользовался ею) и тонкая нервная рука с золотым кольцом. Ну, а голова у Покатова и вообще на всю область одна крупная, продолговатая, всегда гладко выбритая, так что сейчас, присматриваясь к ней, Евдоким Поликарпович неожиданно для себя сравнил ее с головой святого на иконах - такой же свет вокруг.
   Чего только не знала эта голова! Как-то на семинаре их, первых секретарей, стали гонять по четвертой главе "Краткого курса". Гегель... Кант... Фейербах... Имена такие, что не сразу и выговоришь. А до Покатова очередь дошла - как семечки начал щелкать. Все знает, все ему нипочем.
   В тридцатые годы Виталий Витальевич гремел на всю область, в больших мужиках ходил, одно время даже заместителем председателя исполкома был. А потом круто покатился вниз. Из-за дружбы с зеленым змием. И сейчас, увидев его в ресторане, Подрезов нисколько не удивился. Чего с него возьмешь? У кого поднимется рука отчитывать такого человека по каждому пустяку?
   - Здорово, Виталий Витальевич! - Подрезов пожал узкую, интеллигентную руку с золотым кольцом, которую Покатов, как-то брезгливо поморщившись, подал. Оказывается, не я один стороной топаю.
   - То есть?
   - Да чего то есть! Сознательные люди тронную речь сегодня слушают, а не по ресторанам сидят.
   - Вы имеете в виду совещание в обкоме?
   - А чего же больше.
   - Вы ошибаетесь, - сказал Покатов. - Я был на совещании. А во-вторых, никакой тронной речи там не было.
   - Вот как! А разве Павла Логиновича не переводят в Москву?
   - Переводят. Но это еще не значит, что на его место сядет Лоскутов.
   На минуту разговор у них оборвался - подошла официантка.
   Подрезов заказал натуральный бифштекс, палтус и две бутылки пива и снова стал допытываться у Покатова: почему он думает, что Лоскутов не станет первым?
   - Потому что не станет, - процедил сквозь зубы Виталий Витальевич. Позвоночник недостаточно развит...
   Подрезов захохотал.
   На них стали глядеть с соседних столиков, но Виталия Витальевича это нисколько не смущало. Он никогда не стеснялся в выражениях. Да его выражения не сразу и раскусишь. К примеру, как понимать вот это двусмысленное высказывание о Лоскутове? Как похвалу или как порицание?
   - Ну, а что же там было, на этом совещании? - спросил Подрезов.
   - Вас ругали.
   - Меня? - Подрезов от смущения крякнул. - За что же? Тропникову, поди, не понравился?
   С Тропниковым они не ладили давно, еще с той поры, как тот первый раз приезжал на Пинегу.
   Со сплавом в том году было ужасно. Июнь месяц в разгаре, только что половодье отшумело, а река как летом после жары: весь лес по берегам.
   И вот Тропников - он приехал в чине особого уполномоченного - рубанул: прекратить полевые работы в колхозах! Всех на сплав! До единого человека.
   Подрезов и сам иногда прибегал к такой мере. Случалось, снимал людей с сева на день-два, но только в отдельных колхозах. А тут по всему району. В самый разгон полевых работ. Да это ведь все равно что заранее объявить голод в районе!
   - Не прекращу, - сказал Подрезов.
   - Как не прекратишь? Да я тебя под суд отдам!
   - Хорошо, - решился Подрезов, - прекращу. Но только вы сперва дайте письменное распоряжение.
   Письменного распоряжения Тропников, понятно, не дал, но с той поры и начал-начал мотать ему нервы. По каждому пустяку. И даже то, что на Сотюгу прислали директором мальчишку-сосунка, Подрезов не сомневался: его, Тропникова, работа. Специально постарался, чтобы своего недруга допечь, чтобы каждодневно и каждочасно отравлять ему жизнь. Ну а что касается сегодняшней стрижки на совещании, то иначе и быть не могло. Он сам дал козырь в руки Тропникову. Надо же было им с Кондыревым поднять пыль на пароходе!
   Пашка Кондырев, как только попал к артистам цирка, сам начал всех смешить и забавлять, а потом разошелся - "Из-за острова на стрежень" рванул. Вот тут и вломился к ним Тропников в своем бабьем халате - оказывается, у него каюта рядом - и давай, и давай их отчитывать, как мальчишек. Это их-то, первых секретарей, при девчонках! Ну и Подрезов сразу вспылил, а когда Тропников снова, уже с капитаном парохода, заявился, просто выставил непрошеных гостей...
   - А, дьявол с ним! - выругался Подрезов. - Чего себя раньше смерти отпевать!
   Покатов неторопливо и тщательно вытер белой салфеткой бледные губы, взял из раскрытой пачки толстую, внушительную папиросину.
   - Надо знать, где показывать свой норов. Устраивать дебош на пароходе...
   Дальше должны были последовать наставления. Покатов, когда был в хорошем настроении, любил поучать молодежь (а он всех своих коллег, даже Савву Поженского, за молодежь считал), и Подрезов, совсем не склонный сейчас к серьезному разговору, с беззаботным видом махнул рукой.
   - Перемелется, Виталий Витальевич! То ли еще видали!
   - Не скажите. Когда о пьянке первого секретаря райкома говорят с такой трибуны на всю область, можешь поверить мне, хорошо не кончается. А кроме того... - Покатов замолчал, сосредоточенно выпуская табачный дым углом рта, а кроме того, тебя еще трясли за чепе.
   - За чепе? Меня за чепе?
   - Я полагаю, тебе лучше знать, что у тебя в районе делается.
   - Да откуда? Я уж две недели как из района...
   Покатов потер своей узкой и белой рукой наморщенный в гармошку лоб.
   - Как же фамилия, дай бог памяти? Лапшин... Есть у тебя такой председатель колхоза?