Страница:
От магазина Егорша двинул на задворки - на колхозные объекты. Может, там больше повезет?
Ни черта не больше. Старый коровник заперт (где только Лизка? Неужели задворками домой уперлась?), а на новом скотном дворе тоже, похоже, безлюдье.
Лизка ему в каждом письме про эту пекашинскую новостройку докладывала, так что он знал, как говорится, всю автобиографию коровника, но все-таки не поленился: обошел коровник кругом и даже внутрь заглянул. Надо! А вдруг где-нибудь на командных высотах зайдет разговор - глазами прикажете хлопать?
Работенка неплохая, углы сшиты - хоть воду лей (сразу узнаешь почерк Петра Житова), но когда же он думает сдать в эксплуатацию свой объект? Окна окосячены наполовину, дверей нет, потолок не набран... А потом, ведь нужны стойла, перегородки, всякая другая хреновина.
Егорша поднял с земли толстый обрубок от гладко выстроганной потолочины, размашисто написал плотничьим карандашом - тут, среди инструмента, нашел: "Солдатский привет ударникам великой стройки коммунизма!!!"
Обрубок поставил на чурку (прямо наглядная агитация получилась), потом подумал-подумал и на обрубок насыпал горку "беломорин" - весь портсигар вытряхнул, только одну для себя оставил.
3
К тещиному дому Егорша подошел с тыла, то есть с задворок.
Сперва надулся: что это такое - жена не показывается все утро? Домой он приехал или куда? А потом за воротца скрипучие перешагнул, да шарахнуло по ноздрям свежим коровьим навозом из открытого настежь двора, да зажужжали, завыли вокруг мухи - и начало, и начало травить.
Все вспомнилось. Война вспомнилась, ихняя дружба с Мишкой вспомнилась, первый выезд в лес в сорок втором году вот в это же самое время... И даже Звездоня, покойница, вспомнилась. Мишка уже тогда разорялся насчет кормежки для нее. В первый же день, как только они приехали на Ручьи, потащил его на болото траву смотреть...
Старенькое, кособокое, основательно изрубленное ребятишками крыльцо проскрипело шатучими ступеньками: здравствуй!
- Здравствуй, - улыбнулся Егорша.
А вообще-то не мешало бы перебрать крыльцо, или у Мишки всегда, до самой смерти так будет: в колхозе мнем до беспамятья, а дома дядя сделай?
В сенцах у Пряслиных не лучше - всю жизнь в слепака играют. Руки отпадут два-три раза топором хлопнуть да какой-нибудь осколок стекла в дыру воткнуть?
Наконец Егорша, шаря рукой по двери, еще с незапамятных времен обитой для тепла рваной-перерваной мешковиной, нащупал железную скобу, постучал.
Стук вышел дай боже: дятлом рассыпался сухой, как кость, сосновый косяк, но разве тут понимают по-культурному?
Закипая злостью, Егорша изо всей силы рванул на себя дверь, перешагнул за порог да так и застыл: сын... Его сын...
Сколько он тут, на пекашинской земле? Сутки без мала. Туда, сюда сходил, то, это посмотрел, а про своего гвардейца и не вспомнил. А он - вот он: как штык стоит посередке избы. Вернее, не штык, а ухват сухановский - у них в отцовском роду у всех смалу ноги кренделем, и у него самого, сказывала мать, такие же были.
Егорша присел на корточки, протянул руки:
- Ну, шлепай ко мне. Не узнаешь?
Вася нахмурился - с характером мужик! - а потом вдруг улыбнулся и тяп-тяп, к нему, к отцу...
И тут бог знает что сделалось с ним. В горле пересохло, в коленках дрожь, а когда он сграбастал обеими руками сына да прижал к груди, то тут и вообще ерунда началась...
К счастью, в избу в это время вошла теща.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Старый коровник, поставленный еще в первые дни колхозной жизни, разваливался на глазах. Стены у него изнутри выгнили, проросли белыми погаными грибами, в скособоченных окошках торчали соломенные и травяные затычки, а крыша местами так провалилась, что, того и гляди, кого-нибудь задавит.
Страх всем внушал и племенной бык Борька. Борька нынешней весной размял в поскотине молодую коровенку, и с тех пор его на волю не выпускали. И вот днем, когда рядом с ним не было ни коров, ни доярок, бык просто из себя выходил: ревел, гремел цепями, каждую минуту мог вылететь на улицу.
Сегодня, к великому удивлению Александры Баевой, Борька молчал.
Кто-то из наших там, подумала Александра. Но кто же?
Две дурехи есть у них на скотном дворе, которые готовы день и ночь убиваться из-за колхозных буренок, - она, Александра, да Лизка. Но Лизку она сама давеча, уезжая за травой на луг, отправила домой: та, видите ли, после дойки вздумала чистоту в стойлах наводить, это на другой-то день после возвращения мужа из армии!
- Иди, иди, глупая! - сказала она ей. - Да ни о чем не думай: ни о коровах, ни о подкормке. Все сделаю.
Наскоро привязав лошадь, Александра вбежала в коровник, заглянула в избу, прошлась между стойлами - никого.
И все-таки не зря у нее сердце сжималось: был человек в коровнике. И человек этот - Лизка. В самый темный угол забралась - в отсек с травой, так что если бы не белый платок, то она бы и не заметила ее.
- Лиза, Лиза, что с тобой? - закричала Алексадра, обмирая от страха.
Лизка, слава богу, была жива. Она лежала, уткнувшись лицом в пахучую траву, и навзрыд рыдала.
- Господи, да что ты тут делаешь? Разве слезы тебе точить сегодня? Муж приехал - скакать надо от радости... Вставай, вставай!
Александра подняла давящуюся от слез подругу, крепко прижала к себе, села рядом.
- Ну, чего стряслось? Чего не поделили?
- Ни-че-го...
- Как ничего!.. Из-за ничего-то не убегают от молодого мужа в такой день.
- Да не я убегала... Он от меня...
- Что, что? - неподдельно удивилась Александра. - Егорша от тебя убежал? Ну уж, нет, не поверю. В жизнь не поверю!
- Чего не верить-то? Не я ему писала: меня домой не жди, на сверхсрочной останусь...
- Домой не жди? Да когда он это писал?
Александра еще долго так пытала зареванную Лизу, и та наконец толком рассказала о своей беде.
- Ничего, ничего, начала успокаивать ее Алексадра, - не страшно. А я уж думала, бог знает что у вас вышло...
- Да разве не вышло? Я ждала, ждала его - не то что дни, часы высчитывала, а он и не думал обо мне... - И Лиза снова зарыдала.
Александра молча подняла ее на ноги, отвела в избу, умыла под рукомойником, причесала.
- А теперь иди.
- Куда? - Страх, растерянность и робкая надежда мелькнули в мокрых зеленых глазах Лизы.
- Домой иди. К счастью своему иди. Глупая, разве нашему брату капризить теперь, когда кругом одни юбки? Да и было бы из-за чего хвост поднимать. Из-за какого-то письма, из-за того, что Егорша чего-то не так написал... Ох, девка, девка... Меня, бывало, муженек-покойничек редкий божий день не бивал. Как разминку себе делал. Все не так, все не эдак... Даже в том я виновата, что у меня здоровья воз. А сказали бы мне сейчас - у тебя Матвей жив, да господи, до Москвы бы до самой на коленцах сползала... - Тут Александра сама коротко всплакнула, потом притянула к себе Лизу, обняла. - Иди, иди! Бери свое счастье. Нынче вперед заглядывать не приходится - днем живем...
2
Лиза выскочила из старого темного коровника и подивилась сияющей красоте дня. Солнышко, небо синее - без единого пятнышка. И ее будто на крыльях подняло - такая вдруг небесная, ликующая радость хлынула ей в душу.
Домой, домой!
Самой короткой дорогой - мимо кузницы, мимо старой закоптелой пивоварни, у которой еще года четыре назад Егорша своим трактором своротил угол, к колхозному складу напротив ихнего дома...
Сердце у нее билось у самого горла, щеки пылали полымем: что сейчас ее ждет? Как встретит Егорша?
Вечор, по правде сказать, она его и не разглядела как следует. Да и не хотелось, если честно говорить, и разглядывать. Она в эти дни распухла, угорела от слез и рева, Михаил ходил как в воду опущенный, а он, внук родной, единственный, пьяный приехал, лыка не вяжет. Да не один, а с Олегой Тарасовым.
Олега из Заозерья, сосед, может, родственник еще дальний, Олега - власть, в райкоме сидит, но кому не ведомо, что он пьяница зарезной?
Ну и скандал. Старушонки перед выносом гроба затеплили ладан, запели "святый боже, святый крепкий...", а он на всю избу: "Цыц, старые вороны! Нету бога. С богом у нас еще в семнадцатом году покончено".
Что было бы дальше, даже и подумать страшно. Может, он, дьявол бессовестный, и похороны все разогнал бы, да спасибо мужикам - не сробели: вытащили вон. А там в машину, дверцы на запор - уматывай.
Надо остановиться, надо прибрать волосы - куда же растрепой на деревню, на люди?
А ноги бегут, ноги не хотят останавливаться... Потому что глупые. Потому что головы не слушаются...
Все-таки у воротец перед заулком она остановилась - забрала власть над ногами. И даже сердце немного утихомирила.
По заулку, мимо окошек, пошла шагом, лицо нахмурила - не дам потешаться над собой, но разве рассчитаешь все заранее? Из-за угла неожиданно брызнул Васин смех, и вот уж она про все свои запреты, которые только что сама на себя наложила, позабыла - козой взвилась.
Самую желанную, самую радостную картину увидела она: сын и отец. И оба за работой. Вася, довольнехонький, слюнки радужным пузырем на губах, крутит руками маленькую меленку, или самолет, как теперь называют, а рядом отец - еще одну меленку мастерит, побольше.
Лиза, конечно, сразу заметила непорядок: на лучшее красное одеяло расселись, прямо на голой земле разостлали, но ей и в голову сейчас не пришло попрекать за это своих растяп - таким счастьем, такой радостью вдруг дохнуло на нее с этого красного одеяла.
- А-а, гудела наша пришла! Ну что, сынок, постегаем немножко ремешком маму - для вразумления?
Лиза все про себя отметила - и "маму", и "сынка", и то, как смотрел на нее Егорша, - но все-таки огрызнулась хоть для видимости:
- Хорошему сынка учишь - маму стегать. Мама-то не на плясах была - на работе.
- Разговорчики! А ну марш к шестку - мужики проголодались!
Лиза побежала в избу. В шутку, конечно, подавал команды Егорша, но правда-то на его стороне. Куда это годится - человека до такой поры голодом морить! Да, правду сказать, она и сама теперь хотела есть.
3
Самовар шумит, стол накрыт, перина, на которой валялся Егорша, вынесена в сени. Еще чего?
Она то и дело воровато из глубины избы посматривала на заулок. Сидят. Все сидят. И о чем-то, кажется, разговаривают - Егорша даже палец большой поднял. Наверно, что-то внушает сыну, как положено отцу.
Вася ее удивлял немало. Нелюдимый ребенок. Кроме матери да Татьянки, никого не хочет признавать. Даже к дяде Мише, даром что тот его хлебом магазинным да сладостями постоянно подкармливает, и к тому с ревом иной раз идет. А вот с отцом дружба с первого взгляда. Кровь родная сказывается? Или уж такой у них отец - кого угодно околдует с первого взгляда, стоит ему только свой синий глаз с подмигом навести?
Солнце рылось в Егоршином золоте на голове. Золота в армии заметно поубавилось - не налезают больше волосы на глаза, плечи раздались, а в остальном, ей казалось, Егорша и не изменился: та же тонкая, чисто выстриженная на затылке мальчишеская шея, тот же чуть заметный наклон головы набок и та же привычка ходить дома босиком, в нижней нательной рубахе.
Смятение охватило Лизу.
Она подняла глаза к божнице в красном углу, вслух сказала:
- Татя, что же мне делать-то? Надо бы спросить его сразу, как он жить думает, а я и спросить чего-то боюсь...
Дробью застучала дресва по стеклам в раме - Егорша бросил: поторапливайся, дескать.
- Сичас, сичас! - И Лиза кинулась в чулан переодеваться: не дело это - в том же самом платьишке, в котором коров обряжает, дома ходить.
Платьями она, слава богу, не обижена. Степан Андреянович на другой же день после свадьбы повел ее в амбар и всю женскую одежду, какая осталась от Макаровны и Егоршиной матери, сарафаны, кофты, шубы, платки, шали - передал ей: перешивай, дескать, и носи на здоровье.
И Лиза не стеснялась: и себе шила, да и Татьянку с матерью не забывала где им взять, когда в лавке для колхозника ничего нет?
Солнце из чулана уже ушло, но пестрая копна платьев, развешанных в заднем углу, напротив печки-голландки, все еще хранила тепло, и от нее волнующе пахло летними травами.
Она выбрала кашемировое платье бордового цвета - и не яркое (как забыть, что только что схоронили деда!), и в то же время не старушечье.
- А-а, вот ты где!..
Лиза быстро обернулась: Егорша...
- Уйди, уйди! Бога ради, уйди... Я сичас...
Она испуганно прижала к голым грудям кашемировое платье, попятилась в угол.
Егорша захохотал. Его синие припухшие глаза вытянулись в колючие хищные щелки.
- Не подходи, не подходи... - Лиза лихорадочно обеими руками грабастала на себя платья, юбки.
Егорша улыбался. А потом подошел к ней и с шумом, с треском начал срывать с нее платья. Одно за другим. Как листки с настенного календаря.
И она ничего не могла поделать. Стояла, тискала на груди кашемировое платье и не дыша, словно завороженная, смотрела в слегка побледневшее, налитое веселой злостью Егоршино лицо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
У Ставровых началась великая строительная лихорадка, с утра до позднего вечера Егорша гремел топором.
Работал он легко, весело, как бы играючи, так что не только ребятишки, бабы постоянно вертелись возле ставровского дома.
Первым делом Егорша занялся крыльцом у передка. Старые, подгнившие ступеньки заменил новыми, вбил железную подкову на счастье, а потом разошелся - раз-раз стамеской по боковинам, и вот уж крыльцо в кружевах.
Точно так же он омолодил баню, жердяную изгородь, воротца в заулке.
Но, конечно, больше всего охов да ахов у пекашинцев вызвал охлупень с конем, который Егорша поднял на дом.
Лиза, когда вернулась с коровника да увидела - в синем вечернем небе белый конь скачет, - просто расплакалась:
- Дед-то, дед-то наш был бы доволен! Все Михаила перед смертью просил: "Ты уж, Миша, коня моего подыми на дом, всю жизнь хотел дом с конем"... А тут и не Миша, внук родной поднял...
- Но, но! - басовито, по-хозяйски оборвал жену Егорша. - Разговорчики!
Ему нравилось быть семейным человеком. Он с радостью, с удовольствием возился с сыном, его не на шутку увлекала новая, почти незнакомая до этого роль мужа.
Сколько через его руки всякого бабья прошло! И ничего себе штучки были не заскучаешь. А все же такого, как с Лизкой, у него еще ни с кем не было это надо правду сказать. Утром проснешься, уставилась на тебя своими зелеными, улыбается: "Я не знаю, с ума, наверно, сошла... Все глежу и глежу на тебя и нагледеться не могу..." А с коровника своего возвращается - ух ты! Вся раскраснелась, застыдилась - как, скажи, на первое свидание с тобой пришла...
Заскучал Егорша на седьмой день.
В этот день у него с утра заболел зуб, ну и как лечить зуб в деревне? Вином. А потом - вино не помогло - взял аршинный ключ от амбара, пошел в амбар - там у бабки, бывало, целое лукошко стояло со всякими зельями и травами.
И вот только он открыл, гремя ключом, дверь - увидел свою тальянку на сусеке. Вся в пыли, в муке, как, скажи, сирота неприкаянная.
Он взял ее, как своего ребенка, на руки, смахнул пыль рукавом рубахи, а потом уселся на порожек - ну-ко, голубушка, вспомним былые денечки! В общем, хотел заглушить боль в зубе - рванул на всю катушку, просто вывернул розовые мехи, а получился скандал. Получилось черт знает что!
- Ты с ума, что ли, сошел? Что люди-то о нас подумают? Скажут, вот как они веселятся - рады, что старика схоронили...
Егорша на самой высокой ноте осадил гармонь, резко сдвинул мехи. А потом глянул на приближавшуюся к нему по тропке Лизу, и у него впервые при виде возвращающейся со скотного двора жены зевотой свело рот.
2
Зубы заговорила Марина-стрелеха. Зачерпнула ковшом воды из ушата, пошептала что-то над ним, дала отпить, и полегчало вроде. Во всяком случае, Егорша вышел от нее, уже не держась за щеку.
Была середина дня. За рекой на молодых озимях шумно горланили журавли - не иначе как проводили общее собрание по случаю скорого отлета в теплые края...
Куда пойти?
Домой ему не хотелось. От дома пора взять выходной - это он хорошо понял сегодня. К теще податься? Так и так, мол, угощайте зятя. Что это за безобразие - вот уж неделя, как он дома, а у тещи еще и за столом как следует не сиживал.
Егорша пошагал в колхозную контору: вспомнил - председатель на днях с Лизкой наказывал зайти.
Лукашин был в правлении один - сидел за своим председательским столом и играл на костяшках.
- Все дебеты и кредиты сводим? - нашел нужные слова Егорша.
- Да, приходится.
- Ну и как?
- Подходяще! - Лукашин сказал это бодрым голосом, но распространяться не стал, полез за папиросами. Очень удобная штука эти папиросы для начальства: всегда есть предлог оборвать нежелательный разговор.
Егорша, слегка развалясь на старом деревянном диванчике, памятном ему еще с войны, с любопытством присматривался к этому человеку. Он всегда вызывал у него интерес. Ведь это же надо - добровольно, по своей охоте к ним на Пинегу пришлепать. В бабьи сказки насчет любви и всего такого Егорша никогда не верил. Анфиса, конечно, баба видная, но уж не такая она ягодка, чтобы ради нее на край света ехать. Из-за карьеры?
Признаться, попервости он, Егорша, так и думал: в такой глухомани, как ихняя, умный человек быстрее выдвинется. Но сколько лет прошло с тех пор, как у них Лукашин? Четыре-пять? А воз, как говорится, и поныне там. Как потел в колхозных санках, так и теперь потеет.
- Так, так, Суханов, сказал Лукашин, закуривая, - отломал, говоришь, три годика, выполнил свой патриотический долг...
- Примерно. На месяц раньше демобилизовали. По причине семейных обстоятельств.
- Да, старик мог бы еще пожить. Рано отчалил к тем берегам. Зимой нас крепко выручал - всю упряжь чинил...
Егорша со скорбным видом принял соболезнования, даже папиросу вдавил в пепельницу (все та же щербатая тарелка, как три года назад), вздохнул.
- Ну, а какие планы? Как жизнь устраивать думаешь?
- Покамест недоработки стариковы по дому ликвидировал, а вообще-то надо подумать.
- А по-моему, и думать нечего, сказал Лукашин и начал загибать пальцы: Жена у тебя в колхозе - раз, дом - вон какой, с конем! Прямая дорога к нам. Видел, какой мы дворец для наших буренок отгрохали?
- Видел.
- Ну тогда чего же тебя агитировать! Подключайся к Житову. Веселый народ не заскучаешь.
- Так, - сказал Егорша. - Насчет веселья вопросов не имею. А как насчет энтого самого? - Он на пальцах показал, что имеет в виду.
- Насчет энтого самого... - Тут Лукашин прямо-таки дымовую завесу поставил между собой и им. Не иначе как для того, чтобы собраться с мыслями.
В конце концов, кашляя и чихая, признался, что трудодень у них нежирен. С голоду, дескать, не помираем, но и закрома от излишков не рвет.
- Понятно, - усмехнулся Егорша. - В общем, раскладка не та.
Лукашин вопросительно посмотрел на него.
- Это в части у нас повар был, Иван Иванович. Толстый, такой жирный боров - как баба беременная. Но мастер - во! Генералу с начальством готовил. И вот этот Иван Иванович, как только, бывало, выедем за город на пикник, - Егорша старательно выговорил последнее слово и посмотрел на Лукашина: знает ли? ...начнет вздыхать да охать: ах, в деревню хочу, ах, на природу-кустики желаю... Ладно. Демобилизовался. Уехал в деревню. А ровно через полгода возвращается обратно. Худющий, как, скажи, чахоткой заболел. Без паспорта и не узнать. Ну, все-таки до генерала допустили - такие повара на улице не валяются. "Так и так, товарищ генерал-майор, желал бы снова вернуться во вверенную вам часть". - "А как же с деревней, с природой, Иван Иванович? спрашивает генерал. - Не понравилось?" - "Понравилось, товарищ генерал. И даже очень понравилось. Только раскладка не та..."
- Ну, и взял генерал этого повара обратно? - спросил Лукашин и как-то невесело, скорее для приличия, улыбнулся.
- А то как! Такого повара да не взять.
- Зря, сказал Лукашин. - А кто же будет деревню поднимать?
Вопрос уже был обращен к нему, Егорше, и он подумал, что, пожалуй, перегнул немного насчет этой раскладки. Но с другой стороны - что это такое? Ничего не спросил: где, как, кем служил, - полезай на угол. Маши топором. Даже грузовик колхозный не предложил. И вообще, разозлился вдруг Егорша, чего он свой руль задирает? Дворец этот самый, которым он тут хвастался, когда готов будет? Когда буренки от холода околеют? Так? А другие колхозные показатели? Что-то он, Егорша, не помнит, чтобы Лизка и Мишка взахлеб писали ему по поводу этих самых показателей. Да он и сам не слепой. Не с одного КП просмотрел Пекашино за эту неделю...
Однако Егорша и виду не подал, какой закрут у него внутри. На кой хрен ему ссориться с головкой своей деревни!
И кончил миролюбиво, по-свойски, с улыбкой:
- Погоди маленько с работой, товарищ Лукашин. Дай человеку прийти в себя. У меня ведь как-никак дед родной неделю назад помер. А кроме того, отпуск. Согласно закона о демобилизации...
Лукашин вздохнул, но ничего не сказал.
3
Сперва полверсты отшагал вдоль болота, потом пересек болото, а точнее, проплясал его по вертлявым замшелым жердинам и бревнышкам, потом продирался мокрым кустарником - плакали хромовые сапожки и гимнастерка шерстью обросла, пришлось даже с себя снимать, чтобы отчистить, потом еще сколько-то поблуждал-покрутился на пустошах и только тогда увидел главного колхозника.
Нет, товарищ Лукашин, сказал мысленно Егорша, подождем немного. Суханов-Ставров не прочь помочь своим землякам - когда бежал от трудностей? Но и ишачить за вас - нет, извините, дураков нема. За три года, что он служил в армии, куда страна в целом шагнула? А в Пекашине что? У вас какой оборот по части прогресса?
Три года назад этой самой пустоши, на которой он сейчас стоит, на пекашинской карте не было - он точно это помнит, потому что как раз перед самым отъездом в армию они с дедом в этом квадрате рубили дрова и дед еще, когда проходили мимо поля, очень разорялся насчет ржи. Дескать, плохая рожь ноне на поле, землю навозом не удобряют, а вот у него в старые времена рожь была такая, что хоть топором руби...
Мишка напоминал Егорше глухаря на току. Глухарь, когда весной свою любовную песню заведет, ни черта не слышит и не видит, охотник под самую сосну подходит, чуть ли не колом сшибает. Вот так и Мишка. Егорша вышел на обочину поля, как верстовой столб встал. А Мишка рядом, в двух шагах, проехал - не заметил. Сидит себе, качается в своей железной люльке и, похоже, совсем очумел от треска и хлопанья граблей - с открытыми глазами слепой.
Да, усмехнулся Егорша, хорошо, что он все это увидел в голой натуре. А то ведь он размяк, разнежился на домашних пуховиках - о чем стал подумывать в последние дни? А о том, чтобы пополнить собой колхозные кадры, тут, в Пекашине, на постоянный причал встать...
Егоршу обнаружил Тузик.
Тузик плелся сзади жатки, без всякой радости, просто так, по собачьей обязанности путался в ржаных валках. А тут увидел незнакомого человека загремел на все поле, а потом еще того чище - на него бросился.
Вот тогда-то Мишка и соизволил поднять свои карие.
Сели на солнышке, на скос старой, давно высохшей канавы, густо заросшей брусничником.
Таких канав великое множество в пекашинских навинах - точь-в-точь как старые, отслужившие свое окопы, в которых веками, из поколения в поколение, велись сражения с лесом да с болотом. Иной мужик вроде его деда треть жизни своей выстоял в этих самых канавах-окопах. Вот каким трудом добыта каждая пядь пахотной земли на Севере! А теперь что?
Мишка все же уважил гостя: сам сел на ягодник, а ему, Егорше, бросил ватник.
- Что-то не вижу у тебя бабсилы, сказал Егорша, окидывая своим цепким глазом ржаное, наполовину выжатое поле.
Мишка, конечно, не понял с первого слова, что такое бабсила, - пришлось растолковывать, на какой тяге едет ихний колхоз.
- В лес женки укатили, - буркнул Михаил. - Вишь, какое тепло стоит. Хотят последние грибы взять...
- Ясно, - подвел политическую подкладку Егорша, - частный сектор наступает на пятки общественному.
Мишка - всегдашняя опора и любимец пекашинских баб - завелся сразу:
- Частный сектор, частный сектор!.. А этот частный сектор должен чего-нибудь жрать, нет? В прошлом году по триста грамм на трудодень отвалили, а в этом году сколько?
Егорша скорехонько вытащил из брюк белоголовку, две луковицы с зелеными перьями, потому что Мишкины разговоры по этой части он знает с сорок второго года, и, ежели его вовремя не остановить, будет кипеть и яриться часами.
- Стакана у Ульки-продавщицы не привелось, а домой не заходил, сказал Егорша, - так что придется вспоминать счастливое детство...
Однако тут не сплошал уже Мишка: быстро выхватил из ножен свой клинок, срезал с молодой березы ленту тонкой бересты с золотистой изнанкой, загнул два угольника - чем не посуда?
- Ну, рассказывай, как у тебя на петушином фронте, сказал Егорша, когда выпили.
- На петушином? - удивился Мишка (совсем мозга не работает!). - Это еще что?
- А это такой фронт, на который все с полным удовольствием... Без погоняла... Солдатик один у нас в отпуск ездил. Домой к себе, в колхоз. Ну, съездил как положено. Без чепе. В срок явился, доложил. А через девять месяцев семь заявлений: просим с такого-то Сидорова-Петрова взыскать алименты. Ну, насчет алиментов - сам знаешь: какие с солдата капиталы? Главное политико-воспитательная работа минус. Майор, замкомандира по политчасти, вызывает Сидорова-Петрова: что ты наделал, такой-разэдакий? "Виноват, товарищ майор, а только никак иначе нельзя было". - "Почему?" - "А потому, что когда кур полный курятник, а петух один - что петуху делать?"
Ни черта не больше. Старый коровник заперт (где только Лизка? Неужели задворками домой уперлась?), а на новом скотном дворе тоже, похоже, безлюдье.
Лизка ему в каждом письме про эту пекашинскую новостройку докладывала, так что он знал, как говорится, всю автобиографию коровника, но все-таки не поленился: обошел коровник кругом и даже внутрь заглянул. Надо! А вдруг где-нибудь на командных высотах зайдет разговор - глазами прикажете хлопать?
Работенка неплохая, углы сшиты - хоть воду лей (сразу узнаешь почерк Петра Житова), но когда же он думает сдать в эксплуатацию свой объект? Окна окосячены наполовину, дверей нет, потолок не набран... А потом, ведь нужны стойла, перегородки, всякая другая хреновина.
Егорша поднял с земли толстый обрубок от гладко выстроганной потолочины, размашисто написал плотничьим карандашом - тут, среди инструмента, нашел: "Солдатский привет ударникам великой стройки коммунизма!!!"
Обрубок поставил на чурку (прямо наглядная агитация получилась), потом подумал-подумал и на обрубок насыпал горку "беломорин" - весь портсигар вытряхнул, только одну для себя оставил.
3
К тещиному дому Егорша подошел с тыла, то есть с задворок.
Сперва надулся: что это такое - жена не показывается все утро? Домой он приехал или куда? А потом за воротца скрипучие перешагнул, да шарахнуло по ноздрям свежим коровьим навозом из открытого настежь двора, да зажужжали, завыли вокруг мухи - и начало, и начало травить.
Все вспомнилось. Война вспомнилась, ихняя дружба с Мишкой вспомнилась, первый выезд в лес в сорок втором году вот в это же самое время... И даже Звездоня, покойница, вспомнилась. Мишка уже тогда разорялся насчет кормежки для нее. В первый же день, как только они приехали на Ручьи, потащил его на болото траву смотреть...
Старенькое, кособокое, основательно изрубленное ребятишками крыльцо проскрипело шатучими ступеньками: здравствуй!
- Здравствуй, - улыбнулся Егорша.
А вообще-то не мешало бы перебрать крыльцо, или у Мишки всегда, до самой смерти так будет: в колхозе мнем до беспамятья, а дома дядя сделай?
В сенцах у Пряслиных не лучше - всю жизнь в слепака играют. Руки отпадут два-три раза топором хлопнуть да какой-нибудь осколок стекла в дыру воткнуть?
Наконец Егорша, шаря рукой по двери, еще с незапамятных времен обитой для тепла рваной-перерваной мешковиной, нащупал железную скобу, постучал.
Стук вышел дай боже: дятлом рассыпался сухой, как кость, сосновый косяк, но разве тут понимают по-культурному?
Закипая злостью, Егорша изо всей силы рванул на себя дверь, перешагнул за порог да так и застыл: сын... Его сын...
Сколько он тут, на пекашинской земле? Сутки без мала. Туда, сюда сходил, то, это посмотрел, а про своего гвардейца и не вспомнил. А он - вот он: как штык стоит посередке избы. Вернее, не штык, а ухват сухановский - у них в отцовском роду у всех смалу ноги кренделем, и у него самого, сказывала мать, такие же были.
Егорша присел на корточки, протянул руки:
- Ну, шлепай ко мне. Не узнаешь?
Вася нахмурился - с характером мужик! - а потом вдруг улыбнулся и тяп-тяп, к нему, к отцу...
И тут бог знает что сделалось с ним. В горле пересохло, в коленках дрожь, а когда он сграбастал обеими руками сына да прижал к груди, то тут и вообще ерунда началась...
К счастью, в избу в это время вошла теща.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Старый коровник, поставленный еще в первые дни колхозной жизни, разваливался на глазах. Стены у него изнутри выгнили, проросли белыми погаными грибами, в скособоченных окошках торчали соломенные и травяные затычки, а крыша местами так провалилась, что, того и гляди, кого-нибудь задавит.
Страх всем внушал и племенной бык Борька. Борька нынешней весной размял в поскотине молодую коровенку, и с тех пор его на волю не выпускали. И вот днем, когда рядом с ним не было ни коров, ни доярок, бык просто из себя выходил: ревел, гремел цепями, каждую минуту мог вылететь на улицу.
Сегодня, к великому удивлению Александры Баевой, Борька молчал.
Кто-то из наших там, подумала Александра. Но кто же?
Две дурехи есть у них на скотном дворе, которые готовы день и ночь убиваться из-за колхозных буренок, - она, Александра, да Лизка. Но Лизку она сама давеча, уезжая за травой на луг, отправила домой: та, видите ли, после дойки вздумала чистоту в стойлах наводить, это на другой-то день после возвращения мужа из армии!
- Иди, иди, глупая! - сказала она ей. - Да ни о чем не думай: ни о коровах, ни о подкормке. Все сделаю.
Наскоро привязав лошадь, Александра вбежала в коровник, заглянула в избу, прошлась между стойлами - никого.
И все-таки не зря у нее сердце сжималось: был человек в коровнике. И человек этот - Лизка. В самый темный угол забралась - в отсек с травой, так что если бы не белый платок, то она бы и не заметила ее.
- Лиза, Лиза, что с тобой? - закричала Алексадра, обмирая от страха.
Лизка, слава богу, была жива. Она лежала, уткнувшись лицом в пахучую траву, и навзрыд рыдала.
- Господи, да что ты тут делаешь? Разве слезы тебе точить сегодня? Муж приехал - скакать надо от радости... Вставай, вставай!
Александра подняла давящуюся от слез подругу, крепко прижала к себе, села рядом.
- Ну, чего стряслось? Чего не поделили?
- Ни-че-го...
- Как ничего!.. Из-за ничего-то не убегают от молодого мужа в такой день.
- Да не я убегала... Он от меня...
- Что, что? - неподдельно удивилась Александра. - Егорша от тебя убежал? Ну уж, нет, не поверю. В жизнь не поверю!
- Чего не верить-то? Не я ему писала: меня домой не жди, на сверхсрочной останусь...
- Домой не жди? Да когда он это писал?
Александра еще долго так пытала зареванную Лизу, и та наконец толком рассказала о своей беде.
- Ничего, ничего, начала успокаивать ее Алексадра, - не страшно. А я уж думала, бог знает что у вас вышло...
- Да разве не вышло? Я ждала, ждала его - не то что дни, часы высчитывала, а он и не думал обо мне... - И Лиза снова зарыдала.
Александра молча подняла ее на ноги, отвела в избу, умыла под рукомойником, причесала.
- А теперь иди.
- Куда? - Страх, растерянность и робкая надежда мелькнули в мокрых зеленых глазах Лизы.
- Домой иди. К счастью своему иди. Глупая, разве нашему брату капризить теперь, когда кругом одни юбки? Да и было бы из-за чего хвост поднимать. Из-за какого-то письма, из-за того, что Егорша чего-то не так написал... Ох, девка, девка... Меня, бывало, муженек-покойничек редкий божий день не бивал. Как разминку себе делал. Все не так, все не эдак... Даже в том я виновата, что у меня здоровья воз. А сказали бы мне сейчас - у тебя Матвей жив, да господи, до Москвы бы до самой на коленцах сползала... - Тут Александра сама коротко всплакнула, потом притянула к себе Лизу, обняла. - Иди, иди! Бери свое счастье. Нынче вперед заглядывать не приходится - днем живем...
2
Лиза выскочила из старого темного коровника и подивилась сияющей красоте дня. Солнышко, небо синее - без единого пятнышка. И ее будто на крыльях подняло - такая вдруг небесная, ликующая радость хлынула ей в душу.
Домой, домой!
Самой короткой дорогой - мимо кузницы, мимо старой закоптелой пивоварни, у которой еще года четыре назад Егорша своим трактором своротил угол, к колхозному складу напротив ихнего дома...
Сердце у нее билось у самого горла, щеки пылали полымем: что сейчас ее ждет? Как встретит Егорша?
Вечор, по правде сказать, она его и не разглядела как следует. Да и не хотелось, если честно говорить, и разглядывать. Она в эти дни распухла, угорела от слез и рева, Михаил ходил как в воду опущенный, а он, внук родной, единственный, пьяный приехал, лыка не вяжет. Да не один, а с Олегой Тарасовым.
Олега из Заозерья, сосед, может, родственник еще дальний, Олега - власть, в райкоме сидит, но кому не ведомо, что он пьяница зарезной?
Ну и скандал. Старушонки перед выносом гроба затеплили ладан, запели "святый боже, святый крепкий...", а он на всю избу: "Цыц, старые вороны! Нету бога. С богом у нас еще в семнадцатом году покончено".
Что было бы дальше, даже и подумать страшно. Может, он, дьявол бессовестный, и похороны все разогнал бы, да спасибо мужикам - не сробели: вытащили вон. А там в машину, дверцы на запор - уматывай.
Надо остановиться, надо прибрать волосы - куда же растрепой на деревню, на люди?
А ноги бегут, ноги не хотят останавливаться... Потому что глупые. Потому что головы не слушаются...
Все-таки у воротец перед заулком она остановилась - забрала власть над ногами. И даже сердце немного утихомирила.
По заулку, мимо окошек, пошла шагом, лицо нахмурила - не дам потешаться над собой, но разве рассчитаешь все заранее? Из-за угла неожиданно брызнул Васин смех, и вот уж она про все свои запреты, которые только что сама на себя наложила, позабыла - козой взвилась.
Самую желанную, самую радостную картину увидела она: сын и отец. И оба за работой. Вася, довольнехонький, слюнки радужным пузырем на губах, крутит руками маленькую меленку, или самолет, как теперь называют, а рядом отец - еще одну меленку мастерит, побольше.
Лиза, конечно, сразу заметила непорядок: на лучшее красное одеяло расселись, прямо на голой земле разостлали, но ей и в голову сейчас не пришло попрекать за это своих растяп - таким счастьем, такой радостью вдруг дохнуло на нее с этого красного одеяла.
- А-а, гудела наша пришла! Ну что, сынок, постегаем немножко ремешком маму - для вразумления?
Лиза все про себя отметила - и "маму", и "сынка", и то, как смотрел на нее Егорша, - но все-таки огрызнулась хоть для видимости:
- Хорошему сынка учишь - маму стегать. Мама-то не на плясах была - на работе.
- Разговорчики! А ну марш к шестку - мужики проголодались!
Лиза побежала в избу. В шутку, конечно, подавал команды Егорша, но правда-то на его стороне. Куда это годится - человека до такой поры голодом морить! Да, правду сказать, она и сама теперь хотела есть.
3
Самовар шумит, стол накрыт, перина, на которой валялся Егорша, вынесена в сени. Еще чего?
Она то и дело воровато из глубины избы посматривала на заулок. Сидят. Все сидят. И о чем-то, кажется, разговаривают - Егорша даже палец большой поднял. Наверно, что-то внушает сыну, как положено отцу.
Вася ее удивлял немало. Нелюдимый ребенок. Кроме матери да Татьянки, никого не хочет признавать. Даже к дяде Мише, даром что тот его хлебом магазинным да сладостями постоянно подкармливает, и к тому с ревом иной раз идет. А вот с отцом дружба с первого взгляда. Кровь родная сказывается? Или уж такой у них отец - кого угодно околдует с первого взгляда, стоит ему только свой синий глаз с подмигом навести?
Солнце рылось в Егоршином золоте на голове. Золота в армии заметно поубавилось - не налезают больше волосы на глаза, плечи раздались, а в остальном, ей казалось, Егорша и не изменился: та же тонкая, чисто выстриженная на затылке мальчишеская шея, тот же чуть заметный наклон головы набок и та же привычка ходить дома босиком, в нижней нательной рубахе.
Смятение охватило Лизу.
Она подняла глаза к божнице в красном углу, вслух сказала:
- Татя, что же мне делать-то? Надо бы спросить его сразу, как он жить думает, а я и спросить чего-то боюсь...
Дробью застучала дресва по стеклам в раме - Егорша бросил: поторапливайся, дескать.
- Сичас, сичас! - И Лиза кинулась в чулан переодеваться: не дело это - в том же самом платьишке, в котором коров обряжает, дома ходить.
Платьями она, слава богу, не обижена. Степан Андреянович на другой же день после свадьбы повел ее в амбар и всю женскую одежду, какая осталась от Макаровны и Егоршиной матери, сарафаны, кофты, шубы, платки, шали - передал ей: перешивай, дескать, и носи на здоровье.
И Лиза не стеснялась: и себе шила, да и Татьянку с матерью не забывала где им взять, когда в лавке для колхозника ничего нет?
Солнце из чулана уже ушло, но пестрая копна платьев, развешанных в заднем углу, напротив печки-голландки, все еще хранила тепло, и от нее волнующе пахло летними травами.
Она выбрала кашемировое платье бордового цвета - и не яркое (как забыть, что только что схоронили деда!), и в то же время не старушечье.
- А-а, вот ты где!..
Лиза быстро обернулась: Егорша...
- Уйди, уйди! Бога ради, уйди... Я сичас...
Она испуганно прижала к голым грудям кашемировое платье, попятилась в угол.
Егорша захохотал. Его синие припухшие глаза вытянулись в колючие хищные щелки.
- Не подходи, не подходи... - Лиза лихорадочно обеими руками грабастала на себя платья, юбки.
Егорша улыбался. А потом подошел к ней и с шумом, с треском начал срывать с нее платья. Одно за другим. Как листки с настенного календаря.
И она ничего не могла поделать. Стояла, тискала на груди кашемировое платье и не дыша, словно завороженная, смотрела в слегка побледневшее, налитое веселой злостью Егоршино лицо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
У Ставровых началась великая строительная лихорадка, с утра до позднего вечера Егорша гремел топором.
Работал он легко, весело, как бы играючи, так что не только ребятишки, бабы постоянно вертелись возле ставровского дома.
Первым делом Егорша занялся крыльцом у передка. Старые, подгнившие ступеньки заменил новыми, вбил железную подкову на счастье, а потом разошелся - раз-раз стамеской по боковинам, и вот уж крыльцо в кружевах.
Точно так же он омолодил баню, жердяную изгородь, воротца в заулке.
Но, конечно, больше всего охов да ахов у пекашинцев вызвал охлупень с конем, который Егорша поднял на дом.
Лиза, когда вернулась с коровника да увидела - в синем вечернем небе белый конь скачет, - просто расплакалась:
- Дед-то, дед-то наш был бы доволен! Все Михаила перед смертью просил: "Ты уж, Миша, коня моего подыми на дом, всю жизнь хотел дом с конем"... А тут и не Миша, внук родной поднял...
- Но, но! - басовито, по-хозяйски оборвал жену Егорша. - Разговорчики!
Ему нравилось быть семейным человеком. Он с радостью, с удовольствием возился с сыном, его не на шутку увлекала новая, почти незнакомая до этого роль мужа.
Сколько через его руки всякого бабья прошло! И ничего себе штучки были не заскучаешь. А все же такого, как с Лизкой, у него еще ни с кем не было это надо правду сказать. Утром проснешься, уставилась на тебя своими зелеными, улыбается: "Я не знаю, с ума, наверно, сошла... Все глежу и глежу на тебя и нагледеться не могу..." А с коровника своего возвращается - ух ты! Вся раскраснелась, застыдилась - как, скажи, на первое свидание с тобой пришла...
Заскучал Егорша на седьмой день.
В этот день у него с утра заболел зуб, ну и как лечить зуб в деревне? Вином. А потом - вино не помогло - взял аршинный ключ от амбара, пошел в амбар - там у бабки, бывало, целое лукошко стояло со всякими зельями и травами.
И вот только он открыл, гремя ключом, дверь - увидел свою тальянку на сусеке. Вся в пыли, в муке, как, скажи, сирота неприкаянная.
Он взял ее, как своего ребенка, на руки, смахнул пыль рукавом рубахи, а потом уселся на порожек - ну-ко, голубушка, вспомним былые денечки! В общем, хотел заглушить боль в зубе - рванул на всю катушку, просто вывернул розовые мехи, а получился скандал. Получилось черт знает что!
- Ты с ума, что ли, сошел? Что люди-то о нас подумают? Скажут, вот как они веселятся - рады, что старика схоронили...
Егорша на самой высокой ноте осадил гармонь, резко сдвинул мехи. А потом глянул на приближавшуюся к нему по тропке Лизу, и у него впервые при виде возвращающейся со скотного двора жены зевотой свело рот.
2
Зубы заговорила Марина-стрелеха. Зачерпнула ковшом воды из ушата, пошептала что-то над ним, дала отпить, и полегчало вроде. Во всяком случае, Егорша вышел от нее, уже не держась за щеку.
Была середина дня. За рекой на молодых озимях шумно горланили журавли - не иначе как проводили общее собрание по случаю скорого отлета в теплые края...
Куда пойти?
Домой ему не хотелось. От дома пора взять выходной - это он хорошо понял сегодня. К теще податься? Так и так, мол, угощайте зятя. Что это за безобразие - вот уж неделя, как он дома, а у тещи еще и за столом как следует не сиживал.
Егорша пошагал в колхозную контору: вспомнил - председатель на днях с Лизкой наказывал зайти.
Лукашин был в правлении один - сидел за своим председательским столом и играл на костяшках.
- Все дебеты и кредиты сводим? - нашел нужные слова Егорша.
- Да, приходится.
- Ну и как?
- Подходяще! - Лукашин сказал это бодрым голосом, но распространяться не стал, полез за папиросами. Очень удобная штука эти папиросы для начальства: всегда есть предлог оборвать нежелательный разговор.
Егорша, слегка развалясь на старом деревянном диванчике, памятном ему еще с войны, с любопытством присматривался к этому человеку. Он всегда вызывал у него интерес. Ведь это же надо - добровольно, по своей охоте к ним на Пинегу пришлепать. В бабьи сказки насчет любви и всего такого Егорша никогда не верил. Анфиса, конечно, баба видная, но уж не такая она ягодка, чтобы ради нее на край света ехать. Из-за карьеры?
Признаться, попервости он, Егорша, так и думал: в такой глухомани, как ихняя, умный человек быстрее выдвинется. Но сколько лет прошло с тех пор, как у них Лукашин? Четыре-пять? А воз, как говорится, и поныне там. Как потел в колхозных санках, так и теперь потеет.
- Так, так, Суханов, сказал Лукашин, закуривая, - отломал, говоришь, три годика, выполнил свой патриотический долг...
- Примерно. На месяц раньше демобилизовали. По причине семейных обстоятельств.
- Да, старик мог бы еще пожить. Рано отчалил к тем берегам. Зимой нас крепко выручал - всю упряжь чинил...
Егорша со скорбным видом принял соболезнования, даже папиросу вдавил в пепельницу (все та же щербатая тарелка, как три года назад), вздохнул.
- Ну, а какие планы? Как жизнь устраивать думаешь?
- Покамест недоработки стариковы по дому ликвидировал, а вообще-то надо подумать.
- А по-моему, и думать нечего, сказал Лукашин и начал загибать пальцы: Жена у тебя в колхозе - раз, дом - вон какой, с конем! Прямая дорога к нам. Видел, какой мы дворец для наших буренок отгрохали?
- Видел.
- Ну тогда чего же тебя агитировать! Подключайся к Житову. Веселый народ не заскучаешь.
- Так, - сказал Егорша. - Насчет веселья вопросов не имею. А как насчет энтого самого? - Он на пальцах показал, что имеет в виду.
- Насчет энтого самого... - Тут Лукашин прямо-таки дымовую завесу поставил между собой и им. Не иначе как для того, чтобы собраться с мыслями.
В конце концов, кашляя и чихая, признался, что трудодень у них нежирен. С голоду, дескать, не помираем, но и закрома от излишков не рвет.
- Понятно, - усмехнулся Егорша. - В общем, раскладка не та.
Лукашин вопросительно посмотрел на него.
- Это в части у нас повар был, Иван Иванович. Толстый, такой жирный боров - как баба беременная. Но мастер - во! Генералу с начальством готовил. И вот этот Иван Иванович, как только, бывало, выедем за город на пикник, - Егорша старательно выговорил последнее слово и посмотрел на Лукашина: знает ли? ...начнет вздыхать да охать: ах, в деревню хочу, ах, на природу-кустики желаю... Ладно. Демобилизовался. Уехал в деревню. А ровно через полгода возвращается обратно. Худющий, как, скажи, чахоткой заболел. Без паспорта и не узнать. Ну, все-таки до генерала допустили - такие повара на улице не валяются. "Так и так, товарищ генерал-майор, желал бы снова вернуться во вверенную вам часть". - "А как же с деревней, с природой, Иван Иванович? спрашивает генерал. - Не понравилось?" - "Понравилось, товарищ генерал. И даже очень понравилось. Только раскладка не та..."
- Ну, и взял генерал этого повара обратно? - спросил Лукашин и как-то невесело, скорее для приличия, улыбнулся.
- А то как! Такого повара да не взять.
- Зря, сказал Лукашин. - А кто же будет деревню поднимать?
Вопрос уже был обращен к нему, Егорше, и он подумал, что, пожалуй, перегнул немного насчет этой раскладки. Но с другой стороны - что это такое? Ничего не спросил: где, как, кем служил, - полезай на угол. Маши топором. Даже грузовик колхозный не предложил. И вообще, разозлился вдруг Егорша, чего он свой руль задирает? Дворец этот самый, которым он тут хвастался, когда готов будет? Когда буренки от холода околеют? Так? А другие колхозные показатели? Что-то он, Егорша, не помнит, чтобы Лизка и Мишка взахлеб писали ему по поводу этих самых показателей. Да он и сам не слепой. Не с одного КП просмотрел Пекашино за эту неделю...
Однако Егорша и виду не подал, какой закрут у него внутри. На кой хрен ему ссориться с головкой своей деревни!
И кончил миролюбиво, по-свойски, с улыбкой:
- Погоди маленько с работой, товарищ Лукашин. Дай человеку прийти в себя. У меня ведь как-никак дед родной неделю назад помер. А кроме того, отпуск. Согласно закона о демобилизации...
Лукашин вздохнул, но ничего не сказал.
3
Сперва полверсты отшагал вдоль болота, потом пересек болото, а точнее, проплясал его по вертлявым замшелым жердинам и бревнышкам, потом продирался мокрым кустарником - плакали хромовые сапожки и гимнастерка шерстью обросла, пришлось даже с себя снимать, чтобы отчистить, потом еще сколько-то поблуждал-покрутился на пустошах и только тогда увидел главного колхозника.
Нет, товарищ Лукашин, сказал мысленно Егорша, подождем немного. Суханов-Ставров не прочь помочь своим землякам - когда бежал от трудностей? Но и ишачить за вас - нет, извините, дураков нема. За три года, что он служил в армии, куда страна в целом шагнула? А в Пекашине что? У вас какой оборот по части прогресса?
Три года назад этой самой пустоши, на которой он сейчас стоит, на пекашинской карте не было - он точно это помнит, потому что как раз перед самым отъездом в армию они с дедом в этом квадрате рубили дрова и дед еще, когда проходили мимо поля, очень разорялся насчет ржи. Дескать, плохая рожь ноне на поле, землю навозом не удобряют, а вот у него в старые времена рожь была такая, что хоть топором руби...
Мишка напоминал Егорше глухаря на току. Глухарь, когда весной свою любовную песню заведет, ни черта не слышит и не видит, охотник под самую сосну подходит, чуть ли не колом сшибает. Вот так и Мишка. Егорша вышел на обочину поля, как верстовой столб встал. А Мишка рядом, в двух шагах, проехал - не заметил. Сидит себе, качается в своей железной люльке и, похоже, совсем очумел от треска и хлопанья граблей - с открытыми глазами слепой.
Да, усмехнулся Егорша, хорошо, что он все это увидел в голой натуре. А то ведь он размяк, разнежился на домашних пуховиках - о чем стал подумывать в последние дни? А о том, чтобы пополнить собой колхозные кадры, тут, в Пекашине, на постоянный причал встать...
Егоршу обнаружил Тузик.
Тузик плелся сзади жатки, без всякой радости, просто так, по собачьей обязанности путался в ржаных валках. А тут увидел незнакомого человека загремел на все поле, а потом еще того чище - на него бросился.
Вот тогда-то Мишка и соизволил поднять свои карие.
Сели на солнышке, на скос старой, давно высохшей канавы, густо заросшей брусничником.
Таких канав великое множество в пекашинских навинах - точь-в-точь как старые, отслужившие свое окопы, в которых веками, из поколения в поколение, велись сражения с лесом да с болотом. Иной мужик вроде его деда треть жизни своей выстоял в этих самых канавах-окопах. Вот каким трудом добыта каждая пядь пахотной земли на Севере! А теперь что?
Мишка все же уважил гостя: сам сел на ягодник, а ему, Егорше, бросил ватник.
- Что-то не вижу у тебя бабсилы, сказал Егорша, окидывая своим цепким глазом ржаное, наполовину выжатое поле.
Мишка, конечно, не понял с первого слова, что такое бабсила, - пришлось растолковывать, на какой тяге едет ихний колхоз.
- В лес женки укатили, - буркнул Михаил. - Вишь, какое тепло стоит. Хотят последние грибы взять...
- Ясно, - подвел политическую подкладку Егорша, - частный сектор наступает на пятки общественному.
Мишка - всегдашняя опора и любимец пекашинских баб - завелся сразу:
- Частный сектор, частный сектор!.. А этот частный сектор должен чего-нибудь жрать, нет? В прошлом году по триста грамм на трудодень отвалили, а в этом году сколько?
Егорша скорехонько вытащил из брюк белоголовку, две луковицы с зелеными перьями, потому что Мишкины разговоры по этой части он знает с сорок второго года, и, ежели его вовремя не остановить, будет кипеть и яриться часами.
- Стакана у Ульки-продавщицы не привелось, а домой не заходил, сказал Егорша, - так что придется вспоминать счастливое детство...
Однако тут не сплошал уже Мишка: быстро выхватил из ножен свой клинок, срезал с молодой березы ленту тонкой бересты с золотистой изнанкой, загнул два угольника - чем не посуда?
- Ну, рассказывай, как у тебя на петушином фронте, сказал Егорша, когда выпили.
- На петушином? - удивился Мишка (совсем мозга не работает!). - Это еще что?
- А это такой фронт, на который все с полным удовольствием... Без погоняла... Солдатик один у нас в отпуск ездил. Домой к себе, в колхоз. Ну, съездил как положено. Без чепе. В срок явился, доложил. А через девять месяцев семь заявлений: просим с такого-то Сидорова-Петрова взыскать алименты. Ну, насчет алиментов - сам знаешь: какие с солдата капиталы? Главное политико-воспитательная работа минус. Майор, замкомандира по политчасти, вызывает Сидорова-Петрова: что ты наделал, такой-разэдакий? "Виноват, товарищ майор, а только никак иначе нельзя было". - "Почему?" - "А потому, что когда кур полный курятник, а петух один - что петуху делать?"