Страница:
Вслед за этим я направился к Паулюсу. Ему уже сообщили о моем приезде. Первый вопрос, заданный мне после моего рапорта, был следующий:
— Что вы скажете по поводу снятия Гальдера? Я об этом до сих пор вообще не слышал. Крайне удивленный, я спросил:
— А когда был уволен генерал-полковник Гальдер, господин генерал?
— Уже 24 сентября. Его преемником стал генерал пехоты Цейцлер.
Очевидно, Паулюс принял близко к сердцу эти перемены в генеральном штабе. Он долгое время работал вместе с Гальдером, был его заместителем и высоко его ценил.
— Известно ли вам, почему Гальдер снят с поста, господин генерал?
— Разумеется, нет. Правда, мне помнится, что Гальдер многократно в моем присутствии возражал Гитлеру и высказывал собственное мнение… Но расскажите теперь вы, какие у вас впечатления от Германии и как вы отдохнули.
Я пробыл у Паулюса долго. Он не прерывал меня. Я рассказал ему и о том, что мне много раз довелось слышать в Германии: «Командующий 6-й армией быстро справится с русскими, тогда войне придет конец».
Паулюс устало улыбнулся.
— Это было бы хорошо, Адам, но пока мы от этого очень далеки. Главное командование по-прежнему относится пренебрежительно к нашим предупреждениям относительно северного фланга. Между тем положение стало сейчас еще серьезнее. Несколько дней назад я получил от 44-й пехотной дивизии тревожные донесения о положении в северной излучине Дона. Происходит переброска больших групп советских войск с востока на запад, они концентрируют части на этом участке. О том же сообщает 376-я пехотная дивизия. Видимо, противник готовится нанести удар с глубоким охватом нашего фланга. А у меня нет сил, которые я мог бы противопоставить смертельной угрозе. Наши дивизии истекают кровью в Сталинграде. Главное командование сухопутных сил, с одной стороны, не разрешает мне приостановить наступление на город, а с другой — не дает затребованные мною три новые боеспособные дивизии. Нам дали только пять саперных батальонов, как будто они в состоянии взять город.
С горечью произнес Паулюс последние слова. Лицо его теперь подергивалось сильнее обычного. Еще до моей встречи с генералом обер-лейтенант Циммерман сказал мне мимоходом, что ему не нравится общее самочувствие Паулюса. Дает себя знать болезнь желудка.
Тревожные известия следовали одно за другим. Со смешанным чувством простился я с Паулюсом. Офицер, замещавший меня во время отпуска, уже ждал меня в штабе, и я намеревался тотчас же приступить к своим обязанностям.
— Начнем с курьезов, — сказал подполковник. — На прошлой неделе ставка прислала к нам известного лейпцигского художника-баталиста. Он собирается сделать зарисовки, а потом запечатлеть Сталинградскую битву на большом полотне. Мы его послали к генералу фон Зейдлицу, который лучше всех может познакомить его с участками, где шли самые оживленные бои. Художник хочет сделать наброски для гигантской картины, которую он по заказу Гитлера напишет в своей лейпцигской мастерской.
— Можем ли мы взять на себя ответственность за риск, который ему угрожает на фронте? — спросил я.
— Художник уже немолодой человек, носит походную серую шинель. Он усердно работает. Вероятно, вы познакомитесь с ним во время поездки в LI армейский корпус, — ответил подполковник.
— Ладно, что там у вас еще? — поторопил его я.
— Когда вы по дороге с аэродрома рассказывали мне о впечатлениях на родине, я вспомнил одно недавно поступившее распоряжение ставки фюрера. Согласно этому распоряжению, мы должны солдат, унтер-офицеров и молодых офицеров, получивших за храбрость, проявленную в битве под Сталинградом, Рыцарский крест или Немецкий крест в золоте, систематически посылать к Гитлеру для доклада. Первый из них, лейтенант, вернулся четыре дня назад. Он сообщил мне, что Гитлер принял его очень милостиво. Затем лейтенант выступил по радио с рассказом о своих впечатлениях, за что получил необыкновенно высокий гонорар. Газеты опубликовали этот рассказ с портретом автора. Пропаганда на фронте тоже не отстает. В солдатской газете, выходящей в Киеве, постоянно появляются восторженные описания битв, принадлежащие перу зондерфюрера Фриче. Не жалеют затрат для поднятия духа и не очень разборчивы в средствах.
— Во всяком случае, и тут есть своя система. Пока мы не взяли Сталинграда, нужен какой-либо суррогат, даже если это только изощренная пропаганда. Но у меня такое впечатление, что она часто не пользуется успехом и на фронте и в тылу. Все больше людей, уставших от войны; количество разуверившихся растет. Безусловно, будь город окончательно взят, настроение изменилось бы к лучшему.
— Вот, кстати, письмо Главного командования сухопутных сил, которое гнет в ту же сторону. По инициативе Гитлера должна быть утверждена «Сталинградская медаль» по образцу Крымской и Нарвикской медалей. Армии приказано не позже 25 ноября представить предложения об оформлении этого памятного знака.
В эту минуту вошел Паулюс. Мы встали.
— Садитесь, господа. Не буду вам мешать. Я шел мимо по улице и узнал от старшего фельдфебеля Кюппера, что вы еще работаете. Решил заглянуть к вам на минуту. Что это за письмо у вас в руках?
Я протянул Паулюсу письмо относительно «Сталинградской медали».
— Печальный эпизод. Мы не взяли еще половины города и стоим у пропасти. При нынешней боеспособности войск трудно даже утверждать, что мы когда-либо достигнем поставленной цели. Над этим главное командование не задумывается. Вместо этого к нам обращаются с такими неосновательными преждевременными проектами, как «Сталинградская медаль». Помолчав, Паулюс сказал:
— Вам будет интересно узнать, Адам, что один художник из отдела пропаганды уже сделал эскиз медали, а вам позднее придется подготовить предложения, кого представить к награде.
— Мне и сегодня неприятно об этом думать, господин генерал. Но еще больше меня огорчает, что мы так мало продвинулись вперед. Когда пять недель назад я улетал лечиться, то надеялся, что после моего возвращения я уже не застану здесь штаба. Между тем, в сущности, все осталось по-прежнему. За три года войны я еще не сталкивался с подобной ситуацией.
Задумавшись на минуту, Паулюс продолжал:
— Командование противника также действует более целеустремленно. У нас создалось такое впечатление, что советское командование намерено любой ценой удержать свои позиции на западном берегу Волги. В некоторых местах занятая русскими полоса обороны шириной не более 100-200 метров. Если верить показаниям пленных, штаб 62-й армии расположил даже свой командный пункт на крутом западном берегу. С середины сентября командующим этой армии является как будто генерал Чуйков{36}. Все чаще ему удается перебрасывать новые дивизии через Волгу. Его боеспособность растет, наша уменьшается. Присланные нам пять саперных батальонов при наступлении в северной части города понесли такие большие потери, что мы были вынуждены вывести их из боя.
Несомненно, и противник испытывает огромные трудности. Пленные показали, что 62-я армия снабжается ночью через Волгу. Однако, так как армия не имеет на западном берегу ни машин, ни лошадей, оружие, боеприпасы и продовольствие приходится переносить на руках от места разгрузки к позициям. Таким образом, войска не отдыхают ни днем, ни ночью. После разгрузки лодок на них отправляются на восточный берег раненые и больные. До сих пор нам не удавалось захватить место переправы или перекрыть реку.
— Но ведь это те же самые люди, господин генерал, которых мы в течение месяца заставляли отступать. Как объяснить это неожиданное ожесточенное сопротивление?
— Я уже сказал вам, что командование стало действовать целеустремленнее. Видимо, генерал Чуйков очень энергичный военачальник.
Было уже поздно. Мы проводили командующего по деревенской улице, которая была погружена во мрак. Вместе с поджидавшим его офицером генерал прошел в маленький домик, где он жил. А мы вернулись к своим делам. Подполковник опять взял в руки папку с бумагами.
— Я хотел бы упомянуть еще об одном мероприятии генерального штаба. Оно тоже свидетельствует, что в Берлине либо в Виннице иллюзиями подменяют реальную оценку положения. В начале октября в штаб 6-й армии прибыл генерал инженерных войск во главе управления по возведению долговременных укреплений, двумя штабами саперных полков, шестью штабами саперных батальонов и одной строительной ротой. Главное командование сухопутных сил поручило им возвести в Сталинграде бетонированные укрепления. Начальник инженерной службы нашей армии полковник Зелле вышел из себя, когда он услышал об этой нелепице: «Для строительства бункеров нужны цемент, гравий и лесоматериалы. Допускаю, что гравий можно добыть на Волге или Дону, но цемент и лесоматериалы надо везти сюда за сотни километров. Даже если бы это все удалось, ведь нет рабочей силы, необходимой для строительства. В ближнем бою за город сильно пострадали и саперные батальоны. Да к тому же русские наверняка не будут пассивно наблюдать, как мы возводим бетонированные укрепления».
Зелле предложил начальнику штаба 6-й армии использовать штабы инженерных войск для строительства позиций в тылу. Но генеральный штаб решительно отверг это предложение армии. Разумеется, не прислали армии и строительные материалы для бункеров. А между тем поступил приказ фюрера с требованием, чтобы присланные к нам инженерные войска построили безопасные отапливаемые бункера для танков. Это было столь же нереально.
— Я живо представляю себе, как реагировал Зелле на эти нелепые фантазии, — сказал я. — Все, что вы мне рассказали, действует прямо-таки удручающе, особенно в нашем трудном положении. Ну что ж, нам надо быть готовыми еще и ко многому другому.
Мой собеседник внимательно посмотрел на меня.
— Вы знаете, господин полковник, я прибыл сюда из управления кадров генерального штаба. Там меня иногда удивляло, что высшие командиры позволяют себе критиковать верховное командование. Но за эти пять недель, пока я вас здесь заменял, я понял, какой вред причиняют войскам нелепые мероприятия и приказы верховного командования вермахта.
— Да, это так, — ответил я. — Доверие к верховному командованию подвергается тяжелому испытанию. Хорошо было бы, если бы офицеры генерального штаба, несущие ответственность за подобные приказы, поработали несколько месяцев в каком-нибудь армейском штабе. Может быть, они наконец осознали бы, как это опасно, когда командование войсками исходит из ложных оценок обстановки. Господа из ставки фюрера, несомненно, проходили военную историю, стратегию, оперативную подготовку и тактику. Теоретически они совершенно точно знают, что битву никогда нельзя выиграть при недооценке противника и переоценке собственных сил и что войска за такие ошибки командования платят дорого — своей кровью. Должен сказать вам откровенно: после опыта, полученного в походе на Восток, мало что осталось от моего былого уважения к генеральному штабу. Было бы полезно, если бы вы, вернувшись в управление кадров, доложили о ваших наблюдениях в компетентной инстанции. А может, вы по-прежнему намерены командовать у нас полком?
— Мое намерение остается в силе. Меня в этом укрепила работа в штабе армии. В 76-й пехотной дивизии освободился пехотный полк. Заболел полковник Абрагам. Генерал Роденбург потребовал замену. Вот письмо.
Я прочел этот документ.
— К счастью, болезнь не так уж серьезна. Генерал Роденбург предлагает откомандировать полковника на несколько недель в тыл армии. Это мы сейчас обсудим, но прежде еще один вопрос: как обстоит дело с нашими офицерскими курсами в Суворовском?
— К сожалению, нам не удалось начать занятия в намеченный срок. Боевые действия в городе вынудили нас отсрочить набор курсантов. Капитан Гебель начал занятия только в середине этого месяца.
Это меня отнюдь не обрадовало — ведь нам срочно нужны были пехотные офицеры. Я не имел основания упрекать своего заместителя: он не нес ответственности за это опоздание. Я решил сделать все, чтобы ускорить переподготовку. И тут мне пришла в голову такая мысль:
— А что, если полковника Абрагама командировать в Суворовский? Он бы там отдохнул, а капитан Гебель мог бы с ним советоваться по вопросам подготовки новых офицеров. Тогда вы могли бы принять полк, которым командовал раньше полковник Абрагам.
— Я согласен, господин полковник. Одобрят ли такое предложение генерал Паулюс и генерал Шмидт?
— Завтра утром мы вместе пойдем на доклад. Письменное ходатайство перед Главным командованием сухопутных сил о вашем переводе в 76-ю пехотную дивизию мы сразу возьмем с собой. Если все сойдет хорошо, вы через два дня сможете приступить к исполнению своих новых обязанностей. Теперь я открою вам одну тайну. При моем последнем посещении управления кадров я поднял вопрос о моем освобождении от обязанностей адъютанта. Если Паулюс согласится, моим преемником станет полковник Зоммерфельд, бывший до войны адъютантом ГУ армейского корпуса в Дрездене. На днях я буду об этом говорить с командующим.
Командующий группой армий "Б" генерал-фельдмаршал Вейхс и его начальник штаба генерал пехоты фон Зоденштерн разделяли опасения командования 6-й армии. Но они не могли убедить в этом Главное командование сухопутных сил и Гитлера. Верховное командование просто не принимало всерьез донесения 6-й армии; оно сомневалось в том, что Красная Армия вообще способна думать о контрнаступлении. Паулюс предложил отвести 6-ю армию за Дон и развернуть ее там на отсечной позиции, чтобы избегнуть грозившего окружения. Это предложение было отвергнуто, что свидетельствовало о полном отсутствии чувства ответственности за жизнь нескольких сотен тысяч солдат. Я присутствовал при том, как раздался звонок по телефону из генерального штаба. Начальник генерального штаба генерал пехоты Цейцлер был лично у аппарата и по приказу Гитлера передал следующую директиву: «Красная Армия разбита, она уже не располагает сколько-нибудь значительными резервами и, следовательно, не в состоянии предпринимать серьезные наступательные действия. Из этого основополагающего тезиса надо исходить каждый раз при оценке противника»{37}.
Паулюс был потрясен столь ошибочной оценкой. Оскорбило его и поручение, сделанное в такой грубой форме.
— Надо же им, в генеральном штабе, все-таки понять, что здесь готовится, — вырвалось у него, — неужто в окружении Гитлера остались одни лишь «поддакиватели», льстецы, одобряющие любой вздор?
И тем не менее Паулюс подчинился. Командующий 6-й армией не в состоянии был заставить себя принять самостоятельное решение. Солдатское послушание взяло верх над здравым рассудком. Был только создан резерв армии и размещен позади XI армейского корпуса западнее Дона, к юго-востоку от Клетской. Резерв состоял из сводного отряда численностью в один полк, ядро которого составлял противотанковый дивизион, далее из частей 14-й танковой дивизии (штаб дивизии, танковый полк, противотанковая рота, артиллерийский полк и частично рота связи).
На другой день я, как обычно, явился с докладом к генералу Паулюсу. Почти не глядя на меня, командующий коротко поблагодарил за доклад. Его взгляд был прикован к оперативной карте, которая лежала перед ним на столе.
— Разрешите спросить, господин генерал, как со вчерашнего дня развивалась обстановка перед нашим левым флангом? — обратился я к нему.
— Положение ухудшилось. Позиция генерального штаба мне просто непонятна. Там воображают, что в ставке, которая находится от нас на расстоянии две тысячи километров с лишком, могут лучше нашего оценивать обстановку на фронте. Это же нелепо! Такая недооценка противника — нечто неслыханное. Если генеральный штаб не примет немедленных мер для прикрытия наших флангов, за это заплатит жизнью вся 6-я армия.
— Ведь не мы одни сигнализируем, что подготовка контрнаступления становится все более очевидной, 4-я танковая армия на своем участке фронта тоже это наблюдает. Должно же это встревожить ставку. Почему начальник генерального штаба сам сюда не приедет? Здесь, перед лицом угрожающей опасности, он не мог бы отделаться общими фразами.
— Я тоже так думаю, Адам, но теперь все побаиваются к нам ездить. Да и Цейцлер вряд ли осмелится возражать Гитлеру. Он вчера это доказал. Как может начальник генерального штаба передавать такие бессмысленные директивы? И к тому же еще лично. Уволив Гальдера, Гитлер устранил из своего окружения последнего генерала, который по крайней мере в военных вопросах защищал собственное мнение. Что касается политических целей, то здесь и без того нет никаких разногласий между Гитлером и его генералитетом. Очевидно, Гитлер хочет иметь только таких сотрудников, которые всегда поддакивают, как Кейтель. Будущее покажет, станет ли Цейцлер поддерживать стратегию, построенную на иллюзиях, или он реально оценивает силу и возможности Красной Армии.
Через несколько секунд он задумчиво добавил:
— Будем надеяться на лучшее.
Голубинский, находившийся на западном берегу Дона, между переправами у Калача и Песковатки, был расположен неблагоприятно с точки зрения транспорта и связи. Там не только не было железной дороги, но и шоссейных дорог. При поисках подходящего места для штаба выбор пал на Нижне-Чирскую. Поблизости находилась конечная станция железной дороги, ведущей на запад. Неподалеку оттуда через Дон был проложен автотранспортный мост. Наконец, оттуда вели прямые дороги к подчиненным нашему штабу армейским корпусам. Все это говорило в пользу Нижне-Чирской как зимнего командного пункта армии. В начале ноября начальник связи армии доложил, что налажена проводная связь с корпусами и группой армий. Высланные вперед команды под руководством коменданта штаба уже оборудовали служебные и жилые помещения. По распоряжению командующего армией я проверил, как подготовлен командный пункт. Он был действительно значительно лучше и удобнее расположен, чем в Голубинском. Городок у впадения реки Чир в Дон производил впечатление чистого и ухоженного селения. Побеленные одноэтажные и двухэтажные дома стояли вдоль широких улиц; сады и скверы оживляли вид города. Почти все дома были пусты, жители покинули селение.
Хотя для перевода штаба все было сделано, начальник штаба сначала медлил с переездом. Шмидт, вероятно, опасался, что перенесение командного пункта армии назад из Голубинского в Нижне-Чирскую плохо скажется на войсках, упорно сражавшихся на фронте. Поэтому пока все было лишь так подготовлено, чтобы передислокация штаба могла произойти быстро; но пока в зимнем командном пункте разместилась часть полевого штаба и полка связи армии. Обер-квартирмейстер тоже оставался пока вблизи от Калача, у железной дороги, ведущей к Сталинграду.
Главная забота — снабжение
После переправы через Дон с каждым днем все больше обострялась проблема снабжения 6-й армии. Для доставки горючего, боеприпасов и продовольствия имелась только одноколейная железная дорога, которая вела в Сталинград с запада через Морозовск и мост через Дон у Рычковского. Но железнодорожный мост был взорван, так что на станции Чир все грузы приходилось перегружать на автотранспорт. А на машинах эти грузы доставлялись через мост только до Верхне-Чирской, а там они снова отправлялись по железной дороге. Легко можно себе представить, как все это было неудобно и какой требовало затраты времени. Часто железнодорожные пути бывали заняты порожняком и санитарными поездами — создавались пробки.
Что же будет зимой, когда понадобится доставлять еще и теплое обмундирование, топливо и фураж для лошадей и вдобавок начнутся сильные снегопады и гололедица? Эти вопросы вызывали большую тревогу.
В середине октября штаб 6-й армии посетил генерал-квартирмейстер сухопутных сил генерал-лейтенант Вагнер. Он хотел ознакомиться с тем, как обстоит дело со снабжением, и проверить, нельзя ли улучшить транспортировку необходимых грузов. Но и он не помог. Наш новый начальник оперативного отдела полковник Эльхлепп позднее рассказывал мне, что генерал Вагнер откровенно высказывался о положении, создавшемся в ставке Гитлера. Никто из генералов не решается возражать ему. Все они запуганы истерическими припадками бешенства своего повелителя. Сам Вагнер летом 1942 года указывал верховному главнокомандующему на недостаток горючего и потребовал, чтобы планирование военных операций координировалось с состоянием снабжения. Гитлер оборвал его, сказав: «Другого ответа я от моих генералов и не ждал, благодарю».
Подобные рассказы мы уже часто слышали. Но какая от этого была польза? Никакой. Генералы поругивали Гитлера и все же участвовали в его авантюре. Благодаря их энергичной помощи истерик мог продолжать войну. Тот или другой генерал мог позволить себе поворчать, но ни один из них не пошел против Гитлера. Генералитет мог время от времени относиться свысока, с презрением к «богемскому ефрейтору», но остается фактом, что генералитет разработал военные планы Гитлера и что благодаря его активной поддержке Гитлер переходил от одной авантюры к другой, посылал на бессмысленную смерть миллионы людей. В этом заключается историческая вина и вина перед человечеством германского генералитета во Второй мировой войне.
Но, высказывая эти констатации, я опередил мою собственную эволюцию. В те октябрьские дни 1942 года я еще был далек от такого понимания вещей. Правда, я чувствовал, что в механизме руководства вермахтом не все в порядке. Порой я приходил в ярость от такого беспредельного дилетантства, порой меня это угнетало. Но я делал все, что считал своим долгом. Я сам был во власти военной традиции и армейского воспитания, поэтому я тогда был далек от мысли, что Паулюс в качестве командующего 6-й армией может, приняв самостоятельно решение, предотвратить надвигающийся роковой конец. Объяснить мое непонимание можно и тем, что в октябре 1942 года я был еще только в преддверии ада. Я должен был пройти через все круги ада в Сталинграде, чтобы подняться до более глубокого понимания событий. Впрочем, я и тогда еще не во всем разобрался. Об этом я буду в дальнейшем говорить подробно.
К числу трудностей снабжения, с которыми 6-я армия непосредственно столкнулась перед наступлением зимы 1942/43 года, относилось обеспечение фуражом нескольких тысяч коней. Поэтому генерал Паулюс решил всех лишних коней отправить в армейский тыл к западу от Дона. Оставлены были только те кони, которые безусловно необходимы в артиллерийских полках, артиллерийских подразделениях пехоты и в санитарном транспорте. Всех других перегнали на запад и расположили в деревнях, где имелись достаточные запасы фуража, оборудованные конюшни и стойла. Это было рискованное предприятие. Дивизии лишились существенной тягловой силы. Но что можно было сделать, если мы хотели предотвратить гибель животных от голода? Однако это мероприятие позднее привело к голодной смерти тысячи немецких солдат, а что это случится, никому из нас не приходило в голову.
— Что вы скажете по поводу снятия Гальдера? Я об этом до сих пор вообще не слышал. Крайне удивленный, я спросил:
— А когда был уволен генерал-полковник Гальдер, господин генерал?
— Уже 24 сентября. Его преемником стал генерал пехоты Цейцлер.
Очевидно, Паулюс принял близко к сердцу эти перемены в генеральном штабе. Он долгое время работал вместе с Гальдером, был его заместителем и высоко его ценил.
— Известно ли вам, почему Гальдер снят с поста, господин генерал?
— Разумеется, нет. Правда, мне помнится, что Гальдер многократно в моем присутствии возражал Гитлеру и высказывал собственное мнение… Но расскажите теперь вы, какие у вас впечатления от Германии и как вы отдохнули.
Я пробыл у Паулюса долго. Он не прерывал меня. Я рассказал ему и о том, что мне много раз довелось слышать в Германии: «Командующий 6-й армией быстро справится с русскими, тогда войне придет конец».
Паулюс устало улыбнулся.
— Это было бы хорошо, Адам, но пока мы от этого очень далеки. Главное командование по-прежнему относится пренебрежительно к нашим предупреждениям относительно северного фланга. Между тем положение стало сейчас еще серьезнее. Несколько дней назад я получил от 44-й пехотной дивизии тревожные донесения о положении в северной излучине Дона. Происходит переброска больших групп советских войск с востока на запад, они концентрируют части на этом участке. О том же сообщает 376-я пехотная дивизия. Видимо, противник готовится нанести удар с глубоким охватом нашего фланга. А у меня нет сил, которые я мог бы противопоставить смертельной угрозе. Наши дивизии истекают кровью в Сталинграде. Главное командование сухопутных сил, с одной стороны, не разрешает мне приостановить наступление на город, а с другой — не дает затребованные мною три новые боеспособные дивизии. Нам дали только пять саперных батальонов, как будто они в состоянии взять город.
С горечью произнес Паулюс последние слова. Лицо его теперь подергивалось сильнее обычного. Еще до моей встречи с генералом обер-лейтенант Циммерман сказал мне мимоходом, что ему не нравится общее самочувствие Паулюса. Дает себя знать болезнь желудка.
Тревожные известия следовали одно за другим. Со смешанным чувством простился я с Паулюсом. Офицер, замещавший меня во время отпуска, уже ждал меня в штабе, и я намеревался тотчас же приступить к своим обязанностям.
Художник-баталист и «Сталинградская медаль»
Все было готово для передачи дел. Почта, поступившая из генерального штаба, была за время моего отсутствия сложена в одну папку. Она интересовала меня в первую очередь. Поэтому я просил подполковника вкратце информировать меня устно. Подробно изучить дела я решил в ближайшие дни.— Начнем с курьезов, — сказал подполковник. — На прошлой неделе ставка прислала к нам известного лейпцигского художника-баталиста. Он собирается сделать зарисовки, а потом запечатлеть Сталинградскую битву на большом полотне. Мы его послали к генералу фон Зейдлицу, который лучше всех может познакомить его с участками, где шли самые оживленные бои. Художник хочет сделать наброски для гигантской картины, которую он по заказу Гитлера напишет в своей лейпцигской мастерской.
— Можем ли мы взять на себя ответственность за риск, который ему угрожает на фронте? — спросил я.
— Художник уже немолодой человек, носит походную серую шинель. Он усердно работает. Вероятно, вы познакомитесь с ним во время поездки в LI армейский корпус, — ответил подполковник.
— Ладно, что там у вас еще? — поторопил его я.
— Когда вы по дороге с аэродрома рассказывали мне о впечатлениях на родине, я вспомнил одно недавно поступившее распоряжение ставки фюрера. Согласно этому распоряжению, мы должны солдат, унтер-офицеров и молодых офицеров, получивших за храбрость, проявленную в битве под Сталинградом, Рыцарский крест или Немецкий крест в золоте, систематически посылать к Гитлеру для доклада. Первый из них, лейтенант, вернулся четыре дня назад. Он сообщил мне, что Гитлер принял его очень милостиво. Затем лейтенант выступил по радио с рассказом о своих впечатлениях, за что получил необыкновенно высокий гонорар. Газеты опубликовали этот рассказ с портретом автора. Пропаганда на фронте тоже не отстает. В солдатской газете, выходящей в Киеве, постоянно появляются восторженные описания битв, принадлежащие перу зондерфюрера Фриче. Не жалеют затрат для поднятия духа и не очень разборчивы в средствах.
— Во всяком случае, и тут есть своя система. Пока мы не взяли Сталинграда, нужен какой-либо суррогат, даже если это только изощренная пропаганда. Но у меня такое впечатление, что она часто не пользуется успехом и на фронте и в тылу. Все больше людей, уставших от войны; количество разуверившихся растет. Безусловно, будь город окончательно взят, настроение изменилось бы к лучшему.
— Вот, кстати, письмо Главного командования сухопутных сил, которое гнет в ту же сторону. По инициативе Гитлера должна быть утверждена «Сталинградская медаль» по образцу Крымской и Нарвикской медалей. Армии приказано не позже 25 ноября представить предложения об оформлении этого памятного знака.
В эту минуту вошел Паулюс. Мы встали.
— Садитесь, господа. Не буду вам мешать. Я шел мимо по улице и узнал от старшего фельдфебеля Кюппера, что вы еще работаете. Решил заглянуть к вам на минуту. Что это за письмо у вас в руках?
Я протянул Паулюсу письмо относительно «Сталинградской медали».
— Печальный эпизод. Мы не взяли еще половины города и стоим у пропасти. При нынешней боеспособности войск трудно даже утверждать, что мы когда-либо достигнем поставленной цели. Над этим главное командование не задумывается. Вместо этого к нам обращаются с такими неосновательными преждевременными проектами, как «Сталинградская медаль». Помолчав, Паулюс сказал:
— Вам будет интересно узнать, Адам, что один художник из отдела пропаганды уже сделал эскиз медали, а вам позднее придется подготовить предложения, кого представить к награде.
— Мне и сегодня неприятно об этом думать, господин генерал. Но еще больше меня огорчает, что мы так мало продвинулись вперед. Когда пять недель назад я улетал лечиться, то надеялся, что после моего возвращения я уже не застану здесь штаба. Между тем, в сущности, все осталось по-прежнему. За три года войны я еще не сталкивался с подобной ситуацией.
Противник стал сильнее
— Вы ведь сами знаете, что численность наших дивизий в большинстве случаев упала до уровня полка, — сказал Паулюс. — Но это не единственная причина. Сопротивляемость красноармейцев за последние недели достигла такой силы, какой мы никогда не ожидали. Ни один наш солдат или офицер не говорит теперь пренебрежительно об Иване, хотя еще недавно они так говорили сплошь и рядом. Солдат Красной Армии с каждым днем все чаще действует как мастер ближнего боя, уличных сражений и искусной маскировки. Наша артиллерия и авиация перед каждой атакой буквально перепахивают местность, занятую противником. Но как только наши пехотинцы выходят из укрытия, их встречает уничтожающий огонь. Стоит нам достигнуть в каком-нибудь месте успеха, как русские тотчас же наносят ответный удар, который часто нас отбрасывает на исходную позицию.Задумавшись на минуту, Паулюс продолжал:
— Командование противника также действует более целеустремленно. У нас создалось такое впечатление, что советское командование намерено любой ценой удержать свои позиции на западном берегу Волги. В некоторых местах занятая русскими полоса обороны шириной не более 100-200 метров. Если верить показаниям пленных, штаб 62-й армии расположил даже свой командный пункт на крутом западном берегу. С середины сентября командующим этой армии является как будто генерал Чуйков{36}. Все чаще ему удается перебрасывать новые дивизии через Волгу. Его боеспособность растет, наша уменьшается. Присланные нам пять саперных батальонов при наступлении в северной части города понесли такие большие потери, что мы были вынуждены вывести их из боя.
Несомненно, и противник испытывает огромные трудности. Пленные показали, что 62-я армия снабжается ночью через Волгу. Однако, так как армия не имеет на западном берегу ни машин, ни лошадей, оружие, боеприпасы и продовольствие приходится переносить на руках от места разгрузки к позициям. Таким образом, войска не отдыхают ни днем, ни ночью. После разгрузки лодок на них отправляются на восточный берег раненые и больные. До сих пор нам не удавалось захватить место переправы или перекрыть реку.
— Но ведь это те же самые люди, господин генерал, которых мы в течение месяца заставляли отступать. Как объяснить это неожиданное ожесточенное сопротивление?
— Я уже сказал вам, что командование стало действовать целеустремленнее. Видимо, генерал Чуйков очень энергичный военачальник.
Было уже поздно. Мы проводили командующего по деревенской улице, которая была погружена во мрак. Вместе с поджидавшим его офицером генерал прошел в маленький домик, где он жил. А мы вернулись к своим делам. Подполковник опять взял в руки папку с бумагами.
— Я хотел бы упомянуть еще об одном мероприятии генерального штаба. Оно тоже свидетельствует, что в Берлине либо в Виннице иллюзиями подменяют реальную оценку положения. В начале октября в штаб 6-й армии прибыл генерал инженерных войск во главе управления по возведению долговременных укреплений, двумя штабами саперных полков, шестью штабами саперных батальонов и одной строительной ротой. Главное командование сухопутных сил поручило им возвести в Сталинграде бетонированные укрепления. Начальник инженерной службы нашей армии полковник Зелле вышел из себя, когда он услышал об этой нелепице: «Для строительства бункеров нужны цемент, гравий и лесоматериалы. Допускаю, что гравий можно добыть на Волге или Дону, но цемент и лесоматериалы надо везти сюда за сотни километров. Даже если бы это все удалось, ведь нет рабочей силы, необходимой для строительства. В ближнем бою за город сильно пострадали и саперные батальоны. Да к тому же русские наверняка не будут пассивно наблюдать, как мы возводим бетонированные укрепления».
Зелле предложил начальнику штаба 6-й армии использовать штабы инженерных войск для строительства позиций в тылу. Но генеральный штаб решительно отверг это предложение армии. Разумеется, не прислали армии и строительные материалы для бункеров. А между тем поступил приказ фюрера с требованием, чтобы присланные к нам инженерные войска построили безопасные отапливаемые бункера для танков. Это было столь же нереально.
— Я живо представляю себе, как реагировал Зелле на эти нелепые фантазии, — сказал я. — Все, что вы мне рассказали, действует прямо-таки удручающе, особенно в нашем трудном положении. Ну что ж, нам надо быть готовыми еще и ко многому другому.
Мой собеседник внимательно посмотрел на меня.
— Вы знаете, господин полковник, я прибыл сюда из управления кадров генерального штаба. Там меня иногда удивляло, что высшие командиры позволяют себе критиковать верховное командование. Но за эти пять недель, пока я вас здесь заменял, я понял, какой вред причиняют войскам нелепые мероприятия и приказы верховного командования вермахта.
— Да, это так, — ответил я. — Доверие к верховному командованию подвергается тяжелому испытанию. Хорошо было бы, если бы офицеры генерального штаба, несущие ответственность за подобные приказы, поработали несколько месяцев в каком-нибудь армейском штабе. Может быть, они наконец осознали бы, как это опасно, когда командование войсками исходит из ложных оценок обстановки. Господа из ставки фюрера, несомненно, проходили военную историю, стратегию, оперативную подготовку и тактику. Теоретически они совершенно точно знают, что битву никогда нельзя выиграть при недооценке противника и переоценке собственных сил и что войска за такие ошибки командования платят дорого — своей кровью. Должен сказать вам откровенно: после опыта, полученного в походе на Восток, мало что осталось от моего былого уважения к генеральному штабу. Было бы полезно, если бы вы, вернувшись в управление кадров, доложили о ваших наблюдениях в компетентной инстанции. А может, вы по-прежнему намерены командовать у нас полком?
— Мое намерение остается в силе. Меня в этом укрепила работа в штабе армии. В 76-й пехотной дивизии освободился пехотный полк. Заболел полковник Абрагам. Генерал Роденбург потребовал замену. Вот письмо.
Я прочел этот документ.
— К счастью, болезнь не так уж серьезна. Генерал Роденбург предлагает откомандировать полковника на несколько недель в тыл армии. Это мы сейчас обсудим, но прежде еще один вопрос: как обстоит дело с нашими офицерскими курсами в Суворовском?
— К сожалению, нам не удалось начать занятия в намеченный срок. Боевые действия в городе вынудили нас отсрочить набор курсантов. Капитан Гебель начал занятия только в середине этого месяца.
Это меня отнюдь не обрадовало — ведь нам срочно нужны были пехотные офицеры. Я не имел основания упрекать своего заместителя: он не нес ответственности за это опоздание. Я решил сделать все, чтобы ускорить переподготовку. И тут мне пришла в голову такая мысль:
— А что, если полковника Абрагама командировать в Суворовский? Он бы там отдохнул, а капитан Гебель мог бы с ним советоваться по вопросам подготовки новых офицеров. Тогда вы могли бы принять полк, которым командовал раньше полковник Абрагам.
— Я согласен, господин полковник. Одобрят ли такое предложение генерал Паулюс и генерал Шмидт?
— Завтра утром мы вместе пойдем на доклад. Письменное ходатайство перед Главным командованием сухопутных сил о вашем переводе в 76-ю пехотную дивизию мы сразу возьмем с собой. Если все сойдет хорошо, вы через два дня сможете приступить к исполнению своих новых обязанностей. Теперь я открою вам одну тайну. При моем последнем посещении управления кадров я поднял вопрос о моем освобождении от обязанностей адъютанта. Если Паулюс согласится, моим преемником станет полковник Зоммерфельд, бывший до войны адъютантом ГУ армейского корпуса в Дрездене. На днях я буду об этом говорить с командующим.
Плохие предзнаменования
В начале ноября к Паулюсу явился генерал пехоты Штрекер, командир армейского корпуса, действовавшего на левом фланге армии в большой излучине Дона. Все дивизии на северном участке доносили о передвижениях и сосредоточении советских войск на нашем левом фланге и перед 3-й румынской армией, которая 10 октября заняла промежуточный рубеж между 6-й армией и 8-й итальянской армией. Штрекер требовал проведения контрмер, которые были крайне неотложны, потому что и действовавшая на юге 4-я танковая армия заметила подготовку противника к наступлению. У командования армией и командиров корпусов не было никаких сомнений насчет намерений русских окружить 6-ю армию и 4-ю танковую армию.Командующий группой армий "Б" генерал-фельдмаршал Вейхс и его начальник штаба генерал пехоты фон Зоденштерн разделяли опасения командования 6-й армии. Но они не могли убедить в этом Главное командование сухопутных сил и Гитлера. Верховное командование просто не принимало всерьез донесения 6-й армии; оно сомневалось в том, что Красная Армия вообще способна думать о контрнаступлении. Паулюс предложил отвести 6-ю армию за Дон и развернуть ее там на отсечной позиции, чтобы избегнуть грозившего окружения. Это предложение было отвергнуто, что свидетельствовало о полном отсутствии чувства ответственности за жизнь нескольких сотен тысяч солдат. Я присутствовал при том, как раздался звонок по телефону из генерального штаба. Начальник генерального штаба генерал пехоты Цейцлер был лично у аппарата и по приказу Гитлера передал следующую директиву: «Красная Армия разбита, она уже не располагает сколько-нибудь значительными резервами и, следовательно, не в состоянии предпринимать серьезные наступательные действия. Из этого основополагающего тезиса надо исходить каждый раз при оценке противника»{37}.
Паулюс был потрясен столь ошибочной оценкой. Оскорбило его и поручение, сделанное в такой грубой форме.
— Надо же им, в генеральном штабе, все-таки понять, что здесь готовится, — вырвалось у него, — неужто в окружении Гитлера остались одни лишь «поддакиватели», льстецы, одобряющие любой вздор?
И тем не менее Паулюс подчинился. Командующий 6-й армией не в состоянии был заставить себя принять самостоятельное решение. Солдатское послушание взяло верх над здравым рассудком. Был только создан резерв армии и размещен позади XI армейского корпуса западнее Дона, к юго-востоку от Клетской. Резерв состоял из сводного отряда численностью в один полк, ядро которого составлял противотанковый дивизион, далее из частей 14-й танковой дивизии (штаб дивизии, танковый полк, противотанковая рота, артиллерийский полк и частично рота связи).
На другой день я, как обычно, явился с докладом к генералу Паулюсу. Почти не глядя на меня, командующий коротко поблагодарил за доклад. Его взгляд был прикован к оперативной карте, которая лежала перед ним на столе.
— Разрешите спросить, господин генерал, как со вчерашнего дня развивалась обстановка перед нашим левым флангом? — обратился я к нему.
— Положение ухудшилось. Позиция генерального штаба мне просто непонятна. Там воображают, что в ставке, которая находится от нас на расстоянии две тысячи километров с лишком, могут лучше нашего оценивать обстановку на фронте. Это же нелепо! Такая недооценка противника — нечто неслыханное. Если генеральный штаб не примет немедленных мер для прикрытия наших флангов, за это заплатит жизнью вся 6-я армия.
— Ведь не мы одни сигнализируем, что подготовка контрнаступления становится все более очевидной, 4-я танковая армия на своем участке фронта тоже это наблюдает. Должно же это встревожить ставку. Почему начальник генерального штаба сам сюда не приедет? Здесь, перед лицом угрожающей опасности, он не мог бы отделаться общими фразами.
— Я тоже так думаю, Адам, но теперь все побаиваются к нам ездить. Да и Цейцлер вряд ли осмелится возражать Гитлеру. Он вчера это доказал. Как может начальник генерального штаба передавать такие бессмысленные директивы? И к тому же еще лично. Уволив Гальдера, Гитлер устранил из своего окружения последнего генерала, который по крайней мере в военных вопросах защищал собственное мнение. Что касается политических целей, то здесь и без того нет никаких разногласий между Гитлером и его генералитетом. Очевидно, Гитлер хочет иметь только таких сотрудников, которые всегда поддакивают, как Кейтель. Будущее покажет, станет ли Цейцлер поддерживать стратегию, построенную на иллюзиях, или он реально оценивает силу и возможности Красной Армии.
Через несколько секунд он задумчиво добавил:
— Будем надеяться на лучшее.
Подготовка к зиме
В начале октября командованию армией стало ясно, что не удастся с крайне измотанными дивизиями взять Сталинград до наступления зимы. Из этого были сделаны некоторые выводы. Одним из них было перенесение командного пункта армии.Голубинский, находившийся на западном берегу Дона, между переправами у Калача и Песковатки, был расположен неблагоприятно с точки зрения транспорта и связи. Там не только не было железной дороги, но и шоссейных дорог. При поисках подходящего места для штаба выбор пал на Нижне-Чирскую. Поблизости находилась конечная станция железной дороги, ведущей на запад. Неподалеку оттуда через Дон был проложен автотранспортный мост. Наконец, оттуда вели прямые дороги к подчиненным нашему штабу армейским корпусам. Все это говорило в пользу Нижне-Чирской как зимнего командного пункта армии. В начале ноября начальник связи армии доложил, что налажена проводная связь с корпусами и группой армий. Высланные вперед команды под руководством коменданта штаба уже оборудовали служебные и жилые помещения. По распоряжению командующего армией я проверил, как подготовлен командный пункт. Он был действительно значительно лучше и удобнее расположен, чем в Голубинском. Городок у впадения реки Чир в Дон производил впечатление чистого и ухоженного селения. Побеленные одноэтажные и двухэтажные дома стояли вдоль широких улиц; сады и скверы оживляли вид города. Почти все дома были пусты, жители покинули селение.
Хотя для перевода штаба все было сделано, начальник штаба сначала медлил с переездом. Шмидт, вероятно, опасался, что перенесение командного пункта армии назад из Голубинского в Нижне-Чирскую плохо скажется на войсках, упорно сражавшихся на фронте. Поэтому пока все было лишь так подготовлено, чтобы передислокация штаба могла произойти быстро; но пока в зимнем командном пункте разместилась часть полевого штаба и полка связи армии. Обер-квартирмейстер тоже оставался пока вблизи от Калача, у железной дороги, ведущей к Сталинграду.
Главная забота — снабжение
После переправы через Дон с каждым днем все больше обострялась проблема снабжения 6-й армии. Для доставки горючего, боеприпасов и продовольствия имелась только одноколейная железная дорога, которая вела в Сталинград с запада через Морозовск и мост через Дон у Рычковского. Но железнодорожный мост был взорван, так что на станции Чир все грузы приходилось перегружать на автотранспорт. А на машинах эти грузы доставлялись через мост только до Верхне-Чирской, а там они снова отправлялись по железной дороге. Легко можно себе представить, как все это было неудобно и какой требовало затраты времени. Часто железнодорожные пути бывали заняты порожняком и санитарными поездами — создавались пробки.
Что же будет зимой, когда понадобится доставлять еще и теплое обмундирование, топливо и фураж для лошадей и вдобавок начнутся сильные снегопады и гололедица? Эти вопросы вызывали большую тревогу.
В середине октября штаб 6-й армии посетил генерал-квартирмейстер сухопутных сил генерал-лейтенант Вагнер. Он хотел ознакомиться с тем, как обстоит дело со снабжением, и проверить, нельзя ли улучшить транспортировку необходимых грузов. Но и он не помог. Наш новый начальник оперативного отдела полковник Эльхлепп позднее рассказывал мне, что генерал Вагнер откровенно высказывался о положении, создавшемся в ставке Гитлера. Никто из генералов не решается возражать ему. Все они запуганы истерическими припадками бешенства своего повелителя. Сам Вагнер летом 1942 года указывал верховному главнокомандующему на недостаток горючего и потребовал, чтобы планирование военных операций координировалось с состоянием снабжения. Гитлер оборвал его, сказав: «Другого ответа я от моих генералов и не ждал, благодарю».
Подобные рассказы мы уже часто слышали. Но какая от этого была польза? Никакой. Генералы поругивали Гитлера и все же участвовали в его авантюре. Благодаря их энергичной помощи истерик мог продолжать войну. Тот или другой генерал мог позволить себе поворчать, но ни один из них не пошел против Гитлера. Генералитет мог время от времени относиться свысока, с презрением к «богемскому ефрейтору», но остается фактом, что генералитет разработал военные планы Гитлера и что благодаря его активной поддержке Гитлер переходил от одной авантюры к другой, посылал на бессмысленную смерть миллионы людей. В этом заключается историческая вина и вина перед человечеством германского генералитета во Второй мировой войне.
Но, высказывая эти констатации, я опередил мою собственную эволюцию. В те октябрьские дни 1942 года я еще был далек от такого понимания вещей. Правда, я чувствовал, что в механизме руководства вермахтом не все в порядке. Порой я приходил в ярость от такого беспредельного дилетантства, порой меня это угнетало. Но я делал все, что считал своим долгом. Я сам был во власти военной традиции и армейского воспитания, поэтому я тогда был далек от мысли, что Паулюс в качестве командующего 6-й армией может, приняв самостоятельно решение, предотвратить надвигающийся роковой конец. Объяснить мое непонимание можно и тем, что в октябре 1942 года я был еще только в преддверии ада. Я должен был пройти через все круги ада в Сталинграде, чтобы подняться до более глубокого понимания событий. Впрочем, я и тогда еще не во всем разобрался. Об этом я буду в дальнейшем говорить подробно.
К числу трудностей снабжения, с которыми 6-я армия непосредственно столкнулась перед наступлением зимы 1942/43 года, относилось обеспечение фуражом нескольких тысяч коней. Поэтому генерал Паулюс решил всех лишних коней отправить в армейский тыл к западу от Дона. Оставлены были только те кони, которые безусловно необходимы в артиллерийских полках, артиллерийских подразделениях пехоты и в санитарном транспорте. Всех других перегнали на запад и расположили в деревнях, где имелись достаточные запасы фуража, оборудованные конюшни и стойла. Это было рискованное предприятие. Дивизии лишились существенной тягловой силы. Но что можно было сделать, если мы хотели предотвратить гибель животных от голода? Однако это мероприятие позднее привело к голодной смерти тысячи немецких солдат, а что это случится, никому из нас не приходило в голову.