Страница:
Транспортные самолеты не прибыли
Аэродром Гумрак не мог заменить Питомника ни в малейшей степени. Он находился под артиллерийским обстрелом, взлетно-посадочная полоса его была искорежена снарядами и авиабомбами. Тяжелые транспортные машины могли садиться только с величайшим риском. Сначала командование люфтваффе вообще отказывалось посылать туда самолеты, поскольку за последние дни от русской зенитной артиллерии, истребителей и бомбардировок, а также из-за аварий при посадке немецкая авиация потеряла десятки самолетов{73}. После утраты Питомника прошло два дня, минуя и третий, но ни один самолет не приземлился, хотя с нашей стороны было сделано все, чтобы привести в порядок аэродром Гумрак, и штаб группы армий «Дон» получил донесение об этом. Очевидно, он не сумел заставить командование люфтваффе направлять самолеты в Гумрак. Паулюс обратился с радиограммой непосредственно к Гитлеру: «Мой фюрер, вашим приказам о снабжении армии не подчиняются. Аэродром Гумрак с 15 января годен для посадки. Площадка безупречна для посадки ночью. Наземная организация имеется, необходимо срочное вмешательство, грозит величайшая опасность»{}n».На созванном командующим армией оперативном совещании Шмидт напропалую ругал командование люфтваффе. Обер-квартирмейстер был в отчаянии. Именно к нему сходились требования измученных голодом частей, сливаясь в гррмкий вопль ужаса: «Не дайте нам погибнуть столь жалким образом! Хлеба!»
Генерал-полковник решил еще раз обратиться к Манштейну. Через два часа после отправления радиограммы Гитлеру была послана радиограмма командующему группой армий «Дон»:
«Возражения люфтваффе считаем предлогом; авиационными специалистами, а именно аэродромной службой, посадка признана возможной. Посадочная полоса значительно расширена. Аэродромная служба и ее оборудование, как и прежде в Питомнике, действуют здесь безупречно. Командующий запросил вмешательства непосредственно фюрера, так как постоянная проволочка со стороны люфтваффе уже стоила жизни многим солдатам»{75}.
Командование армии полагало, что оно сделало таким образом все возможное, чтобы совладать со страшным бедствием. Ответ не поступил. Транспортные самолеты не прилетали.
Паулюс снова радировал группе армий «Дон»: «До сих пор ни одного самолета. Армия просит дать приказ о вылете»{76}.
Все было напрасно. Никакого ответа не поступило ни от Гитлера, ни от Манштейна. Зато все более настойчивыми и громкими становились требования войск к командованию армии: «Количество потерь от голода растет с часу на час. Срочно требуются по крайней мере минимальные продовольственные пайки. Имеются случаи самоубийства вследствие безысходности и отчаяния».
Кому же лететь?
Командующий армией сделал еще одну попытку облегчить тяжелую участь солдат. Он потребовал от Манштейна, чтобы был прислан генерал люфтваффе, с которым можно было бы на месте обсудить возможности посадки самолетов в котле.Найдется ли генерал, который так мало ценит свою жизнь? — задал я себе вопрос, услышав об этой попытке. Мой скептицизм оказался оправданным. 16 января утром вместо затребованного генерала на нашем командном пункте появился майор авиации. Это был явный показатель того, как котировалась 6-я армия у вышестоящих начальников. Меня охватила ярость в связи с этим новым свидетельством измены вышестоящих командных инстанций элементарнейшим принципам солдатской порядочности.
В мой блиндаж вошел капитан фон Зейдлиц, дальний родственник командира LI корпуса. Как кандидат в слушатели Академии генерального штаба, он был командирован для отбытия войсковой практики в штаб нашей армии в качестве адъютанта. По поручению начальника штаба он сообщил мне, что все специалисты, в том числе командиры танков, воентехники и кандидаты в слушатели академии, должны немедленно вылететь из окружения.
— Главное командование сухопутных сил приказало это и майору фон Цитцевицу, офицеру связи Гитлера при нашем штабе, — доложил капитан Зейдлиц. — Генерал-лейтенант Шмидт просит вас вызвать офицеров, которых это касается, из армейских корпусов и дивизий, если возможно, по телефону. Мы надеемся, что сегодня ночью наконец прибудет несколько транспортных машин.
— А что же будет с тяжелоранеными? — спросил я. — Начальник санитарной службы армии сообщил мне, что они доставлены в Гумрак. Все блиндажи там переполнены.
— Начальнику санитарной службы дано указание немедленно приостановить эвакуацию тяжелораненых, — ответил Зейдлиц.
Я онемел. В каждой современной армии раненным в боях солдатам и офицерам отдается предпочтение во всем. Здесь же из окружения вывозились те, кто представлял особую ценность для продолжения войны, остальные же хладнокровно обрекались на гибель. Это можно было считать лишним доказательством того, что высшее командование уже списало 6-ю армию. Однако и командование нашей армии, по-видимому, изменило свое отношение к вопросу о вылете из котла. До сих пор Шмидт бесцеремонно отклонял любое ходатайство подобного рода. Почему же теперь он не возражал против приказа Главного командования сухопутных сил? На одно мгновение у меня появилась мысль: не стоит ли за новым приказом сам начальник штаба? Ведь и офицеры генерального штаба — специалисты. Правда, в приказе они упомянуты не были. Однако такой приказ мог появиться по мере обострения обстановки. Такое предположение показалось мне настолько низким, что я попытался выбросить его из головы. Я обратился к капитану.
— Позвольте поздравить вас, дорогой Зейдлиц. Наверняка вы принадлежите к тем, кто первым покинет эту гибельную ловушку. Уложили ли вы уже свои вещи?
— Из этого, кажется, ничего не выйдет, господин полковник. Шмидт сказал мне сегодня утром, что после вылета капитана Бера я здесь незаменим. Откровенно говоря, я не понимаю такой мотивировки. Уже несколько дней, как мне нечего делать. Время от времени меня посылают в одну из дивизий для ознакомления с обстановкой. Но уже давно известно, что обстановка повсюду одинаково тяжелая, а разложение усиливается. Вчера я был на западной окраине аэродрома Гумрак. Он охраняется слабыми сводными подразделениями. Противотанкового оружия и артиллерии у них почти нет. А если кое-где имеется оружие, то нет боеприпасов.
— Несмотря на это, когда русские наступают, полумертвые солдаты оказывают сопротивление. Что же, собственно, происходит в их головах? — спросил я.
— Это особый вопрос. Многие, съежившись, апатично сидят в своих норах и едва отвечают, когда к ним обращаются. Другие ругаются на чем свет стоит, кричат, что их обманули и предали. Однако по сигналу тревоги они немедленно хватают винтовки или автоматы, бегут к пулеметам или противотанковым пушкам.
— Вероятно, страх перед пленом все же сильнее озлобления и разочарования в связи с неудачами, которые нас здесь преследуют.
— Для большинства это, безусловно, так, господин полковник. Однако за последние дни в ряде мест мелкие боевые группы капитулировали вместе со своими офицерами. Восемь недель назад это было почти немыслимо. Сказывается воздействие вражеской пропаганды.
Капитан фон Зейдлиц откланялся. Когда я, стоя в двери бункера, прощался с ним, то увидел внизу, в балке, майора авиации, которого сопровождал Эльхлепп. Из укрытия вышла автомашина. Майор сел в нее и, козырнув, удалился в сторону аэродрома Гумрак.
— Долгим этот визит не был. Любопытно, что из него получится, — сказал я.
— Мне тоже хотелось бы это знать, господин полковник, — ответил Зейдлиц и направился к бункеру начальника штаба.
Полковник Эльхлепп вошел ко мне.
— Господин летчик только извинялся. Шмидт набросился на него с ругательствами и резко сказал, что его аргументы нас не интересуют, 6-я армия ждет продовольствия, боеприпасов, медикаментов и горючего. Возмутительно, что нас оставили на произвол судьбы. Паулюс был возбужден, присоединился к мнению начальника штаба и заявил, что люфтваффе не выполнили своего обещания. Поведение вышестоящих инстанций по отношению к 6-й армии — это вероломство, которое ничем оправдать нельзя.
— Таким образом, этот майор получил взбучку, предназначавшуюся для генералов, — заметил я. — Предположим, что он передаст все это дословно. Думаете ли вы, Эльхлепп, что наше снабжение от этого улучшится? Слышите, как рвутся снаряды? Фронт уже придвинулся чертовски близко к нашему командному пункту. Сколько дней мы еще продержимся? Мы занимаемся самообманом. При трезвой оценке обстановки нам следовало бы капитулировать. Тогда по крайней мере тысячи солдат были бы спасены. Дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла. Главное командование сухопутных сил списало нас в расход. Улетят еще несколько специалистов, остальные пусть околевают.
— С меня тоже довольно, Адам. Однако офицер не может капитулировать перед большевиками. Он сражается до последнего патрона, а затем умирает.
— Это громкие слова, Эльхлепп. Продолжать бесполезное сопротивление безответственно и даже аморально.
В этом смысле я буду стараться и впредь воздействовать на генерал-полковника Паулюса.
— Никто не может запретить вам этого, — ответил мне Эльхлепп. — Однако вы ничего не добьетесь. Для Паулюса повиновение — высший воинский закон.
Мой друг полковник Зелле
В последующие дни ко мне прибывали специалисты, главным образом из танковых и моторизованных дивизий. Все они сияли от радости. В результате протестов командования армии по ночам снова садилось несколько самолетов с продовольствием и боеприпасами. Они забирали специалистов в группу армий «Дон».Я искренне радовался вылету из котла полковника Зелле. Еще в октябре 1942 года наш врач советовал ему срочно пройти курс санаторного лечения. Разрешение уже было дано, как вдруг началось большое контрнаступление Красной Армии. Зелле сразу же заявил тогда, что не может оставить войска. В начале декабря на Чире он принял боевую группу, а позднее получил от Шмидта бесполезный приказ вернуться в котел. Хотя здоровье у него было слабое и он с трудом держался на ногах, он ни разу не пытался улететь из котла. Несколько дней назад я попросил его сфотографировать меня. Мне хотелось с очередным офицером связи отослать фотопленку и камеру жене и дочери. Потом мы откровенно поговорили. Зелле, старый член нацистской партии, награжденный золотым значком, сказал мне, что не раз советовал Паулюсу действовать вопреки приказам Гитлера и поступать так, как подсказывает ему совесть, ответственность за армию. Однако в военных вопросах Паулюс придерживается точки зрения Шмидта. Он, Зелле, считает это роковым. Генерал-полковник вместе со своим начальником штаба несут таким образом ответственность за бессмысленную гибель 6-й армии. Затем в приступе гнева против Гитлера и Геринга полковник инженерных войск сорвал с кителя золотой партийный значок, бросил на смерзшийся снег и растоптал его.
Хотя эта сцена, собственно говоря, была только жестом без каких-либо дальнейших последствий, она все же произвела на меня впечатление, поскольку явилась выражением решительного протеста, в то время как Паулюс, Шмидт, Эльхлепп и другие требовали безусловного подчинения аморальным приказам. Не исключено, что начальник нашего штаба не внес бы Зелле в список отлетающих из котла, если бы узнал о нашем разговоре. Шмидт, однако, сообщил мне 22 января, что Зелле покинет котел. Я хотел первым сообщить моему другу эту радостную весть. На мой звонок ответил порученец Зелле.
— У себя ли полковник Зелле? — спросил я.
— Соединяю с господином полковником.
— Что нового, Адам?
— Сегодня или завтра ты вылетишь из котла в качестве офицера связи.
На другом конце провода наступило молчание. Видимо, от радостной неожиданности мой друг потерял дар речи.
— Ты еще у телефона, Зелле? Наконец я снова услышал его голос.
— Надеюсь, это не злая шутка? — сказал он.
— Мой дорогой Зелле, в данном случае она была бы неуместна. Несколько минут назад я узнал об этом от Шмидта. Сердечно поздравляю тебя и радуюсь, что отсюда выберется тот, кто не будет трепаться о нашей героической борьбе. Я надеюсь, на родине ты будешь рассказывать только правду.
— В этом ты можешь быть уверен, — последовал решительный ответ.
— Не забудь зайти ко мне перед отлетом.
В этот момент ко мне вошел капитан фон Зейдлиц.
— Простите, пожалуйста, господин полковник. Генерал-лейтенант Шмидт просит вас сейчас же определить запасную посадочную площадку для наших транспортных самолетов. Гумрак находится под сильным артиллерийским огнем.
Нельзя было терять ни секунды. С несколькими солдатами я отправился в путь. Вскоре мы обозначили колышками новую площадку в нескольких минутах ходьбы от нашего командного пункта.
В моем блиндаже меня ждал полковник Зелле. Он уже попрощался с Паулюсом и Шмидтом и рассказал мне о беседе с ними. Я твердо запомнил его слова.
— Силы Паулюса действительно на исходе, — сказал Зелле. — Прощаясь со мной, Паулюс сказал: «Отправляйтесь с Богом и внесите свою скромную лепту в то, чтобы командование вермахтом снова спустилось с небес на землю». Он выразил свои мысли весьма иносказательно, но в устах Паулюса это был все же уничтожающий приговор, ведь верно? Можешь представить, как тяжело мне было говорить с ним. Я еще раз посмотрел в глаза Паулюсу. Со словами: «Пусть могильный крест 6-й армии не станет надгробным памятником для всей Германии!» — я простился с ним.
— В последние дни Паулюс неописуемо страдает. Он мучительно размышляет, ищет выхода, но не может не повиноваться приказам Гитлера и Манштейна. А каково твое впечатление о Шмидте? — спросил я Зелле.
— Я не видел его несколько дней и был поражен, как он изменился. Это уже не прежний, убежденный в победе, самоуверенный начальник штаба. Человек, который до сих пор строго осуждал всякое негативное высказывание, теперь резко критиковал высшее командование. На прощание он сказал мне: «Расскажите всюду, где вы найдете возможным, что высшее командование предало и бросило на произвол судьбы 6-ю армию». Очень жаль, что он не понял этого раньше, он мог бы избавить 6-ю армию от многих несчастий.
Как для Зелле, так и для меня прощание было нелегким. Мы вместе пережили тяжкие дни и знали, что можем положиться друг на друга. Было мало надежды, что мы когда-либо увидимся снова.
Как только полковник инженерных войск ушел, адъютант IV армейского корпуса сообщил по телефону, что командир корпуса генерал инженерных войск Иенеке во время воздушного налета противника ранен в голову и плечо. По долгу службы я тотчас же радировал об этом в штаб группы армий «Дон». Через несколько часов из управления кадров сухопутных сил последовало указание отправить раненого генерала на первой же машине, которая совершит посадку в котле. В это время русские уже заняли наш последний аэродром Гумрак. Самолеты получили указание садиться в поселке Сталинградский, хотя там и не было произведено трассировки посадочной полосы. Отсюда генерал Иенеке вместе с полковником Зелле 23 января вылетел из окружения.
Это был один из последних самолетов, отправившихся из котла. Большинство пилотов, поскольку им вообще удавалось прорвать зенитный заградительный пояс противника, сбрасывали контейнеры с продовольствием. Если контейнеры падали у нас, на них мгновенно набрасывались голодающие солдаты. Игнорируя приказ командования, согласно которому о всех контейнерах с продовольствием следовало докладывать и сдавать их в созданный для этого пункт, они большей частью делили продукты между собой. Можно ли было ставить им это в вину? Целыми неделями они почти ничего не ели. Зверский голод приводил их на грань исступления и сметал все заповеди дисциплины и порядочности; они забывали даже о своих беспомощных раненых товарищах.
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт?
23 января командиры корпусов собрались у Паулюса для разбора обстановки. Вместо раненого генерала Иенеке командиром IV армейского корпуса был назначен командир 297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, произведенный одновременно в генералы артиллерии. Обсуждался главный вопрос: как действовать дальше? Генералы фон Зейдлиц и Пфеффер ратовали за прекращение военных действий, тогда как Гейтц, Штрекер и Шлемер настаивали на продолжении сопротивления.После этого генерал-полковник Паулюс обратился с этим же вопросом к Шмидту, Эльхлеппу и мне. Я указал на то, что, продолжая бессмысленное сопротивление, армия погибнет, и предложил капитулировать. При этом я взглянул на Шмидта. Как он будет реагировать на это? Я уже приготовился к взрыву бешенства. Однако Шмидт оставался спокойным; казалось, он одобряет мое предложение. Только Эльхлепп, как всегда, решительно возражал. Командующий проявлял нерешительность. Как и раньше, он не мог перешагнуть через собственную тень. Он решил еще раз подробно доложить по радио высшему командованию о положении в котле и просить разрешения капитулировать.
Вечером 23 января на временном аэродроме, находившемся от нас в нескольких сотнях метров, приземлились два «хейнкеля-111». Вслед за этим генерал-лейтенант Шмидт пригласил меня в свой блиндаж. Он напомнил содержание беседы, которую мы вели после полудня у Паулюса, и не стал скрывать, что весьма разочарован поведением высшего командования.
«Чего же он хочет? — думал я про себя. — Ведь все это известно мне так же хорошо, как и ему!» Но Шмидт тут же разъяснил, чего он хочет.
— До сих пор, — сказал он, — ни Хубе, ни другие офицеры не сумели добиться улучшения нашего положения, хотя все они получили задание доложить лично Гитлеру или хотя бы Манштейну о катастрофическом положении армии. У меня сложилось впечатление, что никто из них не решился сказать фюреру чистую правду. Мне давно следовало бы самому вылететь в ставку для доклада.
Я насторожился. Шмидт продолжал:
— Катастрофическое положение вынуждает нас предпринять последний шаг, чтобы добиться наконец свободы действий. Я хотел просить вас предложить командующему послать меня на самолете в ставку для доклада Гитлеру. Можете быть уверены, что я без промедления вернусь в котел.
Я остолбенел. Этот злой дух армии, до сих пор приказывавший держаться до последнего, грозивший предавать суду военного трибунала каждого, кто заговаривал о капитуляции, намерен теперь дезертировать. Иначе нельзя было расценить его слова, даже с учетом тех оговорок, которые он сделал. Любой солдат штаба знал, что, вероятно, уже на следующий день ни один самолет не сможет приземлиться в котле.
Я ответил Шмидту лаконично:
— Рекомендую, господин генерал, лично доложить вашу настоятельную просьбу командующему.
Злобно, но все-таки сдерживаясь, он посмотрел мне вслед, когда я молча покинул его блиндаж.
Об этом интермеццо я коротко информировал начальника оперативного отдела полковника Эльхлеппа. В волнении он вскочил со стула.
— Какая низость! Вы должны немедленно сказать об этом командующему.
— Я сейчас иду к нему и хотел заручиться вашей поддержкой.
Паулюс выслушал мое сообщение с негодованием, разочарованный в своем начальнике штаба, который все время требовал сражаться до последнего патрона.
— Пригласите его ко мне. Теперь я знаю, как с ним быть.
Раздался стук в дверь, и вошел Шмидт. Вероятно, он рассчитывал найти Паулюса одного, и притом неподготовленного. Он повторил Паулюсу почти дословно то, что сказал мне, пытаясь аргументировать необходимость своего вылета.
Командующий ответил — вопреки своему обыкновению — сразу же, и притом ясно и недвусмысленно:
— Вы остаетесь здесь! Вы знаете так же хорошо, как и я, что конец может наступить в любой момент. Никто не поможет нам. Полагаю, дальнейший разговор излишен.
Шмидт молчал… Паулюс поручил ему составить подробную характеристику обстановки и проект требования Гитлеру на разрешение капитулировать. Шмидт беззвучно удалился. Пилоты обоих «хейнкелей» получили разрешение на вылет.
Задержанные ранее по приказанию Шмидта, они несколько часов прождали в бункере для порученцев.
Уже через несколько минут их машины поднялись в ясное морозное ночное небо. Совершив еще один круг над нашим командным пунктом, они исчезли в западном направлении.
План полковника Эльхлеппа
В моем блиндаже меня ждал Эльхлепп. Вопрос напрашивался сам собой: что делать, когда наступит конец?— Вы уже не раз говорили, Эльхлепп, что никогда не сдадитесь в плен. Скоро, однако, вам придется принимать решение.
— Мое решение остается неизменным, — сказал Эльхлепп. — Старшие офицеры не сдаются. Если дело дойдет до этого, я пойду на передовую и буду стрелять до предпоследнего патрона. Последнюю пулю я приберегу для себя.
— Следовательно, вы намерены покончить самоубийством. Разве солдатская честь заключается в этом? Это не выход. Паулюс говорил мне, что некоторые генералы требовали, чтобы он издал приказ, запрещающий генералам и старшим офицерам сдаваться в плен. Каждый должен последнюю пулю приберечь для себя. Командующий отклонил это неумеренное требование как трусливое уклонение от ответственности. Он считает — и я поддержал его в этом, — что в нашем катастрофическом положении офицер остается с войсками и должен разделить их судьбу.
— Не отрицаю, что офицер должен мужественно держаться до конца. Однако потом он вправе использовать свое оружие против самого себя, ибо ему уже некем будет командовать.
Было видно, что Эльхлеппа не удастся отговорить от его решения покончить жизнь самоубийством. Я напомнил ему о жене и детях.
— Хотелось бы увидеть их. Поэтому я намерен посвятить вас в план, лучше сказать, планы, составленные некоторыми офицерами.
Я догадывался, в чем дело. Уже давно Эльхлепп намекал на намерение отдельных групп офицеров пробиться на запад. До сих пор я не принимал этого всерьез. Но этой ночью Эльхлепп подробно рассказал о своих замыслах.
— Пришло время, Адам, посвятить вас в наши планы. Я считаю, что пройдет не более недели, как котел будет раздавлен. В ближайшие дни вместе с подполковником Нимейером, обер-лейтенантом Циммерманом, подполковником Хейтцманом из 9-й зенитной дивизии и еще одним молодым офицером-зенитчиком мы доберемся до передовой. Там мы спрячемся, переждем, пока наступающие русские пройдут дальше, а затем двинемся вслед за ними на юго-запад. Уже разработан точный маршрут. О нашем плане мы поставили в известность генерала Хубе и попросили его сбросить в определенных точках контейнеры с продовольствием. Я отметил соответствующие места на карте, которую один из наших офицеров связи уже увез отсюда.
— Но ведь это же чепуха, Эльхлепп. Даже если здесь вам удастся перейти линию фронта, вы все равно никогда не доберетесь до цели. Подумайте только: все южное крыло нашего фронта отступает и уже откатилось на 400 километров на запад. Вам придется в течение нескольких недель пробираться по территории, занятой противником. Это безнадежная затея.
— Мы хорошо подготовились. Рюкзаки набиты шерстяными и меховыми вещами, перевязочными материалами и медикаментами. Мы сэкономили за несколько дней галеты и несколько банок консервов, так что первое время у нас есть чем питаться.
— Подумали ли вы и о том, что это дезертирство, Эльхлепп, бегство от ответственности? Ваш план противоречит вашему собственному требованию держаться до последнего.
— Мы хотим не дезертировать, а просить Паулюса освободить нас от наших должностей и осуществим наш замысел лишь в том случае, если командующий согласится с ним. Кстати, полковник Клаузиус, начальник штаба LI армейского корпуса, вместе со своим адъютантом хочет выбраться из котла на лыжах. Мы рассчитываем встретиться в пути. Отдельные группы из 71-й и 371-й пехотных дивизий хотят отправиться вниз по Волге на юг, чтобы вблизи Терека присоединиться к 1-й танковой армии.
— Не обижайтесь на меня, но ведь это опасные фантазии. Вы же знаете, что 1-я танковая армия находится уже, вероятно, в районе Ростова. Сказали ли вы об этом вашим единомышленникам? И думаете ли вы всерьез, что противник так плохо будет охранять свой тыл, что сразу же не захватит таких сумасшедших беглецов, как вы? Образумьтесь, Эльхлепп!
— Разговоры на эту тему бесполезны, мое решение бесповоротно. — С этими словами Эльхлепп покинул мой блиндаж.
Наш предпоследний командный пункт
Рано утром 24 января по приказанию Паулюса Гитлеру было передано по радио донесение:«На основании донесений корпусов и личных докладов их командиров, с которыми еще поддерживается связь, армия докладывает обстановку. Войска без боеприпасов и продовольствия, имеется контакт только с частями шести дивизий. Явления разложения на южном, северном и западном участках котла. Единое управление войсками далее невозможно. На восточном участке небольшие изменения. 18 тысяч раненых без малейшей помощи перевязочными материалами и медикаментами, 44-я, 76-я, 100-я, 305-я, 389-я пехотные дивизии уничтожены. Вследствие сильных атак фронт во многих местах прорван. Опорные пункты и укрытия только в районе города, дальнейшая оборона бессмысленна. Поражение неизбежно. Чтобы спасти еще оставшихся в живых, армия просит немедленного разрешения капитулировать»{77}.
Ответ пришел незамедлительно и был кратким. В радиограмме Гитлера говорилось примерно следующее. Капитуляция исключается, 6-я армия выполняет свою историческую миссию, сражаясь до последнего патрона, чтобы сделать возможным создание новой линии обороны на южном крыле фронта.