Касательно же всего прочего, у роты имелась cantinière или маркитантка – своего рода уникальный институт, присущий в те времена исключительно французской армии. «Такая дамочка начинала путь обычно, увязавшись за солдатом, пробудившим в ее душе теплые чувства, – рассказывал лейтенант Блаз де Бюри. – В первое время она шла за войском с висевшей на шее флягой водки. Спустя неделю уже довольно удобно устраивалась на лошади, найденной кем-то для нее, обвешанной слева, справа, спереди и сзади флягами, сухой колбасой, сырами и прочей снедью, которые бог весть как держались там. Не успевал кончиться месяц, как о процветании предприятия хозяйки наилучшим образом говорила набитая всевозможной провизией телега с упряжкой из пары лошадей»{117}.
   В лагере палатка cantinière превращалась в ротный бар, где сиживали офицеры, игравшие в карты или просто коротавшие время за беседой о том о сем. Это был так же и банк, где давали взаймы и ссужали деньгами. В походе cantinière всячески исхитрялась обеспечить солдат любыми простыми, но важными мелочами, способными хоть как-то если не обеспечить выживание, то скрасить жизнь воина. У нее всегда бывало припасено хоть что-то для солдата, способного заплатить сразу или, если она доверяла ему, потом – тогда, когда он разживется деньгами. Маркитанка обычно пользовалась услугами покровителя, иногда мужа, но чаще временного дружка, который обладал способностью и возможностями обеспечить ей безопасность и оказать помощь взамен на провизию, и порой смена друга подразумевала финансовую сделку между старым и новым покровителем.
   Дамочки видели себя неотъемлемой частью армии и презирали любого штатского. Они расценивали опасность войны как часть ремесла. Если они становились добычей врага, бывали ограблены и теряли все, то, не долго сетуя на судьбу, принимались за дело снова. Иные отваживались приносить фляги с бренди на поле боя и давали глотнуть его солдатам бесплатно. Случалось, отважных маркитанток даже ранило в такие моменты.
   Когда полк выступал в поход, за ним следовала cantinière с небольшой свитой поставщиков, слугами офицеров, дюжиной прачек и одним или двумя конокрадами. По пути к части прибивались мелкие жулики, у которых земля начинала гореть под ногами в своем местечке, юнцы, ищущие приключений, бродячие псы и всевозможные шлюхи. «В то время как полк маршировал по дороге в должном порядке, куда бы он ни направлялся, конный сброд – или, будем называть его своим именем, банда воров – сновал вокруг слева и справа, впереди и позади, используя полк как некую точку опоры, – писал лейтенант фон Ведель. – Все они тащили с собой большие и маленькие мешки и ранцы и бутыли для добычи и вооружались клинками, пистолетами и даже карабинами, когда удавалось разжиться таким оружием. Банды часто без страха прочесывали округу в отдалении с флангов, а когда возвращались, приносили припасы для солдат. Работа была опасной, и многие гибли – гибли мучительно, если попадали в лапы разъяренных крестьян… Такие кучки грабителей также образовывали нечто вроде боевого флангового охранения для армии, поскольку если они сталкивались с неприятельскими подразделениями, мчались назад с великой поспешностью и громкими криками»{118}.
   Подобные подходы освобождали французских командиров от необходимости таскать за собой большие запасы провизии, каковой момент давал им важное преимущество в быстроте над традиционно организованными противниками. Данная тактика великолепно срабатывала в богатых, густонаселенных, плодородных и коммерчески развитых районах Северной Италии и Южной Германии, где при малых расстояниях, хороших дорогах, часто расположенных городах и изобилии всевозможных ресурсов даже сравнительно крупная армия могла двигаться быстро и в достатке снабжать себя провиантом. Не подводила сия схема французов, в общем-то, и на менее заселенных и более засушливых просторах Испании. Однако она не могла сохранить действенность в России, где дистанции бывали огромны, дороги примитивны, города попадались редко и стояли на большом удалении друг от друга, а население в сельской местности оказывалось численно малым и бедным. И никто не видел проблему яснее, чем Наполеон. «Ожидать от страны ничего не приходится, и нам придется все везти с собой», – предупреждал он Даву{119}.
   Интендантство, созданное императором французов и определенное под командование генерала Матьё Дюма, методически и в гигантских количествах собирало оружие, боеприпасы, обмундирование, обувь, седла, равно как и провизию. Однако проблема транспортировки всех этих предметов снабжения представляла собой настоящий кошмар для служб обеспечения тыла. «Польская война ничем не похожа на войну в Австрии.
   В отсутствии средств подвоза все становится бессмысленным», – писал Наполеон принцу Евгению в декабре{120}.
   Система снабжения французской армии как таковая находилась в руках транспортного корпуса, или обоза – военной структуры, основанной в 1807 г. и называемой le train des equipages[41]. В 1811 и в 1812 гг. Наполеон постепенно расширил объемы обоза до двадцати шести батальонов, располагавших парком из 9336 повозок и фур, которые приводились в движение с помощью 32 500 упряжных лошадей (кроме того, при обозных батальонах имелось шесть тысяч запасных лошадей). Император позаботился об изготовлении тяжелых повозок, запряженных волами и предназначенных для доставки муки на передовую, где потом сами волы пускались бы в пищу вместе с их грузом. Понимая, что тяжелые фуры, способные перевозить полторы тонны разом, смогут проходить только по самым лучшим дорогам, он оснастил восемь батальонов более легкими повозками, но не горел желанием увеличивать их количество, что привело бы к повышению потребности обоза в конском составе: четыре лошади могли тянуть тяжелую фуру с полутора тоннами груза, но двум лошадям было не под силу тащить повозку полегче с тремя четвертями тонны. К тому же лошадей приходилось кормить.
   Этот момент будет ключевым элементом в предстоящей кампании. Он даже определял дату начала похода: коль скоро вопрос о транспортировке фуража для лошадей наряду с провизией для личного состава армии даже не стоял, конский парк предстояло кормить из выросшего урожая овса и скошенного сена (кавалеристы получали серпы для такой надобности), а ни злаки, ни травы не могли созреть для уборки в самом лучшем случае ранее конца июня. Данные соображения означали, что, пусть Наполеон и начал передислоцировать войска маршами в суровых условиях зимы и ранней весны, он не мог дать старт самому походу до середины лета, вследствие чего у него оставалось меньше времени на достижение победы.
   1 января 1812 г. бельгиец Франсуа Дюмонсо, капитан 2-го полка гвардейских шволежеров-улан (голландских «красных улан»), присутствовал на параде в Тюильри. «Императорская гвардия, Молодая и Старая, казалась более многочисленной и впечатляющей, чем когда бы то ни было раньше», – вспоминал он. Играл оркестр польских шволежеров-улан во главе с литаврщиком, сидящим на прекрасной лошади с великолепной попоной, в дивном мундире и шапке с пышным султаном. Там же присутствовали и два хорватских пехотных полка, «чья отменная и грубоватая выправка вызывала восхищение». Они только что маршем прибыли из балканских земель, а потому имели счастье повидать своего императора прежде, чем соединились с Grande Armée в Германии, и их принимали как гостей, показывая им Париж, гренадеры Старой гвардии. Несколько дней спустя Дюмонсо и его люди выступили из полкового депо в Версале, следуя через Брюссель, Маастрихт, Оснабрюк, Ганновер, Брауншвейг, Магдебург и Штеттин в Данциг{121}.
   Скоро вся карта Германии покрылась колоннами солдат, маршировавших в восточном и в северном направлении. Тянулись колонны кавалерии: кирасиры в стальных касках и кирасах, конные егеря в зеленой форме, в черных киверах или медвежьих кольбаках, уланы в синих куртках с малиновыми, красными, белыми или желтыми лацканами и в четырехугольных польских шапках, драгуны и шволежеры в касках и зеленых мундирах с отделкой разных цветов и оттенков, гусары в нарядных доломанах и ментиках. По дорогам ползли длинные вереницы артиллерии, солдаты которой при черных киверах носили синие, а ездовые, управлявшие лошадьми, – голубовато-серые мундиры. И помимо всего прочего шли и шли бесконечные колонны пехоты.
   Французский линейный пехотинец получал стандартный синий мундир с вырезом спереди и длинными фалдами, белый жилет, носимый под мундиром, белые кюлоты (узкие панталоны длиной чуть ниже колена) или походные штаны, доходившие до щиколотки, белые или черные гетры и кивер или медвежью шапку. Создатель данного обмундирования ни на минуту не помышлял об удобстве солдата, не говоря уж о комфорте. «Никогда не понимал, почему при Наполеоне, когда мы постоянно воевали, солдату приходилось носить эти ужасные кюлоты, которые давили на ногу за коленом и не давали нормально ходить в них, – писал лейтенант Блаз де Бюри. – Мало того, поверх их колено покрывали длинные гетры на пуговицах, и их подвязка давила на подвязку кюлотов. Внизу длинное исподнее, удерживаемое шнуром, только лишь сильнее осложняло движение колена. Все про все получался этакий заговор трех слоев материала, двух рядов пуговиц – один поверх другого – и трех подвязок, словно бы специально созданных, чтобы поскорее лишить возможности ходить самого храброго в колонне». Солдат носил немодные башмаки с квадратным носом, чтобы предотвратить продажу военных туфель гражданским лицам. Обувь рассчитывалась на тысячу километров марша, однако обычно разваливалась куда быстрее{122}.
   Пехотинец тащил на себе гладкоствольное кремневое ружье длиной 1,54 метра без штыка. На выбеленной перевязи, перекинутой через левое плечо, солдат носил giberne — кожаную патронную сумку, содержащую в себе два пакета патронов, пузырек масла, отвертку и прочие инструменты для чистки ружья. Солдатам элитных рот – гренадерам и вольтижерам – полагалось дополнительное холодное оружие в виде короткой сабли, которую носили на левом боку на перевязи, перекинутой через правое плечо. На спине помещался ранец из уплотненной воловьей кожи, где покоились пара сменных рубах, воротнички, носовые платки, парусиновые гетры, хлопчатобумажные чулки, запасные башмаки, набор принадлежностей для починки обмундирования, одежные щетки, трубочная глина и сапожная вакса, а также сухари, мука и хлеб. Скатанная шинель и прочие предметы снаряжения привязывались поверх ранца.
   Самые красочные элементы обмундирования во время марша не присутствовали. Кивера и медвежьи шапки исчезали в чехлах из промасленной ткани и крепились к ранцу, султаны убирались в вощенные парусиновые мешочки, которые подвешивались к ремням портупеи или к патронташу. Вместо них солдаты надевали bonnet de police — фуражную шапку, представлявшую собой нечто вроде пилотки со свисавшей сбоку лопастью, увенчанной кисточкой. Кюлоты и гетры заменялись мешковатыми холщовыми штанами, а в Старой гвардии пешие гренадеры и егеря вместо мундиров с вырезом спереди и нагрудными лацканами надевали однобортные мундиры, носимые при так называемой tenue de route — «дорожной форме».
   Солдаты шли темпом pas ordinaire в семьдесят шесть шагов в минуту или же ускоренным pas accéléré — сто шагов в минуту. Обычный дневной переход составлял от пятнадцати до тридцати пяти километров, но если приходилось двигаться форсированным маршем, армия покрывала до пятидесяти пяти километров. Каждая часть, каждая лошадь и каждый воин имели четкий предписанный маршрут следования, снабжались указаниями, где останавливаться на ночлег, получать пищу и вставать на постой. По прибытии в пункт для устройства бивуака, ковочный кузнец части или другой унтер-офицер отправлялся к военному коменданту или commissaire des guerres (военному комиссару), где ему выдавали разрешительную записку. С ней он шел в ратушу, где получал полный список мест постоя для личного состава формирования, а также соответствующие предписания на выдачу фуража и провизии. Ордера передавались назначенным в обеспечение торговцам, которые снабжали часть всем полагающимся на вечер и на следующий день. Во Франции и в Германии система работала как часы – когда усталые воины добирались до обозначенного в их приказе места отдыха, все снабжение для них уже бывало готово{123}.
   Тем не менее, неразберихи хватало – образовывались пробки из сгрудившихся лошадей, пушек и повозок всех типов и назначений, отставали отдельные солдаты и целые взводы, а более крупные формирования растягивались в ходе марша на несколько километров. Дополнительные заторы на дорогах создавали офицеры в личных каретах, спешившие скорее попасть в свои части, туда и сюда по трактам и проселочным путям сновали курьеры, мчавшиеся с депешами и донесениями во всех возможных направлениях. В особенности сложности возникали на переправах через Рейн – в Везеле, Кёльне, Бонне, Кобленце и Майнце.
   Те, кто пока оставался в Париже, старались напоследок получить как можно больше удовольствия от непрекращающихся там празднеств и увеселений. Так, например, лейтенант Мари-Анри де Линьер из 1-го полка гвардейских пеших егерей, нашел приказ о выступлении, когда вернулся в казармы в четыре утра после бала. Парижские нотариусы не покладая рук трудились над оформлением завещаний, а некоторые увязывались за отправлявшимися на войну генералами и офицерами вместе с их женами и любовницами, желавшими подольше побыть со своими дорогими и близкими{124}.
   Итальянский обсервационный корпус принца Евгения де Богарне перевалил через перевал Бреннер и спустился в долину Дуная, где его войска соединились с контингентом из Баварии. «Наш марш походил на великолепный слаженный променад», – отмечал суб-лейтенант полка Королевских велитов граф Чезаре де Ложье, выходец с острова Эльба. Лейтенант фон Меерхаймб пережил горечь и слезы прощания, оставляя родную Саксонию, но настроение его изменилось, как только войска начали продвижение. «С самого первого этапа все лица лучились всеобщей радостью, отличное настроение царило всюду в тянувшейся змеей колонне», – писал он. Их тепло встречали во время следования через Южную Германию, где происходило немало любовных приключений с местными женщинами и девушками{125}.
   «У древних было одно величайшее преимущество перед нами, поскольку за их армиями не тянулась вторая армия из чинуш», – частенько жаловался Наполеон в разговорах{126}. Он не имел в виду гигантским образом разросшееся интендантство, преобразованное им для нужд той конкретной кампании.
   С момента выдвижения на роль господина Франции, Наполеон начал брать на войну некоторые элементы структуры правительства наряду с военным штабом.
   Когда же он сделался императором, стал окружать себя компактным двором. В случае описываемого похода, отличавшегося таким грандиозным размахом и рассчитанного на длительное время, Наполеон решил прихватить с собой, так сказать, всю систему жизнеобеспечения: средства для управления правительством и все необходимое для грандиозных шоу, которые он предполагал устраивать по тем или иным случаям, будь то торжественное возведение на трон короля Польши или коронация его собственной персоны императором Индии. Выезд Наполеона, вверенный под командование обер-шталмейстера Коленкура, состоял из четырех сотен лошадей и сорока мулов, перевозивших шатры, походные кровати, канцелярию, гардероб, аптеку, серебряную посуду, кухню, всевозможную утварь и кузницу, не считая ассорти из секретарей, чиновников, слуг, поваров и грумов. Плюс к тому 130 верховых лошадей для императора и его адъютантов. Среди поклажи находилось полным-полно палаток, которые никто так никогда и не поставил, как и оставшегося не распакованным снаряжения. Надо упомянуть и об отряде в сотню форейторов. Их предполагали размещать вдоль маршрута наступления для обеспечения быстрого движения почты между Парижем и ставкой Наполеона – передачи запечатанных ящиков с государственной корреспонденцией от одного курьера, или estafette (посыльного) к следующему{127}.
   Средства для обеспечения потребностей управления армией, ее поддерживающих служб и окружения императора ощутимо расширяли ряды всевозможного далекого от полей сражений персонала. Тысячи комиссаров и администраторов калибром поменьше, каждый со слугами, следовали за войсками. «В военной администрации находилось полным-полно людей, никогда не видевших войны и открыто заявлявших о том, что они отправились в этот поход с целью сколотить состояние», – сетовал полковник де Сен-Шаман. Генерал Анри-Жозеф Пэксан, воевавший в России в звании капитана артиллерии, не жалел эпитетов, обращенных против таких господ, «надутых важностью ничтожных личностей», которые вместе с их прихлебателями создавали «клоаку некомпетентности, низости и алчности»{128}.
   У каждого из офицеров имелся хотя бы один экипаж с хранившимися там запасной формой, оружием, картами, книгами и личными вещами, управляемый собственным кучером, под присмотром, по крайней мере, одного слуги. Генерал Компан, командовавший 5-й пехотной дивизией в 1-м корпусе Даву, вовсе не принадлежал к числу каких-то особенных сибаритов. Если уж говорить объективно, его среди офицеров можно было назвать ведущим самую аскетичную жизнь. И все же свита его в начале кампании состояла из maître d'hôtel (дворецкого) Луи, valet de chambre (камердинера) Дюваля, кучера Во, двух лакеев, Симона и Луи, собственного жандарма Труйе и трех других слуг, Пьера, Валантена и Жанвье. Для передвижения по дорогам России у Компана и сопровождавших его людей имелось пять упряжных коней, полдюжины верховых и около тридцати тягловых лошадей, одна карета и несколько повозок{129}.
   Неизвестность в отношении цели похода, неуверенность, куда заведут пути дороги, и большие расстояния, лежавшие впереди, заставляли многих офицеров готовиться на все случаи жизни, и далеко не один заказал накануне выступления новую форму для себя и ливрею для слуг. Очутившись перед перспективой надолго оставить дома, многие, в особенности среди итальянцев, похоже, проигнорировали строгий приказ Наполеона и прихватили с собой жен{130}.
   Когда войска следовали через Германию и Польшу, у них отсутствовало четкое понимание задач кампании, что несколько остужало энтузиазм у некоторых солдат. «Будущее виделось в тумане, удача казалась далекой. Не было и намека – ничего, что бы заставляло работать воображение, будило воодушевление», – писал в своих мемуарах барон Жан-Франсуа Булар, который участвовал в Русском походе как майор гвардейской пешей артиллерии и в 1813 г. дослужился до полковника, а затем до бригадного генерала.
   Отсутствие информации не мешало строить самые невероятные версии. Якоб Вальтер из Штутгарта считал, что армия направляется в какой-то балтийский порт, откуда ее морем отвезут в Испанию. Но большинство смотрели все же в восточном направлении. «Мы думали, что вместе с русскими пересечем пустыни этой великой империи, чтобы атаковать владения Англии в Индии», – рассуждал генерал Пуже. Один солдат писал домой о том, что армия идет в Англию сухопутным путем через Россию{131}.
   «Как уверяли некоторые, Наполеон заключил тайный союз с Александром, а потому объединенные франко-русские войска выступят против Турции и заберут ее владения в Европе и в Азии. Другие говорили, будто война приведет нас в Великую Индию, чтобы прогнать оттуда англичан», – вспоминал один доброволец[42]{132}. «Все это мало беспокоило меня: пойдем ли мы направо, налево или прямехенько вперед – не представляло для меня большой разницы, коль скоро таким путем я мог войти в реальный мир, – писал другой. – Все мои друзья, все товарищи моего детства почти повсеместно были в армии. Они уже обретали славу. Что же мне было, бесполезно топтать землю, сидеть сложа руки и со стыдом дожидаться их возвращения? Мне было восемнадцать лет». Другой, фузилер из 6-го полка гвардии, рассказывал в письме родителями, что находится на пути в «Великие Индии» или, возможно, в «Egippe». «Что до меня, так мне все равно, куда. Я бы хотел дойти до края Земли». Его устами говорили многие{133}.

6
Конфронтация

   Пока сотни тысяч мужчин, созванных в поход со всех концов Европы, топтали пыль дорог Германии, готовые сражаться и умереть за императора французов, грезя эпическим маршем в Индию или просто мечтая поскорее вернуться домой, Наполеон готовил сцену для катастрофического спектакля, сыграть в котором трагичные роли предстояло почти всем им, за исключением лишь немногих.
   Наполеон собирался вот-вот столкнуться в противоборстве с огромной империей, в то время как по-прежнему вел подтачивавшую силы войну в Испании, когда Германия грезила мятежом, а Британия пристально следила за его путем, ожидая любой благоприятной возможности, чтобы ускорить деструктивные процессы. Обычным делом при подготовке войны является практика собрать в свой лагерь как можно больше союзников, в подобной же ситуации это было особенно важно. К счастью или к несчастью, вокруг Франции имелось немало стран, готовых поддержать ее. Швеция с длинной историей франкофилии, плюс желанием возвращения Финляндии и завоеванных Россией балтийских анклавов представляла собой естественного союзника. Турция, другой традиционный партнер Франции, фактически уже вела кровопролитную войну с Россией. Австрия, император которой был тестем Наполеона, разделяла с французами многие интересы. Пруссия униженно просилась в союз с Францией, а поляки только ждали сигнала подняться на борьбу всюду в западных областях России.
   Принимая во внимание данные обстоятельства, поведение Наполеона не может не озадачивать. 27 января 1812 г., под предлогом проявления несообразной энергии в деле поддержания Континентальной блокады в Шведской Померании, он отправил туда войска и овладел территорией. Затем потребовал от Швеции вступить с ним в альянс против России и прислать воинский контингент. Когда Бернадотт отказался, император пообещал позволить шведам отбить Финляндию, а также предложил ряд торговых льгот. Когда и эти уступки не встретили положительного отклика, Наполеон изъявил готовность вернуть Померанию и добавить к ней Мекленбург, а также посулил щедрые субсидии. Однако он опоздал. Бесцеремонный захват Померании в Швеции восприняли как оскорбление, и не прошло и двух недель после достижения известия о том Стокгольма, как черезвычайный посол Бернадотта уже просил в Санкт-Петербурге о заключении договора с Россией, который стороны и подписали 5 апреля.
   Касательно же другого традиционного союзника Франции, Турции, Наполеон вообще пальцем не пошевелил, полагая, что та и так будет продолжать воевать с Россией. Все правильно, отношения между Францией и Турцией натянулись после Тильзита, поскольку мирное соглашение и союз Франции с противником османов последние просто не могли воспринять доброжелательно. Верно также и то, что Наполеон держался невысокого мнения о трех султанах, сменявших один другого после очередной дворцовой резни. Однако в сложившейся ситуации хотя бы жест поддержки в адрес Турции сулил ощутимые преимущества: Александр уже приказал своему командующему на турецком фронте, генералу Кутузову, начать переговоры и заключить мир едва ли не любой ценой, поскольку стремился собрать все возможные войска для противодействия французам.