Если Фридрих-Вильгельм III имел все основания для печали, большинство прочих правителей Германии, объединенных в составе Рейнского Союза, с полным на то основанием могли сказать спасибо Наполеону. Прежде всего, они избавились от тяжелой руки господства Габсбургов. И пусть теперь государи эти подчинялись Наполеону, связавшему их рядом союзнических договоров и соглашений, власть правителей в своих областях выросла и окрепла. Некоторые же и вовсе получили повышение, и практически все выиграли в плане приобретения территорий, сделавшись настоящими суверенными властителями со своими собственными армиями.
Ландграфу Людвигу Гессен-Дармштадтскому довелось возвыситься до великого герцога и стать свидетелем роста своих владений. Скромное ландграфство Баденское тоже превратилось в великое герцогство, а его правитель, Фридрих Карл, с полной на то готовностью женил внука на падчерице Наполеона, Стефании де Богарне. Курфюршество Саксония увеличилось в размерах и приобрело статус королевства. Бавария тоже расширила свои границы и стала королевством, а в 1809 г. баварский король Максимилиан I присоединил к своему государству новые территории, вследствие чего оно обошло по размерам Пруссию. Вюртемберг, бывший всего лишь герцогством, прирастал землею с каждой победой наполеоновских войск, а курфюрст его, Фридрих, в 1806 г. получил звание короля. И он радовался, когда выдал дочь за Жерома Бонапарта, самого младшего из братьев Наполеона.
Сам Жером правил королевством Вестфалия, созданным Наполеоном в самом сердце Германии Карла Великого со столицей в Касселе и вновь расширенным в 1810 г. за счет включения в его состав Ганновера, Бремена и части побережья Северного моря. «Народ Германии страстно желает того, чтобы индивидуумы, не обладающие благородным происхождением, но наделенные талантами, были равными перед вами в правах, чтобы любые формы порабощения и все посреднические инстанции между государем и представителями самых низовых сословий были полностью упразднены», – писал Наполеон Жерому, когда тот вступил на престол Вестфалии.
«Преимущества Кодекса Наполеона, прозрачность процедур и судебной системы будет отличительной характеристикой вашей монархии. И позвольте мне быть совершенно откровенным с вами: я в большей степени рассчитываю на их воздействие в плане расширения и консолидации вашей монархии, чем на самые великие победы. Ваши люди должны жить в условиях свободы, равенства и процветания, неведомых другим народам Германии», – продолжал император французов, недвусмысленно давая понять брату, что на благо его трону, как и престолу и Франции в большей степени послужат величайшие преимущества, дарованные ею людям, нежели численность армий или количество крепостей{47}.
Некоторые другие правители и в самом деле последовали примеру французов и приняли Кодекс Наполеона. Король Баварии Максимилиан даже ввел в своей стране конституцию. Однако большинство их взяли на вооружение лишь те французские законы, которые давали государям больше прав над подданными, сметая в процессе преобразований освященные веками институты и с трудом завоеванные привилегии. Но вне зависимости от того, кем были те государи, просвещенными либералами или авторитарными деспотами, как король Вюртемберга, их подданные в любом случае очутились в несравнимо лучшем положении, чем то, в котором они находились до того, как узнали Бонапарта.
Тем не менее, росло и количество недовольных. Наиболее громогласными оппонентами новых преобразований становились, что и вполне понятно, все те орды имперских графов и рыцарей, лишившихся владений и привилегий. В то же время многие в либеральных кругах испытывали разочарование из-за недостаточной, по их мнению, глубины начатых Наполеоном преобразований. Древние свободные города и некоторые епископства, служившие пристанищем для немецкого патриотизма, отошли теперь к тем или иным правителям по воле и желанию Наполеона. Вместе с независимостью они утратили и ряд прежних свобод. Многие негодовали, почему старые аристократические олигархии не сменила республика, к тому же такие люди вообще предпочли бы создание единого немецкого государства.
С известным высокомерием вселенского устроителя Наполеон произвольно тасовал провинции и области, отбирая их у одних и даруя другим владельцам, в процессе чего нередко успевал задеть и обидеть немцев, на каких бы уровнях те ни находились. В некоторых местах французский стал государственным языком. Ключевые должности занимали французские чиновники, высшие посты в армии также резервировались для французов. Немало досаждали немцам и широкомасштабные лихоимства и злоупотребления на официальном верху. Военные пошлины французов и Континентальная блокада, которая на деле послужила стимулятором для развития угольной промышленности и сталелитейной индустрии в Германии, сделались объектом повсеместного недовольства у представителей тех же классов, которые естественным образом поддерживали привнесенные Наполеоном перемены.
Свою роль играли и культурные факторы. Какими бы космополитами, готовыми на контакты с другими народами, ни выглядели немцы, они к тому же – вне зависимости от принадлежности к католикам или протестантам – отличались большой набожностью, а потому находили шокирующим безбожие революционной и наполеоновской Франции. В лютеранских кругах ленточку ордена Почетного Легиона называли не иначе как «знаком Зверя». Наполеон пользовался большей популярностью у католиков-немцев, но только до июня 1809 г., когда лишил владений римского папу и заточил его в Савоне, чем навлек на себя отлучение от церкви со стороны понтифика. К тому же немцы давно лелеяли в себе вековое чувство «непохожести» – следствие ощущения себя «истинными» и «чистыми» в отличие от французов, которых они считали в сути своей легковесными и неестественными, если уж не вовсе лживыми и испорченными{48}.
Прошло не так уж много времени, прежде чем чувства эти начали облекаться в практические формы и повлекли за собой соответствующие последствия. Катастрофический разгром в 1806 г. заставил Пруссию дать старт программе далеко идущих реформ и преобразований. Те, кто занимался претворением планов в жизнь, осознавали необходимость настоящей революции, причем как в армии (где солдат превращался из призывника, мотивированного одной лишь жесточайшей дисциплиной восемнадцатого столетия, в профессионала, сражающегося за свою страну из-за любви к ней), так и обществе в целом. В данном случае указом 1807 г. уничтожались последние остатки феодализма – крестьяне получали свободу.
То была революция сверху, проведенная, если воспользоваться словами графа Карла Августа фон Харденберга, министра короля Фридриха-Вильгельма, «по причине мудрости тех, кто стоял в нашем управлении», а не из-за исходившего снизу импульса. Данным преобразованиям суждено было вылиться также и в духовную революцию. Один из главных ее архитекторов, барон Штейн, подвергнувшийся медиатизации рыцарь, желал «заново пробудить коллективистский дух, гражданское чувство, преданность стране, ощущение национальной чести и независимости, чтобы оживляющее и творческое вдохновение заменило ограниченный формализм механического аппарата»{49}.
Процесс в изрядной степени поддерживался германскими националистами из разных мест. Сам барон Штейн происходил из Нассау, граф Харденберг – из Ганновера, как и генерал Герхард Иоганн Шарнхорст. Гебхард Блюхер был мекленбуржцем, а Август Гнейзенау – саксонцем. В стремлении вдохнуть национальную душу в каждую пору армии и государственной машины их вдохновлял пример революционной Франции. Однако реформы имели целью не только и не столько освобождение народа, а в первую очередь превращение его в деятельного и преданного делу слугу государства. Многие верили, что одной лишь сильной Пруссии будет под силу освободить и объединить немецкие земли, чтобы потом бросить вызов культурному и политическому первенству французов. Мощным оружием в данном случае им мыслилось образование, и Вильгельм фон Хумбольдт получил задание провести реформы в этой области, каковое начинание в 1810 г. выразилось в открытии университета в Берлине.
На уровне народа толчок к поиску путей для возрождения через очищение повлек за собой образование тайного общества под названием Тугендбунд (Tugendbund — «Союз добродетели»), созданного группой молодых офицеров в Берлине[14]. Цели Тугендбунда в принципе не являлись политическими, поскольку подразумевали самосовершенствование путем повышения уровня образованности и морального возвышения, однако в его программу входило воспитание национальной сознательности и установки на любовь к отечеству, а потому, как получалось на практике, совсем уйти от политики все-таки не удавалось. Количество членов никогда не превышало ста, и все что делали такие люди – сидели и говорили о восстании, о партизанской войне и о мести. Но такова уж природа всех тайных обществ – они кажутся более грозными и опасными, чем являются на деле, а потому Тугендбунд имел глубокое символическое значение.
К тому же данное общество действовало как вдохновляющий момент и центр притяжения разочарованных из других частей Германии. Беспомощность германского народа перед лицом высокомерных французов особо подчеркивал фактор экономического воздействия Континентальной блокады. Ранения гордость в умах немецких патриотов превращалась в угрюмую решительность, а первый проблеск надежды забрезжил на горизонте, когда летом 1808 г. пришли первые ободряющие новости о Байлене. «События в Испании возымели огромное воздействие и показали, на что способна нация, обладающая силой и отвагой», – писал Штейн другу{50}.
Наполеон прекрасно осознавал, что за новый призрак бродит по Германии. Данный момент не слишком-то заботил его, однако в период пребывания в Эрфурте и Веймаре, во времена встречи с Александром в 1808 г., император французов предпринял некоторые несвязные усилия для повышения собственной популярности, пригласив в частности на обед профессоров университета Йены. Он наградил Гёте орденом Почетного Легиона. Наполеон распорядился доставить в Веймар поэта Кристофа Мартина Виланда и под взглядами удивленных придворных на балу потратил около двух часов в беседах с тем о судьбах немецкой литературы. Затем император французов подошел к Гёте и завел разговор с ним. Данное событие нашло отражение в придворном бюллетене, где содержались следующие восклицания: «Герой эпохи доказал тем самым приверженность нации, защитником коей он являлся, а также то, сколь он ценит ее язык и литературу, каковые есть ее национальная связующая сила». Однако на следующий день тот же человек отправился на экскурсию на поле битвы под Йеной, где велел немцам воздвигнуть небольшой храм в знак своего триумфа над ними{51}.
В 1802 г. немецкий философ Фридрих Шлегель ездил в Париж с намерением основать международный институт знаний в этом новом Риме. Теперь и он все больше поглядывал в сторону Германии. Гёте, с гордостью носивший орденский знак Почетного Легиона и часто в обращении к Наполеону использовал слова «мой император», тоже начал жаловаться на позорное подчиненное состояние, в которое силой была приведена Германия. Философ Иоганн Готтлиб Фихте, писатель Эрнст Мориц Арндт и теолог Фридрих Даниэль Шляйермахер находились среди тех, кто призывал к национальному германскому возрождению и к неприятию французского господства. Многие из тех, кто вчера еще видели в Наполеоне освободителя, теперь смотрели на него не более чем как на угнетателя.
Вполне предсказуемо, в 1806 г. в Австрии после учиненного над ней Наполеоном разгрома всколыхнулась целая волна национальных чувств, выразившаяся в форме писем и памфлетов, призывавших к германскому единению против французов. Естественное стремление австрийцев отомстить за унизительное поражение и возвратить потерянные земли, сильнейшим образом поддерживалось обозленными имперскими графами и рыцарями, подвергшимися медиатизации, североитальянскими и в особенности пьемонтскими вельможами, лишившимися своих владений, а также немецкими патриотами с территории Рейнского Союза, которые укрылись в Австрии и, как произошло во многих случаях, поступили на службу в австрийскую армию. В январе 1808 г. император Франц сочетался браком в третий раз. Его невеста, Мария-Людовика Габсбург, являлась дочерью капитан-генерала Ломбардии, выброшенного оттуда Наполеоном, но на том причины ненависти к французам для нее не ограничивались.
Новое правительство под руководством графа Филиппа Штадиона, назначенного Францем на должность в 1808 г., приступило к приготовлениям к противоборству с Францией, давая старт среди прочего созыву национального ополчения, или ландвера (Landwehr). Война-месть, как четко определял ее суть граф Штадион, должна была стать национальным германским предприятием, имевшим целью раз и навсегда положить конец влиянию Франции на Центральную Европу – изгнать ее оттуда прочь. В то время как императрица Мария-Людовика и дама по имени Каролина Пихлер, поэтесса и проповедница здорового образа жизни, заново привносили в жизнь страны традиционное национальное германское платье, или Tracht, историк Иоганнес фон Мюллер, публицист Фридрих фон Генц и другие занимались обоснованием антифранцузской позиции с помощью фактов.
Они изрядно употребили в пользу своих проповедей борьбу испанского народа против засилья иноземцев (как понималась ими партизанская война в Испании), видя в ней пример для подражания немцам. Авторов всех мастей по одному и скопом вызывали в полицейскую штаб-квартиру, где обращались с просьбами обратить их перья на службу национальному делу, а издателей периодики, под страхом закрытия их заведений, наставляли в отношении целесообразности публикации патриотических поэм и статьей. Без всякой на то стимуляции поэт и драматург Генрих фон Кляйст обнародовал драму «Die Hermannschlacht» («Битва Арминия»)[15] – горячий призыв к немцам, а равно и к австрийцам подняться на борьбу с французами и покарать всех пронаполеоновских «предателей»{52}.
В апреле 1809 г., сочтя Наполеона глубоко увязшим в делах в Испании, Австрия вторглась в Баварию и начала войну за «освобождение» Германии. «Мы сражаемся, чтобы добиться независимости австрийской монархии, вернуть Германии независимость и национальную честь, кои ей принадлежат», – заявлял Штадион в опубликованном им манифесте. Главнокомандующий, эрцгерцог Карл, выпустил прокламацию, написанную Фридрихом Шлегелем, где упиралось на общегерманскую сущность войны, которая подавалась как благоприятная возможность для воздаяния и возрождения нации{53}.
Призыв был услышан. Прусский офицер, Фридрих Карл де Катт, с отрядом сторонников и единомышленников попытался захватить Магдебург, но потерпел неудачу и оказался вынужден искать спасения на территории австрийской Богемии. Полковник Дорнберг, происходивший из гессенских земель и служивший в королевской гвардии Жерома, начал плести сети заговора со Штейном, Гнейзенау и Шарнхорстом, намереваясь захватить короля Жерома и призвать население к оружию. На деле же ему удалось собрать только где-то между шестью и восемью сотнями человек, каковой отряд был быстро разгромлен. Случившееся стало скверной новостью для майора Шилля, прусского офицера, отличившегося в 1806–1807 гг. при обороне Кольберга. 28 апреля 1809 г. он вместе со своим гусарским полком выступил из Берлина, сообщив солдатам о плане вторгнуться в Вестфалию и изгнать французов из Германии. Он собирался соединиться с Дорнбергом, который, как ожидалось, к тому времени возьмет в плен Жерома, но очутился перед лицом превосходящих сил неприятеля и вынужденно отступил к балтийскому берегу, где закрепился в надежде на поддержку британцев с моря. Однако помощь не пришла, а Шилль погиб в перестрелке 31 мая.
Заметно более громкий отклик нашли вышеупомянутые начинания в Тироле, где ненависть к французам пустила более глубокие корни. В регионе традиционно правили Габсбурги, отдававшие дань уважения местным традициям и характерным особенностям уклада жизни населения, но Бавария, каковой ареал был отдан Наполеоном в 1806 г., опиралась на более централизованную администрацию. Народ же раздражали повысившиеся налоги и обязательный призыв на военную службу. Кроме того духовенство не одобряло секуляризации, проводившейся в Баварии, отчего неприязнь к переменам только усиливалась. В январе 1809 г. Андреас Хофер и несколько других тирольцев отправились в Вену с целью подготовки восстания, долженствовавшего совпасть по времени с вторжением Австрии в Баварию. 9 апреля загорелись маяки, и Тироль взорвался мятежом. Баварскому формированию из двух тысяч человек пришлось сложить оружие, а австрийские войска заняли Инсбрук. Однако их скоро выбили оттуда французы и баварцы под началом маршала Лефевра.
21–22 мая Наполеон дал австрийцам эрцгерцога Карла двойную битву при Асперн-Эсслинге. Хотя технически столкновение закончилось победой французов, всюду в Европе результат восприняли как поражение. Наполеон понес личную утрату – погиб маршал Ланн, к тому же пришлось отзывать Лефевра на соединение с основной армией, что позволило восстанию в Тироле запылать с новой силой. Лозунгом стали слова «Бог и император», и враги Наполеона повсюду в Европе уже лихорадочно потирали руки, грезя новой Испанией.
В тот момент на сцене событий появился герцог Брауншвейг-Эльсский. Отец его подвергся постыдному разгрому при Ауэрштедте в 1806 г., а сам он стал заклятым врагом французов. Вельможа отправился в Вену, где ему выделили субсидии на сбор 20-тысячного «Легиона мести», силами которого герцог собирался освободить Северную Германию. Он скоро начал действовать, победил саксонцев под Циттау, 11 июня захватил Дрезден, а спустя десять дней и Лейпциг. 21 июля победитель двинулся дальше через Брауншвейг и Ганновер, однако особого воодушевления на местах не встречал и, в итоге, оказался вынужден искать спасения на борту британского линейного корабля в Балтийском море.
Тем временем Наполеон одержал бесспорную победу в решительном сражении при Ваграме, и Австрии пришлось подписывать Венский договор, по условиям которого она лишилась любых способов оказывать противодействие французам. Имидж страны как потенциального освободителя Германии пошатнулся, и она покорно склонилась перед наполеоновской системой. Франц был счастлив отделаться такой данью, как собственная любимая дочь, каковую преподнес «людоеду-корсиканцу», и австрийский народ приветствовал этот брак как счастливое событие.
Провал предприятия Австрии в значительной степени обусловило отсутствие поддержки со стороны России, а помимо всего прочего неспособность вовлечь в войну против французов Пруссию. Закоперщики общегерманского дела проявляли на данном поприще немало активности, и Вена находилась в тесных сношениях со Штейном, Харденбергом, Шарнхорстом и другими прусскими реформаторами, которые из кожи вон лезли, чтобы побудить Фридриха-Вильгельма объявить Франции войну. Но малодушный прусский король испытывал страх перед мощью французов и опасался, что «национальная» война может стоить ему трона. Он вообще задумался о целесообразности сопротивления завоевателю только тогда, когда Шилль маршем выступил в Вестфалию, а народное возбуждение достигло пика напряженности. Вот тут прусский монарх почувствовал, что рискует потерять престол, если не начнет войны.
По одному из пунктов Венского договора Францу предстояло изгнать всех французских эмигрантов, пьемонтцев и немцев из других государств, осевших в Австрии или поступивших на службу в ее войска. Ряд их, включая Карла фон Грольмана, прусского офицера, приехавшего воевать за Австрию, теперь отправлялись в Испанию, где могли вести свой персональный крестовый поход против наполеоновской Франции. Многие другие предпочли дорогу на Санкт-Петербург, уже протоптанную иными из немецких патриотов, уехавших было в Пруссию в надежде стать защитниками и спасителями Германии. После того, как обе страны – и Пруссия, и Австрия – дискредитировали себя, Александр начал превращаться в фактически единственную альтернативу. Он по-прежнему оставался союзником Наполеона, к тому же поступил как таковой, когда отправил войска создать угрозу Австрии в ходе последней войны. Однако царь сделал лишь минимум того, чего ожидал от него император французов. Снедаемые желанием, захваченные мечтами, многие из противников Наполеона и французского господства стали видеть в Александре этакого ангела-хранителя своего дела.
Одним, то есть одной из первых, кто разглядел в Александре исполнителя великой миссии еще в 1805 г., стала жена Фридриха-Вильгельма III, королева Луиза, назвавшая его «спустившимся на землю героем Шиллера». «В вас воплощено совершенство, – писала она царю, – надо узнать вас, чтобы узнать совершенство». Нельзя сказать, что сей порыв остался без вознаграждения. Возможно, как раз он-то и спас Пруссию от полного крушения в Тильзите. Однако Александр мало что мог сделать для королевы и ее несчастного мужа. В январе 1809 г. царь пригласил чету в Санкт-Петербург, где чествовал их и устраивал празднества, посылая тем самым четкий сигнал всем противникам Наполеона в Европе. Взаимное уважение между Александром и Луизой росло. Услышав о ее кончине в Пруссии в июле 1810 г., царь счел ее жертвой варварского притеснения Наполеона и отреагировал достойно – по-рыцарски. «Клянусь вам отомстить за ее смерть и добиться того, чтобы убийца заплатил за свое преступление», – сказал он, как считается, прусскому министру в Санкт-Петербурге{54}.
В качестве потенциального спасителя рассматривали Александра и другие униженные или лишенные вотчин монархи и вельможи, в том числе короли Франции, Сардинии, Обеих Сицилий, Испании, великий магистр Мальтийского ордена, целые стаи обездоленных немцев, равно как неисчислимые орды французских, пьемонтских, испанских и прочих эмигрантов.
Ничего не мешало также с ожиданием смотреть на царя даже тем, кто сильнее или слабее противодействовал в свое время «старому режиму». Многие немцы, возлагавшие надежды на Александра, являлись республиканцами или, по крайней мере, либеральными националистами, находившимися в конфликте с прусской монархией. Туда же можно отнести членов Тугендбунда и к тому же франкмасонов, в которых король Фридрих-Вильгельм видел опасных диверсантов. Среди испанцев и итальянцев, связывавших тогда многие чаяния с царем, попадались либералы-вольнодумцы, каковые в свое время еще окажутся закованными в железо их собственными монархами.
Среди других неожиданных членов этого клуба оказались французские либералы-оппоненты Наполеона, как те же Бенжамен Констан и мадам де Сталь. Пусть они с готовностью подписывались под всеми достижениями французской революции, но ненавидели императора французов за склонность к деспотизму и культурное высокомерие, проявляемые им в обращении с Европой. Опубликованный в 1807 г. и принятый публикой на ура роман мадам де Сталь «Коринна», излучал плохо замаскированную критику в отношении деяний французов в Италии, в то время как ее трактат о германской литературе, «De l’Allemagne», оказался столь откровенно нелицеприятным для Наполеона, что тот велел конфисковать первое издание.
Поведение его и проводимая им политика способствовали быстрой потере Наполеоном господства над сердцами и умами людей, каковое он с такой легкостью завоевывал в прежние годы, в то время как великий интернационал отчужденных по всей Европе собирался вместе исключительно из-за ненависти к императору французов. Даже Веллингтон начал уже рассматривать и позиционировать свою войну против Наполеона в Испании как часть некоего морального крестового похода{55}.
Ничего из вышеперечисленного пока не приносило ядовитых плодов, а положение Наполеона в Европе оставалось по-прежнему прочным. Он контролировал обширный imperium за счет уз верности помощников, начиная с коронованных братьев. Повсюду в Европе он насадил обязанную ему всем новую международную аристократию, представителям которой были пожалованы вотчины, оказавшиеся вакантными в результате медиатизации Священной Римской империи или приобретенные в ходе завоеваний. К 1812 г. в императорском альманахе значились четыре князя, тридцать герцогов, около четырех сотен графов и свыше тысячи баронов, не говоря уже о титулах, розданных Наполеоном членам собственной фамилии.
Ландграфу Людвигу Гессен-Дармштадтскому довелось возвыситься до великого герцога и стать свидетелем роста своих владений. Скромное ландграфство Баденское тоже превратилось в великое герцогство, а его правитель, Фридрих Карл, с полной на то готовностью женил внука на падчерице Наполеона, Стефании де Богарне. Курфюршество Саксония увеличилось в размерах и приобрело статус королевства. Бавария тоже расширила свои границы и стала королевством, а в 1809 г. баварский король Максимилиан I присоединил к своему государству новые территории, вследствие чего оно обошло по размерам Пруссию. Вюртемберг, бывший всего лишь герцогством, прирастал землею с каждой победой наполеоновских войск, а курфюрст его, Фридрих, в 1806 г. получил звание короля. И он радовался, когда выдал дочь за Жерома Бонапарта, самого младшего из братьев Наполеона.
Сам Жером правил королевством Вестфалия, созданным Наполеоном в самом сердце Германии Карла Великого со столицей в Касселе и вновь расширенным в 1810 г. за счет включения в его состав Ганновера, Бремена и части побережья Северного моря. «Народ Германии страстно желает того, чтобы индивидуумы, не обладающие благородным происхождением, но наделенные талантами, были равными перед вами в правах, чтобы любые формы порабощения и все посреднические инстанции между государем и представителями самых низовых сословий были полностью упразднены», – писал Наполеон Жерому, когда тот вступил на престол Вестфалии.
«Преимущества Кодекса Наполеона, прозрачность процедур и судебной системы будет отличительной характеристикой вашей монархии. И позвольте мне быть совершенно откровенным с вами: я в большей степени рассчитываю на их воздействие в плане расширения и консолидации вашей монархии, чем на самые великие победы. Ваши люди должны жить в условиях свободы, равенства и процветания, неведомых другим народам Германии», – продолжал император французов, недвусмысленно давая понять брату, что на благо его трону, как и престолу и Франции в большей степени послужат величайшие преимущества, дарованные ею людям, нежели численность армий или количество крепостей{47}.
Некоторые другие правители и в самом деле последовали примеру французов и приняли Кодекс Наполеона. Король Баварии Максимилиан даже ввел в своей стране конституцию. Однако большинство их взяли на вооружение лишь те французские законы, которые давали государям больше прав над подданными, сметая в процессе преобразований освященные веками институты и с трудом завоеванные привилегии. Но вне зависимости от того, кем были те государи, просвещенными либералами или авторитарными деспотами, как король Вюртемберга, их подданные в любом случае очутились в несравнимо лучшем положении, чем то, в котором они находились до того, как узнали Бонапарта.
Тем не менее, росло и количество недовольных. Наиболее громогласными оппонентами новых преобразований становились, что и вполне понятно, все те орды имперских графов и рыцарей, лишившихся владений и привилегий. В то же время многие в либеральных кругах испытывали разочарование из-за недостаточной, по их мнению, глубины начатых Наполеоном преобразований. Древние свободные города и некоторые епископства, служившие пристанищем для немецкого патриотизма, отошли теперь к тем или иным правителям по воле и желанию Наполеона. Вместе с независимостью они утратили и ряд прежних свобод. Многие негодовали, почему старые аристократические олигархии не сменила республика, к тому же такие люди вообще предпочли бы создание единого немецкого государства.
С известным высокомерием вселенского устроителя Наполеон произвольно тасовал провинции и области, отбирая их у одних и даруя другим владельцам, в процессе чего нередко успевал задеть и обидеть немцев, на каких бы уровнях те ни находились. В некоторых местах французский стал государственным языком. Ключевые должности занимали французские чиновники, высшие посты в армии также резервировались для французов. Немало досаждали немцам и широкомасштабные лихоимства и злоупотребления на официальном верху. Военные пошлины французов и Континентальная блокада, которая на деле послужила стимулятором для развития угольной промышленности и сталелитейной индустрии в Германии, сделались объектом повсеместного недовольства у представителей тех же классов, которые естественным образом поддерживали привнесенные Наполеоном перемены.
Свою роль играли и культурные факторы. Какими бы космополитами, готовыми на контакты с другими народами, ни выглядели немцы, они к тому же – вне зависимости от принадлежности к католикам или протестантам – отличались большой набожностью, а потому находили шокирующим безбожие революционной и наполеоновской Франции. В лютеранских кругах ленточку ордена Почетного Легиона называли не иначе как «знаком Зверя». Наполеон пользовался большей популярностью у католиков-немцев, но только до июня 1809 г., когда лишил владений римского папу и заточил его в Савоне, чем навлек на себя отлучение от церкви со стороны понтифика. К тому же немцы давно лелеяли в себе вековое чувство «непохожести» – следствие ощущения себя «истинными» и «чистыми» в отличие от французов, которых они считали в сути своей легковесными и неестественными, если уж не вовсе лживыми и испорченными{48}.
Прошло не так уж много времени, прежде чем чувства эти начали облекаться в практические формы и повлекли за собой соответствующие последствия. Катастрофический разгром в 1806 г. заставил Пруссию дать старт программе далеко идущих реформ и преобразований. Те, кто занимался претворением планов в жизнь, осознавали необходимость настоящей революции, причем как в армии (где солдат превращался из призывника, мотивированного одной лишь жесточайшей дисциплиной восемнадцатого столетия, в профессионала, сражающегося за свою страну из-за любви к ней), так и обществе в целом. В данном случае указом 1807 г. уничтожались последние остатки феодализма – крестьяне получали свободу.
То была революция сверху, проведенная, если воспользоваться словами графа Карла Августа фон Харденберга, министра короля Фридриха-Вильгельма, «по причине мудрости тех, кто стоял в нашем управлении», а не из-за исходившего снизу импульса. Данным преобразованиям суждено было вылиться также и в духовную революцию. Один из главных ее архитекторов, барон Штейн, подвергнувшийся медиатизации рыцарь, желал «заново пробудить коллективистский дух, гражданское чувство, преданность стране, ощущение национальной чести и независимости, чтобы оживляющее и творческое вдохновение заменило ограниченный формализм механического аппарата»{49}.
Процесс в изрядной степени поддерживался германскими националистами из разных мест. Сам барон Штейн происходил из Нассау, граф Харденберг – из Ганновера, как и генерал Герхард Иоганн Шарнхорст. Гебхард Блюхер был мекленбуржцем, а Август Гнейзенау – саксонцем. В стремлении вдохнуть национальную душу в каждую пору армии и государственной машины их вдохновлял пример революционной Франции. Однако реформы имели целью не только и не столько освобождение народа, а в первую очередь превращение его в деятельного и преданного делу слугу государства. Многие верили, что одной лишь сильной Пруссии будет под силу освободить и объединить немецкие земли, чтобы потом бросить вызов культурному и политическому первенству французов. Мощным оружием в данном случае им мыслилось образование, и Вильгельм фон Хумбольдт получил задание провести реформы в этой области, каковое начинание в 1810 г. выразилось в открытии университета в Берлине.
На уровне народа толчок к поиску путей для возрождения через очищение повлек за собой образование тайного общества под названием Тугендбунд (Tugendbund — «Союз добродетели»), созданного группой молодых офицеров в Берлине[14]. Цели Тугендбунда в принципе не являлись политическими, поскольку подразумевали самосовершенствование путем повышения уровня образованности и морального возвышения, однако в его программу входило воспитание национальной сознательности и установки на любовь к отечеству, а потому, как получалось на практике, совсем уйти от политики все-таки не удавалось. Количество членов никогда не превышало ста, и все что делали такие люди – сидели и говорили о восстании, о партизанской войне и о мести. Но такова уж природа всех тайных обществ – они кажутся более грозными и опасными, чем являются на деле, а потому Тугендбунд имел глубокое символическое значение.
К тому же данное общество действовало как вдохновляющий момент и центр притяжения разочарованных из других частей Германии. Беспомощность германского народа перед лицом высокомерных французов особо подчеркивал фактор экономического воздействия Континентальной блокады. Ранения гордость в умах немецких патриотов превращалась в угрюмую решительность, а первый проблеск надежды забрезжил на горизонте, когда летом 1808 г. пришли первые ободряющие новости о Байлене. «События в Испании возымели огромное воздействие и показали, на что способна нация, обладающая силой и отвагой», – писал Штейн другу{50}.
Наполеон прекрасно осознавал, что за новый призрак бродит по Германии. Данный момент не слишком-то заботил его, однако в период пребывания в Эрфурте и Веймаре, во времена встречи с Александром в 1808 г., император французов предпринял некоторые несвязные усилия для повышения собственной популярности, пригласив в частности на обед профессоров университета Йены. Он наградил Гёте орденом Почетного Легиона. Наполеон распорядился доставить в Веймар поэта Кристофа Мартина Виланда и под взглядами удивленных придворных на балу потратил около двух часов в беседах с тем о судьбах немецкой литературы. Затем император французов подошел к Гёте и завел разговор с ним. Данное событие нашло отражение в придворном бюллетене, где содержались следующие восклицания: «Герой эпохи доказал тем самым приверженность нации, защитником коей он являлся, а также то, сколь он ценит ее язык и литературу, каковые есть ее национальная связующая сила». Однако на следующий день тот же человек отправился на экскурсию на поле битвы под Йеной, где велел немцам воздвигнуть небольшой храм в знак своего триумфа над ними{51}.
В 1802 г. немецкий философ Фридрих Шлегель ездил в Париж с намерением основать международный институт знаний в этом новом Риме. Теперь и он все больше поглядывал в сторону Германии. Гёте, с гордостью носивший орденский знак Почетного Легиона и часто в обращении к Наполеону использовал слова «мой император», тоже начал жаловаться на позорное подчиненное состояние, в которое силой была приведена Германия. Философ Иоганн Готтлиб Фихте, писатель Эрнст Мориц Арндт и теолог Фридрих Даниэль Шляйермахер находились среди тех, кто призывал к национальному германскому возрождению и к неприятию французского господства. Многие из тех, кто вчера еще видели в Наполеоне освободителя, теперь смотрели на него не более чем как на угнетателя.
Вполне предсказуемо, в 1806 г. в Австрии после учиненного над ней Наполеоном разгрома всколыхнулась целая волна национальных чувств, выразившаяся в форме писем и памфлетов, призывавших к германскому единению против французов. Естественное стремление австрийцев отомстить за унизительное поражение и возвратить потерянные земли, сильнейшим образом поддерживалось обозленными имперскими графами и рыцарями, подвергшимися медиатизации, североитальянскими и в особенности пьемонтскими вельможами, лишившимися своих владений, а также немецкими патриотами с территории Рейнского Союза, которые укрылись в Австрии и, как произошло во многих случаях, поступили на службу в австрийскую армию. В январе 1808 г. император Франц сочетался браком в третий раз. Его невеста, Мария-Людовика Габсбург, являлась дочерью капитан-генерала Ломбардии, выброшенного оттуда Наполеоном, но на том причины ненависти к французам для нее не ограничивались.
Новое правительство под руководством графа Филиппа Штадиона, назначенного Францем на должность в 1808 г., приступило к приготовлениям к противоборству с Францией, давая старт среди прочего созыву национального ополчения, или ландвера (Landwehr). Война-месть, как четко определял ее суть граф Штадион, должна была стать национальным германским предприятием, имевшим целью раз и навсегда положить конец влиянию Франции на Центральную Европу – изгнать ее оттуда прочь. В то время как императрица Мария-Людовика и дама по имени Каролина Пихлер, поэтесса и проповедница здорового образа жизни, заново привносили в жизнь страны традиционное национальное германское платье, или Tracht, историк Иоганнес фон Мюллер, публицист Фридрих фон Генц и другие занимались обоснованием антифранцузской позиции с помощью фактов.
Они изрядно употребили в пользу своих проповедей борьбу испанского народа против засилья иноземцев (как понималась ими партизанская война в Испании), видя в ней пример для подражания немцам. Авторов всех мастей по одному и скопом вызывали в полицейскую штаб-квартиру, где обращались с просьбами обратить их перья на службу национальному делу, а издателей периодики, под страхом закрытия их заведений, наставляли в отношении целесообразности публикации патриотических поэм и статьей. Без всякой на то стимуляции поэт и драматург Генрих фон Кляйст обнародовал драму «Die Hermannschlacht» («Битва Арминия»)[15] – горячий призыв к немцам, а равно и к австрийцам подняться на борьбу с французами и покарать всех пронаполеоновских «предателей»{52}.
В апреле 1809 г., сочтя Наполеона глубоко увязшим в делах в Испании, Австрия вторглась в Баварию и начала войну за «освобождение» Германии. «Мы сражаемся, чтобы добиться независимости австрийской монархии, вернуть Германии независимость и национальную честь, кои ей принадлежат», – заявлял Штадион в опубликованном им манифесте. Главнокомандующий, эрцгерцог Карл, выпустил прокламацию, написанную Фридрихом Шлегелем, где упиралось на общегерманскую сущность войны, которая подавалась как благоприятная возможность для воздаяния и возрождения нации{53}.
Призыв был услышан. Прусский офицер, Фридрих Карл де Катт, с отрядом сторонников и единомышленников попытался захватить Магдебург, но потерпел неудачу и оказался вынужден искать спасения на территории австрийской Богемии. Полковник Дорнберг, происходивший из гессенских земель и служивший в королевской гвардии Жерома, начал плести сети заговора со Штейном, Гнейзенау и Шарнхорстом, намереваясь захватить короля Жерома и призвать население к оружию. На деле же ему удалось собрать только где-то между шестью и восемью сотнями человек, каковой отряд был быстро разгромлен. Случившееся стало скверной новостью для майора Шилля, прусского офицера, отличившегося в 1806–1807 гг. при обороне Кольберга. 28 апреля 1809 г. он вместе со своим гусарским полком выступил из Берлина, сообщив солдатам о плане вторгнуться в Вестфалию и изгнать французов из Германии. Он собирался соединиться с Дорнбергом, который, как ожидалось, к тому времени возьмет в плен Жерома, но очутился перед лицом превосходящих сил неприятеля и вынужденно отступил к балтийскому берегу, где закрепился в надежде на поддержку британцев с моря. Однако помощь не пришла, а Шилль погиб в перестрелке 31 мая.
Заметно более громкий отклик нашли вышеупомянутые начинания в Тироле, где ненависть к французам пустила более глубокие корни. В регионе традиционно правили Габсбурги, отдававшие дань уважения местным традициям и характерным особенностям уклада жизни населения, но Бавария, каковой ареал был отдан Наполеоном в 1806 г., опиралась на более централизованную администрацию. Народ же раздражали повысившиеся налоги и обязательный призыв на военную службу. Кроме того духовенство не одобряло секуляризации, проводившейся в Баварии, отчего неприязнь к переменам только усиливалась. В январе 1809 г. Андреас Хофер и несколько других тирольцев отправились в Вену с целью подготовки восстания, долженствовавшего совпасть по времени с вторжением Австрии в Баварию. 9 апреля загорелись маяки, и Тироль взорвался мятежом. Баварскому формированию из двух тысяч человек пришлось сложить оружие, а австрийские войска заняли Инсбрук. Однако их скоро выбили оттуда французы и баварцы под началом маршала Лефевра.
21–22 мая Наполеон дал австрийцам эрцгерцога Карла двойную битву при Асперн-Эсслинге. Хотя технически столкновение закончилось победой французов, всюду в Европе результат восприняли как поражение. Наполеон понес личную утрату – погиб маршал Ланн, к тому же пришлось отзывать Лефевра на соединение с основной армией, что позволило восстанию в Тироле запылать с новой силой. Лозунгом стали слова «Бог и император», и враги Наполеона повсюду в Европе уже лихорадочно потирали руки, грезя новой Испанией.
В тот момент на сцене событий появился герцог Брауншвейг-Эльсский. Отец его подвергся постыдному разгрому при Ауэрштедте в 1806 г., а сам он стал заклятым врагом французов. Вельможа отправился в Вену, где ему выделили субсидии на сбор 20-тысячного «Легиона мести», силами которого герцог собирался освободить Северную Германию. Он скоро начал действовать, победил саксонцев под Циттау, 11 июня захватил Дрезден, а спустя десять дней и Лейпциг. 21 июля победитель двинулся дальше через Брауншвейг и Ганновер, однако особого воодушевления на местах не встречал и, в итоге, оказался вынужден искать спасения на борту британского линейного корабля в Балтийском море.
Тем временем Наполеон одержал бесспорную победу в решительном сражении при Ваграме, и Австрии пришлось подписывать Венский договор, по условиям которого она лишилась любых способов оказывать противодействие французам. Имидж страны как потенциального освободителя Германии пошатнулся, и она покорно склонилась перед наполеоновской системой. Франц был счастлив отделаться такой данью, как собственная любимая дочь, каковую преподнес «людоеду-корсиканцу», и австрийский народ приветствовал этот брак как счастливое событие.
Провал предприятия Австрии в значительной степени обусловило отсутствие поддержки со стороны России, а помимо всего прочего неспособность вовлечь в войну против французов Пруссию. Закоперщики общегерманского дела проявляли на данном поприще немало активности, и Вена находилась в тесных сношениях со Штейном, Харденбергом, Шарнхорстом и другими прусскими реформаторами, которые из кожи вон лезли, чтобы побудить Фридриха-Вильгельма объявить Франции войну. Но малодушный прусский король испытывал страх перед мощью французов и опасался, что «национальная» война может стоить ему трона. Он вообще задумался о целесообразности сопротивления завоевателю только тогда, когда Шилль маршем выступил в Вестфалию, а народное возбуждение достигло пика напряженности. Вот тут прусский монарх почувствовал, что рискует потерять престол, если не начнет войны.
По одному из пунктов Венского договора Францу предстояло изгнать всех французских эмигрантов, пьемонтцев и немцев из других государств, осевших в Австрии или поступивших на службу в ее войска. Ряд их, включая Карла фон Грольмана, прусского офицера, приехавшего воевать за Австрию, теперь отправлялись в Испанию, где могли вести свой персональный крестовый поход против наполеоновской Франции. Многие другие предпочли дорогу на Санкт-Петербург, уже протоптанную иными из немецких патриотов, уехавших было в Пруссию в надежде стать защитниками и спасителями Германии. После того, как обе страны – и Пруссия, и Австрия – дискредитировали себя, Александр начал превращаться в фактически единственную альтернативу. Он по-прежнему оставался союзником Наполеона, к тому же поступил как таковой, когда отправил войска создать угрозу Австрии в ходе последней войны. Однако царь сделал лишь минимум того, чего ожидал от него император французов. Снедаемые желанием, захваченные мечтами, многие из противников Наполеона и французского господства стали видеть в Александре этакого ангела-хранителя своего дела.
Одним, то есть одной из первых, кто разглядел в Александре исполнителя великой миссии еще в 1805 г., стала жена Фридриха-Вильгельма III, королева Луиза, назвавшая его «спустившимся на землю героем Шиллера». «В вас воплощено совершенство, – писала она царю, – надо узнать вас, чтобы узнать совершенство». Нельзя сказать, что сей порыв остался без вознаграждения. Возможно, как раз он-то и спас Пруссию от полного крушения в Тильзите. Однако Александр мало что мог сделать для королевы и ее несчастного мужа. В январе 1809 г. царь пригласил чету в Санкт-Петербург, где чествовал их и устраивал празднества, посылая тем самым четкий сигнал всем противникам Наполеона в Европе. Взаимное уважение между Александром и Луизой росло. Услышав о ее кончине в Пруссии в июле 1810 г., царь счел ее жертвой варварского притеснения Наполеона и отреагировал достойно – по-рыцарски. «Клянусь вам отомстить за ее смерть и добиться того, чтобы убийца заплатил за свое преступление», – сказал он, как считается, прусскому министру в Санкт-Петербурге{54}.
В качестве потенциального спасителя рассматривали Александра и другие униженные или лишенные вотчин монархи и вельможи, в том числе короли Франции, Сардинии, Обеих Сицилий, Испании, великий магистр Мальтийского ордена, целые стаи обездоленных немцев, равно как неисчислимые орды французских, пьемонтских, испанских и прочих эмигрантов.
Ничего не мешало также с ожиданием смотреть на царя даже тем, кто сильнее или слабее противодействовал в свое время «старому режиму». Многие немцы, возлагавшие надежды на Александра, являлись республиканцами или, по крайней мере, либеральными националистами, находившимися в конфликте с прусской монархией. Туда же можно отнести членов Тугендбунда и к тому же франкмасонов, в которых король Фридрих-Вильгельм видел опасных диверсантов. Среди испанцев и итальянцев, связывавших тогда многие чаяния с царем, попадались либералы-вольнодумцы, каковые в свое время еще окажутся закованными в железо их собственными монархами.
Среди других неожиданных членов этого клуба оказались французские либералы-оппоненты Наполеона, как те же Бенжамен Констан и мадам де Сталь. Пусть они с готовностью подписывались под всеми достижениями французской революции, но ненавидели императора французов за склонность к деспотизму и культурное высокомерие, проявляемые им в обращении с Европой. Опубликованный в 1807 г. и принятый публикой на ура роман мадам де Сталь «Коринна», излучал плохо замаскированную критику в отношении деяний французов в Италии, в то время как ее трактат о германской литературе, «De l’Allemagne», оказался столь откровенно нелицеприятным для Наполеона, что тот велел конфисковать первое издание.
Поведение его и проводимая им политика способствовали быстрой потере Наполеоном господства над сердцами и умами людей, каковое он с такой легкостью завоевывал в прежние годы, в то время как великий интернационал отчужденных по всей Европе собирался вместе исключительно из-за ненависти к императору французов. Даже Веллингтон начал уже рассматривать и позиционировать свою войну против Наполеона в Испании как часть некоего морального крестового похода{55}.
Ничего из вышеперечисленного пока не приносило ядовитых плодов, а положение Наполеона в Европе оставалось по-прежнему прочным. Он контролировал обширный imperium за счет уз верности помощников, начиная с коронованных братьев. Повсюду в Европе он насадил обязанную ему всем новую международную аристократию, представителям которой были пожалованы вотчины, оказавшиеся вакантными в результате медиатизации Священной Римской империи или приобретенные в ходе завоеваний. К 1812 г. в императорском альманахе значились четыре князя, тридцать герцогов, около четырех сотен графов и свыше тысячи баронов, не говоря уже о титулах, розданных Наполеоном членам собственной фамилии.