Страница:
Мимо стоявших на перроне людей медленно поплыли зеркальные окна вагонов. В одном из них, чуть прикрытое занавеской, как будто мелькнуло Люсино лицо. Или это только показалось Андрею?
Поезд ушел. Погас вдали красный прыгающий фонарик. У перрона тускло засеребрились полоски рельсов на черных шпалах.
Жгутин тронул Андрея за плечо.
— Пошли. Ждут нас.
Они шли долго, молча сворачивая из улицы в улицу. Андрей не понимал, куда они идут, да и не хотел понимать. Ему это было безразлично. Тупая боль стыла где-то внутри, под сердцем.
Было тепло и сыро, необыкновенно тепло. По краям тротуаров лежали потемневшие, словно спекшиеся, бугры снега.
Неожиданно пошел сильный, косой дождь. Под ногами побежали ручьи. Меховая ушанка стала тяжелой от воды и обручем стягивала лоб. Голова непривычно болела, ломило в висках. Андрей вдруг подумал: «Не заболеваю ли?» И тут же с презрением сказал себе: «Сопляк ты, брат».
Они поднялись на третий этаж.
Дверь открыла Светлана.
В первую минуту Андрей не узнал ее. Они не виделись с того самого вечера, когда Светлана затащила его вместе с Буланым к себе. Андрею казалось, что с того времени прошла вечность.
А может быть, Андрей не узнал девушку еще и потому, что нарядное черное платье скрадывало угловатость и худобу ее высокой фигурки и ноги в модных, на тонком каблуке — «гвоздике» — остроносых туфельках казались маленькими и изящными. Наконец, темные волосы были коротко подстрижены и завиты. Словом, все, что только мог запомнить Андрей во внешности Светланы, было сейчас иным.
При виде Андрея на оживленном лице девушки появилось удивление.
— Папа, к нам гости?
— Не к нам, а ко мне на этот раз, — строго ответил Жгутин. — Ты свободна.
— То есть?
— То есть можешь идти на свой вечер. Светлана лукаво улыбнулась.
— И мама, значит, тоже свободна?
— Ну, мама… в общем это как она захочет.
— Ага, а я, значит, уже не могу поступать, как захочу?
Жгутин с досадой посмотрел на дочь, а Андрей тоном, каким взрослые обращаются к детям, с усмешкой спросил:
— Вы почему со старшими спорите?
— Да-а… А почему он командует? — обиженно ответила Светлана. — Вот назло ему возьму и останусь.
— Да пожалуйста! Что ты, в самом деле!.. В передней появилась Нина Яковлевна в домашних шлепанцах и фартуке.
— Вот и хорошо, — приветливо сказала она. — И даже отлично. Заходите, Андрей. Я сейчас вас обоих чаем напою.
В течение всего вечера никто не обмолвился ни словом о том, что произошло в жизни Андрея. Все как будто чувствовали, что любое прикосновение, даже самое дружеское, могло причинить боль. «Замечательная семья, — растроганно думал Андрей. — Как хорошо, что я пришел к ним сегодня». Он представил себя одного в пустой квартире и нахмурился.
А Федор Александрович добродушно подсмеивался над дочерью.
— Что же теперь с твоими кавалерами будет? Завтра опять телефон обрывать начнут. — И он почему-то тонким голоском проговорил: — «Можно Светлану?.. Кто говорит? Так, один знакомый…»
— Папа, перестань!
— Доченька, где же твое чувство юмора? — не унимался Федор Александрович. Потом он обернулся к Андрею.
— Вот пишут, что в Москве транспортные тоннели стали под площадями рыть. Ты их видел, а?
— Видел, как роют.
— И где это?
— Под площадью Маяковского. И на Таганке, кажется.
— Во! Именно там и надо. Давно пора! Светлана засмеялась.
— Ты напиши скорей, где дальше рыть. Потом Андрей рассказал историю с голубой «Волгой».
— …Вчера вот был в милиции, — закончил он свой рассказ. — При мне выяснили, что машину передали в облздрав. И номер у нее теперь… даже запомнил. Тридцать четыре ноль семь. А сегодня — представляете? — звоню этому Ржавину, говорит: «Угнали ее, ищем».
— М-да… — задумчиво покачал головой Жгутин, — странная история.
Время шло незаметно, и, когда Андрей взглянул на часы, было уже около одиннадцати.
— Пора мне, — поднялся он из-за стола. — Завтра вставать рано.
И уже в передней, прощаясь, Андрей с чувством сказал Жгутину:
— Спасибо вам, Федор Александрович. За все спасибо.
— Ну ладно тебе, — смущенно откликнулся тот. Светлана схватила свою шубку.
— Я вас провожу чуть-чуть, Андрей. Ладно? Очень хочется перед сном прогуляться.
— Ну что ж. Пошли.
На улице похолодало. Дул резкий, пронизывающий ветер. Тротуары и мостовая под рассеянным желтоватым светом фонарей отливали стеклянным блеском. После неожиданного дождя наступил гололед.
Светлана поскользнулась и со смехом уцепилась за Андрея.
— Вы только смотрите, что творится? Ой, маме завтра будет работа.
И тут же поскользнулся Андрей. Проделав в воздухе немыслимый пируэт, он ухватился за дерево. Светлана снова залилась смехом.
— Ой! Вы такой громадный… как медведь… И так пляшете на льду…
Андрей с опаской отцепился от дерева, и они двинулись дальше, крепко держась за руки.
— Давно видели Семена? — спросил он.
— Больше я его не буду видеть.
— Это почему?
— Так.
Андрей не решился больше задавать вопросов. Светлана украдкой взглянула на него, потом вдруг спросила:
— Андрей, а вам нравится наш Брест?
— Очень.
— А крепость вы видели?
— Еще бы!
— Это, наверное, странно, но я до сих пор ужасно волнуюсь, когда туда хожу. Мне кажется, что я тоже там умерла бы, но не отдала ее врагу. Хотя, я думаю, все там волнуются. Правда?
— Конечно, волнуются, — Андрей смущенно усмехнулся. — В цитадели я даже примеривался, откуда бы я стрелял, — и убежденно добавил: — Я там первый раз в жизни почувствовал, что значат памятники боевой славы. Волна какая-то в душе поднимается, и хочется совершить что-то великое и благородное. И не обязательно, чтобы война…
Андрей внезапно умолк, а Светлана, коротко взглянув на него, закусила губу и ни о чем больше не спросила.
Они прошли до конца улицы и завернули за угол. Неожиданно до их слуха донесся натужный рев мотора.
— Буксует, — сказал Андрей. — Ох, водителям сегодня достанется! Светлана добавила:
— Во дворе застрял. Слышите? Вон оттуда ревет.
Она указала варежкой на ворота.
Когда Андрей и Светлана поравнялись с этими воротами, то увидели в глубине двора настежь раскрытый каменный гараж. В стороне, около палисадника, наклонившись на бок, буксовала машина. Как видно, ее пытались загнать в гараж. Мотор натужно ревел, машина тряслась, но с места не двигалась.
— Концерт устроили, — осуждающе заметил Андрей. — Всех теперь кругом перебудят.
— А что же делать?
— Как — что? Слить воду и на одну ночь оставить машину во дворе. Ничего с ней не случится.
— А вдруг угонят, как ту?..
— Ну, это редкий случай.
В это время машина перестала реветь. Мотор выключили. Стукнула дверца, и появился человек. К нему подошел второй, он, видно, толкал машину сзади. И оба, о чем-то переговариваясь, двинулись к воротам.
На улице они простились. До Андрея и Светланы долетели слова, сказанные одним из них, высоким и . толстым:
— Позови Никифора. Чтоб машина до утра была в гараже. Ясно? Завтра, наконец, займусь ею!
Что-то знакомое почудилось Андрею в его удаляющейся фигуре.
Второй из собеседников суетливо огляделся, увидел молодых людей и, поминутно скользя, побежал к ним.
— Товарищ, — просящим тоном обратился он к Андрею, — помогите. Толкните машину. Я еще одного сейчас позову. А то из сил выбился, и, обернувшись к Светлане, добавил: — Уж я не знаю, как извиняться.
Через несколько минут к воротам подошел, сладко потягиваясь, еще один человек.
Все двинулись во двор, к машине.
Светлана осталась стоять в стороне, шофер сел за руль, а Андрей вместе с подошедшим человеком уперлись плечами в кузов машины.
Прямо перед глазами Андрея зажегся фонарик над номером машины. И он невольно посмотрел на белые, четкие цифры. Взревел мотор. Андрей нажал плечом. Сильнее. Еще сильнее…
Но перед глазами продолжали стоять белые цифры на номере машины. Только спустя какие-то мгновения Андрей вдруг понял, почему эти цифры так взволновали его. Тридцать четыре ноль семь!
Урча, машина медленно двинулась к гаражу. Андрей, продолжая упираться в нее плечом, лихорадочно соображал, как ему следует теперь поступить.
Шофер уже с благодарностью тряс ему руку, а Андрей все еще не знал, на что решиться.
Когда они, наконец, остались со Светланой одни, Андрей торопливо рассказал ей о своем открытии. К его удивлению, ока не растерялась, а, вся загоревшись от нетерпения, спросила:
— Что будем делать?
— Что делать?.. Вот что. — Андрей вдруг заговорил уверенно и спокойно. — Я останусь здесь, во дворе. Спрячусь около гаража. На всякий случай. А вы бегите к телефону. Ближе всего домой. Звоните в милицию. Пусть немедленно едут сюда.
— Хорошо. Только… — Светлана смущенно помедлила. — Спрячьтесь получше. Ладно?
— Ладно, ладно. Бегите. . :
И Светлана легко, почти не скользя, побежала по кромке тротуара, где льда было меньше.
Когда ее высокая, худенькая фигурка скрылась за углом, Андрей медленно двинулся к воротам.
Зайдя во двор, он огляделся. Никого. Осторожно продвигаясь вдоль стены дома, Андрей добрался до гаража и прижался к его холодной, обледенелой стене.
Переведя дыхание, Андрей прислушался. Во дворе было тихо, только посвистывал ветер в голых ветвях деревьев.
Томительно долго тянулось время. Холод пробирался под пальто, коченели ноги. Андрей неслышно переступал ими, пытаясь согреться.
Внезапно откуда-то донесся неясный шум. Андрей насторожился. Его трясла мелкая дрожь то ли от холода, то ли от волнения. Зубы он стиснул, чтобы не стучали.
Шум повторился. Андрей весь подался вперед, оторвавшись от стены.
И в этот момент сзади на него обрушился удар. Человек бил наотмашь, чем-то тяжелым, хорошо прицелившись.
Удар пришелся по голове.
Андрей со стоном повалился на землю и потерял сознание.
Тихо… В палате всего четыре человека. Трое спят. Не спит только Андрей. Очень болит голова, какой-то дергающей, сверлящей болью. Эта боль почему-то отдает в плечо, и оно ноет и горит, словно раненое. Но главное — голова. Боль мешает думать, читать, разговаривать.
К Андрею никого не пускают… Двое суток он был без сознания… профессор из Минска…
Хотя нет, пускают. Только что от него ушел Ржавин. Ему разрешили пробыть десять минут. Что мог сообщить Андрей? Ничего, кроме того, что уже рассказала Светлана. Славная девочка. Врач сказал, что она всю ту ночь просидела здесь, в больнице. Но ее не пустили к нему. И на следующий день тоже. И сегодня опять. Пустили только Ржавина.
Да, Андрей ничего нового ему не сказал. Зато успел многое рассказать Ржавин. Они прибыли через десять минут после звонка Светланы, но нашли уже лежавшего без памяти Андрея и машину. Ее пытались выкатить из гаража, но она опять забуксовала. В машине под обшивкой и в подушках сидений оказалась крупная контрабанда: чуть не тысяча пар чулок, самых лучших, капроновых, и, что особенно ценно, большие мотки платиновой проволоки. «Загадка голубой „Волги“ почти разгадана», — смеясь, объявил Ржавин.
Но преступники не обнаружены. И пока конкретных зацепок для розыска их нет.
Ржавин ушел, и опять тихий, непрекращающийся звон в ушах, слабость такая, что трудно шевелить пальцами, открыть глаза. И больно, очень больно голове, плечу…
Андрей тихо стонет. Он кусает губы и все-таки, забывшись, стонет опять.
По палате кто-то осторожно прошел. Сестра, наверное. Беленькая девушка, тихая и ласковая. Наверно, это она. Но не хотелось открывать глаза. Вот подошла. Провела рукой по его волосам, выбившимся из-под повязки.
Тихо, сквозь стиснутые зубы, Андрей застонал.
И вдруг… Что это?.. Капнуло что-то ему на щеку, И снова капнуло.
Андрей открыл глаза. Чье-то расплывчатое лицо перед ним. Нет, это не сестра… Светлана!.. И плачет… Пропустили, значит.
— Андрюша, милый… Вы меня слышите?..
— Да, да…
— Привет вам от всех. От папы, мамы, Дубинина, Шалымова…
Сколько людей передают ему привет! Светлана называет все новые имена.
— … И еще говорила с врачом и с тем профессором. Они чего-то боялись больше всего. Но теперь все в порядке. Говорят, что через неделю выпишут.
— Светлана, не надо плакать.
— Я не плачу. С чего вы взяли? Ох, уже надо уходить. Сестра сердится. Она у вас такая сердитая.
— Эта беленькая? Что вы!
— О, вы ее не знаете еще. До свидания, Андрюша. Тут вам какие-то записки. Я вам под подушку их кладу. Потом прочтете. А я… я опять приду. Хорошо?
— Очень…
— А вам больно, да?
— Нет… почти.
— Засните.
— Постараюсь. Значит, вы придете?
— Да, да.
— Светлана!.. Вы здесь?.. Тихо. Андрей открыл глаза.
Пустая палата. Только на трех кроватях лежат под белыми одеялами три человеческие фигуры. Спят…
Вдруг Андрей вспомнил: Светлана положила ему под подушку какие-то записки. Он медленно протянул руку, нащупал два сложенных листка и положил их себе на грудь, прикрыв ладонью.
Несколько минут Андрей лежал с закрытыми глазами. Отдыхал. Потом взял один из листков, развернул, поднес к глазам.
Первая записка была от Дубинина. Веселая записка. Хороший все-таки Валька друг!
Вот вторая записка. От кого она? Глаза Андрея медленно скользили по строчкам.
«Милый Андрей. Один знакомый сказал мне, что с вами неприятность. Зачем только принесло вас в тот двор! И с девушкой. Я не ревную, не думайте. А выздоровеете, надо повидаться обязательно. Надя».
Надя! Что это значит? Откуда она появилась, откуда узнала, что с ним случилось? Странно… Да еще с такими подробностями: двор, девушка. Откуда ей это известно? Все это знают только Светлана и он, потом они рассказали Ржавину, больше никому.
Андрей думал, и чем больше он думал, тем все дальше и дальше отступала пустота внутри, отступала слабость. Андрей чувствовал: какой-то серьезный узел завязывается вокруг этой записки. Он только никак не мог додумать все до конца. Но, может быть, это та самая зацепка, которая нужна?
Андрей так резко повернулся на подушке, что уже почти не хватило сил нажать рукой кнопку у изголовья.
Через минуту над ним склонилась беленькая сестра.
— Что вы хотите, Андрей?
Она всех больных называла по имени.
— У меня сегодня был Ржавин, из милиции…
— Да, знаю…
— Позвоните ему… Он мне срочно нужен… Вы понимаете? Это очень важно… Очень…
ГЛАВА 5.
Поезд ушел. Погас вдали красный прыгающий фонарик. У перрона тускло засеребрились полоски рельсов на черных шпалах.
Жгутин тронул Андрея за плечо.
— Пошли. Ждут нас.
Они шли долго, молча сворачивая из улицы в улицу. Андрей не понимал, куда они идут, да и не хотел понимать. Ему это было безразлично. Тупая боль стыла где-то внутри, под сердцем.
Было тепло и сыро, необыкновенно тепло. По краям тротуаров лежали потемневшие, словно спекшиеся, бугры снега.
Неожиданно пошел сильный, косой дождь. Под ногами побежали ручьи. Меховая ушанка стала тяжелой от воды и обручем стягивала лоб. Голова непривычно болела, ломило в висках. Андрей вдруг подумал: «Не заболеваю ли?» И тут же с презрением сказал себе: «Сопляк ты, брат».
Они поднялись на третий этаж.
Дверь открыла Светлана.
В первую минуту Андрей не узнал ее. Они не виделись с того самого вечера, когда Светлана затащила его вместе с Буланым к себе. Андрею казалось, что с того времени прошла вечность.
А может быть, Андрей не узнал девушку еще и потому, что нарядное черное платье скрадывало угловатость и худобу ее высокой фигурки и ноги в модных, на тонком каблуке — «гвоздике» — остроносых туфельках казались маленькими и изящными. Наконец, темные волосы были коротко подстрижены и завиты. Словом, все, что только мог запомнить Андрей во внешности Светланы, было сейчас иным.
При виде Андрея на оживленном лице девушки появилось удивление.
— Папа, к нам гости?
— Не к нам, а ко мне на этот раз, — строго ответил Жгутин. — Ты свободна.
— То есть?
— То есть можешь идти на свой вечер. Светлана лукаво улыбнулась.
— И мама, значит, тоже свободна?
— Ну, мама… в общем это как она захочет.
— Ага, а я, значит, уже не могу поступать, как захочу?
Жгутин с досадой посмотрел на дочь, а Андрей тоном, каким взрослые обращаются к детям, с усмешкой спросил:
— Вы почему со старшими спорите?
— Да-а… А почему он командует? — обиженно ответила Светлана. — Вот назло ему возьму и останусь.
— Да пожалуйста! Что ты, в самом деле!.. В передней появилась Нина Яковлевна в домашних шлепанцах и фартуке.
— Вот и хорошо, — приветливо сказала она. — И даже отлично. Заходите, Андрей. Я сейчас вас обоих чаем напою.
В течение всего вечера никто не обмолвился ни словом о том, что произошло в жизни Андрея. Все как будто чувствовали, что любое прикосновение, даже самое дружеское, могло причинить боль. «Замечательная семья, — растроганно думал Андрей. — Как хорошо, что я пришел к ним сегодня». Он представил себя одного в пустой квартире и нахмурился.
А Федор Александрович добродушно подсмеивался над дочерью.
— Что же теперь с твоими кавалерами будет? Завтра опять телефон обрывать начнут. — И он почему-то тонким голоском проговорил: — «Можно Светлану?.. Кто говорит? Так, один знакомый…»
— Папа, перестань!
— Доченька, где же твое чувство юмора? — не унимался Федор Александрович. Потом он обернулся к Андрею.
— Вот пишут, что в Москве транспортные тоннели стали под площадями рыть. Ты их видел, а?
— Видел, как роют.
— И где это?
— Под площадью Маяковского. И на Таганке, кажется.
— Во! Именно там и надо. Давно пора! Светлана засмеялась.
— Ты напиши скорей, где дальше рыть. Потом Андрей рассказал историю с голубой «Волгой».
— …Вчера вот был в милиции, — закончил он свой рассказ. — При мне выяснили, что машину передали в облздрав. И номер у нее теперь… даже запомнил. Тридцать четыре ноль семь. А сегодня — представляете? — звоню этому Ржавину, говорит: «Угнали ее, ищем».
— М-да… — задумчиво покачал головой Жгутин, — странная история.
Время шло незаметно, и, когда Андрей взглянул на часы, было уже около одиннадцати.
— Пора мне, — поднялся он из-за стола. — Завтра вставать рано.
И уже в передней, прощаясь, Андрей с чувством сказал Жгутину:
— Спасибо вам, Федор Александрович. За все спасибо.
— Ну ладно тебе, — смущенно откликнулся тот. Светлана схватила свою шубку.
— Я вас провожу чуть-чуть, Андрей. Ладно? Очень хочется перед сном прогуляться.
— Ну что ж. Пошли.
На улице похолодало. Дул резкий, пронизывающий ветер. Тротуары и мостовая под рассеянным желтоватым светом фонарей отливали стеклянным блеском. После неожиданного дождя наступил гололед.
Светлана поскользнулась и со смехом уцепилась за Андрея.
— Вы только смотрите, что творится? Ой, маме завтра будет работа.
И тут же поскользнулся Андрей. Проделав в воздухе немыслимый пируэт, он ухватился за дерево. Светлана снова залилась смехом.
— Ой! Вы такой громадный… как медведь… И так пляшете на льду…
Андрей с опаской отцепился от дерева, и они двинулись дальше, крепко держась за руки.
— Давно видели Семена? — спросил он.
— Больше я его не буду видеть.
— Это почему?
— Так.
Андрей не решился больше задавать вопросов. Светлана украдкой взглянула на него, потом вдруг спросила:
— Андрей, а вам нравится наш Брест?
— Очень.
— А крепость вы видели?
— Еще бы!
— Это, наверное, странно, но я до сих пор ужасно волнуюсь, когда туда хожу. Мне кажется, что я тоже там умерла бы, но не отдала ее врагу. Хотя, я думаю, все там волнуются. Правда?
— Конечно, волнуются, — Андрей смущенно усмехнулся. — В цитадели я даже примеривался, откуда бы я стрелял, — и убежденно добавил: — Я там первый раз в жизни почувствовал, что значат памятники боевой славы. Волна какая-то в душе поднимается, и хочется совершить что-то великое и благородное. И не обязательно, чтобы война…
Андрей внезапно умолк, а Светлана, коротко взглянув на него, закусила губу и ни о чем больше не спросила.
Они прошли до конца улицы и завернули за угол. Неожиданно до их слуха донесся натужный рев мотора.
— Буксует, — сказал Андрей. — Ох, водителям сегодня достанется! Светлана добавила:
— Во дворе застрял. Слышите? Вон оттуда ревет.
Она указала варежкой на ворота.
Когда Андрей и Светлана поравнялись с этими воротами, то увидели в глубине двора настежь раскрытый каменный гараж. В стороне, около палисадника, наклонившись на бок, буксовала машина. Как видно, ее пытались загнать в гараж. Мотор натужно ревел, машина тряслась, но с места не двигалась.
— Концерт устроили, — осуждающе заметил Андрей. — Всех теперь кругом перебудят.
— А что же делать?
— Как — что? Слить воду и на одну ночь оставить машину во дворе. Ничего с ней не случится.
— А вдруг угонят, как ту?..
— Ну, это редкий случай.
В это время машина перестала реветь. Мотор выключили. Стукнула дверца, и появился человек. К нему подошел второй, он, видно, толкал машину сзади. И оба, о чем-то переговариваясь, двинулись к воротам.
На улице они простились. До Андрея и Светланы долетели слова, сказанные одним из них, высоким и . толстым:
— Позови Никифора. Чтоб машина до утра была в гараже. Ясно? Завтра, наконец, займусь ею!
Что-то знакомое почудилось Андрею в его удаляющейся фигуре.
Второй из собеседников суетливо огляделся, увидел молодых людей и, поминутно скользя, побежал к ним.
— Товарищ, — просящим тоном обратился он к Андрею, — помогите. Толкните машину. Я еще одного сейчас позову. А то из сил выбился, и, обернувшись к Светлане, добавил: — Уж я не знаю, как извиняться.
Через несколько минут к воротам подошел, сладко потягиваясь, еще один человек.
Все двинулись во двор, к машине.
Светлана осталась стоять в стороне, шофер сел за руль, а Андрей вместе с подошедшим человеком уперлись плечами в кузов машины.
Прямо перед глазами Андрея зажегся фонарик над номером машины. И он невольно посмотрел на белые, четкие цифры. Взревел мотор. Андрей нажал плечом. Сильнее. Еще сильнее…
Но перед глазами продолжали стоять белые цифры на номере машины. Только спустя какие-то мгновения Андрей вдруг понял, почему эти цифры так взволновали его. Тридцать четыре ноль семь!
Урча, машина медленно двинулась к гаражу. Андрей, продолжая упираться в нее плечом, лихорадочно соображал, как ему следует теперь поступить.
Шофер уже с благодарностью тряс ему руку, а Андрей все еще не знал, на что решиться.
Когда они, наконец, остались со Светланой одни, Андрей торопливо рассказал ей о своем открытии. К его удивлению, ока не растерялась, а, вся загоревшись от нетерпения, спросила:
— Что будем делать?
— Что делать?.. Вот что. — Андрей вдруг заговорил уверенно и спокойно. — Я останусь здесь, во дворе. Спрячусь около гаража. На всякий случай. А вы бегите к телефону. Ближе всего домой. Звоните в милицию. Пусть немедленно едут сюда.
— Хорошо. Только… — Светлана смущенно помедлила. — Спрячьтесь получше. Ладно?
— Ладно, ладно. Бегите. . :
И Светлана легко, почти не скользя, побежала по кромке тротуара, где льда было меньше.
Когда ее высокая, худенькая фигурка скрылась за углом, Андрей медленно двинулся к воротам.
Зайдя во двор, он огляделся. Никого. Осторожно продвигаясь вдоль стены дома, Андрей добрался до гаража и прижался к его холодной, обледенелой стене.
Переведя дыхание, Андрей прислушался. Во дворе было тихо, только посвистывал ветер в голых ветвях деревьев.
Томительно долго тянулось время. Холод пробирался под пальто, коченели ноги. Андрей неслышно переступал ими, пытаясь согреться.
Внезапно откуда-то донесся неясный шум. Андрей насторожился. Его трясла мелкая дрожь то ли от холода, то ли от волнения. Зубы он стиснул, чтобы не стучали.
Шум повторился. Андрей весь подался вперед, оторвавшись от стены.
И в этот момент сзади на него обрушился удар. Человек бил наотмашь, чем-то тяжелым, хорошо прицелившись.
Удар пришелся по голове.
Андрей со стоном повалился на землю и потерял сознание.
Тихо… В палате всего четыре человека. Трое спят. Не спит только Андрей. Очень болит голова, какой-то дергающей, сверлящей болью. Эта боль почему-то отдает в плечо, и оно ноет и горит, словно раненое. Но главное — голова. Боль мешает думать, читать, разговаривать.
К Андрею никого не пускают… Двое суток он был без сознания… профессор из Минска…
Хотя нет, пускают. Только что от него ушел Ржавин. Ему разрешили пробыть десять минут. Что мог сообщить Андрей? Ничего, кроме того, что уже рассказала Светлана. Славная девочка. Врач сказал, что она всю ту ночь просидела здесь, в больнице. Но ее не пустили к нему. И на следующий день тоже. И сегодня опять. Пустили только Ржавина.
Но преступники не обнаружены. И пока конкретных зацепок для розыска их нет.
Ржавин ушел, и опять тихий, непрекращающийся звон в ушах, слабость такая, что трудно шевелить пальцами, открыть глаза. И больно, очень больно голове, плечу…
Андрей тихо стонет. Он кусает губы и все-таки, забывшись, стонет опять.
По палате кто-то осторожно прошел. Сестра, наверное. Беленькая девушка, тихая и ласковая. Наверно, это она. Но не хотелось открывать глаза. Вот подошла. Провела рукой по его волосам, выбившимся из-под повязки.
Тихо, сквозь стиснутые зубы, Андрей застонал.
И вдруг… Что это?.. Капнуло что-то ему на щеку, И снова капнуло.
Андрей открыл глаза. Чье-то расплывчатое лицо перед ним. Нет, это не сестра… Светлана!.. И плачет… Пропустили, значит.
— Андрюша, милый… Вы меня слышите?..
— Да, да…
— Привет вам от всех. От папы, мамы, Дубинина, Шалымова…
Сколько людей передают ему привет! Светлана называет все новые имена.
— … И еще говорила с врачом и с тем профессором. Они чего-то боялись больше всего. Но теперь все в порядке. Говорят, что через неделю выпишут.
— Светлана, не надо плакать.
— Я не плачу. С чего вы взяли? Ох, уже надо уходить. Сестра сердится. Она у вас такая сердитая.
— Эта беленькая? Что вы!
— О, вы ее не знаете еще. До свидания, Андрюша. Тут вам какие-то записки. Я вам под подушку их кладу. Потом прочтете. А я… я опять приду. Хорошо?
— Очень…
— А вам больно, да?
— Нет… почти.
— Засните.
— Постараюсь. Значит, вы придете?
— Да, да.
— Светлана!.. Вы здесь?.. Тихо. Андрей открыл глаза.
Пустая палата. Только на трех кроватях лежат под белыми одеялами три человеческие фигуры. Спят…
Вдруг Андрей вспомнил: Светлана положила ему под подушку какие-то записки. Он медленно протянул руку, нащупал два сложенных листка и положил их себе на грудь, прикрыв ладонью.
Несколько минут Андрей лежал с закрытыми глазами. Отдыхал. Потом взял один из листков, развернул, поднес к глазам.
Первая записка была от Дубинина. Веселая записка. Хороший все-таки Валька друг!
Вот вторая записка. От кого она? Глаза Андрея медленно скользили по строчкам.
«Милый Андрей. Один знакомый сказал мне, что с вами неприятность. Зачем только принесло вас в тот двор! И с девушкой. Я не ревную, не думайте. А выздоровеете, надо повидаться обязательно. Надя».
Надя! Что это значит? Откуда она появилась, откуда узнала, что с ним случилось? Странно… Да еще с такими подробностями: двор, девушка. Откуда ей это известно? Все это знают только Светлана и он, потом они рассказали Ржавину, больше никому.
Андрей думал, и чем больше он думал, тем все дальше и дальше отступала пустота внутри, отступала слабость. Андрей чувствовал: какой-то серьезный узел завязывается вокруг этой записки. Он только никак не мог додумать все до конца. Но, может быть, это та самая зацепка, которая нужна?
Андрей так резко повернулся на подушке, что уже почти не хватило сил нажать рукой кнопку у изголовья.
Через минуту над ним склонилась беленькая сестра.
— Что вы хотите, Андрей?
Она всех больных называла по имени.
— У меня сегодня был Ржавин, из милиции…
— Да, знаю…
— Позвоните ему… Он мне срочно нужен… Вы понимаете? Это очень важно… Очень…
ГЛАВА 5.
ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО АНТОНИЯ И ПРОЧИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Берлинский экспресс подошел к блокпосту Буг в первом часу ночи. Сидевший у окна Буланый сквозь слипающиеся веки увидел, как из кромешной тьмы вдруг возникли три нестерпимо ярких глаза, в потоке их света кружились белые, прозрачные клубы пара. И тут же взревел гудок. Дремавшие в комнате таможенники, поеживаясь от холода и ледяных порывов ветра, разбрелись вдоль состава, в темноте скользя и спотыкаясь об обледенелые шпалы.
Буланый разыскал вагон-ресторан. Вот где ему сегодня работать.
Шалымов предупредил, что это трудный участок, и ехидно, как показалось Семену, спросил, не послать ли ему в помощь кого-нибудь еще. Тут, конечно, не было никакой заботы. Просто Шалымов его не любил и хотел, чтобы он, Семен, попросил помощи, чтобы все видели, как он не уверен в себе. Шалымов, наверное, решил отомстить за случай с итальянской делегацией, из-за которого он и его любимчик Андрей Шмелев получили тогда взыскания. «Ну погодите, — мстительно подумал Семен, — скоро Михаил Григорьевич всем вам даст прикурить».
Он упругим движением подтянулся на высоких поручнях вагона.
После ночной тьмы глаза резанул яркий свет в пустом салоне вагона-ресторана. Вдоль окон протянулись ряды столиков под белоснежными скатертями, между ними стояли мягкие, обитые голубым плюшем кресла. В глубине вагона виднелась стойка буфета, пестрая от конфетных и папиросных коробок, бутылок с винами и шоколадных плиток. Рядом с буфетом находилась дверь в кухню и подсобные помещения.
Из этой двери навстречу Семену вышел худой и сутулый человек средних лет в белом халате, с отекшим и угрюмым лицом и опущенными книзу реденькими усами. Это и был тот самый Юзек, о котором специально предупредил Шалымов. Уменьшительное и почти ласкательное имя Юзек до смешного не шло к этому мрачному, неуклюжему человеку. «И этого тюленя остерегаться?» — насмешливо подумал Семен.
Чуть косолапя, Юзек подошел к Семену и, изобразив на морщинистом лице какое-то кривое подобие улыбки, глухо сказал:
— Привет, товарищ начальник. Вот мы, наконец, и дома, слава тебе господи. От чашечки горячего кофе не откажетесь?
— Некогда, — сдержанно ответил Семен. — Приступим к досмотру.
Но Юзек, не слушая его, крикнул, обернувшись к буфету:
— Муся, чашку кофе!
И тотчас оттуда появилась белокурая, складненькая девушка с бойкими глазами под тонкой ниточкой иссиня-черных бровей. На ярких, полных губах ее играла усмешка. Девушка протянула Семену чашечку дымящегося кофе и оживленно защебетала, окидывая его бесцеремонным и веселым взглядом.
— Ну что вы, молодой человек, что вы! С такого холода-то, как приятно. Я же вижу, вы замерзли. И спать, наверно, хотите. Вот так стоя и выпейте. А ля фуршет, — с комичным старанием произнесла она под конец и прыснула, бросив быстрый взгляд на Юзека.
— Не могу. Я, товарищи, на работе.
— Так разве мы вам мешаем? — огорчилась Муся. — Мы же для вас… Я так хотела…
— Я понимаю, понимаю…
Семен смягчился и благосклонно посмотрел на девушку. Положительно она не дурна! Фигурка… да и мордочка, И как-то так смотрит… Видно, что он, Семен, ей понравился. Все-таки он умеет нравиться женщинам! Вот и эта тоже. Интересно было бы проверить. Однако дело прежде всего.
Тем не менее он не без удовольствия взял чашечку из рук Муси и, обжигаясь, торопливо выпил душистый напиток.
— Спасибо, чудесный кофе, — Семен задержал на девушке внимательный и дерзкий взгляд. — Вы, кажется, мастерица. Ну, а теперь, — он обернулся к Юзеку, — за работу.
Войдя в тесное помещение кухни, Семен с усмешкой спросил Юзека:
— Надеюсь, на этот раз в котле ничего недозволенного не везете?
— И не говорите! Леший кого-то попутал! — с искренней досадой воскликнул тот. — И сам виноват: недосмотрел. Но уж теперь их вот всех предупредил…
Он указал на дверь, за порогом которой стояли, кроме Муси, еще пожилая женщина и низенький толстый повар. Все они были в белых халатах, а повар еще и в колпаке.
Однако Семен все же взял длинный уполовник и старательно помешал в пустом котле.. Потом он попросил снять крышки со всех кастрюль на плите и так же старательно проверил, нет ли там чего. При этом Семен не заметил, как за его спиной Юзек обменялся с Мусей насмешливой улыбкой. Затем Юзек принялся услужливо открывать перед Семеном бесчисленные шкафчики, выдвигать большие и малые ящики, помогая вынимать оттуда горы посуды, пакеты и коробки. Юзек делал это с такой безбоязненной, даже подчеркнутой поспешностью, что у Семена не возникало и тени подозрений. «Нет, — решил он, — человек, что-то скрывающий, ведет себя не так».
А Юзек открывал все новые и новые дверцы, выдвигал ящики, приговаривая:
— Гляньте сюда, будьте ласковы… И сюда.. А вот этот забыли!..
Семену уже казалось, что не осталось и уголка, не осмотренного им, а Юзек находил все новые ящики, то прикрытые какими-то выдвижными разделочными досками, то краем клеенки, то каким-то большим предметом на столе или на полу. Потом перешли к холодильникам.
Состав уже пришел в Брест, в вагонах пассажиры уже давно спали, а Буланый, усталый и злой, все еще не мог покончить с досмотром кухни вагона-ресторана.
Наконец Муся не выдержала и воскликнула:
— Ну, пойдемте же ко мне в буфет! Сколько можно…
— Да, в самом деле, — откликнулся Буланый. — Тут как будто все в порядке.
Хмурое и тоже уставшее лицо Юзека просветлело, и он вздохнул с видимым облегчением, в котором, однако, и на этот раз Семен при всем желании не мог ничего заподозрить плохого, ибо точно такое же облегчение ощутил и сам.
При осмотре буфета рядом с Семеном была одна Муся. Юзек устроился вдалеке, за одним из столиков и, надев очки, спокойно проглядывал какие-то документы. Повар и пожилая женщина переоделись и, несмотря на ночное время, ушли в город навестить кого-то.
Муся стояла так близко, что Семен ощущал запах ее духов, даже теплоту ее кожи на обнаженных по локоть руках. Девушка то и дело нагибалась, открывая ящики за стойкой, и Семен с какой-то неожиданно проснувшейся жадностью следил за ее мягкими движениями. А Муся, выпрямляясь, каждый раз обжигала его веселым и дразнящим взглядом и беспричинно улыбалась.
В какой-то миг Семен решился и, нагнувшись вслед за Мусей, крепко обнял ее за талию. Девушка, не вырываясь, с полушутливой строгостью прошептала:
— Не время сейчас баловать. Понял?
— А когда время?
— Смотри, пожалуйста, какой шустрый.
— А что?
— А то, что погнала бы я тебя, знаешь куда? Да что-то приглянулся ты мне.
— Ну, когда же время? — настойчиво переспросил Семен.
Муся бросила опасливый взгляд на сидевшего в глубине салона Юзека и торопливо ответила:
— Главное, уходи побыстрее. А через полчаса возвращайся. Он тоже в город уйдет, — кивнула она на Юзека.
— Понятно.
Семен с лихорадочной быстротой закончил досмотр и стремительно направился к выходу из вагона, кивнув на прощанье Юзеку.
…Во второй раз Семен пробыл в служебном купе вагона-ресторана, как ему показалось, всего один миг. А Муся уже затормошила его и велела уходить.
Семен в последний раз обнял ее и вдруг, подчиняясь какому-то озорному чувству, беспечным тоном спросил:
— Слушай, дело прошлое. Скажи теперь, как есть. Везли вы контрабанду или нет?
В ответ Муся неожиданно звонко рассмеялась, так неожиданно, что Семен даже вздрогнул.
— Конечно, везли, — с улыбкой сказала она и, прижавшись к Семену, шепнула ему в самое ухо: — Спасибо тебе.
— Ты что говоришь? — испуганно переспросил Семен. — Соображаешь?
Муся отстранилась и уже другим, насмешливым и резким тоном сказала:
— Я-то соображаю. А вот ты, милый, кажется, не очень.
И уже в последний момент, когда Семен приоткрыл дверь вагона, собираясь выскользнуть на темный перрон, Муся шепнула ему вдогонку:
— Смотри. Не болтай лишнего. А то… Последних слов он не расслышал. «Вот это влип в историю», — проклиная себя, думал Буланый.
…В ту ночь долго не гас свет в квартире Нади Огородниковой.
В первой из комнат, вокруг накрытого стола, нетерпеливо прогуливался Засохо, шлепая домашними туфлями и засунув руки в карманы теплой куртки. За стеклами очков видны были его большие, как у совы, настороженные глаза.
Надя сидела на кушетке в ярком и не по сезону открытом платье. На обнаженные плечи она накинула прозрачную косынку. В руках Надя держала гитару и задумчиво перебирала пальцами струны.
— Пора бы уже ему быть, — проворчал Засохо. — Стареет, черт бы его побрал. А ты тут за него…
— Придет. Что ему станет, — враждебно отозвалась с кушетки Надя. Почему-то в последнее время она совсем перестала бояться Артура Филипповича. И уважать перестала: такое же дерьмо, как и все. А уж трус!.. Как он в прошлый раз испугался, когда Андрей намекнул на какие-то доллары! Неужели Засохо вез тогда валюту? А ей он сказал, что у него конфисковали мануфактуру. И Евгению Ивановичу в Москве он тоже это сказал. Значит, он обманывает их? Такое не прощается. Вот только бы узнать, только бы узнать…
— Э-эх, — сердито посмотрел на нее Засохо. — Баба, она и есть всегда и во всем баба.
Он снова нетерпеливо зашагал вокруг стола, чуть сгорбившись и с силой оттягивая карманы своей нарядной куртки засунутыми туда кулаками.
Засохо сейчас даже представить себе не мог, что он скажет, вернувшись в Москву, Евгению Ивановичу, как объяснит потерю целой партии этих проклятых чулок. Со Шмелевым получилось тоже более чем неудачно. Слава богу, хоть жив остался. Товар же вернуть все равно не удалось, А Засохо еще собрался крупно надуть шефа на этой комбинации. Да, еще один такой скандал, и этот проклятый Евгений Иванович может, пожалуй, вообще выставить его, Засохо, из «дела». О, этот церемониться не будет!
Засохо почувствовал, как его стало даже познабливать от волнения. Он с тревогой схватился за пульс. В отношении своего здоровья Артур Филиппович был мнителен до чрезвычайности.
— Артур Филиппович, — вдруг задумчиво спросила Надя, — а как вы думаете, будет война?
Засохо, не переставая кружить вокруг стола, раздраженно ответил:
— Пусть у других об этом голова болит.
— Об этом у всех голова болит, — вздохнула Надя. — Сколько война нам горя принести может. Засохо снисходительно усмехнулся.
— Кому это «нам»? Тебе? Мне? Да если у нас с тобой будут деньги, нам всюду и всегда будет хорошо.
— Я вас чего-то не пойму, — с тревогой посмотрела на него Надя.
Ей на секунду вдруг стало страшно. И не от злых глаз Засохо, даже не от его слов. Надя внезапно ощутила какую-то страшную пустоту вокруг себя. Привычное слово «мы», под которым она всегда — и в детстве, во время войны, и потом, когда речь заходила о международных делах, — как-то естественно понимала весь народ, всю Родину, вдруг сейчас это слово «мы» сузилось до крошечного «я и он». Неужели, если вдруг всем вокруг будет плохо, ей, Наде, и вот ему, Артуру Филипповичу, будет хорошо? Неужели? А маме, например? А брату Косте, который живет с семьей в Новосибирске? А другим? Неужели деньги отгородили ее от всех этих людей? Неужели, если всем им будет плохо, ей, Наде, будет хорошо?
Буланый разыскал вагон-ресторан. Вот где ему сегодня работать.
Шалымов предупредил, что это трудный участок, и ехидно, как показалось Семену, спросил, не послать ли ему в помощь кого-нибудь еще. Тут, конечно, не было никакой заботы. Просто Шалымов его не любил и хотел, чтобы он, Семен, попросил помощи, чтобы все видели, как он не уверен в себе. Шалымов, наверное, решил отомстить за случай с итальянской делегацией, из-за которого он и его любимчик Андрей Шмелев получили тогда взыскания. «Ну погодите, — мстительно подумал Семен, — скоро Михаил Григорьевич всем вам даст прикурить».
Он упругим движением подтянулся на высоких поручнях вагона.
После ночной тьмы глаза резанул яркий свет в пустом салоне вагона-ресторана. Вдоль окон протянулись ряды столиков под белоснежными скатертями, между ними стояли мягкие, обитые голубым плюшем кресла. В глубине вагона виднелась стойка буфета, пестрая от конфетных и папиросных коробок, бутылок с винами и шоколадных плиток. Рядом с буфетом находилась дверь в кухню и подсобные помещения.
Из этой двери навстречу Семену вышел худой и сутулый человек средних лет в белом халате, с отекшим и угрюмым лицом и опущенными книзу реденькими усами. Это и был тот самый Юзек, о котором специально предупредил Шалымов. Уменьшительное и почти ласкательное имя Юзек до смешного не шло к этому мрачному, неуклюжему человеку. «И этого тюленя остерегаться?» — насмешливо подумал Семен.
Чуть косолапя, Юзек подошел к Семену и, изобразив на морщинистом лице какое-то кривое подобие улыбки, глухо сказал:
— Привет, товарищ начальник. Вот мы, наконец, и дома, слава тебе господи. От чашечки горячего кофе не откажетесь?
— Некогда, — сдержанно ответил Семен. — Приступим к досмотру.
Но Юзек, не слушая его, крикнул, обернувшись к буфету:
— Муся, чашку кофе!
И тотчас оттуда появилась белокурая, складненькая девушка с бойкими глазами под тонкой ниточкой иссиня-черных бровей. На ярких, полных губах ее играла усмешка. Девушка протянула Семену чашечку дымящегося кофе и оживленно защебетала, окидывая его бесцеремонным и веселым взглядом.
— Ну что вы, молодой человек, что вы! С такого холода-то, как приятно. Я же вижу, вы замерзли. И спать, наверно, хотите. Вот так стоя и выпейте. А ля фуршет, — с комичным старанием произнесла она под конец и прыснула, бросив быстрый взгляд на Юзека.
— Не могу. Я, товарищи, на работе.
— Так разве мы вам мешаем? — огорчилась Муся. — Мы же для вас… Я так хотела…
— Я понимаю, понимаю…
Семен смягчился и благосклонно посмотрел на девушку. Положительно она не дурна! Фигурка… да и мордочка, И как-то так смотрит… Видно, что он, Семен, ей понравился. Все-таки он умеет нравиться женщинам! Вот и эта тоже. Интересно было бы проверить. Однако дело прежде всего.
Тем не менее он не без удовольствия взял чашечку из рук Муси и, обжигаясь, торопливо выпил душистый напиток.
— Спасибо, чудесный кофе, — Семен задержал на девушке внимательный и дерзкий взгляд. — Вы, кажется, мастерица. Ну, а теперь, — он обернулся к Юзеку, — за работу.
Войдя в тесное помещение кухни, Семен с усмешкой спросил Юзека:
— Надеюсь, на этот раз в котле ничего недозволенного не везете?
— И не говорите! Леший кого-то попутал! — с искренней досадой воскликнул тот. — И сам виноват: недосмотрел. Но уж теперь их вот всех предупредил…
Он указал на дверь, за порогом которой стояли, кроме Муси, еще пожилая женщина и низенький толстый повар. Все они были в белых халатах, а повар еще и в колпаке.
Однако Семен все же взял длинный уполовник и старательно помешал в пустом котле.. Потом он попросил снять крышки со всех кастрюль на плите и так же старательно проверил, нет ли там чего. При этом Семен не заметил, как за его спиной Юзек обменялся с Мусей насмешливой улыбкой. Затем Юзек принялся услужливо открывать перед Семеном бесчисленные шкафчики, выдвигать большие и малые ящики, помогая вынимать оттуда горы посуды, пакеты и коробки. Юзек делал это с такой безбоязненной, даже подчеркнутой поспешностью, что у Семена не возникало и тени подозрений. «Нет, — решил он, — человек, что-то скрывающий, ведет себя не так».
А Юзек открывал все новые и новые дверцы, выдвигал ящики, приговаривая:
— Гляньте сюда, будьте ласковы… И сюда.. А вот этот забыли!..
Семену уже казалось, что не осталось и уголка, не осмотренного им, а Юзек находил все новые ящики, то прикрытые какими-то выдвижными разделочными досками, то краем клеенки, то каким-то большим предметом на столе или на полу. Потом перешли к холодильникам.
Состав уже пришел в Брест, в вагонах пассажиры уже давно спали, а Буланый, усталый и злой, все еще не мог покончить с досмотром кухни вагона-ресторана.
Наконец Муся не выдержала и воскликнула:
— Ну, пойдемте же ко мне в буфет! Сколько можно…
— Да, в самом деле, — откликнулся Буланый. — Тут как будто все в порядке.
Хмурое и тоже уставшее лицо Юзека просветлело, и он вздохнул с видимым облегчением, в котором, однако, и на этот раз Семен при всем желании не мог ничего заподозрить плохого, ибо точно такое же облегчение ощутил и сам.
При осмотре буфета рядом с Семеном была одна Муся. Юзек устроился вдалеке, за одним из столиков и, надев очки, спокойно проглядывал какие-то документы. Повар и пожилая женщина переоделись и, несмотря на ночное время, ушли в город навестить кого-то.
Муся стояла так близко, что Семен ощущал запах ее духов, даже теплоту ее кожи на обнаженных по локоть руках. Девушка то и дело нагибалась, открывая ящики за стойкой, и Семен с какой-то неожиданно проснувшейся жадностью следил за ее мягкими движениями. А Муся, выпрямляясь, каждый раз обжигала его веселым и дразнящим взглядом и беспричинно улыбалась.
В какой-то миг Семен решился и, нагнувшись вслед за Мусей, крепко обнял ее за талию. Девушка, не вырываясь, с полушутливой строгостью прошептала:
— Не время сейчас баловать. Понял?
— А когда время?
— Смотри, пожалуйста, какой шустрый.
— А что?
— А то, что погнала бы я тебя, знаешь куда? Да что-то приглянулся ты мне.
— Ну, когда же время? — настойчиво переспросил Семен.
Муся бросила опасливый взгляд на сидевшего в глубине салона Юзека и торопливо ответила:
— Главное, уходи побыстрее. А через полчаса возвращайся. Он тоже в город уйдет, — кивнула она на Юзека.
— Понятно.
Семен с лихорадочной быстротой закончил досмотр и стремительно направился к выходу из вагона, кивнув на прощанье Юзеку.
…Во второй раз Семен пробыл в служебном купе вагона-ресторана, как ему показалось, всего один миг. А Муся уже затормошила его и велела уходить.
Семен в последний раз обнял ее и вдруг, подчиняясь какому-то озорному чувству, беспечным тоном спросил:
— Слушай, дело прошлое. Скажи теперь, как есть. Везли вы контрабанду или нет?
В ответ Муся неожиданно звонко рассмеялась, так неожиданно, что Семен даже вздрогнул.
— Конечно, везли, — с улыбкой сказала она и, прижавшись к Семену, шепнула ему в самое ухо: — Спасибо тебе.
— Ты что говоришь? — испуганно переспросил Семен. — Соображаешь?
Муся отстранилась и уже другим, насмешливым и резким тоном сказала:
— Я-то соображаю. А вот ты, милый, кажется, не очень.
И уже в последний момент, когда Семен приоткрыл дверь вагона, собираясь выскользнуть на темный перрон, Муся шепнула ему вдогонку:
— Смотри. Не болтай лишнего. А то… Последних слов он не расслышал. «Вот это влип в историю», — проклиная себя, думал Буланый.
…В ту ночь долго не гас свет в квартире Нади Огородниковой.
В первой из комнат, вокруг накрытого стола, нетерпеливо прогуливался Засохо, шлепая домашними туфлями и засунув руки в карманы теплой куртки. За стеклами очков видны были его большие, как у совы, настороженные глаза.
Надя сидела на кушетке в ярком и не по сезону открытом платье. На обнаженные плечи она накинула прозрачную косынку. В руках Надя держала гитару и задумчиво перебирала пальцами струны.
— Пора бы уже ему быть, — проворчал Засохо. — Стареет, черт бы его побрал. А ты тут за него…
— Придет. Что ему станет, — враждебно отозвалась с кушетки Надя. Почему-то в последнее время она совсем перестала бояться Артура Филипповича. И уважать перестала: такое же дерьмо, как и все. А уж трус!.. Как он в прошлый раз испугался, когда Андрей намекнул на какие-то доллары! Неужели Засохо вез тогда валюту? А ей он сказал, что у него конфисковали мануфактуру. И Евгению Ивановичу в Москве он тоже это сказал. Значит, он обманывает их? Такое не прощается. Вот только бы узнать, только бы узнать…
— Э-эх, — сердито посмотрел на нее Засохо. — Баба, она и есть всегда и во всем баба.
Он снова нетерпеливо зашагал вокруг стола, чуть сгорбившись и с силой оттягивая карманы своей нарядной куртки засунутыми туда кулаками.
Засохо сейчас даже представить себе не мог, что он скажет, вернувшись в Москву, Евгению Ивановичу, как объяснит потерю целой партии этих проклятых чулок. Со Шмелевым получилось тоже более чем неудачно. Слава богу, хоть жив остался. Товар же вернуть все равно не удалось, А Засохо еще собрался крупно надуть шефа на этой комбинации. Да, еще один такой скандал, и этот проклятый Евгений Иванович может, пожалуй, вообще выставить его, Засохо, из «дела». О, этот церемониться не будет!
Засохо почувствовал, как его стало даже познабливать от волнения. Он с тревогой схватился за пульс. В отношении своего здоровья Артур Филиппович был мнителен до чрезвычайности.
— Артур Филиппович, — вдруг задумчиво спросила Надя, — а как вы думаете, будет война?
Засохо, не переставая кружить вокруг стола, раздраженно ответил:
— Пусть у других об этом голова болит.
— Об этом у всех голова болит, — вздохнула Надя. — Сколько война нам горя принести может. Засохо снисходительно усмехнулся.
— Кому это «нам»? Тебе? Мне? Да если у нас с тобой будут деньги, нам всюду и всегда будет хорошо.
— Я вас чего-то не пойму, — с тревогой посмотрела на него Надя.
Ей на секунду вдруг стало страшно. И не от злых глаз Засохо, даже не от его слов. Надя внезапно ощутила какую-то страшную пустоту вокруг себя. Привычное слово «мы», под которым она всегда — и в детстве, во время войны, и потом, когда речь заходила о международных делах, — как-то естественно понимала весь народ, всю Родину, вдруг сейчас это слово «мы» сузилось до крошечного «я и он». Неужели, если вдруг всем вокруг будет плохо, ей, Наде, и вот ему, Артуру Филипповичу, будет хорошо? Неужели? А маме, например? А брату Косте, который живет с семьей в Новосибирске? А другим? Неужели деньги отгородили ее от всех этих людей? Неужели, если всем им будет плохо, ей, Наде, будет хорошо?