Дом был деревянный, двухэтажный, с темным подъездом и широкой скрипучей лестницей. Как ни странно, он имел и «черный ход».
В самом дальнем конце квартиры, за кухней, коридор упирался в небольшую дверь. За ней оказалась узкая, захламленная лесенка, прямая, без площадок, к ней вплотную примыкала наружная стена дома из тонких досок. Видно было, что лестница эта и стена за ней сооружены много позже, чем сам дом. А выходила лестница на небольшой задний дворик, окруженный сараями. Между двумя сараями был проход, кончавшийся забором с выломанной доской. Дыра эта вела в соседний большой двор, ворота которого выходили уже на другую улицу.
Все это Засохо успел детально изучить в первый же день своего добровольного заточения. На улицу он выйти не осмеливался, но дворы позволил себе обойти, правда вечером, когда уже достаточно стемнело.
Днем же он обследовал квартиру и тоже остался доволен. Заваленный рухлядью, неосвещенный коридор создавал для постороннего человека почти неодолимую преграду. В большой, набитой мебелью комнате можно было легко остаться незамеченным.
Спал Засохо в дальней комнате, поменьше. Единственное окно выходило на двор.
В первый день своего приезда Засохо до вечера без сил валялся на постели, временами забываясь в дремоте, но тут же со стоном пробуждаясь. Он неотступно видел перед собой окровавленное лицо Евгения Ивановича и слышал его мычание, а то вдруг появлялся Афоня. Засохо видел оскал на его багровом лице и воздушно-седой хохолок. Афоня визжал: «Так его!.. Ничего, ничего, потом подотрем, бей!»
Засохо со стоном открывал глаза и в страхе озирался по сторонам. Потом он щупал карман. Там лежал пистолет Евгения Ивановича. И тяжелый, холодный предмет этот успокаивал его.
— Пусть только попробуют… Пусть только сунутся… — вслух бормотал он.
На второй день он твердо решил написать в Москву. Не жене пока, нет — Афоне, и не домой, конечно, а до востребования. Засохо мучила неизвестность. Он сбежал из Москвы так стремительно, что сейчас ему было даже стыдно вспоминать об этом.
Хотя в то же время какое-то предчувствие говорило ему, что он поступил правильно.
На первое время Засохо решил скрыться у единственного человека, в преданности которого не сомневался. Здесь он чувствовал себя в относительной безопасности.
Больше всего его пугало то, что Евгений Иванович остался жив. Это таило в себе угрозу в сто раз большую, чем арест, чем разоблачение и суд. Потом еще эта история с Павлушей. Что за сумасшедший парень! Но, может быть, он все-таки остался жив? Это тоже следовало проверить.
В конце дня Засохо, наблюдая из окна большой комнаты за улицей, заметил вышедшего из-за угла человека, удивительно напоминавшего ему кого-то. Когда человек приблизился, Засохо чуть не вскрикнул. Это был Павлуша. Он шел задумавшись, лицо его было озабоченным. Внезапно сосредоточенный взгляд Павлуши на миг скользнул по окну, за которым притаился Засохо, и Артур Филиппович почувствовал, как от волнения и страха ладони у него стали мокрыми от пота.
В ту ночь Засохо не сомкнул глаз. Он беспокойно ходил из угла в угол по маленькой комнате — пять шагов туда, пять — обратно, — и вдруг начинало казаться, что он ходит по тюремной камере и ему уже вечно предстоит так ходить. От этих жутких мыслей лоб покрывался испариной и сердце вдруг начинало то суматошно метаться в груди, то замирало леденея. Засохо подбегал к столику, капал лекарство, потом валился на постель и со страхом ждал чего-то.
Так прошла ночь. А наутро Засохо твердо решил уезжать. И какая только нелегкая занесла его в этот проклятый город! Не-ет, больше он тут не появится. Все. Хватит. И никому не посоветует.
Когда он вышел из своей комнаты, Полина Борисовна всплеснула руками:
— Милый ты мой! Да на кого же ты похож?!
Засохо подвинулся к зеркалу. В нем отразилось желтое, измятое лицо с фиолетовыми мешками под глазами, а в измученных глазах стояла такая тоска, что хотелось кричать. «Черт знает что, — подумал Засохо, — надо взять себя в руки».
— Ну, ну, сейчас вы меня не узнаете, — с наигранной бодростью ответил Засохо. — Вот умоюсь, побреюсь…
Во время бритья Засохо торопливо соображал, как ему лучше уехать, куда и каким поездом. Днем уезжать было опасно. А вечером, он знал, уходили два поезда: в десять часов — на Ленинград, в одиннадцать — на Киев. Пожалуй, надо ехать в Киев, там по крайней мере есть у кого остановиться.
Засохо продолжал обдумывать свой отъезд и за завтраком. Его беспокоило, что еще целый день он будет вынужден провести здесь.
— Что с Надькой делать? — спросила Клепикова. — Задумываться баба начала.
— Плевал я на нее.
— Легко тебе плевать. А мне здесь жить. О господи! Неужто не кончится это никогда?
— Это что же?
— Да власть эта проклятая. Ведь как раньше-то на контрабанде жилось! Вспоминать силушки нет. Выть хочется.
— Вой. Может, легче будет.
— Только и остается. Зубов уж нет, кусать не могу, — и с досадой закончила: — а Надька вот задумывается, стерва.
Засохо подумал об Огородниковой. Неужели она стала «задумываться»? Все идет вверх дном, все надо бросать. Забиться куда-то, выждать. Деньги есть. Ну, а потом… потом обстановка подскажет, где вынырнуть. Во всяком случае, «задумываться» он не собирается, не на такого напали. Пусть перевоспитывают мальчиков и девочек, а его поздно. И он злобно подумал: «Страна… Деньги есть — скрывай, голова на плечах есть — тоже скрывай… У-у, проклятая…» И он почему-то снова ощутил тяжесть холодного металла в кармане.
— Вот что, — сказал после завтрака Засохо. — За билетиком надо сходить.
— Именно. Но скоро вернусь, — на всякий случай добавил он.
Когда Клепикова ушла, Засохо долго ходил по квартире, тяжело сутулясь, заложив руки за спину и шлепая спадавшими с ног старыми туфлями. Иногда он подходил к окну и, стараясь быть незамеченным, смотрел на улицу.
В каждом прохожем Засохо искал теперь врага и заранее ненавидел его. Кто бы ни шел по улице — мужчины или женщины, старые или молодые, все сейчас казались ему врагами, и он, прищурясь, внимательно наблюдал за каждым их движением, за каждым взглядом.
Потом вернулась с билетом Клепикова, и Засохо стал подробно расспрашивать ее, кого она встретила возле дома, на улице и на вокзале. Клепикова отвечала односложно. Она тоже была встревожена.
День тянулся изматывающе долго. Наконец сумерки сгустились, зажглись уличные фонари. Но это было еще только начало вечера, до поезда оставалась уйма времени, часа четыре. А Засохо решил появиться на вокзале за полминуты до отхода поезда, не раньше.
Внезапно в передней позвонили.
Засохо стремглав выскочил из своей комнаты, сорвал с вешалки пальто, шапку и устремился к задней двери, около кухни.
— Теперь открывайте, — шепнул он оттуда Клепиковой, прижимаясь к стене и нащупывая в кармане пистолет. «В случае чего выстрелю! — в смятении подумал Засохо. — Но не дамся! Пусть только попробуют! Выстрелю!»
Старуха между тем зажгла тусклую лампочку в коридоре и, подойдя к двери, громко осведомилась:
— Кого надо?
— Вас, Полина Борисовна, — раздался чей-то молодой голос из-за двери. — Это Сережа. Трубы проверить надо. У Сапожниковых течет.
Сережа был слесарь домоуправления, Клепикова его хорошо знала. Тем не менее она, не снимая цепочки, приоткрыла дверь и, убедившись, что перед ней действительно Сережа, проворчала:
— Ну, сейчас, сейчас. Нашел время…
Весело посвистывая, Сережа, щуплый паренек лет девятнадцати, в измазанном полушубке, осмотрел батареи в большой комнате, потом перешел в маленькую. Полина Борисовна неотступно следовала за ним. Войдя в маленькую комнату, она сразу же увидела саквояж Засохо, стоявший у постели. От испуга Полина Борисовна почувствовала на миг дурноту и оперлась рукой о стол. Но она тут же пришла в себя и ворчливо сказала:
— Вон там, там погляди…
Она заставила Сережу протиснуться между окном и столом и, пока он там копался, ногой далеко задвинула саквояж под кровать.
Вскоре Сережа ушел.
Однако не успел Засохо выбраться из своего угла, как в передней снова позвонили.
На этот раз оказалось, что пришел управдом. В знакомом его голосе Клепиковой послышались какие-то необычные, напряженные нотки. Но разбираться было некогда, и она открыла дверь.
В прихожую быстро вошел, оттесняя низенького управдома, высокий, худой парень в кожаном пальто и сухо спросил:
— Где ваш жилец? Поговорить надо.
— Какой еще жилец? — громко переспросила Клепикова.
Парень усмехнулся.
— Вы, мамаша, можете не кричать. Он и так нас слышит. Скворцов! — позвал он, не оглядываясь.
Клепикова услышала, как в дальнем конце квартиры раздался легкий шум. «Дверь открывает», — догадалась она и, чтобы протянуть время, сказала:
— Верно, был у меня жилец. Только съехал. А недавно…
— А ну, тихо, — вдруг остановил ее парень и прислушался. Потом крикнул своему помощнику: — Там он, Толик! Быстро!
Оттолкнув Клепикову, он сам первым бросился по коридору к кухне.
И тут вдруг грохнул выстрел. Пуля с визгом чиркнула где-то под потолком. Клепикова слабо взвизгнула, побледнел и прижался к стене управдом.
В конце темного коридора грохнул еще один выстрел, потом еще… Стукнула дверь, затрещала лестница под какой-то стремительной тяжестью. Потом, уже глухо, трахнул еще один выстрел; кто-то крикнул: «Стой!.. Стой, сволочь!..» И в квартире воцарилась тишина.
Клепикова и управдом испуганно переглянулись.
Управдом сказал:
— Ну, знаете ли, гражданка Клепикова… Это мы так не оставим… Общественность, знаете ли…
Между тем во дворе, около сараев, Ржавин, прижимая ладонь к виску, возбужденно говорил двум сотрудникам:
— Ну, как он ушел, я спрашиваю? Ведь кругом сараи.
— Здесь вот щель, — виновато ответил один из сотрудников. — В другой двор ведет.
— Щель?! Да как же ты днем смотрел?.. О черт!..
Последнее восклицание относилось к ране, которую Ржавин прижимал ладонью. Пуля содрала кожу на виске, и кровь текла ручьем, Ржавин уже не мог с ней справиться.
— Ладно, — сказал он досадливо. — Далеко этот гад все равно не уйдет. Первым делом надо закрыть выходы из города. Особенно вокзал. Давай в машину.
…А Засохо чуть не бежал по темному переулку, пробираясь к вокзалу. В каком-то дворе он выбросил в помойку пистолет. Теперь для Засохо главное было — выскочить из города как угодно, на любом поезде. Именно на поезде, смешавшись с сотнями пассажиров. Это безопаснее всего. А потом он сойдет на первой же станции. Только бы выбраться из города, пока не поднялась тревога.
На плохо освещенной привокзальной площади среди суетящихся людей Засохо почувствовал себя в относительной безопасности. Он отдышался и стал приглядываться к окружающим, соображая, у кого бы спросить, когда и куда отходит ближайший поезд. Лучше всего было отыскать носильщика или любого другого служащего. Но никого из них поблизости Засохо не видел, а идти ради этого на вокзал он боялся.
Но вот Засохо различил в толпе невысокого, плотного паренька в форме таможенника. «Этот должен знать», — решил он. И когда паренек поравнялся с ним, Засохо спросил:
— Не скажете, какой сейчас поезд отходит?
— Какой поезд? — переспросил парень, останавливаясь. Потом он взглянул на свои часы. — Девять пятнадцать… Через пятнадцать минут отходит вюнсдорфский, на Москву. А вам какой нужен-то?
— Мне… — Засохо помедлил соображая. — Мне… на Ленинград.
— А-а… Этот еще не скоро. Почти час ждать. В это время где-то рядом раздался возглас:
— Дубинин! Ну, что же ты?
— Да вот товарищ спрашивает… — ответил парень, оглядываясь.
За ним невольно оглянулся и Засохо. К ним подходил Андрей Шмелев. И Засохо вдруг встретился с его удивленным взглядом.
— Это вы? — спросил Андрей.
— А это вы?.. — натянуто улыбнулся Засохо.
— Постойте, постойте. Но ведь вы же должны быть в Москве?
Засохо усмехнулся.
— Почему вы так решили?
— Ну как же, — заволновался Андрей, — вы же… мне… мне Надя говорила.
— Мало ли, что она скажет. — Засохо небрежно махнул рукой и добавил: — Ну, не смею задерживать.
Андрей, помедлив, вдруг решительно сказал:
— Извините, но нам надо поговорить.
— В другой раз. Сейчас спешу. Привет Наде. Засохо повернулся, чтобы уйти, но Андрей взял его за рукав пальто.
— Да погодите же… .
Засохо резко выдернул руку и раздраженно сказал:
— Говорю вам, мне некогда. И не хватайте! Андрей угрюмо преградил ему дорогу.
— Пойдемте и поговорим. Я вас прошу.
— Да что вы ко мне пристали! Хулиган!.. Смотрите, граждане!.. Да что же это такое!
Засохо кричал скандальным, плачущим голосом. Вокруг начала собираться толпа.
— А я вас прошу… — твердил Андрей, не зная, на что решиться.
Из толпы раздались негодующие возгласы:
— Чего хулиганишь!..
— Да пьяный он!
— Смотри, к какому солидному пристал…
— А ну, разойдись!
Дубинин еще не успел сообразить, в чем дело, и вмешаться, когда увидел, что Андрей оттолкнул от себя каких-то двух мужчин и, развернувшись, вдруг с силой ударил незнакомца. Тот повалился на землю.
Толпа отхлынула, и Валька рванулся вперед.
— Андрей, что ты делаешь?!
Тяжело дыша, Андрей навалился на своего противника и крикнул Вальке:
— Милицию зови! Скорее!
При этом возгласе толпа онемела от изумления, и уже никто не решился вмешаться в непонятную драку.
А потом в комнате милиции появился Ржавин. Он грубовато обнял Андрея и сказал с обычной своей иронией:
— Не ожидал, старик, такого хулиганства. Оказывается, характер у тебя — дай боже.
— Все нормально, — заметил Валька. — Эта гнида запомнит наш Брест. И другим расскажет. Чтобы повадно не было.
Андрей вдруг увидел под шапкой у Ржавина узкую полоску бинта.
— Это еще что такое? Опять?
— А! — махнул рукой Ржавин. — Не налажена у нас еще охрана труда.
Друзья переглянулись, и Валька сказал: — Есть предложение. Раз уж встретились…
— Вечером соберемся у Шмелева? После всех переживаний? — весело осведомился Ржавин. — Что ж, старики, дело. Там и поужинаем. Сбор через час, а? Голоден я, как зверь.
— Успеем, — согласился Андрей, прикинув в уме, откуда быстрее можно позвонить Светлане.