Адамов Аркадий Григорьевич. Личный досмотр

   — Это хорошо, что вызывают. А не то я бы сам потребовал! Надо с этим кончать раз и навсегда. Решительно, черт побери! — гневным тоном продолжал Федор Александрович.
   На работу Андрей пошел один. Жгутин готовился к отъезду.
   Когда Андрей шел по мосту над железнодорожными путями, поеживаясь от пронзительного ветра, обжигавшего лицо, он услышал позади себя торопливый возглас:
   — Шмелев!.. Стой!..
   Андрей обернулся. Ну, конечно! По мосту к нему бежал Валька Дубинин. Круглое, покрасневшее от ветра лицо его с кнопкой-носом, словно вдавленным между литыми буграми щек, улыбалось, как всегда, широко, но со скрытым лукавством. Казалось, Валька вот-вот скажет что-то ехидное и дерзкое. Но он, задыхаясь, только обрадованно спросил:
   — Приехал? Ну, чего хорошего?
   — Ничего хорошего.
   Андрей, находившийся под впечатлением слов Жгутина, все еще полный досады за него, рассказал Вальке о том, что он узнал за завтраком.
   Валька гневно слушал, щеки его пылали. Наконец он не выдержал.
   — И мы это так оставим, да?! Мы ведь тоже знаем, откуда идут эти так называемые сигналы! — Валька просто захлебывался в словах. — Филин думает, что живет при старых порядках!
   Они уже подошли к вокзалу, и разговор сам собой прекратился.
 
   Надя вернулась с работы усталая и издерганная. «Провались совсем эта жизнь, — с раздражением думала она, — никаких нервов на нее не хватит». Скинув пальто, она прошла в комнату и опустилась на кушетку. Некоторое время Надя сидела на самом краешке, сгорбившись, зажав ладони между колен, не в силах ни лечь, ни встать и разогреть обед. На красивом лице ее вдруг явственно проступили морщинки, под глазами и в уголках рта.
   Сегодня у Нади был трудный день. Единственная постоянная ее клиентка, одно время работавшая администратором гостиницы, прибежала в слезах и сказала, что больше она покупать у Нади «частным образом» ничего не будет. Обо всем узнал муж и такое ей наговорил, что она не спала всю ночь. Как будто она собиралась позорить семью, позорить Брест! Но если, муж так считает, то она не будет. Нет, нет! Она, дура, его почему-то любит. И опять пошли слезы.
   Надя вздохнула. А кого любит она? И кто ее любит? Да, единственный человек, который любил ее по-настоящему, это был Платон, ее муж, которого она прогнала еще тогда, в Москве. Она считала его слизняком, он не помогал ей добывать деньги, просто не умел и… и не хотел. Собственно говоря, почему он слизняк? Вот не хотел и не помогал, и она ничего не могла с ним поделать. И потом, когда ее арестовали, он все рассказал, что знал. А ведь любил ее. Значит, не просто ему это было. Эх, Платоша, Платоша, где-то ты сейчас, с кем?..
   А вот она по-прежнему одна, ее никто не ждет дома.
   Надя снова вздохнула и, потянувшись, встала. Надо было все-таки поесть.
   В этот момент в передней раздался звонок. Надя насторожилась. Кто бы это мог быть? Сейчас она никого не ждала. А вечером должен был прийти Семен. Но это вечером…
   В передней снова прозвенел звонок.
   Сейчас, сейчас… Надя почувствовала внезапный холодок в груди. О, господи! Сколько нервов стоят такие звонки, будь они неладны!
   Надя подошла к двери и прислушалась. За дверью кто-то негромко кашлянул, переступил с ноги на ногу, проворчал что-то. Кажется, это была женщина.
   Решившись, Надя щелкнула замками, и дверь открылась. На пороге стояла Полина Борисовна Клепикова, маленькая, сутулая, вся в черном.
   — Ты что, милая, оглохла? — проворчала она. — Али мужика прячешь?
   — Что вы говорите, Полина Борисовна! — досадливо ответила Надя, уже сердясь на себя за испуг.
   Клепикова прошла в комнату, подозрительно огляделась, потом скромненько села в самом углу, расправив складки на коленях.
   — А я уж думаю, не заболела ли, — равнодушным тоном сказала она. — Признаков не подаешь.
   — Нету их, признаков, вот и не подаю.
   — Али случилось что? — Клепикова бросила на Надю остренький взгляд.
   Надя в это время накрывала на стол, вынимала посуду из буфета.
   — Ничего не случилось. Пообедаете со мной?
   — Можно и пообедать. Из Москвы-то что слышно?
   — Ничего не слышно.
   — Артур-то молчит?
   — Молчит.
   — И этот… как его?.. Евгений-то Иванович тоже молчит?
   — Тоже молчит.
   Клепикова некоторое время задумчиво жевала губами, следя, как суетится Надя, потом сказала:
   — Евгений-то Иванович, говорят, будто письмо какое получил и с Артуром того, разошелся.
   — Не слышала я про это, ничего не слышала, — резко, пожалуй даже слишком резко, ответила Надя.
   Но очень уж неожиданным было известие Клепиковой. Откуда она знает про письмо? Значит, у нее есть какие-то связи с Засохо, или с Евгением Ивановичем, или с кем-то еще, о которых Надя ничего не знала. Выходит, и доверяют ей больше? Ох, и хитра же, оказывается, эта старая карга! Надя насторожилась и решила выведать побольше у своей гостьи.
   — Что значит — разошлись? — обеспокоенно спросила она. — Нам-то с кем работать?
   А про себя она подумала, что ни с кем она уже работать не хочет — устала, издергалась, и ничего в жизни ей сейчас, кажется, не нужно, только бы оставили ее в покое.
   — А работать — с кем пожелаешь, — уклончиво ответила Клепикова. — С Артуром, допустим.
   — Провались он, твой Артур! — воскликнула Надя, не в силах скрыть своей злости. — Знать его не хочу, не только что…
   Клепикова с любопытством посмотрела на нее.
   — Ты, милая, очумела, что ли?
   — Очумеешь тут!
   — Да чего ты на Артура-то собачишься? Что он тебе сделал?
   — Полина Борисовна! Да если бы вы… Да он в грош нас не ставит, пешки мы для него, прислуга. Вот… Ну, скажите, Полина Борисовна, — Надя вдруг остановилась с тарелками в руках перед Клепиковой, — скажите, вы хотите войны?
   — Ты что, милая, сдурела? Не дай бог.
   — Вот видите! А ему все равно! Он на деньги свои проклятые надеется! Он думает, если всем будет плохо, то ему, жабе, все равно будет хорошо!
   Надю всю трясло от ненависти.
   — Ну, уж это ты порешь невесть что, — покачала головой Клепикова.
   Надя и сама не знала, почему вдруг в ее памяти всплыли те слова Засохо о войне, но сейчас они так же ошеломляли ее, как и в первый раз. Она и не подозревала, что эти слова вооружили ее против Засохо куда больше, чем любые его подлости по отношению к ней самой. Эти слова заставили ее впервые задуматься о том, кто же она в конце концов, неужели она враг всем другим людям? До сих пор Наде казалось, что своей погоней за деньгами она не причиняет никому вреда. Обман, хитрость и риск — это все, по ее представлению, относилось к закону и лично никого из людей не задевало. И вот теперь Надя не раз возвращалась к обжегшей ее вдруг мысли. Неужели она враг другим людям? Неужели, если всем им будет плохо, то ей и этому Засохо будет хорошо?
   А Клепикова между тем, помолчав, равнодушно спросила:
   — Ты, случаем, не знаешь такого человека, Соловей Глеб Романович?
   — Да что он вам всем дался, этот Соловей? — удивилась Надя. — Вот и Артур твой тоже. Аж из Москвы звонил.
   Клепикова сердито поджала губы.
   — Уж в крайности Артур твой, а не мой. А вот человек этот… Выходит, ты его знаешь?
   — Знаю, знаю. Теперь уж совсем знаю.
   — Как это понимать «теперь»?
   — А так. Познакомилась недавно.
   — Да ну?
   В глазах Клепиковой зажглись такие любопытные огоньки, так она вся подалась вперед при последних Надиных словах, что та невольно усмехнулась.
   — Чего вы удивляетесь? Я его нарочно потом разыскала, — она подмигнула. — Вдовец небось.
   — Ага. Верно.
   — А почему он вас-то интересует? — с любопытством спросила Надя.
   Клепикова пожевала губами, не спеша ответила:
   — Должок один просили с него получить. Под расписочку брал.
   — А-а. Ну, получайте, получайте. Надя побежала на кухню, прикрутила керосинку, потом пригласила Полину Борисовну к столу.
   — Юзека-то когда ждешь? — спросила Полина Борисовна.
   — Ждать его еще! И так завтра приедет.
   — Ну, и много привезет?
   — Почем я знаю!
   А про себя Надя тоскливо подумала: «Хоть бы ничего не привозил, старый пес…»
   — И куда же ты все это?.. — настороженно спросила Клепикова. — Артуру?
   — Вот он что у меня теперь получит! Видали? И Надя сделала выразительный жест рукой.
   — Смотри, милая, не дай маху, — задумчиво сказала Клепикова. — Тут шутить с тобой не станут.
   Обед закончился в отчужденном молчании. Клепикова, встав из-за стола, сразу же ушла.
   А Надя повалилась на кушетку и долго лежала на спине, подложив руки под голову. Сон не шел, и мыслей не было. Было лишь какое-то усталое оцепенение.
   Вечером к Наде пришел Буланый.
   Он был взволнован недавним разговором с Филиным. Того, оказывается, вместе с Жгутиным вызывают в Москву. «Кажется, я привезу неплохие новости, — многозначительно сказал Филин. — Готовьтесь». У Буланого весело забилось сердце: он догадывался, что это будут за новости.
   Полный волнения и радостного ожидания, пришел Буланый к Наде. О, здесь он тоже надеялся, тоже ждал! В том состоянии, в котором он находился, Буланый даже не заметил усталости и раздражения на лице Нади, не почувствовал этого в ее словах. И на вопрос: «Что нового, Семен?», он бодро ответил:
   — Все хорошо, прелестная маркиза!
   Надя поставила чайник, и вскоре они сели за стол. Буланый принес вино, и они пили и чай и вино. Потом Надя пела.
   Подсев к ней ближе, Буланый пытался обнять ее, Надя сначала отстранялась, потом ей это надоело. На душе было все так же горько и противно.
   И еще одна мысль, вдруг возникнув, не давала Наде покоя. Зачем все-таки приходила Полина Борисовна? Так раньше не бывало, чтобы она приходила без зова, без телефонного звонка. И почему ее. так взволновало то, что Надя рассказала о Соловье? Хитрит, старая. И почему она так интересовалась Юзеком? И потом эта угроза, которая была в ее последних словах. Что бы это значило? Все это так не похоже на Полину Борисовну.
   Надя с раздражением подумала о Юзеке, о его завтрашнем приезде и, скосив глаза на обнявшего ее за плечи Буланого — он был ниже ее и ему это было неудобно, — она, вздохнув, спросила:
   — Помнишь, ты просил испытать тебя?
   — Конечно, помню.
   — И не раздумал?
   — Ну, что ты говоришь, Наденька, — он вдруг с силой повернул ее к себе, — ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
   Надя капризно покачала головой.
   — Перестань, Семен. Лучше я тебя действительно испытаю.
   — Что ж, испытай!
   Надя, помедлив, — ей почему-то вдруг расхотелось говорить, — наконец, сказала:
   — Ты будешь завтра встречать берлинский экспресс?
   — Конечно.
   — Ты… ты можешь сделать так, чтобы осматривать вагон-ресторан?
   — Что?! — опешил Буланый и, все еще не веря тому, что услышал, переспросил: — Вагон-ресторан?
   — Да. А почему ты так удивился?
   Буланый секунду собирался с мыслями. «Я должен ее предупредить, должен спасти. Я же люблю ее!» И он веско, со значением сказал:
   — Надя, ты не должна даже думать об этом.
   — О чем?
   — Об этом вагоне. Ведь ты о чем хотела меня попросить?
   — Пожалуй… ни о чем.
   — Это самое лучшее. Я тебя прошу, Наденька, я тебя просто умоляю…
   — Не надо меня умолять!
   Надя тряхнула головой. Все ясно. На Юзека уже нацелились. Что ж, тем лучше! Боже, как ей надоела такая жизнь, как она устала от нее, если бы кто-нибудь только знал! Но что же делать? Как теперь избавиться от Юзека? Он не должен больше таскать к ней товар. О, Надя, наконец, хочет быть свободной, хочет перестать бояться всего, хочет жить, как все люди! Но на память снова пришли слова Полины Борисовны: «Тут, милая, шутить с тобой не станут». Что это может значить? Кто не будет с ней шутить? Страшно…
   Надя зябко повела плечами. И Буланый еще крепче прижал ее к себе.
   И тут вдруг у Нади блеснула злая мысль. Ах, так? Ну, и она с ними шутить тоже не будет!
   — Ты знаешь, Семен, — сказала она. — Я ведь не зря спросила о вагоне-ресторане…
 
   Экспресс Берлин—Москва пересек границу и точно по расписанию подошел к блокпосту Буг. Таможенники вышли на продуваемую всеми ветрами насыпь и разбрелись вдоль состава.
   Мимо Андрея деловито пробежал Буланый, и Андрей невольно вспомнил, как сегодня утром Буланый вдруг попросил Шалимова назначить его на досмотр вагона-ресторана. «У меня с этим Юзеком старые счеты», — угрожающе заявил он, бросив при этом быстрый взгляд на Андрея и как бы говоря ему этим взглядом: «Видишь, я хочу сам исправить свою ошибку, и я ее исправлю, ты меня еще не знаешь». Да, признаться, Андрей не ожидал от Буланого ничего подобного. Шалымов обычным своим недовольным тоном заметил, что никто не должен во время таможенного досмотра сводить какие-то счеты и чтобы он больше не слышал от Буланого таких слов, но тем не менее назначил его досматривать вагон-ресторан. Семен после этого весь день ходил в таком приподнятом настроении, что окружающие с невольным удивлением поглядывали на него. Вместе с другими удивлялся и Андрей.
   Они не разговаривали с того самого дня, когда Андрей назвал его трусом. В тот день произошел памятный инцидент с итальянской делегацией. С тех пор они молчаливо и недоброжелательно избегали друг друга.
   Поэтому, заметив сейчас напряженное, взволнованное лицо Буланого, пробежавшего мимо него вдоль состава, Андрей, усмехнувшись, подумал: «Самолюбивый он парень, решил мне что-то доказать».
   Андрей взобрался на площадку своего вагона и толкнул тяжелую дверь.
   — «Декларации» раздали? — спросил он встретившего его проводника.
   — Раздали, — ответил тот и, понизив голос, добавил: — В третьем купе едут попики. Мне и то какую-то божескую книжонку всучить хотели.
   В третьем купе ехало четверо тихих молодых парней. Скромно одетые, с ласковыми и внимательными глазами и мягкими манерами, они встретили Андрея кротко и учтиво. «Декларации» у них были уже заполнены по-русски, бисерным одинаковым почерком. Да и сами молодые люди показались Андрею удивительно похожими. В первый момент он мог их различить только по цвету волос, потому что даже причесаны они были одинаково — гладко, на косой пробор.
   Вскоре, однако, Андрей заметил, какими разными были их лица, одинаковыми делало их лишь общее выражение какого-то постного, но хитрого спокойствия.
   Андрей прочел их «декларации» и спросил:
   — Господа говорят по-русски?
   — О да, — ответил один из молодых людей, с черными как сажа волосами. — Хотя это и очень трудный язык.
   — Тем приятнее, что вы его изучили.
   — У нас многие его изучают, — сказал голубоглазый блондин, сидевший у окна.
   — Где это у вас, если не секрет? — добродушно улыбнулся Андрей.
   — В духовной семинарии. Мы студенты. Андрей оглядел их багаж и снова спросил:
   — Какие печатные произведения вы везете?
   Все четверо вынули из карманов пухлые книжечки в кожаных переплетах, на которых золотыми тиснеными буквами было выведено по-русски: «Библiя».
   — Здесь и Новый и Старый завет, — пояснил зачем-то все тот же блондин и поспешно добавил: — у меня еще три, нет, даже четыре журнала.
   Он вытащил из-за спины пачку сложенных вдвое, пестрых, тонких журналов. Андрей бегло проглядел их. Журналы были религиозные, на английском языке, изданные в Чикаго. Андрея удивило количество всякого рода девиц, фотографии которых, порой в позах самых легкомысленных, попадались чуть ли не на каждой странице этих журналов.
   — Содержание статей, кажется, не всегда религиозное? — с улыбкой спросил он, указывая на один из таких снимков.
   — Это не наши вкусы, — потупив глаза, ответил блондин.
   Андрей уже понял, что багаж придется досматривать, и предварительно спросил:
   — Везете что-нибудь для передачи третьим лицам? По нашим законам это должно быть предъявлено для досмотра.
   — Ничего… Мы ничего не везем… Мне нечего предъявить… Нет, нет, не везем… — тут же откликнулись все четверо.
   Андрей попросил открыть один из чемоданов, самый большой и массивный, лежавший на верхней полке у стенки.
   — О! А нам говорили, что советская таможня стала такой же либеральной, как и все другие в мире, — поднимаясь, улыбнулся черноволосый парень.
   Андрей обратил внимание, каким тренированным, ловким движением, почти без усилий снял он тяжелый чемодан.
   — Мы даже еще либеральнее, — усмехнулся Андрей, начиная перекладывать вещи в чемодане. — Мы, например, не сверлим отверстий в ваших чемоданах, как это делают в таможнях некоторых стран.
   — Но в таких случаях они ищут золото. Это основа могущества любой страны! Андрей пожал плечами.
   — Каждая страна бережет те основы, которые ей особенно дороги.
   В этот момент он нащупал под слоем белья странно неровное дно чемодана и нажал пальцами на одну из неровностей. И, неожиданно прорвав мягкий картон, Андрей ощутил шелковистые корешки тонких книжек. Он с привычным уже спокойствием, не торопясь, переложил последний слой вещей, под ним показалось прорванное дно. Из-под неровного срыва желтоватого картона выглядывал уголок пестрой брошюры.
   Андрей, все так же не торопясь, прорвал картон дальше и одну за другой вытащил из-под него целую стопу брошюр с броскими, как у комиксов, обложками. Все брошюры были на русском языке. Андрей мельком проглядел одну из них, она называлась «Христос разоблачает коммунистов».
   Теперь только Андрей взглянул на молодых людей. Казалось, они нисколько не были смущены. На их скромных, словно потухших лицах не было заметно ни волнения, ни досады.
   — Это книги особого рода, — спокойно и значительно сказал блондин. — Они не подлежат светской цензуре.
   А рыжеватый парень, сидевший напротив него, таким же ровным тоном добавил:
   — Мы рассчитывали, что свобода вероисповеданий у вас существует в действительности. Как и свобода всякой религиозной деятельности.
   — Только для наших граждан, — покачал головой Андрей.
   — Но мы смотрим на ваши дела, как…
   — Вы наши гости. А гостям неприлично вмешиваться в дела хозяев, — строго сказал Андрей. — И уж совсем неприлично тайком провозить то, о чем вас открыто спрашивают.
   И тут совершенно неожиданно для Андрея белобрысый парень вдруг заулыбался. Он весь светился весельем, и в этот момент казалось, что иным его лицо быть и не может. Улыбаясь, он сказал:
   — Вы так строги с нами, господин таможенник. А между тем это так все невинно. Ведь религия не имеет границ. Разве нам нельзя общаться с нашими духовными братьями по вере?
   Андрей терпеливо и очень вежливо ответил:
   — Пожалуйста. Общайтесь. Но не вмешивайтесь, господа, в нашу жизнь. Эти книжки действительно особого рода, вы правы. Это же не религия, а политика. Притом враждебная нам политика. Вы меня понимаете? Поэтому прошу, господа: выньте сами из остальных чемоданов всю эту так называемую религиозную и прочую литературу.
   В это время с другого конца вагона к купе подошли Валя Дубинин и еще один таможенник,
   — Контрабанда? — спросил Дубинин.
   — На этот раз якобы религиозная, — ответил Андрей.
   Помедлив, Валька тихо сказал:
   — Ну, брат ты мой, и задание же на меня свалилось — ахнешь.
   — А что такое?
   — Москва сообщила, — еще тише сказал Валька, — с обратным, на Берлин, в Брест прибывает некий мистер Вильсон.
   Его просто распирало от желания поделиться новостью с другом.
   — Ого! Неужели тот самый? Помнишь молодую англичанку?
   — Именно! Ты представляешь? И если я у него ничего не найду… В общем до вечера. Генка-то ведь сегодня приезжает?
   — Ага.
   — Так я зайду к тебе.
   — Само собой.
   Поезд медленно подходил к перрону Брестского вокзала. По вагонам уже шли пограничники, отбирая для проверки паспорта и визы. Они тоже зорко осматривали все вокруг, ища свою «контрабанду» — людей, нелегально пересекающих границу.
   Поезд давно уже остановился, когда Андрей вышел, наконец, на перрон. За этот час или полтора словесной дуэли со студентами-семинаристами он устал больше, чем за весь обычный рабочий день. А вот они, по-видимому, совсем не устали. «Специально их там небось на это натаскивают, — с шутливой завистью подумал Андрей. — Да и четверо на одного как-никак». И все-таки он чувствовал удовлетворение от этой идеологической стычки, оттого, что не спасовал, что заставил этих молокососов оправдываться и извиняться. Приятно, ничего не скажешь.
   Он вдруг представил, как расскажет об этом у Жгутиных, как скажет что-нибудь насмешливое Федор Александрович, как Нина Яковлевна непременно заинтересуется системой воспитания в духовных семинариях, а Светлана начнет спрашивать: «А страшно было, да? А ты боялся, что не ответишь, да?» Андрей по привычке представил себе это все так ярко, что невольно улыбнулся. И только потом вспомнил: ведь Федор Александрович в Москве. Черт возьми, что это за сигналы поступили туда? Неужели Валька прав?
   Задумавшись, он медленно пересек наполненный пассажирами досмотровый зал и вышел в зал ожидания. Минуту помедлив, Андрей собирался уже направиться в комнату дежурного, но в этот момент к нему подошла худенькая старушка, вся в черном, и сварливо сказала:
   — Ну, что же это за безобразие? Никто даже помочь не хочет. Совести у людей совсем нет. Ведь не молодая бегать тут.
   — А что вам надо, мамаша?
   — А то. Берлинский-то пришел? Пришел. А там племяш мой. Встретить мне его надо. Андрей улыбнулся.
   — Ну, так и ждите его здесь. Туда нельзя, — он кивнул в сторону досмотрового зала и перрона, где стоял сейчас берлинский состав.
   — Сама знаю, что нельзя. Но предупредить-то его надо, что тетка ждет? А то как раз разминемся. Сходи, сынок, вызови его, дурака.
   Андрей, помедлив — уж очень не хотелось возвращаться, — все же согласился:
   — Ну, давай уж, мамаша. Кого там вызвать?
   — Слава тебе, господи, нашелся хороший человек, — обрадовалась старуха. — К вагону-ресторану подойди, сынок. Там директор. Вот ему и скажешь, мол, так и так, тетка тебя на перроне ждет, выйди к ней немедля. ..
   При упоминании вагона-ресторана с Андрея как рукой сняло усталость. «Она ищет Юзека!» — с беспокойством подумал он.
   — Ладно, мамаша. Сейчас, — ответил он как можно равнодушнее. — Вот только бумаги отнесу, — и кивнул на черную клеенчатую папку с «декларациями», которую держал в руках.
   Зайдя в комнату дежурного и плотно прикрыв за собой дверь, Андрей торопливо набрал номер телефона Ржавина. Незнакомый голос ответил:
   — Скворцов слушает.
   — Товарищ Ржавин еще не приехал?
   — Никак нет. Кто спрашивает?
   — Это Шмелев с таможни говорит, — досадливым тоном ответил Андрей.
   — Товарищ Шмелев, я вас слушаю! Я же замещаю Геннадия Львовича. Я в курсе… А вас я прекрасно знаю…
   Скворцов говорил обрадованно и сбивчиво.
   — Да нет уж, ладно, — вяло отозвался Андрей. Но Скворцов не унимался.
   — Может, чего еще с берлинским? Мы уже послали машину за Юзеком. Получили, наконец, санкцию на арест.
   — Что?! — изумился Андрей. — Почему на арест? Скворцов самодовольно засмеялся.
   — А потому. Опять контрабанда обнаружена. И еще какая! А главное, доказали, наконец, что это именно он провозил. Да вы-то чего звоните?
   — Понимаете, — не очень охотно начал Андрей. — Тут какая-то старушка этого Юзека спрашивает.
   — Кто такая?
   — Тетка, говорит.
   — А-а, тетка. Ну, вы ей ничего не говорите.
   — Так ведь просит вызвать.
   — Скажите, что не нашли. В город, мол, ушел. А я сейчас допрашивать его пойду. Это, знаете ли, очень серьезное дело.
   Андрей улыбнулся: Скворцов, очевидно, не на шутку волновался.
   — Ладно, так и скажу, — ответил он и повесил трубку.
   «Значит, Семен нашел все-таки контрабанду, — подумал Андрей. — Молодец, ничего не скажешь». Итак, с Юзеком покончено. Неужели теперь арестуют и Надю? Это же одна компания, вместе с Засохо, с Евгением Ивановичем. И еще, наверное, кто-нибудь в Москве у них есть. Потому, конечно, Ржавин и задержался. И тут вдруг Андрей вспомнил, что говорил ему однажды Ржавин еще в Москве, в гостинице. Он говорил про какую-то старушку. Надю и ее катал на машине тот самый шофер. Старушку!.. И Ржавин еще мечтал с ней познакомиться.
   Андрей снова схватился за телефон и набрал знакомый номер. Как же Скворцов забыл про все это? Сейчас он ему напомнит…
   Но телефон гудел равнодушно и бесконечно, а трубки там, в кабинете Ржавина, никто не снимал. И Андрей, наконец, понял: Скворцов ушел допрашивать Юзека. Он медленно опустил гудящую трубку на рычаг.
   Что же делать? Как узнать, кто она такая, эта старушка? Неожиданно Андрей вспомнил: ведь у них на вокзале есть своя милиция! Надо только им все объяснить.
   И он снова взялся за телефон.
 
   Экспресс Москва—Берлин прибыл под вечер, и таможенный зал снова наполнился людьми. Носильщики подвозили на тележках все новый и новый багаж и сгружали его на овальный досмотровый стол.
   Валя Дубинин, двигаясь, как обычно, от одного пассажира к другому, задавал стандартные вопросы и, бегло оглядев выставленные на стол чемоданы, подписывал «декларации». Но все внутри у него трепетало от нетерпеливого ожидания. Где же эта мордастая, холеная жердь, мистер Вильсон?
   Чтобы увидеть его, Валька еще при подходе экспресса к Бресту прошел вместе с проводником по четвертому вагону, раздавая «декларации». В одном из купе сидел длинный худой англичанин с бульдожьим лицом и короткими рыжеватыми усиками.
   — Провожавшие его все называли «мистер Вильсон, мистер Вильсон», — пояснил проводник. — Он и есть.
   И вот сейчас Дубинин ждал появления Вильсона в досмотровом зале.