Адамов Аркадий Григорьевич. Личный досмотр

   — А ведь врешь, — умильно произнес, наконец, Засохо. — И как еще врешь-то… Ну ладно, — он махнул рукой. — Давайте выпьем, чтобы сгинул ОБХСС Неплохо, а?
   — Выпьем, — не очень охотно согласился Дмитрий Спиридонович и, остренько взглянув на Засохо, спросил: — Это Афоня вам наболтал, а?
   Засохо строго погрозил пальцем.
   — Афоня ничего не знает. Это только нас касается. Понятно?
   Дверь в кабинет приоткрылась. Софья Антоновна, просунув голову, сказала:
   — Артик, тебя к телефону.
   Когда Засохо вышел, Дмитрий Спиридонович, вздохнув, сказал:
   — Тяжело с вашим братом все-таки.
   — То есть? — удивился Павел.
   — Ну вот видите — обижается, — и без всякого перехода Дмитрий Спиридонович спросил:—А вы, значит, из Бреста?
   — Да.
   — И как, а?
   — Что «и как»?
   Дмитрий Спиридонович хитро прищурился.
   — Понимаю, понимаю. И, как видите, не обижаюсь.
   — Да на что обижаться-то?
   — Все понятно, дорогой. Кроме того, доверие Артура Филипповича — это солидная рекомендация. Поэтому есть предложение, — Дмитрий Спиридонович быстро оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал: — Позвоните мне. А? — и нравоучительно добавил: — Чем меньше в цепи звеньев, тем она крепче. А?
   — Без сомнения.
   — Тогда пишите, — Дмитрий Спиридонович почти шепотом продиктовал номер телефона и, как-то странно усмехнувшись лишь уголками длинного и тонкого рта, добавил: — Двадцать, это тоже не подарок, если уж на то пошло. А? Ведь я, как-никак, первоисточник. И потом еще один цех у меня на стороне.
   — То есть?
   — Последние операции. Целлофан, бирки и прочее.
   — Понятно.
   — Это же все что-то стоит. А?
   Вернулся повеселевший Засохо, и разговор оборвался. Подсаживаясь к столику, Артур Филиппович самодовольно объявил:
   — Воистину: имей сто рублей, будешь иметь сто друзей.
   Вскоре Дмитрий Спиридонович ушел. Павла Засохо уговорил остаться и пообедать.
   Под конец Засохо заторопился и стал заметно нервничать. Павлу он отрывисто сказал:
   — Извини. Бегу. Тут, брат, такое дело… Но вечер наш.
   Поймав недалеко от дома такси, Засохо помчался в центр. Вышел он на улице Горького и, пройдя немного, зашел в скромное кафе.
   Вопреки обычаю Евгений Иванович уже поджидал его. На столике стояла закуска и початая бутылка вина. Засохо на ходу с беспокойством посмотрел на часы. Нет, он не опоздал.
   Евгений Иванович поздоровался с ним спокойно и приветливо, налил вина, пододвинул закуску. После первых самых обычных фраз Евгений Иванович вдруг умолк и некоторое время сосредоточенно жевал. Засохо понял, что сейчас он скажет то, ради чего так неожиданно вызвал его сюда. И ладони, как всегда, стали вдруг липкими от пота.
   — Вы помните Грюна? — вдруг спросил Евгений Иванович.
   — Он умер.
   — Да, умер. Но бывает, что и мертвые хватают живых. Вы, конечно, знаете, что умер он в колонии?
   — Кажется…
   — А почему не дома? Не у себя в постели?
   — Он грубо работал.
   — Нет, он работал тонко. Но один раз, всего один раз ошибся в компаньоне.
   — Откуда вы это взяли?!
   — Неважно. Гораздо важнее, что об этом узнал Грюн. Правда, незадолго до смерти. И он решил отомстить.
   — Интересно, как?
   — Грюн оставил письмо…
   — Интересно взглянуть.
   — Еще бы! Но оно адресовано не вам.
   — Вот как! Кому же, если не секрет?
   — Не секрет. Оно адресовано комиссару Мишину.
   — Ого! Грюн состоял с ним в переписке?
   — Не думаю.
   — Почему же он не отправил это письмо?
   — Он попросил это сделать меня.
   — И вы…
   — И я решил подождать. Вы же понимаете, это письмо никогда не устареет. Во всяком случае, пока жив этот компаньон.
   — Чего же вы ждали? — в этом месте голос Засохо предательски задрожал.
   — Пока тот компаньон не встанет мне поперек дороги. Пока мне не понадобится его убрать.
   — И вот…
   — Вы угадали.
   — И вы отправили это письмо?
   — Если бы я его отправил, этот компаньон уже давал бы показания на Петровке. А он пока…
   — Понятно. Чего же вы хотите?
   — Договориться с ним. Мне не нужно его крови. Пусть живет, — в этом месте Евгений Иванович брезгливо поморщился и махнул рукой. — Пусть. Но мне нужно…
   — Деньги?
   — Вы угадали. И еще мне нужна свобода. К старости я начал почему-то дорожить ею еще больше. Так вот. Свободу я себе обеспечу, ликвидировав все дела с тем компаньоном, все до последнего. А вот…
   — Да, как вы обеспечите деньги?
   — Очень просто. Я продам ему письмо. Иными словами, я не посажу его в тюрьму. Это стоит любых денег, не так ли?
   — Все зависит от письма.
   — Хотите прочесть?
   Засохо протянул руку через столик.
   — Что ж, интересно.
   Это был неосмотрительный жест: рука дрожала.
   Евгений Иванович, улыбнувшись, вынул сложенные вчетверо листки. Текст был отпечатан на машинке.
   — Прошу. Это копия.
   Пока Засохо читал, машинально вытирая ладонью влажный лоб, Евгений Иванович с аппетитом принялся за еду, потом, откинувшись на спинку стула, закурил.
   Засохо все читал. Собственно говоря, он уже прочел письмо и сейчас только делал вид, что читает. Он соображал. Письмо действительно опасное: Грюн много знал. Но каков подлец этот Евгений Иванович! Сколько времени связан с ним Засохо, и все эти годы, оказывается, Евгений Иванович держал его за горло. И при этом ни разу не проговорился. Ну, погоди же… Но сейчас надо думать о другом, Что делать? Где спасение?
   Удар был таким неожиданным, что Засохо растерялся. И в этот момент он решительно ничего не мог придумать. Тогда он попытался хотя бы выиграть время. Возвращая, наконец, письмо, он спросил:
   — Значит, тот компаньон встал вам поперек дороги?
   — Да, — решительно кивнул головой Евгений Иванович, и из-под густых его бровей на миг холодно блеснули узкие глаза-льдинки. — Представьте, он меня обманывал. И потом он оказался бездарен. Чудовищно бездарен. И это самое грустное, конечно.
   В голосе Евгения Ивановича прозвучало нескрываемое презрение. Засохо побагровел, но сдержался и тихо спросил:
   — А не думаете вы, что этот компаньон тоже может кое-что рассказать о вас на Петровке?
   — За кого вы меня принимаете? — тонко, одними губами усмехнулся Евгений Иванович. — Если бы он мог это сделать, то о письме Грюна говорил бы с ним не я.
   — «Если бы мог»? Мне кажется, за эти годы…
   — Ну, ну. Продолжайте.
   И тут Засохо вдруг обнаружил, что ничего существенного, ровным счетом ничего не может рассказать о Евгении Ивановиче, ибо тот умел всегда остаться в тени и действовать чужими руками, У Засохо были только догадки да кое-какие косвенные факты. Письмо Грюна легко перевешивало эту зыбкую чашу сведений.
   Засохо с яростным восхищением посмотрел на Евгения Ивановича. Так взять за горло!
   Нервно проведя ладонью по ежику седых волос, он спросил сразу вдруг осипшим голосом:
   — Сколько же, по-вашему, стоит это письмо?
   Евгений Иванович самым беззаботным тоном назвал такую сумму, что Засохо даже изменился в лице. Жирные щеки его из багровых стали розовыми, потом медленно посерели. Он тяжело засопел,
   — Это… это разбой.
   — Ну что вы. Это коммерция.
   Засохо захлебывался от гнева. Такого унижения он еще никогда не переживал. И от этого он окончательно растерялся. Бестолково передвигая на столике рюмки и тарелки с остатками закуски, он повторял:
   — Ах, так?.. Значит, так?..
   — Может быть, он хочет подумать? — любезно осведомился Евгений Иванович, все еще продолжая игру в некоего третьего, о ком, мол, и идет у них речь, и эта игра звучала сейчас откровенной издевкой.
   Но Засохо уже ничего не замечал.
   — Да, да, подумать…
   — Что ж, до завтрашнего утра у меня время есть.
   …Артур Филиппович вернулся домой в таком состоянии, что жена, всплеснув руками, воскликнула:
   — Артик, что случилось? Мы погибли, да?
   — Дура, — огрызнулся Засохо и с треском закрыл за собой дверь кабинета.
   Под вечер приехал Павел.
   Засохо без пиджака, распустив пояс брюк, лежал на диване, закинув руки за голову, и нервно покусывал губы. Очки были сдвинуты на лоб и взгляд рассеянно блуждал по потолку.
   — Неприятности? — спросил Павел, усаживаясь в кресло.
   — Еще какие…
   — Кто же?
   — Да один там… Только не на такого — напал… Если уж я Грюна… то его-то…
   Слова вырывались у Засохо непроизвольно, как всплески летящих мыслей.
   Вдруг он сорвался с дивана и кинулся к телефону. Павел услышал его голос из передней:
   — Афанасия Макаровича… Слушай. Срочное дело. Что? Да, да, виделся. Так, жду.
   Через минуту Засохо уже снова лежал на диване, бормоча что-то под нос.
   Афанасий Макарович приехал вечером. Румяный, улыбающийся, со своим седым хохолком-одуванчиком на розовом черепе, он колобком прокатился по всей квартире, со всеми поздоровался за руку и, наконец, укрылся с Артуром Филипповичем в его кабинете.
   И снова крики Афони, как ни рычал на него Засохо, то и дело выплескивались в переднюю. Павел, стоя у телефона, только усмехался, кивком головы указывая Софье Антоновне на дверь кабинета, и та в ответ лишь досадливо разводила полными руками.
   — …За его же подписью будет, понимаешь, родненький? — кричал Афоня. — Тогда попрыгает!.. А? Что?
   В ответ что-то неразборчиво гудел Засохо. И опять доносился срывающийся на визг голос Афони:
   — Что ты, родненький! Завтра же… За них не волнуйся, они дело знают… Вот, вот! И его проверим. Это мысль!..
   Слышно было, как он бегает по кабинету.
   — Ай, кура тебя забери! Ну, и спектакль же будет!
   Остаток вечера много пили. Засохо и Афоня, возбужденные и встревоженные, словно хотели прогнать какие-то пугавшие их мысли. Их душила злоба. Это было видно по тому, как остервенело они пили.
   Павел все яснее ощущал: что-то готовится.
   Андрей проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно толкал его в плечо. Потом до него донесся насмешливый и знакомый голос:
   — Эй, командировочный!
   Андрей открыл глаза. Перед ним в одних трусах стоял Ржавин. Окно было раскрыто настежь, и по комнате гулял ледяной ветер. Ржавин, видно, уже сделал зарядку и сейчас мягко приплясывал на коврике, чтобы не замерзнуть. При этом длинное, жилистое тело его играло разбегающимися под кожей тугими мышцами.
   — Вставай, вставай, старик, — тормошил он Андрея. — Новости есть.
   Последние его слова окончательно разбудили Андрея, он откинул одеяло и лениво потянулся, при этом ноги его далеко вылезли за прутья кроватной спинки.
   — Борец, а не сотрудник таможни, — с восхищением покосился на него Ржавин.
   — Не мог с зарядкой подождать? — проворчал Андрей, садясь на край кровати и зябко охватив руками голые плечи. — Ну, давай свои новости, пока я крутиться буду.
   Андрей принялся за зарядку, а Ржавин приступил к рассказу.
   — Во-первых, ту «Волгу», которую вы конфисковали, купил, знаешь, кто? Засохо! Он же отправил ее по железной дороге в Минск. А оттуда уже Пашка перегнал в Брест.
   — Какой… Пашка?.. — спросил Андрей, энергично приседая.
   — Это шофер, который тебя по черепушке стукнул. — Ржавин усмехнулся. — Ты не думай, это он от испугу.
   Андрей отрывисто спросил:
   — Откуда ты знаешь?..
   — А мой Толик с ним уже беседовал. И вчера мне по телефону доложил. Пашка даже катал Засохо по Бресту, с Огородниковой катал, и с Чуяновским, и еще с какой-то старушкой. Кто такая, а?
   — Не знаю никаких старушек…
   Андрей уже лежал на полу и, розовея, поднимал вытянутые в струнку ноги.
   — Плохо. Эх, как меня эта старушка интересует, кто бы знал! Ты кончишь наконец?
   Андрей отрицательно покачал головой. Потом спросил:
   — Где тебя носило?
   — Увлекся, — мечтательно глядя в потолок, ответил Ржавин. — Одним человекоподобным… Много он интересных вещей знает.
   — Выходит… обманываешь?..
   Андрей все еще делал зарядку и немного запыхался.
   — Почему «обманываешь»? — сухо возразил Ржавин. — Он сам кого хочешь обманет. Тут, старик, борьба умов.
   Окончив зарядку, Андрей взял полотенце и направился в душ.
   — Стой! — схватил его за трусы Ржавин. — Сначала скажи, ты договорился с дядюшкой о встрече?
   — Договорился. Он завтра позвонит.
   — Порядок. А что ты будешь делать сегодня?
   — Еду в Подольск. К Вовке.
   — Понятно. Возражений нет. — Ржавин неожиданно вздохнул и добавил: —. Эх, что там ни говори, а приятно увидеть сына. Собственного сына!
   Перед тем как ехать на вокзал, Андрей зашел в «Детский мир». В магазине он долго думал, что купить Вовке. Наконец он увидел большой красный автомобиль и тут же вспомнил, что Вовка больше всего любил именно автомобили. Игрушка стоила неожиданно дорого, но обрадованного Андрея это остановить уже не могло.
   Прямо из «Детского мира» он поехал на вокзал. До Подольска шла электричка.
   Андрей сидел в полупустом теплом вагоне, положив на скамью возле себя коробку с автомобилем и расстегнув пальто. Он смотрел в окно и, не видя мелькавших за ним полей, перелесков, дач, думал о своем.
   Андрей думал о сыне, которого скоро увидит.
   Прошло не так уж много времени с тех пор, как они расстались, а ему казалось, что Вовка должен измениться, вырасти, даже повзрослеть. И, может быть, он уже удивляется, даже страдает, что возле него нет отца. В то же время Андрею стало за последнее время ясно, что разошлись они с Люсей не случайно, не сгоряча. Он понял, что жизнь готовит много испытаний и идти по этой жизни надо с человеком, которому веришь, а не только которого любишь. Вот с Люсей они далеко не ушли. Первое же испытание и — все полетело. Кончилась их любовь.
   И сразу же мысли Андрея перекинулись на неприятную, тягостную процедуру, которая ждала его, прежде чем развод будет оформлен. Публикация в газете, суд… «Какая это постыдная, никому не нужная процедура», — думал он с досадой. Все будут читать в газете, что гражданка такая-то возбуждает дело о разводе с гражданином таким-то. Для чего это? Чтобы прочли знакомые, родные, сослуживцы? Чтобы стыдили потом, посмеивались, жалели?.. А суд. Ну, почему именно суд? Разве они нарушают какой-то закон или у них возник спор? Нет! Так зачем же суд? Впрочем, дело не только в них двоих. Ведь есть еще и сын. Может быть, это для него необходимо? Тоже вряд ли…
   Андрей, хмурясь, старался прогнать от себя эти мысли. Все равно это неизбежно. Ну, так и нечего себя растравлять заранее.
   И он снова вернулся к мыслям о Вовке. Вот он вырастет, спросит: «А где мой папа? А почему у других не так?» А потом Вовка начнет понимать и судить их с Люсей, начнет искать виновного. А разве есть здесь виновный? Андрей не позволял себе во всем обвинять одну Люсю. И он не позволит это Вовке. В конце концов у каждого свои понятия о счастье…
   Андрей так ушел в свои раздумья, что не заметил, как электричка подошла к Подольску.
   В конце заснеженной улочки Андрей увидел знакомый забор из синих дранок, перевитых колючей проволокой, за ним небольшой, дачного типа домик с застекленной верандой. И только тогда Андрей подумал о людях, к дому которых приближался.
   Родители Люси были такими разными, что Андрей вначале не переставал удивляться, как могли эти люди прожить всю жизнь вместе. Однажды подвыпивший Зиновий Степанович неожиданно ему признался: «Зачем я тут живу с ними, а? Зачем видимость семьи создаю? Все для нее, для Люськи. А какая от того польза получилась? Никакой. Ноль целых, ноль десятых и еще ноль в периоде. Вот». И в ответ на изумленный взгляд Андрея он с пьяной горечью пояснил: «На обмане самих себя семью не построишь, дите не вырастишь. Тут дебет с кредитом никогда не сойдется».
   Щуплый, робкий, с бледным лицом и всегда удивленно поднятыми бровями, Зиновий Степанович вечно чувствовал себя в доме виноватым. Он был виноват, что стал бухгалтером, что не очень много зарабатывал, что не очень понимал музыку и вообще не был тонкой артистичной натурой, каковой считала себя его супруга. И потому Варвара Николаевна была убеждена, что оказала этому ничтожному человеку большую честь, выйдя за него замуж, что из-за этого погиб ее собственный талант — она так успешно музицировала в молодости! — что если Зиновий Степанович ко всему еще держит семью на своей нищенской зарплате, то это уже выше ее сил.
   Громкие скандалы, которые Варвара Николаевна устраивала мужу, со слезами, упреками и самыми ядовитыми насмешками происходили на глазах у дочери. А поскольку Зиновий Степанович в таких случаях даже не оборонялся, а, втянув голову в плечи, норовил поскорее сбежать из дому, то у девочки сложилось твердое убеждение, что мать во всем права и отец действительно искалечил ей жизнь. Поэтому очень скоро дочь стала активной союзницей матери, и жизнь для Зиновия Степановича стала невыносимой.
   Но у него не хватало ни характера, ни даже желания изменить эту жизнь. Самое главное, что останавливало его, это слепая и какая-то безрассудная любовь к дочери. Он видел, что при всех унижениях и обидах, которым его подвергали в семье, он является ее единственным кормильцем, и потому считал, что ради дочери он обязан все сносить и при этом даже делать вид, что всем и всеми доволен.
   И сейчас, думая о встрече с Зиновием Степановичем, Андрей испытывал смешанное чувство теплоты и жалости.
   Совсем по-другому думал Андрей о своей бывшей теще. Эту жеманную и лицемерную женщину он не мог вспоминать без содрогания — ее крикливый, хрипловатый голос, выложенные на висках крашеные локоны, неестественно красные щеки и угольно-черные ниточки бровей, всю ее громоздкую, литую, как бомба, фигуру.
   «Если бы ее не было дома», — думал Андрей, одной рукой толкая калитку, а другой прижимая к себе Вовкин автомобиль.
   Калитка распахнулась, чертя нижним краем снег на дорожке, и громко стукнулась об ободранный ствол соседнего дерева. Как видно, в доме этот стук был слышен и служил как бы оповещением о приходе. Не успел Андрей сделать и нескольких шагов, как обитая войлоком дверь дома приоткрылась и на крыльцо вышел Зиновий Степанович в валенках и синей стеганке нараспашку, под которой виднелась рубашка с галстуком. Щурясь от блеска снега, он не сразу узнал гостя. Только когда тот чуть не вплотную подошел к крыльцу, Зиновий Степанович, наконец, воскликнул:
   — Андрей! Ну, смотри, пожалуйста! Ну, что за молодец!
   Голос у него был обрадованный и чуть растерянный.
   В тесной передней на Андрея налетел Вовка.
   — Папа!.. Папочка!..
   Андрей прижал к груди стриженую его головенку, шеей и подбородком ощущая шелковистые, по особенному пахнувшие волосы сына.
   Вовку невозможно было оторвать.
   — Папка мой… Папка… — бессвязно и нежно бормотал он. — Папка… — чуть не плача, повторял он.
   И, наконец, расплакался.
   — Ну вот, здрасте вам, — растерянно произнес Зиновий Степанович. — Разве так отца встречают?
   Андрея охватило счастливое и благодарное чувство любви к сыну, который так его помнил и так ждал. «Ну, как можно нам жить врозь?» — с болью думал он, крепко прижимая к себе худенькое Вовкино тельце.
   Наконец Вовка оторвался от отца, и все прошли в комнату.
   — А мы одни, — весело объявил Зиновий Степанович. — Бабушка наша в Москву уехала.
   Подарок Вовка принял с восторгом, а дед— только покачал головой.
   — Этих автомобилей у него не знаю сколько, ей-богу. И все мало. Все тебе мало, да? — обратился он к внуку.
   Вовка уже улыбался, бледное его личико, обсыпанное веснушками, раскраснелось, глаза блестели, и он задорно и счастливо ответил деду:
   — Мало! Мало! Совсем мало!
   — Эх ты, — рассмеялся Зиновий Степанович, — голова два уха… А ну, покажи отцу весь свой автомобильный парк.
   Видно было, что старик любуется и гордится внуком и тот изрядно им командует, но не так, как бабка и мать, а по-своему, дружески и шутливо.
   Вовка между тем уже с увлечением носился из комнаты в комнату, выстраивая на полу, у ног Андрея, длинный ряд автомашин всех марок и цветов. Андрей обратил внимание, что, кроме подаренного им красного грузовика, был еще один, такой же, только изящнее, на резиновых шинах, с зеркальцем.
   Зиновий Степанович, кивнув на эту машину, сказал:
   — Люся недавно подарила. Кто-то из Швеции ей привез.
   Потом он спросил у Вовки, который, закончив таскать машины и сильно запыхавшись, привалился к колену отца:
   — Ну, какая тут самая хорошая, а?
   Вовка, не раздумывая, схватил грузовик, подаренный Андреем, потом, сопя, ухватил второй, который привезла Люся, и, тяжело ступая, подошел к Андрею.
   — Вот. Вот которые… — тяжело дыша, объявил он. — И больше мне никого не надо. Никого!
   Андрей вдруг почувствовал, как что-то защекотало у него в носу, и он привлек сына к себе.
   — Ах ты, господи, — растроганно произнес Зиновий Степанович. — И все-то он понимает, горюшко ты мое луковое…
   Старик достал платок, трубно высморкался и, вздыхая, сказал:
   — Ах, Андрюша. Как это все у вас получилось ужасно. Как получилось…
   Он и сам, видно, испугался, что задел эту тему, и с притворной бодростью объявил:
   — А сейчас будем пить чай. И суетливо побежал на кухню.
 
   …В Москву Андрей вернулся поздно вечером. Ржавина, как водится, дома не было. Андрей без ужина повалился на постель и тут же забылся беспокойным сном.
   На следующий день ему должен был звонить Евгений Иванович, поэтому Андрей безотлучно сидел в номере гостиницы. Утром перед уходом Ржавин ему сказал:
   — Нам так и не удалось установить, где живет этот тип. Телефон тот не его, вот в чем дело!.. Поэтому решено взять его под наблюдение с сегодняшнего дня, как только он с тобой встретится. Учти.
   При этом Ржавин был необычно серьезен и не позволил себе ни одной шутки.
   Андрей ждал. Но время шло, а Евгений Иванович не звонил. Почему-то не звонил и Ржавин.
   Мысли одна тревожнее другой проносились в голове у Андрея. Куда же делся Ржавин? Значит, случилось что-то непредвиденное? Значит, Ржавин что-то прошляпил?
   Но предпринять Андрей ничего не мог. И это было самое мучительное. Оставалось ждать.
 
   Как и было условленно, Засохо позвонил Евгению Ивановичу с утра.
   — Я вынужден принять ваше предложение, — расстроенным голосом сообщил он. — Давайте встретимся.
   — Что ж, с удовольствием.
   Голос Евгения Ивановича звучал совсем буднично, словно он ничего другого от Засохо не ждал, да и вообще это его нисколько не занимало.
   — Где встретимся, когда? — спросил Засохо по привычке.
   — Под вечер мне надо позвонить одному приезжему. Поэтому хотелось бы увидеться среди дня. Где вам угодно.
   «Шеф» как бы подчеркивал, что Засохо теперь на службе у него не состоит и распоряжаться, как прежде, он не собирается.
   — Если не возражаете, — сказал Засохо, — я заеду за вами в ту же закусочную. Не хотелось бы, знаете, в публичном месте производить расчеты.
   — Да, да. Понятно. Скажем, в три часа. Идет?
   Они простились, и Засохо, весело поблескивая стеклами своих очков, вошел в столовую, по привычке ероша плотный ежик седых волос на голове.
   После завтрака приехал Павел. Засохо взял его под руку и увлек к себе в кабинет. Там он тщательно прикрыл за собой дверь и, усаживаясь в кресло напротив Павла, вкрадчиво сказал:
   — Ну вот. Настало время проверить нашу дружбу.
   На лице Павла появилось выражение озабоченности и любопытства.
   — Как же ты собираешься это проделать? — спросил он.
   — Все узнаешь. Все. Но постепенно. Дело-то серьезное.
   Засохо взглянул на часы, с усилием поднялся из глубокого кресла и вышел в переднюю, к телефону. Павел слышал, как с треском вертелся диск телефона, и думал: «Что-то нервничает Артур Филиппович», и вдруг почувствовал, что невольно начинает нервничать и сам. Потом до него долетел отрывистый голос Засохо:
   — Это ты?.. Мы выезжаем. До скорого. Засохо возвратился в кабинет и тем же отрывистым тоном сказал:
   — Поехали, Павлуша. По дороге все расскажу.
   Но по дороге, в такси, Засохо угрюмо молчал, спрятав лицо в густой мех воротника, из которого только поблескивали стекла очков.
   Павел плохо знал Москву и потому никак не мог понять, где едет машина, а адрес Засохо сказал шоферу так быстро и негромко, что Павел ничего не расслышал. Ему же очень хотелось знать, куда его везет Засохо, но спросить об этом его самого он не решался. Да и вообще разговор, не получился, после двух-трех вялых фраз оба замолчали.
   А такси то мчалось по широким, расчищенным от снега проспектам, по сторонам которых взбухшей белой лентой тянулись заснеженные полосы газонов, то еле ползло по узким улицам центра или простаивало на площадях у светофоров в рокочущем море других машин. Миновав центр, такси опять вырвалось на какой-то другой из новых проспектов и, проплутав по внутренним проездам между шеренгами новых зданий, неожиданно выехало на шоссе. В конце концов такси остановилось около небольшого стандартного дома этажей в пять.
   Засохо, а за ним и Павел не спеша поднялись на третий этаж, и Артур Филиппович своим ключом открыл дверь.
   Квартира встретила их гулкой тишиной. Сняв пальто, они прошли в скромно обставленную комнату.
   — Ну вот, Павлуша, — с деланной веселостью сказал Засохо, просторно разваливаясь в кресле. —
   Здесь ты и останешься. Будешь за хозяина. Гостей встретишь.
   — Что-то я тебя не пойму, — встревоженно сказал Павел.
   Он подозрительно посмотрел на Засохо. А тот, резко меняя тон, отрывисто сказал:
   — Короче. С одним человеком счеты надо свести. Ты поможешь.
   — Как… свести?.. — опешил Павел.
   — А так, — Засохо сжал волосатые кулаки. —* Если надо будет, измордуем до смерти!