Адлер Элизабет. Наследницы

   Лаура скептически посмотрела на нее.
   – Я знаю, в кого она влюблена, и ты это знаешь, Анжу. И это определенно не Гарри.
   – Тогда кто же? – потребовал ответа Маунтджой, удивляясь, что творилось у него под носом, а он даже ни о чем не догадывался.
   – Она была влюблена в Алекса Скотта, – ответила Лаура. – Она, конечно, знала, что из этого ничего не выйдет, и мне кажется, что она с ним больше не виделась. – Она посмотрела на Анжу. – Но ты, возможно, знаешь об этом гораздо больше, чем я.
   – Все, что я знаю, – быстро ответила Анжу, – так это то, что разговаривала с ней перед тем, как уехать на танцы в «Клариджез». Она была простужена и не хотела выходить. Я вернулась домой далеко за полночь и на следующий день поздно встала. Я с ней больше не виделась и не имею ни малейшего представления, почему она сбежала с Гарри.
   Анжу избегала взгляда Лауры, так как знала, что та подозревает, что она каким-то образом здесь замешана, но ей определенно не хотелось рассказывать, что произошло.
   «И кроме того, – мстительно думала она, – если уж Ханичайл настолько глупа, чтобы сбежать с Гарри, то получила то, что заслуживала».
   Маунтджой с печалью смотрел на телеграмму с сообщением о предстоящем браке. Он тяжело вздохнул, подумав о плохой репутации Гарри, и сказал себе, что никогда не понимал и не поймет женщин. Из всех девочек Ханичайл была последней, которая могла поступить так неразумно. Ему оставалось надеяться, что Гарри не разобьет ее сердца. «Почему, ну почему она это сделала?» – неустанно спрашивал себя старый граф.

Глава 32

   Три месяца спустя в огромном доме на Манхэттене Ханичайл задавала себе точно такой же вопрос.
   Было девять часов неожиданно жаркого утра, и она находилась в спальне, где, стоя у окна, потягивала кофе и смотрела на покрытый зеленью Центральный парк. Ей было невыносимо смотреть на пустую постель. Простыни были аккуратно отвернуты, подушки взбиты; все выглядело так, как оставила горничная, потому что Гарри не пришел ночевать домой и в постели никто не спал.
   Она спрашивала себя, что произошло. Поначалу Гарри был таким изумительным. Он привез ее в Париж, поселил в «Бристоле», а для себя снял номер в «Ритце». Адвокат, Джок Ламонт, встретился с ними в тот же вечер. Они обедали в «Вефуре» и обсуждали дела, связанные с ранчо Маунтджой. Джок согласился представлять интересы Ханичайл и попросил ее не волноваться: он лично проследит, чтобы ее не обманули.
   Позже они с Гарри гуляли по набережной Сены, любуясь городом. Внезапно он удивил ее признанием в любви, оказывается, он полюбил ее с первого взгляда на балу в Маунтджой-Хаусе, но решил, что шансов у него нет.
   – Вы девушки Маунтджой, – печально сказал он. – Будущие наследницы. Я знаю, что старик Маунтджой хочет для тебя по крайней мере герцога; я уверен, что он предпочел бы принца, но такового нет. Какой у меня шанс при моем низком титуле и ничтожном количестве денег? Во всяком случае, сейчас, несмотря на то что я много работаю, чтобы обеспечить себе состояние. – Положив руки на плечи Ханичайл, Гарри пристально посмотрел ей в глаза. – Я знаю, что не должен этого делать, но я схожу по тебе с ума. И по крайней мере я вел себя как джентльмен, чего нельзя сказать об Алексе. Забудь его, дорогая, и выходи замуж за меня, – добавил Гарри охрипшим от волнения голосом. – Клянусь честью, я позабочусь о тебе и буду любить всегда.
   В сердце Ханичайл словно повернули нож, когда она подумала об Алексе и Анжу. Она подумала, что, возможно, Гарри и небогатый человек, но он определенно лучше Алекса. С Гарри она будет в безопасности, а Алексу станет больно, когда он узнает, что она помолвлена с Гарри.
   – Я выйду за тебя замуж, Гарри, – ответила Ханичайл.
   Выражение ни с чем не сравнимого удовольствия появилось на лице Гарри. Он закрыл глаза, с трудом веря в свое счастье, а Ханичайл в ответ улыбнулась, тронутая его волнением. Она сказала себе, что Алекс никогда не любил ее так. Он держал ее на расстоянии, потому что все это время тайно встречался с Анжу. Она была ранена, и жажда мщения горела в ее сердце. Поэтому зачем им с Гарри ждать? Почему бы им не пожениться как можно скорее? И Ханичайл согласилась.
   Гарри организовал все: он зарезервировал каюту на французском лайнере «Нормандия», отплывающем вечером из Шербура в Нью-Йорк. Он повел Ханичайл по магазинам на Рю-де-ля-Пэ и купил ей красивое шифоновое платье кремового цвета, шляпку с розовыми шелковыми розочками по полям, золотое обручальное кольцо и сделал внутри его гравировку с указанием их инициалов и даты. Он обещал позже купить ей бриллиант такой же большой, как его любовь к ней.
   В тот же вечер, когда лайнер уже плыл по неспокойным водам Атлантики, Ханичайл стала леди Локвуд. Она зачесала наверх волосы, чтобы выглядеть постарше, и надела большую, похожую на колесо шляпу, чтобы скрыть блестевшие в глазах слезы, и капитан лайнера дал им свое благословение. Ханичайл уже сожалела, что решилась на этот шаг, но отступать было поздно.
   Их первая брачная ночь не была переполнена любовной страстью, как она раньше себе представляла. Но тогда она мечтала, что проведет ее с Алексом.
   Гарри тактично вышел на палубу покурить, а Ханичайл стала готовить постель. Затем расчесала волосы и надела розовую ночную рубашку, отделанную толстым кружевом цвета беж, которую тетя Софи выбрала для нее – казалось, с того момента прошла целая вечность – в «Уайт-Хаусе» на Бонд-стрит. Она была со скромным воротничком-стойкой и достаточно дорогая; тетя Софи тогда сказала, что ей не придется краснеть за нее, когда служанки загородных домов, в которых она проводила уик-энды, будут раскладывать ее вещи.
   – Никогда не надо экономить на нижнем белье, – предупреждала тетя Софи. – Именно на него в первую очередь прислуга обращает внимание, а потом начинает сплетничать.
   Ханичайл смотрела на себя в зеркало расширенными от мрачного предчувствия глазами, когда Гарри постучал в дверь. Он вошел и с восхищением посмотрел на Ханичайл.
   – А ты действительно хорошенькая, – заметил он и положил руки ей на плечи, улыбаясь их отражению в зеркале. – Не помню, говорил ли я, леди Локвуд, что люблю вас?
   Ханичайл почувствовала некоторое облегчение: в конечном счете все будет хорошо.
   – Ложись в постель, дорогая, – сказал Гарри, направляясь в гардеробную. – Я вернусь через минуту.
   Лежа в постели, Ханичайл слышала, как Гарри напевает мотив из последнего мюзикла. Он появился спустя несколько минут в дорогой шелковой пижаме, и она подумала: уж не говорила ли ему мать то же самое, что ей тетя Софи? Как бы то ни было, их теперь двое, двое людей в дорогом ночном белье – два незнакомца в одной постели.
   Гарри поцеловал ее, затем выключил свет и сказал:
   – Дорогая, я не могу ждать. – Он снова поцеловал ее, уже в темноте.
   Гарри ласкал ее грудь, целовал шею, плечи. Она ждала большого эмоционального всплеска, волны любви и страсти, в то же время понимая, что они отсутствуют у обоих.
   Гарри был нежным: острая боль пронзила Ханичайл, когда он осторожно вошел в нее, и это было единственной эмоцией, которую она ощутила. Через некоторое время Гарри поцеловал ее, пожелав спокойной ночи, затем отодвинулся на свою сторону постели и сразу заснул, а Ханичайл лежала с открытыми глазами, глядя в темноту и думая об Алексе и той ужасной ошибке, которую совершила.
   Она напомнила себе, что Гарри был рыцарем в сияющих доспехах, который пришел ей на помощь. Он любил ее и заслуживает лучшего. Их брак навсегда, и Ханичайл поклялась себе, что будет хорошей женой.
   И именно по этой причине спустя несколько дней, сидя в юридической конторе Джока Ламонта, она не задумываясь отписала половину своего состояния мужу.
   Как только документ был подписан, Гарри незамедлительно отправился в поход по магазинам. Правда, первая вещь, которую он купил, предназначалась для нее: бриллиант, «такой же большой, как и его любовь», как он ей обещал – пятнадцатикаратный, в обрамлении изумрудов, чистой воды солитер в платиновой оправе. Ханичайл чуть не задохнулась, когда услышала цену, но он раздраженно заметил:
   – Ради Бога, дорогая, мы теперь богаты. Давай по крайней мере получим удовольствие от нашего богатства.
   Он позвонил своим портным в Эвилл-Роу и заказал несколько костюмов и три разных фрака, и еще ботинки ручной работы от Лобба и две дюжины ручной работы сорочек из Парижа. После этого совершил набег на нью-йоркские магазины, купив белые обеденные пиджаки для Палм-Бич, куда он планировал повести Ханичайл, и снова рубашки, галстуки и прочие модные вещи, включая и комплект огромных бриллиантовых запонок, на фоне которых подаренные ею запонки с единственной жемчужиной выглядели очень дешево. Ханичайл даже не подозревала, что Гарри такой павлин.
   Он упрекнул ее в том, что она немодно одета, и отправил ее к парижскому кутюрье в «Бергдорф-Гудмэн» купить себе модную дорогую одежду. В конце концов Ханичайл убедила себя, что она сейчас леди Локвуд и должна соответствовать своему новому положению. Но новые вещи не приносили ей большого удовольствия; она с тоской вспоминала о походах по магазинам с тетей Софи и поймала себя на мысли, что ей хочется повернуть обратно колесо своей жизни.
   Позже Гарри позвонил лорду Маунтджою и извинился за свое возмутительное поведение.
   – Все, что я могу сказать в свое оправдание, сэр, – сказал Гарри, стараясь быть как можно искреннее, – я люблю Ханичайл, и она сама хотела убежать со мной.
   Старый Маунтджой сомневался в искренности слов своего новоявленного родственника, но все же неохотно пожелал всего хорошего и наказал Гарри заботиться о Ханичайл, а затем попросил подозвать ее к телефону.
   Он не стал спрашивать Ханичайл, почему она это сделала, а просто сказал, что у нее, должно быть, были на то свои причины и теперь, когда дело сделано, он уверен, что она будет хорошей женой и не опозорит имя Маунтджой. Он не сказал «больше», но Ханичайл была уверена, что именно так он думает.
   – Я скучаю по тебе, Ханичайл. Мы все скучаем, – сказал в завершение разговора старый граф.
   У нее было такое чувство, что он хотел сказать, что любит ее, но он этого не сделал и повесил трубку прежде, чем она успела ответить, что тоже любит его и тоже скучает по нему, Лауре и даже по этому старому дракону тете Софи, скучает, как никто в мире. Скучает по всем, за исключением Анжу, которая разбила ее мечты.
   Вскоре Гарри настоял на покупке городского дома и потратил на это целое состояние. Он просто не мог остановиться и продолжал тратить деньги; он был похож на ребенка в магазине сладостей с полным карманом денег. Вскоре он снова начал играть в карты.
   Сейчас Ханичайл сидела в их спальне, ожидая, когда он вернется домой и расскажет ей, где провел всю ночь.
   Она перебрала в памяти события предыдущих ночей, пытаясь понять, в чем ее ошибка. Они ходили обедать, и ресторан был почти пустым, чего Гарри ненавидел, так как ему всегда хотелось, чтобы вокруг него бурлила жизнь. Он говорил, что любит себя показать и на других посмотреть, и что, черт возьми, в этом плохого?
   – Все, у кого есть хоть капля мозгов и достаточно денег, проводят уик-энд за городом, – пожаловался он. – Или в своих загородных домах, или на море. – Внезапно в его голову пришла идея. – Я точно знаю, что нам нужно, Ханичайл. Загородное поместье. Возможно, в Ньюпорте. Я слышал, что все нормальные люди ездят туда, чтобы покататься на парусниках. Мы можем купить парусник, а может, даже яхту. – Он посмотрел на нее с улыбкой, которая вовсе не была похожа на улыбку, и добавил: – Конечно, она должна быть внушительных размеров. Гораздо больше, чем у Алекса Скотта.
   Ханичайл посмотрела на вкусную еду на ее тарелке, удивляясь, почему она стала такой неаппетитной.
   – Почему тебе всегда надо упоминать его имя? – спросила она.
   Отрезая кусочек жареной утки, он ответил:
   – Возможно, потому, что я часто спрашиваю себя, как далеко зашли отношения моей жены с ним?
   Он жевал утку, наслаждаясь как ее вкусом, так и выражением боли на лице жены.
   – Не начинай все сначала, Гарри, прошу тебя.
   – Почему нет? – Гарри отрезал себе еще кусочек утки. – В конце концов, мужчина имеет право знать правду о своей жене. – Он насмешливо посмотрел на Ханичайл. – Интересно, было ли правдой то, что ты мне тогда сказала. В тот вечер, когда выскочила из дома Алекса Скотта и попала прямо в мои объятия?
   – Давай сменим тему, – резко оборвала мужа Ханичайл, наблюдая, как официант наливает вино в его стакан. К своему вину она почти не притронулась. – Не думаю, что нам надо покупать загородный дом, особенно в Ньюпорте. Я просто буду там не к месту.
   – В этом ты права, – сказал Гарри, внимательно разглядывая жену. – Но я буду, Ханичайл. Естественно, буду. А тебе придется примириться с чувством, что ты не подходишь для ньюпортского общества, хотя бы потому, что мы будем богаты, гораздо богаче, чем они.
   – Ты не забыл Гарри, что богата только я?
   Она не добавила «а не ты», но он понял, что именно это она хотела сказать. Он отложил нож и вилку, аккуратно сложив их на тарелке.
   – Возможно, тебе следовало более внимательно прочитать документы, которые ты подписывала в офисе Джока Ламонта, дорогая. От твоего внимания, кажется, ускользнул тот факт, что мы подписали брачный контракт: фифти-фифти. У тебя половина, и у меня половина. На всю жизнь. Так что, видишь ли, дорогая, мы оба богаты.
   Гарри приказал принести счет, небрежно швырнул на стол деньги и ушел. Сгорая от стыда и смущения, Ханичайл поймала такси и поехала в их дом на Бикмен-плейс, который по настоянию Гарри был куплен в первую неделю их приезда в Нью-Йорк.
   В нем было двадцать комнат, и Ханичайл понимала, что он слишком велик для них, но Гарри сказал, что его тошнит от их номера в «Плазе», что он человек, которому нужно пространство. Он пригласил известного дизайнера по интерьеру и сказал ему, что у него есть ровно месяц, чтобы все обустроить. Он получит королевское вознаграждение, если уложится в срок, а в случае превышения указанного срока его будут штрафовать за каждый день просрочки. Дизайнер обставил дом дорогой антикварной мебелью, модными абсолютно белыми софами и коврами, дорогими картинами и безделушками. Он получил свое вознаграждение, и Гарри остался доволен, но Ханичайл находила, что, несмотря на роскошь, дом был холодным и бездушным.
   Здесь не было ни одной вещи, которую бы выбрала она сама, даже сочетание цветов в спальне: черного и белого, с красными штрихами. Ковер был черным, драпировка и покрывало на кровать сшиты из дорогого тяжелого белого шелка, а единственным украшением была огромная красная ваза из венецианского стекла, заполненная высокими лилиями, аромат которых она стала ненавидеть. Ханичайл считала, что эта комната была во вкусе Роузи.
   Когда Ханичайл приехала из ресторана, Гарри дома не было. Она приняла душ, надела халат и стала ждать мужа в спальне, не переставая удивляться тому, как человек мог так измениться за короткий промежуток времени. Сначала он был таким понимающим. Теперь же он часто возвращался домой под утро, но сегодня впервые не пришел ночевать.
   Она взяла письмо от Тома, которое получила с утренней почтой, и перечитала его снова. Она назначила Тома управляющим нефтеразработками на ранчо, и он писал, что ей бы следовало приехать домой, чтобы самой посмотреть, как продвигаются дела. Она просто не поверит, как все изменилось. Он выражал надежду, что они с мужем счастливы в Нью-Йорке и что он и Элиза сразу полюбят его.
   Гарри приехал часом позже. Его обеденный пиджак был помятым, галстук он где-то потерял, а лицо обросло щетиной.
   Он бросил пиджак на кровать и молча посмотрел на Ханичайл. Он снял через плечи подтяжки и, зевая, запустил руки в волосы.
   – Гарри, – сказала Ханичайл, стоя у окна и наблюдая за ним.
   Он искоса бросил на нее взгляд, и она закусила губу, сдерживая злость. В конце концов, это Гарри вел себя отвратительно накануне вечером, унизив ее тем, что ушел из ресторана. Это Гарри не ночевал дома, занимаясь... одному Богу известно чем. А сейчас ей придется изображать из себя хорошую жену и извиняться. Она старалась убедить себя, что во всем ее вина. Ей следовало настоять на помолвке, а не бросаться замуж сломя голову. Ей следовало бы прислушаться к своему разуму, а не к раненому сердцу. Но все уже слишком поздно.
   – Я сожалею, Гарри, – сказала она. – Я не помню, что я такого говорила, но если мои слова обидели тебя, то я искренне сожалею.
   Гарри стянул с себя рубашку и бросил ее на кровать. Затем он повернулся и с удивлением посмотрел на жену. Он ожидал, что на него польется поток обвинений.
   – Ну хорошо, – сказал он, чувствуя облегчение от того, что она не устраивает скандала; после бурной ночи у него не было сил ругаться с Ханичайл. – Полагаю, что мы оба не сумели сдержать себя. – Он направился в ванную и закрыл за собой дверь.
   Ханичайл слышала звук бегущей воды и пение Гарри под душем. Она не была уверена, принял ли он ее извинения, но была рада, что снова все пришло в нормальное русло.
   Взяв с кровати пиджак и рубашку мужа, она отнесла их в гардеробную и тут почувствовала запах духов, исходивший от лацканов пиджака. Духи были не ее. Она бросила рубашку в корзину для грязного белья, а пиджак оставила для сухой чистки.
   Кусая губы, чтобы не заплакать, Ханичайл быстро переоделась и вернулась в спальню. Она поняла, что Гарри был с другой женщиной, но не знала, как поступить. Никто никогда не говорил ей об этом; никто не предупреждал ее, и она не имела ни малейшего представления, как вести себя с загулявшим мужем. Она вспоминала другие ночи, когда Гарри возвращался очень поздно. «Играл в карты с друзьями», – обычно отвечал он, и она не знала, было ли это правдой. Она почему-то сомневалась в этом. Они были женаты всего три месяца, а муж уже стал изменять ей. Она никак не могла понять причину такого поведения.
   Через пятнадцать минут Гарри вернулся в спальню. Он был одет в безукоризненный костюм из клетчатой ткани; его тщательно расчесанные волосы были все еще влажными после душа, и он выглядел таким же свежим и невинным, как сорокалетний школьник.
   – Гарри, мне кажется, что нам надо сменить обстановку и ненадолго уехать, – сказала Ханичайл.
   Гарри с удивлением посмотрел на нее.
   – Здравая мысль, – осторожно заметил он.
   – Я бы хотела поехать в Техас. Мы еще не видели наши нефтяные месторождения, и, кроме того, я хотела бы показать тебе свой дом и представить Элизе и Тому.
   Гарри знал все об Элизе и Томе; Ханичайл могла рассказывать о них до бесконечности, пока он однажды не сказал ей, что она сентиментальная дура и что он сыт по горло ее разговорами. Но правдой было то, что он пока не видел свою нефть. Пора было нанести визит на ранчо, чтобы показать, кто там хозяин.
   Гарри никогда не любил ждать. Он посмотрел на часы и сказал:
   – Мы уезжаем сегодня.
   Ханичайл быстро вскочила на ноги, лицо ее просияло, словно ей сделали чудесный подарок.
   – Правда? Сегодня? – возбужденно повторяла она. – Тогда нам надо узнать расписание поездов...
   – Забудь о поездах, – сказал Гарри, сняв трубку и набирая номер. – Я найму самолет, и пилот доставит нас туда в два раза быстрее, чем поезд.
   Ханичайл бросилась собирать вещи; она отправила Элизе телеграмму с сообщением, что они приезжают и что она не может дождаться, когда они увидятся. Через два часа они уже были в воздухе. Но все вышло так, что им было бы гораздо лучше поехать на поезде, так как над Каролиной разразилась гроза, и им пришлось приземлиться на крошечном аэродроме за много миль от важных населенных пунктов.
   Гарри, словно тигр в клетке, расхаживал по крошечной комнате ожидания, нервно куря сигарету за сигаретой и привычным жестом запуская руки в волосы, что, как Ханичайл уже знала, означало, что он очень зол. Через несколько часов гроза прошла, и они, сев в самолет, полетели в сторону Техаса.
   Рядом с маленьким аэродромом в Сан-Антонио их уже ждал нанятый Гарри «кадиллак». Когда они ехали по знакомой Ханичайл дороге в сторону Китсвилла, она возбужденно рассказывала, как ходила в кино, мечтая наяву; она указала на забор, который отделял их земли; и когда на горизонте мелькнули стальные вышки, устремившиеся в небо, она сразу поняла, что ранчо Маунтджой уже не такое, каким она оставила его.
   Большая машина подскакивала на дороге с выступившими корнями совсем так же, как старенький «додж» Роузи. Фишер выскочил встречать их, лая как сумасшедший, пока Ханичайл не высунулась из окна и не сказала:
   – Эй, Фишер, ты меня помнишь?
   Тогда пес сел на обочине дороги, склонив на одну сторону голову и подняв одно ухо, словно решая: Ханичайл это или нет.
   На крыльце стояла Элиза, поджидая их. Она протянула к Ханичайл руки, и та упала в ее объятия.
   – О, Элиза, – сказала она, едва сдерживая слезы. Отодвинув ее от себя, Элиза посмотрела на нее острым взглядом.
   – Наконец ты приобрела это, – восхищенно заметила Элиза.
   – Что приобрела? – с беспокойством спросила Ханичайл, думая о том, что она слишком изменилась.
   – Ты наконец стала похожа на своего отца. Разве я тебе не говорила, что оно так и будет?
   Ханичайл рассмеялась и тут только вспомнила о Гарри, стоявшем у нее за спиной. С тревогой Ханичайл посмотрела на Элизу: она хорошо разбиралась в людях и сразу могла определить, что это за человек.
   – Элиза, это мой муж, – представила Гарри Ханичайл.
   – Рада познакомиться с вами, Гарри, – проговорила Элиза, протягивая ему руку. – Добро пожаловать на ранчо Маунтджой.
   Гарри не глядя пожал Элизе руку, рассматривая убогий деревянный дом, утопающий в море пыли.
   Ханичайл тоже посмотрела на дом: он выглядел таким же милым, каким она его помнила. На веранде стояло старое кресло-качалка, сидя в котором обычно курила Роузи, уставившись в пространство, и Ханичайл подумала, как жаль, что мать не дожила до этого дня, когда у них наконец появилось много денег. И как ужасно, что Джека Делейни так и не обвинили в убийстве.
   Они вошли в дом, и губы Гарри презрительно скривились при виде простой гостиной и старого каталога мебели, которым Роузи так гордилась и который сохранился с незапамятных времен; черной пузатой печки и кастрюль, содержимое которых кипело на медленном огне, источая вкусные запахи, так как Элиза готовила торжественный ужин.
   Гарри внес чемоданы в спальню.
   – И здесь ты жила? – скривившись, спросил он Ханичайл.
   – Всю свою жизнь, – ответила она просто. – Я родилась в соседней спальне. И я, возможно, никогда бы не уехала отсюда, если бы лорд Маунтджой не послал Эдгара Смолбоуна разыскать меня. Я бы всегда оставалась здесь, работая на ранчо. А сейчас, как я полагаю, присматривала бы за добычей нефти.
   – Тогда ты должна благодарить провидение, что Маунтджой разыскал тебя, – холодно заметил Гарри. – Ради Бога, Ханичайл, надеюсь, что мы недолго будем пребывать в этой лачуге.
   – Нравится тебе или нет, но это мой дом, – сердито ответила Ханичайл, вскинув подбородок и стараясь говорить тихо, чтобы не слышала Элиза. – Да, мы останемся здесь. И пока мы здесь, разреши напомнить тебе, что это мой дом и моя земля позволяют тебе вести праздный образ жизни, содержать роскошный дом в Манхэттене, снимать дорогие номера на Эвилл-Роу, покупать бриллиантовые запонки.
   Гарри бросил чемоданы на кровать.
   – Я не принадлежу к тому типу людей, которые стирают грязное белье на публике, – сердито заметил он, – и предупреждаю тебя, что я останусь здесь только на одну ночь. – Гарри снял пиджак и посмотрел вокруг глазами человека, привыкшего к роскоши номеров «Ритца». – Где у вас ванна?
   Ханичайл вывела мужа в коридор и показала ванну. Она была маленькой и безупречно чистой, хотя кафель был старым и слегка потрескавшимся. Гарри презрительно фыркнул, и Ханичайл от гнева побагровела. Потом повернулась и пошла искать Элизу. Та стояла у плиты и жарила цыплят – любимое блюдо Ханичайл.
   – Мне кажется, он хороший, твой муж, – сказала Элиза, с подозрением посмотрев на Ханичайл. – И красивый.
   Ханичайл стояла, сложив на груди руки и наблюдая, как разливаются капельки жира, когда Элиза клала на сковороду очередную порцию цыплят.
   – Многое изменилось с тех пор, как ты уехала, – продолжала Элиза. – В северной части ранчо стоят нефтяные вышки. Я рада, что они нашли нефть не рядом с домом, иначе бы мы днем и ночью слышали это жужжание. И люди там нехорошие, мэм, определенно нехорошие.
   – Но они делают нас богатыми, – сказала Ханичайл, проведя пальцем по торту с шоколадным кремом и облизнув его.
   – Возможно, ты и богата, но манеры твои не улучшились, – стукнула ее по руке деревянной ложкой Элиза. – Я думала, что ты уже выросла. Стала утонченной, такой же, как Джинджер Роджерз, которой ты так восхищалась.
   – Мне почему-то кажется, что я никогда не стану такой утонченной, как Джинджер Роджерз. Я не изменилась. Под этим новым платьем бьется старое сердце.
   – А мне кажется, что ты изменилась, – заметила Элиза, снова пристально посмотрев на Ханичайл. – Мне кажется, что ты сбросила розовые очки, через которые всегда смотрела на мир. Неужели девушка так меняется, живя в роскоши? Она лишает ее иллюзий?
   – Иногда, – с грустью ответила Ханичайл.
   – Ханичайл! – В дверях стоял Том. Его красивое лицо расплылось в широкой улыбке.
   Ханичайл бросилась к нему.
   – О, детка, детка, – проговорил Том, – ты даже представить не можешь, как я рад тебя видеть.