Адлер Элизабет. Наследницы

   – Роузи, – позвал Джек, слегка толкнув ее в бок. – А почему бы нам не пожениться?
   Роузи моментально проснулась.
   – Ты действительно этого хочешь?
   Ее глаза округлились от изумления, и при свете начинавшегося дня она, лежа в постели голой, выглядела очень хорошенькой.
   – Действительно, – ответил Джек. – Я все обдумал и пришел к выводу, что это будет хорошо для нас обоих.
   – О, охх... Джек! – воскликнула Роузи, сплетая на нем руки, а затем и ноги. – Где мы проведем наш медовый месяц?
   Перед рассветом Джек снова разбудил Роузи.
   – Собирайся. Давай убираться отсюда, – сказал он, игриво шлепнув ее.
   Он привез ее в самый лучший магазин в Сан-Антонио и сказал, чтобы она выбрала себе платье. Здесь Роузи была в своей стихии и, окруженная продавщицами, перемерила все платья. Наконец она остановилась на девичьем шелковом платье персикового цвета с узкой юбкой в оборочках. Каждая оборочка была обшита атласной ленточкой. Она купила подходящие по цвету к платью атласные туфли и шляпку-колокол с огромной кистью цветов персика сбоку.
   Затем Джек отвез ее в ювелирный магазин, где она, прежде чем принять решение, перемерила несколько бриллиантовых колец, остановившись на одном – с единственным круглым бриллиантом, который был в два раза больше маленького рубина и бриллиантов в кольце, подаренном ей Дэвидом. Она еще купила и золотое обручальное кольцо. Роузи сама расплатилась за свои покупки.
   – Я верну тебе деньги, как только мы приедем в Чикаго. Там находится мой банк, – сказал ей Джек.
   Затем он повез ее на красном «додже» в городскую управу, где они получили лицензию.
   В тот же день Джек и Роузи поженились и немедленно отправились в свадебное путешествие в Чикаго, где у Джека были дела. Чикаго был одним из любимых городов Роузи.

Глава 14

   Прошло шесть месяцев, прежде чем Ханичайл снова увидела свою мать. Она ехала по проселочной дороге на обычной для нее скорости, только на сей раз не гудела. Ханичайл заметила большую вмятину в ее красном «додже» и сломанную подножку. Сердце девочки наполнилось неожиданной нежностью, когда она заметила, что мать, выйдя из машины, хромает.
   – Мамочка, мамочка, ты ушиблась! – закричала Ханичайл, бросаясь к матери.
   – Как видишь, – с горечью ответила Роузи. Ханичайл в ужасе смотрела на гипс на колене матери и на ее покрытое синяками лицо. Она протянула к ней руку.
   – Я помогу тебе, мамочка. Ты можешь опереться на меня.
   Роузи разразилась визгливым смехом, в котором не было ничего веселого.
   – Спасибо, детка, – сказала она. – У меня есть на кого опереться.
   На веранде появилась Элиза. Она стояла подбоченившись, разглядывая помятую машину, затем перевела взгляд на Роузи.
   – Кто-то поколотил тебя? – спросила она наконец.
   – Так оно и есть, Элиза, – сквозь слезы ответила Роузи. – Можешь в этом не сомневаться.
   Она выглядела такой несчастной и подавленной, что сердце Элизы сжалось.
   – Может, она на этот раз покончит с распутством, – сказала Элиза Ханичайл, готовя на кухне кофе. – Возможно, она решила исправиться.
   – Ты хочешь сказать, что на сей раз она останется дома, Элиза? – спросила Ханичайл, замирая от страха.
   Одно дело – раскаивающаяся Роузи со сломанной коленкой, но кто знает, на сколько ее хватит. Она может вернуться к прежней жизни, а Ханичайл этого уже не вынесет. Ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, так, как было сейчас.
   Сидя на веранде, Роузи молча потягивала кофе, глядя куда-то вдаль. Ханичайл, устроившись на верхней ступеньке и обхватив руками колени, наблюдала за ней. Фишер, лохматый черный щенок, которого Том подобрал где-то на дороге, лежал, свернувшись калачиком, рядом с ней и, высунув язык, тяжело дышал, изнемогая от жары.
   – Надо очень постараться, чтобы найти такую безобразную собаку, – раздраженно заметила Роузи, продолжая глядеть вдаль. – Где ты ее выискала?
   – Ее дал мне Том. – Ханичайл погладила щенка по голове, и тот, встрепенувшись, лизнул ее.
   – Верни ее ему обратно. Эта собака ни на что не годится. – Роузи сделала еще глоток кофе. – Кофе отвратительный, – сказала она Элизе.
   – Такой же, как и ты, – огрызнулась Элиза.
   Роузи разразилась слезами. Она уже больше не могла сдерживать себя, и вся история сорвалась с ее дрожавших губ: она рассказала, каким джентльменом был Джек Делении, каким преуспевающим – как он сам говорил – он был. Как он добивался ее и как она вышла за него замуж.
   – Ты вышла замуж?! – удивленно воскликнула Элиза. – За этого городского хлыща? Разве я не говорила тебе в тот раз, что он все осматривал с таким видом, словно уже считал себя здесь хозяином. Удивляюсь, что этот негодяй сразу не поселился здесь.
   – Жаль, что он этого не сделал, – с горечью заметила Роузи.
   Удивленные голубые глаза Ханичайл неотрывно смотрели на мать, когда та рассказывала, как они с Джеком поженились в Сан-Антонио и каким чудесным было их путешествие в Чикаго. Они снимали огромный номер в отеле «Дрейк», обедали в лучших ресторанах, посещали все шоу и бары, где танцевали все ночи напролет, какие знаменитости и гангстеры там были – все в вечерних туалетах и драгоценностях. Джек даже познакомил ее с Аль Капоне. Такого в ее жизни никогда не было.
   При всех этих воспоминаниях на лице Роузи появилось тоскующее выражение.
   – Это было самое чудесное время в моей жизни, – сказала Роузи со вздохом, думая о том, как все могло бы быть и дальше. Но ее голос ожесточился, когда дело дошло до правды: – Когда к концу месяца скопились счета, Джек сказал мне, что он временно стеснен в деньгах, и попросил меня оплатить счета, пообещав, что в скором времени все вернет. – Роузи беспомощно развела руками. – Этот парень жил как принц: лучшие костюмы, самые большие номера в лучших отелях, самая дорогая выпивка. Джек покупал все самое лучшее. Как тут можно было ему не поверить? Но, само собой разумеется, за все платила я. И платила везде: в Сент-Луисе и Индианаполисе. В Цинциннати, Огайо, Питсбурге и Пенсильвании. Он дал мне передышку только в Нью-Джерси, сказав, что на него внезапно свалились деньги: какой-то платеж или долг. – Она помолчала, с тоской вспоминая прошлое. – В тот вечер он отнесся ко мне как к королеве, самой настоящей королеве. Он купил мне новое вечернее платье с пелериной, которая развевалась, когда я танцевала, и все смотрели на меня, восхищались мной.
   Ханичайл представила мать в красном платье с пелериной, ниспадающей с плеч. Она представила себе мужчин, глазевших на нее, и еще ближе придвинулась к щенку, словно ища у него защиты.
   – Когда мы вернулись обратно в отель, Джек спросил у меня про ранчо, – продолжала Роузи. – Он сказал: «Тот, кто сейчас управляет им, плохо справляется со своей работой. Место выглядит запущенным, и тебя обкрадывают. Сейчас, когда мы женаты, мне самому пора навести там порядок».
   Его идея мне понравилась. В конце концов, он мой муж. Поэтому я сказала: «А почему нет?» Тогда он начал задавать мне всякие вопросы: о размерах ранчо, о том, сколько там голов скота и сколько все это стоит. Я ответила ему, что не знаю. Я сказала, что все дела вел поверенный Дэвида и что он должен все знать. Тогда он позвонил ему и задал массу вопросов. Тот отказался отвечать на его вопросы, лишь сообщив, что я не являюсь хозяйкой ранчо. Оно принадлежит Ханичайл. – В глазах Роузи появился страх, когда она продолжила: – Джек обезумел. Он сказал, что я обманула его, прикинувшись богатой вдовой, что я сказала, будто бы владею ранчо, чего нет на самом деле. Я сказала ему: «Я была богатой до тех пор, пока не стала оплачивать все твои счета».
   Ее голос сорвался, и она закрыла лицо руками. Слезы текли сквозь ее пальцы, когда она прошептала:
   – Джек избил меня. Он назвал меня дешевой лживой сукой и ушел. – Роузи зарыдала. – Он оставил меня.
   – Снова заставив оплатить гостиничные счета, – заметила Элиза. – Послушай, Роузи, перестань себя жалеть и продолжай жить дальше. Хватит убиваться по человеку, который плохо к тебе относился и к тому же обокрал тебя.
   Ханичайл ничего не понимала, но знала, что Джек Делейни украл деньги матери и избил ее. Никто никогда в жизни ее не бил; у нее было только приятное: животные на ранчо, ее маленький «семейный» кружок и ковбои, которые уважительно относились к ней, шутливо называя ее «мэм», и приподнимали перед ней шляпы. «Ты наш босс», – говорили они, смеясь.
   – Мамочка, – сказала она, – это ранчо действительно мое?
   Роузи бросила на дочь сердитый взгляд.
   – Да, черт возьми, – резко ответила она. – О чем, по-твоему, я говорю? Если бы я владела этим ранчо, как это должно было быть, ничего подобного со мной бы не случилось. Во всем виноват твой отец.
   Ханичайл вся сжалась, теснее придвинув к себе щенка.
   – Это вина не Дэвида и не Ханичайл, – вмешалась Элиза. – Так распорядился Джордж Маунтджой. И правильно сделал, иначе, как мне сдается, сейчас бы ранчо владел Джек Делейни, и что было бы с нами со всеми? Мы бы все оказались на улице, Роузи Хеннесси. Не забывай это.
   Роузи не выходила из своей комнаты и лежала на постели, глядя в потолок. Элиза пыталась заинтересовать ее ведением хозяйства и даже управлением ранчо, но Роузи все было безразлично. Ее шкаф ломился от модной одежды и мехов, постоянно напоминая о том, что ей некуда их надеть. Она перестала пудриться, красить губы и пользоваться французскими духами, которые стояли на ее туалетном столике в огромных флаконах. Она больше не ездила в Сан-Антонио, не ходила в парикмахерскую, и вскоре ее волосы стали походить на мочалку.
   Ханичайл старалась избегать матери. Иногда она почти верила, что Роузи нет дома. Элиза по большей части ночевала на ранчо, так как боялась оставлять Ханичайл с матерью, которая находилась в таком состоянии.
   – Не могу понять, свихнулась она или нет, – недоумевала Элиза.
   Ханичайл понимала, что все хорошее не может длиться вечно, и однажды спустя несколько недель Роузи появилась на веранде изможденная и бледная.
   – Элиза, – крикнула она, проходя мимо кухни, – принеси мне кофе, да поживее! Я собираюсь в город.
   Вскоре они наблюдали, как Роузи уезжала на машине по проселочной дороге, и обе задавались вопросом – вернется ли она домой. Конечно же, она вернулась. Ей некуда было пойти, да и денег совсем не осталось. Но на ней было модное платье, волосы подстрижены и уложены, и в этом своем «боевом обличье» она выглядела даже хорошенькой. Она снова раскачивала бедрами, чего никогда не пропускали мужчины.
   С тех пор Роузи проводила все больше и больше времени в Сан-Антонио, иногда оставаясь там целыми неделями. И когда бы она ни возвращалась, в ее багажнике лежал полный запас «горючего». Она закрывалась в своей комнате и иногда не выходила из нее целыми сутками.
   – Роузи! – однажды закричала Элиза, барабаня к ней в дверь. – Выходи из комнаты, женщина. Я знаю, чем ты там занимаешься. Допьешься до сумасшествия, вот что я скажу тебе. У тебя нет ни капли ответственности перед своей маленькой дочкой.
   Роузи распахнула дверь. Ее лицо было опухшим, глаза красными, и от нее разило перегаром.
   – Ты хочешь знать, почему я пью?! – закричала она прямо в лицо Элизе. – Потому что мне скучно. Скучно до чертиков. Вот почему. – Она с треском захлопнула дверь.
   Ханичайл наблюдала, как Элиза, вынув из кармана ключ, заперла дверь.
   – Я вынесла из твоей комнаты все запасы спиртного, Роузи! – закричала Элиза. – Там не осталось ни одной бутылки. Так что сиди там одна, женщина, и думай о своих грехах.
   Роузи начала барабанить кулаками в дверь.
   – Ты законченная сука! – вопила она. – Чтоб тебе сгореть. Убирайся отсюда! Убирайся из моего дома!
   – Этот дом Ханичайл, женщина, неужели ты забыла? – Элиза взяла Ханичайл за руку и увела на кухню.
   В этот вечер Ханичайл так и не притронулась к ужину, а вместе с ней и Элиза. Роузи перестала кричать и барабанить в дверь, и наступила пугающая тишина. Но никто из них не обмолвился об этом ни словом. Элиза увела Ханичайл спать и даже разрешила взять с собой щенка, хотя очень сомневалась, что девочка сможет заснуть. Затем, взяв стул, она села караулить у комнаты Роузи. За дверью было тихо.
   На следующий день рано утром из комнаты негромко постучали.
   – Элиза? – раздался приглушенный голос Роузи. – Можно мне сигаретку? Пожалуйста.
   – Ты трезвая? – спросила Элиза, глядя на дверь, словно она могла видеть Роузи.
   – Да, мэм.
   Элиза открыла дверь, и они уставились друг на друга. У Роузи были мешки под глазами, но она выглядела трезвой.
   – С сегодняшнего дня я буду вести себя хорошо, Элиза. Вот увидишь.
   Но обещания Роузи всегда были временными. Вскоре она вернулась к прежней жизни, находясь то в Сан-Антонио, то в Хьюстоне, и только слухи о ней доходили до ранчо Маунтджой: «Вокруг Роузи Хеннесси, как всегда, вьются парни».

Глава 15

   Ханичайл было восемь лет, когда источник, который более века снабжал ранчо Маунтджой водой, начал иссякать. Прошлое лето было засушливым, и нынешнее, похоже, обещало быть таким же. Том сказал ей, что водопровод, из которого поили скот, наполовину пуст, и она слышала, как он говорил Элизе, что это его очень беспокоит.
   Роузи, однако, это не волновало.
   – Так было всегда, – беззаботно ответила она, сидя на веранде с сигаретой в зубах. – Нам нужен всего лишь хороший дождь, и он снова наполнится.
   Даже Ханичайл удивлялась, как мать может быть такой глупой. Она понимала, что без воды скот погибнет.
   – Без воды мы тоже погибнем, – часто говорила Элиза.
   Каждое утро Том возил Ханичайл в школу, которая находилась в десяти милях езды, в маленьком городишке Китсвилле. Он возил ее туда на стареньком «додже» Роузи, за исключением тех дней, когда она надолго исчезала, тогда они ехали верхом.
   Ханичайл думала, что сгорит от стыда, когда впервые услышала, как матери других детей говорили о Роузи.
   – Какое воспитание может получить ее ребенок, – говорили они друг другу. – Вы только посмотрите на нее: босоногая, в старом комбинезоне, как какой-нибудь фермерский мальчишка. И это дочь Роузи Маунтджой, у которой самое большое ранчо в округе. Я слышала, что она транжирит деньги, живя то в Хьюстоне, то в Сан-Антонио. Все мужчины только и говорят о ней и ее делах.
   Они понимающе посмотрели друг на друга, бросая горделивые взгляды на своих собственных детишек, аккуратно причесанных, в беленьких гольфах и чистых туфлях, которым потом шептали, чтобы они держались подальше от Ханичайл, словно через нее могли приобрести дурные наклонности ее матери.
   Ханичайл было стыдно за свою мать, но она вела себя совсем по-другому, когда речь заходила о Томе. Тогда ее лицо краснело от гнева. Так было, когда женщины смотрели на нее и Тома и одна из них громко сказала:
   – Какой позор, что ее возит в школу чернокожий. Ханичайл обернулась и, гордо вскинув светловолосую головку, с вызовом посмотрела на них.
   – Не смейте так говорить о Томе! – сердито закричала она. – Что вы о нем знаете? Том Джефферсон – мой лучший друг. Я говорю вам истинную правду. А сейчас идите и сплетничайте, сколько вам угодно.
   Гордо вскинув голову, она направилась к школе, но через секунду обернулась.
   – Послушайте, вы, сплетницы! – закричала она уже со школьного порога. – Элиза Джефферсон – моя настоящая мать. Я того же цвета, что и она с Томом, только вы слишком слепы, чтобы видеть это. Можете разнести это по всему городу. Меня это не беспокоит.
   Сэм Уотерфорд, школьный учитель Ханичайл, спрятал улыбку, когда она прошла мимо него, все кипя от гнева, неуклюжая со своими острыми локтями и длинными тонкими ножками. Она заняла свое место на задней парте, куда он посадил ее, потому что она была на целую голову выше всех остальных девочек класса. Ему понравилось, как она защищала своего друга и его мать. Кроме того, его поражал ум этой девочки.
   Ханичайл Маунтджой была самой лучшей ученицей в классе. Каждый день она брала домой по книге, и когда на следующий день приносила ее обратно, он точно знал, что она ее прочитала. Точнее сказать – проглотила. Она была жадной до рассказов о дальних странах, о бесстрашных подвигах и приключениях, об известных мужчинах и женщинах: президентах и актерах, родео-чемпионах и балеринах. И особенно ей нравилось читать книги об Англии, потому что, как она гордо объяснила ему, ее дедушка Джордж был англичанином. Она жила в вымышленном мире книг и фильмов, на которые ходила каждую субботу. И Сэм нисколько не винил ее за это. Никто не завидовал жизни Ханичайл Маунтджой Хеннесси.
   Однако сейчас Сэм был вынужден сказать с упреком:
   – Ханичайл Маунтджой, мы не можем тебе позволить такое поведение в школе. Будь добра больше не повышать голоса.
   – Суки, – бросила Ханичайл, вызвав испуганные вздохи девочек и взрыв смеха мальчиков.
   Сэм сделал вид, что не слышит. Ей и без того доставалось от девочек. Она не выглядела так, как они, не одевалась так, как они, не жила так, как они. Ханичайл была неординарной во всем, и Сэм очень надеялся, что она поступит в колледж, тогда как все другие глупые маленькие крольчихи повыходят замуж и нарожают детей, как это сделали их матери.
   – Сегодня я дам тебе дополнительное задание на дом, – сказал строго Сэм. – Ты возьмешь с собой томик стихов Шелли и прочитаешь первые двадцать страниц. Затем выучишь одну из его поэм наизусть. Ты сама можешь выбрать какую, но завтра встанешь перед всем классом и прочитаешь ее. Поняла?
   – Да, сэр. – В голосе Ханичайл чувствовалась радость. Мистер Уотерфорд знал, что она любит поэзию. Его так называемое наказание доставит ей удовольствие. За исключением того, что все мальчики будут глазеть на нее, девочки, прикрыв руками рты, будут шептаться о том, как она выглядит.
   Школа, как и мать, вызывала в Ханичайл противоречивые чувства: любовь и ненависть одновременно. Иногда, когда Роузи была дома, Ханичайл наблюдала, как она сидела на веранде, раскачиваясь взад-вперед и глядя в пространство. Она выглядела такой несчастной и одинокой, что сердце Ханичайл разрывалось от жалости к ней. Она садилась рядом, клала голову матери на колени, желая одного: выгнать из ее души неугомонных демонов, которые изнутри пожирают ее. Так длилось до тех пор, пока «распутство», как называла его Элиза, не повторялось снова, и Роузи исчезала в своем собственном мире, со своими «друзьями».
   В тот год, когда на ранчо Маунтджой начал высыхать источник, будущее Америки не сулило ничего хорошего. В стране разразился кризис, эхом отозвавшийся в Европе и во всем мире.
   Люди, жившие в Маунтджой, никогда не были богатыми – за исключением, конечно, Роузи, но она не была настоящей Маунтджой, – но они никогда не были и бедными. Такого не было со времен Джорджа Маунтджоя, когда он, выиграв в карты две тысячи долларов, приобрел еще больше земли и скота. Сейчас их скот умирал из-за отсутствия воды, и его нельзя было продать на рынке, так как ни у кого не было денег.
   Управляющий ранчо сказал Роузи, что она должна вырыть новый колодец, если хочет, чтобы все они выжили, на что та ответила, что у нее для этого нет денег, так же как и нет денег для рабочих, чтобы они могли ухаживать за умирающей скотиной, так как продать ее было невозможно.
   – Ты хочешь сказать, что потратила все деньги Дэвида Маунтджоя? – спросила потрясенная Элиза. – И все деньги, которые были заработаны после его смерти?
   – Ты знаешь, как в наши дни легко текут деньги, – беспечно ответила Роузи, пуская в воздух колечко дыма и рассматривая свои ногти с ярко-красным маникюром.
   – Значит, эти деньги бесследно исчезли, – огрызнулась Элиза. – На что мы теперь будем жить?
   Она нахмурила свой широкий лоб и сердито поджала губы. Она рассчитывала на эти деньги, чтобы пережить трудное время, которое обязательно приходит, как весенний дождь. Но только в этом году весенних дождей не было.
   – Не будь такой брюзгой, – ответила Роузи. – Ранчо Маунтджой приносит достаточный доход, чтобы содержать такую обидчивую маленькую мисс Ханичайл. Да и твоего мальчика тоже.
   – Никогда не ожидала услышать от тебя такое, Роузи Хеннесси, – сердито ответила Элиза. – О да, ты все еще Роузи Хеннесси, хотя я единственная, кто знает об этом. И я не собираюсь сплетничать на этот счет ради бедного ребенка, у которого нет отца. Однако я не ожидала услышать от тебя такое, хотя ты мне не платишь со дня смерти Дэвида. Мой мальчик работает на ранчо. И перестань упрекать меня, Роузи Хеннесси. Я присматриваю за твоей маленькой девочкой со дня ее рождения. Я веду хозяйство в этом доме. И все бесплатно.
   Оставив Роузи с открытым ртом, Элиза вернулась на кухню и стала сердито греметь кастрюлями, готовя ужин.
   – Скоро здесь не останется ни единого цыпленка, – ворчала она. – Останутся только горчичная трава, крапива да свиные потроха, и то, если нам повезет.
   Однако им как-то удалось протянуть этот год и следующий. Пока. Выжженная солнцем земля трескалась и вскоре превратилась в огромную составную картинку-загадку. Треск был таким сильным, что временами Ханичайл казалось, что земля разверзнется и они окажутся на другой стороне планеты. Каждый день приносил с собой одно и то же: изнуряющую жару, засуху, мертвое голубое небо и перекати-поле, летящее по выжженной пыльной земле.
   Ханичайл ночами лежала в постели, не смыкая глаз и слушая ужасный рев голодной скотины, жаждавшей холодной воды и сочной травы, которой так много было раньше на ранчо Маунтджой. Она слышала завывание горячего ветра в проводах и дальний гудок паровоза, едущего мимо этой захолустной дыры в цивилизацию, где было много воды и никто даже о ней не думал.
   Она заткнула уши, чувствуя себя совершенно потерянной и одинокой.
   – Ты не должен был уходить, папочка, – шептала Ханичайл в темноту. – Ты не должен был покидать нас.
   Собака, такая же длинная и тощая, как она сама, лежала на голом полу рядом с кроватью, высунув от жары язык.
   Услышав рыдания своей хозяйки, она положила лапы на кровать, пытаясь слизнуть ее горючие слезы.
   Вскоре был отменен «сухой закон», и Роузи уехала в Сан-Антонио отпраздновать это событие. Она взяла с собой доллары, вырученные от продажи последнего скота, так как его уже было совсем нечем кормить. Что будет с Томом, Элизой и Ханичайл, ее не интересовало.
   Ханичайл сидела на крыльце, обхватив руками колени, слушала гудок паровоза и думала о том, куда он едет.
   – Тебе бы не хотелось когда-нибудь увидеть Нью-Йорк, Том? – спросила она у своего друга.
   Он стоял, прислонившись к перилам лестницы и глядя в небо. Услышав вопрос, Том посмотрел на Ханичайл.
   – Нет, не хотелось бы. Меня не волнует, увижу ли я когда-нибудь Нью-Йорк. Я всегда хотел жить здесь, на ранчо. Это моя жизнь. Я больше ничего не знаю, да и знать не хочу. Я люблю это место, и у меня разрывается сердце, когда я вижу, как гибнет скотина. Я говорю тебе правду.
   – Этого бы никогда не случилось, если бы был жив мой отец.
   – Даже твой отец не смог бы повлиять на погоду. Он был просто человеком, Ханичайл. Таким же беспомощным, как и мы. Все в руках Божьих.
   – Он бы берег наши деньги, а не тратил их, как моя мать, – сказала Ханичайл. – Он бы пробурил новый колодец, проложил новые трубы, и наша бедная скотина не умерла бы от голода, да и мы бы не были на грани голода...
   – Ты еще пока не голодаешь, мисс! – закричала из кухни Элиза. – Ужин уже почти готов, так что мойте руки и садитесь за стол.
   Втроем они ужинали молча. Том смотрел в тарелку с пустым супом, избегая взгляда матери, и думал о том, что будет с ранчо. Оно было на грани вымирания. «От него ничего не осталось, кроме этого старого дома, хозяйственных построек и кое-какой техники, – с горечью думал он. – Здесь уже нет для меня работы, кроме ухода за двумя лошадьми и заботы о Ханичайл».
   Том скосил глаза на девочку. Она смотрела в тарелку, но он знал, что она не видит в ней супа. У нее был пустой взгляд, какой бывал всегда, когда она думала об отце. С волосами, зачесанными назад и сплетенными в тугую золотистую косу, с потерянным взглядом голубых глаз она, по его мнению, казалась старше своих двенадцати лет.
   «Детство уходит от нее, – думал Том с печалью. – А то, что от него осталось, быстро испарится с такой мамашей, как у нее. Роузи не имела права тратить деньги, не думая о дочери. Что теперь с ней будет?»
   Не в силах есть, Том отложил ложку. Мать вопросительно посмотрела на него, но ничего не сказала. Да и зачем было говорить, когда она знала, о чем он думает. О том же, о чем думала она сама: нет травы, нет воды, нет скотины – и нет денег. Что они теперь будут делать?
   Элиза вырастила сына одна. Жизнь ее была трудной, но она не боялась тяжелой работы и бедности, которую слишком хорошо помнила; бедности, опустошающей душу, когда нет работы, когда не знаешь, где достать кусок хлеба, когда хозяин выгоняет тебя с насиженного места. Все это было до того, как Дэвид Маунтджой нанял ее в домоправительницы. И вот сейчас, из-за Роузи, она снова испытывает страшную бедность.
   – Ты должна была заставить Роузи выплатить тебе жалованье, – сказала сердито Ханичайл. – Единственное, что она умеет, так это тратить деньги. И тратит их на всякий вздор: меха, украшения, туалеты и прочую ерунду.