Страница:
— Барина кокнули. Проходите, пожалуйста.
— А ты кто будешь?
— Ихний лакей, ваше благородие. Данке шен?
Майор отпихнул лакея и прошел в квартиру. По коридорам, по многочисленным комнатам (он насчитал штук шесть-семь) сновали люди, в основном, как он понял, гробокопатели с телевидения и из газет, в большинстве, правда, они все столпились в гостиной, где на скорую руку накрыли столы. Он тоже приткнулся тут ненадолго, послушал о чем говорят. Говорили о политике: курс доллара, сальные анекдоты, акции Газпрома, приближение, слава Господу, НАТО к границам, беснование коммуняк где-то на окраинах и прочая чепуха. Майор, пользуясь случаем, наспех сжевал пару бутербродов с осетриной. Потянувшись за бутылкой "Хванчкары", задел локтем сухопарую девицу, пожиравшую с бумажной тарелки крабовый салат. Извинившись, с удивлением обнаружил, что перед ним Инесса Ватутина, ведущая популярной передачи "Желанная встреча". Машинально пробормотал:
— Наш-то, кажется, отвстречался.
Давясь салатом, девица трагически закатила глаза под лоб.
— Ужасная утрата, о да, ужасная! Непоправимая!
— Ужасней не бывает, — согласился майор. — Осиротел народ.
— Вы, простите, из какой организации? — взгляд у теледивы цепкий, пристрелянный.
— Не из какой. Я сам по себе. Кореш Ленькин.
Он поинтересовался, где найти супругу покойного Леонида. Инесса подсказала: вторая дверь по коридору налево, там она страдает.
Катерина Васильевна возлежала на высокой кровати под турецким балдахином, вокруг суетились двое грузных мужчин с озабоченными лицами, один, по-видимому, врач: на нем белый халат. У Катерины Васильевны было бледное, одутловатое лицо со слегка выпученными, как при базедовой болезни, глазами. Она зябко куталась в пушистый халат, расписанный алыми драконами. В углу пожилой дядька играл в шахматы с белокурой девочкой лет пяти.
— Позвольте выразить, — обратился Сергей Петрович к несчастной вдове. — Это наше всеобщее горе...
— Ах, оставьте!.. — женщина нервно взмахнула широким рукавом. — Кто вы? Что вам надо?
— Я из спецгруппы, — неопределенно представился Сергей Петрович. — Всего один вопрос, если разрешите?
— Уже спрашивали. Я ничего не знаю. Ровным счетом ничего. Можете вы в это поверить?
— Да что вы в самом деле, — возмутился мужчина в белом халате. — Прямо стая коршунов налетела.
— Только одно, — повторил Сергей Петрович. — Екатерина Васильевна, не заметили вы чего-нибудь странного в поведении мужа? За последние дни?
— Вы про что?
— Какие-нибудь новые люди вокруг него. Неожиданные звонки, поступки.
— А вы не заметили, — спросила женщина тихо, — что весь воздух в этом городе пропитан убийством?
— Заметил, конечно. Но за каждым отдельным преступлением, поверьте, обязательно стоит конкретное лицо.
— Пожалуйста, оставьте меня! — женщина туже запахнулась в халат, словно надеясь отгородиться от досужего любопытства, но по ее блеклому убегающему взгляду майор видел, им есть о чем поговорить. Она скрывала что-то важное, изображая скорбь. Но то, что скрывала, она не откроет ему ни при какой погоде, разве что под пыткой. Это было так же очевидно, как и то, что все прежние методы дознания нынче никуда не годились. В одном она была безусловно права: не только воздух, даже асфальт в Москве насквозь провонял трупом.
Пожилой мужчина, который играл с девочкой в шахматы, поднялся, подошел к Сергею Петровичу и доверительно взял его под руку.
— Тебе же, милок, человеческим языком сказано: катись отсюда.
Рука у дядьки была как железные клещи.
— Я на службе, — предупредил майор. — Имею право расследовать.
— Зайдешь в другой раз, когда пыль осядет.
Сергей Петрович попрощался с Катериной Васильевной, выразив ей глубокое сочувствие и пообещав найти негодяев, замахнувшихся на народного трибуна.
Железнорукого богатыря попросил выйти на минутку.
— Выйду, — согласился тот. — Меня не убудет.
Присели на стулья в коридоре, возле мраморного столика с телефонным аппаратом.
— Ты кто? — спросил Сергей Петрович.
— Да я-то никто. К дочурке ихней приставлен... Но ты, братец, напрасно здесь шныряешь, все одно ничего не унюхаешь.
— Почему?
— Не понимаешь? Не ихнего ты поля ягода.
— Тебя как кличут, всезнайка?
— Григорием батюшка с матушкой нарекли. По отечеству Данилович.
— От Хозяина давно?
— Ишь ты, ментяра!... — приятно улыбнулся мужик, желтоватые лучики брызнули на щеки. — Глазенки-то вострые... Давно, братец, забыл, когда хаживал.
Тебе-то на что?
— Растолкуй загадку, Данилович. Как же это тебе, ходоку, Шахов любимую дочурку доверил?
Дядек заскорузлой пятерней пригладил редкий чубчик, разговор ему явно нравился.
— Выдал ты себя, братец, этим вопросом. По анкеткам об людях судишь. Шахов, вечная ему память, поглубже в нутро глядел.
— Подскажи, кто его закопал?
— Не моего ума дело.
— Так уж не твоего? Девочку любишь, они ведь и за ней могут прийти. Нелюдь покрываешь?
Григорий Данилович просек взглядом пустой коридор. Помедлил секунду.
— Верно, служба. Нелюдь свирепствует и правит бал.
Такие времена наступили. Нам не справиться.
— И все же, — сказал майор. — Кто Шахова замочил?
— Катерину попытай. А еще лучше папаню министерского. Если, конечно, они с тобой говорить пожелают.
— Намек понял. Значит, была тревога?
— Краем уха слыхал третьего дня... Хозяйка упреждала Леню по телефону... Кто-то его подцепил на поводок, но кто, чего — подсказать не могу.
— А если подумать?
— Думай не думай... Не продашь, сыскарь?
— Век воли не видать, Григорий Данилович!
— Мелькнула одна фамилия незнакомая — Самарин.
Кто, откуда, какая кликуха — ничего не знаю.
Майор дал ему бумажку с телефоном.
— Если чего еще мелькнет, позвони, пожалуйста.
До захода к Екатерине Васильевне, еще в гостиной, когда осетрину жевал, майор заметил, что за ним утянулся сморчок в вельветовом пиджаке, и сейчас, пока беседовали с Григорием, пару раз высовывалась лохматая башка из дальней двери.
— Кто такой, не знаешь? — спросил у Григория.
— Первый раз вижу. Их сегодня вон сколь набилось, разной швали. Халявой запахло, разве остановишь.
Сморчка Сергей Петрович прижучил на выходе из квартиры, резко развернулся и поймал растерявшегося "вельвета" за шкирку. Задвинул в кладовку, загородил спиной от коридора. Передавил горловой канал "замком" из четырех пальцев.
— Шпионишь? — прошипел майор. — На кого? Говори быстро, придушу!
Ослабил зажим, "вельвет" икнул, но молчал. Он не был испуган.
— Я не шучу, — Сергей Петрович подкрепил угрозу, прижав шпиону коленом мошонку.
— Ой! — пискнул мозгляк.
— Вот тебе и "ой!" Еще минута — и каюк. Тороплюсь. Без баб останешься на всю жизнь.
Он напустил на себя такую ярость, что поверил в собственные слова. Поверил и вельветовый, но отреагировал как-то чудно, если учесть его комплекцию и положение.
— Не посмеешь, дурак! — огрызнулся.
— Почему не посмею? — удивился майор.
— Никита из-под земли достанет.
— Это другое дело, — Сергей Петрович отпустил заморыша и поправил ему галстук. — Так бы сразу и сказал. Кто такой Никита?
— Скоро узнаешь.
— Все, свободен! Но больше за мной не ходи, зашибу. Никите поклон.
С ливрейным лакеем попрощались по-братски, на его грустное "данке шен", майор с достоинством ответил: "Гитлер капут!"
Из своей старенькой "шестехи" по сотовому дозвонился до Гурко. Доложил обстановку, поделился информацией, но признался, что пока шарит вслепую.
Никакого просвета. И вообще все, чем они сейчас занимаются, напоминает игру: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
— Самарин? — переспросил Гурко. — Подожди минутку, не отключайся.
Майор закурил, ждал, пока Гурко советовался со своим домашним компьютером, который по информационному банку мало чем уступал конторскому. Гурко — это прежде всего голова.
— Так, так, — озадаченно отозвался Олег:
— Самарин — есть такой. Пенсионер-теневик с богатым прошлым. Загвоздка в том, что все это прошлое, вплоть до девяносто пятого года, подчищено, стерто. Черная дыра.
— Где стерто, у тебя?
— Если бы только... На центральном компьютере.
— Не может быть!
— Не может, а стерто.
— Звони, порадуй деда.
— Да уж... Ты куда сейчас?
— На Сивцев Вражек. Там у Шахова запасное лежбище.
— Теперь торопиться некуда. Может, заскочишь?
У Ирины плов в духовке.
— Сегодня вряд ли... Вечером у меня свидание с прекрасной дамой.
— Поосторожнее, Сережа. Чего-то паленым запахло.
— Есть немного, чувствую...
Квартира на Сивцевом Вражке была опечатана.
Постарались коллеги. Но не печать его смущала, а бронебойная дверь. Такую дверь отмычкой не возьмешь.
Второй этаж пятиэтажного особняка, с крыши не спрыгнешь, да и некуда спрыгивать: окна квартиры, как он разглядел, забраны металлическими решетками.
Естественно, этим людям, новым заступникам нашим, есть что запирать. Так и получается, что они обыкновенно теряют голову прежде, чем свое добро.
Сергей Петрович отправился искать человека с ключами. В этом доме, скупленном под корень не только соотечественниками, но и "зарубежными инвесторами", такой человек должен быть, потому что рано или поздно в нем обязательно возникнет нужда. Кто про это не знает, тот в подобных домах и не живет.
Порасспросив кое-кого во дворе (двух старушек и пожилого водилу, пытающегося по старинке заползти под днище приземистого "мерса"), он выяснил, что нужный ему человек проживает в дворницкой и зовут его Старик Хоттабыч. Ни на какое другое имя тот якобы не откликается.
Старика Хоттабыча майор застал за хорошим делом: в полуподвальной конуре при свете тускло мерцающей лампочки, болтающейся на голом проводе, за дощатым столом он разливал по бутылкам мутную жидкость из огромной стеклянной посудины — литров десять, не меньше. Одет в рабочий комбинезон и на вид ему можно было дать неполных сто лет, С посудиной, в которой торчала большая пластмассовая воронка, он управлялся без видимых усилий. С минуту майор молча любовался сценой, от которой веяло чем-то родным, полузабытым, потом откашлялся и подал голос:
— При таком занятии дверь лучше бы запирать, а, дяденька?
Старик проследил, чтобы жидкость наполнила бутылку до горловой отметки, заткнул ее бумажной пробкой, и только после этого оборотился к незваному гостю.
— Запирать, говоришь? А зачем? У меня тайн от людей нету. Сидай, коли пришел.
Глаз у старика пронзительный и молодой, несколько черных волосиков на аккуратной блестящей тыковке делали его похожим на добродушного домового. Сергей Петрович присел на шаткий табурет, принюхался.
— Самогон?
— Да уж не ряженка... Хочешь, налью? Пробы сымешь?
— Почему нет. На дворе оттепель. Самое время освежиться.
Как по волшебству, на столе засветились два замусоленных стакана зеленого литья и тарелка с кургузым соленым огурцом. Старик не обидел ни себя, ни гостя: налил до краев.
Выпили, задымили. Старик полюбопытствовал:
— Почему не до дна? Крепкая?
— За баранкой я, — Сергей Петрович уже понял, что с замечательным стариком хитрить не следует. — Дело к тебе деликатное, но не бесплатное. Десятую квартиру знаешь?
Дед почесал бороду ножом, которым разрезал огурец.
— Лени Шахова апартаменты, которому тыкву срубили.
— Точно. Надобно туда попасть. Поможешь?
— Вскрытие опечатанного жилища в отсутствие властей. Статья сто восьмая прим. Опасно, товарищ. Тебе зачем?
Майор порылся в карманах, достал подходящее удостоверение.
— Я частный сыщик. Слыхал про таких? Веду расследование в интересах супруги покойного.
Хоттабыч раскрыл темно-красную ксиву. Сверил фотку. Зрение, как и слух, у него были отменные.
— У Лени жен много. Ты от Лизки, что ли?
— От Катерины Васильевны.
— Ага, — в задумчивости старик заново наполнил стаканы. Чтобы его поторопить, Сергей Петрович веско произнес:
— Двести тысяч. Наличными.
— Не-ет, — сказал старик. — За такие бабки я и с кровати не слезу. Ты что, парень? Риск без навару — это как рыба без чешуи.
— Сколько же ты хочешь?
— Тебе срочно?
— Прямо сейчас и пойдем.
— Тогда давай по маленькой.
Маленькая у него оказалась опять полный стакан. Сергей Петрович вежливо пригубил. Похрустев огурцом и обтерев усы, старик начал загибать пальцы.
— Значит так. Одна ходка — стольник. Надбавка за второй этаж — стольник. Плюс за каждую минуту пребывания — еще по стольнику. Плюс за шухер — опять стольник. Вот сам и считай, если ты частный сыщик.
— Сколько же это выходит?
— Уж не меньше пол-лимона.
Сергей Петрович сделал вид, что от непомерности суммы у него отвалилась челюсть, но ответил твердо:
— Грабь, дед, согласен. Пошли...
Печать майор сковырнул, рассчитывая при уходе прилепить ее на прежнее место, а с дверью Хоттабыч справился мигом. Из пяти замков она была замкнута только на один, который отпирался длинным плоским ключом, похожим на зубной крючок. Старик остался ждать на лестничной клетке, куда выходила еще одна квартира с противоположной стороны.
У Шахова в логове майор пробыл около получаса.
Он ни на что определенное не рассчитывал, тем более, что до него здесь основательно порыскали. Работали профессионалы, аккуратно, не устраивая погрома, почти не оставляя следов. Разве что ящики в письменном столе в кабинете были взломаны да в ванной комнате в спешке не закрепили зеркало: так оно и болталось на одном гвозде. Те, кто побывал здесь до него, в общем-то облегчили ему задачу. Минут десять майор безмятежно отдыхал в кожаном кресле посреди кабинета, курил, любуясь лепниной карнизов и богатой меблировкой. Атмосфера квартиры многое рассказала ему о погибшем хозяине. Леонид Шахов был из тех двуликих людей, кто на миру шумен и азартен, но отсиживаться предпочитает в глухой норе, куда не долетают звуки жизни. Теперь он достиг идеального убежища, но, возможно, разочарован тем, что не имеет обратного хода.
Майор поднялся и подошел к письменному столу.
Один раз он уже покопался в ящиках, но не обнаружил ничего, заслуживающего внимания: если что и было, то сплыло. И все же, пока курил, его не покидало ощущение, что недоглядел. Его вело почти собачье чутье, пробуждавшееся в нем именно в минуты полной расслабленности. Гурко как-то объяснил другу, что никакой мистики в этом нет, стыдиться тут нечего, это элементарные явления экстрасенсорики, и человек, владеющий даром постижения невидимого, отличается от человека, лишенного такой способности, не больше чем плотник от столяра.
Не рассуждая, не гадая, майор сунул руку во второй ящик слева — и не ошибся. В боковую стенку был встроен тайник-пенальчик, и те, кто копался в столе до него, не обнаружили его лишь потому, что он был слишком очевиден. Даже одна из досочек отогнута, словно ее повело на разлом. Сергей Петрович извлек из тайника две миниатюрных вещицы: альбом с фотографиями (в полладони), обшитый сафьяном, и блокнотик с золотой застежкой-пуговицей. Слишком важная находка, чтобы разглядывать ее наспех, но Сергей Петрович все же пролистал и то, и другое. На веленевых разворотах альбома было закреплено по одной фотографии — общим числом десять; в блокноте на нескольких страничках закорючки, буквы и значки шифрованного текста.
Это для Гурко — он головастый. На фотографиях Сергей Петрович задержался подольше: все они были фривольного содержания и изображали половой акт, но в разных позициях. Партнерши — юные пухленькие телочки — менялись, их майор насчитал три штуки, но игрун-самец везде присутствовал один и тот же: пожилой мужчина в сверкающих подтяжках и с прической "джентльмен в сауне". Сергей Петрович сразу признал в нем тестя Шахова, влиятельного члена самого демократического правительства в мире.
Довольный, упрятал добычу в карман и покинул квартиру. Старик Хоттабыч поджидал на лестничной клетке, напоминая привидение, проступившее из стены.
— Ты бы еще там вздремнул, — пробурчал угрюмо. — А меня бы застукали, как сообщника. Такого уговора не было, чтобы стоять на бессрочном посту;
Сергей Петрович прилепил на место печать, взял старика под руку и вывел на двор. Отсчитал пять стотысячных бумажек.
— За деньги свободу не купишь, — вторично укорил старик.
— Но с хорошими деньгами не скоро сядешь, — утешил майор.
Из машины дозвонился до Гурко. Похвастался находкой. Гурко сказал:
— Давай ко мне. Надо кое-что обсудить. Я тут навел справки, пока ты бездельничал. Похоже, этот Самарин самая крупная рыба, какая нам попадалась.
Майор взглянул на часы. Половина девятого, а он обещал заехать в "Лензолото" ровно в восемь. Неучтиво, не по-рыцарски. Он решил, что ничего не изменится, если Гурко подождет до утра. На путаные объяснения Олег холодно заметил:
— Я тоже когда-то был молодым, Серж. Но не помню, чтобы из-за бабы терял разум.
— Это не баба, Олег, это свидетельница. Что-то мне подсказывает, очень важная свидетельница.
Гурко обозвал его взбесившимся самцом и отключился. Тут же майор перезвонил свидетельнице.
— Нинель, не сердитесь!.. Пока я бегал за цветами, какой-то шпаненок проколол колесо. Починяю и еду немедленно.
— Вы пьяны, Сергей?
— Ни в коем случае.
— Хорошо, жду еще пятнадцать минут. Охранник пропустит, я предупрежу.
— Может быть, спуститесь на улицу?
— Боже мой, с кем я разговариваю!
Он уложился минут в тринадцать. Редкие гаишники провожали его озадаченными взглядами, но не задерживали: со старой "шестехи" какой навар. Майор спешил не только потому, что дама заждалась, была и другая причина. Он вдруг вспомнил сморчка, которого прижал на квартире Шахова. Вот прокол так прокол.
Сморчок был без сомнения профессиональным топтуном, а среди них невзрачная внешность — все равно что добавка к зарплате. Но суть не в этом. Топтун не смог бы его "вычислить" в толпе халявщиков, безусловно утянулся за ним от "Лензолота", а он, самоуверенный болван, не заметил слежки. И легко, будто затмение нашло, пропустил мимо ушей имя Никиты, которое всуе упомянул топтун. Но ведь Никита... Не дай Господи, если это окажется именно тот! Четырехгодичной давности дело о расчлененке, таинственный убийца уходит клязменской поймой, оставив в дураках целую поисковую роту, оснащенную вертолетом и сворой собак. Кошмарное дело, переданное на контроль особому отделу. Впоследствии оно заглохло, отодвинулось в тень других, еще более кошмарных дел, заслонилось разгромом самих органов дознания, но в памяти осело — Никита, Никита, — мифическая личность, неуловимый маньяк, не оставляющий следов, при упоминании о котором самые строптивые и влиятельные фигуранты-подследственные бледнели и замыкались в себе, словно им сулили встречу с Антихристом. И все это значило...
Охранник пропустил его сразу, едва он назвался и козырнул какой-то бумажкой. Сергей Петрович одним махом, минуя лифт, взлетел на третий этаж. К кабинету Леонидовой по пустому коридору подходил крадучись, как по охотничьей тропе. Пожалел, что безоружный, но седьмое чувство подсказывало, что стрелять бы все равно не пришлось.
Он, конечно, опоздал. В шикарном кабинете все оставалось в том же виде, как и несколько часов назад — мебель, шторы, картины на стенах, кожа и сандаловое дерево, — кроме хозяйки. Ее было трудно сразу узнать. Она раздвоилась. Крупное, задрапированное пестрой тканью туловище вольно раскинулось на письменном столе, а растрепанная голова подкатилась почти к дверям и глядела на майора с пола залитыми кровью глазами.
Сергей Петрович был не из слабонервных, нагляделся в жизни достаточно, чтобы не вздрагивать при виде обезображенного трупа, но ему не понравилось, что Леонидову убили, и не понравился способ, каким это проделали. Убийца действовал чересчур хладнокровно, уверенно и нагло.
Пятясь задом, он покинул кабинет и спустился к охраннику. Это был мужчина средних лет, крепкого сложения, с ясным, простым лицом человека, который давным-давно никуда не спешит. Через плечо перекинут автомат Калашникова, на поясе — десантный нож в чехле. Под серой курткой застиранный тельник.
На шее серебряная цепочка с каким-то медальоном.
Весь облик выдавал в нем собрата, офицера спецназа, другое дело, что по нынешним временам никогда нельзя знать, на чьей стороне собрат.
— Скажи, земеля, — обратился к нему Литовцев, — сразу после меня кто-нибудь уходил? Вот только что.
— Разминулся с кем-то?
— Похоже, что так.
— Двое вышли. Ты их не догонишь. В джипе отчалили.
— Как выглядели, можешь описать? Ваши сотрудники или чужаки?
— Тебе зачем?
— Видишь ли, они, скорее всего, убили Леонидову.
— Нинель Григорьевну убили?
— Ну да. Голову ей отхрумкали.
Не сводя с него глаз и передвинув автомат так, что ствол уперся Сергею Петровичу в пузо, охранник снял трубку черного аппарата, висевшего на стене и отдал какие-то быстрые указания. В ту же секунду здание разорвалось от гулкого рева сирены, топота ног, команд и хлопанил дверей. Объявлять тревогу в "Лензолоте", по-видимому, умели.
— Вам придется задержаться, — предупредил охранник.
— Да уж чувствую, — сказал майор.
Глава 11
— А ты кто будешь?
— Ихний лакей, ваше благородие. Данке шен?
Майор отпихнул лакея и прошел в квартиру. По коридорам, по многочисленным комнатам (он насчитал штук шесть-семь) сновали люди, в основном, как он понял, гробокопатели с телевидения и из газет, в большинстве, правда, они все столпились в гостиной, где на скорую руку накрыли столы. Он тоже приткнулся тут ненадолго, послушал о чем говорят. Говорили о политике: курс доллара, сальные анекдоты, акции Газпрома, приближение, слава Господу, НАТО к границам, беснование коммуняк где-то на окраинах и прочая чепуха. Майор, пользуясь случаем, наспех сжевал пару бутербродов с осетриной. Потянувшись за бутылкой "Хванчкары", задел локтем сухопарую девицу, пожиравшую с бумажной тарелки крабовый салат. Извинившись, с удивлением обнаружил, что перед ним Инесса Ватутина, ведущая популярной передачи "Желанная встреча". Машинально пробормотал:
— Наш-то, кажется, отвстречался.
Давясь салатом, девица трагически закатила глаза под лоб.
— Ужасная утрата, о да, ужасная! Непоправимая!
— Ужасней не бывает, — согласился майор. — Осиротел народ.
— Вы, простите, из какой организации? — взгляд у теледивы цепкий, пристрелянный.
— Не из какой. Я сам по себе. Кореш Ленькин.
Он поинтересовался, где найти супругу покойного Леонида. Инесса подсказала: вторая дверь по коридору налево, там она страдает.
Катерина Васильевна возлежала на высокой кровати под турецким балдахином, вокруг суетились двое грузных мужчин с озабоченными лицами, один, по-видимому, врач: на нем белый халат. У Катерины Васильевны было бледное, одутловатое лицо со слегка выпученными, как при базедовой болезни, глазами. Она зябко куталась в пушистый халат, расписанный алыми драконами. В углу пожилой дядька играл в шахматы с белокурой девочкой лет пяти.
— Позвольте выразить, — обратился Сергей Петрович к несчастной вдове. — Это наше всеобщее горе...
— Ах, оставьте!.. — женщина нервно взмахнула широким рукавом. — Кто вы? Что вам надо?
— Я из спецгруппы, — неопределенно представился Сергей Петрович. — Всего один вопрос, если разрешите?
— Уже спрашивали. Я ничего не знаю. Ровным счетом ничего. Можете вы в это поверить?
— Да что вы в самом деле, — возмутился мужчина в белом халате. — Прямо стая коршунов налетела.
— Только одно, — повторил Сергей Петрович. — Екатерина Васильевна, не заметили вы чего-нибудь странного в поведении мужа? За последние дни?
— Вы про что?
— Какие-нибудь новые люди вокруг него. Неожиданные звонки, поступки.
— А вы не заметили, — спросила женщина тихо, — что весь воздух в этом городе пропитан убийством?
— Заметил, конечно. Но за каждым отдельным преступлением, поверьте, обязательно стоит конкретное лицо.
— Пожалуйста, оставьте меня! — женщина туже запахнулась в халат, словно надеясь отгородиться от досужего любопытства, но по ее блеклому убегающему взгляду майор видел, им есть о чем поговорить. Она скрывала что-то важное, изображая скорбь. Но то, что скрывала, она не откроет ему ни при какой погоде, разве что под пыткой. Это было так же очевидно, как и то, что все прежние методы дознания нынче никуда не годились. В одном она была безусловно права: не только воздух, даже асфальт в Москве насквозь провонял трупом.
Пожилой мужчина, который играл с девочкой в шахматы, поднялся, подошел к Сергею Петровичу и доверительно взял его под руку.
— Тебе же, милок, человеческим языком сказано: катись отсюда.
Рука у дядьки была как железные клещи.
— Я на службе, — предупредил майор. — Имею право расследовать.
— Зайдешь в другой раз, когда пыль осядет.
Сергей Петрович попрощался с Катериной Васильевной, выразив ей глубокое сочувствие и пообещав найти негодяев, замахнувшихся на народного трибуна.
Железнорукого богатыря попросил выйти на минутку.
— Выйду, — согласился тот. — Меня не убудет.
Присели на стулья в коридоре, возле мраморного столика с телефонным аппаратом.
— Ты кто? — спросил Сергей Петрович.
— Да я-то никто. К дочурке ихней приставлен... Но ты, братец, напрасно здесь шныряешь, все одно ничего не унюхаешь.
— Почему?
— Не понимаешь? Не ихнего ты поля ягода.
— Тебя как кличут, всезнайка?
— Григорием батюшка с матушкой нарекли. По отечеству Данилович.
— От Хозяина давно?
— Ишь ты, ментяра!... — приятно улыбнулся мужик, желтоватые лучики брызнули на щеки. — Глазенки-то вострые... Давно, братец, забыл, когда хаживал.
Тебе-то на что?
— Растолкуй загадку, Данилович. Как же это тебе, ходоку, Шахов любимую дочурку доверил?
Дядек заскорузлой пятерней пригладил редкий чубчик, разговор ему явно нравился.
— Выдал ты себя, братец, этим вопросом. По анкеткам об людях судишь. Шахов, вечная ему память, поглубже в нутро глядел.
— Подскажи, кто его закопал?
— Не моего ума дело.
— Так уж не твоего? Девочку любишь, они ведь и за ней могут прийти. Нелюдь покрываешь?
Григорий Данилович просек взглядом пустой коридор. Помедлил секунду.
— Верно, служба. Нелюдь свирепствует и правит бал.
Такие времена наступили. Нам не справиться.
— И все же, — сказал майор. — Кто Шахова замочил?
— Катерину попытай. А еще лучше папаню министерского. Если, конечно, они с тобой говорить пожелают.
— Намек понял. Значит, была тревога?
— Краем уха слыхал третьего дня... Хозяйка упреждала Леню по телефону... Кто-то его подцепил на поводок, но кто, чего — подсказать не могу.
— А если подумать?
— Думай не думай... Не продашь, сыскарь?
— Век воли не видать, Григорий Данилович!
— Мелькнула одна фамилия незнакомая — Самарин.
Кто, откуда, какая кликуха — ничего не знаю.
Майор дал ему бумажку с телефоном.
— Если чего еще мелькнет, позвони, пожалуйста.
До захода к Екатерине Васильевне, еще в гостиной, когда осетрину жевал, майор заметил, что за ним утянулся сморчок в вельветовом пиджаке, и сейчас, пока беседовали с Григорием, пару раз высовывалась лохматая башка из дальней двери.
— Кто такой, не знаешь? — спросил у Григория.
— Первый раз вижу. Их сегодня вон сколь набилось, разной швали. Халявой запахло, разве остановишь.
Сморчка Сергей Петрович прижучил на выходе из квартиры, резко развернулся и поймал растерявшегося "вельвета" за шкирку. Задвинул в кладовку, загородил спиной от коридора. Передавил горловой канал "замком" из четырех пальцев.
— Шпионишь? — прошипел майор. — На кого? Говори быстро, придушу!
Ослабил зажим, "вельвет" икнул, но молчал. Он не был испуган.
— Я не шучу, — Сергей Петрович подкрепил угрозу, прижав шпиону коленом мошонку.
— Ой! — пискнул мозгляк.
— Вот тебе и "ой!" Еще минута — и каюк. Тороплюсь. Без баб останешься на всю жизнь.
Он напустил на себя такую ярость, что поверил в собственные слова. Поверил и вельветовый, но отреагировал как-то чудно, если учесть его комплекцию и положение.
— Не посмеешь, дурак! — огрызнулся.
— Почему не посмею? — удивился майор.
— Никита из-под земли достанет.
— Это другое дело, — Сергей Петрович отпустил заморыша и поправил ему галстук. — Так бы сразу и сказал. Кто такой Никита?
— Скоро узнаешь.
— Все, свободен! Но больше за мной не ходи, зашибу. Никите поклон.
С ливрейным лакеем попрощались по-братски, на его грустное "данке шен", майор с достоинством ответил: "Гитлер капут!"
Из своей старенькой "шестехи" по сотовому дозвонился до Гурко. Доложил обстановку, поделился информацией, но признался, что пока шарит вслепую.
Никакого просвета. И вообще все, чем они сейчас занимаются, напоминает игру: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
— Самарин? — переспросил Гурко. — Подожди минутку, не отключайся.
Майор закурил, ждал, пока Гурко советовался со своим домашним компьютером, который по информационному банку мало чем уступал конторскому. Гурко — это прежде всего голова.
— Так, так, — озадаченно отозвался Олег:
— Самарин — есть такой. Пенсионер-теневик с богатым прошлым. Загвоздка в том, что все это прошлое, вплоть до девяносто пятого года, подчищено, стерто. Черная дыра.
— Где стерто, у тебя?
— Если бы только... На центральном компьютере.
— Не может быть!
— Не может, а стерто.
— Звони, порадуй деда.
— Да уж... Ты куда сейчас?
— На Сивцев Вражек. Там у Шахова запасное лежбище.
— Теперь торопиться некуда. Может, заскочишь?
У Ирины плов в духовке.
— Сегодня вряд ли... Вечером у меня свидание с прекрасной дамой.
— Поосторожнее, Сережа. Чего-то паленым запахло.
— Есть немного, чувствую...
Квартира на Сивцевом Вражке была опечатана.
Постарались коллеги. Но не печать его смущала, а бронебойная дверь. Такую дверь отмычкой не возьмешь.
Второй этаж пятиэтажного особняка, с крыши не спрыгнешь, да и некуда спрыгивать: окна квартиры, как он разглядел, забраны металлическими решетками.
Естественно, этим людям, новым заступникам нашим, есть что запирать. Так и получается, что они обыкновенно теряют голову прежде, чем свое добро.
Сергей Петрович отправился искать человека с ключами. В этом доме, скупленном под корень не только соотечественниками, но и "зарубежными инвесторами", такой человек должен быть, потому что рано или поздно в нем обязательно возникнет нужда. Кто про это не знает, тот в подобных домах и не живет.
Порасспросив кое-кого во дворе (двух старушек и пожилого водилу, пытающегося по старинке заползти под днище приземистого "мерса"), он выяснил, что нужный ему человек проживает в дворницкой и зовут его Старик Хоттабыч. Ни на какое другое имя тот якобы не откликается.
Старика Хоттабыча майор застал за хорошим делом: в полуподвальной конуре при свете тускло мерцающей лампочки, болтающейся на голом проводе, за дощатым столом он разливал по бутылкам мутную жидкость из огромной стеклянной посудины — литров десять, не меньше. Одет в рабочий комбинезон и на вид ему можно было дать неполных сто лет, С посудиной, в которой торчала большая пластмассовая воронка, он управлялся без видимых усилий. С минуту майор молча любовался сценой, от которой веяло чем-то родным, полузабытым, потом откашлялся и подал голос:
— При таком занятии дверь лучше бы запирать, а, дяденька?
Старик проследил, чтобы жидкость наполнила бутылку до горловой отметки, заткнул ее бумажной пробкой, и только после этого оборотился к незваному гостю.
— Запирать, говоришь? А зачем? У меня тайн от людей нету. Сидай, коли пришел.
Глаз у старика пронзительный и молодой, несколько черных волосиков на аккуратной блестящей тыковке делали его похожим на добродушного домового. Сергей Петрович присел на шаткий табурет, принюхался.
— Самогон?
— Да уж не ряженка... Хочешь, налью? Пробы сымешь?
— Почему нет. На дворе оттепель. Самое время освежиться.
Как по волшебству, на столе засветились два замусоленных стакана зеленого литья и тарелка с кургузым соленым огурцом. Старик не обидел ни себя, ни гостя: налил до краев.
Выпили, задымили. Старик полюбопытствовал:
— Почему не до дна? Крепкая?
— За баранкой я, — Сергей Петрович уже понял, что с замечательным стариком хитрить не следует. — Дело к тебе деликатное, но не бесплатное. Десятую квартиру знаешь?
Дед почесал бороду ножом, которым разрезал огурец.
— Лени Шахова апартаменты, которому тыкву срубили.
— Точно. Надобно туда попасть. Поможешь?
— Вскрытие опечатанного жилища в отсутствие властей. Статья сто восьмая прим. Опасно, товарищ. Тебе зачем?
Майор порылся в карманах, достал подходящее удостоверение.
— Я частный сыщик. Слыхал про таких? Веду расследование в интересах супруги покойного.
Хоттабыч раскрыл темно-красную ксиву. Сверил фотку. Зрение, как и слух, у него были отменные.
— У Лени жен много. Ты от Лизки, что ли?
— От Катерины Васильевны.
— Ага, — в задумчивости старик заново наполнил стаканы. Чтобы его поторопить, Сергей Петрович веско произнес:
— Двести тысяч. Наличными.
— Не-ет, — сказал старик. — За такие бабки я и с кровати не слезу. Ты что, парень? Риск без навару — это как рыба без чешуи.
— Сколько же ты хочешь?
— Тебе срочно?
— Прямо сейчас и пойдем.
— Тогда давай по маленькой.
Маленькая у него оказалась опять полный стакан. Сергей Петрович вежливо пригубил. Похрустев огурцом и обтерев усы, старик начал загибать пальцы.
— Значит так. Одна ходка — стольник. Надбавка за второй этаж — стольник. Плюс за каждую минуту пребывания — еще по стольнику. Плюс за шухер — опять стольник. Вот сам и считай, если ты частный сыщик.
— Сколько же это выходит?
— Уж не меньше пол-лимона.
Сергей Петрович сделал вид, что от непомерности суммы у него отвалилась челюсть, но ответил твердо:
— Грабь, дед, согласен. Пошли...
Печать майор сковырнул, рассчитывая при уходе прилепить ее на прежнее место, а с дверью Хоттабыч справился мигом. Из пяти замков она была замкнута только на один, который отпирался длинным плоским ключом, похожим на зубной крючок. Старик остался ждать на лестничной клетке, куда выходила еще одна квартира с противоположной стороны.
У Шахова в логове майор пробыл около получаса.
Он ни на что определенное не рассчитывал, тем более, что до него здесь основательно порыскали. Работали профессионалы, аккуратно, не устраивая погрома, почти не оставляя следов. Разве что ящики в письменном столе в кабинете были взломаны да в ванной комнате в спешке не закрепили зеркало: так оно и болталось на одном гвозде. Те, кто побывал здесь до него, в общем-то облегчили ему задачу. Минут десять майор безмятежно отдыхал в кожаном кресле посреди кабинета, курил, любуясь лепниной карнизов и богатой меблировкой. Атмосфера квартиры многое рассказала ему о погибшем хозяине. Леонид Шахов был из тех двуликих людей, кто на миру шумен и азартен, но отсиживаться предпочитает в глухой норе, куда не долетают звуки жизни. Теперь он достиг идеального убежища, но, возможно, разочарован тем, что не имеет обратного хода.
Майор поднялся и подошел к письменному столу.
Один раз он уже покопался в ящиках, но не обнаружил ничего, заслуживающего внимания: если что и было, то сплыло. И все же, пока курил, его не покидало ощущение, что недоглядел. Его вело почти собачье чутье, пробуждавшееся в нем именно в минуты полной расслабленности. Гурко как-то объяснил другу, что никакой мистики в этом нет, стыдиться тут нечего, это элементарные явления экстрасенсорики, и человек, владеющий даром постижения невидимого, отличается от человека, лишенного такой способности, не больше чем плотник от столяра.
Не рассуждая, не гадая, майор сунул руку во второй ящик слева — и не ошибся. В боковую стенку был встроен тайник-пенальчик, и те, кто копался в столе до него, не обнаружили его лишь потому, что он был слишком очевиден. Даже одна из досочек отогнута, словно ее повело на разлом. Сергей Петрович извлек из тайника две миниатюрных вещицы: альбом с фотографиями (в полладони), обшитый сафьяном, и блокнотик с золотой застежкой-пуговицей. Слишком важная находка, чтобы разглядывать ее наспех, но Сергей Петрович все же пролистал и то, и другое. На веленевых разворотах альбома было закреплено по одной фотографии — общим числом десять; в блокноте на нескольких страничках закорючки, буквы и значки шифрованного текста.
Это для Гурко — он головастый. На фотографиях Сергей Петрович задержался подольше: все они были фривольного содержания и изображали половой акт, но в разных позициях. Партнерши — юные пухленькие телочки — менялись, их майор насчитал три штуки, но игрун-самец везде присутствовал один и тот же: пожилой мужчина в сверкающих подтяжках и с прической "джентльмен в сауне". Сергей Петрович сразу признал в нем тестя Шахова, влиятельного члена самого демократического правительства в мире.
Довольный, упрятал добычу в карман и покинул квартиру. Старик Хоттабыч поджидал на лестничной клетке, напоминая привидение, проступившее из стены.
— Ты бы еще там вздремнул, — пробурчал угрюмо. — А меня бы застукали, как сообщника. Такого уговора не было, чтобы стоять на бессрочном посту;
Сергей Петрович прилепил на место печать, взял старика под руку и вывел на двор. Отсчитал пять стотысячных бумажек.
— За деньги свободу не купишь, — вторично укорил старик.
— Но с хорошими деньгами не скоро сядешь, — утешил майор.
Из машины дозвонился до Гурко. Похвастался находкой. Гурко сказал:
— Давай ко мне. Надо кое-что обсудить. Я тут навел справки, пока ты бездельничал. Похоже, этот Самарин самая крупная рыба, какая нам попадалась.
Майор взглянул на часы. Половина девятого, а он обещал заехать в "Лензолото" ровно в восемь. Неучтиво, не по-рыцарски. Он решил, что ничего не изменится, если Гурко подождет до утра. На путаные объяснения Олег холодно заметил:
— Я тоже когда-то был молодым, Серж. Но не помню, чтобы из-за бабы терял разум.
— Это не баба, Олег, это свидетельница. Что-то мне подсказывает, очень важная свидетельница.
Гурко обозвал его взбесившимся самцом и отключился. Тут же майор перезвонил свидетельнице.
— Нинель, не сердитесь!.. Пока я бегал за цветами, какой-то шпаненок проколол колесо. Починяю и еду немедленно.
— Вы пьяны, Сергей?
— Ни в коем случае.
— Хорошо, жду еще пятнадцать минут. Охранник пропустит, я предупрежу.
— Может быть, спуститесь на улицу?
— Боже мой, с кем я разговариваю!
Он уложился минут в тринадцать. Редкие гаишники провожали его озадаченными взглядами, но не задерживали: со старой "шестехи" какой навар. Майор спешил не только потому, что дама заждалась, была и другая причина. Он вдруг вспомнил сморчка, которого прижал на квартире Шахова. Вот прокол так прокол.
Сморчок был без сомнения профессиональным топтуном, а среди них невзрачная внешность — все равно что добавка к зарплате. Но суть не в этом. Топтун не смог бы его "вычислить" в толпе халявщиков, безусловно утянулся за ним от "Лензолота", а он, самоуверенный болван, не заметил слежки. И легко, будто затмение нашло, пропустил мимо ушей имя Никиты, которое всуе упомянул топтун. Но ведь Никита... Не дай Господи, если это окажется именно тот! Четырехгодичной давности дело о расчлененке, таинственный убийца уходит клязменской поймой, оставив в дураках целую поисковую роту, оснащенную вертолетом и сворой собак. Кошмарное дело, переданное на контроль особому отделу. Впоследствии оно заглохло, отодвинулось в тень других, еще более кошмарных дел, заслонилось разгромом самих органов дознания, но в памяти осело — Никита, Никита, — мифическая личность, неуловимый маньяк, не оставляющий следов, при упоминании о котором самые строптивые и влиятельные фигуранты-подследственные бледнели и замыкались в себе, словно им сулили встречу с Антихристом. И все это значило...
Охранник пропустил его сразу, едва он назвался и козырнул какой-то бумажкой. Сергей Петрович одним махом, минуя лифт, взлетел на третий этаж. К кабинету Леонидовой по пустому коридору подходил крадучись, как по охотничьей тропе. Пожалел, что безоружный, но седьмое чувство подсказывало, что стрелять бы все равно не пришлось.
Он, конечно, опоздал. В шикарном кабинете все оставалось в том же виде, как и несколько часов назад — мебель, шторы, картины на стенах, кожа и сандаловое дерево, — кроме хозяйки. Ее было трудно сразу узнать. Она раздвоилась. Крупное, задрапированное пестрой тканью туловище вольно раскинулось на письменном столе, а растрепанная голова подкатилась почти к дверям и глядела на майора с пола залитыми кровью глазами.
Сергей Петрович был не из слабонервных, нагляделся в жизни достаточно, чтобы не вздрагивать при виде обезображенного трупа, но ему не понравилось, что Леонидову убили, и не понравился способ, каким это проделали. Убийца действовал чересчур хладнокровно, уверенно и нагло.
Пятясь задом, он покинул кабинет и спустился к охраннику. Это был мужчина средних лет, крепкого сложения, с ясным, простым лицом человека, который давным-давно никуда не спешит. Через плечо перекинут автомат Калашникова, на поясе — десантный нож в чехле. Под серой курткой застиранный тельник.
На шее серебряная цепочка с каким-то медальоном.
Весь облик выдавал в нем собрата, офицера спецназа, другое дело, что по нынешним временам никогда нельзя знать, на чьей стороне собрат.
— Скажи, земеля, — обратился к нему Литовцев, — сразу после меня кто-нибудь уходил? Вот только что.
— Разминулся с кем-то?
— Похоже, что так.
— Двое вышли. Ты их не догонишь. В джипе отчалили.
— Как выглядели, можешь описать? Ваши сотрудники или чужаки?
— Тебе зачем?
— Видишь ли, они, скорее всего, убили Леонидову.
— Нинель Григорьевну убили?
— Ну да. Голову ей отхрумкали.
Не сводя с него глаз и передвинув автомат так, что ствол уперся Сергею Петровичу в пузо, охранник снял трубку черного аппарата, висевшего на стене и отдал какие-то быстрые указания. В ту же секунду здание разорвалось от гулкого рева сирены, топота ног, команд и хлопанил дверей. Объявлять тревогу в "Лензолоте", по-видимому, умели.
— Вам придется задержаться, — предупредил охранник.
— Да уж чувствую, — сказал майор.
Глава 11
БАНКИР СЕРДИТСЯ
Известие о трагической смерти Шахова застало Бориса Исааковича за завтраком. Он намазывал медом сдобный кренделек, когда зазвонил телефон. Глазами он попросил Клариссу снять трубку.
— Но это же тебя, милый? — надула губки жена. По утрам она была упрямее обычного.
— Ну и что с того? Я же объяснял сто раз, трубку снимаешь ты. Так положено.
— Не понимаю. Какой в этом смысл? Если звонят тебе, то почему трубку должна снимать я?
Бросив на жену испепеляющий взгляд, Борис Исаакович потянулся к телефону.
— Сумской слушает!
Звонил "кукушонок" из органов, один из тех, кто в банке "Заречный" проходил по смете "расходы на рекламу". Смета, кстати, неприлично раздутая, но у Сумского никак не доходили руки убрать из нее мусор.
Новость, которую он услышал, заставила его побледнеть.
— Как именно? — переспросил он. — Что значит в лесу? Он что, пошел за грибами?
Несколько минут он молча слушал, потом холодно попрощался и повесил трубку. Снова взялся за еду, но замер с крендельком в одной руке и с ножом в другой, словно забыл, что дальше делать.
— Неприятности? — посочувствовала жена. Он окинул ее пустым взглядом.
— Как все-таки хорошо, Клара, что у нас нет детей.
— Почему? Ты же всегда ругал меня за это. И правильно ругал. Без детей — какая семья. Кстати, ты давно собирался к врачу.
— Я?! — от изумления Борис Исаакович уронил кренделек в розетку с медом. — Это я должен пойти к врачу?
— Конечно, милый! Я ходила, теперь твоя очередь.
Он глядел на жену и не находил в ней ничего такого, что могло хотя бы объяснить их союз. Эта мысль посетила его далеко не впервые.
— Скажи, родная, не припомнишь ли случай, когда я что-нибудь сказал, а ты бы согласилась? Я вот что-то такого не помню.
— Ох, Боренька, — Кларисса послала ему свою самую обольстительную улыбку: в его представлении так улыбались шлюхи, заламывающие непомерную цену за свои услуги, — мы же оба отлично знаем: ты помнишь только то, что тебе выгодно.
Она и была, разумеется, шлюхой, хотя, возможно, не в прямом смысле. Он не до конца уверен, что она ему изменяет. Кларисса была когда-то девушкой из хорошей семьи, получившей нормальное воспитание, влюбленной в него, но довольно скоро все это обернулось скучным житейским фарсом. И семья (отец — стоматолог, доцент мединститута, мать — переводчица) скорее напоминала воровскую малину, чем семью, и Кларино воспитание (гувернантка, языки, два года в закрытом колледже в Париже) единственно чему ее научило, так это скрывать свою истинную сущность, хотя, понятно, для жизни это тоже немало. Весь вопрос в том, что прячется за растяжимым понятием — истинная сущность.
Что касается Клариссы, то за ним скрывалась абсолютная пустота, вакуум. Ей были неведомы категории добра и зла, богатства и бедности, трусости и геройства.
Никакое воспитание не спасет, если человек ориентируется в мире, как гусеница, лишь с помощью первичных инстинктов. У Клариссы чрезвычайно развиты два из них — половой и хватательный. В постели и в магазинах она неутомима, изобретательна и даже можно сказать — вдохновенна. Кроме того, природа наделила ее какой-то злой, ядовитой проницательностью, она никогда не упускала возможности с нежными ужимками задеть мужа за живое. Иной раз ее внезапные укусы бывали столь болезненны, что Борис Исаакович всерьез помышлял о расторжении затянувшегося брака или о том, чтобы для скорости прибегнуть к услугам наемного головореза, что все больше входило в моду в их кругах. Однако все это вовсе не означало, что он охладел к ней и перестал ее любить. Как в давние дни, его возбуждало, приводило в восторг ее пышное гибкое тело, насыщенное звериной энергией, и частенько в ее изощренных, мучительных объятиях он забывал обо всех напастях, свалившихся на его бедную голову. Здесь не .было парадокса. Человек разума, он тяготел к первобытным, натуральным утехам, погружался в Клариссу, как в природу, точно так же, как иной высоколобый, ученый муж услаждает слух примитивными воровскими песенками, либо с блаженной улыбкой, в полузабытьи наслаждается совокуплением двух мух на подоконнике.
— Но это же тебя, милый? — надула губки жена. По утрам она была упрямее обычного.
— Ну и что с того? Я же объяснял сто раз, трубку снимаешь ты. Так положено.
— Не понимаю. Какой в этом смысл? Если звонят тебе, то почему трубку должна снимать я?
Бросив на жену испепеляющий взгляд, Борис Исаакович потянулся к телефону.
— Сумской слушает!
Звонил "кукушонок" из органов, один из тех, кто в банке "Заречный" проходил по смете "расходы на рекламу". Смета, кстати, неприлично раздутая, но у Сумского никак не доходили руки убрать из нее мусор.
Новость, которую он услышал, заставила его побледнеть.
— Как именно? — переспросил он. — Что значит в лесу? Он что, пошел за грибами?
Несколько минут он молча слушал, потом холодно попрощался и повесил трубку. Снова взялся за еду, но замер с крендельком в одной руке и с ножом в другой, словно забыл, что дальше делать.
— Неприятности? — посочувствовала жена. Он окинул ее пустым взглядом.
— Как все-таки хорошо, Клара, что у нас нет детей.
— Почему? Ты же всегда ругал меня за это. И правильно ругал. Без детей — какая семья. Кстати, ты давно собирался к врачу.
— Я?! — от изумления Борис Исаакович уронил кренделек в розетку с медом. — Это я должен пойти к врачу?
— Конечно, милый! Я ходила, теперь твоя очередь.
Он глядел на жену и не находил в ней ничего такого, что могло хотя бы объяснить их союз. Эта мысль посетила его далеко не впервые.
— Скажи, родная, не припомнишь ли случай, когда я что-нибудь сказал, а ты бы согласилась? Я вот что-то такого не помню.
— Ох, Боренька, — Кларисса послала ему свою самую обольстительную улыбку: в его представлении так улыбались шлюхи, заламывающие непомерную цену за свои услуги, — мы же оба отлично знаем: ты помнишь только то, что тебе выгодно.
Она и была, разумеется, шлюхой, хотя, возможно, не в прямом смысле. Он не до конца уверен, что она ему изменяет. Кларисса была когда-то девушкой из хорошей семьи, получившей нормальное воспитание, влюбленной в него, но довольно скоро все это обернулось скучным житейским фарсом. И семья (отец — стоматолог, доцент мединститута, мать — переводчица) скорее напоминала воровскую малину, чем семью, и Кларино воспитание (гувернантка, языки, два года в закрытом колледже в Париже) единственно чему ее научило, так это скрывать свою истинную сущность, хотя, понятно, для жизни это тоже немало. Весь вопрос в том, что прячется за растяжимым понятием — истинная сущность.
Что касается Клариссы, то за ним скрывалась абсолютная пустота, вакуум. Ей были неведомы категории добра и зла, богатства и бедности, трусости и геройства.
Никакое воспитание не спасет, если человек ориентируется в мире, как гусеница, лишь с помощью первичных инстинктов. У Клариссы чрезвычайно развиты два из них — половой и хватательный. В постели и в магазинах она неутомима, изобретательна и даже можно сказать — вдохновенна. Кроме того, природа наделила ее какой-то злой, ядовитой проницательностью, она никогда не упускала возможности с нежными ужимками задеть мужа за живое. Иной раз ее внезапные укусы бывали столь болезненны, что Борис Исаакович всерьез помышлял о расторжении затянувшегося брака или о том, чтобы для скорости прибегнуть к услугам наемного головореза, что все больше входило в моду в их кругах. Однако все это вовсе не означало, что он охладел к ней и перестал ее любить. Как в давние дни, его возбуждало, приводило в восторг ее пышное гибкое тело, насыщенное звериной энергией, и частенько в ее изощренных, мучительных объятиях он забывал обо всех напастях, свалившихся на его бедную голову. Здесь не .было парадокса. Человек разума, он тяготел к первобытным, натуральным утехам, погружался в Клариссу, как в природу, точно так же, как иной высоколобый, ученый муж услаждает слух примитивными воровскими песенками, либо с блаженной улыбкой, в полузабытьи наслаждается совокуплением двух мух на подоконнике.