Страница:
Смурной вернулся к себе в кабинет, в каморку под антресолями, и только вошел — телефон. Он удивился, услыша незнакомый мужской голос. По этому номеру могли звонить только свои.
— Никита Павлович?
— Допустим... Что надо?
— Мне ничего, может, думаю, вам чего понадобится?
Голос незнакомый, но задиристый.
— Ты кто? — спросил Архангельский. — Где телефон взял?
— Извините, не представился, — на том конце провода Никита Павлович явственно ощутил хамскую ухмылку. — Вам мое имя ничего не даст. Дело в другом. У меня есть товар, у вас деньги.
— Какой товар?
— Товар хороший, выдержанный. Надо бы повидаться.
У Никиты коренной зуб загудел, заныл, как всегда бывало, если дразнили издалека.
— Ты вот что, парень, — сказал проникновенно. — Загадки загадывай девочкам. Со мной шутить не стоит.
Тебя как зовут? , — Иваном кличут... Не сердись, Никита Павлович, конспирация превыше всего. Товар секретный, штучный. Вам понравится. Но дешево не отдам.
Архангельский опустил трубку на рычаг, с тоской подергал зуб. Может, вырвать? Чего так мучиться уж который год? Телефон заново заверещал.
— Послушай, Вань, — предупредил Никита. — Я ведь установлю, кто тебе дал номер и что ты за Ваня.
После этого сам знаешь, что произойдет.
— Мы понимаем, — уважительно отозвался оборзевший собеседник. — Но, в натуре, по телефону нельзя. Кто же нынче телефонам доверяет... Намекнуть могу.
Горьковскую пересылку не забыли?
У Никиты сердце бухнуло в ладонь. Вот оно! Что же это такое — беда за бедой, и все в одно место. По мозгам.
— Где? Когда? — с трудом выдохнул.
— Надо подумать, — солидно покашлял подонок. — Ваши повадки известные, а мне пожить охота. У меня, Никита Павлович, престарелые родители на иждивении и брат инвалид. Хотелось бы так встретиться, чтобы голова уцелела.
Никита сдерживался из последних сил.
— Твои предложения?
— Что если завтра в Александровском саду? Ты один, без охраны, и я один тоже подойду. Там народу днем полно, посидим на лавочке, никто не помешает.
Обзор хороший.
— Согласен. Во сколько?
— Часиков в двенадцать, вас устроит?
— Да, устроит. Сам подойдешь?
— Это как получится.
Никита скрипнул зубами.
— Что значит, как получится? В игрушки играешь?
— Я к тому, коли вы один явитесь, безусловно подойду. И кассету захвачу. А вы уж, пожалуйста, некую сумму прихватите. Скажем, тысчонок десять на всякий случай. Это дешево, поверьте... В другом месте за тот же товар...
— У тебя и кассета есть?
— А как же — и кассета, и фотки. Говорю же — хороший товар. В умелых руках ему цены нет.
У Никиты Павловича боль из коренного зуба перекинулась под ложечку, в башке поплыл какой-то подозрительный гул. Он уже и не помнил, когда над ним так издевались, как этот полоумный Ваня — или кто он там? По разговору — пенек, урка, но себе на уме, под умного косит. Скорее всего, каким-то боком связан с ментовкой. Это все, конечно, не имело никакого значения. Важно одно: вытащить говнюка из норы, поглядеть, какой у него материал — а там уж...
— Бабки будут, — буркнул он. — Но как я узнаю, что у тебя там на кассете?
— По фоткам поймете. Не сомневайтесь, останетесь довольны. Товар первый сорт. Только приходите один, Никита Павлович. Иначе сделка не состоится... У меня родители престарелые...
— Заткнись! — сорвался наконец Архангельский. — Завтра в двенадцать. Александровский сад... Гляди, Ваня, не обмани. Под землей достану.
Тот что-то загундел в свое оправдание, опять вроде про брата инвалида, Никита не стал слушать. Ушел со связи.
Сидел за столом, как в туманном облаке. Да, вот оно! Агатина монетка, вчерашний дурной сон, Хорек попросился ни с того ни с его в отпуск, чечены в кабинете у Сидора — все вязалось в один узелок, хотя сразу не поймешь, откуда угроза. Предчувствие — не более того. Теперь она сбылась. Никита Павлович всегда ждал, то прошлое поманит, оно никуда не делось, и готов был к встрече с ним.
Глава 4
— Никита Павлович?
— Допустим... Что надо?
— Мне ничего, может, думаю, вам чего понадобится?
Голос незнакомый, но задиристый.
— Ты кто? — спросил Архангельский. — Где телефон взял?
— Извините, не представился, — на том конце провода Никита Павлович явственно ощутил хамскую ухмылку. — Вам мое имя ничего не даст. Дело в другом. У меня есть товар, у вас деньги.
— Какой товар?
— Товар хороший, выдержанный. Надо бы повидаться.
У Никиты коренной зуб загудел, заныл, как всегда бывало, если дразнили издалека.
— Ты вот что, парень, — сказал проникновенно. — Загадки загадывай девочкам. Со мной шутить не стоит.
Тебя как зовут? , — Иваном кличут... Не сердись, Никита Павлович, конспирация превыше всего. Товар секретный, штучный. Вам понравится. Но дешево не отдам.
Архангельский опустил трубку на рычаг, с тоской подергал зуб. Может, вырвать? Чего так мучиться уж который год? Телефон заново заверещал.
— Послушай, Вань, — предупредил Никита. — Я ведь установлю, кто тебе дал номер и что ты за Ваня.
После этого сам знаешь, что произойдет.
— Мы понимаем, — уважительно отозвался оборзевший собеседник. — Но, в натуре, по телефону нельзя. Кто же нынче телефонам доверяет... Намекнуть могу.
Горьковскую пересылку не забыли?
У Никиты сердце бухнуло в ладонь. Вот оно! Что же это такое — беда за бедой, и все в одно место. По мозгам.
— Где? Когда? — с трудом выдохнул.
— Надо подумать, — солидно покашлял подонок. — Ваши повадки известные, а мне пожить охота. У меня, Никита Павлович, престарелые родители на иждивении и брат инвалид. Хотелось бы так встретиться, чтобы голова уцелела.
Никита сдерживался из последних сил.
— Твои предложения?
— Что если завтра в Александровском саду? Ты один, без охраны, и я один тоже подойду. Там народу днем полно, посидим на лавочке, никто не помешает.
Обзор хороший.
— Согласен. Во сколько?
— Часиков в двенадцать, вас устроит?
— Да, устроит. Сам подойдешь?
— Это как получится.
Никита скрипнул зубами.
— Что значит, как получится? В игрушки играешь?
— Я к тому, коли вы один явитесь, безусловно подойду. И кассету захвачу. А вы уж, пожалуйста, некую сумму прихватите. Скажем, тысчонок десять на всякий случай. Это дешево, поверьте... В другом месте за тот же товар...
— У тебя и кассета есть?
— А как же — и кассета, и фотки. Говорю же — хороший товар. В умелых руках ему цены нет.
У Никиты Павловича боль из коренного зуба перекинулась под ложечку, в башке поплыл какой-то подозрительный гул. Он уже и не помнил, когда над ним так издевались, как этот полоумный Ваня — или кто он там? По разговору — пенек, урка, но себе на уме, под умного косит. Скорее всего, каким-то боком связан с ментовкой. Это все, конечно, не имело никакого значения. Важно одно: вытащить говнюка из норы, поглядеть, какой у него материал — а там уж...
— Бабки будут, — буркнул он. — Но как я узнаю, что у тебя там на кассете?
— По фоткам поймете. Не сомневайтесь, останетесь довольны. Товар первый сорт. Только приходите один, Никита Павлович. Иначе сделка не состоится... У меня родители престарелые...
— Заткнись! — сорвался наконец Архангельский. — Завтра в двенадцать. Александровский сад... Гляди, Ваня, не обмани. Под землей достану.
Тот что-то загундел в свое оправдание, опять вроде про брата инвалида, Никита не стал слушать. Ушел со связи.
Сидел за столом, как в туманном облаке. Да, вот оно! Агатина монетка, вчерашний дурной сон, Хорек попросился ни с того ни с его в отпуск, чечены в кабинете у Сидора — все вязалось в один узелок, хотя сразу не поймешь, откуда угроза. Предчувствие — не более того. Теперь она сбылась. Никита Павлович всегда ждал, то прошлое поманит, оно никуда не делось, и готов был к встрече с ним.
Глава 4
ЛЮБОВЬ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Душевная апатия овладела майором. Такое бывало с ним прежде, но редко. Он засиделся в "Русском транзите", занимался не своим, чуждым делом, и постепенно начал чувствовать себя так, будто забыл умыться утром. Вдобавок запутался в отношениях с Лизой Корольковой.
После того, как провалила задание, она уже больше недели отсиживалась у него на главной (транзитной) квартире, вместе с двумя пострелятами — Наташей и Сенечкой. Сергей Петрович не знал, как с этим сообразоваться. Допустим, пострелят действительно некуда деть: сиротки, куда их ни сунь, везде будет нехорошо, опасно — маленькие, но свидетели. Это ладно, это одно.
Второе — с самой Лизаветой. С ней еще непонятнее. Она до того возгордилась учиненным в больнице самоуправством, что стала практически невменяемой. Почему-то решила, что своим диким, а в ее женском представлении героическим поступком дала урок и ему, майору, и всем остальным служакам, которые то ли по глупости, то ли от робости, но никак не противостоят наступающему со всех сторон бандиту. Втолковать ей что либо разумное было невозможно, она не внимала, но тут отчасти была вина и Сергея Петровича: в разговоре с ней он не находил прямых и честных слов, коими всегда добивался взаимопонимания у женщин. Его сбивало с толку серо-зеленое ровное свечение, исходившее из глаз молодой женщины, словно внутри у нее тлел хрупкий дождевой костерок. Многое озадачивало его в Лизавете, и костерок в том числе.
Однажды под покровом ночи к ним в гости пожаловал Олег Гурко, которому перед тем Сергей Петрович, смалодушничав, нажаловался, что у него нет управы на Лизу. Гурко покрутился по квартире, приласкал детишек, помог Лизе уложить их в кроватки, потом они заполночь чаевничали на кухне, усидев бутылку коньяка, причем пил в основном один впавший в апатию майор. Ну и что? Сергей Петрович ждал, когда Гурко начнет увещевания и разъяснит возомнившей о себе девчушке, в чем она права, а в чем заблуждается, свято веря в дар убеждения, коим владел Олег, но не дождался. Очарованный светской болтовней проказницы (о, задурить голову она умела кому угодно), Гурко впал в ребячество, рассказывал анекдоты, вспоминал забавные случаи из своей жизни, и наконец они с Лизой завели спор о том, как бы вел себя Александр Пушкин, очутись он в Москве в наше время. Слушая, как эта парочка всерьез обсуждает, кто страшнее для России — Наполеон, Гитлер или Чубайс, Сергей Петрович, естественно, налился коньяком до ушей. Покидая дом, Гурко, блудливо кося глазом, шепнул ему:
— Береги ее, старче, она хорошая, хорошая!
Майор не был силен в математике, но легко просчитал, что Лиза, скорее всего, собирается женить его на себе, а чтобы им не было скучно вдвоем, заранее пригрела под боком двух малюток. Он чувствовал, что еще немного, и ей не понадобится его ни в чем убеждать: он впишется в новую реальность, как погружаются в легкомысленный сон.
В постели она была так неутомима, изысканна и вездесуща, что вытеснила из него все воспоминания о прежних женщинах.
За завтраком (дети еще спали) Сергей Петрович, как бы отвечая сам себе, обратился к Лизе:
— Есть одна заминка, дорогая. Я ведь не уверен, что развелся.
Лиза сделала вид, что сообщение ее заинтересовало:
— Почему ты об этом вдруг вспомнил?
— Я же вижу, к чему ты клонишь.
— Сережа, я не собираюсь за тебя замуж.
— Вот как?
Глупый насупленный мальчик, с нежностью подумала Лиза. Подлила ему чаю. Она правда не собиралась за него замуж, хотя жизни без него не представляла.
Всю неделю была счастлива с ним. Но что-то в ней сломалось. Свадьба, подвенечное платье, здравицы за молодых, смотать на "чайке" на поклон к вечному огню — бред какой-то. Это все из прежней жизни, которая канула, миновала навсегда.
Неделя вдвоем, после долгой разлуки, после "Тихого омута", — уже бесценный, незаслуженный дар судьбы.
— Почему не собираешься, — переспросил Сергей Петрович, не дождавшись ответа. — Староват, что ли, для тебя?
Ей не хотелось шутить на эту тему.
— Разве нам плохо так, как сейчас? Лишь бы подольше длилось. Чего еще желать.
Что-то его обожгло. Не смысл слов, их звучание — сокровенное, горькое.
— Нет.
— Что нет?
— Ты не права. Женщина не должна так думать.
— Ты о чем?
— Не тебе одной тяжело. Если хочешь, тебе вполовину так не тяжело, как мне. Гурко тяжело, генералу, всем, кто родился воином. Ты знаешь ли, что такое воин? Это защитник справедливости. Но сейчас разрушили извечный порядок жизни. Больше нет ни закона, ни справедливости. Волчья стая установила свои волчьи правила. Скажи, что делать воину? Теперь каждый из нас и закон, и высшая справедливость. Это слишком тяжелая ноша. Многие уже рухнули... Чтобы не сойти с ума, надо иметь что-то надежное, что не меняется ни при каких обстоятельствах. Ну, к примеру, женщину, семью, домашний очаг... И вдруг ты говоришь, не хочу замуж. А чего же ты хочешь? Еще одну больницу взорвать?
Он умолк, отпил чаю. Не решался поднять глаза.
Ему было стыдно, что так долго молол языком. Вроде не пил, а понесло. Наткнулся на зеленоватое свечение.
Лиза странно улыбалась.
— Сережа, знаешь, что ты сейчас сделал?
— Чаю попил?
— Признался мне в любви.
— Ну-у, — засомневался Сергей Петрович, — что же тут особенного... Да и...
Договорить ему не дал телефонный звонок. Это был Гурко. Без обычных приветствий он сухо поинтересовался:
— Ты на работу?
— Можно и так сказать.
— Лиза где?
— Завтракает.
— Давайте оба ко мне. Времени в обрез, поторопись, пожалуйста.
— Двадцать восемь минут, — сказал майор.
— Жду.
Сергей Петрович повесил трубку.
— Собирайся, — сказал Лизе. — Поедем к Олегу.
Три минуты на сборы.
Лиза начала было прибирать со стола, но поглядела на Сергея Петровича, повернулась и пошла в спальню.
Уже в машине спросила:
— Что-то важное, да?
— Похоже.
— Дети проснутся, как же...
Майор по мобильному телефону связался с Тамарой Юрьевной, своим замом по "Русскому транзиту", давней наперсницей многих тайн. Оторвал ее от заревого похмельного сна. Женщина пробурчала что-то неразборчивое, но узнав Сергея Петровича, произнесла четко:
— У кого совести нет, того и могила не исправит.
— Ты права, Томуша, но у меня к тебе ответственная просьба.
— Пришить кого-нибудь?
Остроумная от природы, с похмелья Тамара Юрьевна часто дерзила.
— Садись в машину — и ко мне. На квартиру, я имею в виду.
— У меня месячные, — гордо сообщила заместитель.
— Тома, сосредоточься, пожалуйста. Ключ не потеряла?
— Нет.
— Там два ангелочка, мальчик и девочка. Побудь с ними до моего возвращения.
— Ты что, совсем охренел, начальник?
— Тома, это очень важно. Это личное... Только приведи себя в порядок. Причешись немного. У детей хрупкая психика.
Ее брань он не дослушал, Лиза спросила:
— Она же старая, как тебе не стыдно?
— Чисто деловые отношения, — объяснил майор, Гурко был дома один, и вид у него такой, будто недавно вернулся с луны. Сергей Петрович знал, что означает эта отстраненность.
Пожали друг другу руки, Гурко по-братски чмокнул Лизу в щеку.
— Как себя чувствуешь?
— Спасибо, — сказала Лиза. — Чувствую себя хорошо.
— Отошла от потрясений?
— Даже не понимаю, о чем вы, Олег Андреевич.
Жену Олег отправил к ее матушке в деревню. Ему самому это было чудно. Ирина уехала вынашивать на природе будущего Гурко. Разумное решение: понятно, что беременность в Москве может закончиться рождением урода.
Олег провел гостей в комнату, быстро растолковал ситуацию. Санкция генерала получена, тормошим главного зверюгу. Первый этап операции такой: Лиза снимает из Александровского сада одного человечка и доставляет на конспиративную квартиру. Задача майора — прикрытие. Этот человечек — палач, телохранитель Самарина — злобен, подозрителен, чрезвычайно опасен. Маньяк. В крови привык нежиться, как вот Лиза по утрам в ванне. При этих словах Лиза порозовела: откуда, интересно, Гурко знает о ее маленькой слабости — по часу, по два, сколько позволяло время, она не вылезала по утрам из ванной. Хотя сознавала, ту грязь, которая в ней накопилась, водой уже не смоешь.
По договоренности, сказал Гурко, палач приедет один, но эту договоренность он, разумеется, нарушит.
Сверхзадача майора — отсечь хвост по дороге на конспиративную квартиру. Это трудно. Скорее всего, Архангельский повезет Лизу на своей машине, оборудованной средствами спецсвязи. Они обсудили еще некоторые детали. Гурко беспрестанно поглядывал на часы.
— Вроде все, — сказал он. — Квартира под присмотром. Дотянешь объект до подъезда — и смываешься.
Еще раз, кто ты?
— Шлюшка на побегушках, — потупилась Лиза.
— Правильно. Никакой клоунады, интеллект нулевой. Что у тебя с собой? В сумочке что?
— Пукалка, — сказала Лиза.
— Ну и хватит... Главное, работаем вместе — это же великое дело.
Около двенадцати Лиза уже прогуливалась по промозглым аллеям Александровского Сада — сто шагов туда, сто шагов обратно. Место святое. Сбоку древний Кремль тужился сбросить с себя невидимые оковы, и где-то совсем рядом, под ногами, под землей дышало, копошилось торговое чудище, воплощенная мечта демократической России, возможно, новое чудо света. В самом саду было морозно и скучно. Редкие гуляки, несколько переодетых в штатское ментов, полоумные стайки голубей — никакого промысла, так себе, один из невзрачных столичных тупиков.
Лиза была одета в вельветовые брюки и просторную кожаную куртку, подбитую мехом. На душе у нее было спокойно, с умилением она вспоминала утреннего озабоченного, хмурого, неожиданно красноречивого Сергея Петровича, собравшегося на ней жениться. Помимо воли по-дурацки улыбалась.
В начале первого нарисовался ее контрагент. Она увидела, как из подземного перехода выступил в сад высокий барин, облаченный в лисью шубу до пят, и оттого казавшийся неуклюжим и громадным — по описанию Гурко она его сразу узнала. Оглядевшись, барин закурил, поежился и неспешно зашагал в сторону мавзолея. Не прошел и двадцати метров, как Лиза его догнала, пристроилась рядом.
— Извините, пожалуйста, вы Никита Павлович?
Барин угрюмо на нее покосился — что, дескать, за козявка? — и, не ответив, продолжал мерное движение.
Лиза не отставала, молча семенила рядом, будто так и надо, будто и не надеялась на ответ. Когда дошли до ворот, Архангельский наконец остановился.
— Тебе чего надо, девушка?
Темный, тяжелый взгляд заставил ее внутренне вздрогнуть. Перед ней стоял, конечно, запредельный человек, взирающий на мир с абсолютным презрением.
— Я от Ивана, — пробормотала она. — Меня Иван послал.
— Почему сам не пришел?
— Наверное, боится. Точно не знаю. Он вообще редко выходит из дома.
— Почему?
— Ну ему же нельзя, вы же понимаете...
— Та-ак, — протянул Никита Павлович, — а ты, значит, смелая, тебе можно?
От черной улыбки, возникшей на его лице, Лизу натурально бросило в дрожь. Ей не пришлось притворяться.
— Да я что, кому я нужна...
— Кем ему приходишься?
— Как кем? Вроде сожительница... Ублажаю его.
Никита Павлович развернулся и побрел в обратную сторону. По пути аккуратно бросил сигарету в урну. Лиза опять потянулась сбоку. На аллее никого лишних вроде не прибавилось.
— Чего велел передать? — промычал Никита себе под нос.
— Приказал отвезти на хату. Тут рядышком, на Красной Пресне.
У подземного перехода Никита Павлович словно наткнулся на стену, замер, нагнув башку в песцовом треухе, задышал с хрипом. Левую щеку у него схватил нервный тик.
— Он кто такой? Кем себя воображает?!
— Ваня мне платит, — Лиза ответно тряслась вся целиком, — я вот и бегаю. Поручения разные.
— Вы с кем затеяли ваньку валять? Вы хоть понимаете, сученята?
— Не моего ума дело. Мне сказано, я выполняю. Почему вы сердитесь?
— Я сержусь?.. Ишь ты! Не дай тебе Бог, девушка, оказаться рядом, когда рассержусь. А ну выкладывай, кто вы такие?
— Никита Павлович, я честная девушка. На что вы думаете, за мной не водится. Зарабатываю, как умею. Иван сказал, поехай, привези этого.., ну, вас, то есть, — тридцать баксов обещал.
— Тридцать баксов, говоришь? Круто. А вообще сколько он тебе платит?
Лиза потупилась.
— Смотря за что... Когда как... У него все по настроению.
— А если не привезешь меня?
Лиза испуганно вскинулась.
— Отметелиг, конечно... Он вроде сказал, вы заинтересованы...
Никита Павлович мягко взял ее под руку, повел вниз в переход. Кисть замкнуло, как в капкане. На пятачке возле Боровицких ворот, запрещенном для стоянки машин, одиноко красовалась ярко-красная "аудюха".
Никита впихнул Лизу в салон на заднее сидение, сам, кряхтя, опустился рядом. За баранкой — кривая какая-то рожа с большими ушами, как у резиновой куклы.
— Во, Петро, гляди, какую рыбину отловил. Счас потолкуем немного, потом тебе отдам. Хочешь такую?
Водила обернулся, хмыкнул:
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Чего так? Погляди получше, погляди какие сиськи, — Никита Павлович распахнул на ней куртку, потискал груди, заодно прошелся ладонями по бокам. Но сумочку не тронул. Лиза жеманно попискивала.
— Ну что, девушка, запоешь? Или отвезти в другое место?
— О чем, Никита Павлович?
— Все о том же. Чем промышляете со своим Иванушкой-дурачком? Откуда взялись?
— Я-то приезжая, всего год в Москве. Хотела учиться поступить, какое уж теперь учение, сами знаете. Ванечка подобрал, и то спасибо. Хоть не бедствую. Но про его дела я ничегошеньки не ведаю. Будет он со мной делиться, как же! Ему проще меня пристукнуть. Он, когда напьется, очень злой бывает.
— Как тебя зовут?
— Лиза, — сказала она. — Лизавета Демьяновна.
— Значит так, Лиза. Поедем на Пресню, ладно. Но пойми одну вещь своим куриным умишкой. Если какую пакость придумали, жизнь твоя сегодня и оборвется. Но не сразу. Сдохнешь в ужасных мучениях. Будешь умолять, чтобы добили. Улавливаешь смысл моих справедливых слов?
У Лизы из глаз пролились два ручейка.
— Никогда пакостей никому не делала, — пролепетала сквозь всхлипы. — Не водится за мной такое. За Ивана я не ответчица. Он чего хочет учудить, мне не докладывает...
— На что намекаешь? Что он может учудить?
— Ох, он бывает такой шалун. Третьего дня обиделся, чего-то борщ ему не понравился, так всю кастрюлю на меня и обрушил. Хорошо хоть не кипяток. А борщ нормальный, по матушкиному рецепту. И свеколка в нем, и чесночок, все, как надо...
Петя Хмырь за баранкой сдавленно хрюкнул.
— Поехали, — распорядился Никита.
* * *
...На улице Герцена, в узком месте, где ее из года в год ремонтировали, Сергей Петрович вырубил "хвост".
Действовал не мудрствуя, некогда мудрствовать. Он видел, как за красной "ауди", куда боров усадил Лизу, потянулся зеленый "опель" — пикап, набитый под завязку боевиками. На своей "шестерке" быстро его дожал, пристроился в затылок. Немного понаблюдал: ошибки нет, свита палача. Двигался пикап уверенно, отставая от хозяйской красной строго на три машины. Напротив продмага, где с одной стороны за деревянной оградкой рабочие в оранжевых куртках третий год долбили асфальт, а с другой проезжая полоса изгибалась верблюжьим горбом, Сергей Петрович аккуратно "подрезал" пикап и ткнулся носом в тротуар, заклинив дорогу.
Движок, естественно, заглох.
Включив аварийный сигнал, Сергей Петрович вылез из машины задумчивый. Уже к нему ринулись из попавшего в ловушку пикапа двое братанов, изрыгая несусветную брань. Оба искрили от праведного возмущения, но бить его сразу не стали.
— Убирай, падла, тачку, убирай немедленно! — услышал он наконец членораздельную речь.
— Она почему-то сломалась, — ответил Сергей Петрович беспомощно.
— Чини, сука, отодвигай! — завопили братаны в один голос. К ним на подмогу примчался третий братан, какого-то совсем уж звероподобного обличья.
Этот не стал разбираться, с разгону ткнул майору мослом в брюхо, тот еле успел сгруппироваться. Для видимости Сергей Петрович присел на корточки, жалобно прогудел:
— За что, братцы?! Я разве виноват?
Бандюга ринулся его добить, но товарищи удержали, ухватили с двух сторон за бока.
— Погоди, Гарик. Пусть сперва тачку отодвинет.
На улице образовался солидный затор. Рабочие в оранжевых куртках побросали инструмент, воспользовавшись забавным происшествием для перекура.
Сергей Петрович не торопился вставать, но звероподобный братан, ухватя за ворот, рывком поднял его на ноги. Дыхнул перегаром.
— Две минуты даю! Или ляжешь под свою телегу.
Сергей Петрович сказал:
— Может быть, на руках перетащим? Вон туда, на тротуарчик. Для таких парней — это же раз плюнуть.
Братаны загалдели, обсуждая предложение. Звероподобный, могучим усилием переборов желание врезать Сергею Петровичу в ухо, первый нагнулся над бампером. Братаны помогали, а Сергей Петрович бегал вокруг и давал советы.
— Пожалуйста, поаккуратней, мужики. Второй день как из ремонта.
Вокруг собралось с десяток зевак, в основном, водилы из затора. Некоторые взялись за работу вместе с братанами. Общими усилиями "жигуленка" притиснули к деревянной оградке. Но пространство освободилось недостаточное для проезда.
— Надо все же на тротуар ставить, — глубокомысленно заметил Сергей Петрович. — Там попросторнее.
— Все, достал, — багровый от натуги горилла-братан распрямился. — Начинаю гаденыша мочить.
— Погоди, — попросил майор. — Вдруг заведется.
Он сел в машину, включил зажигание, движок ровно запел, — и рванул с места на второй передаче.
Под зеленую улицу вырулил на Калининский проспект, свернул направо и дворами выскочил на Садовое кольцо.
Конечно, он отсек "хвост" ненадолго: у бычар радиосвязь с шефом, но все же это лучше, чем ничего.
Подъезжая к конспиративной квартире, издали заметил припаркованную красную "ауди", нырнул в соседний двор и удачно устроился между двух мусорных баков.
* * *
Лиза осталась в машине с Петей Хмырем. Никита Павлович велел:
— Пригляди за ней, Петро, чтобы не шебуршилась.
Такого поворота сюжета ни Гурко, ни она самане предусмотрели. Архангельский, уточнив квартиру, пошел в подъезд один. Лиза незаметно поторкалась в дверцу — пустой номер. Дверной пульт на передней панели, без водителя не выйдешь.
— Молодой человек, — обратилась к нему Лиза. — Позвольте закурить?
Петя Хмырь развернулся боком, близоруко щурясь.
Его давно не называли "молодым человеком", в этом обращении ему почудилась издевка.
— Может, тебе выпить дать? На халявку, а?
— У вас разве есть?
— У нас, девочка, все есть.
— Я выпила бы глоточек, — призналась Лиза, — Чего-то боязно.
— Раньше надо было бояться, — дал ей банку пива, любезно сковырнув крышку. — На, освежись. Может, в последний разок.
— Почему? — ужаснулась Лиза.
Петя Хмырь к ней уже пригляделся, ничего телочка, в самом ажуре. Неплохо будет с ней оттянуться. Никита Павлович частенько подбрасывал ему красотулек, приготовленных на списание. Баловал преданного водилу. Петя это ценил, хотя до бабьего мясца был не слишком большой охотник. Но важен сам факт господского внимания.
— Как можно на папаню ногу задирать, — мягко пожурил.
— Да вы что, молодой человек! — Лиза чуть пивом не поперхнулась. — Ни на кого я не задирала. Я ведь посыльная. Просто адрес указала, — Папаня строгий, но справедливый, — утешил Хмырь. — Разберется, что за адрес... А ты ничего из себя. Небось, меньше стольника не берешь?
— Ошибаетесь, молодой человек. У меня парень есть. Я ему почти как жена... А что мне твой папаня теперь сделает?
— Как вести себя будешь. Могут тюкнуть, а могут помиловать. Учти, папаня к моему слову прислушивается. Как скажу, так и выйдет.
— Ой! — пискнула Лиза. — Писать хочу. Миленький, выпусти пописать! Ну пожалуйста!
— Может, сперва отсосешь?
Лиза нервно открыла сумочку, достала сигареты и заодно изящную "пукалку" пятимиллиметрового калибра. Сигарету сунула в рот, пушку наставила на Хмыря.
— Покажь-ка, — заинтересовался Хмырь. — Чье производство?
— Это не зажигалка, — сказала Лиза. — Похоже, да?
— А что же это?
— Открой дверцу, юноша.
Ухмыляясь, Хмырь потянул к ней руку. Лиза сдвинула предохранительную кнопку и спустила курок. Раскаленный кусочек свинца отрикошетил от пуленепробиваемого стекла, прожужжал по салону и обжег Петину холку. От изумления у него отвалилась челюсть.
— А-а? — протянул он, гладя затылок.
— Хрен на! — посочувствовала Лиза. — Следующая прямо в глаз. Открывай!
Петя Хмырь прошел большую школу жизни и, хотя был человеком строптивым, давно разбирался, когда можно выкобениваться, а когда не нужно. Машинально щелкнул тумблером. Из дверцы с приятным шорохом выполз черный штырек. Лиза выскользнула из машины на проезжую часть. Увидела приближающегося Сергея Петровича. Она еще из салона заметила, как его "жигуленок" свернул во двор. Теперь он шел к ней навстречу спотыкающейся походкой, изображая забулдыгу. На глаза надвинута допотопная вельветовая кепка, где только ее взял. Рукой сделал незаметную отмашку, чтобы проходила мимо.
Сзади из "ауди" вывалился обескураженный Петя Хмырь, дурным голосом завопил:
— Стой, падла, хуже будет!
Старушка с болонкой испуганно юркнула за коммерческий ларек, Лиза не оглянулась. Ее стройная спина покачивалась перед Петей Хмырем, будто мираж. Тряхнув головой, он помчался за ней, но наткнулся на неожиданное препятствие в виде бредущего бомжа. Петя Хмырь хотел спихнуть его с тротуара, махнул рукой с зажатым в ней "Макаровым", но получил в ответ две чудовищные плюхи, сбившие его с ног. Падая, он выронил пистолет, чего впоследствии не простил себе до конца жизни (еще около трех месяцев). Сергей Петрович поднял пистолет и со словами: "Чего же ты толкаешься, сынок!" — обрушил рукоятку на Петин чугунный череп.
После того, как провалила задание, она уже больше недели отсиживалась у него на главной (транзитной) квартире, вместе с двумя пострелятами — Наташей и Сенечкой. Сергей Петрович не знал, как с этим сообразоваться. Допустим, пострелят действительно некуда деть: сиротки, куда их ни сунь, везде будет нехорошо, опасно — маленькие, но свидетели. Это ладно, это одно.
Второе — с самой Лизаветой. С ней еще непонятнее. Она до того возгордилась учиненным в больнице самоуправством, что стала практически невменяемой. Почему-то решила, что своим диким, а в ее женском представлении героическим поступком дала урок и ему, майору, и всем остальным служакам, которые то ли по глупости, то ли от робости, но никак не противостоят наступающему со всех сторон бандиту. Втолковать ей что либо разумное было невозможно, она не внимала, но тут отчасти была вина и Сергея Петровича: в разговоре с ней он не находил прямых и честных слов, коими всегда добивался взаимопонимания у женщин. Его сбивало с толку серо-зеленое ровное свечение, исходившее из глаз молодой женщины, словно внутри у нее тлел хрупкий дождевой костерок. Многое озадачивало его в Лизавете, и костерок в том числе.
Однажды под покровом ночи к ним в гости пожаловал Олег Гурко, которому перед тем Сергей Петрович, смалодушничав, нажаловался, что у него нет управы на Лизу. Гурко покрутился по квартире, приласкал детишек, помог Лизе уложить их в кроватки, потом они заполночь чаевничали на кухне, усидев бутылку коньяка, причем пил в основном один впавший в апатию майор. Ну и что? Сергей Петрович ждал, когда Гурко начнет увещевания и разъяснит возомнившей о себе девчушке, в чем она права, а в чем заблуждается, свято веря в дар убеждения, коим владел Олег, но не дождался. Очарованный светской болтовней проказницы (о, задурить голову она умела кому угодно), Гурко впал в ребячество, рассказывал анекдоты, вспоминал забавные случаи из своей жизни, и наконец они с Лизой завели спор о том, как бы вел себя Александр Пушкин, очутись он в Москве в наше время. Слушая, как эта парочка всерьез обсуждает, кто страшнее для России — Наполеон, Гитлер или Чубайс, Сергей Петрович, естественно, налился коньяком до ушей. Покидая дом, Гурко, блудливо кося глазом, шепнул ему:
— Береги ее, старче, она хорошая, хорошая!
Майор не был силен в математике, но легко просчитал, что Лиза, скорее всего, собирается женить его на себе, а чтобы им не было скучно вдвоем, заранее пригрела под боком двух малюток. Он чувствовал, что еще немного, и ей не понадобится его ни в чем убеждать: он впишется в новую реальность, как погружаются в легкомысленный сон.
В постели она была так неутомима, изысканна и вездесуща, что вытеснила из него все воспоминания о прежних женщинах.
За завтраком (дети еще спали) Сергей Петрович, как бы отвечая сам себе, обратился к Лизе:
— Есть одна заминка, дорогая. Я ведь не уверен, что развелся.
Лиза сделала вид, что сообщение ее заинтересовало:
— Почему ты об этом вдруг вспомнил?
— Я же вижу, к чему ты клонишь.
— Сережа, я не собираюсь за тебя замуж.
— Вот как?
Глупый насупленный мальчик, с нежностью подумала Лиза. Подлила ему чаю. Она правда не собиралась за него замуж, хотя жизни без него не представляла.
Всю неделю была счастлива с ним. Но что-то в ней сломалось. Свадьба, подвенечное платье, здравицы за молодых, смотать на "чайке" на поклон к вечному огню — бред какой-то. Это все из прежней жизни, которая канула, миновала навсегда.
Неделя вдвоем, после долгой разлуки, после "Тихого омута", — уже бесценный, незаслуженный дар судьбы.
— Почему не собираешься, — переспросил Сергей Петрович, не дождавшись ответа. — Староват, что ли, для тебя?
Ей не хотелось шутить на эту тему.
— Разве нам плохо так, как сейчас? Лишь бы подольше длилось. Чего еще желать.
Что-то его обожгло. Не смысл слов, их звучание — сокровенное, горькое.
— Нет.
— Что нет?
— Ты не права. Женщина не должна так думать.
— Ты о чем?
— Не тебе одной тяжело. Если хочешь, тебе вполовину так не тяжело, как мне. Гурко тяжело, генералу, всем, кто родился воином. Ты знаешь ли, что такое воин? Это защитник справедливости. Но сейчас разрушили извечный порядок жизни. Больше нет ни закона, ни справедливости. Волчья стая установила свои волчьи правила. Скажи, что делать воину? Теперь каждый из нас и закон, и высшая справедливость. Это слишком тяжелая ноша. Многие уже рухнули... Чтобы не сойти с ума, надо иметь что-то надежное, что не меняется ни при каких обстоятельствах. Ну, к примеру, женщину, семью, домашний очаг... И вдруг ты говоришь, не хочу замуж. А чего же ты хочешь? Еще одну больницу взорвать?
Он умолк, отпил чаю. Не решался поднять глаза.
Ему было стыдно, что так долго молол языком. Вроде не пил, а понесло. Наткнулся на зеленоватое свечение.
Лиза странно улыбалась.
— Сережа, знаешь, что ты сейчас сделал?
— Чаю попил?
— Признался мне в любви.
— Ну-у, — засомневался Сергей Петрович, — что же тут особенного... Да и...
Договорить ему не дал телефонный звонок. Это был Гурко. Без обычных приветствий он сухо поинтересовался:
— Ты на работу?
— Можно и так сказать.
— Лиза где?
— Завтракает.
— Давайте оба ко мне. Времени в обрез, поторопись, пожалуйста.
— Двадцать восемь минут, — сказал майор.
— Жду.
Сергей Петрович повесил трубку.
— Собирайся, — сказал Лизе. — Поедем к Олегу.
Три минуты на сборы.
Лиза начала было прибирать со стола, но поглядела на Сергея Петровича, повернулась и пошла в спальню.
Уже в машине спросила:
— Что-то важное, да?
— Похоже.
— Дети проснутся, как же...
Майор по мобильному телефону связался с Тамарой Юрьевной, своим замом по "Русскому транзиту", давней наперсницей многих тайн. Оторвал ее от заревого похмельного сна. Женщина пробурчала что-то неразборчивое, но узнав Сергея Петровича, произнесла четко:
— У кого совести нет, того и могила не исправит.
— Ты права, Томуша, но у меня к тебе ответственная просьба.
— Пришить кого-нибудь?
Остроумная от природы, с похмелья Тамара Юрьевна часто дерзила.
— Садись в машину — и ко мне. На квартиру, я имею в виду.
— У меня месячные, — гордо сообщила заместитель.
— Тома, сосредоточься, пожалуйста. Ключ не потеряла?
— Нет.
— Там два ангелочка, мальчик и девочка. Побудь с ними до моего возвращения.
— Ты что, совсем охренел, начальник?
— Тома, это очень важно. Это личное... Только приведи себя в порядок. Причешись немного. У детей хрупкая психика.
Ее брань он не дослушал, Лиза спросила:
— Она же старая, как тебе не стыдно?
— Чисто деловые отношения, — объяснил майор, Гурко был дома один, и вид у него такой, будто недавно вернулся с луны. Сергей Петрович знал, что означает эта отстраненность.
Пожали друг другу руки, Гурко по-братски чмокнул Лизу в щеку.
— Как себя чувствуешь?
— Спасибо, — сказала Лиза. — Чувствую себя хорошо.
— Отошла от потрясений?
— Даже не понимаю, о чем вы, Олег Андреевич.
Жену Олег отправил к ее матушке в деревню. Ему самому это было чудно. Ирина уехала вынашивать на природе будущего Гурко. Разумное решение: понятно, что беременность в Москве может закончиться рождением урода.
Олег провел гостей в комнату, быстро растолковал ситуацию. Санкция генерала получена, тормошим главного зверюгу. Первый этап операции такой: Лиза снимает из Александровского сада одного человечка и доставляет на конспиративную квартиру. Задача майора — прикрытие. Этот человечек — палач, телохранитель Самарина — злобен, подозрителен, чрезвычайно опасен. Маньяк. В крови привык нежиться, как вот Лиза по утрам в ванне. При этих словах Лиза порозовела: откуда, интересно, Гурко знает о ее маленькой слабости — по часу, по два, сколько позволяло время, она не вылезала по утрам из ванной. Хотя сознавала, ту грязь, которая в ней накопилась, водой уже не смоешь.
По договоренности, сказал Гурко, палач приедет один, но эту договоренность он, разумеется, нарушит.
Сверхзадача майора — отсечь хвост по дороге на конспиративную квартиру. Это трудно. Скорее всего, Архангельский повезет Лизу на своей машине, оборудованной средствами спецсвязи. Они обсудили еще некоторые детали. Гурко беспрестанно поглядывал на часы.
— Вроде все, — сказал он. — Квартира под присмотром. Дотянешь объект до подъезда — и смываешься.
Еще раз, кто ты?
— Шлюшка на побегушках, — потупилась Лиза.
— Правильно. Никакой клоунады, интеллект нулевой. Что у тебя с собой? В сумочке что?
— Пукалка, — сказала Лиза.
— Ну и хватит... Главное, работаем вместе — это же великое дело.
Около двенадцати Лиза уже прогуливалась по промозглым аллеям Александровского Сада — сто шагов туда, сто шагов обратно. Место святое. Сбоку древний Кремль тужился сбросить с себя невидимые оковы, и где-то совсем рядом, под ногами, под землей дышало, копошилось торговое чудище, воплощенная мечта демократической России, возможно, новое чудо света. В самом саду было морозно и скучно. Редкие гуляки, несколько переодетых в штатское ментов, полоумные стайки голубей — никакого промысла, так себе, один из невзрачных столичных тупиков.
Лиза была одета в вельветовые брюки и просторную кожаную куртку, подбитую мехом. На душе у нее было спокойно, с умилением она вспоминала утреннего озабоченного, хмурого, неожиданно красноречивого Сергея Петровича, собравшегося на ней жениться. Помимо воли по-дурацки улыбалась.
В начале первого нарисовался ее контрагент. Она увидела, как из подземного перехода выступил в сад высокий барин, облаченный в лисью шубу до пят, и оттого казавшийся неуклюжим и громадным — по описанию Гурко она его сразу узнала. Оглядевшись, барин закурил, поежился и неспешно зашагал в сторону мавзолея. Не прошел и двадцати метров, как Лиза его догнала, пристроилась рядом.
— Извините, пожалуйста, вы Никита Павлович?
Барин угрюмо на нее покосился — что, дескать, за козявка? — и, не ответив, продолжал мерное движение.
Лиза не отставала, молча семенила рядом, будто так и надо, будто и не надеялась на ответ. Когда дошли до ворот, Архангельский наконец остановился.
— Тебе чего надо, девушка?
Темный, тяжелый взгляд заставил ее внутренне вздрогнуть. Перед ней стоял, конечно, запредельный человек, взирающий на мир с абсолютным презрением.
— Я от Ивана, — пробормотала она. — Меня Иван послал.
— Почему сам не пришел?
— Наверное, боится. Точно не знаю. Он вообще редко выходит из дома.
— Почему?
— Ну ему же нельзя, вы же понимаете...
— Та-ак, — протянул Никита Павлович, — а ты, значит, смелая, тебе можно?
От черной улыбки, возникшей на его лице, Лизу натурально бросило в дрожь. Ей не пришлось притворяться.
— Да я что, кому я нужна...
— Кем ему приходишься?
— Как кем? Вроде сожительница... Ублажаю его.
Никита Павлович развернулся и побрел в обратную сторону. По пути аккуратно бросил сигарету в урну. Лиза опять потянулась сбоку. На аллее никого лишних вроде не прибавилось.
— Чего велел передать? — промычал Никита себе под нос.
— Приказал отвезти на хату. Тут рядышком, на Красной Пресне.
У подземного перехода Никита Павлович словно наткнулся на стену, замер, нагнув башку в песцовом треухе, задышал с хрипом. Левую щеку у него схватил нервный тик.
— Он кто такой? Кем себя воображает?!
— Ваня мне платит, — Лиза ответно тряслась вся целиком, — я вот и бегаю. Поручения разные.
— Вы с кем затеяли ваньку валять? Вы хоть понимаете, сученята?
— Не моего ума дело. Мне сказано, я выполняю. Почему вы сердитесь?
— Я сержусь?.. Ишь ты! Не дай тебе Бог, девушка, оказаться рядом, когда рассержусь. А ну выкладывай, кто вы такие?
— Никита Павлович, я честная девушка. На что вы думаете, за мной не водится. Зарабатываю, как умею. Иван сказал, поехай, привези этого.., ну, вас, то есть, — тридцать баксов обещал.
— Тридцать баксов, говоришь? Круто. А вообще сколько он тебе платит?
Лиза потупилась.
— Смотря за что... Когда как... У него все по настроению.
— А если не привезешь меня?
Лиза испуганно вскинулась.
— Отметелиг, конечно... Он вроде сказал, вы заинтересованы...
Никита Павлович мягко взял ее под руку, повел вниз в переход. Кисть замкнуло, как в капкане. На пятачке возле Боровицких ворот, запрещенном для стоянки машин, одиноко красовалась ярко-красная "аудюха".
Никита впихнул Лизу в салон на заднее сидение, сам, кряхтя, опустился рядом. За баранкой — кривая какая-то рожа с большими ушами, как у резиновой куклы.
— Во, Петро, гляди, какую рыбину отловил. Счас потолкуем немного, потом тебе отдам. Хочешь такую?
Водила обернулся, хмыкнул:
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Чего так? Погляди получше, погляди какие сиськи, — Никита Павлович распахнул на ней куртку, потискал груди, заодно прошелся ладонями по бокам. Но сумочку не тронул. Лиза жеманно попискивала.
— Ну что, девушка, запоешь? Или отвезти в другое место?
— О чем, Никита Павлович?
— Все о том же. Чем промышляете со своим Иванушкой-дурачком? Откуда взялись?
— Я-то приезжая, всего год в Москве. Хотела учиться поступить, какое уж теперь учение, сами знаете. Ванечка подобрал, и то спасибо. Хоть не бедствую. Но про его дела я ничегошеньки не ведаю. Будет он со мной делиться, как же! Ему проще меня пристукнуть. Он, когда напьется, очень злой бывает.
— Как тебя зовут?
— Лиза, — сказала она. — Лизавета Демьяновна.
— Значит так, Лиза. Поедем на Пресню, ладно. Но пойми одну вещь своим куриным умишкой. Если какую пакость придумали, жизнь твоя сегодня и оборвется. Но не сразу. Сдохнешь в ужасных мучениях. Будешь умолять, чтобы добили. Улавливаешь смысл моих справедливых слов?
У Лизы из глаз пролились два ручейка.
— Никогда пакостей никому не делала, — пролепетала сквозь всхлипы. — Не водится за мной такое. За Ивана я не ответчица. Он чего хочет учудить, мне не докладывает...
— На что намекаешь? Что он может учудить?
— Ох, он бывает такой шалун. Третьего дня обиделся, чего-то борщ ему не понравился, так всю кастрюлю на меня и обрушил. Хорошо хоть не кипяток. А борщ нормальный, по матушкиному рецепту. И свеколка в нем, и чесночок, все, как надо...
Петя Хмырь за баранкой сдавленно хрюкнул.
— Поехали, — распорядился Никита.
* * *
...На улице Герцена, в узком месте, где ее из года в год ремонтировали, Сергей Петрович вырубил "хвост".
Действовал не мудрствуя, некогда мудрствовать. Он видел, как за красной "ауди", куда боров усадил Лизу, потянулся зеленый "опель" — пикап, набитый под завязку боевиками. На своей "шестерке" быстро его дожал, пристроился в затылок. Немного понаблюдал: ошибки нет, свита палача. Двигался пикап уверенно, отставая от хозяйской красной строго на три машины. Напротив продмага, где с одной стороны за деревянной оградкой рабочие в оранжевых куртках третий год долбили асфальт, а с другой проезжая полоса изгибалась верблюжьим горбом, Сергей Петрович аккуратно "подрезал" пикап и ткнулся носом в тротуар, заклинив дорогу.
Движок, естественно, заглох.
Включив аварийный сигнал, Сергей Петрович вылез из машины задумчивый. Уже к нему ринулись из попавшего в ловушку пикапа двое братанов, изрыгая несусветную брань. Оба искрили от праведного возмущения, но бить его сразу не стали.
— Убирай, падла, тачку, убирай немедленно! — услышал он наконец членораздельную речь.
— Она почему-то сломалась, — ответил Сергей Петрович беспомощно.
— Чини, сука, отодвигай! — завопили братаны в один голос. К ним на подмогу примчался третий братан, какого-то совсем уж звероподобного обличья.
Этот не стал разбираться, с разгону ткнул майору мослом в брюхо, тот еле успел сгруппироваться. Для видимости Сергей Петрович присел на корточки, жалобно прогудел:
— За что, братцы?! Я разве виноват?
Бандюга ринулся его добить, но товарищи удержали, ухватили с двух сторон за бока.
— Погоди, Гарик. Пусть сперва тачку отодвинет.
На улице образовался солидный затор. Рабочие в оранжевых куртках побросали инструмент, воспользовавшись забавным происшествием для перекура.
Сергей Петрович не торопился вставать, но звероподобный братан, ухватя за ворот, рывком поднял его на ноги. Дыхнул перегаром.
— Две минуты даю! Или ляжешь под свою телегу.
Сергей Петрович сказал:
— Может быть, на руках перетащим? Вон туда, на тротуарчик. Для таких парней — это же раз плюнуть.
Братаны загалдели, обсуждая предложение. Звероподобный, могучим усилием переборов желание врезать Сергею Петровичу в ухо, первый нагнулся над бампером. Братаны помогали, а Сергей Петрович бегал вокруг и давал советы.
— Пожалуйста, поаккуратней, мужики. Второй день как из ремонта.
Вокруг собралось с десяток зевак, в основном, водилы из затора. Некоторые взялись за работу вместе с братанами. Общими усилиями "жигуленка" притиснули к деревянной оградке. Но пространство освободилось недостаточное для проезда.
— Надо все же на тротуар ставить, — глубокомысленно заметил Сергей Петрович. — Там попросторнее.
— Все, достал, — багровый от натуги горилла-братан распрямился. — Начинаю гаденыша мочить.
— Погоди, — попросил майор. — Вдруг заведется.
Он сел в машину, включил зажигание, движок ровно запел, — и рванул с места на второй передаче.
Под зеленую улицу вырулил на Калининский проспект, свернул направо и дворами выскочил на Садовое кольцо.
Конечно, он отсек "хвост" ненадолго: у бычар радиосвязь с шефом, но все же это лучше, чем ничего.
Подъезжая к конспиративной квартире, издали заметил припаркованную красную "ауди", нырнул в соседний двор и удачно устроился между двух мусорных баков.
* * *
Лиза осталась в машине с Петей Хмырем. Никита Павлович велел:
— Пригляди за ней, Петро, чтобы не шебуршилась.
Такого поворота сюжета ни Гурко, ни она самане предусмотрели. Архангельский, уточнив квартиру, пошел в подъезд один. Лиза незаметно поторкалась в дверцу — пустой номер. Дверной пульт на передней панели, без водителя не выйдешь.
— Молодой человек, — обратилась к нему Лиза. — Позвольте закурить?
Петя Хмырь развернулся боком, близоруко щурясь.
Его давно не называли "молодым человеком", в этом обращении ему почудилась издевка.
— Может, тебе выпить дать? На халявку, а?
— У вас разве есть?
— У нас, девочка, все есть.
— Я выпила бы глоточек, — призналась Лиза, — Чего-то боязно.
— Раньше надо было бояться, — дал ей банку пива, любезно сковырнув крышку. — На, освежись. Может, в последний разок.
— Почему? — ужаснулась Лиза.
Петя Хмырь к ней уже пригляделся, ничего телочка, в самом ажуре. Неплохо будет с ней оттянуться. Никита Павлович частенько подбрасывал ему красотулек, приготовленных на списание. Баловал преданного водилу. Петя это ценил, хотя до бабьего мясца был не слишком большой охотник. Но важен сам факт господского внимания.
— Как можно на папаню ногу задирать, — мягко пожурил.
— Да вы что, молодой человек! — Лиза чуть пивом не поперхнулась. — Ни на кого я не задирала. Я ведь посыльная. Просто адрес указала, — Папаня строгий, но справедливый, — утешил Хмырь. — Разберется, что за адрес... А ты ничего из себя. Небось, меньше стольника не берешь?
— Ошибаетесь, молодой человек. У меня парень есть. Я ему почти как жена... А что мне твой папаня теперь сделает?
— Как вести себя будешь. Могут тюкнуть, а могут помиловать. Учти, папаня к моему слову прислушивается. Как скажу, так и выйдет.
— Ой! — пискнула Лиза. — Писать хочу. Миленький, выпусти пописать! Ну пожалуйста!
— Может, сперва отсосешь?
Лиза нервно открыла сумочку, достала сигареты и заодно изящную "пукалку" пятимиллиметрового калибра. Сигарету сунула в рот, пушку наставила на Хмыря.
— Покажь-ка, — заинтересовался Хмырь. — Чье производство?
— Это не зажигалка, — сказала Лиза. — Похоже, да?
— А что же это?
— Открой дверцу, юноша.
Ухмыляясь, Хмырь потянул к ней руку. Лиза сдвинула предохранительную кнопку и спустила курок. Раскаленный кусочек свинца отрикошетил от пуленепробиваемого стекла, прожужжал по салону и обжег Петину холку. От изумления у него отвалилась челюсть.
— А-а? — протянул он, гладя затылок.
— Хрен на! — посочувствовала Лиза. — Следующая прямо в глаз. Открывай!
Петя Хмырь прошел большую школу жизни и, хотя был человеком строптивым, давно разбирался, когда можно выкобениваться, а когда не нужно. Машинально щелкнул тумблером. Из дверцы с приятным шорохом выполз черный штырек. Лиза выскользнула из машины на проезжую часть. Увидела приближающегося Сергея Петровича. Она еще из салона заметила, как его "жигуленок" свернул во двор. Теперь он шел к ней навстречу спотыкающейся походкой, изображая забулдыгу. На глаза надвинута допотопная вельветовая кепка, где только ее взял. Рукой сделал незаметную отмашку, чтобы проходила мимо.
Сзади из "ауди" вывалился обескураженный Петя Хмырь, дурным голосом завопил:
— Стой, падла, хуже будет!
Старушка с болонкой испуганно юркнула за коммерческий ларек, Лиза не оглянулась. Ее стройная спина покачивалась перед Петей Хмырем, будто мираж. Тряхнув головой, он помчался за ней, но наткнулся на неожиданное препятствие в виде бредущего бомжа. Петя Хмырь хотел спихнуть его с тротуара, махнул рукой с зажатым в ней "Макаровым", но получил в ответ две чудовищные плюхи, сбившие его с ног. Падая, он выронил пистолет, чего впоследствии не простил себе до конца жизни (еще около трех месяцев). Сергей Петрович поднял пистолет и со словами: "Чего же ты толкаешься, сынок!" — обрушил рукоятку на Петин чугунный череп.